Первый свет дня пробился сквозь золотисто-серую кожу — выделанную шкуру необычайно крупного улита, как она поняла. Новые глаза смотрели вверх, внимательно изучая в первые секунды возвращенным зрением нитку из выделанных кишок и тонкие, красиво переплетенные вены, сохранившиеся в туго натянутой ткани. Затем она смежила веки и, оценив сознание, с удивлением обнаружила, что думается не только легко и просто, но и спокойно, если не радостно. Это была деятельность какого-то постороннего разума. Основу ее жизни составлял навязчивый, неизменный страх, но его кто-то похитил, и ей его недоставало. Как дотянуть до сумерек без тщательно взлелеянного ужаса? И все же, несмотря ни на что, она хладнокровно и бесстрастно задалась вопросом: какая сила причинила ей столь глубокий ущерб и как ходить по белу свету, если не думать, что каждый сделанный и каждый несделанный шаг чреваты трагедией и смертью?

Она снова открыла глаза, но на сей раз, проигнорировав увиденное, сосредоточилась на том, как ощущается мир через новую кожу. Нагая, она дотронулась левой рукой до бедра: новорожденная плоть была еще лишена волос, раны исчезли, а мышцы оказались налитыми, как, пожалуй, никогда прежде. Затем согнулась ее новая правая рука, и внутри крепкого кулака ощутились свежие кости. Нашлась и третья рука. Чья? Она мгновенно подумала, что приживила похищенную конечность. Отдохнувший, перезагруженный рассудок воспринял невозможность этого и создал подробную версию отмщения и победы. Но тут третья рука дрогнула, и женщина обратила внимание на тепло покоившегося рядом тела. Она очень осторожно повернула голову и смутно различила профиль мужчины, лежавшего на каменном полу какого-то тесного убежища.

Внезапно из потаенного логова вернулся ее старый приятель — страх.

Она подавила судорожный крик и острое желание вскочить. Лицо было ей незнакомо, и она понятия не имела, как очутилась здесь, в этой престранной обстановке. Она могла вообразить любой сценарий, и каждый был бы ошибочным: с тем же успехом она могла счесть, что это ее подлинная жизнь, мужчина — супруг, а все несчастья и немногочисленные удачи, какие помнились, были всего лишь сном.

Следующие невыносимые минуты ушли на изучение носа мужчины, его закрытых глаз и широкого, расслабленного рта, который время от времени подрагивал.

Его дыхание было затяжным, страдальческим и крайне поверхностным.

В убежище — очевидно, его палатке — пахло выдохнутым воздухом, телесными маслами и немного феромонами, для которых не существовало названия. Прямо над ее головой лежал большой полупустой рюкзак. Ноги почти достигали щели, ведущей наружу. Лежавший рядом мужчина был крупным даже по человеческим меркам — выше ее на добрые полкорпуса и широкий в груди, как никто из ее соплеменников. Одет тепло, по погоде: длинные штаны и просторная рубаха, сшитые из какого-то черного нотского материала. Ступни и огромные кисти — обнажены. Ржавые волосы, густые и жесткие, заплетены в хитроумную косу, исчезающую между спиной и каменным полом. Борода, тоже густая, — коротко подстрижена. Похожий на труп, мужчина выглядел неестественно мирно. Лишь раз он вздохнул глубоко, и она, приподняв голову, чтобы взглянуть на лицо, увидела, как влажные шары глаз перекатываются под бурыми веками и видят во сне что-то свое, о чем он, спящий, не догадывается.

Она протянула левую, старую руку и кончиками пальцев осторожно дотронулась до обоих век спящего.

Он проснулся мгновенно и полностью.

Ее раз и навсегда очаровало то, что он повел себя так же сконфуженно, как и она, пусть даже на пару секунд. Кто эта женщина? Как он сюда попал? Возможно, они были товарищами по несчастью — две души, заброшенные в одну палатку, вместе потерявшиеся и объединенные общим непониманием происходящего.

Чьи это были мысли?

Вряд ли ее, решила она. За свою бурную и короткую жизнь она не помнила, чтобы сознание так металось между субъектами и возможностями.

Мужчина негромко заговорил и вроде как улыбнулся.

Она не сразу осознала, что понимает слова, несмотря на сильный акцент и незнакомый голос. Он произнес сначала «Привет», а потом — «Как самочувствие?».

Такого самочувствия у нее не было никогда, и что тут ответить?

— Торгаш, — проговорил он тогда.

Она открыла восстановленный рот. Сильный язык прижался к новым, крепким зубам, и голосом, знакомым лишь отчасти, она спросила:

— Что ты сказал?

— Это мое имя. Торгаш.

Она медленно повторила слово.

— А твое?

— Греза, — ответила она.

Это была невинная шутка, придуманная машинально и наскоро. Она сообщала ему, что не верит в происходящее. Но он, похоже, принял ответ, приподнял голову и повернулся всем корпусом. Еще одна шкура улита, сложенная втрое и служившая обоим матрацем, скрипнула под его тяжестью. Он сжал новорожденную кисть женщины, отпустил, потянулся к ее обнаженному телу и резко осекся, убрал руку, повторил ее новое имя.

— Греза, — произнес он с чувством.

Возможно, он ей не поверил, но казался настроенным благодушно. Она знала мало мужчин, но даже небогатый опыт подсказывал, что это существо либо согласится почти на любой ее ответ, либо не поверит никакому.

— Где я? — спросила она.

— Ты знаешь, где находится Озеро Озер?

Замутненная память напряглась.

— Да, — сказала она.

— Это остров… затонувший хребет старой горной цепи, которая тянулась далеко от северо-восточного побережья.

— Остров?

— Мой остров.

Она проглотила эти странные новости.

— С кем ты живешь?

Ему, похоже, пришло в голову несколько вариантов ответа. Но вместо этого он задал ей свои, резонные вопросы:

— Откуда ты? Где твоя семья? И как ты зимой обошлась на воде без лодки?

В ее памяти всплыла целая повесть, но она рассказала только о том, что запомнила из последних дней, которые провела в сознании. Закончила огромными глазами, которые плавали под ней, и разинутой зубастой пастью, нацелившейся на ее беспомощное тело.

— Думаю, это была река Щекотунья, — предположил он.

Она впервые слышала такое название.

— Как выглядели твои ноты?

Она вспомнила, что фермеры были мельче большинства представителей своего вида, что кожа у них была красновато-лиловой, что они питали слабость к тростнику-окальнику и стрелам с сапфировыми наконечниками. Затем он поинтересовался их орудиями и конструкцией домов, а она обнаружила, что готова выложить массу деталей, и получила ответ, похожий на мнение специалиста.

— Они из Северного слоя, — заявил он. — Это изгои, а теперь, наверное, оседлый народ. Скорее всего, из какой-нибудь слабой секты-семьи, претендующей на те приграничные земли.

Она всегда знала, что между нотами существуют определенные отношения и нечто вроде культуры, но понятие «слой» ей мало о чем говорило. Термин «секта-семья» был знакомым, но его тонкий смысл находился за гранью ее понимания и интересов.

С искренним недоумением она спросила:

— Откуда ты знаешь?

Мужчина застенчиво улыбнулся в ответ.

Затем он сел и быстро, сноровисто разложил инструменты и пробирки по многочисленным кожаным мешочкам, которые, в свою очередь, затолкал в рюкзак. Она заметила ружейный приклад, но не поняла, прилажено ли к нему действующее оружие. На поясе мужчины было два маленьких пистолета, закрепленные в кобурах шнурами с замысловатыми узлами. Между пистолетами висела простая маска, вырезанная из ночного дерева. Отверстия для рта и глаз были обведены оранжевой краской. Мужчина надел маску и оглянулся. В оранжевых прорезях горели серые глаза.

— Будь здесь, — велел он.

Затем выбрался через щель и утянул за собой рюкзак.

Она подумала было пойти за ним или, возможно, вылезти с другого конца палатки и убежать. Но у нее сложилось впечатление, что Торгаш остановился невдалеке и сам предоставляет ей эту важную возможность ослушаться.

Через двадцать вдохов-выдохов он вернулся и бросил к ее ногам сложенную одежду и вторую черно-оранжевую маску. Тоном и радостным, и торопливым велел одеться, заявил, что маска важна, но пока не следует спрашивать почему. А когда она не проявила достаточной расторопности, объявил:

— Я хочу сейчас же пойти домой.

Одежда с его плеча была велика для ее нового тела.

Он стоял сзади, наблюдая, как она одевается. Затем негромко, почти ласково добавил:

— Я отведу тебя к себе и накормлю. Греза. Если позволишь оказать такую любезность.

Она позволит. Да. Почему бы и нет?

Торгаш разобрал палатку и упаковал обе шкуры улитов. Затем они спустились с нагромождения бурых корундовых булыжников и поспешили через низину, которая всего сотню вдохов назад скрывалась под водой. Мужчина шел впереди и легко нес свой огромный рюкзак. Они быстро покинули сырую прибрежную почву и повернули на широкую отмель, где прошлогодний дегтярник уступил место зимней растительности. Сердцекрылы летели рядом, и их крики сильно отличались от тех, что издавали материковые птицы и звери. Помедлив два вдоха-выдоха, мужчина взглянул на восток, изучая, казалось, ничем не примечательные крошечные купы деревьев. Затем продолжил путь на запад, ведя спутницу к огромной, наполовину недостроенной стене. Корундовые, сланцевые и известняковые кирпичи громоздились достаточно высоко, чтобы мешать двигаться дальше, а вертикальные шесты придавали барьеру иллюзию высоты.

За стеной мир изменился. Миг — и они уже пробирались через темные влажные дебри, не знавшие ни топора, ни огня. Задержались ровно настолько, чтобы снять маски, затем пошли широкими и быстрыми шагами. Сперва она решила, что среди тех деревьев, на которые глазел ее спутник, кто-то прятался. Их преследовали невидимые враги, они вот-вот должны были появиться, и встречи с ними требовалось любой ценой избежать. Иначе зачем так спешить, не разбирая толком пути и следуя очевидными тропками? Зачем так упорно игнорировать почву, по которой ступаешь, и черный полог крон высочайших деревьев из всех, какие она видела в жизни? В этих тенях могли таиться полчища нотов, но мужчина словно не видел ничего, кроме дороги на десять-двадцать шагов вперед, и не сбавлял изнуряющего темпа. На все, что находилось вокруг, он не обращал никакого внимания. А значит, был глупцом. Она пришла к этому уничтожающему выводу, и не одному еще дню предстояло миновать до того, как ошибочное впечатление улетучится, — по крайней мере до поры, когда перестанет подступать горечь при каждом взгляде на его лишенное возраста, почти бесстрастное лицо.

Идя босиком, они продрались сквозь древние чащи и достигли кручи как раз там, где перейти было легче всего. Судя по шуму, вся эта дикая местность полнилась жизнью. Голоса каркающие, голоса поющие, голоса, несомые крыльями, непрерывно болтали всякий вздор, а иногда и мужчина начинал издавать негромкие звуки, словно прикидываясь росомохом или каким-то жуком. Она не понимала смысла звуков и еще меньше понимала смысл этих усилий. Ее спаситель мог с тем же успехом делиться мыслями с дождем — пользы было бы не больше.

— Можно надеяться, что ты поведешь себя хорошо? — осведомился он.

— Да, — солгала она, почти убедив себя в своей честности.

И он, возможно, поверил ее жалкому обещанию. Хотя кривая ухмылка намекнула, что нет: такая глупость была бы чрезмерной даже для него.

Старый тракт охранялся грудами падали, которые она не знала, с чем и сравнить. Она почуяла запах смерти, а между серыми листьями вдовьих грибов разглядела блестящие белые останки. Сюда свалили скелеты животных. Нет, не животных, осознала она, заметив брошенный сверху одинокий труп нота: тощая трехпалая нога почти касалась земли, а разложившееся лицо смотрело в пустоту. Мягкий, похожий на белок череп еще не до конца проступил из-под лиловой плоти; сложные челюсти были распахнуты и обнажали хребет полового члена нота, который кто-то воткнул ему же в рот.

Она остановилась, уставившись на странное зрелище.

— Он был из моих, — сообщил Торгаш.

Она взглянула на него и снова уставилась на груду, пытаясь сосчитать тела, которые образовывали эту внушительную насыпь.

— Он был хорошим гражданином, — добавил мужчина.

— Из твоих?

Происходящее почему-то вызвало чувство мрачного удовлетворения. Но он не стал объяснять и вместо этого тоже спросил:

— Что еще ты заметила?

— Где?

— Где угодно.

Она увидела всё, что стоило заметить, а этот безумец не обращал внимания на большинство важных мелочей.

— Тракт, — подсказал он.

Она ненавидела утрамбованную почву. Ни одно разумное существо не станет ходить общими тропами.

— Угадай, — не отставал он, — сколько ног протоптало эту дорогу?

И, когда она опять не ответила, сказал:

— Две. Одна пара. А сколько, по-твоему, времени понадобилось этому человеку, чтобы получилось так гладко?

Она проследила за ходом вытянутой ступни, которой он расчертил желтоватый корунд.

— Понятия не имею, — спокойно проговорила она.

— Еще бы ты имела. Только один человек на свете знает, как измерить такую пропасть времени.

— Ты?

Он чуть не рассмеялся, но всё равно не стал объяснять и снова тронулся в путь, идя даже быстрее, чем прежде. Она с готовностью пошла следом, но на каждом шагу прикидывала, куда отскочить, если возникнет опасность, и куда бежать, и долго ли она пронесет этот разбухший, тяжеленный рюкзак, если спутник не выживет.

Его жилище скрывалось внутри старого холма — упрямой шишки на ровном месте. Передняя дверь была красной, массивной природной плитой рубинового камня, защищенной как минимум одной замаскированной ловушкой, которую хозяин потрудился обезвредить. Затем откатил по смазанному рельсу дверь. За ней оказались туннели, проделанные направленными взрывами разломов и природных пещер. Он с нескрываемой гордостью заметил, что построил дом сам, и тут же спросил у гостьи, что она думает о его скромном убежище.

— Мне его видно, — попеняла она.

Он оставил критику без внимания.

— К нему ведут все пути, — продолжила она. Потом добавила: — Так живут ноты. Всё открыто, легко отыскать.

Правда, она никогда не видела, чтобы ноты селились под землей и уж тем более жили с таким размахом. Было трудно переварить мысль, что одному человеку нужно столько пространства исключительно для собственного тела.

— К чему весь этот труд?

— Не догадываешься?

Она помотала головой.

В большинстве комнат не было ни мебели, ни отделки, и они соединялись между собой, но неизменно затейливыми и скрытыми проходами. Окна отсутствовали, помещения освещались ухоженными насаждениями холодно светившихся противотеневых грибов. В дверных проемах, коридорах и потайных темных камерах мог, вероятно, заблудиться не только нот, но даже и вторгшийся. Она рассудила, что это давало хозяину известные преимущества. Но стоят ли они таких хлопот?

— Безопасность — не главное для меня, — признался он.

Ему хотелось, чтобы она умоляла объяснить. Но вместо этого она спросила:

— Сколько времени ты потратил? Ну, чтоб построить все эти комнаты?

Он улыбнулся широко и сердечно.

— В среднем я добавляю по новой каждые десять лет.

Число получилось будто бы разбухшим — огромным, бессмысленным, с каким она никогда не имела дела за недолгую жизнь.

— Я не впечатлена, — солгала она.

И тут же переключилась на вопрос, который возник раньше:

— Сколько же ты ходил по своему тракту? Чтобы так стереть камень… сколько лет ты потратил на походы в одни и те же места?

Они вошли в просторное помещение, находившееся в глубине холма. В шарах из толстого стекла горели голубые огни, вымывая все тени до единой. В странных, подчас волшебного вида механизмах струились электрические токи. Гуляли сквознячки, и воздух был сухим и приятно теплым, в отличие от того, что снаружи. Всё вокруг пропахло человеком. Мебель выглядела подержанной и ухоженной. Каменные стены были отделаны отполированными и промасленными деревянными панелями. Но даже в глубине этих вырубленных в скале хором, похожих на замок, она различала отзвуки лесной суматошной жизни.

— Мы будем жить здесь и в двух соседних комнатах, — объявил Торгаш, сбросив наконец на пол свой огромный рюкзак. — Кухня набита битком, — заверил он. — Бери что захочешь. Выспись, а после я объясню тебе всё, что сможешь понять.

— Что я смогу понять?

— Нам может понадобиться время, чтобы в этом разобраться, — бросил он.

Затем достал из рюкзака короткоствольную винтовку — старинной модели, но с резным прикладом, который она уже видела. Рукоять была отделана черным пластиком, а длинный магазин, вероятно, наполнен разрывными пулями.

Она невольно пригляделась к такому сокровищу.

— У тебя еще не зажили раны, — предупредил он. — Твоему телу понадобится много терпения, чтобы забыть прошлую жизнь.

— Ты уходишь?

— До ночи, а может быть, дольше. — Взмахнув стволом винтовки, он добавил: — Сортир у меня в последнем помещении. Захочешь облегчиться — в углу стоит стул с водой. Не гадь прямо на пол.

Даже простейшие дела здесь были совершенно бессмысленны.

Мужчина вышел в коридор, оглянулся на гостью и сделал два внушения:

— Если ты куда-то уйдешь, хотя бы и недалеко, я узнаю. И рано или поздно выясню, чем ты занималась.

Она не поверила. Но кивнула и пообещала:

— Я останусь здесь.

— И будешь спать.

— Да.

Тогда он с нотой коварства добавил:

— Люди, похожие на тебя, нашли дорогу к моему острову. Некоторые были желанными гостями, иногда — очень подолгу.

В этих словах скрывалось безвременное и незамутненное чувство, а она знала достаточно, чтобы обратить на них пристальное внимание.

— Где эти гости сейчас? — спросила она.

— Полагаю, вернулись на материк.

Он фыркнул, рассмеялся и повернулся к ней спиной, добавив:

— Если только не кончили там же, где прочие. То есть в месте, о котором я мало что знаю, ты тоже мало что знаешь, и в ближайшее время нам совершенно незачем с ним знакомиться.