У Нарайяна было плохое настроение.

– Всю башню нужно освящать заново. Все, абсолютно все осквернено. Но, по крайней мере, они не совершали умышленных святотатств, не марали святых мест. И идол, и реликвии остались нетронутыми.

Я не понимала, о чем идет речь. У всех джамадаров физиономии были вытянуты. Я взглянула на Нарайяна, сидящего напротив меня у очага. Он воспринял мой взгляд как вопрос.

– Любой неверующий, обнаруживший святые реликвии или идола, украл бы их.

– Может, они боялись проклятия?

Его глаза округлились. Оглянувшись вокруг, он приложил палец к губам и прошептал:

– Откуда вы знаете об этом?

– А с такими вещами шутки плохи. В этом их тихое очарование. – Излишний сарказм. Просто я была не в себе. Мне хотелось поскорее покинуть эту рощу. Не слишком приятное место. Здесь полегло немало народу, и все умерли преждевременной смертью. Земля пропитана кровью, усыпана костями, а воздух еще дрожит от крика. И запах, и сама атмосфера вполне в духе Кины.

– Как долго мы тут будем, Нарайян? Я пытаюсь идти вам навстречу. Но не собираюсь торчать в этой роще всю оставшуюся жизнь.

– О Госпожа, Фестиваля уже не будет. Чтобы очистить храм от скверны, требуется несколько недель. Жрецы расстроены. Обряды отложены до Надама. Это незначительный праздник, когда у групп начинается сезон отдыха и общение между ними на время прерывается. Тогда жрецы призывают их обращаться к Дщери Ночи в своих мольбах. По их словам, она медлит с приходом из-за того, что мы недостаточно усердно молимся.

Неужели он всю жизнь будет выдавать мне информацию по крупицам? С другой стороны, думаю, ни один верующий не стал бы распространяться о своих религиозных праздниках, святых и прочих вещах так подробно, как это делал он.

– Тогда почему мы до сих пор здесь? Почему не отправляемся на юг?

– А мы здесь не только ради Фестиваля.

Это точно. Но каким образом, интересно, я могла убедить этих людей в том, что являюсь их мессией? Об этом Нарайян умалчивал. Ни одна актриса не способна сыграть роль, не зная о ней ничего.

Вот в чем загвоздка. Нарайян искренне верил, что я и в самом деле Дщерь Ночи. Потому что хотел этого. Это означало, что он отказался бы проинструктировать меня, если бы я попросила. Он полагал, что моя интуиция должна была подсказать мне мою сущность.

Я же об этом не имела ни малейшего представления.

Похоже было, что джамадары разочарованы, и Нарайян нервничал. Тот факт, что я заметила осквернение их храма, еще не доказывал мое соответствие их надеждам.

Я спросила его шепотом:

– Как я могу совершать чудеса в месте, утратившем святость?

– Не знаю, Госпожа. У нас нет никакого представления об этом. Все в руках Кины. Она пошлет нам знамение.

Знамение. Замечательно. Но у меня до сих пор не было возможности узнать, что именно они под этим понимали. Важный сакральный смысл имели вороны. С точки зрения верующих, то, что Таглиос осаждали полчища этих тварей, было просто замечательно. Да уж. Эти могли накаркать Год Черепов. Что еще?

– А на кометы вы обращаете внимание? – спросила я. – В прошлом году на севере видели комету, и еще раньше тоже была одна. Здесь их наблюдали?

– Нет. Это вестники несчастья.

– Для меня.

– Их еще называют Мечом или Языком Шевы, Шевылинка, они отбрасывают свет Шевы на землю.

Одно из древних имен верховного божества гуннитов. Его еще называли Владыка Света.

– По словам жрецов, когда на небе появляется комета, Кина теряет свою силу, ибо свет, отбрасываемый кометой, заполняет небо и светит и ночью и днем. 

– Но луна…

– Луна – светило тьмы. Луне принадлежат Тени, она создана, чтобы Дети Тени могли охотиться.

Он болтал без умолку. Что-то по поводу местных религиозных представлений о том, что есть свет и тьма, добро и зло, порок и добродетель. В общем, если верить Обманникам, Кина, несмотря на свою любовь к Тьме, была вне и над этим извечным противоборством, и враг Света и Тьмы, и одновременно союзник каждого из них – в зависимости от обстоятельств. И может, чтобы запутать меня окончательно, никто не мог толком объяснить мне, как в действительности обстояли дела с точки зрения их богов. И веднаиты, и шадариты, и гунниты относились друг к другу с большим уважением. У большинства гуннитов различные божества – неважно, с чем связанные, со Светом или Тьмой, – пользовались одинаковым почитанием. У всех были свои храмы, культы и жрецы. Но некоторые – как, например, культ Хади Джахамара Джа – были заражены учением Кины.

Вначале, пока Нарайян разглагольствовал обо всем этом, переливая из пустого в порожнее, глаза его бегали; потом он и вовсе перестал смотреть на меня. Уставившись в огонь, он все говорил и говорил и становился все более мрачным. Но старался этого не показывать. Кроме меня, этой перемены в нем никто не заметил. Но я много общалась с людьми и обратила внимание, что и другие джамадары как-то напряжены.

Что-то должно случиться. Очередное испытание? Если да, то от этих людей не стоит ждать любезного обращения.

Мои пальцы автоматически скользнули к желтой повязке на поясе. Последнее время я мало тренировалась – слишком была занята. Я удивилась собственному машинальному движению и подумала:

«Зачем?» Это оружие вряд ли оказалось бы эффективным в подобной ситуации.

Давила какая-то опасность. Теперь я почувствовала ее. Джамадары были взволнованы, нервничали. Я попыталась сконцентрировать свою психическую энергию, хотя аура рощи мешала мне. Это можно было сравнить с попыткой сделать глубокий вдох в душной комнате, в которой находился труп недельной давности. Но я была настойчива. Если даже сны до сих пор не сломили меня, то с этим я тем более справлюсь.

Я опять задала вопрос Нарайяну, чтобы вызвать очередной приступ болтливости, сама же сконцентрировала свою энергию.

И нашла опасное место.

К испытанию я уже была готова.

Он был джамадаром-веднаитом с черным румелем и такой же легендарной репутацией, как у Нарайяна. Звали его Мома Шарраил. Когда нас представили друг другу, у меня сразу возникло подозрение, что этот-то убивал не во имя Кины, а ради собственного удовольствия.

Его румель мелькнул, словно черная молния. Я ухватила его тяжелый конец на лету, вырвала оружие и, прежде чем тот обрел равновесие, накинула петлю на его шею. Выглядело это так, словно я всю жизнь только тем и занималась... или кто-то другой направлял мою руку. Впрочем, я чуть-чуть схитрила, прибегнув к заклинанию, поразившему его в самое сердце. Жалости к жертве я не испытывала. Возможно, потому, что понимала: это может сыграть такую же фатальную роль, как и отсутствие реакции с моей стороны.

Никто не вскрикнул, слова не вымолвил. Все были потрясены, даже Нарайян. Боялись смотреть на меня. Непонятно почему, я вдруг произнесла:

– Мама недовольна.

Это вызвало тревогу в их глазах. Я сложила румель Шарраила, как учил меня Нарайян, сняла с себя желтый и надела черный. Ни один не попытался оспорить это самовозвышение.

Да, эти люди без сердца. Сейчас они потрясены, но не надолго и не окончательно.

– Рам.

Рам вышел из темноты. Молчал, потому что боялся выдать свои чувства. Думаю, если бы Шарраилу удался его маневр, Рам ринулся бы в бой, даже сознавая, что погибнет. Мои наставления, обращенные к нему, были достаточно краткими.

Взяв веревку, он обвязал одним концом колено мертвого джамадара, а затем, закинув другой конец на ветвь дерева, приподнял труп в воздух так, чтобы тот повис вниз головой над костром.

– Отлично, Рам. Просто замечательно. А теперь все встаньте вокруг.

Нехотя они повиновались. Когда все собрались вокруг огня, я перерезала шейную артерию Момы.

Медленно закапала кровь. Каждая капля, падая в костер, вспыхивала с помощью моих заклинаний. Я схватила Нарайяна за руку и заставила его протянуть ее к костру, чтобы несколько капель упало на его раскрытую ладонь. Затем, выпустив его руку, я приказала остальным:

– И вы тоже.

Последователи Кины не любили пролитой крови. На этот счет существовало некое путаное, маловразумительное объяснение, каким-то образом связанное с легендой о демонах, которых покарала Кина. Позже Нарайян рассказал об этом. Этот вечер должен навсегда остаться в их памяти именно тем, что теперь их руки обагрены кровью товарища.

Во время всего ритуала они избегали смотреть на меня. И я рискнула произнести еще одно заклинание, которое, к моему удивлению, сработало без промаха. Пятна от крови на их руках стали несмываемыми, словно татуировки. И если только я не захочу снять с них заклятие, они так и останутся на всю жизнь с руками, залитыми кровью.

Хотели они того или нет – все они, джамадары и жрецы, были теперь в моей власти. Я их заклеймила кровью. И если узнают о происхождении клейма, оно станет для них смертным приговором. Люди с красными ладонями просто не смогут отрицать, что они присутствовали при первом появлении Дщери Ночи.

Теперь ни у кого не было и тени сомнения в том, что я из себя представляю.

Сны в ту ночь были яркими, но не мрачными. Я парила, окутанная теплом, которое исходило от того, кто стремился превратить меня в свое орудие.

Рам разбудил меня, когда было еще темно. Он, я и Нарайян выехали перед самым рассветом. На протяжении всего дня Нарайян молчал. Он все еще не мог оправиться, от шока.

Мечты его сбывались. Но он уже не был уверен в том, что хотел именно этого. Он был напуган.

И я тоже.