Книга: Научные сказки периодической таблицы. Занимательная история химических элементов от мышьяка до цинка
Назад: «Как под зеленым морем»
Дальше: Медленный огонь

«Гуманитарная чушь»

В самой черной из черных комедий Стэнли Кубрика «Доктор Стрейнджлав» страдающий паранойей американский генерал Джек Д. Риппер, осажденный на базе ВВС «Беплсон» своими собственными подчиненными, в конце концов признается злополучному офицеру ВВС Лайонелу Мэндрейку, почему он начал ядерную атаку на Советский Союз, которая в конце фильма приводит к гибели всей человеческой цивилизации. «Вы понимаете, – говорит он, жуя сигару, – что фторирование – самый коварный и опасный коммунистический заговор, с которым нам когда-либо приходилось сталкиваться?» Следует заметить, что Риппера преследует патологический страх заражения его «драгоценных телесных жидкостей», названный страх впервые возник у него «во время физического акта любви». И, пока его кабинет обстреливают из пулемета, он объясняет, что фторирование началось в 1946 г.
Какое отношение это имеет к послевоенному заговору коммуняк? Мэндрейк, неужели ты не понимаешь, что помимо фторирования воды они в настоящее время заняты исследованиями по фторированию соли, муки, фруктовых соков, супа, сахара, молока, мороженого? Мороженого, Мэндрейк, детского мороженого.
Галогены, из которых самым первым и самым активным элементом является именно фтор, без особого шума, но уверенно вошли в нашу жизнь. Они подобны ночной сиделке, которая делает свое дело, не спрашивая у нас разрешения, но постоянно приговаривает: «Для вашей же пользы». Вода хлорируется и фторируется, бромиды прописываются, столовая соль йодизируется. С нами никто не советуется, однако вышеперечисленные термины хорошо нам знакомы. У этих простых медикаментов есть одно общее достоинство, которое заставляет обращаться к ним с той же частотой и готовностью, как наши предки в древности прибегали к иссопу аптечному и руте душистой. Бромид, или Бромо-Зельцер, присутствует во много пьющей американской литературе не меньше бурбонов и мартини, чье воздействие он призван смягчать. В пьесе Теннесси Уильямса «Трамвай „Желание“» алкоголичка Бланш Дюбуа хватается за голову и провозглашает: «Сегодня я обязательно должна принять бром». В повести Эрнеста Хемингуэя «Снега Килиманджаро» герой в конце концов умирает в горах из-за того, что его раненную ногу не продезинфицировали йодом. Причиной смерти становится, как ясно из текста повести, не сама рана, а неспособность героя воспользоваться элементарным медикаментом. Складывается впечатление, что он подсознательно выбирает смерть, так как видит в ней возможность избежать самой страшной для персонажей Хемингуэя участи – серьезных и постоянных отношений. Йод стал поистине чудесным дезинфицирующим средством, но, исцеляя, он жалит. «Йод – это вам не какая-нибудь гуманитарная чушь», – морщась от боли, однако с одобрением произносит циничный авантюрист Марк Стейтес в романе Олдоса Хаксли «Слепец в Газе», когда ему дезинфицируют столь же сюжетно значимую рану. Идея песни Леонарда Коэна «Йод», написанной в 1977 г., как раз и состоит в упомянутой двойственности йода в медицинской практике, которая в песне сравнивается с женским характером: в первое мгновение он жалит, в следующее – успокаивает.
Генерал Риппер был прав, по крайней мере в одном отношении. Практика фторирования возникла в Америке в самом конце Второй мировой войны. В декабре 1945 г. Гранд-Рэпидс, штат Мичиган, стал первым городом, где начали фторировать воду. Соседний город избрали в качестве контрольного в эксперименте по оценке отдаленных последствий использования фторированной воды на состоянии зубов, который должен был продолжаться десятилетие. Однако еще до завершения эксперимента было заявлено об успехе, и фторирование воды поспешно распространили на другие города, включая и контрольный. Таким образом, эксперимент не был доведен до конца. В настоящее время половина американцев бесплатно употребляет фторированную воду. Программа фторирования встретила активное сопротивление со стороны Общества Джона Берча по защите гражданских прав и со стороны ряда других организаций. С самого начала распространения данной практики ходят слухи о сговоре на верхах: что фторирование якобы является проектом, задуманным воротилами алюминиевой промышленности, чтобы избавиться от больших объемов фтористых соединений, используемых в производстве металла; или что фторирование финансируется производителями сахара, желающими снять с себя ответственность за испорченные зубы потребителей. Но, так как фторирование в маккартистской Америке поддерживалось правительством, заговорщиками парадоксальным образом считались «антифтористы», придерживавшиеся левых взглядов. Принципиальные возражения вызывал, в основном, не вопрос эффективности использования фтора как способа предотвращения заболеваний зубов, а бесцеремонное поведение официальных кругов, навязывавших всем без исключения такое «лечение» без предварительных диагнозов, необходимых в подобных случаях мер предосторожности, определения индивидуальных доз и т. п. Некоторые европейские государства приостановили практику фторирования питьевой воды и вместо нее ввели систему продажи фторированной соли и зубной пасты, которые приобретаются добровольно. Тем временем население Соединенных Штатов странным образом остается самым фторированным населением в мире, и споры по данному вопросу не утихают. Недавно один участвующий в них веб-сайт назвал фторирование «злом не только с медицинской точки зрения, но злом социалистическим».
* * *
Против применения бромидов никаких кампаний никогда не устраивали. Однако соли брома одно время так активно использовались в качестве успокаивающих средств широкого профиля, что в английском языке они до сих пор ассоциируются с половой импотенцией. Несмотря на свою популярность, в 1975 г. они без особого шума были сняты с продажи в Америке. К тому времени было установлено такое количество опасных побочных эффектов приема бромидов, что они получили свое собственное диагностическое название – бромизм.
Бромиды начали приобретать популярность в качестве лекарственного средства примерно за столетие до того. В 1857 г. сэр Чарльз Локок, акушер, услугами которого пользовалась королева Виктория, узнав, что у больных эпилепсией, получавших бромиды, снижалось половое влечение, решил попробовать его на женщинах, страдавших «истерическими» расстройствами. Мистер Локок придерживался широко распространенного среди специалистов его времени мнения, что эпилепсия есть результат онанизма, нимфомании и других проявлений «избыточного сексуального возбуждения». Исходя из того, что пациентки чувствовали себя хуже всего во время менструаций, он решил, что лечение бромидами будет самым лучшим способом подавить похотливые желания, которые, по его мнению, и были главной причиной мучений. После подтверждения эффективности бромида как антиспазматического средства и средства, подавляющего сексуальное желание, многие поверили, что таким образом была доказана и связь между эпилепсией и онанизмом, и бромид начали прописывать во всех случаях, когда требовалось вызвать снижение рефлексов. Когда американский юморист Джелетт Бёрджесс в своей книге 1907 г. «Вы бромид?» разделил человечество на два типа, сульфитов и бромидов, данный термин начали широко применять к занудам. А сульфитами, по всей вероятности, являлись те, кто умел добавить остроты к застольной беседе.
Та же самая соль, бромид калия или натрия, была активным ингредиентом и в тех средствах, которые употребляли люди, подобные Бланш Дюбуа, У. К. Филдз и другие прожигатели жизни. «Бромо-Зельцер» – название коммерческого антацида, продававшегося в форме растворимого шипучего порошка, изобретенного капитаном Айзеком Эмерсоном из Балтимора, штат Мэриленд. Великолепная башня «Бромо-Зельцер» в флорентийском стиле до сих пор украшает город. Над 12 цифрами циферблата размещены буквы торговой марки лекарства. Бренд все еще присутствует на рынке, хотя в их продукции больше не содержится брома, башня же превращена в отель для литераторов, где уже новое поколение сможет лечиться от похмелья.

 

 

Йод, хотя и является элементом-родственником фтора, хлора и брома, воспринимается нами как не только менее опасный, чем его собратья по группе галогенов, но даже как некий благотворитель человечества. Йодированная соль в Америке ничуть не менее распространена, чем фторированная вода, но ее внедрение в обиход начиная с 1920-х гг. не вызвало, в отличие от фтора, никаких бурных возражений. Знакомая всем нам медицинская форма йода, его тинктура, по сути, представляет собой йод в спиртовом растворе. Коричневая жидкость в коричневом пузырьке кажется нам чуть ли не чистым спасительным елеем с острым запахом и насыщенным цветом, оставляющим долго не сходящие пятна, что-то вроде ванильной эссенции, только для наружного употребления.
Йод принадлежит к числу величайших случайных открытий в истории науки. В 1805 г. Бернар Куртуа взял на себя управление крайне убыточной семейной селитренной фабрикой, располагавшейся в Париже, на то время, пока его отец сидел в долговой тюрьме. Несмотря на начало наполеоновских войн, в самом Париже после страшных лет революции царил мир, и спрос на взрывчатые вещества был небольшой. А сырье для производства селитры, и в особенности гуано, получать было все сложнее. Куртуа изо всех сил старался поддержать свой бизнес на плаву и стал производить селитру (нитрат калия или натрия) из древесной золы. Но, когда и древесной золы стало не хватать, он перешел на водоросли, которые традиционно поставлялись из Бретани и Нормандии для получения соды, использовавшейся в производстве стекла. Как-то уже в 1811 г. он заметил ржавчину на медных сосудах, в которых он смешивал золу от водорослей с другими ингредиентами для производства селитры. Проведя проверочный эксперимент, он обнаружил, что коррозия возникла из-за бурной реакции серной кислоты со щелочью. В ходе реакции выделялись также клубы красивого фиолетового пара. Продолжив свои исследования, Куртуа выяснил, что пары не конденсировались в жидкость, но образовывали необычные металлического вида черные кристаллы. У Куртуа сразу же появились подозрения, что он открыл какой-то новый химический элемент, но он не располагал ни соответствующим оборудованием, чтобы провести проверочные тесты, ни временем для этого. Поэтому он попросил двух своих друзей продолжить его работу. Один из них, химик, занимавшийся химией газов, Жозеф-Луи Гей-Люссак, предложил назвать новый элемент йодом.
По странному стечению обстоятельств при крестинах нового элемента, если не при его рождении, присутствовал Гемфри Дэви. С 1792 г. жителям Британии стало сложно въезжать во Францию, но Дэви, лауреату премии Наполеона, паспорт был выдан по личному приказу императора с тем, чтобы он мог получить свою награду. В октябре 1813 г. молодожены Дэви вместе с молодым и немного нервничающим Майклом Фарадеем в роли их лакея сели в Плимуте на корабль, использовавшийся для обмена пленными, и отправились в Бретань. В конце довольно дождливого путешествия они причалили на вражеской территории, где их обыскали с ног до головы, не исключая обуви. По дороге в Париж кухни поразили их своей неопрятностью, еду же они сочли на удивление вкусной. Дэви лелеял благородную надежду «через посредничество людей науки смягчить крайности войны». Однако сам же уклонился от первого шага навстречу противной стороне: в Лувре он отводил глаза от картин, лишь бы не сделать комплимент хозяевам. Джейн Дэви тем временем шокировала прохожих в саду Тюильри своей поразительно немодной маленькой шляпкой.
Дэви встретился с Ампером, который предупредил его об опасности трихлорида азота. У Ампера в тот момент имелось новое вещество, полученное Куртуа. Воспользовавшись аппаратурой, которую он захватил с собой в путешествие, Дэви подверг вещество анализу и согласился с Гей-Люссаком, что это новый элемент, родственный хлору. Гей-Люссаку не понравилось, что Дэви мгновенно направил в Королевское научное общество сообщение по данному вопросу. А Дэви со своей стороны решил, что француз расспрашивал его только для того, чтобы выудить у него информацию. Так или иначе, по окончании двухмесячного пребывания Дэви в Париже, когда его сделали членом-корреспондентом Французской академии наук, все уже дружески улыбались друг другу. С самим Наполеоном чета Дэви не встретилась, однако императрице Жозефине они нанесли визит в Мальмезоне перед отъездом в Италию, Швейцарию, Австрию и Германию. Домой они вернулись только в апреле 1815 г., за несколько недель до сражения при Ватерлоо. Где-то по дороге Дэви изменил свое мнение относительно «смягчения крайностей войны» и в скором времени уже писал премьер-министру лорду Ливерпулю, настойчиво требуя самого жесткого отношения к французам при определении условий мирного договора.
После 1815 г., когда спрос на селитру еще больше упал, Куртуа попытался получить прибыль от своего открытия йода, производя само вещество и различные его соединения. Он использовал газообразный хлор для высвобождения йода в жидкости, получаемой из золы бурых водорослей. Но и на сей раз его преследовали неудачи: конкуренты Куртуа сумели найти более эффективные способы получения йода. Славы он так и не добился и умер в нищете в 1838 г.
Вскоре после открытия Куртуа йод обнаружили в морской воде и в различных минеральных источниках, а вслед за этим была установлена его эффективность в лечении зоба. Упомянутое открытие объяснило, почему в качестве народного средства от данного заболевания использовались жженая губка или водоросли. Промышленная переработка золы бурых водорослей, которая активно развивалась не только на северном побережье Франции, но и на западе Шотландии, стала приходить в упадок после того, как обширные залежи углекислого натрия и калия были обнаружены в Испании и Южной Америке. Однако в последнее время она переживает некоторый подъем, йод производится здесь в медицинских целях. Названное занятие едва могло поддерживать существование мелких арендаторов, подолгу жегших костры из бурых водорослей для получения богатой йодом золы. Предприниматели пытались перевести его на промышленные рельсы и центром производства сделать Глазго. В 1864 г. на берегу Клайда было создано первое предприятие для переработки тысяч тонн бурых водорослей, ежегодно доставляемых вверх по реке с шотландских островов. Но, как несколькими десятилетиями ранее произошло с селитренным производством, этот трудо- и энергоемкий процесс буквально в несколько дней сделался неэффективным после того, как запасы йодидов были обнаружены в Чили.
Побережье в Восточной Англии плоское, песчаное и грязное, водоросли здесь не столь обильны, как на более скалистых берегах. Тем не менее я решил попытаться получить свой собственный йод. В соответствующих рекомендациях я прочел, что мне следует найти только определенный вид бурых водорослей, или ламинарию, но, прохаживаясь декабрьским днем по скользкому берегу среди приливных луж, трудно отличить один их вид от другого. Одеревеневшими от холода руками я набрал ведро первых попавшихся принесенных приливом водорослей, принес их домой и разложил у котла на просушку. Через несколько недель у меня было 400 граммов сушеных водорослей, которые я поместил в открытый керамический сосуд на огонь. Пока он горит, над ним лениво покачиваются оранжевые язычки пламени от натрия, присутствующего в смеси. После данной процедуры у меня остается всего лишь 60 граммов хрустящей серой золы. Я растираю ее в порошок и размешиваю с небольшим количеством воды, чтобы получилась жидкая черная жижа, которую я затем помещаю в воронку с фильтровальной бумагой. Из носика бежит чистая жидкость, богатая морскими солями. Большую часть раствора составляет, конечно, хлорид натрия, но в нем также должны присутствовать бромиды и йодиды. Морские водоросли довольно насыщены всеми этими веществами. Содержание йода в морской воде меньше 100 частей на миллиард, однако в водорослях оно может составлять несколько тысяч частей на миллион, то есть в 100 тысяч раз больше. Я отстаиваю фильтрат несколько дней, в течение которых из раствора в виде кристаллов выпадает большое количество соли белого цвета.
Теперь настало время попытаться из бесцветного иодида получить яркие оттенки чистого элемента. Подобно Куртуа, я добавляю небольшое количество серной кислоты, а затем приличную дозу перекиси водорода (не террористического уровня, но достаточно насыщенной), которая должна превратить подкисленный иодид в иодин. Я взбалтываю смесь, чтобы ускорить реакцию, и вижу, что жидкость начинает окрашиваться. Бледно-желтый цвет темнеет, приобретая вначале шафрановые оттенки, а через несколько минут становится цвета хорошо настоянного чая. Я не могу скрыть своего изумления. Никогда раньше я не проводил подобного эксперимента и, конечно же, не очень внимательно и не слишком разборчиво собирал сырье для него, но йод я все-таки получил. Или, точнее, почти получил, так как этот насыщенный коричневый цвет – свидетельство присутствия в растворе помимо йода еще и его солей. Я все еще мечтаю увидеть ярко-фиолетовые пары, которые в свое время поразили Куртуа.
Отфильтровываю коричневую жидкость и снова взбалтываю ее с четыреххлористым углеродом. Названное неприятное вещество со сладковатым запахом – канцероген и разрушитель озона – в наше время достать практически невозможно. Как ни странно, я нашел его у моего отца в коллекции разнообразных самых причудливых растворителей. Он нерастворим в воде, зато растворяет йод. И именно в нем я наконец-таки в первый раз вижу характерный фиолетовый цвет чистого йода. По насыщенности он намного превосходит лиловый, но не достигает зловещих тонов пурпурного. Несколько мгновений я сокрушаюсь по поводу своей очередной лепты в разрушение озонового слоя, а затем позволяю четыреххлористому углероду испариться. После испарения на стекле остается черная пленка. Вот они, мои крошечные кристаллы йода. Они источают слабый, но достаточно резкий запах, сходный с запахом хлора, только не столь раздражающий и, в принципе, не слишком неприятный – тот самый запах, который мы в настоящее время ассоциируем с медицинскими учреждениями. Я слегка подогреваю кристаллы и наблюдаю за тем, как в пробирке от них начинают подниматься первые розовые завитки паров. Вскоре плотное вещество полностью исчезает, и от него остаются только сильно окрашенные клубящиеся пары, которые конденсируются в более прохладной части пробирки – тот же чистый элемент. Когда Иоганн Вольфганг Гёте в 1822 г. провел такой же эксперимент для развлечения гостей, его особенно радовало то, что он получил еще одно подтверждение своей теории цветов, пользовавшейся в то время большим влиянием. Согласно теории Гёте, оттенки красного и желтого цветов связаны с белым цветом, в то время как «холодные» цвета на фиолетовом конце спектра – производные от черного.
Назад: «Как под зеленым морем»
Дальше: Медленный огонь