Солнце упорно пыталось заглянуть за тяжелые шторы спальни, напоминая одному чудику, что уже давно пора вставать. Но этому чудаку совершенно не хотелось вылезать из мягкой постели.

Никогда не считал себя ярым оптимистом, да и малахольным нытиком тоже вроде не являлся. Но поди ж ты, депрессия догнала и меня. Попытки разобраться в себе постоянно заканчивались резко усиливающимся желанием напиться, которое я гнал от себя, потому что знал – будет только хуже. Даже не могу сказать, что именно так замотало меня. Наверное, всего понемногу – и ощущение собственного бессилия, и чувство вины.

Мне пришлось три дня безвылазно провести у постели чудом пережившего ритуал Евсея, но, как только он очнулся, я понял, что больше не могу поддерживать друга. Едва казак осознал, что с ним случилось, он тут же отвернулся, желая спрятать горевший в его глазах упрек и обиду.

Мы не кисейные барышни, охающие над трагедиями в любовных романах, и когда шли в тот особняк, знали, что обратно нас могут вынести вперед ногами. Впрочем, как и десятки раз до этого. Но потеря энергента-симбионта, похоже, была для Евсея хуже смерти, и виновником этой потери стал я.

Еще два дня длилось мое добровольное заточение в гостевых комнатах графского особняка. Читать не хотелось, пить тоже, а осознав, насколько я отвратен в плохом настроении, Даша тоже решила держаться на расстоянии.

Может, все-таки напиться?

Эта крамольная мысль оказалась сродни заклинанию, вызывающему джинна, – именно в этом момент дверь моей комнаты с треском раскрылась, и на пороге появился Дава.

– Игнат, кикимору тебе в тещи, и в жены, да и в любовницы тоже! – нагло своровав мое ругательство, вскричал неправильный еврей. – Потому что только нечисть болотная может соблазниться подобным убожеством.

– Иди к черту, – вяло отмахнулся я.

– Сам туда иди! – Даву так просто с настроя не собьешь. – Я тут едва ли не вручную пихал паровоз, чтобы быстрее добраться до своего гениального друга, а у него, видишь ли, ипохондрия приключилась.

Продолжая вещать, как уличный проповедник, Дава распахнул шторы и впустил в комнату явно разозленный моим затворничеством солнечный свет. И от гнева небесного светила меня покорежило, как трехсотлетнего вампира.

– Отвратительное зрелище, но я знаю, что тебе поможет. Сандуны!

Я попытался возразить, но Даву сейчас не смогла бы остановить даже знаменитая женщина из русских селений, на скаку тормозящая першеронов. Впрочем, единственная властная женщина в этом доме никого останавливать не собиралась. Наоборот, она всячески помогала возмутителю моего спокойствия. Мало того, к нашему неожиданному выезду решил присоединиться Антонио, чем вызвал у меня непонятную Даве озадаченность.

Этот мир продолжал удивлять меня своими странностями, объяснения которым я так и не смог найти. С одной стороны, здесь не было ни Петра Первого, ни Шекспира, ни Пушкина. При этом в наличии имелись – Да Винчи, Ломоносов и Сила Сандунов. Раньше мне казалось, что некоторые исторические личности являлись настолько краеугольными камнями в течении исторического потока, что просто обязаны существовать в любой реальности. Но факт наличия в Старой Москве Сандуновских бань разбил мою теорию в пух и прах.

Новое путешествие по Старой Москве также внесло трещину в ее сказочно-лубочный образ. Ближе к Кремлю архитектурное единство стало не таким фундаментальным, и хватало вкраплений каменных домов европейского стиля. Сандуновские бани располагались на берегу небольшой речки Неглинки. Кажется, в моей истории они находились там же.

Нашу компанию радушно встретила учтивая прислуга, а узнав графа, они вообще забегали вокруг нас, как тараканы.

Когда мы добрались до раздевалок и явно восхищенный посещением столичной достопримечательности мой еврейский друг начал раздеваться, я все же решил его предупредить:

– Дава, тут такое дело, – тихо, чтобы не услышал Антонио, сказал я, – Антонио Пьерович не совсем традиционный человек.

– В смысле?

– Он, как бы так мягче выразиться… не по барышням, а совсем даже наоборот.

Дава дернулся и покосился на невозмутимого графа, но затем легкомысленно отмахнулся:

– Ерунда.

– Ну, мое дело предупредить. Лично мне на это плевать, но вдруг ты посчитаешь подобное знакомство угрозой своей репутации.

Дава опять на секунду задумался, но тут же улыбнулся еще шире и горделиво произнес:

– Дорогой друг, в глазах всего мира мой народ окончательно испортил свою репутацию почти две тысячи лет назад. Так что мне бояться уже нечего. Главное, чтобы деньги у него были традиционные.

– С деньгами там все в порядке.

– Ну, тогда не морочь мне голову, – отмахнулся Дава, но все же немного задумался. – Хотя особо оголяться перед ним я не стану, дабы не смутить его своим великолепием. Да, и не вздумай упоминать сие знакомство при родителях. Ты не успеешь договорить, а я уже окажусь женатым на какой-то выхухоли. Так сказать, во избежание.

Оголяться и не пришлось, потому что мы на время перевоплотились в римских патрициев. Не знаю, как в двадцать первом веке моего мира было в Сандуновских банях, но здесь мы словно попали на самый настоящий Олимп.

Густой пар и душистые веники в умелых руках профессиональных банщиков действительно вернули меня к жизни, почти полностью разогнав хандру. Осознав, что я ожил, Дава прямо в бане клещом вцепился в Антонио. Вот уж кому плевать на условности, если речь идет о серьезных барышах.

Граф отбивался, как мог, и сумел все-таки выиграть отсрочку, ссылаясь на отсутствие третьего компаньона.

Ох и наивные же графья водятся в столичных дебрях!

Банные процедуры тут же были свернуты, и Дава едва ли не в простынках потащил нас в театр. Отдаваться во власть Мельпомены он не собирался, просто сейчас именно в театре под руководством Сержа проходили репетиции синемапьесы.

То, что меня немного недопарили, я понял, когда вид этой самой репетиции вызвал подспудное раздражение. В итоге я испортил настроение всем, довольно грубо прервав хрупкий и возвышенный полет творческой мысли. Начал с режиссера, увлеченного просмотром очередной репетиционной сцены.

– Серж, – после приветствия серьезно сказал я, – мне кажется, вы допускаете серьезную ошибку.

– Какую? – нахмурившись, спросил антрепренер-режиссер.

– Игра актера, без сомнения талантливого, – добавил я, дабы не ранить слишком уж чувствительную душу высокого брюнета, – выглядит немного утрированно.

– Но это и есть высокий стиль театрального искусства.

Ну и как его переубедить? Ладно, попробуем по-другому.

– Вы не могли бы подойти ближе, – попросил я актера, и тот сразу выполнил мою просьбу, что уже хорошо. – Еще ближе.

Актер подошел практически вплотную. Между нами осталось метра полтора.

– Теперь повторите свой монолог.

Актер принял торжественную позу и завопил нам в лицо о своей ненависти к подлому Тибальту, горя желанием отправить супостата вслед за убиенным Меркуцио. Под конец лицедей едва не подвывал, так что я не удержался и поморщился.

– Спасибо, – остановил я вопящего Ромео и повернулся к Сержу. – Мой друг, я не режиссер и не актер, а простой зритель. Но не для зрителей ли мы стараемся? Простите, но я не верю ни в его боль от потери друга, ни в ненависть к врагу. А мне хочется верить и сопереживать, как товарищу, который зашел ко мне поделиться своими бедами. Но я не верю!

Для убедительности я решил своровать основной догмат великого Станиславского.

Антрепренер задумался, явно не желая расставаться со своими убеждениями.

– Просто он стоит слишком близко к нам. Расстояние снизит пафос.

– Не думаю, – спокойно возразил я. – Тем более что для особо чувственных моментов не мешает подвести камеру ближе, дабы крупно показать лицо героя. Это и отличает кино от театра.

– Но так не снимают! – не унимался Серж.

Он прав, все производящиеся сейчас кинокартины снимались в одном приближении – кажется, у киношников это называется «средний план».

– Так же, как не снимают и со звуком, и в цвете, – продолжил я давить на делового партнера.

Серж стушевался, но вместо того чтобы сразу согласиться, решил сменить тему:

– Это нужно обдумать. Не желаете ли узнать, чего добились наши ученые?

Я легко согласился, так как затягивать спор не очень-то и хотелось. Судя по наличию в зале камеры, вместе с репетицией проводились пробные съемки. Рядом с оператором отирались доктор механики Воскобойников и незнакомый мне парень. Почти такой же высокий, как его коллега, но значительно более худой и болезненно-бледный. Если не ошибаюсь, это был специалист по изучению света.

Мы поздоровались, и тут же представившийся доктором Клишасом парень сунул мне под нос кусок кинопленки. Он явно надеялся на похвалу, Серж рассчитывал на смягчение моего скепсиса, а Воскобойников просто хотел, чтобы я не особо лез в их дела. Пришлось разочаровать всех троих. Не то чтобы мне хотелось усложнить людям жизнь, но общее раздражение тоже сказалось. Причиной моих претензий стала звуковая дорожка в виде ровной светлой полосы с разной степенью затененности.

В прошлой жизни я никаким боком не соприкасался с технологическим аспектом киноискусства, но точно помню, что звуковая дорожка имела вид линии, амплитудно меняющей толщину, при этом имеющей одинаковое насыщение светом. А это значит, что запись велась не усилением свечения лампы, а как-то по-другому.

Это я и высказал офонаревшему от моей наглости Клишасу и едва не скрежетавшему зубами Воскобойникову. Они смотрели на меня так, как я когда-то в прошлой жизни смотрел на собственного начальника, который заставил меня переписать годовой отчет, дабы сделать его таким, как у Светочки Царевой. В смысле с симпатичными графиками и кружочками. Я очень хотел тупо дать в рыло тому уроду, но сдержался, как это сделали и стоявшие передо мной ученые.

Уходя из театра, я оставил за собой вселенский сумбур и рваные раны в тонкой психике творцов от искусства и науки. Но, как ни странно, это выровняло суматоху в моей собственной голове. Правда, тот факт, что я испоганил настроение неплохим людям, нивелировал положительный эффект. Нужно будет как-то загладить свою вину. С другой стороны, я знал, что прав, просто не сумел выбрать правильных слов.

В графский дворец пришлось возвращаться в одиночку. Дава остался в театре со сладкой парочкой и наверняка вымотал им всю душу. В итоге зарождающийся киноконцерн имел уже не троих учредителей, а четверых.

И это точно не предел его жадности!

От мыслей о том, что еще может натворить наконец-то вырвавшийся в столицу Дава, у меня на лице расползлась довольная и немного злорадная улыбка. Так что обратно в дом Дарьи я вернулся уже в хорошем настроении. Даже появилась мысль все же попробовать навестить Евсея. Может, он уже перегорел и понял, что жить, хоть и простым человеком, намного лучше, чем умереть оборотнем. Но, как оказалось, суетиться не стоило. Через сутки мы и так встретимся на малом приеме в Зимнем дворце. Даша собственноручно доставила приглашение для меня и уверила, что такое же отправилось в госпиталь.

Мое хорошее настроение тут же передалось княжне. Мы мило общались, причем как друзья, хотя бесенята в глазах Даши говорили, что сегодня ночью мне придется отдуваться за все дни депрессивной недееспособности.

За обедом мне пришлось рассказать о том, что же на самом деле произошло в злополучном особняке. Как оказалось, в докладах полиции и жандармов нам с Евсеем и ведьмакам была отведена вспомогательная роль. Нет, они не отрицали того, что вампиршу убил все же я, но, по их сведениям, удалось мне это совершенно случайно и лишь благодаря решительным действиям жандармов. Не будь моей собеседницей и покровительницей любимая доченька императора, захолустный видок так бы и остался малозначительным статистом в этой истории.

Описывая происшедшие события, я неожиданно вспомнил о спасшем нас с Евсеем подарке характерника, который так и остался в теле упырицы. Не откладывая дела в долгий ящик, я попросил Дашу прощупать ситуацию. Пришлось заканчивать обед и перемещаться в кабинет. Там княжна взялась за телефон. Дело неожиданно оказалось сложным. Давешний подполковник включил дурака и сказал, что копаться во внутренностях упырицы не собирался, так что труп отправили в мертвецкую Императорского Медицинского института в том виде, в котором его нашли. Патологоанатом – виднейший светила медицины – на вопрос Даши ответил, что внутри тела не нашлось никаких инородных предметов.

Положив трубку на рычаги, Даша задумалась, и было о чем. Слушая ее переговоры, я прекрасно понимал, что у меня не было бы шансов даже дозвониться до первого абонента. Попал бы на помощников и был послан в длиннющее пешее путешествие по несуществующему здесь МКАДу.

– Они врут, причем оба, – чуть подумав, сказала Даша. – Сейчас попробую позвонить дяде.

Увы, до великокняжеских ушей дяденьки Дашу не допустил кто-то из его адъютантов, а для этого, скажу я вам, нужно иметь стальные бубенцы. Так что отказ был явно санкционирован шефом жандармского корпуса.

– Вот сволочь! – ругнулась Дарья, чуть не разбив о стол трубку телефона.

– Фи, ваше высочество, нельзя же так отзываться о своем дражайшем дядюшке. А еще ты говорила, что он будет мне благодарен.

– Этот старый боров даже мне «спасибо» не сказал, – недобро ощерилась княжна, поглаживая шею рядом с заветной защелкой.

Меня этот жест откровенно напряг.

Как ни странно, мой мимолетный испуг развеселил Дашу. Она засмеялась и буквально запрыгнула мне на колени.

Нет, в кабинете точно придется делать капитальный ремонт…

За ужином к нам присоединились Дава с Антонио. Странно, что не притащили с собой Сержа, но, как выяснилось в разговоре, Даша недолюбливала антрепренера, так что в этом доме он хоть и не являлся персоной нон грата, но все же возникал очень редко.

Кто бы сомневался, что эти двое успеют поссориться, – с Давидом Ароновичем вообще тяжело разговаривать, когда речь идет о деньгах. Так что пришлось их мирить. Мало того, после ужина Дава не дал мне уединиться с Дашей, а зачем-то потащил в мою комнату.

– Игнат, дело мы затеяли серьезное, так что нужно кое о чем поговорить!

Ну да, «мы» затеяли!

Впрочем, на Даву я обижаться не мог, поэтому просто кивнул.

– Ты не потянешь полную долю, – решительно сказал мой нагловатый друг.

– А ты потянешь? – нахмурился я, услышав это неожиданное заявление.

– Моя семья потянет, – ответил Дава и, заметив мой хмурый взгляд, тут же начал объяснять: – Ты не понял, твоих денег хватит, но только если быстро распродать все права на патенты и взять еще как минимум десять тысяч кредита.

Довольно неожиданное заявление. Если честно, влипать в столь затратную авантюру не очень-то и хотелось. Нет, в успехе данного проекта я не сомневался, но все происходило как-то слишком уж быстро и чересчур масштабно. С другой стороны, не давать же заднюю, тем более что вон как у Давы глаза блестят. Похоже, парень нашел свое призвание в качестве кинопродюсера. К тому же я ничем особым не рисковал – в темных щелях моего дома, кои являлись царством Кузьмича, было припрятано китайских монет как минимум тысяч на пятнадцать, так что голышом меня сия затея уж точно не оставит.

– Только мастерские мы трогать не будем.

– Конечно, – со всей серьезностью кивнул новоявленный кинопродюсер, – это было бы форменным свинством по отношению к Леше и Боре.

– Хорошо. Что требуется лично от меня?

– Ты вряд ли сможешь надолго остаться в столице, поэтому нужно подписать доверенность на ведение дел с правом продажи всех твоих активов и оформления кредита.

– Давай, – равнодушно сказал я и, взяв бумагу, которую Дава достал из портфеля, тут же подписал ее.

– Странный ты человек, Игнат, – с задумчивым видом глядя на доверенность, сказал Дава.

– В смысле?

– Мы с тобой, конечно, закадычные друзья, но вот так запросто отдать кому-то право распоряжаться всем своим имуществом…

– Дава, – по-доброму улыбнулся я, глядя на терзания рыжего еврея, – если ты вдруг поведешь себя как-то неправильно, думаешь, я буду жалеть о том, что потерял деньги?

Дава как-то по-детски нахмурился и поджал губы. Затем искренне улыбнулся:

– Ну вот как у тебя получается разбудить в моей душе то, чего там не может быть ни по определению, ни по происхождению?

– Зря ты клевещешь на себя, да и на свой народ тоже, – хлопнул я по плечу своего друга и с намеком начал подпихивать его в двери.

Поняв пикантность ситуации, Дава отправился в гостиницу. Несмотря на утреннюю благодарность Даши, ей не понравилась ссора хитрого дельца с графом, и ночевать во дворце его не оставили, хотя в гостевых комнатах можно было разместить полк гусар.