Человеческие существа падали и ломались, а потом исцелялись и шли дальше. Двое из них наконец-то перестали делать вид, что способны радоваться в любых обстоятельствах, лишь стремились держаться в рамках вежливости. Третий мучился в агонии, плакал, как невоспитанный ребенок, но, в конце концов, его результаты были не хуже и не лучше, чем у тех двоих. На исцеление любой травмы, подогрев и быструю реконструкцию тканей требовалось время и энергия, а следовательно, и дополнительный расход без того ограниченных запасов. Если путешественники умудрялись не споткнуться, то последний километр завершался ужином. Спускаться оказалось сложнее, и пришлось снова урезать порции. Нехватка калорий сказалась на заживлении травмированных тел. Они теряли мышечную массу, сжигали жир, внутренние органы сжимались. Люди становились всё меньше, но общие пропорции тела сохранялись. Это позволяло идти дальше, избавляясь от всего, что не требовалось на сегодняшний день. И даже при самых осторожных манипуляциях с телом сила людей угасала, кости ослабевали, изнуренные изголодавшиеся тела пытались защититься, продумывая каждый шаг, прежде чем его предпринять.

И все равно они падали. Теперь даже двухкилометровый переход, доступный раньше, казался недостижимым. А это означало, что на каждый шаг придется тратить больше еды, и пайки пришлось снова урезать. Западный город мог бы запросто стоять и на другом конце Вселенной, если учитывать их шансы дойти до его широких чистых улиц.

— Береги себя, — говорила Катабасис второму носильщику, впихивая дополнительный брикет еды в его холодную грязную руку. — У женщины есть лишь один шанс вернуться. И его не останется, если ты превратишься в палку, упавшую у тропы.

Варид смотрел на ее подарок — блестящий серый брикет со вкусом само- чьей слюны, наполненный полезными веществами, готовыми взорваться у него во рту. Потом положил его на голое колено и взглянул на нее.

— Ты тоже похудела.

— Не так сильно, как остальные, — возразила она.

Он кивнул.

— Ешь!

— Я — носильщик, — сказал он, брызгая слюной.

— Это так.

— Носильщик, — повторил он. Его лицо просветлело, он взял брикет обеими руками. — Как же мне повезло!

Несомненно, вторая половина обиталища была гораздо красивее первой. Леса старше, деревьев больше. Хозяева брались за переделку этого района реже и проводили ее искусней. Погода здесь тоже радовала. Но даже сильные клиенты к этому моменту настолько выматывались, что уже не могли оценить искусно распланированных изгибов ручья. Редкие цветы и яркие черви не развлекали их. Обычно Катабасис ждала, когда они достигнут поляны, раскинувшейся посреди уникальных деревьев, каких не найти в радиусе тысячи световых лет. Чаще всего она настаивала на том, чтобы путешественники разбили лагерь на этой поляне и провели там полных две ночи и день. Но в этот раз группа подошла к поляне посреди дня, погода хмурилась. Боясь, что дожди надолго задержат их, Катабасис провела людей мимо, почти не глядя по сторонам, чтобы не сбиться с медленного шага.

Их начали догонять другие группы. Иногда в течение всего дня они слышали, как кто-то приближается и веселым голосом просит потесниться на тропе. Путешественники восседали на крепких спинах носильщиков. Никто из них не признал Варида, да тот и не возражал. Но некоторые богатые путешественники узнавали супругов: одни выкрикивали приветствия, другие дразнились, прежде чем выразить свое восхищение и подбодрить, как предписывала традиция.

Голод исказил тела и лица людей, и вскоре их перестали узнавать даже лучшие друзья.

Хрупкое тело Перри уменьшилось до размеров ребенка, лицо же напоминало высохшую доску. Даже в самые жаркие дни он постоянно мерз, все волосы выпали, глаза стали круглыми и большими от пережитого. Смотрел он теперь лишь на плоскую ровную землю, которая в любой момент могла сбросить его с себя. Переломы страшили и раздражали его.

Кви Ли изменилась еще больше. Безволосая, бесполая, груди и бедра исчезли, черные волосы выпали еще у гор. Сухим уставшим голосом она призналась Катабасис, что даже не пыталась заняться любовью с мужем уже на протяжении пятидесяти-шестидесяти, а может, и целых ста ночей. Она считала эти ночи. Тихо смеялась, подбирая крошки пайка, а потом валилась в объятия мужа, шепча, если еще оставались силы:

— Спасибо, что взял меня с собой.

Он кое-как выдавливал смешок:

— Пожалуйста, — и подбирал еще несколько крошек.

Где он их находил, непонятно, но всегда засовывал в рот жене. Та обсасывала крошки, плакала и тянулась ртом к его уху, чтобы прошептать еще что-то.

Те, кто шел пока своими ногами, тоже начали догонять группу. Вперед уходили даже самые слабые и неумелые путешественники, словно они были деревьями, растущими на поляне.

Многие с удивлением рассматривали супругов, очевидно полагая, что они не люди, а инопланетяне. Замечали и носильщика-человека с маленьким рюкзаком, в котором уже долгое время не было никакой поклажи. Удивлялись, хотели узнать о нем побольше, иногда заводили разговор с незнакомцами или друг с другом. Надо было видеть их лица, когда женщина, маленькая и слабая, как привидение, подавала голос.

От лица Кви Ли почти ничего не осталось. Рот превратился в узкую полоску с несколькими зубами, скулы провалились в дырчатый, словно аэрогелевая губка, череп. Но голос и остатки чувства юмора сохранились: даже выпрашивая еду у проходящих, она шутила.

Один брикет высокоплотного жира спас весь поход.

Кви Ли клялась, что это была просто шутка. Вместе с мужем они разделили нежданную трапезу со спутниками; ей стало стыдно за то, что она выпросила еду. В кого она превратилась? Следующие три группы, обогнавшие их, либо не расслышали просьб, либо решили не делиться. Голод вернулся. Пользуясь голосом и странной внешностью, Кви Ли пыталась обрести расположение проходящих мимо путешественников. Большинство не спешили расставаться со своими богатствами, другие же поддавались на уговоры. Десять дней унижений и уловок дали им возможность пройти еще двадцать или тридцать дней по нескончаемой тропе, подарив дополнительное время, чтобы всерьез поразмышлять о сложившейся ситуации.

Как-то раз, ночуя в теплой ежевичной долине, Катабасис услышала обрывки мрачного разговора супругов. Кви Ли и Перри лежали рядышком, укрывшись аэрогелевым спальником. До нее доносились лишь отдельные слова и долгие паузы. Катабасис отчего-то стало больно, но она тут же одернула себя. Никто не обречен. Никто не собирается отправляться в Последний мир, где всех их ждет вздох жизни. Эти существа просто обсудят вопросы времени, энергии и прагматические границы желаний, а после этого заснут. Готовясь к ночлегу, Катабасис отчего-то чувствовала, что ей оказали особую честь, позволив наблюдать за их жизнью.

Во тьме засиял одинокий голубой свет.

Катабасис неуклюже поднялась и подошла к человеку, лежавшему в спальнике. Варид держал фонарь у самых глаз. То, что раньше казалось экстравагантным, получило простое объяснение. Он не мог уснуть — в обычном смысле этого слова. Яркий свет помогал ему расслабиться, отвлекал или поддерживал еще каким-то образом. Катабасис так и не спросила, почему он так поступает. Она не собиралась спрашивать и сейчас. Просто поглядела на Варида — и ее снова потрясло это открытие, которое она делала снова и снова за последние несколько дней.

Он не человек.

Кем бы ни был Варид, он был уникален. Единственный представитель своего вида.

Она встала перед ним на колени, рассматривая луч света и открытые глаза. Спустя какое-то время он ее заметил. Вздохнул глубоко, отложил фонарь и сказал:

— Это помогает мне вспомнить свет.

— Вспомнить что?

Ему не хватало сил, чтобы сесть. Первая же попытка доказала это; он попробовал подняться еще раз, благодарный ей за помощь, но тут же пожалел о своем решении и в изнеможении повалился на аэрогель. Отдышавшись, сказал:

— Я пережил несчастный случай. Пострадал при серьезном пожаре.

— При Шепчущем пожаре, — уточнила она.

— Разве я тебе уже рассказывал?

— Нет.

Он медленно кивнул.

— Многого не помню. Не помню, испугался ли. Ничего такого. Помню лишь последнее, что я видел. Невероятно яркий свет. Они говорили… врачи объяснили… сказали, что я спрятался в гиперволоконном пузыре, а когда огонь прожег стенки, пройдя сквозь последний слой, я увидел волокна плазмы. Глаза сгорели не сразу, и часть мозга выжила. Каким-то образом этот пузырь не только спас мой мозг, но и позволил глазам увидеть самый невероятный свет.

Она промолчала.

— А затем я ослеп и умер, — сказал он. — Находился без сознания, погребенный под пожарищем тысячу лет. Сохранились какие-то мысли и воспоминания, не слишком много. Столько всего превратилось в золу. — Он едва улыбнулся. — Наверное, ты это поняла в первый же день, проведенный вместе.

— Свет, — сказала она.

— Он помогает мне думать. Почему-то с ярким светом легче понять, чему я научился сегодня и пятьдесят тысяч лет назад.

— Ну и хорошо.

— Я знаю, это странно, но, когда я умер, когда сгорел в пожаре… Почти сгорел, а вся моя семья погибла… огонь — это всё, что я помню. Он кажется таким красивым и чудесным. Сомневаюсь, что я бы продержался в здравом уме даже сотню лет, если бы постоянно не думал о поисках волшебного света.

Катабасис наблюдала, размышляя, стоит ли расспрашивать дальше.

Варид ответил на вопрос, который она так и не задала.

— Я больше не нуждаюсь во сне. Это последствие травм. Врачи далеко зашли, восстанавливая мое тело и мозг, прежде чем остановились.

— А почему остановились? — спросила она.

Варид снова взял фонарь и поднес к правому глазу. Казалось, он не хотел отвечать на вопрос, а может, просто не расслышал. Катабасис так до сих пор и не поняла, может ли он чему-то научиться и хорошо ли работает его голова. Он не был безумным идиотом, каким она себе его раньше представляла. Он был загадкой, манящей, хоть и бесконечно раздражающей, и, вместо того чтобы избегать его, она хотела разделить с ним одиночество, которое навлекли на них злые, но удивительные силы.

— Думаешь, я мог бы стать носильщиком? — неожиданно спросил он.

— Что?

Он отвел фонарь от лица. Зрачки его были меньше булавочной головки. Он не голодал, как другие: его голубовато-белые волосы до сих пор не выпали, хотя истончились и перестали расти. Лицо почти не изменилось с их первой встречи. Она выдавала своему коллеге достаточно еды, чтобы поддерживать силы, и больше не сердилась на себя, когда думала о нем как о коллеге.

— Не знаю, получился бы из тебя носильщик, — сказала она.

Он промолчал.

— Ты маленький и слабый.

— Как и ты, — ответил он. — Но ты же как-то зарабатываешь этим на жизнь.

Она засмеялась руками и лицом. Выдавливала из себя звуки, максимально похожие на человеческий смех.

— Это я остановил врачей, — сказал Варид.

— Ты?

Он кивнул.

— Деньги закончились? — спросила она.

— Нет, у меня есть деньги. Жалкие остатки имущества, принадлежавшего когда-то моей семье. Тем не менее больше, чем в основном у пассажиров.

Она продолжала следить за выражением его лица.

— Врачи позволили мне выбирать самому, — сказал он, — сколько нарастить биокерамики и насколько расширить мозг. Думали разбогатеть за мой счет, но я их удивил. Сказал: «Спасибо, больше не надо, оставьте меня в покое».

Его пальцы веером лежали на истощенном животе.

— Тысячи лет я провел под землей. Почти всё, что существовало тогда, исчезло, — сказал он. — Я не вспоминал о своей погибшей семье, не забывал о них, но и не думал как о живых. Я помнил что-то из прошлого, какие-то разрозненные факты, но ничто не помогало связать их воедино. Я умер. Мой разум исчез, остались лишь жалкие клочки, они медленно сами собой собирались в то, что было мне знакомо… что стало мной… не знаю, как это объяснить.

— И не надо, — посоветовала она.

На лице Варида обозначилось упрямство.

— У меня почти не осталось чувства юмора, а может, и не было. И сочувствия к другим. Я забыл почти все, что знал, но это не означает, что я должен перестать учиться и совершенствоваться в том. что могу. Мне нравится пробовать себя в чем-то сложном. Мне говорили, что раньше я таким не был. Некоторые люди, которые знали меня раньше. Теперешний я им не нравлюсь, но вряд ли им нравился и тот, прежний, умерший я. Я изучал его жизнь. Долгие годы после того, как вышел из больницы. Знаю, что говорю непонятно, мысли скачут, если я не сосредоточиваюсь… но мне очень нравится отдаваться страстям, о которых я раньше не помышлял. Как это путешествие. Прежний Варид никогда бы не пошел в поход в компании прекрасной инопланетянки.

Катабасис сидела, не двигаясь, наблюдая за ним.

— Теперь можешь идти спать, — сказал он. — Тебе нужно отдохнуть перед завтрашним днем.

— Спасибо, — ответила она и встала. — Я отдохну.

Спустя три дня Перри обнаружил выход и подходящее место. Он подозвал Кви Ли, и они переговаривались взглядами, стоя под созревшим ташалином, обеспокоенные и уязвимые. Когда Варид ступил под тень дерева, они спокойно предупредили его, чтобы он держался подальше.

Переполнившийся пузырь начинал подтекать. Вонь серной кислоты разлилась в неподвижном лесном воздухе. Еще день-два — и крона лопнет, выжигая землю вокруг себя.

Варид отступил, пытаясь понять, что происходит. Ему понадобилось некоторое время, чтобы всё осознать, но решение он принял очень быстро. Когда подошла Катабасис, он лишь сказал:

— Теперь все запасы — наши.

Она несла на себе весь запас продовольствия, включая то, что им подали из жалости.

Кви Ли подозвала Варида.

— Отсюда тебе придется нести меня на себе. Конечно же, ты получишь премию.

Перри наклонился и подобрал камешек.

Катабасис думала о том, как кислота разъест плоть, как она расплещется по земле и в какую сторону потечет, когда взорвется пузырь.

Перри попытался кинуть камешек, но не смог даже поднять руку.

— Я не стану делать этого за тебя, — предупредила Катабасис.

— У меня есть предложение. Залезайте в свои спальники, — сказал Варид, обращаясь к супругам, ожидающим в тени, и добавил спокойным деловитым голосом: — Аэрогель не растворится, но позволит кислоте потихоньку просочиться внутрь. Ваши мозги останутся внутри, и нам не придется бегать и искать их, когда вас смоет вниз.