О, какая настороженность читалась во всех глазах, когда мы с Госпожой открыли врата! Я даже прошел сквозь них, сделав несколько совершенно необязательных шагов, лишь бы добавить сцене драматизма. А потом мы двинулись дальше и помчались над защищенной с боков дорогой на юг, к обиталищу Шевитьи.

На сей раз равнина была холодной, серой и ветреной, утратившей все свое сияние. Торчащие по сторонам дороги обелиски казались старыми, усталыми и не очень-то склонными повествовать о славе прошлых лет. Новых обелисков я не заметил. А ветер ни разу не стал хоть чуточку теплее, чем сердце ростовщика. Мы даже замечали под ногами пятна снега и льда.

Тобо высказал идею, что эта погода пришла на равнину из какого-то другого, неизвестного места, где сейчас другое время года.

– Ты думаешь? – усомнился я. – Ведь хатоварские врата полностью разрушены.

Сегодня равнина не навевала чувство опасности. Может, из-за того, что Теней на ней почти не осталось?

– А у нас дома сейчас самый разгар лета, – сообщила Шукрат.

Я хмыкнули прибавил скорости своему летательному столбу. Молодежь поспевала за мной без всяких усилий. Я услышал, как позади коротко выругалась Госпожа, когда управляемый Ревуном ковер отстал. Ревун не мог лететь быстрее, потому что ковер по ширине почти равнялся защищенной полосе дороги. Ему приходилось соблюдать осторожность.

Когда мы приблизились к крепости Шевитьи, Тобо завопил:

– Теперь можно подняться и повыше! И он с Шукрат взмыли вверх, к солнцу. Точнее, туда, где полагалось находиться солнцу, не будь погода столь отвратительной.

– Не смей! – рявкнул за моей спиной Мурген.

– Слишком поздно, приятель. Держись. – Я тоже набирал высоту, хотя и не с бесшабашностью бессмертного юнца. Когда Мурген пискнул, я добавил:

– Если не нравится летать, слезай и иди пешком.

Через несколько секунд мы увидели Сияющую равнину глазами бога.

Такой вид предстал перед моим взором впервые, и его еще никто не описывал. С высоты в полмили равнина напоминала пол в главных покоях крепости. Это меня не удивило. Зато удивили ее границы.

В центре каждого из шестнадцати секторов находились врата. А за каждыми вратами – свои погода, время года и суток, которые становились все более размытыми и нечеткими по мере приближения к точке, расположенной посередине между вратами.

– Мы словно смотрим на мир изнутри хрустального шара, – пробормотал Мурген.

– А почему ты никогда не говорил, что сверху равнина выглядит именно так?

– Потому что сам вижу такое впервые. Возможно, из мира призраков ее нельзя увидеть сверху.

С высоты равнина обрела и цвета. Никогда еще я не видел на ней такого разнообразия красок.

Мимо нас сверху вниз промчались Тобо и Шукрат, визжа от восторга.

– Ну все. Хватит веселиться, – сказал я, заметив внизу ковер Ревуна, ползущий по дороге, что начиналась у врат в наш мир.

Мы влетели в крепость через дыру в крыше. Похоже, эта дыра осталась единственным повреждением, так и не исправившим самое себя. Или же демон-страж счел дыру более полезной, чем сухой пол. Уж погода его точно не волновала. Хотя на дворе стоял день, наш местный агент, почтенный Баладитай, дрыхнул. Полагаю, в таком возрасте он спит больше, чем бодрствует.

К тому времени, когда мы с Мургеном приземлились, Шукрат уже успела сцепиться в яростном споре с Нашуном Исследователем и Первым Отцом. Репликами они обменивались, разумеется, на своем языке, но точный смысл слов не имел значения. Суть ссоры была стара как мир: тупоголовое старичье сцепилось рогами со всезнающей молодостью.

– А тут попахивает, – заметил Мурген. Здесь не просто пахло, а воняло. Очевидно, Ворошки ждали, пока слуги за ними уберут.

– Наверное, Шевитья лишен обоняния. Я бы на его месте перестал их кормить до тех пор, пока они не научатся за собой убирать. – Баладитай, как я заметил, свою долю домашней работы выполнял, несмотря на склонность к рассеянности и научную увлеченность.

Начатая Шукрат и ее родственничками перебранка наконец-то потревожила сон ученого старца.

Баладитай напоминал растрепанное старое пугало, отчаянно нуждающееся в смене одежды. Сколько я его помню, он всегда ходил в одних и тех же лохмотьях – почти таких же, как у Ревуна, только укутан ими менее плотно.

Ему не помешало бы и близкое знакомство с ножницами, расческой и лоханью теплой воды. Вокруг его головы и лица развевались спутанные пряди жидковатых седых волос. Я не удивился бы, если бы они стали разлетаться клочками по ветру, как семена одуванчика.

В крепости было жутковато. Я никогда не мог там расслабиться. Она действовала на мою психику так же, как дядюшка Дой, – вызывая ощущение не правильности. Подозрительной не правильности. Ползучей и незаметно подкрадывающейся. И не позволяющей расслабиться.

Баладитай тут же пристал к Мургену и подверг его форменному допросу. Как дела у Дремы? Как поживает его старый друг Сантараксита? Чем занят Тобо? В нем обитал жучок-летописец. К тому же, хотя он и вызвался жить здесь, считая такую жизнь интеллектуальным приключением, он скучал по людям.

Подозреваю, что Ворошки не составили ему превосходную компанию. Они наверняка непрерывно жаловались на непонятном языке, и все их попытки общаться сводились лишь к громким воплям.

Я взглянул вверх, гадая, когда соизволят прибыть остальные. Затем отошел на несколько шагов в сторону, к внешней границе купола неизвестно откуда исходящего света, освещающего рабочее место Баладитая. И уставился на огромную тушу демона Шевитьи.

Мрак вокруг него оказался глубже, чем мне помнилось. Он смазывал очертания огромного деревянного трона. Пригвожденная к нему серебряными кинжалами человекообразная махина демона тоже показалась менее объемистой, чем прежде. И я задумался: уж не становится ли голем более изящным, питая своих гостей?

Гости должны есть. А Шевитья кормил своих визитеров и союзников, выделяя из своего тела большие грибообразные комки манны. Мне вспомнилось, что на вкус она сладковатая и чуть пряная – как раз настолько, что начинаешь угадывать, какая именно пряность придает ей такой привкус. Всего лишь несколько кусочков манны наполняют человека огромной энергией и резко повышают уверенность в себе. И никто не растолстел, питаясь ею. Как раз наоборот: вкус у нее не очень приятный, и человек ест ее только тогда, когда очень голоден или ранен.

Очевидно, Шевитье тоже не суждено остаться толстяком.

Я заметил, что его большие красные глаза открыты. Шевитья разглядывал меня с большим интересом, чем я его.

Голем не говорит вслух. Мы полагаем, что он этого не умеет. Когда у него возникает желание общаться, его голос слышится прямо у тебя в голове. Для кого-то услышать его голос не проблема. Но мне его услышать так и не довелось, поэтому описать его я не могу. Если Шевитья и вторгался в мои сны, когда я лежал заколдованный в пещере под ним, то я и этого не припоминаю. У меня о тех годах вообще никаких воспоминаний не сохранилось.

А вот Мурген и Госпожа помнят. Кое-что. Но говорить об этом не желают. Предпочитают, чтобы то, что записано об этом в Анналах, говорило само за себя.

Наверняка приятного в этом не было ничего.

Из-за полумрака создавалось впечатление, что у Шевитьи собачья или шакалья голова, и это сразу вызывало воспоминания об увиденных в детстве идолах. Полагаю, что он и в самом деле был кем-то из владык подземного мира.

Огромный глаз закрылся, потом приоткрылся. Демон проявил чувство юмора. Ведь знает, зараза, что это его подмигивание на несколько дней лишит меня покоя.

Кто-то взял меня за руку. Я отвел взгляд от Шевитьи. Прибыла моя ненаглядная. И при этом тусклом свете она казалось намного моложе и счастливее.

– Ну наконец-то добрались, – прошептал я.

– Ревун превращается в робкого старикашку. Потому что вбил себе в голову, что у него может быть будущее.

– Давай отойдем в ту сторону на полмили и потеряемся на полчасика.

– Хм-м… Ты меня искушаешь. Интересно, что на тебя нашло?

Я щипнул ее пониже спины. Она взвизгнула и вывернула мне руку.

– Ай! – прокомментировал я.

Оба глаза Шевитьи уставились на меня.

– Так подобные моменты лучше запоминаются, верно? – сказала Госпожа.

Я согласился. И несколько пар глаз, наблюдающих за нами со стороны, тоже. Молодежь мы потрясли особенно.

– Ну что тут сказать? Жизнь – штука сволочная.