На дальних склонах напротив Форпоста полыхали костры. Назойливые горные обезьяны давно оттуда смылись. Стаи ворон становились все многочисленнее. Я слышал, что их где-то называют Выбирающими Мертвецов. Шеренга Девяти ухитрилась собрать разношерстную армию гораздо быстрее, чем это считала возможным наша изумленная министр иностранных дел.

– Наконец-то, – сказал я Мургену, когда мы с ним распивали на двоих только что обнаруженный кувшин мозговорота. – За Одноглазого! – Его самогонка таинственным образом отыскивалась в разных местах вновь и вновь. И мы из кожи вон лезли, чтобы она не попала в руки солдат. Крепкие напитки могут вызвать падение дисциплины. – Твоя старушка говорила, что они решатся на что-либо не раньше следующего года. Если вообще решатся.

Появление недружественной армии не стало для нас, разумеется, сюрпризом, когда разведкой командует Тобо.

– За Одноглазого. Она ведь тоже ошибалась, Капитан. – Язык у него уже начал заплетаться. Парень плохо переносит выпивку. – В редких случаях.

– В редких случаях. Мурген отсалютовал чашкой.

– За Одноглазого! – Потом он покачал головой. – Я ведь люблю эту женщину, Капитан.

– Гмм… – Ого. Надеюсь, до драки не дойдет. Но я понимал его проблему. Она постарела. Мы провели пятнадцать лет в стасисе, не состарившись и на минуту. Возможно, это было небольшой компенсацией от богов за то, что в остальное время они с нами столь подло обращались. Но Сари, которая для Мургена была дороже жизни и матерью его сына, не оказалась одной из Плененных.

Возможно, это стало для нас удачей. Потому что она посвятила себя освобождению Мургена. И со временем добилась своего, И освободила меня, мою жену и большинство Плененных. Но Сари выросла, изменилась и состарилась больше, чем на эти пятнадцать лет. И их сын вырос. И даже сейчас, через четыре года после нашего воскрешения, Мурген все еще не до конца приспособился к такому положению дел.

– А ты просто живи, – посоветовал я. – Благословляй Одноглазого. Выбрось лишнее из головы.

Живи настоящим. И не волнуйся о будущем. Я сам так живу. – В единицах жизненного опыта моей жене стукнуло уже несколько столетий еще до моего рождения. – Тебе ведь удалось побыть призраком, навещать ее и делить с ней жизнь, пусть даже ты не мог ее коснуться. – А я живу с десятью тысячами призраков из прошлого моей жены, и мы с ней говорили лишь о нескольких из всей этой толпы. Она попросту не желает обсуждать былое.

Мурген хмыкнул, буркнул что-то про Одноглазого. Ему было трудно меня понять, хоть я и пытался выговаривать слова с особой четкостью.

– Ты никогда не был любителем выпить, верно, Капитан? – спросил Мурген.

– Нет. Но я всегда был хорошим солдатом. И всегда делал то, что следовало делать.

– Понял.

Мы, само собой, сидели на природе, наблюдая за падающими звездами и кострами, обозначавшими вражеский лагерь. Что-то этих костров чертовски много. Куда больше, чем следовало бы по данным разведки. Какой-то гений-генерал играл с нами в военные хитрости.

– Они не нападут, – сказал Мурген. – Они так и будут там сидеть. Все это лишь показуха для Девятки.

Я благословил Одноглазого и осушил очередную чашку, а потом задумался, чьи предположения повторяет Мурген – жены или сына? Склонил голову набок, чтобы левый глаз лучше видел. У меня паршивое ночное зрение, даже когда я трезв.

– Думаю, ты даже не представляешь, как им там всем сейчас страшно, – сказал Мурген. – Парень каждую ночь нагоняет на них ужас. И хоть он не тронул и волоска у них на головах, но они ведь не тупицы. Они поняли намек.

Если у вас по лагерю бродят Ночные Гончие, угощаются из ваших котлов или мочатся в них, а десятки ночных существ поменьше выдирают колышки палаток, что-то поджигают и лямзят у вас сапоги и дорогие сердцу вещицы, то у вас точно начнутся проблемы с боевым духом солдат. Они попросту не поверят словам, которыми вы станете их успокаивать, будь вы хоть семи пядей во лбу.

– Но суть в том, что если начальство скажет – войне быть, то они нападут. – Уж я-то знаю. Я с Отрядом почти всю жизнь. И видел, как люди сражаются в невероятно тяжелых условиях. Но, признаюсь, видел и то, как люди поддаются страху, даже когда условия выглядят идеальными. – За Одноглазого. Он был клеем, который скрепляет нас воедино.

– За Одноглазого. А ты знаешь, что четвертый батальон сегодня уходит?

– Куда?

– На равнину. Возможно, как раз сейчас.

– Суврин еще никак не мог успеть и подготовить врата.

Мурген пожал плечами:

– Я лишь пересказываю, что слышал. Сари сказала это Тобо. А сама она узнала от Дремы.

И опять летописца не подключили к планированию и принятию решений. Летописец раздражен. В прежней жизни он приобрел богатый опыт планирования кампаний и управления большими группами расколотых на фракции людей. Летописец еще может внести свой вклад.

И в наступивший момент просветления я понял, почему летописца отодвинули в сторону. Из-за той твари, что убила Одноглазого. Ее наказание для Дремы неважно. Она не желает тратить на это время и ресурсы. Особенно время, которое понадобится на споры со мной и теми, кто думает так же.

– Может, не нужно мне мстить за Одноглазого? – пробормотал я.

Мурген не возражал против смены темы. Во всяком случае, он стал внимательнее прислушиваться к собственной душе и сказал:

– Да о чем ты говоришь? Это должно быть сделано.

Значит, он со мной согласен. Мне пришло в голову, что он знает Одноглазого дольше любого из нас, за исключением меня. Я все еще считал его новичком, потому что он стал едва ли не последним из тех, кто присоединился к нам, когда мы были на службе у Госпожи – в том, другом мире, так далеко и так давно, что иногда я просто воском расплывался от тоски по тем скверным старым временам.

– Ну, еще разок за Одноглазого. И я хочу знать, когда мы начнем ворошить добрые старые деньки.

– Они там, Капитан. Здесь и там. Они просто не показываются на глаза.

Я вспомнил парочку историй. Но они лишь подтолкнули меня к размышлениям о том, что могло бы случиться. И о Бубу. А когда я смешиваю крепкое пойло с мыслями о своей дочери, у меня всякий раз наворачиваются слезы на глаза. И чем старше я становлюсь, тем чаще такое происходит.

– Не знаешь случайно, какая у Дремы стратегия? – спросил я. Какая-то у нее наверняка есть. Полагаю, что схемы и планирование – ее родная стихия. Родная настолько, что она превзошла в этом Радишу и сестричку моей жены.

– Понятия не имею. Я куда больше знал о происходящем, когда был призраком.

– Ты больше не выходишь из тела?

– Я излечился. Во всяком случае, в этом мире. По-моему, зря. Слабая связь его духа с телом годами была самым мощным оружием Отряда. Что мы станем делать, если больше не сумеем видеть то, что происходит там, где нас нет?

К хорошему так быстро привыкаешь.

В темноте что-то заверещало. Сперва мне показалось, что меня кто-то дразнит, но тут во мрак над долиной рванулся огромный огненный шар. А невидимое существо потешалось над солдатами на той стороне.

– Кувшин пуст, – проворчал я, откидываясь назад и вытряхивая в рот последние капли. – Схожу посмотрю, не отыщется ли еще один там, где мы нашли этот.