ГЛАВА 3
Утро началось с ругательств Иветты. Госпожа врачевательница обнаружила, что фьорды понятия не имеют о том, что такое кофе. Ругалась Иветта со вкусом и выдумкой, я даже заслушалась.
— Почему меня не предупредили? — возмущалась она. — Нельзя утаивать от бедных переселенок столь весомое обстоятельство! Может, оно повлияло бы на мое решение! Неслыханно! Нет кофе!
— А еще автомобилей, смога, телевизоров, глобальной сети и прочих достижений прогресса, — я шагнула в кухоньку, на ходу поправляя платье. Чтобы его надеть, пришлось с непривычки потрудиться. — Бросьте, Иветта, здесь очень вкусный травяной чай.
— Могу налить вам настой бодрянки из Дьярвеншила, — предложила взволнованная Дэгни. Похоже, возмущение чужачки ее изрядно напугало. — Она ужасна, но я слышала, что сама Оливия-хёгг любит этот напиток!
— Оливия? — встрепенулась Иветта. — Оливия Орвей? Мечтаю познакомиться с этой женщиной! Я читала ее работы по антропологии! Она тоже проживает в Варисфольде? Неси скорее эту бодрянку!
— Оливия-хегг живет со Сверр-хёггогм в Нероальдафе. Он — риар, — совершенно непонятно пояснила Дэгни.
— Ильхи, риары, хёгги, у меня скоро голова взорвется, — пожаловалась Иветта, хотя я могла бы поклясться, что ее причитания безосновательны. Комиссия по переселению предупреждала, что наши с фьордами языки совпадают на семьдесят процентов. Оставшиеся тридцать придется освоить на месте. К тому же, даже понятные слова здесь порой произносило неясно, растягивая или, напротив, сокращая звуки.
Что ж, к этому нам тоже предстоит привыкнуть.
Дэгни поставила на стол кружку черного, как деготь, напитка, глянула с испугом. И выпучила глаза, когда Иветта сделала глоток, а потом блаженно улыбнулась.
— Прекрасно! Просто прекрасно! Не кофе, но весьма, весьма недурно! Попробуете, Энни?
— Чай гораздо полезнее, — покачала я головой. И не стала добавлять, что бабушка всячески не одобряла употребление кофе и меня вырастила с осознанием, что он вреден.
— Да, вы совершенно себя не знаете, милая девочка, — пробормотала Иветта.
Не успели мы насладиться вкуснейшими пирогами с мясом или ягодами, как пожаловали гостьи — родственницы моего жениха. Две сестры — юные девы, похожие как близнецы, а с ними седовласая, прямая как палка, старуха. На каждой красовалось платье ниже колен и тяжелый меховой плащ. Волосы девы фьордов заплетали в несколько кос и связывали за спиной либо укладывали на голове. Признаться, это выглядело красиво. Я понадеялась, что вскоре тоже освою такую прическу взамен своего привычного кудрявого каштанового хвоста.
Следом за девами внесли сундуки. Наряды — пояснили нам прибывшие.
Имен я не запомнила, потому что старшая гостья при виде нас всплеснула руками и возмутилась:
— Поглоти меня Хеллехёгг! Живо одеваться! Скоро ведь обряд!
Я благоразумно сбежала в купальню, а когда вернулась в комнаты, застала там изумленную Иветту. Та рассматривала наряд с таким непередаваемым выражением на лице, что я чуть не рассмеялась.
— Варварство, ну какое же варварство, — бормотала пораженная врачевательница.
Я согласно кивнула, не в силах оторвать взгляда от расшитого платья, которое держали гостьи. Совершенное, невероятное, сногсшибательное варварство! И такое красивое, что дрогнула даже деревяшка, что служит Иветте сердцем. Ну а мое и вовсе — стучало и колотилось, норовя выскочить из грудной клетки.
Наряды были из белого шелка, значит, и здесь, на фьордах, этот цвет считался символом невинности и чистоты. По скользкой ткани плелись узоры — вышивка, камни, золотые и красные нити, и все это складываюсь в дивные картины. Вот на многослойном подоле видны вершины заснеженных гор, вот непроходимые леса, а вот скользят в вышине странные и пугающие силуэты, то ли гигантских птиц, то ли… драконов? Я присмотрелась. И точно! На наряде нареченной образ чудовища был вышит многократно. Да и при выходе из Тумана нас встречали статуи с этим изображением. А с пристани я видела распахнутые каменные крылья других изваяний. Похоже, фьорды чтят этих древних монстров? Или считают, что изображение такого чудовища отпугнет реальных врагов? Диких зверей или захватчиков?
Вероятно, так.
— Обрядное платье по нашим обычаям каждая невеста расшивает сама, — проскрежетала старуха. — Но чужачке мы решили помочь. Вряд ли твоя затуманная Конфедерация научила столь тонкому искусству!
В выцветших голубых глазах мелькнуло недовольство, и я тайком вздохнула. Старуха оказалась моей будущей свекровью. И, похоже, она совсем не рада гостье из-за Тумана.
Мечта о тихом домике с мужем и ребятишками подернулась легкой ряской тревоги. Но тут девы ожили, затеребили меня, требуя скорее одеваться. Я выбралась из своего шерстяного платья, слегка смущаясь. Оголяться при посторонних я не люблю — стесняюсь своих пышных форм. Бабушка утверждала, что девушка должна быть хрупкой, как тростинка, отличаться равнодушием к еде, прямыми светлыми волосами, тонкими чертами лица, грацией, вежливой улыбкой в любой ситуации, изяществом манер и мыслей. Именно такой она и была. И дочь ее, моя покойная матушка, была такой, и кузина Розалинда, и все остальные женщины нашей семьи. Легкие, изящные, отмеченные чудесной русалочьей бледностью, томностью взгляда и плавностью движений. Все, кроме меня. Бабушка говорила, что я пошла в отца. В непутевого и случайного мужчину, непонятно как случившегося в правильной жизни матушки. Мужчина исчез так же, как и появился — внезапно. А я вот осталась. И выросла катастрофически непохожей на девушку из семейства Вилсон. На моей голове всегда был беспорядок буйных, каштановых с рыжинкой кудрей, изящество и грация сдались под натиском неуклюжести, на носу рассыпались совершенно простецкие веснушки, а пальцы оказались лишены музыкальной тонкости. У меня не было великолепного слуха и голоса бабушки — знаменитой оперной певицы, мне не передался мамин талант пианистки, не досталось вкуса и стиля тетушек-художниц. А еще у меня был возмутительно хороший аппетит и… очки. И, к сожалению, они не делали мой образ более одухотворенным, напротив — беспощадно упрощали.
Я была обыкновенной. И совершенно неподходящей династии известной фамилии, что так гордилась талантами своих женщин. Ведь Вилсоны были известны на весь мир. С самого детства меня таскали по всевозможным урокам и учителям, надеясь отыскать в золе по имени «Эннис Вилсон» хоть крупицу одаренности. Но, увы. Мне просто не досталось ни одного таланта. На уроках музыки я зевала, от моего пения учителя бледнели и хватались за сердце, мольберт действовал на меня усыпляюще, а танцы не стоило и начинать — не с моей неуклюжестью. И это свое несоответствие одаренной и одухотворенной семье я ощущала так остро, что как только достигла двадцати лет — возраста, разрешенного для переселения, — подала заявку. Свое решение я скрывала до последнего, справедливо полагая, что бабушка запрет меня в родовом доме и не позволит сбежать за Туман. Ну, или у нее просто случится сердечный приступ.
Возможно, именно так и произошло.
Мысль о бабушке и родственниках снова кольнула сердце иголкой. Во рту стало горько. Но я сжала зубы, заставляя себя не думать о прошлом. Назад пути нет, выбор сделан.
Вот только взамен моих родственников я, кажется, рискую обрести чужих. А ведь об этом я даже не подумала. Мир за Туманом виделся мне лишь в радужных красках!
— Долго ты глазеть будешь, чужанская дева? — окликнула старуха. — Надевай скорее! Не будет Гудрет ждать до весны, замешкаешься — другую невесту найдет! Он ильх видный!
Девы-сестры засмеялись, Иветта нахмурилась. А я лишь молча сняла сорочку и скользнула в шелк. Вокруг меня закружил вихрь чужих рук и лиц, девы поправляли складки, оглаживали подол, завязывали широкий красный пояс и накрывали плечи тончайшим золотым кружевом. Поверх алого пояса лег еще один — из золотых колец, и я ахнула, увидев эту драгоценность. Мои волосы смазали чем-то остро пахнувшим и споро заплели, глаза подвели темной краской, а губы — красной. А голову накрыли расшитым покровом.
Когда девы отступили, я осторожно повернулась к зеркалу. Стекло, кстати, тоже было изумительным — словно и не стекло вовсе, а кусок льда, почему-то не тающего в теплом доме. И отражение в его глубине казалось немного волшебным, словно зазеркалье показывало иную реальность.
И точно не меня. Вот эта дева в шелках и кружевах, с драгоценным поясом на талии, разве она может быть мною — неуклюжей Эннис?
И лишь увидев знакомые круглые очки, я слегка улыбнулась. Я. Все-таки я.
— Это надо снять! — старуха, имени которой я не запомнила, а переспросить постеснялась, ткнула пальцем в мои стеклышки.
— Простите, это невозможно, — смутилась я. — Без них я плохо вижу.
— Плохо видишь? — сестры изумленно переглянулись. — Разве ты воин, что потерял глаза в бою? Да и глаза твои на месте, почему же они незрячи?
Я ошарашено моргнула, не зная, что на это ответить. Почему мои глаза утратили остроту зрения? Странный вопрос. Может, на фьордах люди отличаются отменным здоровьем? Хотя экология, отсутствие телевидения и машин вполне могут этому поспособствовать. И все же — непонятно.
— Хватать болтать! — гаркнула старуха, и я подпрыгнула. — Негоже заставлять ждать жениха! Стоит на ветру, мерзнет, ждет чужанскую нареченную, а она болтает тут почем зря!
Я хотела возразить, что вообще молчу, как рыба, но не стала. К тому же голову мне покрыли еще одним слоем ткани, закрепили заколками, и теперь я боялась пошевелиться, так и казалось, что скользкий шелк свалится! На ноги мне надели мягкие туфли и замерли напротив, оценивая.
— Ты очень красивая, Эннис. Надеюсь, твой жених полюбит тебя всей душой, — как-то непривычно мягко произнесла Иветта. Глаза ее за стеклами очков подозрительно блестели. Я нервно сжала похолодевшие ладони и кивнула. Во рту пересохло, но я постеснялась попросить воды.
— На обряде наречения присутствуют только ильхи, жаль, что мне нельзя поехать с тобой, — произнесла врачевательница. — Но уверена, мы скоро увидимся, дорогая.
— Конечно, — я осторожно обняла Иветту.
За дверью уже ждала повозка, на этот раз с бархатными подушками и меховым покрывалом. Сквозь кружево покрова я смотрела на величественные дома Варисфольда, на широкие улицы, ярусы с водопадами и бесчисленные статуи чудовищ, что скалились и на моем наряде. А еще — на суровых бородатых ильхов, одетых в меха и кожу, с самым настоящим оружием — топорами, секирами, мечами в ножнах. На нежных дев в длинных платьях и накидках, на статных старух и детей, провожающих украшенную алыми тканями повозку радостными криками.
«Невесту везут, невесту везут!»
Невесту. Меня. Я — нареченная ильха, варвара из-за Тумана! Сколько разговоров в Конфедерации об этих ильхах, то твердят, что они рогаты, то — что косматы, а то и вовсе — что чудовища! Бабушка всерьез верит, что за Туманом живут и не люди вовсе — звери.
А на деле, все, как обычно, вранье.
Я погладила свою расшитую юбку. Не верится, что сегодня я стану нареченной. Еще не женой, но уже названной невестой. И Гудрет введет меня в свой дом. Я увижу, как живет мой жених, познакомлюсь со всеми родственниками, навещу его пекарню и любимые в городе места… Мы будем много-много говорить, а через положенное время я скажу свое «да» и стану супругой.
Удивительно.
Неужели, правда?
«Невесту везут! Нареченную везут!»
Повозка поползла вверх, на скалы. Въехала на широкую площадку и остановилась.
Я повертела головой. С одной стороны высилась скала, увитая вечнозеленым растением — то ли вьюнок, то ли плющ. Там чинно ожидали суровые молчаливые ильхи — главы родов. В центре площадки находился стол, на котором я заметила железный кубок. А возле стола — Гудрет. Плечи жениха укрывала роскошная белая шкура, закрывая расшитую полотняную рубашку. Ниже виднелись простые штаны и высокие сапоги. Я суетливо поднялась, ступила на деревянную подножку, которую поставил возница. Замешкалась. Длинные юбки трепал ветер — здесь, на площадке в скалах, он был особенно рьяным. Остро пахло морем.
При виде повозки ильхи подобрались, и все головы повернулись в мою сторону. Я занервничала сильнее, да еще и юбка зацепилась за край лавки и никак не желала освобождаться. Я похолодела, ощущая на себе десятки взглядов и безуспешно сражаясь со скользкой тканью. Да что же это такое! Ладони взмокли. Кружево сползло с макушки, и я услышала недовольный ропот.
Взмолившись про себя всем богам и даже неизвестным хёггам, я дернула юбку, и в наступившей оглушающей тишине раздался ужасающий треск.
Я порвала свой наряд. Прекрасный наряд, сшитый не мною!
О боги!
Румяный Гудрет покраснел еще сильнее и качнулся в мою сторону, но был остановлен мрачным взглядом старейшего ильха. Верно, невеста должна сама подойти к жениху. Нервно поправив сползающие очки, я придержала на голове покров и снова услышала недовольные шепотки. Юбку трепал ветер, грудь терзало отчаяние. Я ступила на снег, и брызнула из-под подошвы рассыпанная на снегу красная ягода, пачкая шелк. Мне стало дурно. Единый, да Гудрет точно от меня откажется! Кому нужна такая неуклюжая нареченная?
Пытаясь сберечь и без того подпорченное платье, я отступила от ягодной дорожки в снег, и ильхи начали переглядываться. Снова не то! Отчаянно закусив губу, я вернулась и сделала шаг. Щеки Гудрета алели пятнами. Верно, и ему обряд давался непросто.
Еще три шага, и окаянная дорожка почти пройдена. Оказывается, двигаться в таком длинном платье — сущее мучение!
«Держи голову высоко, будь достойной семьи! Да плечи расправь, мне за тебя стыдно, Эннис!» — произнесла в голове бабушка. На испачканный подол я старалась не смотреть.
Еще шаг — и мне отчаянно захотелось поправить очки. А еще растереть ледяные ладони и озябшие на ветру плечи, надвинуть на лоб окаянный полог и сделать хоть глоток воды. Но решилась я лишь на то, чтобы тайком облизать губы.
С места у стола открывался невероятный вид на Варисфольд. Солнце сияло над гаванью, расцвечивая холодные воды золотом. Город лежал внизу — невероятный, волшебный, многоярусный. И этот пейзаж заставил меня выпрямиться. Самое главное уже свершилось. Я здесь. Гудрет улыбается. И все будет хорошо!
Тихо выдохнула и глянула уже спокойнее. Мой жених тоже перевел дыхание, взял со стола тяжелый кубок, сделал глоток. И передал мне. Я радостно припала к краю, все же жажда меня замучила. Напиток оказался пряным и кисло-сладким, вкусным. Чуть улыбнувшись, Гудрет снял с себя шкуру и накрыл мои плечи. А потом резко уколол свой палец ножом и провел полосу на моем лице. Захотелось, как Иветта, произнести: варварство, ну какое же варварство! Но, конечно, я помолчала.
Ильх тем временем взял со стола тонкий обруч с красным камнем в центре. И, отбросив с моего лица полог, положил на ткань венец.
Я вздохнула с облегчением. Теперь я видела нормально, а не щурилась, словно крот из норы, пытаясь хоть что-то рассмотреть сквозь кружева!
— Здесь, на скале предков, перед ликом перворожденных хёггов и старейшин рода, я, Гудрет, беру Эннис под руку свою, принимаю в дом свой, называю своей нареченной и надеваю ей на голову венец, — звонко произнес жених. За спиной раздался гул голосов. — Ты согласна войти в мой дом нареченной, Эннис? — серьезно спросил Гудрет.
Я замерла, всматриваясь в его темные глаза. Ища в них то, что было мне так нужно: понимание, поддержку, и пусть еще не любовь, но уже — симпатию. Хотелось навсегда сохранить этот момент в сердце. Чтобы вспоминать потом…
Открыла рот, собираясь сказать — «Согласна».
За спиной вдруг кто-то вскрикнул, зашумел, что-то стукнуло. Гудрет моргнул и отвернулся, прерывая обмен взглядами. Я хотела спросить, в чем дело, но не успела. Ильхи вздрогнули, слаженно выхватили мечи. При виде оружия стало не по себе.
— Да что происходит?!
Никто не ответил. Гудрет схватил меня за руку.
— Хёгг! Черный хёгг! — прокатилось над скалами.
— На нем кольцо Горлохума!
— В Варисфольде нельзя призывать хёгга!
— Нарушил закон! Отступник! — рыкнул огромный ильх с бородой, заплетенной в косичку.
Что?
Я обернулась. И остолбенела. Мое тело просто застыло, а разум отказывался верить в увиденное. Прямо на меня неслось чудовище. Существо, которого нет и быть не может. Дракон. В распахнутой пасти виднелось багровое нёбо и язык, клыки торчали смертоносными копьями. На гигантской голове дыбом стоял гранитный гребень, длинная шея с матовым кольцом переходила в мощный круп, покрытый пластинами, распахнутые крылья гнали воздушную волну.
— Хёгг! Хёгг!
Хёгг. Дракон.
— Энни!
Огромные лапы со скрежетом ударились в камень площадки. Шипастый хвост снес стол, а ильхи попадали, словно кегли. Воздушная волна сорвала мой покров вместе с венцом, и я очнулась. Да, этого не может быть. Да, в мой утренний чай, наверное, добавили какие-то странные травы. Да, это лишь галлюцинация.
Но если я не сделаю ноги, эта галлюцинация вполне натурально меня сожрет! Потому что злобные черные глаза монстра смотрели именно на меня!
— Убирайся! — Гудрет ткнул в черную лапу кинжалом, но чудовище этого даже не заметило. Лишь дернуло хвостом, отбрасывая в сторону моего жениха. Гудрет не устоял и покатился прямо к краю площадки, к пропасти.
Не думая, я бросилась за ним, ухватила за руку.
— Держись!
Хёгг зарычал, дыхнул, и по граниту прокатилось пламя. Запахло паленым, закричали ильхи… Из последних сил я дернула Гудрета на себя, вытаскивая из жадной бездны, потянула. Он уцепился за камень, перекинул тяжелое тело на край.
И выдохнул:
— Беги… Беги, Энни! Ты не понимаешь…
Я ничего не понимала. Вокруг царил хаос, крики, рык чудовища, пламя и гибель.
— Ему нужна ты! Беги!
Ужасающий взгляд дракона снова нашел меня, и когтистая лапа сгребла в смертельный захват. Меня сжало, скомкало, вжало лицом в пахнущую пеплом и землей плотную кожу, а потом дернуло вверх. Так резко, что дыхание выбило из груди, я задохнулась и совершенно потерялась в невозможности происходящего. Хлопок крыльев ударил по ушам, словно выстрел, хёгг сорвался в пропасть, а потом взлетел. Я ничего не видела, лишь ощущала рывки гигантского тела. И с каким-то отчаянным, безнадежным весельем я подумала, что теперь знаю великую тайну фьордов.
Драконы. Здесь обитали драконы.
И один из них тащит меня неизвестно куда!
