31
Родня моя по жене, в частности матушка Гота, почти не прилагала усилий к улучшению мнения окружающих о нюень бао. Эта старая карга даже меня еле терпит – и то только потому, что иначе совсем потеряет дочь. А уж о ее отношении к Старику лучше не говорить.
Однако Костоправ ценил нас с Сари достаточно, чтобы настоять на обмене апартаментами, когда ее родичи месяц назад переехали со своих роскошнейших болот в этот занюханный город. Впрочем, даже они не сделают этот город более похожим на рай, если матушка Гота не будет хотя бы на улице держать язык за зубами.
Старик никогда не реагировал на ее непрестанные жалобы.
– Я, – объяснил он однажды, – тридцать лет знаю Гоблина с Одноглазым. Так что одна-единственная старая ворчунья, мучимая артритом и подагрой, для меня – ничто. Говоришь, она здесь всего пару недель, так?
Да, я говорил именно так. Интересно, каковы на вкус эти слова под соевым соусом? Или с большим количеством карри?
Госпожа теперь чаще всего пропадала в Стране Теней, опорожняя на оную бездонный сосуд своего гнева, и Костоправ не нуждался в большой квартире. Наша же старая была едва ли больше монашеской кельи. Места в ней как раз хватало для него, для Госпожи – во время нечастых приездов, да еще для колыбели, подаренной Госпоже человеком по имени Рам, впоследствии погибшим в попытке защитить ее и ее дочь от Нарайяна Сингха. Рам сделал эту колыбель собственноручно. А погиб, скорее всего, потому, что, подобно всем мужчинам, проводящим слишком много времени возле Госпожи, влюбился не в ту женщину.
Да, Костоправ отдал мне свое жилище, но с оговоркой. Мне было воспрещено превращать его в новый притон нюень бао. Сари с Тай Дэем могли жить там постоянно, однако матушке Готе и дядюшке Дою следовало предложить захаживать в гости. И – чтобы ни единого захребетника из племянников либо двоюродных братьев.
Людям, обвиняющим капитана в использовании положения для создания уюта в собственном гнездышке, надо бы взглянуть на это гнездышко поближе. Освободитель и Господин Божией-Милостью-Военный-Деспот-Всея-Таглиоса со всеми завоеваниями и владениями живет точно так же, как и в бытность простым ротным лекарем и летописцем.
Переезд мой он устроил еще и затем, чтобы у меня имелось достаточно места для всех томов Анналов.
Мои книги выходят не такими уж хорошими. Я не всегда описываю происходящее лучшим образом. Вот Костоправ на этом посту был вправду хорош. Я никак не мог удержаться от сравнения моей работы с его.
Когда он пытался совмещать должности летописца и капитана, работа от этого пострадала. А откровения Госпожи частенько режут глаз излишней прямотою, сжатостью и – порой – легкой склонностью к самооправданию. И ни один из них двоих не отличался устойчивой честностью, ни один не стремился как-то соответствовать другому, своим предшественникам и даже собственным, более ранним, записям. Если Ворчун пишет, что от Таглиоса до Страны Теней восемьсот миль, а у Госпожи выходит четыреста, кому из них верить? Каждый настаивает, что ему. Госпожа говорит: причина расхождений в том, что росли они в разных местах и в разное время и привыкли к разным мерам длины и веса.
Но, что касается характеров, их взгляды еще более различны. Например, у Костоправа Лозан Лебедь всегда грубит и о чем-то спорит. Госпожа же описывает его энергичным, болтливым и куда более симпатичным. Разницу можно объяснить тем, что интерес этого Лебедя к Госпоже – вовсе не братский.
А взять Копченого! Ни за что не догадаетесь, что они описывают одну и ту же тварь, – столь различны их взгляды на этого изменника. Затем Могаба и Нож. Оба также предатели с черным сердцем. О них ничего такого нет в книгах Костоправа, так как он не вел записей в ту пору, когда Нож дезертировал, однако в повседневной жизни он постоянно выказывает ненависть к Ножу – причем без всяких объяснимых причин. И в то же время, похоже, готов простить Могабу! Госпожа этих двоих рассматривает наоборот: Могабу сварила бы в одном горшке с Нарайяном Сингхом, а Ножа, возможно, отпустила бы подобру-поздорову.
С Ножом – тот же случай, что и с Лебедем и с Рамом.
Хотя, пожалуй, не стоит требовать от двух, любящих друг друга, согласия во всем.
Они даже подходили к Анналам по-разному. Костоправ в основном записывал все, что видел сам, а после возвращался назад, чтобы дополнить фактами, услышанными от других источников. Кроме того, он, отображая события задним числом, был склонен пофантазировать, поэтому его Анналы нельзя считать чисто историческими.
Госпожа же написала весь том по памяти, пока носила ребенка. И ее альтернативный материал в основном получен из вторых рук. Самые сомнительные моменты ее книги я во время оформления всех путаных записей по единому образцу заменил материалом, каковой почитаю более точным.
Госпожа далеко не всегда довольна моей правкой. Костоправ же по этому поводу высказывается сдержанно.
Впрочем, главный мой недостаток – никак не могу удержаться, чтобы не поиграть словами и мыслями, отклоняясь при этом от темы. Я некоторое время общался с официальными историками из таглиосской княжеской библиотеки, и эти ребята уверяли, что для историка главное – подробности. Будто бы ход истории может полностью исказиться, если один-единственный человек будет убит случайной стрелой в незначительной стычке.
Комната, где я пишу, – пятнадцать на двадцать два фута. Места хватает и для всех моих записок, и для старых томов Анналов, и для громадного стола из брусьев, на коем я работаю над несколькими замыслами одновременно. И еще остается около акра пола для Тай Дэя и дядюшки Доя.
Они с Тай Дэем, пока я пишу, читаю и выверяю, вовсю стучат учебными деревянными мечами, или же с визгом лягают друг друга, порою при этом запрыгивая на стены. Если кто приземляется на моей территории – вышвыриваю. Они здорово навострились во всем этом – да и неудивительно, при такой-то практике, – но я полагаю, что против людей серьезных, вроде наших, из Старой Команды, такие штуки не пройдут.
Мне нравится эта работа. Куда приятнее должности знаменосца, хотя и она пока сохраняется за мной. Знаменосцу всегда первым приходится лезть во всякую ерунду, да к тому ж одна рука всегда занята тяжеленным древком со знаменем.
Я, примерно так же, как Костоправ, стараюсь не упускать подробностей. А его естественной сардоничности – просто завидую. Он говорит, что все у него вышло так хорошо только потому, что было время. В те дни, мол, Черный Отряд был всего-навсего шайкой оборванцев и ничего особенного с ними не происходило. Теперь же мы – постоянно в глубоком дерьме. Мне это не по нраву. И капитану – также.
Представить себе не могу человека, коему власть, нежданно свалившаяся в руки, доставила бы меньше удовольствия. Он и не слагает ее по сию пору лишь оттого, что не верит, будто кто-то еще способен командовать Отрядом надлежащим, по его мнению, образом.
Я смог провести несколько часов, не проваливаясь в темный колодезь прошлого. Чувствовал себя неплохо. Сари также пребывала в прекрасном настроении.
Кто-то появился у дверей.
Вскоре Сари ввела к нам капитана. Дядюшка Дой с Тай Дэем продолжали трещать мечами. Некоторое время Костоправ взирал на них.
– Оригинально.
Судя по тону, они не произвели на него впечатления.
– Это не для войны, – объяснил я. – Это фехтование для одиночек. У них множество таких героев – одиноких волков.
Подобное тоже не впечатляло нашего Старика. Его вера в необходимость братьев, прикрывающих спину, почти что религиозна.
Фехтовальное искусство нюень бао – сплошь череда кратких, но интенсивных периодов нападения-обороны, перемежающихся замиранием в самых причудливых позах, причем бойцы, почти не шевелясь, стараются предугадать дальнейший ход противника.
Дядюшка Дой в этом весьма искушен.
– Ну да, грациозно, не спорю. Почти как танец.
Войдя зятем в клан Сари, я был посвящен в боевые искусства нюень бао. Даже если бы не пожелал – дядюшка Дой настаивал. Мне они не очень-то интересны, но – на что не пойдешь ради поддержания мира в семействе. И как упражнения неплохо.
– Каждая поза и движение, капитан, имеют названия.
Вот это я полагал слабым местом. Любой боец, замкнувшийся на своих методах, неизбежно становится легкой добычей того, кто не чурается новшеств.
С другой стороны, я видел, как в Деджагоре дядюшка Дой управлялся с настоящими врагами.
Я перешел на нюень бао:
– Дядюшка Дой, позволишь ли ты моему капитану познакомиться с Бледным Жезлом?
Они уже достаточно долго присматривались друг к другу.
А Бледный Жезл – это меч дядюшки Доя. Он называет его своею душой и обращается с ним лучше, чем с самой любимой женой.
Дядюшка оторвался от Тай Дэя, слегка поклонился и вышел. Через пару минут он вернулся с чудовищным мечом в три фута длиной. Бережно вытащив меч из ножен, дядюшка подал его Костоправу так, чтобы сталь не касалась потной либо жирной кожи.
Он желал убедить нас, что по-таглиосски не ведает ни слова. Тщетно. Я слышал, как он разговаривал, – и весьма бегло.
Костоправ знал кое-что об обычаях нюень бао. Он принял Бледный Жезл с подобающей осторожностью и почтительностью, словно бы ему была оказана большая честь.
Дядюшка Дой это проглотил и не поперхнулся.
Костоправ неловко примерился к двуручному эфесу. По-моему, нарочно. Дядя Дой тут же ринулся показывать верный хват, так же, как и со мной на каждой тренировке. Он – старикан подвижный; десятью годами старше Костоправа, а в движениях – легче меня. И отличается завидным терпением.
– Прекрасный баланс, – сказал капитан по-таглиосски, хотя я, узнав, что он овладел и толикой нюень бао, ничуть не удивлялся – языки ему всегда давались легко. – А вот сталь – не очень.
Лезвие меча было узким и тонким.
– Он говорит, этому мечу – четыреста лет, – пояснил я, – и он разрубает пластинчатый доспех. Ручаюсь, человека этот меч развалит за милую душу. Не раз видел его в деле.
– В продолжение осады, – предположил Костоправ, рассматривая клинок возле рукояти. – Да.
– Клеймо Динь Лук Дока…
Тут глаза дядюшки сузились, лицо, обыкновенно бесстрастное, отразило крайнее удивление, и он немедля востребовал свой возлюбленный меч назад. То, что Костоправу могут быть известны кузнецы-оружейники нюень бао, заметно встревожило его. Возможно, он менее туп, чем всякий обычный чужак…
Дядюшка Дой вырвал из головы прядку и без того редких волос и опустил их поперек клинка. Результат нетрудно было предугадать заранее.
– Вот так остригут человека, а он и не заметит, – комментировал Костоправ.
– Вполне, – ответил я. – Ты постричься не желаешь?
Сари принесла чай. Старик, хоть и не любил чая, принял чашку. Он забавлялся, наблюдая, как я смотрю на нее. Дело в том, что, если Сари в комнате, я не могу уделять внимания чему бы то ни было еще. Сколько ни смотрю на нее, она раз от разу становится прекраснее. Просто не верится в собственное счастье. Все боюсь до дрожи, что сон этот сейчас кончится.
– Ты, Мурген, получил замечательную награду, – говаривал Костоправ прежде.
Сари он одобрил. Чего не скажешь о ее родне.
– И как тебя угораздило жениться на всем этом кагале?
Для этого высказывания он перешел на форсбергский, которого никто из присутствовавших не понимал.
– Тебе бы там оказаться…
Лучше о Деджагоре просто не скажешь. Тамошний кошмар наяву накрепко сплавил Старую Команду с нюень бао.
Тут появилась матушка Гота. Четыре фута десять дюймов желчи. Она так и вызверилась на капитана:
– Ага! Величайший из великанов, сам собой!
Ее таглиосский отвратителен, однако она отказывается в это верить. А те, кто ее не понимает, они это – нарочно, чтоб над нею посмеяться…
Едва переставляя кривые ноги, она обошла капитана кругом. Она хоть и не жирна, но в ширину – такая же, как и в высоту. Вкупе с ковыляющей походочкой это делает ее точь-в-точь похожей на миниатюрного тролля. Члены семьи за глаза так ее и зовут: бабушка Тролль. И характер у нее подобающий. Даже камень из терпения выведет.
Тай Дэй с Сари были детьми весьма поздними. Остается молить богов, чтобы моя жена впоследствии не сделалась похожей на мать – ни физически, ни характером. Вот на бабушку – совсем другое дело.
Похолодало что-то…
– Чего так жутко трудить мой Сари муж, ты, господин Столь Великовато Могутный Освободильник?
Отхаркнувшись, она сплюнула на сторону, и смысл сего жеста у нюень бао – тот же самый, что и у всех прочих людей. Она тараторила все быстрее и быстрее, и чем быстрее трещала, тем скорее ковыляла.
– Ты думать, он раб быть, да? Воин – нет? Время бабушка меня сделать он всегда – нет, тебе все время делать – да?
Она снова отхаркнулась и сплюнула.
Бабушкой-то она стала уже давно, только внуки все были не мои, да и не осталось их никого в живых. Но я не стал ей напоминать. Ни к чему лишний раз привлекать ее внимание.
Часом раньше она уже прошлась по мне вдоль и поперек, так как я «мудрый – нет, пустоголовец бездельный – да», потому что все время только пишу да читаю. Вряд ли взрослому человеку на это тратить время – да.
Матушка Гота вечно всем недовольна.
Костоправ говорил: это от того, что ее вечно мучают боли.
Он сделал вид, что не понимает ее ломаного таглиосского.
– Да, погодка и вправду замечательна. Для нынешнего времени года… Специалисты по сельскому хозяйству заверили меня, что в этом году мы соберем два урожая. Как ты полагаешь, ты справишься с уборкой двойного урожая риса?
Снова отхаркиванье, плевок, а затем – долгий, свирепый период на нюень бао, искусно приправленный образными эпитетами, причем не все они взяты из ее родного языка. Пуще всего на свете матушка Гота терпеть не может быть выставленной на посмешище или же игнорируемой.
Тут кто-то забарабанил в дверь.
Сари где-то чем-то занималась, дабы быть подальше от матушки, так что открывать пришлось мне. Запах Одноглазого явственно чувствовался издалека.
– Как делишки, Щенок? – спросил наш ведун, суя мне в руки вонючую, грязную, разлохмаченную кипу бумаг. – Старик у тебя?
– Какой же ты волшебник, если сам не можешь сказать?
– «Какой-какой»… Ленивый!
Я отступил в сторону и взвесил на ладони бумажную кипу.
– Что за мусор?
– Те бумаги, что ты с меня требовал. Мои заметки для Анналов.
С этими словами он лениво засеменил к капитану.
А я глядел на принесенные им бумаги. Некоторые отсырели. Некоторые покоробились. Вот вам Одноглазый… Я от души надеялся, что этот недомерок не задержится надолго. Натрясет в доме блох да вшей… Он ведь ванну принимает, только если, напившись, в канал свалится. А эта треклятая шляпа… Сожгу ее когда-нибудь.
Одноглазый и капитан о чем-то перешептывались. Матушка Гота хотела было подслушать, однако они перешли на язык, которого она не понимала. Втянув в себя бушель воздуха, матушка Гота продолжила было свою трескотню, но…
Одноглазый оборвал разговор и воззрился на нее. То была их первая близкая личная встреча.
Он ухмыльнулся.
Она его ничуть не обескуражила. Ему миновало две сотни лет. И мастерство словесной пикировки он превратил в тончайшее искусство за несколько поколений до рождения матушки Готы. Он поднял вверх большие пальцы и шмыгнул ко мне, улыбаясь, словно мальчишка, случайно босою пяткой вывернувший из земли под одним из концов радуги глиняный горшок.
– Щенок, – заговорил он по-таглиосски, – представь меня по всей форме! Я люблю ее! Она великолепна! Воплощенье всех достоинств. Она – само совершенство. Поцелуй меня, любимая!
Может, это оттого, что матушка Гота – единственная в Таглиосе женщина, что не превосходит его в росте?
В первый раз я видел, как моя теща лишилась дара речи.
Дядюшка Дой с Тай Дэем тоже, пожалуй, опешили.
Одноглазый, фигурно выступая, направился через комнату к матушке Готе, и та предпочла отступить. То есть, едва ли не бежала.
– Совершенна! – каркнул Одноглазый. – Во всех отношениях. Женщина моей мечты… Ты готов, капитан?
Чем он таким набрался?
– Ага. – Костоправ отодвинул свой чай, который едва пригубил. – Мурген, я бы хотел, чтобы и ты пошел с нами. Пора показать тебе несколько новых трюков.
Я, сам не зная отчего, покачал головой. Сари, избежавшая общения с матерью под предлогом необходимости быть со мной, обняла меня и, ощутив мое нежелание идти, сжала мое плечо. Она подняла на меня блестящие миндалины глаз, без слов спрашивая, чем я встревожен.
– Не знаю…
Похоже, они собирались допрашивать краснорукого Обманника. Не люблю я подобной работы…
И тут дядюшка Дой здорово удивил меня:
– Могу ли я сопровождать мужа моей племянницы?
– З-зачем?
– Я хочу удовлетворить голод своего любопытства сведениями об обычаях твоего народа.
Он говорил со мной медленно, словно с идиотом. По его мнению, я обладал одним серьезным врожденным дефектом: не был рожден нюень бао.
Ладно, хоть Каменным Воином и Каменным Солдатом больше не зовет…
Я так и не понял, что это значило.
Я перевел его просьбу Старику. Тот и глазом не моргнул.
– Конечно, Мурген. Отчего бы нет… Только идемте, пока мы все тут не померли от старости.
Что за чертовщина? И это – капитан, всегда считавший, что от нюень бао хорошего ждать не приходится?
Я покосился на кучу бумаги, принесенную мне Одноглазым. Бумаги воняли плесенью. Позже попробую сделать из этого что-нибудь. Если это вообще на что-нибудь годится. Одноглазый вполне мог написать их на языке, который успел забыть в течение последующих лет.
