Глава 64
Войдя в узкую больничную палату, Херцфельд ожидал увидеть свою дочь в сумеречном состоянии и ослабшей от ужасов последних дней. Однако он ошибся. Она полностью отдавала отчет своим поступкам и буквально горела от злости.
– Чего ты хочешь? – произнесла она.
Всего три слова, да и то полные горечи и враждебности. – Я пришел, чтобы… – начал было Пауль, но тут же осекся, заметив сверкающие от ярости глаза Ханны.
Она выпрямилась на больничной койке. Щеки у нее ввалились, и лицо девушки было еще достаточно бледным, но в глазах горело столько энергии, сколько мог вызвать один только безграничный гнев.
– Ты пришел, чтобы предстать передо мной в образе спасителя? – заявила она и попыталась, сидя на койке, изобразить поклон.
При этом Ханна сделала рукой такое движение, как будто бы Херцфельд был королем, а она – его подданной.
Он хотел было подтащить к кровати от стола для посетителей деревянный стул, но передумал и остался стоять.
– Я просто хотел посмотреть, как ты себя чувствуешь.
– Зачем?
Пауль с удивлением посмотрел на нее, а она демонстративно заявила:
– Да, я спрашиваю тебя. Почему именно сейчас?
Никогда раньше он не видел ее столь враждебно настроенной. Ни по отношению к себе, ни по отношению к другим.
– Ага, – произнесла Ханна, и ее лицо ожесточилось еще больше. – Сначала со мной должно что-нибудь произойти, чтобы ты удосужился наконец появиться.
Слезы ручьем покатились из ее глаз, но она даже не попыталась их вытереть.
– Мне так жаль, что тебе пришлось пройти через все это.
– Тебе жаль? – воскликнула она.
При этом она так сильно сжала кулаки, что у нее побелели костяшки пальцев.
– Тебе жаль? – чуть ли не закричала Ханна. – Я видела, как она умирала, папа! Девушка была такой же молодой, как я! И я, черт побери, вынуждена была смотреть каждую деталь мучений, которые этот зверь причинял ей!
– Я знаю, малышка. И видит Бог, чего бы я только не дал, чтобы всего этого не случилось!
– Все это происходило на моих глазах! Я видела ее глаза и знала, о чем она думала! То, что она чувствовала, в то время как он…
Ханна обессиленно замолчала и закрыла глаза. При этом Херцфельд понимал, что перед ее внутренним взором вновь предстали самые ужасные сцены пыток несчастной Ребекки.
– Тебе не надо было это смотреть, – сказал Херцфельд и подошел к ее кровати.
В этот момент по всему телу Ханны пробежала такая сильная дрожь, что он испугался, как бы игла капельницы не выскочила из ее вены.
– Картины были ужасными, но это не самое худшее из того, что мне довелось пережить, – дрогнувшим голосом сказала Ханна. – Еще хуже было то, что он сказал. А сказал этот Задлер то, что собирается сделать с ней, когда вернется. Поверь мне, папа, я бы тоже повесилась.
Она вновь открыла глаза и посмотрела на Херцфельда таким ясным и холодным взглядом, какого он раньше у своей дочери никогда не замечал.
– Разве ты не могла остановить просмотр записи? – спросил Пауль. – Чем они угрожали тебе, если ты не станешь смотреть?
Ее ответ оказал на него такое же воздействие, как удар молотом:
– Они мне вообще не угрожали.
– Что ты имеешь в виду?
– То, что и говорю. Меня никто не принуждал. Я смотрела запись добровольно.
Херцфельд озадаченно заморгал, а потом спросил:
– Но ради всего святого, малышка, зачем?
– Затем, что мне этого хотелось.
– Никто не хочет смотреть что-либо подобное, дорогая!
– Вот тут ты ошибаешься. Ведь мне все объяснили и вручили DVD, сказав, что после просмотра я все пойму. Пойму, почему они отправляют тебе записку, почему они разработали целую систему передачи подсказок.
«Какой же ты ублюдок, Мартинек!» – подумал Херцфельд.
– Дело не только в нас, папа, – продолжала между тем говорить Ханна. – Уже завтра все газеты выйдут с кричащими заголовками, и тогда все наконец поймут, что в нашем так называемом «правовом государстве» у жертв нет никаких шансов, тогда как у преступников есть все права.
Профессор закрыл на мгновение глаза. Ему было совершенно ясно, что Ханна просто повторяла фразы, внушенные ей ее похитителями. Однако он не знал, что сказать, чтобы еще больше не настроить свою дочь против себя.
– Самое главное, что ты в порядке, дорогая, – наконец произнес он.
– А мне плохо никогда и не было.
– Не понял?
– Ха! Они обращались со мной хорошо. У меня всегда было достаточно еды и воды. Они даже позаботились о спрее для моей астмы.
– Хорошо обращались? Они тебя похитили и заперли!
В этот момент Ханна закатила глаза, всем своим видом показывая, насколько тупым казался ей ее отец.
– Ты ничего не понимаешь! – воскликнула она. – С моей головы не упал бы даже волос! Мне ничего не угрожало! Я боялась только сначала, когда мне предложили наговорить запись на автоответчике. Но мои страхи оказались напрасными. Этот толстяк, Швинтовский, заботился обо мне.
– А что было бы, если бы я не пришел вовремя?
– Тогда ты через два дня получил бы на электронную почту письмо со схемой, где меня найти. Я сама видела, как Швинтовский устанавливал таймер на своем мобильнике. Ха! Ты удивлен, не так ли? – С этими словами она издевательски расхохоталась ему прямо в лицо.
«Черт возьми, Мартинек! Зачем тебе понадобилось сотворить с ней такое?» – подумал Херцфельд.
Ему было хорошо известно, что душой подростка можно достаточно легко манипулировать. Даже умудренные жизненным опытом взрослые люди под давлением чрезвычайных обстоятельств становятся союзниками своих похитителей. Признаки так называемого «стокгольмского синдрома» он отлично знал, но у своей дочери их не находил.
– Ничего этого не было бы… – донесся до него голос Ханны.
Херцфельд инстинктивно поднял руку вверх, как бы защищаясь, и сказал:
– Золотце мое, ты ошибаешься…
Но она не слушала его, продолжая начатую мысль:
– Если бы ты помог ему тогда…
– Это все равно ничего бы не дало.
Пауль попытался объяснить Ханне, что не имел права подделывать улики, поскольку его профессия требовала от него быть объективным и независимым в своих суждениях, что в его работе, как ни в какой другой, правда играла главенствующую роль. Однако она не слушала его.
– И мама была права…
– Адвокаты Задлера легко обнаружили бы подделку, и тогда его вообще могли оправдать…
– Ты отвратителен. Твоя работа отвратительна…
– И это все равно не предотвратило бы смерти дочери Мартинека…
– А вот смерть Ребекки предотвратило бы. Ты представляешь собой хорошо смазанный винтик, поддерживающий работоспособность всей этой гнусной системы.
Их диалог приобретал все более яростный характер, а слова становились все громче, сливаясь в один непонятный крик. Они не слушали друг друга. И так продолжалось до тех пор, пока Херцфельд не попытался предпринять последнюю попытку достучаться до разума своей дочери. Он взял ее за руку. Однако Ханна закричала так громко и пронзительно, как та беременная сука, которую строительный рабочий пнул в живот. И Паулю пришлось отступить.
– Ханна, пожалуйста, мне очень жаль, – повторил он, но все было бесполезно.
Она больше не хотела его слушать и накрыла голову одеялом, и ему оставалось только молча стоять возле кровати своей дочери, с напряжением вслушиваясь в ее приглушенные всхлипывания. Херцфельд, застыв как истукан, так и стоял до тех пор, пока они не начали стихать. Тогда Пауль тихонько вышел из больничной палаты, но на сердце у него было такое тяжелое чувство, как будто он навсегда потерял самое главное в своей жизни.
– Она успокоится, – сказал Ингольф, ожидавший профессора возле палаты и, по-видимому, все слышавший. – Это просто шок.
– Ну, если вы так говорите, – прошипел в ответ Херцфельд и в тот же миг устыдился своего поведения.
«Он просто хочет мне помочь, – подумал он. – Но мне уже ничто не поможет!»
– Я уверен, что уже завтра она пожалеет о своих словах и захочет откусить себе язык.
– Спасибо большое, но сейчас я хочу…
Херцфельд застыл как вкопанный, оглянулся на дверь, за которой лежала Ханна, а затем снова посмотрел на Ингольфа.
– Язык… – повторил он.
Пауль не мог понять, почему именно эти слова Ингольфа столь неприятно тронули его за душу, что ему стало не хватать воздуха.
– Что вы опять задумали? – пораженный его реакцией, вдогонку профессору крикнул фон Аппен-младший.
Однако Херцфельд не ответил ему и продолжал двигаться словно в трансе.
– Откусить язык… – еще раз пробормотал он.
Обрывки воспоминаний всплывали перед ним, как разрозненные пазлы, и никак не хотели складываться в целостную картину. В его памяти возник лодочный сарай Мартинека и склянка с языком. Он подумал о Задлере и вспомнил слова Линды, которые она сказала ему во время первого вскрытия трупа маньяка.
Воспоминания крутились у него в мозгу, а он шел все быстрее и быстрее, пока не перешел на легкую рысь. Затем Пауль пробежал по коридору к лестничной клетке и стал вприпрыжку спускаться вниз, направляясь в морг, где хотел перепроверить свою ужасную догадку.
