Я прихожу к сапожнику Карлу Брилю. Из мастерской, где подшивают подметки, доносятся звуки патефона. Сегодня я приглашен сюда на мальчишник. Это один из тех знаменитых вечеров, на которых фрау Бекман демонстрирует свое акробатическое искусство. Один миг я колеблюсь — у меня, право, нет настроения, — но потом все же вхожу — именно поэтому.

В комнате стоит табачный дым и запах пива. Карл Бриль встает и, слегка пошатываясь, заключает меня в объятия. Он лыс не меньше, чем Георг Кроль. Зато густые усы торчат, как у моржа.

— Вы пришли как раз вовремя, — заявляет он. — Пари уже заключены, нужна только музыка получше, чем этот дурацкий патефон! Как вы насчет вальса «Голубой Дунай»?

— Идет!

Рояль уже перетащили в мастерскую, где подшивают подметки в присутствии заказчика, и он стоит впереди машин. Большая часть комнаты освобождена от обуви и кусков кожи, и всюду, где можно, расставлены стулья и даже несколько кресел. На столе бочонок пива и несколько уже пустых бутылок из-под водки. Запасная батарея стоит на прилавке. На столе лежит также большой, обмотанный ватой гвоздь, рядом — тяжелый сапожный молоток.

Я колочу по клавишам, исполняя «Голубой Дунай». Покачиваясь, бродят в чадном дыму собутыльники Бриля. Они уже порядочно нагрузились. Карл ставит на крышку рояля стакан пива и двойную порцию водки.

— Клара готовится, — заявляет он. — Всех пари у нас заключено на сумму свыше трех миллионов. Будем надеяться, что она в самой лучшей форме, иначе я почти обанкрочусь.

Он подмигивает мне.

— Когда дойдет до дела, сыграйте что-нибудь бурное… с подъемом. Это всегда ее вдохновляет. Она до безумия любит музыку.

— Я могу сыграть «Шествие гладиаторов». А как насчет частного маленького пари со мной?

Карл смотрит на меня.

— Дорогой господин Бодмер, — обиженно отвечает он, — не будете же вы держать пари против Клары! Разве вы сможете тогда сыграть убедительно?

— Не против нее. За нее. Частное пари.

— Сколько? — торопливо спрашивает Карл.

— Какие-нибудь несчастные восемьдесят тысяч, — говорю я. — Все мое состояние.

Карл соображает. Затем оборачивается к остальным.

— Кто-нибудь еще хочет поставить восемьдесят тысяч? Против нашего пианиста?

— Я! — Какой-то толстяк выступает вперед, извлекает деньги из чемоданчика и хлопает пачкой о прилавок.

Я кладу рядом свои деньги.

— Бог воров да хранит меня, — говорю я. — Иначе я буду вынужден завтра ограничиться обедом.

— Итак, начнем! — говорит Карл Бриль. Собравшиеся осматривают гвоздь. Затем Карл подходит к стене, приставляет к ней гвоздь на уровне человеческого зада и на треть забивает молотком. Он бьет менее сильно, чем кажется по его размашистым движениям.

— Засел глубоко и крепко, — говорит он и делает вид, будто энергично раскачивает гвоздь.

— Это мы сначала проверим.

Толстяк, поставивший против меня, подходит К стене. Трогает гвоздь и усмехается.

— Карл, — говорит он с ироническим смехом, — да я дуну — и этот гвоздь вылетит. Дай-ка мне молоток.

— А ты сначала дунь и посмотри.

Но толстяк не дует. Он энергично дергает гвоздь, и тот выскакивает.

— Рукой-то я гвоздь сквозь крышку стола прогоню. А задом — нет. Если вы ставите такие условия, давайте лучше это дело бросим.

Толстяк молчит. Он берет молоток и забивает гвоздь в другом месте.

— Ну как, вот тут хорошо будет?

Карл Бриль пробует гвоздь. Он торчит наружу всего на шесть-семь сантиметров.

— Слишком крепко. Его и рукой не выдерешь.

— Либо так, либо отменим, — заявляет толстяк.

Карл еще раз берется за гвоздь. Толстяк кладет молоток на прилавок, он не замечает, что каждый раз, когда Карл проверяет, крепко ли сидит гвоздь, он его слегка расшатывает.

— Я не могу держать пари на равных основаниях, а только один к двум, да и тогда, наверное, проиграю.

Они сговариваются на шести против четырех. На прилавке вырастает целая гора денег. Карл еще дважды дергает гвоздь, чтобы показать, насколько безнадежно выиграть такое пари. Я начинаю играть «Шествие гладиаторов», и вскоре фрау Бекман появляется в мастерской, шурша свободным ярко-красным китайским кимоно; кимоно заткано пионами, а на спине изображен феникс.

Фрау Бекман — импозантная особа, у нее голова бульдога, но хорошенького бульдога, густые курчавые темные волосы и блестящие, как вишни, черные глаза, все остальное — как у бульдога, особенно подбородок. Тело у нее мощное и словно железное. Каменно-твердые груди выступают, точно бастион, потом следует талия, довольно стройная для таких телес, и, наконец, знаменитый зад, играющий в данном случае решающую роль. Он огромен и в то же время подобен камню. Даже кузнец не смог бы ущипнуть его, когда фрау Бекман напрягает тело, скорее он сломает себе палец. Карл Бриль и на этом уже выигрывал пари, правда только в тесном кругу друзей. Так как сегодня вечером присутствует и толстяк, предполагается провести только опыт с выдергиванием гвоздя из стены.

Во всем, что происходит, царит строго спортивный и чисто рыцарский дух; правда, фрау Бекман здоровается, но она в высшей степени сдержанна и даже как бы отсутствует. Она рассматривает свое выступление лишь как нечто спортивно-деловое. Спокойно становится она спиной к стене за невысокой ширмой, делает несколько профессиональных движений, потом застывает на месте, выставив подбородок, готовая начать, очень серьезная, как и полагается перед серьезным спортивным достижением.

Прервав марш, я на басовых нотах исполняю две трели — они должны звучать как барабанная дробь в цирке Буша во время смертельного прыжка. Фрау Бекман напрягает мышцы и расслабляет их. Ее тело напрягается еще дважды. Карл Бриль начинает нервничать. Фрау Бекман опять застывает на месте, глядя в потолок, стиснув зубы. Потом что-то звякает, и она отходит от стены. Гвоздь лежит на полу.

Я исполняю «Молитву девы», одну из ее любимых пьес. Она благодарит, грациозно кивнув массивной головой, певучим голосом желает всем спокойной ночи, теснее запахивает кимоно и исчезает.

Карл Бриль подсчитывает деньги. Протягивает мне мой выигрыш. Толстяк осматривает гвоздь и стену.

— Невероятно, — бормочет он.

Я играю «Сияние Альп» и «Везерскую песню» — это тоже две любимые пьесы фрау Бекман. На верхнем этаже слышно мою игру. Карл гордо подмигивает мне. В конце концов, ведь он владелец этих мощных клещей. Пиво и водка льются рекой. Я пью вместе с остальными, потом продолжаю играть. Сегодня мне лучше не быть одному. Хочется кое о чем подумать, и вместе с тем я не хочу ни в коем случае об этом думать. У меня руки полны небывалой нежности. На меня точно веет чьей-то близостью, кто-то тянется ко мне, мастерская исчезает, я снова вижу дождь, туман, Изабеллу и ночной мрак. Она не больна, думаю я и все же знаю, что она больна. Но если Изабелла душевнобольная, то мы в десять раз большие психопаты, чем она.

Меня приводит в себя громкий спор. Оказывается, толстяк не в силах забыть мощные формы фрау Бекман. Воспламенившись после нескольких рюмок водки, он сделал Брилю тройное предложение: пять миллионов за чай с фрау Бекман, один миллион за короткий разговор с ней сейчас же, во время которого он, вероятно, пригласит ее на вполне приличный ужин без Карла Бриля, и два миллиона, если ему разрешат несколько раз крепко ущипнуть это анатомическое чудо здесь же, в мастерской, среди сотоварищей, в веселом обществе и, следовательно, соблюдая все приличия.

Но тут-то и сказался характер Карла. Если толстяк имеет в виду чисто спортивный интерес, заявил он, может быть, ему и разрешат ущипнуть фрау Бекман, но, во всяком случае, при дополнительном пари на какие-нибудь несчастные сто тысяч марок; если же это только желание похотливого козла, то одна мысль о таких действиях является для Карла тяжким оскорблением.

— Это же свинство! — рычит он. — Я считал, что присутствуют только истинные кавалеры.

— Я истинный кавалер, — лопочет толстяк. — Поэтому и делаю эти предложения.

— Вы свинья!

— Это тоже. Иначе какой же я кавалер? А вы бы гордиться должны… такая дама… Неужели вы настолько бессердечны! Что же мне делать, коли во мне моя природа на дыбы становится? Почему вы обиделись? Она же не ваша законная жена.

Я вижу, как Бриль вздрагивает, словно в него выстрелили. С фрау Бекман он состоит в незаконном сожительстве, она просто ведет у него хозяйство. Что ему мешает на ней жениться — этого не знает никто, вероятно, только его упрямый характер, который заставляет его зимой пробивать прорубь, чтобы поплавать в ледяной воде. И все же это его слабое место.

— Да я бы… — запинаясь, лопочет толстяк, — такой бриллиант на руках носил, одевал бы в бархат и шелк, в красный шелк… — Он чуть не рыдает и рукой рисует в воздухе роскошные формы. Бутылка, стоящая перед ним, пуста. Вот трагический случай любви с первого взгляда. Я отворачиваюсь и продолжаю играть. Представить себе картину, как толстяк носит фрау Бекман на руках, я не в силах.

— Вон! — вдруг заявляет Карл Бриль. — Хватит! Терпеть не могу выгонять гостей, но…

Из глубины мастерской доносится отчаянный вопль. Мы все вскакиваем. Там судорожно приплясывает какой-то коротышка. Карл бросается к нему, хватает ножницы и останавливает станок. Коротышке делается дурно.

— Ах, черт! Ну кто знал, что он так налижется и захочет поиграть с машиной! — негодует Карл. Мы осматриваем руку коротышки.

Из раны висит несколько ниток. Машина прихватила мякоть его руки между большим и указательным пальцами — и это еще счастье. Карл льет на рану водку, и коротышка приходит в себя.

— Ампутировали? — спрашивает он с ужасом, увидев свою руку в лапах Карла.

— Глупости, цела твоя рука.

Коротышка облегченно вздыхает, когда Карл трясет перед ним его же рукой.

— Заражение крови? А? — спрашивает пострадавший.

— Нет, а вот от твоей крови машина заржавеет. Мы вымоем твою клешню алкоголем, смажем йодом и наложим повязку.

— Йодом? А это не больно?

— Жжет одну секунду. Как будто ты рукой глотнул очень крепкой водки.

Коротышка вырывает руку.

— Водку я лучше сам выпью. — Он вытаскивает из кармана не слишком чистый носовой платок, обматывает им свою лапу и тянется к бутылке. Карл усмехается. Потом с тревогой смотрит по сторонам.

— А где же толстяк?

Гости не знают.

— Может, был, да весь вышел? — замечает один из присутствующих и начинает икать от смеха над собственной остротой.

Дверь распахивается. Появляется толстяк; наклонившись вперед, чтобы сохранить равновесие, входит он, спотыкаясь, а за ним следует в красном кимоно фрау Бекман. Она скрутила ему руки за спиной и вталкивает в мастерскую. Энергичным рывком она отбрасывает его от себя. Толстяк валится лицом вперед в отделение дамской обуви. Фрау Бекман словно стряхивает пыль со своих рук и удаляется. Карл Бриль делает гигантский прыжок. Ставит на ноги толстяка.

— Мои руки! — верещит отвергнутый поклонник. — Она мне вывернула руки! А живот! Ой, живот! Ну и удар!

Объяснения излишни. Фрау Бекман — достойная партнерша Карла Бриля, этого поклонника зимнего купанья и первоклассного гимнаста; она уже дважды ломала ему руку, не говоря о том, что она могла натворить с помощью вазы или кочерги. Не прошло и года с тех пор, как она застигла ночью в мастерской двух взломщиков. Они потом пролежали долгое время в больнице, а один так и не оправился после мощного удара, который она нанесла ему по голове железной колодкой, к тому же он оглох на одно ухо. С тех пор взломщик стал заговариваться.

Карл тащит толстяка к лампе. Он побелел от ярости, но сделать уже ничего не может. Толстяк готов. Это было бы все равно, что избивать тифозного больного. Толстяк, видимо, получил страшный удар в ту часть тела, с помощью которой хотел согрешить. Ходить он не способен. Даже на улицу Карл не может его вышвырнуть. Мы укладываем его в углу мастерской на обрезки кожи.

— Самое приятное, что у Карла бывает всегда так уютно, — заявляет один из гостей и старается напоить пивом рояль.