— Мы хотим видеть йонхеера Ван Норриса… — голос, начавший столь неуверенно, был перебит другим, не имеющим сомнений. Каждое слово сопровождалось стуком каблуков по полированному полу. — Прочь с дороги — ты!

И под эту команду, подобную щёлканью бича, Лоренс шагнул в дверной проём, чтобы увидеть ввалившихся в дом троих мужчин. Один из них был ему знаком.

— Штейнхальц!

В ответ на удивлённый возглас Лоренса голова мужчины качнулась на жилистой шее. В течение десяти… нет, пятнадцати лет… настолько давно, насколько Лоренс мог вспомнить, эта же самая голова качалась и кивала над одним из гроссбухов в приёмной бухгалтерии внизу, у городской пристани. Волосы поредели, а над изборождённым морщинами желтоватым лбом совсем исчезли, рот с каждым годом немного опускался, но Антон Штейнхальц был неизменной принадлежностью этого отмирающего ответвления семейного бизнеса. В такой же мере частью тёмной комнаты, как расшатанная печь и устаревший настенный календарь.

Но сейчас Штейнхальц стоял в холле Дома Норрисов, словно имел на это полное право. Обычное грязное однообразие его дрянной одежонки было усилено широким, ярко окрашенным бантом, криво пришпиленным на рукав, словно он прикрепил так его в спешке или при плохом освещении. В его тусклых чертах ничего не изменилось и он по-прежнему нервозно сгибал пальцы, словно пытаясь достать карандаши, не лежавшие более в деревянном лотке перед ним.

— Кто это? — спросил человек в серой форме.

— Это молодой минхеер Лоренс Ван Норрис. Что он здесь делает, я не знаю…

— Так! — прошипел высокий офицер. Весь вид его излучал недовольство.

— Могу ли я спросить, что вы здесь делаете, Штейнхальц, и что означает это вторжение? — задавать вопросы могут двое, подумал Лоренс, и, несомненно, демонстрация естественного негодования будет весьма соответствовать его роли.

— Теперь мы, маленькие люди, которых ваша светлость никогда не замечала, будем задавать вопросы, минхеер Ван Норрис. И вам придётся отвечать на них! — Штейнхальцу пришлось смотреть снизу вверх, чтобы встретиться с взглядом Лоренса. Его бледный язык облизывал пересохшие губы, словно он смаковал это мгновение. — Больше не будет этого «Пойди туда, Штейнхальц», «Сделай то, Штейнхальц». Теперь мы будем отдавать приказы, минхеер Ван Норрис.

— Молчать! — Офицер сдвинул пятки со щелчком, и отвесил юноше чопорный полупоклон. — Я обер-лейтенант Коббер, а это группенфюрер Швейд, — он указал на третьего члена команды, в чёрном драповом пальто. — Мы немедленно должны увидеть йонхеера Ван Норриса. Это очень важно.

— Мой дед умирает, — тихо ответил Лоренс. — Не может быть дел настолько важных, чтобы сейчас его беспокоить. Возможно я смогу помочь вам.

— А доверял ли вам дед в последнее время, минхеер? — отозвался группенфюрер Швейд.

Наглость этого человека заставила Лоренса сжать кулаки.

— Нет… — начал было он, но тут в разговор искусно вмешался Клаас. — Йонхеер ожидал этих джентльменов, минхеер. Он приказал сразу же впустить их. Могу ли я доложить ему о вашем прибытии?

И тут Штейнхальц зашёл настолько далеко, что осмелился протянуть робкую руку, словно собираясь тронуть обер-лейтенанта за рукав.

— Разве я вам не говорил? Мальчишка для йонхеера — пустое место. Он ничего не знает, совсем ничего. Мы только зря теряем время…

— Молчать! — бич снова щёлкнул и большая голова Штейнхальца, казалось, вжалась между ключицами, словно он ощутил удар хлыста по сгорбленным плечам. — Вы останетесь здесь, минхеер, — приказал Лоренсу офицер. — А ты, — он повернулся к Клаасу, — немедленно проведи нас к йонхееру.

Но Швейд не пошёл вместе со своими компаньонами. Вместо этого он проследовал за Лоренсом обратно в гостиную. Он был довольно молодым человеком, с резко очерченным, умным лицом и совершенно мёртвыми глазами. Его зрачки медленно передвигались, оглядывая комнату, словно взвешивая и просвечивая всё, что в ней находилось.

— Так вы больше не в фаворе у йонхеера, минхеер Ван Норрис?

Лоренс позволил себе открыто выказать раздражение и нетерпение: «Мои личные дела…» — начал он горячо.

Швейд прислонился своими тренированно-квадратными плечами к стене и сунул большие волосатые пальцы с длинными ногтями в карманы жилета.

— Ваши личные дела теперь дела Рейха. Вы и ваши соотечественники скоро поймёте цену сотрудничества. Мы не тратим драгоценное время на бесполезные споры. Я уже побывал в ваших апартаментах на Валирусстраабс. Да, — казалось, он искренне забавляется удивлением Лоренса, — мы интересовались вами, минхеер Ван Норрис, какое-то время. Вы весьма перспективный молодой человек — очень перспективный. И мы изучили всё, что считали важным относительно вас. Поэтому у меня имеется несколько вопросов к вам. Например — что это?

Он вытянул из кармана пальто пачку писем, соединённых скрепкой. Лоренс почувствовал волну тёплой горячей крови, подступившей к горлу. Чтобы добыть письма, этот черношинельный гестаповский шакал должен был перерыть его стол. Вернее, взломать его, поскольку стол пока ещё не сменил владельца.

— Это личная переписка.

— Верно. Но где вы повстречали столь интересного американца, посылающего вам длинные описания собственной жизни и своей страны? И почему он так интересуется деталями вашей повседневной жизни?

— Я никогда не встречал его, — Лоренс утомлённо пожал плечами. — Три года назад школьный товарищ рассказал мне о клубе, руководимом американской газетой, предоставляющей имена и адреса тех, кто интересуется знакомствами с молодыми людьми в разных странах. Это была попытка подружить молодёжь различных государств. Этот американский парень рассказывает мне о своей жизни, о прочитанных книгах, о своих увлечениях, о каникулярных путешествиях. А я рассказываю ему о жизни здесь — поэтому каждый из нас немного представляет страну, где никогда не бывал. Мы узнаём о народах, о повседневной жизни друг друга. Мы обмениваемся мнениями и идеями…

Швейд глубоко вздохнул. Его губы сложились во что-то вроде мягкого клюва. Теперь он был похож на сорокопута, размышляющего над какой-то новой разновидностью насекомого, прежде чем уложить его в свою древесную кладовую. Он иронически посмотрел на Лоренса.

— И ведь всё, что вы говорите, правда! Прекрасное оружие! Именно таким образом американцы собирают нужную им информацию. Они возьмут кусочек отсюда, кусочек оттуда — вот и готова картина, с которой можно работать!

— Это совсем не так! Я не верю, что мой тёзка Лоренс показывал мои письма кому-нибудь ещё, кроме членов своей семьи. Этот план всемирной дружбы не оружие, пока направлен против войны и непонимания. Если я подружился с одним американцем, значит, все они мне знакомы. Если молодёжь всех стран подружится, то как вы сможете развязывать свои войны?

К его удивлению Швейд кивнул:

— Да, к сожалению, мы тоже поняли это, когда организовали нечто подобное. Тупые американцы не отвечали на вопросы наших должным образом проинструктированных молодых людей. Они даже имели наглость издеваться над нашей пропагандой и слишком много болтали о своём демократическом образе жизни. Чтобы преуспеть, нужно овладеть умами молодёжи, наш фюрер понял это в самом начале. Вот почему все эти гнилые демократии падут перед железной решимостью Рейха. Мы теперь движемся к Каналу. Бельгия пала, скоро придёт очередь Франции, самодовольно спрятавшейся за линией Мажино. Мы уничтожим английские армии и вторгнемся на Остров. И на этот раз условия мира будут продиктованы на берегах Темзы!

Лоренс не удержался от вопроса:

— А не слишком ли вы самоуверенны?

— Самоуверен? — глаза Швейда расширились. — Почему бы мне не быть самоуверенным? Сейчас уже ничто не спасёт Францию и Англию. А сокрушив в сражении их армии, мы вольны будем следовать своему предначертанию. Австрия, Чехословакия, Польша — уже наши. И скоро весь мир ляжет у наших ног!

— У моего американского друга есть пословица, которую он часто цитирует: «Цыплят по осени считают».

— «Цыплят…» О, я понял. Но мы докажем, что эта поговорка неверна. А когда вся Европа будет наша, мы повернём на восток, как было обещано фюрером, и загоним коммунистических свиней России в их вечные снега навеки! Мы, господствующая раса, будем…

— Слишком поздно!

Слова эхом отразились вниз, в холл, в гостиную. И Лоренс понял, что покой Йориса Ван Норриса не был нарушен, что захватчики опоздали. Теперь он ничего не мог сделать для старого человека, которого немного боялся, от всей души уважал и никогда не осмеливался любить. Он повиновался его последним желаниям и оставил пустую оболочку Норриса тем, кто придёт предъявить права на него.

Сумерки бросали синие тени поперёк комнаты. Он знал эти места так же хорошо, как и собственный карман. Выбравшись наружу, он легко смог бы ускользнуть от любых наци, даже если бы у них нашёлся проводник, вроде Штейнхальца, тоже хорошо знающий окрестности.

Коббер и Штейнхальц спускались по лестнице, грохоча башмаками. Швейд двинулся им навстречу. Лоренс же начал медленно перемещаться к окну. Но у юноши не осталось времени, чтобы привести в действие свой импровизированный план.

Кашляющий рёв низко летящего самолёта внезапно наполнил комнату. Швейд заметался и бросился к окну, отшвырнув Лоренса с дороги. Когда юноша, спотыкаясь, забрался в камин, он увидел высокий силуэт Коббера, появившийся в дверном проёме как раз перед тем, как шум неисправных моторов над ними утонул в пронзительном вопле раздираемого воздуха.

Повинуясь инстинкту, Лоренс втиснулся в пещеру дымохода, прикрыв согнутыми руками лицо, чтобы уберечь глаза от едкого мелкого пепла. Он не слышал взрыва, возможно, его просто оглушило. Гигантская рука попыталась выдернуть его из убежища, а потом швырнула обратно на грубый камень, вышибая воздух из лёгких. И он просто лежал, безвольный и задыхающийся.

Когда он сумел подняться на колени, казалось, стало светлее. Всё содержимое комнаты было разбито в щепки, взболтано, как овсянка, и хорошо перемешано со штукатуркой и сажей. Когда Лоренс на дрожащих ногах выбрался из своей норы, под его туфлями захрустело и рассыпалось стекло. Огромная люстра упала, а там, где были окна, теперь зияла дыра с неровными краями, открытая поднимающемуся вечернему ветру.

Нога в чёрном ботинке под странным углом торчала из-под груды штукатурки и упавших балок. Лоренс поколебался, тупо уставившись на неё. Чёрный ботинок — там был человек в чёрных ботинках — обер-лейтенант! Что ж, судя по всему, он уже никогда не станет в дверях, как непосредственно перед финальным ударом — и никогда больше не станет тревожить умирающих.

Никаких признаков Швейда не наблюдалось. Но та часть комнаты, где он мелькнул в последний раз, являла собой разверстую рану. Не было причин предполагать, что гестаповец избежал ошибочного удара, нанесённого его соотечественником. Странно, горло Лоренса издало тихий булькающий звук, за своё спасение он должен был благодарить именно Швейда. Если бы честолюбивый агент не оттолкнул его от окна, то Лоренс мог бы тоже погибнуть.

Попытка прокашляться причинила ему боль, раздражая саднящее от пыли горло, но остановиться он не мог. Прижимая свои почерневшие, покрытые кровью руки к губам, юноша, пошатываясь, двинулся вперёд, перешагивая через обломки.

Холл тоже был завален обломками, но поменьше. На нижней ступеньке лестницы сидел Штейнхальц. И он мог больше никогда не подняться, потому что поперёк его ног лежали доспехи, обычно охранявшие дверь в гостиную. Большая голова предателя раскачивалась на плечах из стороны в сторону. Он открывал и закрывал рот, не издавая ни звука, хотя Лоренс подумал, что вполне мог бы услышать этот беззвучный вопль, если бы его собственная голова не раскалывалась от боли. В воздухе стояла пыль от штукатурки и древесины, образуя густой туман.

— Минхеер Лоренс! — оставался лишь ещё один человек, который мог свободно двигаться в этом обращенном в обломки мире. Клаас подошёл к юноше, спокойный и невозмутимый, словно и не было последних пятнадцати минут. — Минхеер Лоренс, нам лучше уйти. В левом крыле начинается пожар.

— Мой дед…

— Старый туан мёртв, минхеер Лоренс. Он был мёртв ещё до того, как эта падаль ступила в его комнату. Идёмте! — он взял Лоренса за руку и потянул к открытой двери.

— Но этот-то жив, — Лоренс вырвался и направился к Штейнхальцу. — Если приближается огонь, мы должны и его взять тоже…

Рот Клааса превратился в узкую щель:

— Этот чёрный предатель не стоит ваших забот!

Но Лоренс уже дёргал доспехи.

— Мы гордимся, что мы не такие, как они. Так что не будем действовать так, как действовали бы они. Давай, помоги мне поднять.

Пожав плечами, Клаас нагнулся, чтобы помочь.

— Это бесполезно. У него сломана спина, он уже мертвец…

Но Лоренс обратился к этому едва шевелящемуся рту, не способному издать ни звука, и выпученным глазам над ним:

— Мы сделаем, что сможем.

Когда миланская сталь была поднята, оказалось, что Клaac был прав. Штейнхальц свесился на ступени, его рот обмяк. Лишь тогда Лоренс покинул дом, понукаемый евразийцем. Жаркий воздух проносился сквозь разрушенные комнаты, и можно было слышать треск огня, пожиравшего мореный дуб, уничтожавшего потускневшие от времени краски и мебель, отполированную поколениями горничных. Уничтожался последний оплот Дома Норрисов.

Лоренс и Клаас стояли в запущенном английском парке, наблюдая как жёлтая линия огня движется от окна к окну, из комнаты в комнату. Никакой надежды потушить пожар не было.

— Что случилось — бомба?

— Это был один из их бомбардировщиков, потерявший управление, — Клаас показал на почерневшую массу на ободранной теперь крыше левого крыла. — Он сбросил свои бомбы на поле, а одну в сад, а потом попытался приземлиться на лугу. Но вместо этого рухнул на крышу и взорвался.

— Как тебе удалось спастись?

— Ещё не пришло время мне умирать, минхеер Лоренс, — евразиец пожал плечами. — Никто не может обмануть судьбу, начертанную при рождении. У меня есть жизнь, чтобы жить, хвала Аллаху, пока не уплачу свои долги. Уже темнеет. Огонь может привлечь ещё множество поедателей падали. Нам пора уходить.

Однако ушли они не далеко. Возле коттеджа Клааса Лоренс отскрёб кровь и сажу с лица и сменил изорванное пальто на жакет Клааса, позволив евразийцу перебинтовать свои руки, изрезанные стеклом. Сам Клаас снял свою обычную домашнюю униформу и надел одежду моряка — тёмные брюки, фуфайку и толстое короткое пальто. На поясе его теперь висел длинный нож в ножнах, а в карман пальто слуга, скрываясь, сунул револьвер.

Перед тем как уйти, Клаас завернул в квадрат грубого полотна буханку хлеба из буфета и полголовки сыра. Окинув последним взглядом комнату, он вытолкнул Лоренса наружу и закрыл за ним дверь. Ключ он прицепил к концу толстой часовой цепочки. Он был похож на домовладельца, отправляющегося на загородный отдых.

— Туда…

«Туда» было вниз по берегу канала к маленькому ялику в тени стены.

— Держитесь ближе к этому берегу, — предостерёг его Клаас. — Ещё не так темно, чтобы нас не смогли заметить.

И это было правдой. Потому что когда они миновали пылающий маяк дома, над городом стояло кроваво-красное зарево, и гудящие самолёты проплывали в строгих боевых порядках, чтобы скинуть, спустить, сбросить свой смертоносный груз. Во всех Нидерландах сейчас не было ночи, только бесконечный день пламени, страха и жизни во власти смерти.

Они гребли с хорошей скоростью. Несмотря на жгучую боль от порезов, Лоренс настоял на том, чтобы взять в свои забинтованные руки одно из вёсел. Склоняя тело в равномерных взмахах, он был в состоянии думать только об этом, сосредоточив мысли на точном вхождении весла в воду и правильном выборе момента для второго взмаха.

Почему-то он не мог поверить, что бодрствует и действительно переживает эти часы, что он, Лоренс Ван Норрис, недавно покинувший школу в Лейдене, действительно проживает это 14 мая 1940 года. Это был какой-то фантастический сон. Бомбардировщики, последний разговор с дедом, прибытие наци в имение Норрисов, нелепая беседа о пропаганде со Швейдом — всё это так походило на сон. Даже красное от ненависти небо было не настоящим.

— Вниз!

Клаас одним усилием заставил лодку пронестись под низкий мост и, ухватившись руками за сваю, он задержал её там. Теперь и Лоренс смог услышать ноющий звук машины, идущей на высокой скорости, и более громкий треск мотоциклетных двигателей. Эта кавалькада прогрохотала прямо у них над головами. Клаас продолжал удерживать лодку, пока процессия не удалилась на достаточное расстояние.

— Я же говорил, что это их привлечёт, — Лоренс видел, как голова его компаньона обрисовалась на фоне воды, когда он оглянулся назад, рассматривая пылающий дом. — Возможно, Аллах вложит в их тупые головы уверенность в том, что мы надёжно поджарились. Это даст нам выигрыш во времени.

И они продолжили своё плавание по каналу, изгибавшемуся полосой металлически сверкающей воды в сторону пылающего города. Но ещё задолго до того, как они достигли предместий, Клаас причалил к берегу. Лоренс выполз из лодки, чтобы проложить тропу через болота, пока евразиец выбивал разбухшую затычку и сталкивал ялик в канал. Его закружило течением и он начал быстро заполняться водой. Клаас наблюдал за его исчезновением, а затем закинул свой мешок с провизией на плечи и присоединился к Лоренсу.

— Теперь мы найдём Вима, — сказал он и настолько усилил темп продвижения, что Лоренс едва за ним успевал.

Они следовали тяжёлым путём, иногда прокладывая дорогу по колено в грязи и воде, иногда карабкаясь вдоль борозд вспаханных полей. А потом появился песок, на котором они буксовали и проскальзывали, а сильный ветер хлестал их по лицам.

Один раз им пришлось ткнуться лицом в клочок жёсткой травы на подветренной стороне дюны, когда над ними проплыл самолёт. Чёрный крест его тени скользнул по замершим телам. Когда опасность миновала, они поднялись на ноги и побрели дальше.

Они теперь двигались прочь от города, вдоль побережья, и пламя пожара бушевало у них за спиной. Клаас тщательно придерживался ложбин между дюнами, используя каждый клочок тени.

Один раз он рассмеялся и на вопрос Лоренса закашлялся снова:

— Я просто подумал, минхеер, как к человеку иногда возвращается молодость. Всё это так похоже на наши путешествия со старым туаном в добрые старые времена. Эти дети Сатаны ещё поймут, что я не забыл старых уловок. А вот и Варлаам, минхеер Лоренс. Теперь мы будем искать Вима.