Ворон не просыхал три недели.

Как-то ночью я едва доплелся до дома после работы. Я был сыт по горло. Хватит. В тот день пришлось изувечить одного мерзавца. Этот псих напросился сам, пытался ограбить детей моего босса. Но на душе было гадко. Все же человек. И почему-то мне втемяшилось в башку, что во всем виноват Ворон.

А тот опять валялся в стельку пьяный.

– Слушай, ты! Посмотри на себя! – не выдержал я. – Присосался к бурдюку с вином, как к материнской титьке. Великий и могучий, знаменитый Ворон. Крутой парень. Такой крутой, что не побоялся зарезать свою бабу прямо посреди городского парка в Опале. Такой отчаянный, что решился повздорить даже с Хромым. Пролеживает здесь бока и скулит от жалости к самому себе, как трехлетнее дитя, у которого крутит животик. Встряхнись и приведи себя в порядок! Мужчина! От одного взгляда на тебя тошнит!

Невнятным и спотыкающимся голосом он посоветовал мне попридержать язык и не лезть не в свои дела.

– Не в свои? Черта лысого! Кто платит за жилье, тупица? Кто, придя домой, каждый день нюхает эту вонищу? Рвота, пролитое вино, дерьмо. Собственный горшок не нашел времени вытряхнуть, скотина! Когда ты последний раз мылся? Когда ты последний раз надевал чистое?

В ответ он заорал, хрипло и пронзительно. Обложил меня как мог.

– Другого такого ублюдка поискать надо! – наседал я. – Даже собственный бардак прибрать за собой не можешь!

Я дико обозлился и продолжал орать на него. Он почти не отбрехивался. Может, сам себе был противен не меньше, чем мне. Но кто же станет спокойно смотреть, как ближний безнадежно спивается, превращаясь в бессмысленный кусок дерьма!

Наконец Ворон не выдержал, кое-как поднялся и поплелся к выходу. Но дверью на прощание не шарахнул. Он никогда не сжигал за собой мосты.

Со мной работал один, так его отец раньше пил по-черному. Он мне дал пару советов, как поступать с пропойцами.

– Не пытайся помочь им, – говорил он. – Прекрати им спускать всякие выходки. Не принимай никаких извинений. Поставь их в безвыходное положение, тычь их носом в собственное дерьмо, пока сами не поймут, до чего докатились. Ни один из них ни на толику не изменится, пока сам того не захочет. Пока сам не допрет, что по уши завяз и пора что-то менять.

Но я сомневался, хватит ли меня на то, чтобы ждать, пока Ворон сам сообразит, что он взрослый мужик. Пока не посмотрит правде в глаза. Душечка теперь далеко, что поделаешь. Ему надо найти детей. Надо вытащить наружу и перетряхнуть прошлое, похороненное в Опале, разобраться с ним окончательно.

Вообще-то я был уверен, что он сам до этого дойдет. Если дать ему время. Его глубокое презрение к самому себе должно было прорваться наружу. Но ждать, пока он очухается, становилось почти невыносимо.

Он вернулся через четыре дня, трезвый как стеклышко, умытый, отчасти даже похожий на того Ворона, каким я его помнил. Он дико извинялся, бил себя кулаком в грудь и обещал быть паинькой.

А как же. Все они так говорят.

Поверю, когда увижу.

Я не стал раздувать скандал. И не читал ему проповедей. Что толку?

Держался он совсем недурно. Похоже, надумал куда-то податься. А дня через два, придя домой, я обнаружил, что он опять упился в стельку. Так, что даже ползать не мог.

Ну и черт с тобой, решил я.