Часть 8

Ближний круг вождя включал в себя самых старых и преданных соратников. Молотов, Ворошилов, Берия, Маленков… в Ленинграде есть еще Жданов, но он уже не на том счету. Там, на Кировском, сейчас свирепствует Мехлис, выметающий мусор из-под всех ковров; и от тех выводов, которые он уже сделал, товарищу Жданову становится нехорошо (как бы не помер от инсульта-инфаркта раньше времени, без всякой помощи пресловутых «врачей-убийц»). Мехлис, конечно, тоже соратник, но уж больно специфический. Такого лучше держать подальше от себя и поближе к разным нехорошим людям, которых требуется направлять на путь истинный. Из оставшихся соратников вождь может положиться только на помощь трудоголика Молотова и лучшего менеджера всех времен и народов (вычитал в Синей Книге) Берию. Ворошилов в последнее время откровенно сдал и годится только в качестве памятника самому себе, а Маленков, хитрющий и умнющий, при этом все же воспринимает себя не как соратника, разделяющего идеи вождя, а как высококвалифицированного исполнителя. Все же прочие не больше чем флюгера, с радостью колеблющиеся вместе с линией партии и не имеющие при этом никаких твердых идейных установок.

Поэтому совещание в узком кругу состоялось в формате: Сталин, Молотов, Берия и Малинче Евсина – на ближней даче в Кунцево; каперанг Малинин, Ватила Бе и маршал Шапошников – на «Полярном Лисе». С начала войны прошел месяц; немецкая армия продолжала наступать, однако делать это у нее получается все хуже и хуже. Теперь ее подвижные соединения уж не пронзают насквозь растрепанные и неуправляемые массы советских войск, стремительно развивая наступление вглубь территории СССР, а едва ковыляют на восток, с натугой преодолевая сопротивление передовых частей РККА. В последние дни у советского командования появилась твердая уверенность, что дальше линии Западная Двина – Днепр – УРы старой границы на Украине противник не продвинется.

В районе Житомира, несмотря на самый ожесточенный натиск, немцам так и не удалось прорвать советскую долговременную оборону, в результате чего бои на этом участке фронта перешли в фазу вялотекущего Вердена. Там, где германская пехота пытается любой ценой подавить линию советских долговременных укреплений, маршевые пополнения с обеих сторон идут в бой без малейшей паузы и сгорают в этом огне за два-три дня. Ожесточенные атаки и контратаки, артиллерийские дуэли, также по немецкой ударной группировке, штурмующей Новоград-Волынский УР, наносит удары вся авиация Юго-Западного фронта, какую только удалось собрать в кулак. Вражеские потери в полосе прорыва оказываются в разы выше, чем потери РККА, и каждый квадратный метр советской земли, на который сумел ступить немецкий солдат, оказывается щедро полит немецкой же кровью. Братские могилы ждут завоевателей на советской земле, а вовсе не поместья с рабами.

Без тотального господства люфтваффе в воздухе сухопутные силы вермахта резко сбавили в темпе наступления, что привело к тому, что преимущества упреждения в развертывании и разницы в боевом опыте стали стремительно сходит на нет. Красная Армия очень быстро проводит процесс мобилизации и также быстро учится воевать. Даже там, где в наземных операциях не участвуют ни егеря, ни штурмовая пехота с «Полярного Лиса», сопротивление немецкому вторжению нарастает с каждым днем. Помимо всего прочего, в войсках объявлен приказ Верховного Главнокомандующего «Ни шагу назад», о том, что любой советский командир, который даст приказ на отход, не имея на то команды вышестоящего начальника, должен быть немедленно отстранен от должности своими подчиненными и отдан под трибунал.

И нечего тут скулить о «невинно осужденных»!!! Зачастую командиры дивизий и корпусов, выводящие свои соединения из-под удара, давали такие конечные рубежи отступления, что только диву даешься. Так, находившийся на 22 июня в львовском выступе 4-й механизированный корпус под командованием генерала Власова, «выходя из-под удара», вознамерился совершить маневр «в глубину» аж на шестьсот километров в восточном направлении (то есть до самого Днепра). Но в процессе перемещения драпающее на восток соединение засекли сканеры «Полярного Лиса»; его остановили на полпути и уже с новым командиром развернули в обратную сторону, в результате чего оно успело принять участие в битве за Житомир, изрядно потрепав 3-й моторизованный корпус вермахта.

И только после того как генерала Власова по законам военного времени оприходовали по первой категории^[53] (ибо он не сумел внятно объяснить ни одного решения^[54], принятого им с 22-го июня), товарищ Сталин в Синей Книге вычитал информацию о том, что это был за кадр. Вот это был шок! В любом случае после нескольких показательных отстранений с последующими трибуналами исполнительская дисциплина вернулась к приемлемым показателям, и нижестоящие начальники перестали игнорировать указания вышестоящих.

В связи с вышесказанным, задача любой ценой не пустить немецкую армию за старую границу, хотя бы в полосе действия Юго-Западного фронта, стала выглядеть для советского командования более или менее реалистично. В Белоруссии и Прибалтике было сложнее. А вы попробуйте сразу залатать фронт, когда у вас одномоментно «выпали» из боевого состава шесть^[55] армий первого стратегического эшелона?

Но справились. После успешных действий зафронтовой армейской группы генерала Болдина в районе Слоним-Ивацевичи, а потом и минской армейской группы генерала Рокоссовского наступление группы армий «Центр» на главном московском направлении захромало на обе ноги. Такое развитие событий вынудило немецкое верховное командование снимать соединения и отдельные части с второстепенных направлений на севере и юге и бросать в топку сражения в Белоруссии. Это позволило стабилизировать Юго-Западный фронт по линии старой границы, а также, за счет частей второго стратегического эшелона, срочно перебрасываемых из внутренних округов, восстановить Северо-Западный фронт по рубежу реки Западная Двина и Западный фронт по рубежу реки Днепр.

В предполье, перед основной линией обороны Западного фронта, остатки 7-го и 5-го советских механизированных корпусов под натиском превосходящих сил противника, огрызаясь танковыми контратаками и засадами, медленно отступают от реки Березины в направлении Орши. Южнее к Бобруйску вышли зафронтовые армейские группы (13-я и 4-я армии) генералов Рокоссовского и Болдина. Теперь перед ними стоит задача арьергардными боями какое-то время сдерживать натиск врага по рубежу реки Березина, после чего организованно отойти за рубеж по Днепру, занимаемый в настоящий момент 21-й армией. Конечно, ситуация на фронтах выглядит очень неприятно, но это только если не знать, что в иной (нашей) реальности на двадцать первое июля вермахт уже окружил Таллин, взял Псков и подошел к Лужскому рубежу, окружил Смоленск, а также вплотную приблизился к Киеву, создав предпосылки для полного разгрома левого фланга Юго-Западного фронта…

Давая анализ текущей обстановки, Ватила Бе была категорична:

– Как тактик с большим опытом ведения планетарных операций, я авторитетно заявляю, что мы любой ценой должны воздерживаться от проведения непродуманных наступательных операций, которые могут снова качнуть чашу весов в пользу противника. Я знаю, что среди вашего командования имеются такие настроения – побыстрее завершить мобилизацию и потом разом погнать врага с советской земли. Сразу могу сказать, что это неоправданная авантюра, потому что Красная армия еще не имеет частей, способных проводить наступательные операции на полную глубину стратегического развертывания, ваши тактики не имеют соответствующего опыта, а войска, призванные по мобилизации, не прошли даже полного курса боевой подготовки^[56], не говоря уже о получении фронтового опыта. У вас неплохо получилось организовать под нашим руководством управляемый отход ваших войск с рубежа на рубеж, с нанесением противнику невосполнимого ущерба, но к наступательным операциям вы пока не готовы. Если вы решитесь на авантюру, то имеющиеся резервы будут бессмысленно растрачены без всякой пользы для скорейшего окончания войны.

Выслушав эту речь, Молотов нахмурился, Берия с непроницаемым видом продолжал хранить спокойствие, а Сталин сделал какую-то пометку в своем рабочем блокноте и спросил с сильным грузинским акцентом (что служило явным признаком душевного волнения).

– Что ви конкретно предлагаете, товарищ Ватила?

– Во-первых, – ответила та, – вам, точнее, нам, нужен такой же хороший ударный инструмент, как моторизованный корпус дейчей, но только лучше… Ваш механизированный корпус плох тем, что он слишком громоздкий, плохо управляемый и не сбалансированный по составу. И, кроме того, ваши мехкорпуса оказались составлены из всякого старья, имеющего весьма сомнительную боевую ценность, а задачу им ставили, как будто они состоят из самых современных машин. К тому же ваши новые танки вполне адекватны по боевой мощи, но имеют множество технических недоработок, из-за которых они слишком часто ломаются. В первую очередь это КВ, но и Т-34 тоже хорош. В том случае, если над ними поработали наши серые, дейчам ничего не светит, кроме безымянной могилы. Если же их состояние осталось таким, каким было при выходе с завода, то тогда этот танк, скорее всего, даже не доедет до встречи с врагом. Увы, но такова жизнь…

– Что вы конкретно предлагаете, товарищ Ватила? – еще раз спросил Сталин. – Выражайтесь, пожалуйста, яснее. И поясните, что значат ваши слова: «такой же, как у немцев, но только лучше»?

– Для начала, – сказала Ватила Бе, – необходимо радикально улучшить качество новой техники. Сейчас ее хватает без поломок на стокилометровый марш и часовой бой после этого, а должно быть как минимум тысяча километров, марш и недельное сражение. Все технические рекомендации, как этого добиться, наши серые вам дадут. Затем – было бы неплохо улучшить качество орудия, в первую очередь за счет длины ствола. И совершенно неважно, что в таком случае танк не сможет тараном пробивать стены. Генералы, которые придумали такой маневр, могут попробовать делать это своими медными лбами, а танк не кувалда. Вся история вашей ствольной артиллерии – это соревнование за дальность выстрела, а соответственно, за начальную скорость снаряда, которая очень сильно зависит от длины ствола. Для бронебойных снарядов скорость – это еще и главный показатель силы. Чем больше скорость, чем более толстую броню сможет пробить снаряд. На свои танки вы должны ставить пушки с максимально длинными стволами, лишь бы это качество не ухудшало надежность орудия и не затрудняло его выпуск. Немаловажно и вот что – ваши механизированные части должны быть небольшими, сбалансированными, однородными и легко управляемыми. Небольшими и сбалансированными – это значит численностью до механизированной бригады: например, два танковых батальона на Т-34 или КВ, три механизированных мотострелковых батальона, зенитный, противотанковый, гаубичный и минометный дивизионы, разведрота, управление, связь и обоз. Управляемыми – это значит, что вся бригада (от управления до последней машины) должна быть обеспечена мобильной связью. Связь должна действовать как сверху донизу – в виде отдачи команд, так и снизу доверху – в виде поступления боевых донесений о ходе боя. Однородными – это значит, что вся техника должна быть на одной гусеничной базе. Вместо легкого танка, проектированием и изготовлением которого вы сейчас озаботились, вам лучше проектировать и производить легкобронированную машину для перевозки и поддержки в бою пехоты, а также самоходную платформу для установки на нее средств усиления. Сколько бы легких танков вы ни наклепали в желании превзойти дейчей числом машин, все они сгорят в первых же боях, ибо как танки не имеют никакой ценности. Дикарей с копьями на этих танках гонять можно (вот оно – истинное предназначение британских «шеститонных Виккерсов»), а вот воевать с равным противником – уже нет. Мотопехота должна иметь возможность сопровождать танки с равной им скоростью и иметь точно такую же проходимость, как и основное ядро бригады. Впервые принцип построения армии из равных, хорошо вооруженных и подвижных компонентов у вас, хумансов, придумали старики-римляне, назвавшие такую основную единицу «манипул», то есть «палец». Так же, как пальцы на руке могут сжиматься в кулак, хватать врага за горло или перехватывать вражеское оружие, так и части-манипулы должны быть приспособлены к различным видам боя: оборона, атака, засада и прорыв. Но бригады-пальцы тоже не должны действовать сами по себе. Такое возможно только в том случае, если их командирам приказано истощить вражеский прорыв путем нанесения наступающим максимального ущерба. Тогда каждый из них, получив приказ, будет действовать сам за себя: оборонять стратегически выгодные точки, устраивать засады и рейды, атаковать штабы и колонны снабжения, уклоняясь от ответных ударов подвижных соединений. Таким образом, свои гнезда защищают пчелы и другие жалящие насекомые, всем скопом накидывающиеся на врага. В наступлении такая тактика и организация не подойдут, ибо пальцы-бригады в таком случае должны действовать по заранее разработанному плану и под единым руководством. Для того, чтобы наступать на врага на всю глубину его развертывания становится необходим механизированный корпус – но не такой, как у вас, и не такой, как у дейчей. У тех все танки собраны в единственный полк, и в бою им приходится либо придавать танки пехоте, либо пехоту танкам. Любая временная подчиненность вносит в подразделения хаос, снижает управляемость и увеличивает риск перекосов. Например, это бывает, когда подготовленную мотопехоту забирают для решения вторичных задач, а вместо нее перед боем присылают новобранцев, которые танк видят впервые в жизни. Правильный механизированный корпус должен состоять из пяти-шести механизированных бригад, а также частей качественного усиления: тяжелой истребительно-противотанковой бригады, бригады противовоздушной обороны, тяжелой гаубичной бригады, разведывательного батальона, батальона связи и управления… Тот же принцип, что и на уровне формирования механизированной бригады, только игрушки у детишек значительно тяжелее. Вот такие механизированные корпуса, ужасные и прекрасные, с наибольшей эффективностью способны решать любые разумные наступательные задачи на всю глубину вражеского оперативного построения, нарушать коммуникации снабжения, уничтожать штабы и склады, а также захватывать стратегические опорные пункты местности и удерживать их до подхода основной массы своих наступающих войск.

Главный тактик «Полярного Лиса» говорила так гладко и складно, что все присутствующие на даче Сталина ее заслушались, и даже вождь отложил в сторону уже набитую трубку. При этом маршал Шапошников только кивал каждому слову. Насколько все это не противоречило его лечению, все эти темы он уже обсуждал с Ватилой Бе подробно и неоднократно.

– Но, – сказала Ватила Бе, подняв вверх тонкий грифельно-серый палец, – если даже самый прекрасный инструмент дать в руки бесталанному дилетанту, то может получиться нехорошо: он его сломает или потеряет. Для управления такими бригадами и корпусами нужны специалисты совершенно особенного типа: гении маневренной войны и мастера таранного удара. Профориентация, профориентация и еще раз профориентация. По-другому никак! И вот когда у вас будет два, а еще лучше четыре таких корпуса, с командующими и тактиками соответствующей квалификации – вот тогда и можно будет задуматься о наступательной операции с решающим результатом. Например, вернуть дейчам должок и ударами от Орши и Бобруйска на Минск окружить и уничтожить вражескую группу «Центр». А пока только оборона, оборона и еще раз оборона. Ведь после перехода войны в оборонительную фазу дейчи тут же начнут копить силы для того, чтобы при первой же возможности снова попробовать вас на прочность, начав наступление на Москву. Ведь этот город – не только сакральный символ вашего государства, хранитель его могущества и удачи, но и центр транспортных коммуникаций, после захвата которого всякая связь между частями вашей Империи будет крайне затруднена.

Когда Ватила Бе закончила говорить, в кабинете вождя наступила тишина. И только сам Сталин взял со стола уже набитую трубку, сунул ее в рот и громко чиркнул по коробку спичкой.

– Борис Михайлович, – выпустив первый клуб дыма, обратился он к изображению Шапошникова на экране, – а вы что скажете на эту тему?

– Товарищ Ватила во всем права, – ответил начальник генерального штаба. – Мы с ней уже много раз обсуждали этот вопрос. Но только скажу сразу, что в полном объеме не только четыре, но даже один мехкорпус нового типа мы сейчас сразу не потянем. Не то состояние матчасти: одних типов новой техники еще нет, другие нуждаются в доводке, нет подходящего командного состава и, что хуже всего, для таких механизированных бригад и корпусов нет соответствующих уставов, которые бы описывали их применение в бою.

– Есть мнение, – веско сказал Сталин, – что все это вопросы решаемые, и начать следует с малых форм, то есть с создания механизированных бригад. Лаврентий, на тебе – разработка необходимой для них новой техники. Товарищи из империи подскажут тебе, к кому следует обратиться, чтобы все было сделано в лучшем виде. А то на Кировском вскрылась такая клоака, что товарищ Мехлис уже замучился дерьмо лопатой выгребать. Борис Михайлович, за вами боевые уставы для механизированных частей и соединений особого назначения. Для начала возьмите за основу предложения товарища Ватилы Бе, а потом, по ходу практики, мы будем вносить в них изменения. Товарищ Ватила, на вас и товарище Малинче Евксине – кадровая проблема. Нам нужно три-четыре талантливых танковых командира, из которых мы впоследствии вырастим собственных «Гудерианов». В остальном считаю необходимым сказать, что вопрос о наступлениях в ближайшее время закрыт. Оборона, оборона и еще раз оборона. Сейчас только вторая половина июля и где-то к сентябрю, придя в себя, немцы еще раз попробуют проверить нас на прочность. Товарищам с «Полярного Лиса» при этом потребуется вскрыть планы врага и установить, когда и где он задумает свое наступление, а остальные должны будут подготовить нэмцам такую встречу, чтобы и чертям в аду жарко стало… А теперь давайте поговорим о политике. Вот Вячеслав (Молотов) докладывает, что англичане развили вокруг него совсем неприличную активность. Все интересуются, будем мы с ними вступать в союз или нет. У кого на эту тему есть мнения?

– Знаешь что, Коба, – сказал Молотов, назвав Сталина старой партийной кличкой, – мне кажется, что Черчилль просто в панике. Не то чтобы он переживает за Гитлера, просто британская верхушка не уверена в собственной судьбе, ведь, сокрушив Гитлера и его нацистскую Германию, обновленный Советский Союз начнет искать следующую жертву, и ею может оказаться как раз Британия. Ведь они считают, что у нас никто не забыл ни военной тревоги двадцать седьмого года (когда война была на пороге, и только наступление Депрессии отвратило опасность), ни весны сорокового года, когда британские бомбардировщики были готовы бомбить Баку, и только немецкое наступление во Франции и отставка Чемберлена сорвали этот дурацкий план…

– Не забывайте, товарищи, о том, – сказала Малинче Евксина, – что британцы предали на смерть вашего последнего императора. Для вас этот факт, быть может, и не имеет большого значения, но они-то об этом помнят и, следовательно, подозревают, что им этого не забыли. Да и для нас этот факт тоже важен, но не потому, что Николай Романов носил императорский титул (у нас ему бы не позволили даже чистить императорские сапоги), а потому, что британские элиты, с попустительства их правящей семьи, совершили акт предательства доверившегося им союзника.

– Пхе, товарищи, – презрительно фыркнула Ватила Бе, – с такими союзниками нам и никаких врагов не надо. Заводить друзей, которые только и ищут наиболее удобного момента для предательства – это значит – напрямую ставить под угрозу безопасность клана.

– Вот-вот, товарищ Ватила, – сказала Малинче Евксина, – с нашей точки зрения, такие действия – это мерзость, хуже которой ничего быть не может. Просто вы, темные эйджел, воспринимаете клятвопреступления острее всех прочих рас Империи, но и остальные не рвутся целоваться с теми, кто в любой момент готов всадить своему «другу» нож под лопатку… Не знаю, насколько британцы разбираются в нашей имперской психологии, но о резко отрицательном отношении к предателям и обманщикам они знать могут…

– В последнее время, – сказал Берия, – нами отмечено увеличение активности британской разведки, как легальными методами через дипломатические каналы, так и нелегальной агентуры. Засуетились, забегали. Сейчас они, должно быть, поднимают глубоко законспирированных агентов, которые лежали на дне эдак с семнадцатого года. Поскольку круг общения у товарищей из империи крайне ограничен и контролируется нашими сотрудниками, то слишком многое таким путем у них разузнать вряд ли получится, но общие принципы взаимоотношений между руководством Советского Союза и командой «Полярного Лиса», через вторичные и третичные^[57] источники они выяснить сумеют.

Но тут Лаврентий Павлович совершает в рассуждениях критическую ошибку, имея в виду только темных эйджел тактиков и пилотов, с которыми могли общаться достаточно высокопоставленные армейские командиры, а также партийные функционеры. Но ведь были еще зафронтовые армейские группы, в рядах которых сражались и сражаются имперские егеря и штурмовая пехота. Раненые из этих зафронтовых групп, в том числе и те, кто сражались бок о бок с выходцами из Империи, и общались с ними у походного костра за котелком каши на самые разные темы, широким потоком поступали и поступают в госпиталя. При этом надо заметить, что к каждому раненому бойцу не приставишь по особисту, тем более что раненым, находящимся на излечении, в буквальном смысле не остается других занятий, кроме как вести бесконечно длинные разговоры с соседями по палате.

Кроме того, если темные эйджел обычно держат с хумансами определенную дистанцию, играя роль девочек с обложки журнала, то егеря наземной разведки (почти поголовно мужчины-хумансы) и бойцыцы штурмовой пехоты (хуман-горхские гибриды женского пола) – люди простые и легко идут на человеческое общение с боевыми товарищами. Они не отказываются рассказывать о своей прошлой жизни в Империи, тем более что они гордятся своей Родиной и хотят поделиться этой гордостью с окружающими. Особенно колоритно это выглядит в исполнении бойцыц штурмовой пехоты. Собственно, именно эти массовые утечки, стремительно распространяющиеся по советскому обществу, и вынудили Сталина и его окружение обнародовать факт существования имперского крейсера, перешедшего в подчинение к советскому командованию.

Пройдет некоторое время – и германская, британская и иные заинтересованные разведки соберут достаточный массив циркулирующих по обществу слухов, насколько сумеют, отвеют из него шелуху и отожмут воду, в результате чего получат более или менее объективную картину происходящих событий. Но поскольку произойдет это далеко не сразу, некоторое время советское руководство сможет использовать неведение контрагентов в своих интересах. Оставалось только понять, стоит ли это делать, и если стоит, то каким образом. С Третьим Рейхом все понятно. Война с этим государством – бескомпромиссная и жестокая, предусматривающая полное уничтожение побежденного государства (в случае если победителем окажется Гитлеровская Германия, СССР будет уничтожен вместе со своим народом). В такой войне хороши все средства, в том числе и стратегическая дезинформация.

Вопрос в «англосаксах», которые как бы набиваются в союзники (особенно Британия). Вопрос стоит следующим образом: дезинформировать их наравне с немцами или рассказать британским генералам и адмиралам всю правду, или хотя бы часть правды? Ведь если те скурвятся, то к врагу попадет ценнейшая информация, не идущая ни в какое сравнение с выжимкой из слухов. Да и сами «англосаксы» на следующем этапе развития событий могут стать жестоким и непримиримым врагом.

– Нет, нет и еще раз нет, – подвела итог Малинче Евксина, – моя рекомендация будет именно такой. Британия и их двоюродные кузены для нас союзник сугубо ситуационный, а на самом деле жестокий и непримиримый враг. И дело даже не в том, что они в прошлом совершали какие-то неблаговидные поступки и теперь мы ждем от них повторении этих подлостей, а в том, что их государство вместо ценностей межчеловеческого общежития построено на чуждой нам этической базе, стимулирующей алчность и тягу к наживе. Страна Германия, с которой мы воюем, и страна Британия, что набивается к нам в союзники, по сути, имеют одну и ту же этическую модель. Конечно, будь мы слабы, нам было бы не зазорно использовать противоречия между нашими врагами для их разобщения и будущего уничтожения, но ведь мы же сильны!

– Да, – сказал Молотов, протирая очки, – мы сильны, но все же не настолько, чтобы даже с вашей помощью противостоять сразу всему буржуазному миру. Быть может, мы сможем выполнять наши задачи поэтапно. Сначала с помощью Великобритании победим Германию, а уже потом, опираясь на промышленную мощь захваченных в Континентальной Европе территорий, атакуем уже Британию, а следом за ней – и Соединенные Штаты…

– Вряд ли… – авторитетно заявила Малинче Евксина. – Помощь против страны Германия страна Британия предоставит вам только в том случае, если вы гарантируете свое полное невмешательство в дела Европы и поделитесь полученными от нас технологиями. В лучшем случае вам пообещают вернуть то, что было украдено у нее в ходе последней войны, и то после победы англосаксы могут от этого обещания отказаться. Зато они не откажутся от идеи ослабить и обескровить вашу страну с тем, чтобы впоследствии ограбить ее и расчленить на аграрные полуколонии…

– Я тут немножко посчитала в уме… – сказала Ватила Бе таким тоном, что все сразу насторожились, – если мы используем наш потенциал на все сто процентов, то в одиночку сумеем противостоять стране Германия даже в том случае, если она будет выступать в союзе со страной Британия и страной Япония. Но каждый из нас в таком случае должен выполнять свой долг до конца и не жаловаться на остроту меча.

– Не слишком ли велик риск, товарищ Ватила? – наконец прервал свое олимпийское молчание Сталин. – Не получится ли так, что нам придется просить помощи у так называемых союзников при гораздо худших условиях, чем сейчас?

– Риск, – сказала Ватила Бе, – ничуть не больший, чем в том варианте истории, который описан в Синей Книге. Только тогда вы остановили врага под Москвой, а сейчас он выдыхается, еще не доходя к реке Днепр. Если вы продолжите пользоваться нашими советами и помощью в разведке, то для разгрома врага вам потребуется в разы меньше войск и боеприпасов. Ну или ваши операции при грамотной тактике приобретут действительно молниеносный характер и станут для противника непредсказуемыми и неотвратимыми… Вопрос только в исполнительской дисциплине и грамотном подборе кадров как минимум на посты высшего эшелона.

– Исполнительскую дисциплину, – хмыкнул Берия, – мы обеспечим. Не впервой. С подбором кадров – это к товарищу Малинче, но думаю, она быстро сделает соответствующую подборку по кандидатурам…

– Вячеслав, – сказал Сталин, обращаясь к Молотову, – ты помнишь как в тридцать восьмом – тридцать девятом мы хотели организовать в Европе систему коллективной безопасности против Гитлера и как Франция и Британия тянули тогда время? Есть мнение, что сейчас мы можем вернуть тот долг чистой монетой. Мы должны вести переговоры ради самих переговоров и ждать, что получится на фронте у товарища Ватилы и в тылу товарища Малинче. Подготовь такую делегацию, которая могла бы тянуть время во вполне товарных количествах. Мы еще посмотрим, кто кого задурит и обманет. На этом все, товарищи; задачи ясны, методы определены, так что за работу.

* * *

К Бобруйску мы отошли в полном порядке, огрызаясь и отбрасывая обратно особо дерзких преследователей. В основном это были новички, еще не нюхавшие имперской штурмовой пехоты и потому легко покупавшиеся на кажущуюся беззащитность отступающих советских частей. Наказанием за это были кровопролитные (для немцев) бои на промежуточных рубежах и уничтожающие ночные контратаки, до которых так охоча штурмовая пехота. Несмотря на все эти светлые моменты, отступать на восток, оставляя врагу наших советских людей, все же для нас не самое приятное занятие. Ведь далеко не каждый готов бросить отчий дом и уйти на восток с колоннами беженцев. Большинству совсем некуда идти, и они остаются в своих домах под властью жестокого врага. Кому, как не нам, знать, какая огромная силища обрушилась на нас месяц назад и как много мы сделали для того, чтобы уменьшить и расточить эту мощь. Да, прошел всего лишь месяц, а кажется, что война идет целую вечность. Некоторые из нас уже забывают и о том, что имперская штурмовая пехота тоже присоединилась к нам не с первого дня войны. Битва за Минск, кровавая и безжалостная, сплотила всех нас в один неразъемный монолит. Тот, кто был в Минске в первых числах июля, не боится и самого ада – черти, поди, не страшнее немецких солдат.

И вот наша зафронтовая армейская группа, которая при подходе к линии фронта неожиданно для всех стала 13-й армией, вышла к Бобруйску. Сюда же со стороны Слуцка отступила не менее прославленная зафрронтовая группа генерала Болдина (а ныне 4-я армия), знаменитая тем, что в ее составе было собственное механизированное соединение, 7-я танковая дивизия генерала Борзилова, которой удалось отрезать и намотать на гусеницы самого Гудериана и два его моторизованных корпуса. Наша 13-я армия обороняла фронт севернее Бобруйска, правым флангом прикрывая направление на Рогачев, а 4-я армия Болдина заняла фронт по Березине южнее Бобруйска, вплоть до стыка с Мозырским укрепрайоном. Сам Бобруйск, как центр позиции, оборонял недавно прибывший из Приволжского военного округа 63-й стрелковый корпус генерал-лейтенанта Петровского. И пусть этот корпус по численности превосходил любую из наших «армий», боеспособность была выше у наших бойцов, прошедших на пути от границы огонь, воду и медные трубы.

Кстати, с приходом в Бобруйск нас ждали не только приятные вещи в виде эшелонов, битком набитых всем необходимым для нашего снабжения: от тяжелых гаубичных снарядов до свежих комплектов обмундирования, износившихся за месяц войны; но и идиотский приказ сдать на фронтовые склады все некомплектное и трофейное вооружение. Чтобы я своими руками разоружал боевые части, которым, быть может, завтра снова идти в бой?! Да не в жизнь!!! Но интенданты были настойчивы в своих распоряжениях, и мне пришлось обратиться к Ватиле Бе. Честное слово, я не нарочно, я просто думал, что она посодействует отмене этих неумных распоряжений, но вместо этого товарищ Ватила приняла это безобразие слишком близко к сердцу и принялась бушевать так, что полетели интендантские головы. Что ей стоит дом построить, если она может без предварительного уведомления лично делать доклад товарищу Сталину.

Мне Ватила Бе объяснила эту кровавую вакханалию так: уж если начало Великой Войны не отучило людей от их канцелярских замашек, повинуясь которым, эти персонажи зло творят значительно охотнее, чем добро, то лоб, намазанный зеленкой – вполне адекватное воздаяние за все негативные поступки. Одновременно она посодействовала тому, чтобы это правило выполнялось только для частей, находящихся в глубоком тылу на переформировании, но не для тех батальонов и полков, которые насмерть стоят перед натиском численно превосходящего врага в первом и втором эшелоне обороны. А то сейчас все командиры, начиная с уровня командиров отделений и заканчивая командирами бригад и дивизий, озабочены только тем, чтобы уберечь от взора проверяющих разнообразные нештатные единицы вооружения. А это нехорошо, активность командиров должна уходить не на разную бесполезную имитацию бурной деятельности, а на действительно важные дела – например, совершенствование обороны, улучшение материального довольствия или боевую подготовку подчиненных. К тому же у нас нарисовалась еще одна неприятность. Местные интенданты отказываются отпускать бойцыцам штурмовой пехоты тройной продовольственный паек. Говорят, что не положено; максимум двойной, и только для тех бойцов, рост которых превышает метр девяносто. И тут тоже пришлось надавить. Еще не хватало, чтобы кто-то из моих бойцов испытывал голод, когда можно избежать такой неприятности.

Для ознакомления со сложившейся ситуацией в Бобруйск приехал командующий Западным фронтом генерал армии Жуков. М-да, видали мы карликов и покрупнее. Хорошо хоть товарищ комфронта не начал сразу, с порога, орать на меня, будто базарная баба, заставшая благоверного за разглядыванием непотребных картинок. Говорят, привычка хамить подчиненным за ним водится. Но с меня прямого подчинения товарищу Сталину еще никто не снимал, по крайней мере, такого приказа до меня не доводили – на что и было строго указано товарищу генералу армии. Орать, мол, на меня себе дороже. От такой наглости тот слегка обалдел, но хамский тон сбавил. Скорее всего, потому, что за моей спиной нарисовалась серьезная до невозможности тактик-лейтенант Алиль Фа. Ну что делать бедной девушке, если ее рост превышает два метра и она не может скрыться даже за моей широкой спиной.

– Здравия желаю, товарищ генерал армии, – говорит она, приветливо обнажив чуть заостренные белоснежные зубы. – У вас какие-то вопросы к товарищу генерал-лейтенанту?

После этих слов из Жукова будто выпустили воздух. Адъютант из числа темных эйджел ему не положен, несмотря на все его прошлые заслуги и высокий пост, и присутствие за моей спиной высокой худой фигуры с грифельно-серой кожей и заостренными ушами показывает разницу в нашем статусе. Говорят, что такая же тактик-лейтенант ассистирует только товарищу Сталину, и этот факт демонстрирует разницу в нашем положении. Алиль Фа говорит, что я военный гений, и что она никогда не возьмется давать мне советы, но ведь именно эта худая девушка-инопланетянка позволяет мне оттачивать мои решения до бритвенной остроты.

Если в боях на Коссовском тракте (Битва за Луцк-Дубно-Броды) я действовал буквально по наитию. Тогда я хоть и сумел нанести поражение вражеским наступающим войскам, но свою наступательную задачу все же выполнить не смог. Зато в Минске у меня будто раскрылись глаза. И дело даже не только в том, что я начал получать самые точные и свежие разведданные, чего во время моего командования девятым мехкорпусом не было и быть не могло. С разведкой в Красной Армии традиционно плохо, как и с доведением ее результатов в войска, зато имперцы переигрывают и нас, и немцев как по объему получаемой разведывательной информации, так и по скорости доведения ее во фронтовые части и подразделения. Застать врасплох имперцев практически нереально, информация об изменениях обстановки мгновенно доводится вплоть до взводных командиров, и соединение встречает врага в готовности на всех уровнях.

Что же касается нашего сотрудничества с Алиль Фа, то тут дело в том, что темные эйджел со специализацией «тактик» имеют весьма специфический тип мышления, приспособленный как раз для планирования боевых операций. В этом деле и мы, и немцы по сравнению с ними оказываемся тугодумными дилетантами. И в то же время командуют в имперской армии и на флоте самые обычные люди. Ну, не совсем обычные, не без таланта, как у вашего покорного слуги, но все равно не темные эйджел. Тактик и командир – это две принципиально разные должности, которые между собой имперцы никогда не смешивают. И главное оружие командира – это бритва Оккама, которой он беспощадно отсекает все лишнее, дабы темные эйджел не играли в войну из чистой любви к искусству. Сама Алиль говорила, что если дать эйджел покомандовать самостоятельно, то эффективность операций значительно падает. В боях против других эйджел это терпимо, потому что они и сами такие, а против более-менее талантливых тактиков обычных людей недопустимо, потому что тогда резко возрастает вероятность катастрофического поражения.

Но если тактик темных эйджел придана действительно талантливому генералу, последствия для противника могут быть воистину разрушительными. Это я вам говорю как непосредственный участник событий. Обычно мы, так же, как и немцы, не используем возможности своих войск и на треть их максимальной силы, но когда в деле тактик темных эйджел – КПД использования подразделений может достигать целых девяноста шести процентов, то есть один боец как бы превращается в трех. А это, знаете ли, дорогого стоит. Впрочем, мы все делаем одно дело, и у товарища Жукова нет адъютанта-тактика только по той причине, что та ему пока не нужна. Сражаются-то пока только авангарды, медленно отходящие к основной линии обороны, а основные силы фронта сейчас ускоренно работают лопатами, совершенствуя систему укреплений. Вот когда враг выйдет на основной рубеж обороны Западного фронта и по всей линии соприкосновения с противником завяжутся ожесточенные бои – вот тогда товарищу Жукову и понадобится собственный тактик-лейтенант. При этом я не исключаю, что ею будет все та же Алиль Фа, ибо свободных тактиков на «Полярном Лисе» не так уж и много.

Но я не ревную, ибо мы делаем одно дело, и к тому же у темных эйджел весьма специфические понятия об отношениях между полами. Для них в мужчинах (как они говорят, в самцах) ничего не значит красота, мужское обаяние и аристократический лоск, зато больше всего на свете они ценят успешных мужчин, выбравших жизненной стезей военную карьеру. И такие мужчины интересуют их не сами по себе и не в качестве возможных брачных партнеров, а только и исключительно в разрезе их возможного отцовства. Успешный отец из обычных людей увеличивает вероятность рождения успешного ребенка-полукровки, приподнимающего социальный статус матери. А так как эйджел живут по несколько столетий, то они вполне успевают воспользоваться всеми льготами, какие им дает рождение успешных детей. При этом нам, мужикам, совсем необязательно спать с темноэйджеловскими красотками, хотя их внешность и выглядит очень экзотично. Все можно проделать во время визита к врачу, и при этом «жених» и «невеста» даже не встречаются. А иногда гены особо успешных командиров раздают темным эйджел в награду вместо медалей и орденов. Вот так…

– Вы, товарищ генерал, – ни чуточки не серея (то есть не краснея), заявила мне Алиль Фа, – относитесь к премиальному сегменту, и когда наше дело кончится успешно, я хотела бы, чтобы именно вы стали отцом моей третьей дочери. С вами у меня есть все шансы добиться успеха, ведь вы же настоящий военный гений, что не может не отразиться на потомстве…

Как говорится, «конец цитаты, оцените слог». С одной стороны, я польщен столь лестной оценкой моей скромной персоны, а с другой, мне как-то неловко от того, что меня выставили на продажу, будто дорогой товар в витрине роскошного магазина. Иногда имперцы мне кажутся простыми и понятными, буквально своими в доску, а иногда извивы их мыслей заводят так далеко, что можно заблудиться. Тем более что имперских мужчин, как правило, никто и не спрашивает. Все они в обязательном порядке сдают свою сперму в специальные хранилища-банки. И если ты пал героем в бою с превосходящим врагом, совсем ты не умрешь. В скором времени у тебя появится множество посмертных детишек, которые продолжат твое дело. Батальон штурмовой пехоты, который бок о бок с нашими бойцами дрался на улицах Минска, почти полностью состоит из таких вот посмертных дочерей героев, рожденных тугодумными силачками-горхинями, и прошедших жесткий профессиональный отбор.

С одной стороны, меня шокирует такая примитивная селекция – точно при разведении охотничьих собак. Но с другой стороны, результат неизменно положительный, поскольку, заметив на поле боя эти живые танки, противник стремится тут же отступить и разорвать контакт, благо в преследовании врага воительницы штурмовой пехоты с массивными телами и относительно короткими ногами не очень сильны. Во всех остальных случаях штурмовая пехота выше всяких похвал: в Минске, да и в ходе отступления, было множество случаев, когда брошенный в бой взвод или даже отделение штурмовой пехоты решали исход в нашу пользу. Храбрейшие из храбрейших и сильнейшие из сильнейших, они стойко и яростно дрались на самых ключевых участках сражения. После отхода за Березину я приказал отвести поредевшие подразделения штурмовой пехоты во второй эшелон армии, ибо они заслужили свой отдых.

Поэтому, когда командующий Западным фронтом сбавил обороты и начал разговаривать со мной сухим деловитым тоном, как равный с равным, я так же сухо и по-деловому доложил ему текущую обстановку и историю нашего сражения за Минск и анабазиса к Бобруйску. При этом я особо подчеркнул тот боевой вклад в победу, который был сделан бойцыцами штурмовой пехоты. Жуков заинтересовался, стал задавать вопросы – и в итоге я предложил ему съездить в расположение роты капитана Арии Таним, чтобы, так сказать, лично ознакомиться с положением дел на местности. Темные эйджел, дающие умные советы – это одна сторона имперской медали, а вот штурмовая пехота, идущая по этим советам в бой – уже другая. При этом такие, как Алиль Фа помнят, что они темные эйджел и что с Империей их связывает только заключенный предками вассальный договор, зато бойцыцы штурмовой пехоты, без различия того, какой национальности были их отцы, искренне считают себя русскими. В недобрый для себя час Гитлер объявил всех славян недочеловеками – теперь для каждой такой мускулистой валькирии он и его прихвостни являются кровными врагами…

Все это я и объяснял товарищу комфрота, пока мы ехали на «эмке» по проселочной дороге из Кирово в деревню Любоничи. При этом сопровождавшая меня Алиль Фа болезненно ойкала при каждом толчке и презрительно морщила нос, как бы презирая нашу техническую отсталость. Но чем богаты, тем и рады; поездила бы она на жесткой скамейке неподрессоренного тарантаса (вроде того, на каком раскатывали мои предки) – так вообще бы всю задницу отбила на ухабах и рытвинах. Будут и у нас когда-нибудь такие же быстрые, проходимые и мягкие на ходу машины, как у имперцев. Ну а пока для того чтобы покрыть двадцать пять километров, нам потребовалось около часа. Хорошо хоть эмка и сопровождавший нас ЗиС с бойцами генеральского эскорта нигде не застряли и их не пришлось выталкивать из какой-нибудь колдобины руками.

Первый раз нас остановили примерно в трех километрах от расположения роты, у деревни Морховичи. Старшей поста являлась рядовая бойцыца штурмовой пехоты, при которой состояли несколько бойцов вполне обыкновенного вида. У нас проверили документы и, удостоверившись, что мы – это мы, пропустили следовать дальше. При этом я объяснил товарищу Жукову, что в ходе минского сражения к штурмовой пехоте пристало множество наших бойцов, пригревшихся и прижившихся в компании боевых баб. Так, например, второму номеру расчета лазерного ружья особой силы не потребуется, его дело – только в нужный момент развернуть и установить треногу для стрельбы из положения лежа, с колена или стоя. Или стрельба с рук из пулемета «Максим», отделенного от станка. Пока первый номер с руки поливает потоками пуль строй врага, дело второго номера – следить, чтобы не перекосило матерчатую ленту, и в то же время защитное поле, создаваемое броней штурмпехотинки, защищает от вражеского огня обоих. В силу такого смешанного комплектования сейчас рота Арии Таним по численности напоминает скорее батальон, а по боевой мощи – полк, усиленный танками и артиллерией.

Пока я это говорил, мы, не останавливаясь, проследовали через еще два поста, причем на последнем из них, у въезда в Любоничи, в пулеметных ячейках имелись готовые к стрельбе тяжелое лазерное ружье и зенитный крупнокалиберный пулемет ДШК на треноге. Народ бдел, и только предупреждение, полученное с передового поста, позволило нам проследовать тут без остановки. В случае внезапного нападения (что невозможно в силу всевидящего ока имперской орбитальной разведки), сказал я, последний пост на пятнадцать-двадцать минут сумеет задержать даже мотомехгруппу противника, усиленную средними танками. А потом поднятая по тревоге рота (или уже батальон?) выступит на бой с врагом в полном составе, и тогда небо немцам сразу покажется с овчинку…

Впрочем, в тот момент мы уже въезжали в пункт дислокации роты штурмовой пехоты и впечатления, обильно поступающие сразу со всех сторон, больше не нуждались в комментариях. Все Любоничи, от начала и до конца казались заполнены бойцыцами штурмовой пехоты, хотя их было не более семидесяти человек. Без своей устрашающей боевой экипировки, которая делала их громоздкими и неповоротливыми, в почти обычной для нас полевой форме камуфляжных расцветок, девушки Арии Таним выглядели значительно более человекообразными и приятными для мужского глаза. Нет, конечно, они не превратились в изящных балерин, но все же стали выглядеть не только сильными, но и ловкими.

Массивные плечи и мощные бицепсы, а также ладони размером с хорошую лопату компенсировались узкими талиями, пропорциональными ногами и достаточно миловидными лицами. Дополняли впечатление длинные косы всех оттенков: от серебристого блонда до цвета воронова крыла, которые бойцыцы в не боевой обстановке носили не закрученными вокруг головы, а свободно свисающими; и это притом, что у некоторых эти древнейшие женские украшения доставали до самых колен. Некоторые из них, сняв куртки и оставшись в одних майках, подчеркивающих их титанические груди, играли в волейбол, а другие, разоблачившись полностью, со счастливым визгом плескались в местной речке Любонке. При этом играющих в волейбол свистом и аплодисментами поддерживала большая группа болельщиков, среди которых большинство было за приставшими к штурмовой пехоте бойцами РККА. Как я понимаю – кто с кем вместе воевал, тот за того и болел. При этом игры в смешанных командах категорически запрещены во избежание получения травм игроками, не имеющими выдающихся физических кондиций, ибо мяч после удара могучей рукой бойцыцы штурмовой пехоты летит с силой пушечного ядра…

У тех, кто смотрел на всю эту идиллию неподготовленным глазом, могло создаться обманчивое впечатление, что перед ним обычные девки и бабы, только очень массивные. А вот и нет! Я видел их в деле, и я знаю, что даже без своей сверхтехнологичной экипировки и оружия, с голыми руками и ногами, они все равно остаются чрезвычайно опасными, яростными и безжалостными воительницами, наводящими ужас на врага. А восторженный визг и счастливый смех – это только внешность, которая нередко не соответствует действительности. В самом тихом омуте, как говорят, водятся самые отборные черти. Безумная ярость, отвага и сила мускулистых воительниц известны уже и нашим войскам, и противнику, недаром же в германской армии издан приказ – во избежание ненужных потерь по возможности избегать прямого столкновения с подразделениями штурмовой пехоты.

Штурм-капитан Ария Таним встретила нас на крыльце хаты, в которой квартировало командование роты. Полевая форма, длинная толстая коса, и ничего лишнего. Оказалось что она не одна. Вместе с ней был крепкий и подлысоватый советский командир лет пятидесяти от роду. Это оказался командир седьмой танковой дивизии генерал-майор Борзилов, имевший на руках разрешение генерала Болдина на трехдневный отпуск по семейным обстоятельствам…

– Это мой жених, – смутившись и мило покраснев, сказала Ария Таним, – приехал ко мне на сутки, и завтра утром должен отправиться обратно…

Ну что же – война войной, а жизнь продолжается. Люди встречаются, влюбляются, строят планы на мирное послевоенное будущее, в то же время как над страной грохочет самая страшная из всех войн в истории человечества. Впрочем, эти двое и так выглядят как два сапога пара, если, конечно, не считать внушительных габаритов счастливой невесты, которая и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет, и поднимет свою роту в атаку криком: «За Родину, за Сталина, во славу Империи – вперед!». И вообще, все мы здесь перестали вздрагивать при слове «Империя», потому что оно все меньше напоминает нам проклятое прошлое. Да и как же может быть иначе? Ведь той Империи служили такие замечательные люди, как каперанг Малинин, которого я, правда, ни разу не видел, но все отзывались о нем в превосходных тонах, главный тактик Ватила Бе, комбат штурмовой пехоты Ивана Эри, напоминающая вырубленный из гранита памятник самой себе, и множество прочих, кого я еще не знаю лично, но они прикрывали нас сверху от немецких бомбардировщиков, наносили штурмовые удары по вражеским войскам и вываливали свой бомбовый груз на Берлин.

Кстати, по поводу бомбового удара по центру Берлина в Германии недавно был объявлен трехдневный траур. Второй раз за эту войну немцы были вынуждены официально рыдать от горя и посыпать голову пеплом. Первый раз у них случился тогда, когда стоящий перед нами генерал Борзилов со товарищи, зажали в угол и уничтожили два моторизованных корпуса второй танковой группы генерала Гудериана, а потом сумели организованно отступить в полном порядке; и немцы ничего не смогли с этим сделать. Думаю, что если все и дальше пойдет так, как оно идет сейчас, траур для немцев станет привычным состоянием души.

Кстати, Борзилов заинтересовал Жукова значительно сильнее, чем Ария Таним. Окинув ротного командира внимательным взглядом и, видимо, определив, что она не в его вкусе, командующий фронтом переключился на командира седьмой танковой дивизии, оробевшего от присутствия целого генерала армии. Разговаривать с Жуковым – это вам не геройски драться с германцами под Ивацевичами, слой за слоем укладывая в землю обнаглевших белокурых покорителей мира, разговаривать с Жуковым – это гораздо сложнее. Но генералу Жукову действительно были интересны подробности сражения под Слонимом и Ивацевичами, поэтому слово за слово – и вместо уставных для старой армии «так точно», «никак нет» и «не могу знать» у них через какое-то время пошел непосредственный живой разговор. Командующий фронтом задавал короткие вопросы, а генерал Борзилов отвечал на них со всей своей крестьянской обстоятельностью.

Потом в беседу вступила капитан Ария Таним, рота которой тоже поучаствовала в сражении за Ивацевичи – и перед нами во всей красе раскрылись подробности сражения первых дней войны, когда первой и основной задачей имперское командование считало удержание за хвост рвущегося на восток фашистского зверя. И это у Борзилова, Болдина, Арии Таним и иже с ними получилось в полном объеме. А потом свое слово сказали мы в Минске – и хваленый германский блицкриг закувыркался под откос, будто поезд, под которым подорвали рельсы. Все наши, кто участвовал в тех двух операциях, теперь покрыли себя неувядаемой славой, обласканы вождем и любимы народом, а их оппоненты с противоположной стороны давно гниют в земле. Но там, в Минске, в моем распоряжении была только пехота, а генерал Борзилов все-таки командовал сводной мехгруппой, поэтому и я крайне внимательно слушал его рассказ о том, как его небольшой отряд из новых советских танков, с десантом из роты штурмовой пехоты на броне, наголову громил превосходящие численностью германские полчища. Капитан Ария Таним время от времени вставляла в этот рассказ короткие и точные замечания, и сражение под Ивацевичами развернулось перед нами во всем своем великолепии.

– Знаете, товарищ генерал армии, – сказал разоткровенничавшийся в конце Борзилов, – до встречи с имперцами мы находились в пучине отчаяния. Приказ генерала Павлова отступать с максимально возможной скоростью бросая все, деморализовал и демобилизовал войска. Год, конечно, был не семнадцатый, но настроения были очень похожими. Нас предали, нас бросили и послали на смерть – то ли из-за чьего-то разгильдяйства, то ли во исполнение каких-то тайных целей. Потом в небе появились «защитники» – и с шеи будто сняли удавку, а после того, как не стало вражеских налетов, а вражеская авиация подверглась уничтожающей показательной порке, нам буквально стало легче дышать… А потом к нам явились сами имперцы и указали возможный путь для мести, а потом и для победы; и мы прошли по этому пути, с каждым шагом становясь сильнее и умнее. Теперь мы знаем вкус победы, и нас уже не остановить, пока мы на наших танках дойдем до Берлина. Пусть это случится не так скоро, как этого бы хотелось, но мы обязательно начертаем наши имена на закопченных развалинах Рейхстага. Недаром же товарищ Сталин сказал, что наше дело правое, враг будет разбит и победа будет за нами.

Он говорил, а вокруг нас постепенно собирался народ. Бойцы и бойцыцы, бросившие свои игры на свежем воздухе, местные жительницы с детьми, оставившие домашние дела – все они молча внимали словам генерала Борзилова. Не пустой треп заезжего пропагандиста, полный пустых штампов, а рассказ непосредственных очевидцев и участников событий, на своем опыте понявших, что врага можно и нужно бить так, чтобы во все стороны летели кровавые брызги. Впрочем, Ария Таним и ее бойцыцы и так знали эту истину, им только требовалось внушить ее тем, кто находился под ложным убеждением о бесчисленности и непобедимости врага. И им это удалось. Теперь все знают, что немца можно и нужно бить, и что непобедимость германской армии – всего лишь миф, который уже нами развеян.

* * *

Я так счастлива! Сегодня ко мне в гости приехал любимый. Его часть, так же как и нашу роту, отвели на отдых во второй эшелон, и он сначала прислал мне письмо с признанием в любви, а потом смог взять отпуск «по семейным обстоятельствам». Как приятно, однако, осознавать, что я и есть это самое его семейное обстоятельство… Предложение руки и сердца воительнице штурмовой пехоты со стороны мужественного хуманса со Старой Земли прозвучало, конечно, напыщенно и немного наивно, но я-то знаю, что эти слова были сказаны им от всей души, и поэтому очень умилилась. Любимый мой, родной и драгоценный; если бы он знал, как сильно я люблю его с момента той самой нашей первой встречи на пыльной местной дороге!

Да, я уже не наивная девочка, только что покинувшая стены офицерского училища, но и не закоснелая в своем презрении к противоположному полу сука, какими годам к тремстам становятся фанатички из числа отпетых светлых эйджел. И неважно при этом, что они напропалую спят со всем, что имеет между ног эту мужскую штуку; важно то, что они не вкладывают в процесс соития ни грамма души. А в таком случае это уже не любовь, а просто трение слизистых оболочек; а мы с моим генералом действительно влюблены друг в друга. Он – моя душа, а я – его, и мое сердце трепещет в его руках. У меня до этого, конечно, уже были партнеры по постели, но ни один из них и близко не подходил к слову «люблю» и предложению руки и сердца. Но мой генерал не такой, для него любовь не пустой звук. Большая часть его сердца, конечно, занята любовью к его Родине, за которую он сражается всю свою жизнь. Но мне хватит и того уголка, в котором я смогу свить семейное гнездышко, став частью его семьи, его клана и его страны.

Но едва мы с моим женихом успели сказать друг другу первые слова приязни и любви, как за окнами дома, в котором я остановилась, раздались звуки надвигающегося переполоха. Правда, сразу было понятно, что это не нападение врага. Не было слышно громких бахающих звуков местной перестрелки и специфических боевых кличей. Не звучали также сигналы военной тревоги, обычно предупреждающие об опасности. Не успела я собраться и выйти на крыльцо, чтобы разобраться с источником шума (капитан Ария Таним в гневе – это страшно), как мне навстречу прямо под ноги попался мелкий белоголовый хозяйский сынок. Он так бежал, что остановиться смог, только уткнувшись головой в мой мощный пресс. Увидав, что он прибежал куда надо, мальчишка начал быстро что-то тараторить на местном диалекте русского языка, который я и мои девочки разбирали с пятого на десятое. Единственное, что я смогла понять из его сообщения, было то, что к нам едут два больших начальника.

– Ну вот, – вздохнул мой любимый, – не было печали, так принесла кого-то нелегкая. Съездил, называется, к невесте в отпуск…

– Не бойся, милый, – ответила ему я, застегивая форменную куртку, – ведь я с тобой, да и документы у тебя в порядке. Ты тут, со мной, решаешь свои личные дела, а прочее никого не касается, будь это хоть сам Великий Дух Вселенной!

– Да я и не боюсь, – мой любимый оправил гимнастерку, – но все равно мне как-то не по себе. Это не у вас в Империи, где все понятно, а от нашего начальства не знаешь чего и ждать…

Вот так мы с моим женихом и вышли на порог дома. А там из машины нам навстречу вылезают трое. Первым делом, конечно, я увидела младшего тактика Алиль Фа. Эта будет выделяться даже в толпе хумансов. Но Алиль Фа тут не ходит одна – и вместе с ней из машины вылез хуманс, при виде которого я сразу расплылась в широчайшей улыбке. Разумеется, это был наш командующий генерал Рокоссовский. Наши девочки его любят и втайне считают почетным штурмпехотинцем. Многие ждут момента, когда его включат в программу репродукции, чтобы подать заявку на оплодотворение. После того, что мы сделали здесь в последнее время, их заслуг должно хватить на самый премиальный сегмент, к которому, несомненно, относится и наш командующий. Но я, к счастью, не отношусь к их числу, потому что хочу иметь детенышей только от своего любимого хуманса, и поэтому могу разговаривать с генералом Рокоссовским без тайных мечт и без придыханий. А он хорош… Красавец, умница и просто добрый человек, даже в мыслях не видящий разницы между хумансами, эйджел всех разновидностей и подобными мне боевыми гибридами. Я знаю, что даже в Империи многие хумансы морщат нос из-за наших матерей, которых считают отсталым человеческим подвидом, но этот хуманс не таков. Для него неважно, кем были твои родители, зато важно, кем стал ты сам.

Второй начальник, приехавший вместе с нашим обожаемым командармом, мне лично оказался незнаком, но внутренний голос (а на самом деле вживленный в мозг чип справочно-информационной системы), тихо пискнув, подсказал, что это один из тактиков первого класса местной русской армии генерал Жуков, командующий Западным сектором обороны страны Эс-Эс-Эс-Эр. Мне этот Жуков сразу не понравился. Как тактик он, возможно, и неплох, но все же было в нем что-то такое болезненно нахрапистое и скандальное. Кажется, социоинженеры называют такое свойство человеческой натуры «моральной неустойчивостью». Но мы, штурмовая пехота, девушки простые, с нами на повышенных тонах разговаривать бесполезно. И вообще, чего он сюда приперся, ведь в силу «Соглашения о Присоединении» мы подчиняемся только своему командованию, а уже оно подчиняется товарищу Сталину как Верховному Главнокомандующему^[58] страны Эс-Эс-Эс-Эр.

Но тактик Жуков не стал устраивать неприятности. Хороший тактик вообще без особой необходимости никогда не полезет в бой, где ему ничего не светит, кроме поражения. Убедившись, что мой возлюбленный находится в расположении моей части на вполне законных основаниях, генерал Жуков начал его расспрашивать о том, как тот воевал с первых дней войны и до последних дней, когда его сводная часть была отведена на отдых и пополнение в ближний тыл. Стесняться моему генералу было нечего, поскольку он воевал не хуже других, поэтому он тут же во всех деталях принялся рассказывать о том, как с нашей помощью делал козью морду хвастливому до ужаса тактику дейчей Гудериану. Поскольку я тоже участвовала в тех событиях, то стала делать к его рассказу свои дополнения. Я, конечно, не тактик из темных эйджел, но описать оперативную обстановку без применения матерных слов могу вполне свободно.

Жукову, кажется, наш рассказ понравился, а быть может, дело в том, что основные силы подчиненного ему сектора в бою еще не бывали, и он просто хотел знать, чего в ходе боев можно ждать от противника, а чего от наших войск. В любом случае, насколько я знаю дейчей – они народ упорный, и, получив отпор, попробуют проанализировать причины неудач и снова повторить наступление – возможно, в каком-нибудь другом месте. Самая большая проблема войск Эс-Эс-Эс-Эр заключается в почти полном отсутствии боевого опыта, особенно опыта боев против дейчей, которые всегда дерутся яростно и отчаянно, как крысы, загнанные в угол. Те местные части, что уже были в боях и с победой сумели вырваться из смертельной ловушки, должны быть на вес золота и рассматриваться местным командованием как ядро создания совершенно новой армии, задачей которой будет уже не столько оборона страны ЭсЭс-Эс-Эр, сколько разгром и уничтожение страны Германия.

Видимо, генерал Жуков тоже так думает, что доказывает, что он хороший тактик, хотя и не очень хороший человек. Когда мой жених закончил рассказ небольшой эмоциональной речью, воодушевившей всех присутствующих, тот немного подумал и предложил ему переформировать его потрепанную танковую дивизию в механизированную бригаду нового облика, причем разрешил забрать в нее при необходимости всю наличную советскую и трофейную технику, в том числе и улучшенную инженерами серых эйджел. Подчиняться эта новосозданная бригада будет по-прежнему товарищу Верховному Главнокомандующему. Мол, в ближайшее время в местных войсках будут созданы четыре таких бригады, и командовать одной из них будет мой любимый и ненаглядный. А любимый и ненаглядный немного подумал над сделанным ему предложением и… согласился с предложением Жукова. Но только при этом поставил условие, чтобы моя рота была включена в состав того батальона на правах одного из мотострелковых подразделений.

Вот тут очередь думать перешла к Жукову, и размышлял он очень недолго.

– Хорошо, – сказал он, обращаясь ко мне, – да только зачем вашей роте быть одним из нескольких подразделений? Несколько я вижу, народу в вашем расположении не меньше чем на батальон, и, если хотите, можете забирать их всех на место новой службы. В таком случае расформировываться ваша боевая единица тоже не будет. С вашим постоянным непосредственным командованием^[59] я договорюсь, со временным^[60] тоже. Согласны ли вы, товарищ капитан имперской штурмовой пехоты Ария Таним, вместе со своими людьми перейти на службу в РККА; ответьте только – «да» или «нет»?

– Да, – сказала я, – я согласна совершить такой переход в вашу Рабоче-Крестьянскую Красную армию, взять с собой всех моих девочек, а также выйти замуж за моего любимого, хотя он и не задавал такого вопроса. Согласен ли ты, мой дорогой, взять меня в жены, а также стать моим верным и любящим мужем?

Ну что ты будешь делать, когда такую предложение тебе делает бойцыца штурмовой пехоты, каждый кулак у которой размером с голову взрослого мужчины? Конечно же, он согласился на все сразу, лишь бы я его тут же обняла бы и поцеловала. Что я, собственно, тут же и сделала. Я же всегда хотела найти себе подходящего мужчину и жить с ним в мире, любви и радости…

* * *

Утомленное солнце раскаленным шаром опускалось за горизонт. Весь день двадцать второго июля командующий Западным фронтом объезжал передовые позиции и тыловые пункты дислокации тринадцатой армии. Разница с необстрелянными и еще не побывавшими в боях частями Красной Армии, которые он наблюдал на других участках фронта, была разительной. И хоть потери в передовых частях были велики (роты по наполнению личным составом скорее напоминали взводы), каждый боец Рокоссовского стоил двоих-троих, не прошедших закалку жестокими боями. Сам участник прошлой Большой Войны Жуков видел, что каждый из бойцов Рокоссовского уже знает, что делать. Вместо того чтобы предаваться блаженному отдыху и ничегонеделанию, бойцы роют стрелковые ячейки и ходы сообщения, оборудуют артиллерийские позиции – одним словом, совершенствуют рубеж обороны, готовясь стоять тут так же, как стояли в Минске. И враг, будто чувствуя это их боевитое настроение «подраться», ограничивается короткими прощупывающими обстановку перестрелками через Березину да вылазками разведгрупп в ночное время на подручных средствах и надувных лодках, пытающихся преодолеть водную преграду.

На позициях 63-го стрелкового корпуса, обороняющего Бобруйский плацдарм, значительно беспокойнее. Не имея перед собой водной преграды и чувствуя, что они имеют дело с необстрелянным контингентом, немцы ведут себя значительно активнее. Время от времени на линии соприкосновения случаются ожесточенные атаки, сопровождаемые массированными артиллерийскими обстрелами. Правда, при этом и бойцы генерал-лейтенанта Петровского, благодаря такой активности противника, тоже довольно быстро учатся воевать. За них играет то, что с тех пор как в небе появились белые защитники, железные дороги на советской стороне фронта функционируют бесперебойно и все необходимое подвозится к фронту вовремя и в нужном объеме. Зато активность фашистских войск сдерживает до сих пор не функционирующий минский железнодорожный узел. Ведь потраченные во время лихих атак боеприпасы требуется восполнять, а возможности поставок автотранспортом весьма ограничены и ведут к значительным потерям.

В лесах между Бобруйском и Минском бродят не только группы окруженцев, стремящихся выйти к своим, но и разведывательно-диверсионные отряды, сформированные из личного состава четвертого воздушно-десантного корпуса, ранее дислоцированного в поселке Пуховичи. Ватила Бе посчитала нерациональным использовать в качестве обычной пехоты эти четыре тысячи элитных бойцов, к тому же не имеющих тяжелого вооружения. И вот теперь сталинские десантники работают харонами для снабженцев вермахта, каждый день переправляя на тот свет по нескольку десятков жирных германских тыловиков. Тем более что перед войной для охраны коммуникаций на группу армий выделялась всего одна охранная дивизия, а в условиях суровой советско-имперской действительности, когда леса полны людьми, желающими сделать больно немецким солдатам, это все равно что попытаться натянуть презерватив даже не на глобус, а на нервного дикобраза.

Короткие очереди из ручных пехотных пулеметов и автоматов Дегтярева, частый перестук выстрелов из самозарядок Симонова, глухое баханье разрывающихся ручных гранат – и еще одна колонна снабжения, поставляющая в передовые части топливо, боеприпасы и продовольствие, превращается в ряд обугленных автомобильных остовов. Иногда, ради разнообразия, используются фугасы направленного действия с готовыми поражающими элементами – очень полезные, если охранение колонны возглавляет, например, легкий танк, вроде двухбашенного пулеметного Pz-1, за которым следует несколько грузовиков с пехотой. После взрыва фугаса пулеметная танкетка становится похожей на поломанную детскую игрушку, а первые два грузовика в колоне вместе с содержимым и вовсе сметает с дороги взрывной волной и роем поражающих элементов. Потом из леса выходят фигуры, одетые в десантные камуфляжные комбинезоны, и без всякой жалости добивают выживших солдат и офицеров, не оставляя живых свидетелей. Иногда под такую раздачу попадают штабные колонны – и вот тогда немцам становится по-настоящему больно. Особенно в том случае, если на месте разгрома колонны недосчитаются трупа высокопоставленного офицера или, не дай Бог, генерала. Хотя, как раз таки Бог в этой войне отнюдь не на немецкой стороне, чтобы там ни было написано на пряжках немецких солдатских ремней^[61].

Нет ничего хуже, чем попасть в плен к большевикам, считают в вермахте. Возможно, в чем-то они и правы, потому что для мертвых земной путь и сопутствующие ему мучения уже закончены, а для попавших в плен немцев все самое ужасное только начинается. Ну не могут рассчитывать ни на какое снисхождение солдаты и офицеры армии, вероломно напавшей на своего противника без объявления войны и не соблюдающей правила обращения с военнопленными. Впрочем, германские солдаты в качестве пленных никого не интересуют, особенно во время зафронтовых операций. Пулю в голову, смертный жетон и солдатскую книжку забрать – и готов еще один безымянный труп, компост для удобрения белорусских полей (впрочем, в Прибалтике и на Украине творится то же самое). Око за око, зуб, за зуб, смерть за смерть.

На той стороне фронта считается, что это действует ужасный ОСНАЗ НКВД, состоящий исключительно из большевистских фанатиков, за безжалостность получивших прозвище «мясники». А на самом деле в немецких тылах озоруют всего лишь советские десантники, наскоро натасканные инструкторами (большими пакостниками и выдумщиками) из егерской роты Вуйкозара Пекоца. А остальное – те сами, сами, сами. Жалости к захватчикам у советских бойцов нет, никто немцев на советскую землю не звал. Поэтому и истребляют фашистов безо всякой пощады. Нет среди них невинных, все мазаны одними миром. О том, что они тоже рабочие и крестьяне и то что некоторые из них во время последних выборов в еще в Веймарской Германии в 1932 году голосовали за коммунистов и социалистов, немецкие солдаты вспомнят не раньше, чем Красная Армия начнет замыкать вокруг них котлы на сотни тысяч голов, а еще лучше – клиньями несокрушимых танковых армий ворвется на территорию Третьего Рейха. Но когда дело будет сделано – кому оно тогда будет нужно, это запоздалое раскаяние людей, руки которых оказались по локоть измазаны в крови невинных. Поэтому нет им сейчас ни пощады, ни снисхождения, а только жестокая и справедливая расправа.

В этой ледяной рассудочной жестокости генералу армии Жукову чудится что-то нечеловеческое, специфически темноэйджеловское, отрицающее возможность компромиссов, полутонов и частных случаев. Тотальная война на полное истребление противника: если враг не сдается, то его уничтожают. Особенно хорошо это заметно в 13-й и 4-й армиях, бойцы и командиры которых достаточно долго воевали бок о бок с имперской штурмовой пехотой. И ведь маршевое пополнение^[62], которое сейчас широким потоком поступает к Рокоссовскому и Болдину, быстро переймет привычки и повадки ветеранов приграничного сражения, тем более что по приказу Ставки Верховного Главнокомандования^[63] на пополнение бывших зафронтовых армейских групп направлялись маршевые роты, сформированные из призванных по мобилизации бойцов и командиров, имеющих боевой опыт в сражениях на Халкин-Голе и во время Зимней войны^[64], а также лучших из военнослужащих срочной службы.

Жуков предположил, что после выполнения задачи по сдерживанию противника перед основным рубежом обороны Западного фронта обе эти армии особого назначения по приказу Ставки отойдут за рубеж обороны по Днепру, занимаемый нынче 21-й армией генерала Кузнецова. После этого, они, скорее всего, будут выведены из оперативного подчинения Западного фронта и направлены для решения задач стратегического характера на других участках фронта. Такая же судьба должна постичь оперативную группу войск полковника Крейзера (которому уже недолго оставаться полковником), сводные мотоброневые отряды полковника Лизюкова и генерал-майора Борзилова, а также некоторые другие части и соединения, отличившиеся в сражении с врагом.

Все они, показавшие, что немцу можно вполне успешно сопротивляться, при первой же возможности переходя в сокрушительные контратаки с разгромным итогом, будут изъяты из состава фронта и направлены для решения стратегических задач. Быть может, они понадобятся для организации контрнаступления, а быть может, для парирования следующей попытки вражеского прорыва, которую германское командование неизбежно предпримет, как только накопит очередную порцию свежих сил. По-другому никак быть не может. У германского генералитета просто нет иного выхода. Бешеная кобыла, на которую они вскочили, должна скакать, а иначе, если фронт не будет двигаться ни туда ни сюда – позиционный тупик, с прошлой Великой Войны, являющаяся для германских генералов синонимом поражения.

Даже дойдя до Днепра и Западной Двины в Белоруссии и Прибалтике, а также до старой границы на Украине, немцы нанесли слишком незначительный ущерб советской экономике. С каждым днем советские заводы, перешедшие на круглосуточный режим работы, увеличивают выпуск танков, самолетов, пушек и прочего вооружения, выплавку стали и производство горюче-смазочных материалов. Германское наступление не сумело достать СССР до его сердца в Москве, не смогло оно привести и к критическому ущербу для советской экономики. Вместо ушедших на фронт рабочих к станкам и механизмам встают их жены и дети и выпуск военной продукции только увеличивается. В то же время должно быть понятно, что никакого мира или хотя бы перемирия, между коммунизмом и нацизмом быть не может. Это война насмерть. Победитель в ней надеется править миром, а побежденный должен будет умереть. Поэтому новая попытка прорыва неизбежна, и произойти она должна на относительно узком фронте на московском направлении. На московском только потому, что любая другая цель не обеспечит Третьему Рейху не только победы, но и банального выживания. И вот как раз в момент купирования вражеского прорыва и пригодятся прошедшие закалку огнем части и соединения особого назначения.

* * *

Русские оставили здание, в котором у них поначалу размещался штаб белорусского округа, а потом штаб обороны Минска в почти неповрежденном состоянии. Сожженные секретные бумаги, которыми топили камины, и поломанная мебель при этом не в счет. Боя за этот дом не было, не то что в других местах, потому что большевистское командование заблаговременно дало приказ идти на прорыв. Германские саперы целую неделю обследовали здание, обезвредили несколько заложенных фугасов и вынесли вердикт о его полной безопасности, после чего по адресу Гауптштрассе 18 въехал штаб группы армий «Центр», а Федор фон Бок, разумеется, занял роскошный кабинет командующего, где почти все, за исключением выпотрошенного сейфа, осталось как при прежнем хозяине генерале армии Павлове^[66].

Чем дальше развивались события, чем очевиднее становилось, что все предвоенные расчеты, как говорят русские, полетели к собачьим чертям. Кому, как ни ему, фон Боку, носящему русское имя (потому что половина мужчин его семьи служила прусским королям, а половина – русским императорам), не знать сложной и противоречивой русской души. Но, видимо, еще лучше эту загадочную душу знают и понимают пришельцы из бездны, ведь у них с легкостью получается манипулировать огромными массами русских солдат, вкладывая в их души свою неистовую ярость. Но все это неправильно! С детства Федор фон Бок знает, что русский мужик добр, ленив, любит сперва выпить, а потом, утирая слезу, петь протяжные жалостливые песни… И только иногда, когда он уж очень сильно разозлится, он сначала медленно запрягает, а потом широко размахивается своей правой рукой – и уже тогда летят клочки по закоулочкам.

Но стоило начаться Восточному походу – и русские обрушились на германскую армию, будто рой разъяренных ос. Застигнутые врасплох, не всегда умелые, плохо вооруженные, по большей части находящиеся под командой бестолковых офицеров или даже просто предателей, разбуженные двадцать второго июня залпами германских орудий, они дрались яростно и неистово, пока в баках танков не закончилось горючее, а в подсумках еще были патроны. Но даже будучи разгромленными, большая часть русских солдат стремилась отступить, перегруппировать силы, чтобы с новой яростью накинуться на вторгнувшуюся армию. С первых же дней план Барбаросса начал буксовать, день за днем накапливая отставание от заранее рассчитанного графика. А уж когда с небес появились пришельцы, то плохое положение превратилось в катастрофическое. Каждый день фельдмаршал фон Бок тупо смотрел на карту, не понимая, каким может быть следующий ход демонической сущности, играющей с вермахтом как кошка с мышкой.

Да, германская армия продолжает отвоевывать все новые и новые территории, продвигаясь на восток, но фон Бок знает, что это путь на Голгофу. Прошел только месяц войны, а вермахт уже обессилен и обескровлен. План «Барбаросса» рухнул как карточный домик, а потери за время приграничного сражения оказались ужасающими. Наступление группам армий «Север» и «Юг» отменено и все их резервы брошены сюда, в группу армий «Центр». Поэтому в настоящий момент 9-я, 2-я и 4-я армии преодолевая отчаянное сопротивление большевиков, из последних сил едва доползают к Днепру, по которому русские рассчитывают организовать стационарную позиционную оборону. А позиционная война для фон Бока (и не только для него) является синонимом поражения. На прошлой войне один только Верден, бессмысленный и беспощадный, выпил из Германии миллион жизней молодых немцев, являвшихся будущим нации.

А на этой войне позиционная оборона, если ее удастся создать, будет еще страшнее окопов под Верденом или на Сомме. Ведь не зря же командующий демонов изо всех сил тормозит германскую армию перед основным рубежом обороны, очевидно, давая время на то, чтобы миллионы русских рабочих создали просто циклопические сооружения. Германских солдат, которые будут штурмовать рубеж обороны по Днепру, скорее всего, ждут зияющие в земле противотанковые рвы, простирающиеся на сотни километров, тысячи километров траншей, дубовая щетина надолбов, в которой должны застревать панцеры, десятки тысяч квадратных километров минных полей, тысячи долговременных деревоземляных полевых огневых точек перекрестными струями свинца, прочесывающих пространство перед собой.

Один раз большевики уже сумели в условиях острого дефицита времени превратить целый город в подобие укрепленного района, задержав германскую армию на целых две недели и взяв с нее ужасную дань кровью. Тем серьезнее выглядит перспектива уткнуться носом в настоящую стационарную позиционную оборону, построенную по стандартам прошлой Великой Войны, да еще опирающуюся на крупную водную преграду. Ценой прорыва такого рубежа должны оказаться жизни десятков тысяч немецких солдат, ведь успех прорыва долговременного рубежа заключается в безжалостности (в первую очередь к своим войскам) того командующего, которому поручена эта задача, и еще немного от того запаса тяжелых снарядов, который удастся запасти при подготовке к наступлению. А вот с этим у немецкой армии плохо. Если солдаты к исходным рубежам начала наступления могут дойти собственными ногами, то снаряды надо везти, и лучше по железной дороге, а она на настоящий момент остается разрушенной большевиками. Специалисты германских железных дорог (Дойчебан), конечно, ведут восстановительные работы, но те продвигаются медленно, и раньше чем через месяц полного восстановления пропускной способности путей сообщения никто не обещает.

Поэтому чем раньше передовые части вермахта сумеют выйти к рубежу Днепра, тем меньше неприятных сюрпризов успеют подготовить им русские строительные батальоны. Но с этим, то есть с продвижением на восток, пока идет не очень быстро. И если на левом фланге девятая армия медленно, но верно теснит к Днепру передовые большевистские части, которые огрызаются, тем не менее продолжая пятиться на восток, то у второй армии в центре и четвертой армии на правом фланге дела идут значительно хуже. Там оборонительные позиции по реке Березине заняли большевистские соединения, сумевшие отступить в полном порядке из района Слоним-Ивацевичи и из-под Минска. И теперь генералы Болдин и Рокоссовский, уже получившие почетное звание личных врагов фюрера, явно вознамерились дать вермахту на этом рубеже еще один кровопролитный арьергардный бой в своем неповторимом фирменном стиле.

Поддерживающие пехоту подвижные части 48-го (4-я армия), 41-го и 24-го (2-я армия) моторизованных корпусов, несмотря на потери, сохраняют значительную боеспособность. Но в боевых порядках этих двух большевистских группировок имеется изрядное «огненных гадюк», что делает использование панцеров при прорыве вражеской обороны весьма проблематичным, так что немецкому солдату опять придется заливать своей кровью очередное обороняемое большевиками естественное препятствие. Русского анекдота о коте, который прокатился задницей по расстеленной на полу крупной шкурке, после чего «до балкона доехали только уши», Федор фон Бок не знал, но с ужасом думал о том, что если потери будут оставаться такими же высокими, вермахт закончится еще до того, как дойдет до Смоленска. Москва в таком случае останется для германского солдата недостижимой мечтой.

Еще одна крупная наступательная операция, еще один судорожный рывок на восток – и пробивная способность германских соединений будет утрачена окончательно. А большевики к тому моменту только закончат формировать свою огромную двенадцатимиллионную армию военного времени, которая быстро научится воевать, после чего иметь дело с этим русским паровым катком будет решительно невозможно. Осложняет положение и то, что пришельцы из бездны уже сейчас активно чистят большевистский генералитет от дураков и предателей. Отрывистые сведения об этих чистках абвер получает через агентуру в Британии и Североамериканских Соединенных штатах, ибо напрямую, через линию фронта, не просачивается ни звука. Теперь нельзя рассчитывать на то, что какой-нибудь Павлов, Тимошенко, Еременко или любой другой бабуин в генеральском звании из глупости и тщеславия или какие-нибудь еще тайных побуждений начнет мелкими порциями скармливать вермахту огромного и неповоротливого русского слона.

Н-е-ет!!! Теперь эта лавочка закрылась на переучет; теперь начнется совсем другая игра. Большевистскими фанатиками будут руководить такие кровавые маньяки, как Болдин и Рокоссовский, совсем недавно выдвинувшиеся из низов, а также бесчисленное количество талантливых выдвиженцев, которые поднимутся из низов уже в ходе этой войны. Опаленные огнем сражений, закаленные в горниле жесточайших боев, они поднимутся из полковников-подполковников к вершинам военной иерархии, на уровень командующих армиями и выше, замещая бесчисленных генералов мирного времени, не способных к разумному руководству войсками в ходе боевых действий. От своей «русской» родни Федор фон Бок знал, что в России издревле существовал такой обычай, что в мирное время генералов много, а как приходит война, так оказывается, что воевать некому. Так было во время Восточной войны в Крыму, так было при войне с Японией, так было и в прошлую Великую войну, когда о русских генералах, за исключением того же Деникина, и слова доброго сказать было нельзя. Прусские, а потом и германские, генералы при этом во все времена были в тонусе, ибо в Берлине всегда помнили, что самая прекрасная армия без хороших начальников – как машина без мотора. Выглядит как настоящая, но никуда не едет. И теперь история только начала было повторяться, как появились пришельцы из бездны и устроили, как выражаются большевики, большую чистку. Пройдет еще совсем немного времени (полгода или год) – и большевистскую армию будет не узнать…

Что еще при этом хотел подумать генерал-фельдмаршал фон Бок, истории осталось неизвестным. Где-то далеко, на спецобъекте под Смоленском, радист по приказу майора Старинова отстучал ключом короткий кодированный приказ. Размещенное в тщательно замурованной части подвала, устройство радиотелеуправления отправило полученный сигнал на компаратор, который сравнил его с кодом, установленным положениями пакета микропереключателей, и выдал сообщение о соответствии сигнала команде на подрыв здания. Блок подрыва, получив сигнал, через линии задержки с отмеренными микросекундными интервалами подал сигналы на электровзрыватели нескольких десятков распределенных зарядов. В результате их подрыва толстые стены бывшего штаба западного военного округа остались стоять на месте, зато все содержимое здания: люди, мебель, межэтажные перекрытия, крыша со стропилами и прочее – было вышвырнуто огненной волной в виде мелких фрагментов в голубое июльское небо Минска. Мины, которые так старательно обезвреживали германские саперы, на самом деле были ложными, а главный сюрприз все-таки дождался своего козырного клиента и отправил его в ад. И ведь что самое главное – во всем том устройстве, устроившем такие эффектные похороны штабу группы армий «Центр» с развеиванием пепла по ветру, не было ни одной детали имперского происхождения, все примененные технологии были сугубо советскими^[67].

* * *

Хрущ, он же Никитка, он же Клоун, он же Кукурузвельт, он же Волюнтарист, он же Первый секретарь ЦК КП Украины, Первый секретарь Киевского обкома ВКП(б), Член Политбюро ЦК ВКП(б), Член Военных Советов Юго-Западного фронта и Юго-Западного направления, многоуважаемый товарищ Никита Сергеевич Хрущев пребывал в состоянии тихой паники. Человечка, которого он заслал в Москву по вопросу немецких колонистов, неожиданно арестовали. В принципе, мелкая персона, о которой незачем и беспокоиться, но Клоуну стало как-то не по себе. В принципе, при всей своей кровавости и репрессивности НКВД совсем уж беспричинных арестов не совершало. Либо его эмиссар сказал или сделал в Москве нечто такое, что вызвало немедленную реакцию органов в виде ареста, либо это идет охота на самого Хрущева, и люди Берии таким образом собирают материал для будущего процесса.

Если в первом случае у дорогого Никиты Сергеевича еще оставался шанс отскочить и прикинуться ветошью, то второй вариант гарантированно грозил безымянной братской могилкой на расстрельном полигоне НКВД. Хрущев сам спровадил немало разного народа по этому последнему пути и представлял себе, насколько высоки ставки. Если арестованная шестерка запоет на допросах у Бериевских костоломов, то обратного пути не будет. Санкцию на начало следственных действий по делу члена ЦК мог дать только сам Хозяин – и тот проследит, чтобы дело было доведено до конца. По-иному никак. В деле Бухарина Хозяин первоначально тоже все хотел спустить на тормозах, но когда обвиняемые на процессе стали топить друг друга, вскрылись такие бездны, что все пошли по первой категории (расстрел). Тут выйдет как бы не хуже. Время военное, заговор с тяжелыми последствиями налицо, а уж заставить выявленных фигурантов сознаться – это раз плюнуть.

Самое главное, сразу после ареста пропал генерал Павлов. Арестовывал его вроде бы лично Берия, прямо на сходке у Хозяина, а потом оказалось, что такого подследственного нигде не числится. Ни в Лефортово, ни во внутренней тюрьме на Лубянке, ни в Сухановской тюрьме… И Мехлис, вместо того чтобы заняться этим делом, укатил в Ленинград, и там громит бракоделов на Кировском заводе. Ну не шлепнули же изменника и предателя Павлова сгоряча прямо на месте? А если вдруг не шлепнули, а держат в таком месте, куда нет ходу людям заговорщиков, а тот, чтобы купить себе еще один лишний день жизни, напропалую сдает всех и вся? А знает Павлов хотя далеко и не все, но очень многое. А то как же – непосредственный исполнитель плана, от которого зависело, чтобы вермахт застал Красную армию не просто врасплох, а в самой неудобной позе. И рассказать он может не только то, что знает, но и то, о чем догадывается, а вот это уже почти все. От таких мыслей лысина у Хрущева покрывалась холодным потом, а руки и ноги начинали дрожать, как будто его уже вели на расстрел. Оставалась только надежда на то, что Павлова пристрелили почти сразу (например, при попытке к бегству) или он банально не перенес первого допроса.

Здесь, на Украине, еще все было спокойно, а вот в Москве, говорили, творится что-то непонятное. То, что Усатый Хозяин отстранил Тимошенко и лично принял на себя обязанности наркома обороны, еще полбеды. В конце концов, того не арестовали и не расстреляли, а значит, доказательств на этого человека у Берии со Сталиным нет. Дурак – он и в Африке дурак. У Хрущева даже зачесалась рука организовать несколько ложных доносов, чтобы пустить дело по ложному следу, но после некоторых колебаний он отказался от этой затеи. Опасно, можно сделать только хуже. Берия умен, и в случае если они уже точно уверены в невиновности маршала, может сразу догадаться о смысле этой затеи. Не стоит привлекать к себе лишнего внимания. Гораздо хуже то, что, по слухам, в окружении Усатого Хозяина стали появляться новые лица совсем уже непонятного происхождения, которые дают ему советы, под корень подрубающие советскую систему, как ее видит Хрущев. Какая-то испанка Малинче Евксина, африканки Илина Ке и Ватила Бе, а также разные цирковые карлики и силачки, которыми, как говорят, теперь просто кишит Ближняя Дача…

Шаттлы, в любое время дня и ночи опускающиеся у входа в центральный военный госпиталь для того, чтобы выгрузить тяжелораненых – это, конечно, сильное зрелище, но его сначала требуется увидеть собственными глазами. А то народная молва переиначит все таким образом, что никто ничего не поймет. Полнится слухами земля русская о несметном войске из тридевятого царства и тридесятого государства, которое выступило на бой со злобными фашистскими ратями и рука об руку бьется вместе с Красной Армией. А что за войско, где это было, и почему рассказчик добавил слово «несметное» – то никому не ведомо. В газетах-то об этом не пишут, а интернета еще и подавно нет. Разговоры же о «белых защитниках» (которые ни разу не появлялись непосредственно над Киевом) Хрущев сам приказал пресекать на Украине со всей возможной строгостью, ибо такие слухи фантастичны и ненаучны…

Была во всем этом еще одна странность. Командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник Кирпонос как-то пожаловался, что в Москве Усатый Хозяин обстановку у него на фронте знает значительно лучше самого командующего, который прохлопал слишком прытко отступающий 4-й мехкорпус… В результате по команде Самого люди Сергиенко мехкорпус остановили и развернули воевать с фашистами под Житомир, а его командующего, генерала Власова (несмотря на то, что у Хрущева были на него виды), отдали под трибунал за трусость, проявленную в боевой обстановке. И это был не единственный случай, просто самый показательный. У генерала Кирпоноса сложилось впечатление, что у Хозяина имеется целая сеть информаторов, которая ежечасно и ежеминутно докладывает ему обстановку. Причем не только по эту, но и по ту сторону фронта, что невозможно. При этом сам Кирпонос донесения с мест получает от случая к случаю, часто с запозданием и с точностью плюс-минус лапоть.

Если бы у Хрущева была возможность позвонить Черчиллю (или хотя бы его секретарю) и посоветоваться, то он бы узнал много нового… Британская разведка – она такая всезнающая. Но возможности «звонка другу» у Первого секретаря ЦК КПУ не было, а выяснить что-нибудь самостоятельно он был почти не в состоянии. Не было повода оставить пост ЧВСа на Юго-Западном фронте и лично съездить в Москву, а за самовольную отлучку в военное время можно жестоко поплатиться. После начала войны каждый должен находиться на своем боевом посту, причем так, что бы народ видел, что советская власть здесь, она никуда не сбежала и бдит, охраняя покой и сон своих сограждан.

Кстати, если нельзя поехать в Москву, то можно отправиться в прямо противоположную сторону, на фронт под Житомир, и сделать несколько фотографий на передовых рубежах: «Товарищ Хрущев через стреотрубу смотрит на позиции противника», «Товарищ Хрущев беседует с бойцами и командирами», «Товарищ Хрущев ест из котелка солдатскую кашу», «Товарищ Хрущев допрашивает немецкого пленного», «Товарищ Хрущев под ураганным артиллерийским обстрелом», и так далее и тому подобное. Если этого не сделать, то может пострадать авторитет. А это нежелательно. Пусть все знают, что он храбрый человек и не боится ни бога, ни черта, ни немца в ступе. Тогда, быть может, в случае опасности Усатый Хозяин прикажет его не трогать, потому что не с руки в разгар войны расстреливать народного героя. Решено – он собирается и едет. Личный бронепоезд с собой брать не будет, отправится скромно, по-ленински – всего лишь автоколонной.

* * *

А дальше с товарищем Хрущевым получилось совсем нехорошо. Когда начальственная автоколонна ранним утром пробиралась по проселочным дорогам к штабу 199-й стрелковой дивизии, на той стороне фронта, на позициях артполка 57-й пехотной дивизии вермахта в блиндаже командира полка майора Фукса прозвучал звонок полевого телефона. На том конце провода был командир дивизии генерал-лейтенант Оскар Блюмм, солдафон, грубиян и матерщинник, одним словом чистокровный баварец. Со специфическими выражениями генерал-лейтенант сообщил майору о том, что настал его звездный час. Мол, сейчас на той стороне фронта, в пределах досягаемости пятнадцатисантиметровых гаубиц, из вражеского тыла к селению Мирополь движется кортеж одного из большевистских вождей, решившего посетить фронт с целью пропаганды. Это ваш железный крест, майор, действуйте!

Если бы майор услышал эти слова не спросонья, а в такое время суток, когда он мог бы трезво их оценить, то может быть ничего, может, и не случилось бы. Но война шла уже больше месяца (Франция через такое время уже пала), но вермахт, прекрасно начавший восточную кампанию, все же умудрился увязнуть в укрепленных района линии Сталина, рассчитанных на противостояние польской армии начала тридцатых годов. Вот уже две недели на этих рубежах обильно политых немецкой кровью шли тяжелые бои, до зубовного скрежета напоминающие треклятое сражение за Верден в прошлую Великую Войну. Стремительного прорыва не получилось и вот теперь вермахту приходилось буквально прогрызать вязкую как карамельная масса оборону линии Сталина, а большевики не только оборонялись, но бывало дерзко контратаковали при поддержке своих тяжелых панцеров.

И вот сейчас, когда жгучая обида за неудачно начавшуюся кампанию, сплелась с волшебными словами «железный крест», сомнений у командира артиллерийского полка не было никаких. Бросив взгляд на карту, он убедился, что командир дивизии был прав. До указанного перекрестка, через который через несколько минут должен был проехать кортеж большевистского бонзы, свои снаряды могли добросить только орудия третьего дивизиона, укомплектованного тяжелыми пятнадцатисантиметровыми гаубицами 15cm sFH18. Ну что же, значит, так тому и быть. Несколько коротких команд и на огневых позициях закипела бешеная суета. Разбуженные еще до плановой побудки, немецкие артиллеристы работали как проклятые, подтаскивая снаряды и заряды, наводя, заряжая и изготавливая к бою тяжеленные гаубицы…

– Быстрее, быстрее, быстрее, белобрысые черти, – орал на них майор Фукс, – ваш отпуск в Фатерлянд в ваших же руках. Если разведка подтвердит, что вы сумели завалить этого жирного жидобольшевика, то тогда никто не уйдет отсюда обиженным.

Но если бы сейчас майор Фукс попробовал бы перезвонить генерал-лейтенанту Блюмму (ситуация немыслимая в любой регулярной армии, а не только в вермахте) и попросить подтверждение приказа, тот бы сильно удивился. Прибить высокопоставленного жидобольшевика, доннер ветер, это, конечно, очень хорошо, но дело в том, что он не отдавал такого приказа, хотя майор Фукс, мог бы поклясться, что с ним говорил именно генерал-лейтенант Блюмм.

Дело было в том, что на самом деле приказ об уничтожении хрущевского кортежа, включившись в телефонную линию через блок речевого сопряжения, отдал сержант егерской роты наземной разведки Карл Тоом, сам наполовину дейч, наполовину тарданец. При этом, уничтожая чужими руками врага Империи, он не испытывал ни малейших угрызений совести, а в отношении тех германских солдат и офицеров, которые стали орудием его возмездия, питал простую и ясную надежду, что однажды они отринут свои заблуждения, порвут с преступным прошлым и вместе с ним встанут под знамена Империи.

Град тяжелых снарядов, обрушившихся на кортеж Хрущева, явился для всех (кроме немецких артиллеристов) абсолютной неожиданностью. Вот только что они ехали по проселочной ухабистой дороге, охрана бдела, вертя во все стороны головами и стволами башенных пулеметов броневиков БА-20, товарищ Первый секретарь ЦК КПУ тихо дремал на заднем сидении своего лимузина, как во время довоенного выезда в какой-нибудь колхоз имени героя-революционера Опанаса Корыто, но вдруг под нарастающий вой с неба посыпались фугасные чемоданы.

Грохот разрывов заглушал и крики тревоги и вопли умирающих, а столбы земли от взрывов, взлетали, казалось прямо до небес. Прямо перед лимузином Хрущева вдруг факелом вспыхнул бронеавтомобиль охраны, из раскрывшейся дверцы которого мешком выпал горящий заживо боец, тут же принявшийся кататься по земле, сбивая пламя. Это было последнее, что прилипнув носом к толстому бронестеклу, успел увидеть дорогой Никита Сергеевич. Водитель членовоза попытался объехать неожиданно возникшее препятствие и почти уткнулся капотом в стоящий без движения грузовик ГАЗ-АА, в котором передвигалась охрана Хрущева. Тот не горел, но раскорячился поперек почти на всю дорогу. Водитель был убит осколком, бойцы из кузова повыпрыгивали и укрылись в кювете, за исключением нескольких неудачников, которым было уже все равно.

Мгновением спустя, пытаясь объехать новое препятствие, обеими левыми колесами в тот же кювет съехала и машина Хрущева. Поняв, что они безнадежно застряли, Первый Секретарь отщелкнул дверцу и, выбравшись из перекосившейся машины, на карачках принялся отползать в чистое поле. Как раз в этот момент очередной снаряд, рухнувший с небес прямо на лысую голову, поставил в карьере видного советского партийного и государственного деятеля жирную точку, заодно взрывной волной перевернув и исковеркав тяжелый членовоз. «Финита ля комедиа», что в вольном переводе с иностранного означает «так проходит слава мира». Дымящаяся воронка вместо могилы и дежурный некролог в «Правде» вместо посмертной славы творца «оттепели», разрушителя и ниспровергателя, одного из главных виновников распада СССР и одновременно человека решившего жилищную проблему большого количества советских граждан и расселившего коммуналки.

* * *

Сообщение «Клоун исполнен, имеются подтверждения», поступившее, на терминал к Вождю от Лаврентия Берия привело того в состояние некоторой задумчивости. В настоящий момент у Сталина по этому вопросу было два пути. Первый вариант – натравить на это дело Сергиенко (нарком внутренних дел УССР), размотать Клоуна посмертно, железной рукой вытащив на поверхность всех его подельников и устроить новый Большой Процесс с показательными расстрелами и многолетними посадками. И второй вариант – спустить все на тормозах, следствие провести тайно, а из Хрущева сделать героя-коммуниста, погибшего на боевом посту.

Тем более что опыт такой операции уже имеется, каким бы мерзким человеком по жизни ни был Яков Свердлов, в какой бы политической вражде он ни состоял с товарищем Сталиным, после его смерти все это сразу было забыто. Товарищ Свердлов сразу стал героем-революционером, одним из основателей советского государства, трагически погибшим во время эпидемии испанского гриппа. И никаких поруганий памяти и низвержения памятников. Хотя сам Свердлов, доведись ему поменяться местами со Сталиным, непременно не удержался бы от соблазна втоптать в грязь своего мертвого оппонента, так же как от такого же соблазна не сумел удержаться в другой реальности ныне уже покойный товарищ Хрущев.

Эмоции, в частности жажда мести за уже содеянное Никиткой, склоняли товарища Сталина к первому варианту, а разум – ко второму. В результате в сражении между эмоциями и разумом победил именно последний. Единственное решение, которого так и не смог принять товарищ Сталин, было то, какое новое название дать Киеву в связи с кончиной столь выдающегося партийного и государственного деятеля: Хрущев, Хрущевск или Хрущевград. Ну это уже, как говорится, детали, главное что не Хрущевабад и не Хрущевокан…

Впрочем, Молотов в ответ на предложение вождя только повертел пальцем у виска (старый соратник, ептить, имеет право).

– Да ты что, Коба, – удивленно спросил он, – белены, что ли объелся? Да над нами куры смеяться будут. Разве ж можно сравнивать Никитку со Стариком^[68]? Переименовывать Киев в честь балабола и клоуна – то делать ему слишком большую честь. Кто он – новое воплощение Карла Маркса и Фридриха Энгельса, написавший множество важнейших теоретических трудов? Герой гражданской войны, громивший белые армии, вроде Буденного? Подвижник первых пятилеток, организационным талантом и трудом которого были созданы еще одна Магнитка или еще один Днепрогэс? Да нет, Коба; Никитка по своей сути чистый исполнитель, которого надо было контролировать на каждом шагу, и от которого к тому же несет троцкистским душком. Умер дед Трофим, и хрен с ним! А если ты так хочешь увековечить его память, то хватит с него и какого-нибудь мелкого населенного пункта районного масштаба… Подойдет тот же Мирополь, под которым он сложил свою глупую голову… Быть ему Хрущевском, если уж так решит ЦК…

Молотова поддержала Малинче Евксина – она сказала, что товарищ Ленин и товарищ Хрущев имеют в массах несопоставимый авторитет между собой. Точнее, сопоставимый, но, как и сказал товарищ Молотов, примерно как слон и букашка. Согласно ее данным, люди просто не поймут, если ради увековечивания памяти мелкого функционера будет изменено название древнейшего русского города. И вообще, таких людей, которые не сделали ничего хорошего, а только интриговали, чтобы получить побольше власти, лучше стараться как можно скорее забыть и никогда о них не вспоминать.

Сталин подумал и согласился с доводами старых и новых соратников. Действительно, с Киевом он что-то погорячился. Слишком много чести для Никитки. Втаптывать в грязь не стоит, но и возвеличивать тоже. Гипсовый бюст на малой родине, районный центр, переименованный в его честь, заштатная улица в том же Киеве, которая раньше была какой-нибудь 3-й Садовой – и хватит. И вообще, Малинче Евксина права – нужно постараться сделать так, чтобы все забыли о том, что такой человек вообще когда-нибудь существовал. Как прожил Никитка пустоцветом свою жизнь, так и уйдет во тьму забвения, будто его и не было.

* * *

Ватила Бе стояла у обзорного экрана и смотрела вниз, на Старую Землю, прародину объединенного человечества. Когда-то ее дикие предки бегали тут голышом по саваннам, охотясь на антилоп и спасаясь от саблезубых тигров. Этот бег по кругу продолжался тысячелетиями, и поколение за поколением предки Ватилы Бе уходили во тьму забвения, даже не догадываясь о том, что может быть какая-то другая жизнь. Потом пришли Древние и переселили будущих эйджел на небеса. Бег по кругу при этом никуда не исчез, просто переместился в другое место. И снова потекли бесконечные тысячелетия, за которые ничего не менялось к лучшему, да и не могло измениться. И только самые мудрые из матрон понимали, что сообщество кланов постепенно деградирует, но они ничего не могли с этим поделать. Потом пришел император Шевцов и предложил эйджел вместо экзогамного сообщества кланов новую парадигму объединенного человечества, в котором каждый подвид занял бы свое место, на котором он был бы незаменим. Потом должна была начаться метизация с последующим слиянием в единый вид.

При этом надо заметить, что хуман-горских боевых гибридов в Кланах начали создавать задолго до Шевцова. Правда, собственную личность таким гибридам иметь не дозволялось, потому что управлялись они дистанционно, через вживленные в мозг чипы. Император Шевцов разрушил эту конструкцию вдребезги, подарив униженным и оскорбленным свою любовь, а они отдали ему свою преданность. С тех пор у Империи нет более лояльных и ответственных граждан, чем воительницы штурмовой пехоты и инженеры из серых эйджел. Темные же эйджел первоначально подчинились Империи только потому, что на ее стороне была сила. Грубая сила. Ни один клан, как бы силен он ни был, не в состоянии сколь-нибудь долго противостоять Империи, объединяющей все разновидности рода Хомо. Вот и сейчас там, внизу, в битве за господство на поверхности планеты, дейчи, сделавшие ставку на господство одной своей нации, неизбежно проиграют своим оппонентам, придерживающимся прямо противоположной точки зрения… Та сила, которая только себя считает достойной уважения и хорошей жизни, а об остальных мнит, что они не более чем грязь под ее ногами, сама отрезает себя от возможности одержать окончательную победу. Такая сила способна выигрывать отдельные битвы, но непременно проиграет войну в целом, ибо дух военной победы переменчив, а стратегические факторы, диктующие соотношение сил – неумолимы.

Казалось бы, такие размышления приличествуют не тактику темных эйджел, а социоинженеру из светлых, играющему с племенами и народами, будто детеныш с кубиками… однако Ватила Бе была не вполне типичной темной эйджел. Полукровка, дочь хуманса-победителя и матроны клана, под давлением обстоятельств первым капитулировавшего перед Империей и первым испытавшего на себе ее милость, она была воспитана в нетипичной для эйджел парной семье и мыслила гораздо шире большинства имперских тактиков. Секрет победы, считала она, заключается не только в удачных тактических решениях, перевесе сил и техническом превосходстве. Не менее, а, может быть, и более важен тот модус, который овладевает сражающимися, заставляя их в буквальном смысле кидаться на амбразуры. Желание грабежа, наживы и насилия никогда не создадут такого предельного напряжения сил, как идея всеобщей справедливости, свободы и братства. Ведь грабитель рано или поздно может посчитать, что награбил уже достаточно (или что дальнейший риск не стоит продолжения борьбы с превосходящими силами), после чего броситься наутек.

Нынешние дейчи внутренне уже близки к порогу принятия такого решения. После первых же тяжелых поражений прежние идеи уже не кажутся им такими привлекательными, и внутренне они уже готовы к капитуляции… Несмотря на то, что их армии еще достаточно многочисленны и хорошо вооружены, а войска страны Эс-Эс-Эс-Эр еще не оправились от поражения в приграничном сражении, не приобрели боевой опыт и не переняли все возможные имперские ухватки и технологии, поражение дейчей уже видится неминуемым всем сколь-нибудь опытным тактикам (в том числе и тактикам страны Германия), а не только полукровкам темных эйджел. Еще немного усилий – и после отражения очередной попытки наступления враг попятится, «спрямляя линию фронта», а потом, утратив веру в победу, побежит без оглядки, а ранее униженные им и оскорбленные будут догонять бегущих и бить их в спины. И это правильно. Так заканчиваются все войны, и войны хумансов не исключение. Таких милостивых императоров как Шевцов, который дарил пощаду своим врагам и даже брал их на службу, вы мало где найдете. Поэтому интеграция дейчей в новую империю будет нелегкой и весьма болезненной.

И тут же мысли Ватилы Бе по какому то наитию с дейчей и их проблем перескочили на их оппонентов… На нее произвел неизгладимое личное впечатление тактик Константин Рокоссовский. Нет, это не была любовь женщины к мужчине в прямом смысле. Эйджел, особенно темные, не знают такого понятия и считают его хумансовской придурью. Ватиле Бе все больше и больше хотелось от Рокоссовского ребенка. Естественно, это должно произойти после того, как закончится война с дейчами. Но об этом можно подумать уже сейчас, потому что сокрушительный натиск дейчей на восток остановлен, и до окончательной победы остается совсем немного времени. В конце концов, возможность наносить сокрушающие бомбовые удары по любой точке страны Германия, вне зависимости от ее расположения и защищенности, стоят очень дорого, и как раз сейчас на заводах страны Эс-Эс-Эс-Эр для «Белых лебедей» изготавливаются корректируемые сверхзвуковые^[69] сверхбомбы особой мощности, способные поразить любое укрытие или подземный завод. С того момента на территории страны Германия и других оккупированных ею стран никто и ни при каких условиях не почувствует себя в безопасности. Оптронная начинка блоков наведения для этих бомб изготавливается в автоматических мастерских «Полярного Лиса», предназначенных для изготовления комплектующих, которые необходимы при экстренном устранении боевых повреждений без захода в базу. На дальних галактических рейдерах по-иному никак.

Подумав о своем будущем ребенке, Ватила Бе решила принять меры для того, чтобы это оказался мальчик. Иртаз Далер, главный врач «Полярного Лиса», обещала сделать для этого все возможное, чтобы исполнить такое желание главного тактика. Ведь у темных эйджел это непросто, требуется соответствующий возраст (за двести) и для гарантии – специальная медикаментозная программа. Но для этого сначала требуется раздобыть генетический материал товарища Рокоссовского… а ведь он, будучи хумансом местного происхождения, еще не входит ни в одну программу репродукции и не обязан предоставлять свой материал по первому требованию. Он его, собственно, никому не обязан предоставлять, поэтому процесс размножения протекает хаотически, а результат его является непредсказуемым. В правильно организованном обществе, считает Иртаз Далер, такого быть не должно. Любовь – любовью, но детям следует рождаться от правильных родителей, после консультации с генетиками, а зачатия должны происходить под строгим контролем медиков, желательно в пробирке, с выбором наилучшего из нескольких вариантов…

Но желание Иртаз Далер – это желание Иртаз Далер, а Ватила Бе понимала, что предлагать такое дикому хумансу со Старой Земли решительно невозможно, потому что от такого предложения он просто будет в шоке. Сама она была уже готова и на обычный для хумансов метод генетической коммуникации, и на случайный результат этого соединения. Даже если при этом у нее родится самочка, то она должна вырасти умницей и красавицей, ведь ее отец – хуманс, приятный во всех отношениях: и красив, и умен, и вежлив, и честен, в первую очередь перед самим собой. Теперь она непременно должна организовать свой визит на поверхность, там встретиться с тактиком Рокоссовским при соответствующих обстоятельствах и убедить его вложить в ее лоно необходимый генетический материал… Ведь, на вкус хумансов, она тоже недурна собой, и многие самцы засматриваются на ее стройную фигуру, когда она идет по переходам «Полярного Лиса», и тактик Рокоссовский в этом смысле тоже не должен быть исключением.

Приняв это решение, Ватила Бе стала готовиться к своему экспромту. Все необходимые для соблазнения мужчины рефлексы и эмоциональные реакции наличествовали в ее распоряжении, но, в отличие от самок хумансов, существующих под пятой химических процессов, происходящих в организме, Ватила Бе была госпожой своим чувствам, а не их рабой. Правильно генерал Мостовенко ответил генералу Соколовскому – что в женщину темная эйджел превращается только в постели с приятным ей мужчиной, а до того она представляет собой производную от своей жизненной функции: тактика, оператора вооружения или пилота. Насколько воительницы штурмовой пехоты эмоциональны и обуреваемы вспышками горячей боевой ярости, настолько же темные эйджел рассудочны и не подвержены эмоциям и переменам настроения. Такими их создали Древние, и это свойство они пронесли через тысячелетия своего существования в галактике. В куске черного полированного диабаза обычно вы найдете больше эмоций, чем в среднестатистической темной эйджел. Правда, в Ватиле было и пятьдесят процентов крови хумансов, унаследованной ей от горячо любимого, но давно покойного отца, но хумансовская часть ее «Я» находилась под надежным рассудочным контролем ее темноэйджеловской сущности.

И вот теперь, сделав над собой волевое усилие, Ватила Бе принудительно выпускала свою женскую сущность на свободу. Это преображение началось, когда она стояла под горячими струями душа и после расчесывала свои пышные рыжие волосы. Потом это продолжилось, когда она лежала на массажном столе, а массажист-горхиня мяла и крутила ее своими лапами, втирая в темно-серую кожу специальное ароматическое релакс-масло. Дальше был выбор одежды и аксессуаров, а также подходящих к случаю духов с феромонами, способных свести с ума любого самца хумансов. Одежда… Вроде бы это все та же форма главного тактика, но не совсем. У Ватилы Бе прежде такое случалось не очень часто, но соответствующий парадный вариант форменной одежды^[70], радикально повышающий ее сексуальную привлекательность, у нее имелся.

И вот теперь Ватила Бе стоит у обзорного экрана в ожидании шаттла и смотрит на лежащую далеко внизу такую голубую-голубую и трогательно-беззащитную Старую Землю. Пройдет еще совсем немного времени – и где-то там, внизу, на пыльном зеленом шарике, она увидится с объектом своего притяжения. Ее мать прожила с отцом всю его недолгую жизнь, заботясь о нем до последнего его вздоха, а у нее такого желания пока нет, и не предвидится. А быть может, это чувство придет к ней только после появления общего ребенка, который свяжет их с Рокоссовским неразрывными кровными узами. Ватила Бе этого пока не знала, потому что ее мать Зейнал предпочитала не распространяться на личные темы, считая, что такие вещи ее дочь-полукровка должна познать на личном опыте.

* * *

В этот жаркий июльский день, когда солнце жарит с небес, будто проклятое и, кажется, даже вездесущим деревенским курам лень копаться в придорожной пыли, на наши несчастные головы опустился имперский шаттл, из которого, расфуфыренная будто шамаханская царица, степенно ступая, вышла многоуважаемая пани Ватила Бе. Прочему-то у меня при ее виде возникла именно такая ассоциация.

– Здравствуйте, товарищ Рокоссовский, – глубоким бархатным голосом произнесла пани Ватила, – визит мой полуофициальный, так что можете, как говорили у нас на Новороссии, немного распустить галстук. Сейчас, когда основной накал боев спал и задача первого этапа войны решена, настало время осмотреться, прочувствовать обстановку и постараться гармонией проверить алгебру…

– Здравствуйте, пани Ватила, – приветливо ответил я, – на фронте сейчас действительно затишье, и немцы, обжегшиеся под Минском и Ивацевичами, ведут себя крайне пассивно, но, насколько я понимаю, это еще ничего не значит. Шок у них однажды пройдет, а их армии по боевому опыту на несколько лет превосходят нашу Красную Армию…

– Не преувеличивайте силу врага, Константин Константинович, – строгим «учительским» тоном сказала она мне, – преимущество армии страны Германия в отношении боевого опыта сокращается с каждым часом, а численно вы уже раза в полтора превосходите противника. Теперь для окончательной победы вашу армию необходимо снабдить самыми лучшими вооружениями и окончательно переучить ваших тактиков, чтобы они даже в кошмарном сне не думали открывать двери ударом медного лба…

– Некоторых, – проворчал я, – переучивать уже бесполезно, их можно только перестрелять.

– Это тоже метод переучивания, – сказала Ватила Бе, будто ненароком приблизившись ко мне так, что на меня пахнуло чем-то затаенно женским, – покойник, которого расстреляли, уж точно так больше делать никогда не будет, а остальные поймут, что так поступать нельзя. Вне зависимости от занимаемого поста и прошлых заслуг расплата за ошибки и преступления настигнет любого.

Вот тебе и товарищ Ватила Бе. Когда мы виделись в прошлый раз, она казалась мне деловитой, жесткой и сухой, будто перевяленная вобла. И даже ее голос тогда, месяц назад, звучал резко и отрывисто, будто она не разговаривала, а отдавала команды. Сегодня же в моей гостье появилось что-то от старорежимной светской дамы, глядя на которую можно было поверить, что она не раз и не два блистала на приемах у своего императора…

– Было и такое пару раз, – ничуть не тушуясь, ответила на мой вопрос пани Ватила, – но это не по моим заслугам, а по заслугам моей матери – первой из темных эйджел, принятой в Великий имперский клан. Мне до нее пока как звезде до луны, хотя надежда есть. Многоуважаемая Зейнал всегда говорила, что я не самая худшая из ее дочерей, и, наверное, поэтому на мою долю выпала столь ответственная миссия, как руководство планетарными сражениями, в которых с обеих сторон участвуют миллионы разумных…

– Не все двуногие одинаково разумны, – ответил я пани Ватиле, – некоторые из них своими инстинктивными страстями больше напоминают животных. Жажда наживы, похоть, желание убивать по поводу и без повода. У нас все устроено не так, как у вас. Все гораздо хуже и грустнее, и само возникновение фашизма является тому доказательством. Играя на самых низменных инстинктах, Гитлеру удалось сбить с пути весь немецкий народ, и теперь сражение идет не за перенос границы, выгоды от торговли или приобретение территорий, богатых плодородными пахотными землями и полезными ископаемыми, а за само существование целых рас и народов…

– Не все так просто, – ответила мне пани Ватила, – наши социоинженеры говорят, что этот демон, который вы называете фашизмом, в головах у нации дейчей сидел изначально, а Гитлер только выпустил его на свободу. Земля была вспахана и удобрена для таких идей, и стоило кинуть в нее зерна, как взошел обильный урожай. Такие вещи не берутся ниоткуда, а если их привносят извне, то при отсутствии соответствующей почвы возбуждение масс быстро сходит на нет. Дейчи так же сильно приспособлены к фашизму, как русский народ к коммунизму, и поэтому их интеграция в новую империю будет не самым простым делом.

– Наверное, ваши социоинженеры правы, – немного подумав, сказал я. – Я участвовал в двух больших войнах против этого народа, и могу сказать, что и на прошлой войне у них тоже постоянно прорывалось что такое эдакое, только тогда это было неосознанно стыдливое, как неистребимое рукоблудие подростка на нехорошие картинки…

– А, Константин Константинович, – махнула рукой Ватила Бе, – это уже не наша с вами работа. Мы просто должны разгромить их армию и поставить на колени всех дейчей, которые выживут в этой мясорубке, а уж потом социоинжинеры займутся их интеграцией в нормальное общество. Дейчи с модифицированным в нужную сторону сознанием – это, знаете ли, лучшее, о чем можно мечтать в качестве сограждан, разумеется, после новороссов. Но давайте забудем о дейчах и поговорим о другом…

– О чем, пани Ватила? – спросил я и тут же, спохватившись, добавил: – И, кстати, что это мы разговариваем с вами на крыльце, стоя, будто какие-то кони… Давайте пройдем в дом и будем беседовать как уважаемые люди, за чаем с вареньем и пампушками.

– Разумеется, пройдемте в дом… – сказала пани Ватила, кокетливо наклонила голову; губы ее тронула легкая улыбка. – А говорить мы будем о том, о чем и вправду не принято беседовать стоя у входа в жилище…

Чем дольше мы беседовали с пани Ватилой, тем сильнее я чувствовал себя под властью чувства или ощущения, будто меня, точно подростка, охватывает какое-то пьянящее возбуждение. Мне казалось, что эта экзотическая, но оттого не менее привлекательная женщина хочет от меня чего-то другого, чем просто беседа на профессиональные для нас обоих темы. Или не казалось… ведь в самом начале она сказала, что ее визит ко мне не совсем официальный. И еще этот образ соблазнительницы, который пани Ватила натянула на себя, как другие натягивают бальное платье… Ведь видно же, что внутри она осталась точно такой же сухой и жесткой, как кожаный ремень, а остальное – это только внешняя оболочка, как красивый и блестящий фантик, в который вместо конфеты завернут камень. Ведь она ясно пытается показать, что я интересен ей как мужчина, но на самом деле чувствуется, что и это не совсем то, что она хочет мне сказать. Интерес – да не совсем такой, как обычно… И все равно меня к ней тянет с неодолимой силой, и я ничего не могу с этим поделать. С женой Юлией меня давно уже ничего не связывает, кроме дочери, а после моего ареста отношения разрушились окончательно. Но думаю, что сейчас это не имеет к делу ровным счетом никакого отношения.

– Пани Ватила, – сказал я, входя в комнату и закрывая дверь, – ведь вы хотели поговорить со мной совсем не о военных делах? У вас ко мне сугубо личный вопрос, не так ли?

– Именно так, Константин Константинович, – ответила она, глядя на меня сверху вниз, как на ребенка; в голосе ее появились мурлыкающие нотки и глаза заблестели по-особенному, – я хочу родить от вас детеныша… и лучше бы, чтобы это был самец, хотя и самочка тоже будет неплохо. Поскольку вы не посвящены в наши, эйджеловские, методы размножения, я предлагаю вам прибегнуть к способу, обычному для вас, хумансов. В конце концов, вы лучший потенциальный отец для моего будущего ребенка, которого только можно найти на Старой Земле.

Говоря это, пани Ватила начала как бы не спеша, но очень быстро раздеваться, и при каждом ее движении меня обдавали волны невыносимо прекрасного аромата. А я стоял как столб, растерянный и ошеломленный ее словами. Я пытался до конца осознать их. Как она сказала – “детеныша”? И лучше, чтобы это был “самец”?! Конечно же, я был шокирован такой терминологией применительно к самому святому, что только может быть на свете – детям. И самим подходом ее к этому вопросу – тоже. Подход был весьма сухой и практичный, и, черт побери, как раз это и мешало мне отдаться волне мощнейшего желания… Мой разум – насквозь земной, человеческий, – жаждал чего-то другого. Наверное, если бы она просто подошла, нежно обвила мою шею руками и, глядя в глаза, вкрадчивым, тихим шепотом сказала, что она без ума от меня, или что ее влечет ко мне, или что я ей сильно нравлюсь – тогда я бы не испытывал никаких затруднений, а просто заключил бы в объятия ее хрупкое тело и занялся бы с ней тем, чего она ждала… Но сейчас, глядя, как она деловито раздевается, уверенная в успехе своего предприятия, я, даже несмотря на возбуждение, понимал, что не могу делать это вот так… Вот так – ради “детеныша”, и больше ничего. То есть я не чувствовал себя желанным и особенным для нее, я лишь был подходящим носителем генетического материала…

Я горько усмехнулся про себя. Как жаль, что эти странные женщины не способны испытывать обычные человеческие чувства! Получается так, что им неведом любовный трепет, нежная привязанность, жар страсти. Все это им заменяет какой-то суррогат. Они рассматривают мужчин лишь в качестве отцов своих будущих “детенышей”. При этом они холодно анализируют качества вероятного кандидата, делая это лишь своим расчетливым разумом, без малейшего участия чувств… Что ж, я все понимаю – так уж сложилось в их обществе. В утешение себе я даже попытался рассуждать таким образом: по сути, наши, земные, женщины тоже ведь, выбирая мужчину, на самом деле выбирают отца своему будущему ребенку… Однако наши женщины делают это неосознанно. У нас принято ценить самого человека, не заявляя ему откровенно, что он нужен для каких-то целей. А у этих эйджел все совсем не так. Обижаться на это, конечно, грех, но и ломать свою природу я тоже не могу. Да, она прекрасна, эта инопланетянка Ватила… Тело ее – гибкое и стройное, движения исполнены грации и очарования. Обнаженная, она похожа на ожившую статую, спрыгнувшую с постамента. Ее темно-серая кожа матово блестит, волосы развеваются, точно слегка поддуваемые ветром, хотя никого ветра тут нет. Она принимает соблазнительные позы, абсолютно уверенная в своей неотразимости. Мне становится очевидно, что быть голышом – для нее вполне естественно; она ни капли не стесняется, а, наоборот, наслаждается своей наготой. Удивительное создание! Смотрел бы на нее и смотрел… Но она жаждет другого. Мои инстинкты тоже этого жаждут, но разум мой настороже – он говорит, что не так все это должно происходить…

И что мне делать? Сопротивляться? Это было бы крайне глупо. Я бы, наверное, обидел ее… И почему мне вдруг что-то стало мешать сблизиться с ней? Разве не об этом я мечтал? Да, об этом, но не думал, что все будет именно ТАК. Видимо, неосознанно я ожидал от нее такого же образ действий, как от обычной женщины… И вот теперь мне сложно преодолеть этот барьер, который не дает мне просто почувствовать себя желанным мужчиной, а не “лучшим потенциальным отцом для ее детеныша”.

Она подошла ко мне почти вплотную – и опьяняющий туман в моей голове сгустился, почти лишая меня остатков воли. Глаза ее мерцали словно звезды, ноздри чуть подрагивали, меж приоткрытых губ виделась белая полоска зубов. Она вся была какая-то нереальная, словно порождение сна. Вообще, происходящее действительно сильно напоминало сон. Рыжие волосы ее, казалось, жили своей жизнью: их кончики шевелились, словно языки тусклого пламени, растекающегося по плечам. Ее острые груди с удлиненными сосками торчали вперед; блики света создавали на их поверхности причудливую гамму цветов: от розоватого до голубого. Такие же блики пробегали и по ее лицу, делая его и вовсе удивительным, невыразимо привлекательным и нежным. От нее пахло женщиной… То есть это был даже не запах, а нечто влекущее, густое, дурманящее, которое, попадая вместе с вдыхаемым воздухом внутрь меня, разносилось по жилам и заставляло кровь вскипать неистовым желанием… Но при этом я стоял неподвижно, как истукан, и только жадно наблюдал за ней.

Она подняла руку и коснулась моей груди. Однако тут же отняла ее, отошла на три шага и замерла, не сводя с меня глаз. Таинственная, неземная полуулыбка освещала ее лицо. Затем она стала двигаться. Это не было танцем, но все же, наблюдая за ее движениями, я будто бы слышал внутри себя какую-то чудную мелодию. Она медленно поворачивалась, словно давая мне возможность полюбоваться собой. И когда она повернулась спиной, я с изумлением увидел ее хвост… Это, конечно, не могло быть для меня открытием, я знал об этой их особенности; но на голом теле хвост смотрелся по-другому, словно неся какой-то новый смысл… Плавно изгибаясь, он устремлялся вверх, к ее лопаткам. Тонкий, трепетный, с трогательной кисточкой на конце, он слегка подрагивал, и это было так… так завлекательно и чудно, так изумительно прекрасно…

А потом она стремительно приблизилась ко мне – и сладкий дурман, источаемый ею, окончательно лишил меня всяческой воли к сопротивлению. Он лишил меня также и всяческих сомнений, и я испытал облегчение и блаженство. Странным образом мои мысли потекли совсем не в том направлении, что раньше: теперь мне казалось, что я выполняю важное дело, даря ей свое семя… Прикасаясь к ней, проникая в нее, я наполнялся благостным осознанием того, что вношу часть себя во что-то необычайно великое… Что это было – колдовство или природное свойство этих удивительных представительниц серой расы? Не знаю. Но мне было хорошо. Лаская ее, я ощущал себя сильным, могущественным, бессмертным… Да, краем сознания я понимал, что после, возможно, вернутся мои прежние мысли о том, что меня использовали, но сейчас мне было все равно… Она извивалась в моих объятиях, она сладко стонала; и я знал, что доставляю ей истинное удовольствие. Это было главным. А все остальное… В конце концов, почему бы мне и вправду не подарить ей ребенка? Ведь я же смогу видеться с ним?

Я что-то шептал ей в неистовстве страсти; она была упругой и податливой, гладкой, сильной. И вправду в ней было что-то от “самки”. Ее раскованность, ее непосредственность… Она ничем не сдерживала свой порыв страсти. Все то, что для нас, обычных людей, было покрыто пологом стыдливости, для нее было здоровым и естественным. Сливаясь с ней своим телом, я в мучительной неге осознавал, что никогда не будет у меня больше такой женщины… И мне хотелось удержать ее, эту сладкую Ватилу, хотелось сделать ее своей и познать ее не только с плотской стороны… И все это было так неисполнимо, так несбыточно, что наполняло мое сердце отчаянной, но в то же время светлой тоской, и я на пределе счастья проживал каждое мгновение близости с ней… Она стала для меня неизгладимо ярким впечатлением, перевернула мой мир. Практичная, деловитая Ватила… Она оказалась горячей, страстной, и для меня уже ничего не значили ее слова о “детеныше”, после нашего соития я просто не мог не чувствовать, что между нами есть все же нечто большее, чем просто передача “генетического материала”…

* * *

Командующий группой армий «Центр» – генерал-фельдмаршал Гюнтер фон Клюге;

Командующий 9-й армией – генерал-полковник Адольф Штраус;

Командующий 2-й армией – генерал-полковник Максимиллиан Вейхс;

И.О. командующего 4-й армией – генерал от пехоты Готхард Хайнрици;

Командующий 3-й панцергруппой – генерал-полковник Герман Гот.

– Итак, господа… – Новоиспеченный командующий группой армий «Центр» обвел внимательным взглядом командующих армиями. – Обстановка на настоящий день такова, что ОКХ и лично фюрер требуют от нас немедленного продолжения наступления, в то время как наступать мы не можем. Войска потрепаны после месяца непрерывных боев и нуждаются в пополнении людьми, техникой и боеприпасами. В то же время к войскам большевиков из глубины России непрерывным потоком подходят подкрепления. В ходе выполнения задач по плану «Барбаросса», при всех (несомненно, имеющихся) успехах, нам не удалось добиться главного – опередить большевистскую армию в развертывании и сорвать русским проведение мобилизации. Можно сказать, что в данном случае они отделались легким испугом; даже уже попавшая в окружение группировка смогла вырваться из двойных клещей, потеряв лишь половину личного состава и большую часть техники.

– Это полное дерьмо, – прямо по-солдатски высказался генерал Гот, – от моих роликов годными к бою осталась едва треть. Некоторые панцердивизии остались таковыми только на бумаге, ибо в их составе не имеется нынче ни одного панцера. Панцергренадер тоже убыло почти наполовину. Кто сказал, что большевики не умеют воевать? Черт побери! Они так грамотно отходят с рубежа на рубеж, устраивая засады и огрызаясь при малейшей возможности, что мы имеем с этой войны одни потери, а большевистские подвижные группы, не давая разгромить себя, постепенно отходят к основному рубежу обороны. При этом они без всякой жалости бросают свои подбитые и сломавшиеся панцеры устаревших образцов, всеми силами стараясь эвакуировать новейшую технику. А панцер «Клим Ворошилов», когда он исправен, в баках есть солярка, в башне снаряды, а внутри сидит опытный экипаж – это сущее исчадие ада, с которым не сравнятся панцеры французов и англичан.

– Вам, Герман, грех роптать, – тяжело вздохнул генерал Вейхс, – вы еще не сталкивались с самым страшным. Бедолагу Гудериана большевики при поддержке пришельцев и вовсе взяли в плен, предварительно вдребезги разгромив ядро его панцергруппы. Говорят, что в том районе отдельные немецкие солдаты, избежавшие смерти или плена, до сих пор выходят к нашим войскам из лесов, находясь в состоянии нервического шока. Уж такое сильное впечатление на них произвело оружие пришельцев и то, как русские панцеры ехали прямо по поверхности воды, будто по наведенным саперами переправам.

– Если бы не вмешательство этих самых пришельцев с небес, – проворчал генерал Штраус, то все могло пойти совсем по-иному…

– Ваши «если бы», дорогой Адольф, на хлеб не намажешь, – заметил фон Клюге. – В настоящий момент я только излагал реальность, которая дана нам в ощущениях. А она такова, как я сказал. Распоряжения фюрера гонят нас вперед – при том, что сломать большевистскую оборону у нас нет никакой возможности. Слишком велики потери в технике и живой силе, причем не только в боевых частях, но и в тыловых подразделениях. К тому же, железная дорога не будет действовать еще две-три недели, а шоссейные коммуникации находятся под постоянным воздействием бандитов. Из всего этого можно сделать вывод, что готовность к наступлению, при наличии поступления резервов и маршевых пополнений, у нас наступит не раньше чем через месяц, и это еще очень оптимистичная оценка. Что это означает, вы понимаете сами…

– Понимаем, – кивнул генерал Гот. – Теперь фюрер может приказать разорвать план «Барбаросса» на четвертушки, после чего отправить в сортир для употребления по прямому назначению. Больше ни на что эта бумага уже не годна.

– Вот именно, мой добрый Герман, – хмыкнул фельдмаршал фон Клюге, – если смотреть на перспективу в год-два, то войну можно считать уже проигранной. Русская армия сумела провести мобилизацию и перегруппировку, и, как докладывает разведка, с помощью пришельцев избавилась от дураков и предателей. Теперь, имея над вермахтом двойное или даже тройное превосходство, она вполне может потерпеть наши болезненные, но не смертельные удары с полгода или год, дожидаясь, пока войска наберутся опыта. Ну а потом со всеми нами случится то же, что случилось с армией Наполеона, когда он пытался покорить Россию. Наполеон с гвардией едва унес ноги, а его армия осталась гнить в русских лесах и болотах.

Немного помолчав, в полной тишине командующий группой армий «Центр» добавил:

– И тут, как назло, большевики взрывают милейшего фон Бока вместе со всем его штабом, и фюрер приказывает мне принимать после него дела. Не скажу, что это была приятная новость – и не только из-за того, что мне жаль беднягу Федора, а потому, что теперь именно мне отвечать перед фюрером за все то дерьмо, которое тут творят большевики и их покровители. Но сейчас это к делу не относится. Сейчас важно решить, что нам докладывать в Ставку командования сухопутных войск и самому фюреру, а также то, какие меры по исправлению ситуации мы должны предпринять, чтобы избежать, или хотя бы отложить, самое худшее.

– Оттянуть конец мы сможем, – каркнул со своего места генерал Хайнрици, – а вот избежать его – нет. Не нам, смертным, тягаться с силой, которая согнала с неба люфтваффе, будто стаю надоедливой мошкары. Но фюреру этого докладывать не надо, потому что тогда он пришлет сюда командовать своих остолопов из СС, которые и без вмешательства пришельцев проиграют русским все сражения. Фюреру и в Ставку ОКХ необходимо доложить, что для подготовки нового наступления необходим ровно месяц и что неподготовленное наступление может окончиться катастрофой.

– В нынешних условиях, – заметил генерал Вейхс, – катастрофой может закончиться даже подготовленное наступление. Ведь никто из нас ни в малейшей степени не знает, какие еще джокеры припрятаны в рукавах у пришельцев и насколько хорошо большевику успеют обучить свои войска. Если большевики сумеют окружить и разгромить оторвавшуюся от пехоты подвижную группировку (точно так же, как был разгромлен бедняга Гудериан) то нас ждет очередной эпический провал, который станет началом быстрого конца, который наступит уже в самом ближайшем будущем, а не через год и тем более не через два. Как такие вещи делаются, они уже знают, тактика отработана во время разгрома того же Гудериана и при обороне Минска. Пока одна группировка русских будет ожесточенно сражаться с нашими роликами в районе Смоленска, защищая важный транспортный узел, одно или несколько их подвижных мотопехотных кампфгрупп вклинятся между роликами Германа и нашей пехотой, перехватывая пути снабжения. Чтобы избежать такого исхода, наши ролики должны либо плестись со скоростью пехоты, утрачивая все свои преимущества, либо пехота не должна отставать подвижных соединений, что невозможно в принципе. К тому же не забывайте, что, имея дело с пришельцами, мы попадаем в ситуацию, когда они, а значит, и большевики, знают о нас почти все, а мы о них почти ничего. В такой ситуации, при наличии у противника резервов и инициативного командующего, любое наступление на Восточном фронте выглядит как неоправданная авантюра.

– У определенных кругов, господа, – сказал фельдмаршал фон Клюге, понизив голос, – имеется веское подозрение, что ефрейтор, напуганный перспективой гибели всего своего любимого детища, решил повернуть войну так, чтобы в ее яростной бойне погиб весь немецкий народ до последнего человека. В Берлине говорят, что после того ужасного авианалета на Вильгельмштрассе пришельцы предъявили ему ультиматум. Или безоговорочная капитуляция с безусловным помилованием тех, кто не замешан в преднамеренных убийствах и истязаниях мирного населения, или война на уничтожение до последнего немецкого солдата. Есть подозрение, что он выбрал войну по второму варианту, решив воевать не до последнего солдата, а до последнего немца вообще…

– Это точно, Гюнтер? – так же тихо спросил генерал-полковник Штраус.

– Когда речь идет о ефрейторе, – ответил фон Клюге, – то нельзя ни в чем быть уверенным точно. Его же постоянно посещают разные озарения, которые в итоге оказываются бредовыми идеями. Нет, Боже упаси – я, конечно, не сторонник большевизма, но идея общепланетной империи, в которой немцы займут хотя бы второе место после русских, кажется мне вполне привлекательной.

– А как же Сталин и его большевики? – с едким сарказмом прокомментировал генерал Хайнрици, – неужели они допустят, чтобы мы заключили с пришельцами какое-то отдельное соглашение, и не потребуют от них нашего полного уничтожения?

– Знаете ли, Готхард, – с некоторой задумчивостью вместо фельдмаршала фон Клюге ответил генерал Максимилиан Вейхс, – есть обоснованные подозрения, что господин Сталин тоже капитулировал перед пришельцами ради получения помощи против нашего вторжения, только эта капитуляция была неявной и обставленной максимальным количеством реверансов, щадящих самолюбие этого горского дикаря. С кем пришельцы гарантированно не будут иметь дело – так это с теми из нас, кто запятнал себя репрессиями против мирного русского населения.

– Максимиллиан, – с интересом спросил генерал Штраус, – неужели вы слушаете агитационные передачи пришельцев?

– У меня на это нет времени, – хмыкнул фон Вейхс, – и я поручил это своему адъютанту, чтобы он прослушивал все это и, отжав из этих выступлений воду, готовил для меня сухие тезисы имперской программы. В результате мой Курт стал фанатичным имперцем, а я понял, что тут есть над чем работать. Пришельцы-имперцы не предают никого сами и истово ненавидят предателей, кого-бы они не предали. Поэтому, если мы заключим с ними соглашение, то можем быть полностью уверены в том, что оно будет выполнено буква в букву до последней запятой. И по тем же основаниям мы не можем надеяться, что они предадут русских, сделав нас главными своими партнерами. Такое решительно невозможно. Я собираю сведения о пришельцах еще с тех времен, когда моя армия проходила через те места, где они вместе с большевиками громили беднягу Гудериана. И чем больше у меня информации, тем сильнее я убеждаюсь, что ради спасения Германии от всеобщего уничтожения нам с вами требуется срочно сменить флаг, пока ефрейтор и его камарилья не оставили от нашего фатерлянда выжженную пустыню…

– Значит, так, господа генералы, – сухо произнес фельдмаршал фон Клюге, – ничто из сказанного сегодня между нами не должно выйти за пределы этого круга. При малейшей утечке информации нас ждет не отставка, как беднягу Людвига^[71], а виселица в тюрьме Моабит по обвинению в государственной измене. Все остальное я возьму на себя. Будьте уверены, что если тут возможно что-либо сделать, то мы обязательно это сделаем.

Конец.