Погоняя верного мертвого скакуна, Артас вновь мчался в сторону Андорала.

«Какова ирония судьбы», – удивлялся он. Ему, собственной рукой сразившему некроманта Кел’Тузада, теперь поручено воскресить его!

Ледяная Скорбь продолжала нашептывать, советовать, ободрять, хотя в уверениях меча – или Короля-лича, как он желал называться – Артас вовсе не нуждался. Все было ясно и без них. Пути назад больше не было. Желания вернуться к прошлой жизни – тоже.

После падения столицы он отправился в поход – можно сказать, в паломничество паладина тьмы. Странствуя вдоль и поперек своих земель, он вел новых подданных из города в город и спускал их на жителей. Кел’Тузад называл их Плетью, и Артас счел, что это название подходит им как нельзя лучше. Орудие самобичевания, плеть, к коей порой прибегают самые ярые из жрецов, предназначена для очищения от скверны, а его Плеть очистит землю от живых. Сам он словно бы принадлежал к обоим мирам разом, однако ласковый шепот Короля-лича в голове называл его рыцарем смерти, а утратившие цвет кожа, волосы и глаза, похоже, означали, что это – не просто титул. Впрочем, наверняка Артас этого не знал, да и знать не хотел. Король-лич ему благоволил, Плеть ему повиновалась, а он, как это ни странно, как ни невероятно, проникся к ней искренней заботой.

Теперь Король-лич передавал ему приказания через одного из своих сержантов, через Повелителя Ужаса, почти неотличимого с виду от Мал’Ганиса. Снова ирония судьбы… однако и это Артаса ничуть не огорчало.

– Я, как и Мал’Ганис, Повелитель Ужаса. Но я тебе не враг, – заверил его Тихондрий, скривив губы в улыбке, больше похожей на презрительную усмешку. – Сказать откровенно, я пришел тебя поздравить. Убив собственного отца и отдав эти земли Плети, ты прошел первое испытание. Король-лич доволен твоим… рвением.

Услышав это, Артас пришел в восторг, но в то же время его сердце защемило от боли.

– Да, – сказал он, стараясь, чтоб голос его не дрогнул перед лицом демона. – Во имя него я проклял всё и всех, кого любил, и все же не чувствую ни раскаяния, ни жалости, ни стыда.

Тут в самой глубине его души вновь прозвучал шепот, но этот голос принадлежал вовсе не Ледяной Скорби: «Лжешь».

Но Артас не дал этому чувству воли. Этот голос следовало заставить умолкнуть во что бы то ни стало. Позволишь себе смягчиться – мягкость в душе разрастется, наберет силу и пожрет тебя изнутри, точно гангрена.

Похоже, Тихондрий ничего не заметил.

– Рунический меч, что ты носишь теперь, был выкован моим Королем в давние-давние времена, – сказал он, указывая на Ледяную Скорбь. – Король-лич даровал ему власть похищать души. Твоя – его первая добыча.

Тут Артаса охватили самые противоречивые чувства. Опустив взгляд, он уставился на легендарный клинок. «Похищать…» Вряд ли Тихондрий употребил это слово случайно. Потребуй Король-лич душу Артаса в обмен на спасение его народа, он, Артас, согласился бы без колебаний. Но нет, Король-лич ничего не требовал, ни о чем не просил – Артас просто взял меч в руки. Теперь душа его здесь, заперта внутри мерцающего клинка, так близко, что принц (вернее, уже король) почти – почти мог до нее дотянуться. А получил ли он, чего хотел? Спасен ли его народ?

А так ли уж это важно?

Между тем Тихондрий пристально наблюдал за ним.

– Значит, обойдусь без нее, – легко, беззаботно сказал Артас. – Какова будет воля Короля-лича?

Как выяснилось, на сей раз Король-лич повелел ему возглавить остатки Культа Проклятого и заручиться их помощью в более серьезном предприятии – в поисках и возвращении останков Кел’Тузада.

По словам Тихондрия, останки некроманта лежали смрадной грудой гниющей плоти там же, где были брошены – в Андорале. В том самом городе, откуда по северным землям развозили зачумленное зерно. Вспомнив о ярости, с которой он бросился в бой с Кел’Тузадом, Артас отметил, что от нее не осталось и следа. При мысли об этом на его бледных губах мелькнула улыбка. В самом деле: ну не смешно ли?..

Дома, некогда полыхавшие неугасимым огнем, превратились в груды обугленных бревен. Пожалуй, здесь не должно оказаться никого, кроме нежити… однако…

Нахмурившись, Артас натянул поводья. Столь же послушный в посмертии, как и при жизни, Непобедимый остановился. Вдали, среди развалин, виднелись фигуры людей. В неярком свете ненастного дня блеснули…

– Латы, – проговорил Артас.

Границы кладбища окружали люди в латах. Один из них нес караул возле небольшого могильного холма. Артас сощурился, пригляделся и изумленно поднял бровь. Не просто живые, не просто воины – паладины! И Артас прекрасно понимал, ради чего они здесь. Очевидно, Кел’Тузад привлек к себе немалый интерес…

Да, но ведь он распустил орден! На свете не должно остаться никаких паладинов, не говоря уж о тех, что собрались здесь!

В голове вновь зазвучал шепот Ледяной Скорби: меч проголодался. Обнажив всесильное оружие, Артас высоко поднял клинок – пусть крохотное войско сопровождающих его послушников увидит рунический меч и воодушевится – и устремился в атаку. Непобедимый рванулся вперед.

При виде мчащегося к ним Артаса на лицах стражей кладбища отразилось изумление и ужас. Бились они достойно, но с самого начала сознавали всю тщетность своих стараний – это было явственно видно по их глазам.

Вырвав клинок из тела очередного противника, он почувствовал радостный трепет меча, завладевшего очередной душой, и тут сзади раздался голос:

– Артас!

Голос казался знакомым, однако кому же он мог принадлежать? Не в силах припомнить, где мог его слышать, Артас обернулся.

Говоривший оказался высок и внушителен с виду. Шлем он снял, и его густая, пышная борода тут же напомнила Артасу, кто это.

– Гавинрад? – с удивлением сказал он. – Давненько не виделись.

– И век бы тебя не видать. Где молот, которым мы одарили тебя? – резко, едва ли не с яростью процедил Гавинрад. – Оружие паладина. Оружие чести.

Вот теперь Артас вспомнил: да, Гавинрад и был тем, кто положил молот к его ногам. Каким же чистым, ясным, простым все выглядело в тот день…

– Теперь у меня есть оружие получше, – ответил Артас, поднимая Ледяную Скорбь.

Казалось, меч в руке задрожал от нетерпения, но вдруг Артасу пришла в голову шальная мысль, и он решил не отказывать себе в мелкой прихоти.

– Позволь мне пройти, брат, – неожиданно мягко сказал он. – Я пришел всего-навсего забрать кое-какие старые кости. Ради того самого дня, ради ордена, к которому принадлежали мы оба, тебе не причинят никакого вреда – только не стой на пути.

Густые брови Гавинрада сошлись на переносице, и старый паладин с отвращением плюнул в сторону Артаса.

– Поверить не могу, что мы могли назвать тебя братом! А отчего Утер вообще за тебя поручился – просто не в силах понять. Твое предательство разбило его сердце, мальчишка! Он, не задумываясь, отдал бы за тебя жизнь, и вот чем отплатил ты за его преданность? Я знал, что избалованному принцу в нашем ордене не место! Ты превратил Серебряную Длань в посмешище!

Ярость вскипела в груди так быстро, да с такой силой, что Артас едва не задохнулся. Да как он смеет?! Артас – рыцарь смерти, рука самого Короля-лича! Жизнь, смерть, посмертие – все в его власти, а Гавинрад плюет на предложенную им пощаду!

– Нет, брат мой, – негромко скрипнув зубами, прорычал он. – Вот когда я сражу тебя, подниму твое тело из мертвых и заставлю плясать под свою дудку – вот тогда, Гавинрад, Серебряная Длань и превратится в посмешище.

С этими словами он ухмыльнулся и издевательски поманил паладина к себе. Нежить с сектантами молча ждали поодаль.

Нет, Гавинрад не бросился в бой без оглядки. Взяв себя в руки, он начал молиться Свету, который его не спасет. «Что ж, – думал Артас, – пусть закончит молитву. Пусть его оружие засияет, как сиял когда-то мой молот». Он знал: крепко сжатая в руке Ледяная Скорбь и сила Короля-лича, переполняющая то ли мертвое, то ли не мертвое тело, не оставят Гавинраду ни единого шанса.

Так оно и вышло. Паладин бился изо всех сил, но сил его оказалось мало. Артас немного поиграл с ним, потянул время, а когда боль, причиненная словами Гавинрада, поутихла, расправился с бывшим братом по оружию одним могучим, неотразимым ударом. Безжизненное тело Гавинрада рухнуло наземь. Чувствуя, как жадно Ледяная Скорбь поглощает, уничтожает без остатка еще одну живую душу, Артас едва заметно вздрогнул, и, вопреки обещанию, данному поверженному врагу, позволил ему остаться мертвым.

Небрежным кивком он приказал слугам приступать к поискам останков Кел’Тузада. После того памятного боя поверженный некромант был оставлен гнить там, где пал, однако кто-то – несомненно, его преданные последователи – позаботились перенести тело в небольшой склеп. Повинуясь приказу, послушники Культа Проклятого отыскали склеп, не без труда сдвинули с него каменную крышку и живо извлекли наружу оказавшийся под нею гроб.

С легкой усмешкой Артас ткнул гроб носком сапога.

– Поехали, некромант, – насмешливо сказал он, глядя, как гроб вдвигают в повозку, с чьей-то легкой руки прозванную «мясным фургоном». – Ты снова нужен тем силам, которым служил при жизни.

«Я же говорил: в конечном счете моя смерть ничего не изменит».

Артас вздрогнул. Да, к голосам в голове он уже попривык: при помощи Ледяной Скорби Король-лич постоянно нашептывал ему что-нибудь, однако это… это было нечто иное. И голос оказался знакомым: Артас уже слышал его, только тогда он звучал не заговорщически-доверительно, но надменно, с издевкой.

Кел’Тузад?

– Что за?.. Неужто я начал слышать призраков?

И не только слышать – видеть! Если не всех на свете, то, по крайней мере, одного. Прямо на глазах в воздухе медленно возникла полупрозрачная фигура Кел’Тузада. Глаза его превратились в темные впадины, однако ошибки быть не могло: это он.

Призрачные губы скривились в понимающей улыбке.

«Да, я не ошибся в тебе, принц Артас».

– Долго же ты с этим мешкал, – раздался, словно из ниоткуда, рокочущий бас Тихондрия.

Призрак, если он вправду был, мигом исчез.

Артас был потрясен. Уж не почудилось ли? Что, если он, вслед за душой, начал терять и разум?

Однако Тихондрий ничего не заметил. Сдвинув с гроба крышку, он с отвращением взглянул на труп Кел’Тузада, почти целиком обратившийся в тошнотворное гниющее месиво. Вонь оказалась ужасной, однако не столь нестерпимой, как можно было ожидать. А ведь с того дня, когда Артас поразил некроманта молотом и видел, как павший в мгновение ока истлел, прошла словно бы целая жизнь…

– Останки сгнили дотла, – продолжал Тихондрий. – И путешествия в Кель’Талас не переживут ни за что.

– В Кель’Талас? – переспросил Артас, пользуясь возможностью отвлечься от мыслей.

Кель’Талас… Золотая страна эльфов…

– Да. Только энергии Солнечного Колодца, источника силы высших эльфов, могут вернуть Кел’Тузада к жизни, – сказал Повелитель Ужаса, нахмурясь сильнее прежнего. – А труп разлагается с каждой минутой. Поэтому ты должен отнять у паладинов весьма необычную, чудесную погребальную урну. Сейчас они несут ее сюда. Помести в нее останки некроманта, и он доберется до Кель’Таласа невредимым.

Повелитель Ужаса усмехнулся. Веселился он явно неспроста. Артас открыл было рот, чтоб расспросить его поподробнее, но в последний миг решил промолчать. Тихондрий все равно ничего не скажет, а посему он только пожал плечами, вскочил на Непобедимого и поехал, куда было сказано.

Демон мрачно захохотал ему вслед.

Тихондрий оказался прав. Вдоль дороги, ведущей к руинам города, двигалась пешком небольшая похоронная процессия. Хоронили воина или кого-то из высшей знати – это Артас понял с первого же взгляда. Навстречу, колонной по одному, шагали в ногу несколько человек в доспехах, а шедший в середине нес что-то в могучих руках. Блеклое солнце играло на его латах и на нелегкой ноше – на той самой урне, о которой говорил Тихондрий, и Артас внезапно понял, чему усмехался демон.

Знакомая осанка, неповторимый латный доспех… При виде всего этого руки на рукояти Ледяной Скорби дрогнули, слегка ослабили хватку, но Артас прогнал мириады встрепенувшихся в сердце тревог и печалей прочь и приказал своим людям приблизиться.

Процессия, хоть и состояла из выдающихся воинов, была невелика, и окружить ее оказалось проще простого. Воины обнажили оружие, но не бросились в бой, а повернулись к тому, кто нес урну, в ожидании приказаний. При виде бывшего ученика Утер – ну да, а кто же еще? – не проявил ни волнения, ни страха. Лицо его ничуть не изменилось – разве что морщин со времени последней встречи заметно прибавилось, однако в глазах полыхал неукротимый огонь праведного гнева.

– Пес возвращается на свою блевотину, – сказал Утер. – Я молился о том, чтоб ты не являлся сюда, но, вижу, впустую.

Голос его прозвучал резко, словно щелчок кнута. Артас слегка поежился.

– Я – что фальшивый медяк, – грубовато ответил он. – Возвращаюсь да возвращаюсь, хочешь ты этого или нет. А ты, я вижу, все еще называешь себя паладином, хотя орден ваш мною распущен?

На это Утер от души рассмеялся, но в смехе его слышалась горечь.

– Как будто ты в силах так запросто взять да распустить его! Я подчиняюсь только Свету, мальчик мой. Как и ты… когда-то.

Свет… Артас еще не забыл его. Сердце затрепетало в груди, руки на миг – всего лишь на миг – опустили меч. Но в голове вновь зазвучал шепот, напомнивший, какие силы теперь в его власти, особо подчеркнувший, что путь Света не привел его к желанной цели, и пальцы Артаса снова крепко стиснули Ледяную Скорбь.

– Когда-то я много чего делал, – парировал он. – Но времена меняются.

– Твой отец правил этой страной пятьдесят лет, а ты пустил все прахом в считаные дни. Сеять гибель и разрушения – дело несложное, так?

– Все это очень трогательно, Утер, но у меня нет времени предаваться приятным воспоминаниям. Я пришел за этой урной. Отдай ее мне, и я обещаю тебе быструю смерть.

Нет, этому пощады не будет. Даже если – особенно, если! – начнет умолять о ней. Слишком уж многое связывало их в прошлом. Слишком уж много… чувств пробуждали воспоминания.

Тут на лице Утера впервые отразилось что-либо кроме гнева. Теперь он взирал на Артаса с неподдельным ужасом.

– Артас, в этой урне – прах твоего отца! Что ты задумал? Помочиться на него напоследок, прежде чем обречешь королевство на гибель?

Артаса словно поразило молнией.

Отец…

– Что там, внутри, я не знал, – пробормотал он, обращаясь не столько к Утеру, сколько к себе самому.

Так вот в чем причина! Вот чему усмехался Повелитель Ужаса, передавая Артасу указания: уж он-то, несомненно, знал, что внутри! Когда же конец всем этим испытаниям? Сможет ли Артас выйти на бой с собственным же наставником, сможет ли осквернить прах отца… Артасу это порядком надоело. Обуздав злость, он спешился, обнажил Ледяную Скорбь и продолжал:

– Впрочем, это неважно. Так ли, иначе, а то, за чем пришел, я получу.

Шепот Ледяной Скорби едва ли не гудел в голове, рукоять едва не дрожала в руках. Мечу не терпелось в сражение, и Артас принял боевую стойку. Утер смерил его взглядом и тоже медленно поднял оружие, засветившееся, замерцавшее на фоне хмурого неба.

– Я не хотел этому верить, – хрипло сказал он, и Артас с ужасом понял, что глаза Утера полны слез. – Когда ты был мал и себялюбив, я называл это детскими слабостями. Когда ты упорно настаивал на своей правоте, я списывал все на юношеское нежелание оставаться в тени отца. И даже после Стратхольма – да простит меня Свет, даже тогда – я молился о том, чтобы ты нашел в себе силы, чтобы сумел сам осознать неправедность избранного пути… Я не мог восстать против сына своего сеньора.

Оба напружинились, медленно двинулись по кругу, не сводя друг с друга глаз.

– Но теперь можешь, – улыбнувшись одними губами, заметил Артас.

– Таково мое последнее обещание, данное твоему отцу. Моему другу. Я обещал позаботиться о том, чтобы с его останками обошлись как до2лжно – пусть даже он, безоружный, был вероломно убит собственным сыном.

– Что ж, это обещание будет стоить тебе жизни.

– Возможно, – по-видимому, нимало о том не жалея, согласился Утер. – Уж лучше умереть, не нарушив данного слова, чем жить, сдавшись тебе на милость. Я рад, что Теренас мертв и не видит, во что ты превратился.

Замечание оказалось… обидным. Неожиданно обидным. Охваченный противоречивыми чувствами, Артас остановился, и Утер, неизменный победитель в их учебных схватках, воспользовавшись заминкой противника, рванулся вперед.

– Во имя Света! – воскликнул он, вскинув молот над головой и изо всех сил обрушив его на Артаса.

Удар сияющего оружия был так могуч и быстр, что молот свистнул, рассекая воздух, и Артас едва успел отскочить. Лицо Утера сделалось спокойным, сосредоточенным, неумолимым. Он почитал своим долгом убить изменника-принца и остановить наступление зла.

Однако и Артас почитал своим долгом убить бывшего наставника. Он должен был убить свое прошлое… всё, без остатка. Иначе оно до скончания века будет манить к себе, суля обманчиво-радужные надежды на сострадание и всепрощение. С бессвязным криком Артас взмахнул Ледяной Скорбью и тоже нанес удар.

Утер остановил клинок вовремя поднятым молотом. Сойдясь лицом к лицу, дрожа от натуги, оба бойца напрягли мускулы, поднажали, и Утер, крякнув, оттолкнул Артаса назад. Юноша покачнулся, а Утер, развивая успех, бросился за ним. Лицо паладина оставалось спокойным, однако глаза его сверкали огнем непримиримого гнева, а бился он так, точно победа его была неизбежна. Уверенность Утера потрясла Артаса до глубины души. Его удары тоже были сильны, но бил он, скорее, наугад. Прежде ему никогда не удавалось выйти из схватки с Утером победителем…

– Здесь все и кончится, мальчик мой! – звонко воскликнул Утер.

Внезапно, к ужасу Артаса, фигура паладина окуталась ослепительным ореолом. Не только молот – все тело его засияло с ног до головы, словно сам он и был оружием – истинным оружием Света, что нанесет Артасу последний удар.

– Да свершится же правый суд Света!

Молот рухнул вниз, угодив Артасу точно в грудь и разом выбив из легких весь воздух. Спас его только доспех, да и тот смялся, не устояв под ударом сияющего молота в руках светоносного праведника. Не в силах вздохнуть, не в силах подняться, Артас растянулся на земле. Все тело пронзила острая боль, выбитая из рук Ледяная Скорбь отлетела в сторону. Свет… Он отвернулся от Света, предал его, и вот Свет карает отступника рукою Утера Светоносного, величайшего из своих паладинов, осияв старого наставника Артаса благодатью своей чистоты.

Окруживший Утера ореол засиял еще ярче, заставив Артаса сморщиться от боли. Свет жег глаза, опалял душу. Отрекшись от Света, Артас ужасно, жестоко ошибся, и вот все его милосердие и любовь обратились в это сверкающее неумолимое существо. Глядя вверх, в ослепительно-белые огни глаз Утера, глазами, полными слез, он ждал смертельного удара.

Дотянулся ли он до оружия, сам того не сознавая, или Ледяная Скорбь по собственной воле прыгнула ему в руку? В тот миг в голове царил полный хаос, и этого Артас так и не понял. Ясно было одно: внезапно его пальцы сомкнулись на рукояти Ледяной Скорби, а в голове вновь зазвучал ее голос: «У всякого Света есть своя тень, у каждого дня есть своя ночь, и самое светлое, яркое пламя свечи можно задуть, погасить… как и самую светлую, яркую жизнь».

Жадный глубокий вдох наполнил легкие воздухом, и Свет, озаривший Утера, на миг померк. В следующее мгновение Утер вскинул молот, готовясь нанести последний удар.

Но Артаса на прежнем месте не оказалось.

Если могучего гиганта Утера можно было сравнить с медведем, то Артас был тигром – сильным, гибким и быстрым. Молот, под стать хозяину крепкий и осиянный Светом, не отличался скоростью, а посему не отличалась скоростью и Утерова манера боя. А вот Ледяная Скорбь, хоть и являл собою огромный двуручный рунический меч, казалось, умел биться сам по себе.

Больше уж Артас не колебался. Он снова двинулся вперед и начал драться всерьез, не давая Утеру Светоносному ни пощады, ни роздыха, ни времени на новый замах для сокрушительного удара. Глаза Утера округлились от изумления, затем решительно сузились, но ослепительно яркий Свет, исходивший от его мощной фигуры, угасал, мерк с каждой прошедшей секундой.

Мерк перед силой, дарованной Артасу Королем-личом.

Между тем Ледяная Скорбь снова и снова попадала в цель. Вот сияющее навершие молота, вот его рукоять, а вот и плечо Утера – та самая узкая щель меж горжетом и наплечником.

Клинок глубоко впился в тело. Утер глухо застонал, пошатнулся, попятился назад. Из раны брызнула кровь, но Ледяной Скорби этого было мало. Решив утолить ее жажду сполна, Артас ускорил натиск.

Ветер играл его длинными, добела выцветшими волосами, из горла рвался звериный рык. Клинок едва не рассек предплечье Утера, и огромный сияющий молот выпал из обессилевших пальцев. Второй удар оставил в латном нагруднике глубокую вмятину, а третий, нанесенный в то же самое место, пробил доспех и рассек плоть. В воздухе закружились, затрепетали, падая на припорошенную снегом землю, клочья гербовой накидки – синей с золотом, цветов Альянса, за который некогда бился старый паладин. Утер Светоносный тяжело рухнул на колени и поднял взгляд. Изо рта его, пачкая бороду, струилась кровь, дышал он с великим трудом, но, судя по выражению лица, сдаваться даже не думал.

– Искренне надеюсь, что тебя, Артас, ждет особое, личное место в аду.

Утер закашлялся, роняя с губ хлопья кровавой пены.

– Этого, Утер, нам никогда не узнать, – холодно откликнулся Артас, поднимая Ледяную Скорбь для последнего удара. Казалось, меч поет, предвкушая поживу. – Я собираюсь жить вечно.

Рунический меч устремился вниз, вошел в глотку Утера, навсегда оборвав его дерзкие речи, легко проник сквозь грудь и насквозь пронзил сердце. Смерть паладина оказалась почти мгновенной. Выдернув меч из раны, Артас отступил назад. Все тело его дрожало – но это, конечно же, лишь от восторга и облегчения.

Опустившись на колено, он поднял урну, с минуту подержал ее в руках, неторопливо сорвал печать и перевернул сосуд кверху дном. Прах короля Теренаса посыпался под ноги, на заснеженную землю, точно серый дождь, точно зачумленная мука. Но вдруг ветер переменился, и невесомый прах – все, что осталось от великого короля, – словно живой, взвился в воздух и закружился вихрем, осыпая рыцаря смерти с головы до ног. Не ожидавший этого, Артас вздрогнул, подался назад и машинально вскинул руки, прикрывая лицо. Оброненная урна с глухим стуком покатилась по земле. Артас поспешно зажмурил глаза и отвернулся, но поперхнулся едким пеплом и неудержимо закашлялся. Охваченный паникой, даже не сняв латных рукавиц, он принялся лихорадочно утирать лицо, стряхивать с кожи мелкую пыль, запорошившую рот и нос. Из глаз градом хлынули слезы, желудок скрутило судорогой, на миг к горлу подступила тошнота.

Откашлявшись, Артас сплюнул, сделал глубокий вдох, заставил себя успокоиться и, вновь бесстрастный, собранный, поднялся на ноги. Под натиском его воли все мыслимые чувства отступили так далеко, что он и сам позабыл о них. Подобрав урну, он с непроницаемым лицом вернулся к фургону со смрадными, едва не растекающимися лужей останками Кел’Тузада и сунул добычу в руки одному из воинов Плети.

– Некроманта поместить сюда, – приказал он, усаживаясь на Непобедимого.

Впереди его ждал Кель’Талас.