Полосы толченого мела четко определяли сектора прицела, так что солдаты имели возможность эффективно истреблять Тени.

Кроме того, Госпожа снабдила меня некоторыми приспособлениями и инструкциями по их использованию. Предполагалось, что я буду придерживаться их строго и устою перед искушением что-либо упростить. Множество солдат собралось, чтобы понаблюдать за моими действиями. Таглиосцы, в подавляющем большинстве, испытывали благоговейный трепет перед человеком, который, не будучи ни жрецом, ни кудесником, умел читать и писать, что заставляло меня чувствовать себя идиотом.

Указания Госпожи по существу сводились к необходимости уложить полукругом бухту из кожаной веревки, перекрыв самое опасное место, там, где первоначально стояли ворота. Точно такие же веревки, натянутые на деревянные колышки, перегородили дорогу. Я строго следовал инструкциям, никак не учитывавшим даже самый факт существования Знамени. Даже если Госпожа и знала, что это не просто штандарт, она, похоже, не придавала ему особого значения.

Я наскоро оглядел нахально присвоенный нами бункер, паршивую землянку, где от пола до потолка было едва лишь три фута. Места могло хватить для четырех человек и связки бамбука. Вонища стояла страшная: с наступлением темноты никто не высовывался наружу по нужде. Дерьмовая халупа – но все лучше, чем мокнуть под дождем.

– Как только Тень пересечет линию, отгороженную кожаной веревкой, – пояснил я любопытствующим ребятам, – ее поразит искра. Таким образом мы будем знать, где проходят Тени, сколько их, и куда они направляются. И можем поражать их, не растрачивая зарядов.

Парней требовалось как-то приободрить. Перспектива прошлой ночи сулила им слабую надежду дотянуть до утра.

– Это, конечно, не перина, – сказал я Тай Дэю, поглаживая землю, – но почему бы тебе не отдохнуть?

Сам-то я собирался прилечь позже, тем паче, что все равно намеревался совершать разведывательную вылазку. Ежели, конечно, удастся. Вылезши наружу, я удобно пристроился на обломке старой стены и принялся рассматривать крышу моей новой хибары, смастряченную из тенеземского шатра. Куда ни глянь, всюду попадались на глаза отобранные у неприятеля трофеи. Но это не внушало особого оптимизма: имелись все основания полагать, что через месяц мы окажемся такими же измотанными и изможденными, какими были после прорыва блокады Деджагора.

По существу, мы всего-навсего удерживали горный кряж, хотя еще и могли делать вид, будто представляем собой армию. Но у неприятеля не осталось ничего, кроме разрозненных отрядов Могабы. Интересно, что предпримет Могаба, когда узнает, как огорчительно сложились дела у Длиннотени.

Об огорчении речь, оно и навстречь. То, что я увидел, отнюдь меня не обрадовало.

У подножия склона, там, где дорога уже не была дорогой и представляла собой лишь раздолбанную полосу грязи, появился дядюшка Дой. Подняв глаза, он таращился на Врата Теней. Появись он попозже, в сумерки, я бы его, наверное, не заметил. Позади него, поотстав ярдов на пятьдесят, плелась матушка Гота. Она ворчала так громко, что некоторые слова я мог разобрать даже на таком расстоянии. За спиной у обоих виднелись здоровенные узлы, наводившие на мысль, что они вновь решили присоединиться ко мне. Похоже, они стали профессиональными бродягами.

Я запустил камешком в ворону. Сам не особо целился, и птица не шибко испугалась – просто увернулась. С приходом сумерек птиц стало немного, хотя, признаться, их и днем не было без числа. Любопытно, что бы это значило? Вроде бы мы еще не дошли до того, чтобы жарить ворон.

Может, они все улетели к своей мамочке?

– Тай Дэй, – сказал я, – как случилось, что твоя мать и дядюшка Дой оказались здесь?

Тай Дэй высунулся из землянки, отпустил пару бранных словечек на нюень бао и вернулся назад. Создавалось впечатление, будто он напрочь утратил почтение к старшим.

Ответа на свой вопрос я не получил.

Проверив амулет, так и не возвращенный Костоправу, и оценив высоту отгоняющей Тени свечки, я решил, что у нас все будет в порядке. Хотелось в это верить.

Но какой-то мудрец, не мне чета, говаривал: «Никогда не доверяй колдунам».

Я закрыл глаза и принялся ждать.

– Эй, Мурген, ты знал ребят по имени Качала и Грузило?

Я открыл глаза.

– Рыжий, сукин ты сын! Какими судьбами? Я ж тебя полгода не видел. Как дела?

– Как сажа бела. Я уж и забыл, когда мы встречались. Но, худо-бедно, руки-ноги при мне, и я еще дышу.

– Выходит, ты опять обскакал судьбу – для солдата это немало. А Качалу я помню. Он джайкури, и все его близкие погибли во время осады Деджагора. Он прибился к нам, когда мы вышли из города, а раньше, вроде бы, был каменщиком, но уже числился нашим, когда мы накрыли Обманников в Роковом Перелеске.

– Точно, тот самый малый. Он и на Чарандапраше здорово себя показал.

– Ну а другой, как его там… Грузило? Я его не припоминаю.

– Он вроде бы из тенеземцев. Попал к нам в плен: сначала работал, а потом принял присягу. Правда недавно, примерно месяц назад.

– Ну а мне-то до них какое дело?

– Оба погибли прошлой ночью. Я решил, что тебе нужно об этом знать. Ведь ты заносишь имена погибших в Анналы.

– Спасибо, что вспомнил. Хотя не уверен, что мне это нравится.

– В каком смысле?

– Да в том, ребята, что вы вспоминаете обо мне, только когда кто-нибудь из парней дает дуба. Приходите и говорите, чтобы я помянул его в Анналах.

– Уходил бы ты из штаба, Мурген. Возвращайся в строй. Тогда ты снова станешь не одним из них, а одним из нас.

Вот ведь чертовщина. Похоже, я и сам не заметил, как превратился в штабную крысу.

– Может, ты и прав. Теперь, когда мы захватили Хозяина Теней, предстоят некоторые перемены. Я буду иметь в виду твое предложение.

Рыжий хмыкнул. Он не слишком поверил моим словам, но отправился к своим парням с чувством исполненного долга. Меня передернуло. С плато тянуло холодным ветром, и мне показалось, – хотелось верить, что только показалось, – будто он нес с собой запах Кины. Мне припомнился ветер, дувший на равнине смерти. Я подумал о том, чтобы навалить побольше камней к основанию Знамени – оно содрогалось под напором ветра, – но поленился.

Хотелось бы погреться у костра, но по эту сторону Вершины с топливом дела обстояли плохо. Все доски, палки и щепки использовались лишь для приготовления пищи. Правда и готовить, кроме разве что горького корня, было нечего.

«Ты научишься обходиться без света», – припомнилась мне цитата из старых Анналов.

Прямо перед моим носом появилась пара сапог. Принадлежавших дядюшке Дою – я понял это, заслышав бурчанье как всегда отстававшей от него матушки Готы – с такой походочкой она никак не могла за ним поспеть.

– Дядюшка, – промолвил я, не поднимая глаз, – чему обязан сомнительному удовольствию видеть тебя после столь долгой разлуки?

– Тебе следует держать свое Знамя поближе, Солдат Тьмы, так, чтобы оно постоянно было под рукой. В противном случае ты, скорее всего, его лишишься.

– Я так не думаю. Но кто-нибудь из приспешников Прабриндраха Драха, Обманник или мелкий колдунишка, считающий, что его способности для всех великая тайна, может попытать счастья и окажется вот в той канаве, прежде чем сообразит, что с ним случилось.

Я блефовал, но дядюшка вряд ли мог меня раскусить.

– Знамя само умеет отличать своих от чужих.

Подошла матушка Гота, тащившая тюк размером чуть ли не с нее. Она прихватила с собой из Кьяулуна решительно все, что могло пригодиться. Включая запас дровишек. Я решил не выпендриваться, во всяком случае, пока не кончатся дрова.

В мире есть повара и похуже матушки Готы. К их числу принадлежат ее сын и ненаглядный зятек.

Дядюшка Дой, будучи мужчиной и – по понятиям нюень бао – какой-то шишкой, – нес только Бледный Жезл и куда более скромный узелок.

Сбросив свою ношу, матушка Гота опустилась на четвереньки, чтобы залезть в нору. Встретившись с ней взглядом, я не смог удержаться от ухмылки. Она принялась изрыгать ругательства, кляня злую судьбину, устроившую землетрясение в столь неподходящий момент. Земля дрожала.

– Пусть Тай Дэй отдохнет, – сказал я. – Нам предстоит долгая ночь. – От взора дядюшки Доя не укрылся заткнутый мною за пояс короткий бамбуковый шест.

Холодный ветер крепчал. Полотнище Знамени хлопало и трещало. Дядюшка Дой окинул взором темнеющий склон, оценил бункер и бросил на меня сердитый взгляд, словно желая высказать сожаление по поводу того, что оставил свое разлюбезное болото.

– Когда занимаешься такими делами, и жить порой приходится соответственно, – сказал я.

Матушка Гота вновь вылезла наружу, чтобы озвучить своим бурчанием так и не высказанные соображения Доя.

– Вы сами напросились, – напомнил я им обоим.

Дядюшка Дой открыл было рот, но подавил желание попререкаться и устроился у входа в землянку, положив Бледный Жезл на колени. Гота принялась осматривать окрестности и собирать камни. Соседи не возражали, хотя в этих краях камни, кажется, становились единственным признаком благосостояния.

Я закрыл глаза и, словно чтобы растравить душу, принялся насвистывать мелодию, которую напевала Сари, когда была счастлива.

Затем, как всегда, пришла тьма.