Жизнь никогда не бывает похожа на канал, плавно текущий по прямому и предсказуемому руслу. Она скорее похожа на горный ручей, зигзагом стекающий по склону, ворочающий камни и иногда разливающийся сонной заводью, прежде чем сделать внезапный и бурный поворот.

Нечто в этом роде я высказал Госпоже и Шукрат, осматривая Тобо и проверяя, может ли он уже опираться на сломанную ногу. Сам он считал, что чувствует себя лучше, и становился все более непоседливым – обычно это является признаком, что пациенту и в самом деле стало лучше, но не настолько, насколько ему хочется верить. Мы находились в моем госпитале для особо важных персон, где лежали еще Душелов и Аркана. Шукрат разыгрывала спектакль, обхаживая Тобо и в упор не видя Аркану. Госпожа стояла на коленях возле койки сестры – обнимая ее за талию, неподвижная. Она стояла так уже почти час. Поначалу я думал, что она медитирует. Или впала в какое-то состояние вроде транса. Но потом я начал беспокоиться.

Женщины выглядели скорее как мать и дочь, а не сестры. Бедная Госпожа. В битвах со временем все люди обречены на поражение. А последние годы стали особенно немилостивы к моей любимой.

Теперь, когда мы стояли лагерем и нам нечем было заняться, кроме как ждать, когда поправятся раненые, Госпожа приходила к Душелову каждый день. А зачем – сама не могла объяснить.

Наконец она пришла в себя, обернулась и задала мучивший ее вопрос:

– Она умирает?

– Думаю, да, – признался я. – И я не знаю почему. Очень похоже на то, что погубило того молодого Ворошка. Понятия не имею, что тут можно сделать. Ревун тоже не знает. – Впрочем, вопящий колдун никогда не славился талантами целителя… Наверняка Гоблин с ней что-то сделал, но это не колдовство, – добавил я. – Во всяком случае, не такое, которое можно распознать. И не болезнь из тех, что мне доводилось наблюдать. – В большинстве армий от дизентерии солдат умирает больше, чем от руки врага. И я горжусь, что такого в моей армии не было никогда.

Госпожа кивнула и снова уставилась на сестру.

– Хотела бы я знать, что это. Тут поработал Гоблин. И нам нужно ее разбудить, чтобы выяснить причину, правда? – Она помолчала. – Ведь эта мелкая сволочь была рядом и тогда, когда заболел Седвод. Был?

– Увы, да. – Я передал Тобо заботам Шукрат. – Ты с ним полегче, девочка. Или нам придется поставить для вас отдельную палатку.

Тобо покраснел. Шукрат расплылась в улыбке. Я повернулся к Аркане:

– Ну, а ты уже готова снова начать карьеру танцовщицы?

– Для тебя в жизни нет ничего серьезного? Она застала меня врасплох. Меня редко обвиняют в таком преступлении, как легкомыслие.

– Абсолютно ничего. Никто из нас не выйдет из этого живым, так что лучше смеяться, пока можем. – Так обычно говорил Одноглазый. Я наклонился к ней и прошептал:

– Что, тебе уже с утра паршиво? Мне бы тоже так было на твоем месте. Сломанные кости не шутка. Уж я знаю. Сам несколько раз ломал. Но все же попробуй улыбнуться. Худшее для тебя уже позади.

В ответ она скривилась. Худшее все еще сидело у нее в голове. Она может никогда не выздороветь эмоционально. Ведь она выросла в таком месте и имела такое общественное положение, что никому и в голову не могло прийти, что с ней могут приключиться подобные ужасы.

– А ты посмотри на дело так, детка. Как бы плохо тебе ни было сейчас, всегда может стать хуже. Я долго тянул солдатскую лямку, и уж поверь – таков закон природы.

– Да как моя жизнь может стать еще хуже?

– А ты подумай. Ты могла остаться дома и там погибнуть. Или пройти через ад. Или стать пленницей, а не моей гостьей. А это означает, что каждый твой день мог стать таким же, как тот, когда ты пострадала. Многие наши парни до сих пор считают, что ты слишком легко отделалась. И это напомнило мне о другом законе природы. Едва ты покидаешь круг людей, согласных считать тебя не такой, как все, ты становишься обыкновенным человеком. Просто телом. А для женщины такая ситуация вряд ли приятна. По сути, здесь, где командуют женщины, тебе намного лучше, чем где бы то ни было.

Аркана ушла в себя, очевидно, решив, что я ей угрожаю. Но у меня и в мыслях такого не было. Я просто размышлял вслух. По-стариковски.

– Если тебе нужно на ком-то отыграться, – сказал я ей, – то поставь Громовола первым в списке.

– Она – единственная связь, которая у меня осталась, с большей частью моей жизни, – проговорила Госпожа. – И единственная связь с моей семьей.

Ручей делает внезапные повороты.

– Если Ты как-нибудь сумеешь ее спасти, то она, поправившись, первым делом постарается отрезать тебе ноги ниже колен и заставит плясать на обрубках.

Тобо хотел было что-то сказать, но я велел ему помолчать. Мы уже несколько раз обсуждали судьбу Душелова. И его мнение окрашено кровью.

– Знаю-знаю. Но всякий раз, когда я оглядываюсь вокруг, мне начинает казаться, что ушел кто-то еще и мы становимся все более чужими…

– Понимаю. Я сам перестал ориентироваться во времени после смерти Одноглазого. От моего прошлого ничего не осталось. – Последним напоминанием о нем стал Мурген. Мы с Госпожой избрали свой путь и теперь стали беженцами – бежали из своего места и времени. Впрочем, почему я так поздно этому удивляюсь? Ведь Отряд всегда был тем, чем остается, – сборищем утративших родину и надежду беглецов и изгоев.

Я вздохнул. Неужели я вскоре начну создавать другое прошлое в качестве душевной поддержки?

Я опустился на колени рядом с Госпожой.

– Думаю, она вряд ли протянет больше недели. Мне уже с трудом удается ее кормить. И еще труднее заставить ее удержать съеденное. Но я придумал, как оттянуть ее кончину. И может, даже поставить правильный диагноз.

Госпожа уставилась на меня так пристально, что я вздрогнул, припомнив старые времена, когда я был пленником Госпожи в ее Башне в Чарах, а она устремляла на меня Око Правды.

– Я слушаю.

Я заметил, что даже сейчас она далека от сестры. Всеми ее чувствами руководил эгоизм. Она хотела сохранить жизнь своей безумной сестрице, но исключительно для своей выгоды.

– Мы можем отвезти ее к Шевитье. Мы ведь знаем, что он может вылечить Ревуна…

– Это он сказал, что может. Сказал то, что мы хотели услышать.

И что хотел услышать Ревун. Меня-то здоровье этого огрызка не волновало. На мой взгляд, мир без него станет только лучше.

Тон Госпожи противоречил ее словам. Во мне вспыхнула искра надежды.

– Пусть Ревун доделает новый ковер, – сказал я, – и тогда мы сможем слетать на равнину, вылечить Ревуна и выяснить, что Шевитья может сделать для Душелова. Но даже если ничего, мы сможем поместить ее в ледяную пещеру до тех пор, пока у нас не найдется время выяснить, что же с ней случилось. Это станет серьезной задачкой для Тобо.

Я предпочел бы поступить именно так, посчитав, что, когда мы засунем Душелова в пещеру, Госпожа со временем потеряет к ней интерес. А общий эффект станет таким же, как если бы мы ее убили прямо сейчас. Госпожа при таком раскладе может и дальше цепляться за свои семейные корни, делая вид, что в один прекрасный день вернется к сестричке и оживит ее.

– Мне нравится эта идея, – согласилась Госпожа. – Я узнаю, насколько быстро Ревун сможет изготовить ковер.

– Хорошо. – Я приподнял веко Душелова. И не увидел ничего обнадеживающего. У меня создалось впечатление, что ее внутренняя сущность покинула тело и теперь где-то бродит, потерянная и одинокая. Возмездие, мог бы сказать Мурген, если это так.

Едва Госпожа вышла, Тобо сказал:

– Ты сказал ей не все, что думал. Я прав?

– Да? – Я пожал плечами. – Есть у меня парочка идей. Но кое-что нужно обсудить с Капитаном.

И тут Шукрат сказала такое, что лишило ее в моих глазах образа глупенькой блондиночки:

– А знаешь, ведь Душелов проделала такой долгий путь сюда с севера по той же причине, по какой Госпожа теперь хочет сохранить ей жизнь. Могу поспорить, что если бы она очень сильно захотела, то смогла бы убить вас всех, когда ей вздумается.

Я уставился на нее. Посмотрел на Тобо. Потом снова на нее.

Шукрат покраснела. И пробормотала:

– Никто из них так и не научился говорить: «Я люблю тебя».

И я ее понял. Именно поэтому Гоблин и Одноглазый столько лет устраивали друг другу подлянки, только не такие смертельно опасные. Когда были трезвы.

– И именно это я постоянно видел среди братьев по Отряду, которые не могли – или верили, что не осмелятся, – выразить свои истинные чувства.

– Только эта парочка даже не знает, что им нужно это сказать, – ответил я.