Когда мы перевалили через очередной холм, нам казалось, что мы не видели людей уже целую вечность. В долине за холмом виднелись огороженные стеной строения, занимавшие около ста акров. Стена была невысокой, футов восемь или десять, толщиной в один камень. Вроде тех стен, которыми обносят свои загоны для овец скотоводы-арендаторы.

– Напоминает монастырь, – сказал Ворон. – Не вижу ни солдат, ни знамен, ничего такого.

Он был прав. Нам уже попадались похожие строения, правда не такие большие.

– Выглядит древним, – сказал я.

– Да. Чем-то от него таким повеяло. Мирным. Давай-ка взглянем на него поближе.

– Вряд ли Костоправ проехал мимо, не задержавшись здесь.

– Точно. Он всегда страдал излишним любопытством. Будем надеяться, что он проболтался тут достаточно долго, чтобы мы смогли наверстать немного времени.

Наши предположения оправдались. Исполнилось и желание Ворона. Храм Отдохновения Путников, вот как назывался этот монастырь. Он оказался своеобразным хранилищем знаний, накапливавшихся здесь не одну тысячу лет.

Парни, за которыми мы гнались, задержались здесь надолго. Один из монахов даже успел немного выучить диалект Самоцветных городов. В сущности, они отправились дальше только сегодня утром.

Ворона эта новость взбудоражила. Он горел желанием возобновить преследование. Немедленно. Ему было плевать, что до заката оставался какой-то час. Мне же хотелось, чтобы он не сходил с ума и слегка притормозил. Монастырь казался чертовски подходящим местечком, чтобы денек передохнуть и снова почувствовать себя человеком.

– Подумай сам, Кейс, – уламывал он меня. – Они же должны сейчас остановиться и разбить на ночь лагерь, верно? У них фургон и карета, значит, за день они не могли сделать больше двадцати пяти миль, так? Если мы будем скакать всю ночь, то легко покроем двадцать и окажемся совсем рядом.

Про фургон и карету он узнал от настоятеля.

– После чего помрем, – сказал я. – Может, тебе и не нужен отдых. А мне нужен. И лошадям тоже. Где мы сможем отдохнуть лучше, чем в монастыре? Одно название чего стоит.

Он только раздраженно зашипел в ответ. А я все никак не мог взять в толк, отчего погоня за Костоправом вдруг сделалась для него самым важным делом в жизни. Он уже настолько сам себя загнал, что соображал не лучше, чем пьяный опоссум.

Но он оказался не единственным, у кого от проблем крыша поехала. Настоятель монастыря был в его команде.

– Он сказал, что предзнаменования так плохи, – криво ухмыляясь, сказал Ворон, – что они не позволяют никому здесь останавливаться. Они даже выгоняют людей.

Часть сказанного я понял и сам; Ворон успел немного научить меня этому языку. Монах сказал что-то такое насчет страшной бури, надвигающейся с севера. Увидев, что этот раунд мне никак не выиграть, я послал их обоих к черту, добавив еще несколько словечек, которые могли бы сильно расстроить мою маму, ковыряющуюся в картофельных грядках. После чего отправился к лошадям, чтобы пожаловаться им на все свои невзгоды. Лошади мне посочувствовали.

Ворон собрал все необходимое, и мы тронулись дальше. Я спрашивал себя, сколько нам осталось до края света. Мы уже забрались так далеко, что и представить невозможно.

Мы почти не разговаривали. Не потому, что я злился. Я давно уже стал фаталистом. Мне казалось, Ворон размышляет над тем, что сказал монах. Он и не заметил, что я понял ту часть беседы. С севера надвигается страшная буря.

На наречии Самоцветных городов слово «страшный» имело с полдюжины значений. «Дьявольский» в том числе.

Когда мы добрались до края леса, почти совсем стемнело.

– Дальше придется идти пешком, – сказал Ворон. – Настоятель говорил, что дорога через лес хорошая, но в темноте нам все равно придется нелегко.

Я что-то проворчал в ответ. На лес мне было наплевать. Меня удивили странные холмы на той стороне. Никогда не видел ничего похожего. Со всех сторон окруженные степью, поросшие рыжевато-коричневой сухой травой, своими гладкими очертаниями они напоминали горбы гигантских животных. Которые задремали, подобрав под себя ноги и спрятав голову так, что ее было не разглядеть.

Они были очень сухие, эти холмы. Уже не хватало света, чтобы разглядеть их как следует, но перед тем, как совсем стемнело, я успел заметить на торбах несколько выжженных проплешин.

Лес тоже весь иссох. Деревья, по большей части, напоминали неряшливый грязноватый дубняк с ломкими остроконечными, как у падуба, листьями синевато-серого цвета. Не то что северные дубы, с их темно-зеленой сочной листвой.

Через лес протекало жалкое подобие ручейка. Мы умылись сами, окатили водой лошадей, слегка перекусили. Я слишком устал, чтобы тратить остатки сил на разговоры, сказал только:

– Не думаю, что выдержу еще пятнадцать миль. Вдобавок в гору.

Спустя полминуты он удивил меня, ответив:

– Я тоже не уверен, что выдержу. Выше головы не прыгнешь.

– Опять бедро беспокоит?

– Да.

– Надо бы на него взглянуть.

– Костоправ продырявил мне ногу, пусть он ее и лечит. Поехали, пока хоть какие-то силы есть.

Мы одолели еще около шести миль. Последние две – вверх по склону поросшего сухой травой холма. Потом, не сговариваясь, в изнеможении одновременно остановились.

– Придется передохнуть часок, прежде чем двигать дальше, – сказал Ворон.

Упрямая скотина.

Мы не пробыли там и пяти минут, как я снова заметил признаки той дьявольской бури на севере.

– Ворон, – позвал я.

Он взглянул туда. Ничего не сказал. Только вздохнул и стал вместе со мной считать молнии.

В звездном небе по-прежнему не было ни единого облачка.