Люди как линзы: они собирают, фокусируют и позволяют рассмотреть рассеянный свет социальных процессов, тектонических сдвигов сознания, морали, общества. Оценка деятельности человека – не способ воздать ему по заслугам (да и какая награда скрасит старость, болезни, смерть близких и затем – собственную; какая кара накажет больше, чем проходящая мирская слава, забвение, усталость и пустота впереди?). Это – способ поговорить о ценностях, о подходах, договориться (или не договориться) о будущем: что принимаем, что нет, что делаем, что не стоит.

В этом смысле юбилей Горбачева и порожденная им дискуссия весьма показательны. Обсуждать обвинения Горбачева в «развале СССР» и отступлении от принципов я считаю излишним – тут уж, как говорится, «кого Бог хочет покарать, у того отнимает разум». Мне объяснять обвинителям, что СССР был мертв задолго до Горбачева и вообще никогда жив не был, что ужас жизни даже в позднем, беззубом и впавшем в добродушный маразм СССР не сравним с проблемами и бедами сегодняшней России, – все равно что гимназистке в круглых очках читать лекцию алкоголикам о долгосрочных последствиях пьянства для организма.

Но обвинители Горбачева существуют и на другой стороне политического спектра. И в их филиппиках, гневно летящих вслед последнему генсеку КПСС (ибо он ушел давно и бесповоротно), виден категорический отказ расти над советской привычкой мазать все густым слоем черно-белого, в котором белое – идеал, воспаряющий над реальностью, возможностями, логикой; ну а черное – все остальное. Такой подход вместо диалога и поиска прогресса вызывает к жизни лишь отвержение реального и требование невозможного. Последнее жаждущим с удовольствием обещают жулики и воры, ибо у других категорий претендентов нет куража сулить несбыточное. За разочарованием наступает жажда перемен и смены власти на нового жулика и вора, ибо кто же еще опять пообещает невозможное? Так, в вечном цикле, метко определенном нашими «вчера-братьями» украинцами как «зрада – ганьба – перемога – зрада», и мечется Россия, вместо того чтобы двигаться вперед.

Российский менталитет, надо заметить, часто не знает разницы между критикой и осуждением. Критика – важнейший компонент взаимоотношений с социумом. Без нее невозможно движение вперед, даже стояние на месте невозможно – потеря критического мышления ведет к регрессу. Критика всегда конкретна – она не о личности, а о действиях. Критика говорит: «Надо не так, а вот так». Критика направлена на возможность договориться и исправить.

Осуждение – оружие страшное и обоюдоострое, использовать его можно только профессионалам и то с осторожностью, только в отношении крайних ситуаций и личностей. Осуждение всегда личностно, всегда глобально. Осуждение нацелено на устранение, на неповторение, но отнюдь не на исправление. Осуждать можно и нужно чудовищ, которые на фоне своего века, своей морали, своих возможностей выглядели таковыми. Осуждение – дорога к забвению. Недаром у евреев есть проклятие «Да сотрется его имя». Иногда, будучи неверно использовано, такое забвение приносит только ухудшение ситуации – тогда, когда еще может быть хуже.

Вот имея дело с неживой природой, человек не использует осуждение – и даже критику. Он принимает «как есть» и пытается защититься или приспособиться (приспособить – в том числе). Критика – метод одушевленного взаимодействия, она предполагает диалог – если не с критикуемым, то с теми, кто может повторить ошибки. Критика – продукт свободы воли, но ограниченности возможности; она предполагает человечность оппонента. Осуждение же в каком-то смысле в человечности отказывает, делает осуждаемого фигурой большего масштаба: ему приписывается такое могущество, какое вряд ли у человека есть – могущество делать как надо, без изъяна и ошибки.

А между тем человек – всего лишь человек. Человек у власти, как правило, еще больше «всего лишь». «Тяжела ты, шапка Мономаха», особенно когда знаешь, что никакого она не Мономаха, а то ли подарок монгольского начальника покорному царьку Руси, то ли наоборот. Власть – тяжкое бремя и одновременно наркотик, от которого отказаться сложно, а для кого-то – и невозможно. Но кто-то должен править, без них – анархия, и потому властителей как минимум стоит еще и пожалеть: что бы они ни делали с нами, их собственная жизнь по определению сломана, и не только адским режимом и давящим чувством ответственности, не только отказом от человеческих взаимоотношений и отсутствием права на слабость. Власть – это всегда цепочка моральных выборов, названных так по недоразумению, потому что «моральный выбор» – это оксюморон, мораль не знает выбора. Власть намного менее свободна даже в своей противоречивой морали, чем иногда кажется. Власть принимает мораль, диктуемую обществом, и судить власть с позиций морали другого времени и социума вообще бессмысленно – тогда мы осудим всех и вся без разбору, и Цезарь будет фашистом, и Вашингтон – сепаратистом, и Линкольн – поджигателем войны, и Черчилль – расистом. Если уж судить власть, то судить по тому, как изменилась жизнь и в первую очередь мораль за время ее властвования – сдвинулась к лучшему, ближе на миллиметр или сантиметр к общечеловеческим (они же – христианские по большому счету) моральным ценностям, или наоборот – мигрировала обратно по направлению к пещерно-примитивному состоянию.

С Горбачевым осуждение не задалось с самого начала. В конечном итоге наше осуждение Горбачева породило Путина. Как ни контринтуитивно это звучит, наше осуждение Путина (хотя очень хочется!) может породить химеру власти еще более страшную.

Осуждение вдобавок еще и изменяет осуждающего. «Кто я, чтобы судить?» – не только правильный вопрос, но и способ защитить себя от ментальной трансформации. Вот уже и всемерно уважаемый мной православный священник Яков Кротов, чуть взявшись осудить Горбачева, моментально из христианина и правозащитника превращается в радикала, клеймящего эмиграцию (а разве есть для Христа разница – Греция или Иудея? А разве апостол Павел не был эмигрантом? А как же с пророком в своем отечестве?), отказывающего человеку в раскаянии и прощении («был генеральным секретарем ЦК КПСС – и этим все сказано»; а не был ли разбойник, распятый с Христом, разбойником? А не был ли апостол Павел в свое время активным работником местного КГБ и очень даже на хорошем счету?).

Горбачева не только не за что осудить – ему надо поставить памятник: приняв страну, живущую брежнево-андроповской агрессивно-тоталитарной моралью (густо замешенной на ленинско-сталинском людоедстве), он за какие-то 5 лет сдвинул ее далеко в сторону современной (ущербной, но все же) нормы – морали западного общества. Упрекать за то, что из тысячи километров дистанции между совком и идеальной моделью «западной» демократии (существующей только в головах «либералов») за 5 лет Горбачев смог вольно или невольно протащить страну всего на 100 километров, – не просто несправедливо, но и глупо: а кто и когда смог больше?

Есть и еще одна деталь, за которую Горбачеву можно и нужно поставить памятник – если, конечно, их ставить за личное бескорыстное мужество, а не за попадание в правильное место в правильное время. Он сделал принципиально больше, чем делает лидер оппозиции, приходящий к власти под оппозиционными лозунгами и вынужденный им следовать впоследствии. Он был уже во власти, он сам стал властью, без обязательств что-то менять, зато с обязательством быть лояльным к «своим» – тем, кто сделал его властью. В кэмероновском «Аватаре» полковник, кровавый убийца и садист, возглавляющий процесс военной экспансии, спрашивает главного героя, вставшего на защиту туземцев: «Каково это – предать своих, сынок?» Горбачев точно знает, каково это. Встать на сторону добра – великое дело. Предать своих, потому что они на стороне зла, – подвиг.

Много ли мог Горбачев? Нам не оценить, но я думаю – немного. Кое-кто кое-когда пытался преодолеть бессилие власти – сломать хребет обществу, насильно загнать всех в рай, совершить прыжок в новый мир. Артаксеркс, Александр Македонский, Цезарь, Карл Великий, Петр I, Ленин и Сталин, Гитлер, Муссолини, Перон и Видела, Мао, Пол Пот – мы знаем, как это происходит и чем заканчивается. Именно такие, поднявшиеся «над человечностью», и удостаиваются осуждения безоговорочно, и имени их не место в книге жизней. Кто упрекнет Горбачева в том, что он не пошел подобным путем? Но я, возможно, сказал бы и больше, особенно в диалоге со священником. Мы не имеем права ждать от человека богоподобности – мы видим, что человеческая попытка уподобиться божеству есть всегда дьявольское превращение, но еще в меньшей степени мы можем ждать от человека превосходства над Богом. Если Сын Божий, приходя в мир, не останавливает насилие, не возвращает человечество в рай и даже не освобождает Израиль от римского гнета, философски заявляя «кесарю кесарево», то как можем мы ждать от человека даже и малой доли подобных деяний? Сын Божий приходит, чтобы дать человечеству путь к спасению. Человечеству принадлежит право выбора – следовать этим путем или нет. Сгоряча и не подумав как следует, человечество выбрало Сына Божьего распять, жить по-старому, а учение Христа использовать для оправдания убийств, обогащения, завоеваний и иного насилия над слабыми.

Горбачев никаким образом не сравним с Христом – он земной житель, ограниченный в физических возможностях и способностях видения истины, совсем не святой (хотя после канонизации Александра Невского или Николая II я предпочитаю не святых), не пророк, грешный, как и все мы. На нем (хотя не только на нем) останется и изначальная ссылка Сахарова, и кровь Прибалтики и Тбилиси, и бесконечные промедления с реформами, и слабость, и неспособность защитить начатый им процесс от мародеров. И тем не менее именно Горбачев (вот это можно сказать уверенно, мы на основании документов знаем, что это именно он боролся с ближайшим же окружением, с обществом, с системой) дал СССР, России хоть какой-то, но путь к спасению. Он взломал лед, под которым задыхалась и уже гнила заживо крупнейшая империя мира. На свой страх и риск, так, как он это мог и понимал, коряво и с огрехами, стоящими жизни десяткам людей, он тем не менее предотвратил крах, голод, гражданскую войну, тотальную разруху и, возможно, массивную интервенцию, потерю независимости, а в качестве финального аккорда – ядерный апокалипсис.

Можно ли было лучше? Наверное. Мог ли кто-нибудь лучше? Кто знает. Как Россия воспользовалась тем, что Горбачев сделал? Так же как мир – учением Христа: постаралась по возможности жить по-старому, а символы перемен – «демократию», «либерализм», «свободу» – использовать сперва для убийств, обогащения, завоеваний и иного насилия, а потом – как пугало для борьбы с теми, кто хотел бы восстановить их истинный смысл. Нет, Горбачев, конечно, ни в каком смысле не сравним с Христом – и крест его человеческий: не бичевание и скорбное умирание на кресте в толпе скалящихся и плюющих солдат, чтобы затем воскреснуть к вечной жизни и славе, а «всего лишь» ранняя потеря любимого человека и долгая жизнь в одиночестве без любимой и без родины, пока, под улюлюканье всезнаек, ханжей и злобных идеалистов, все, что он лучше или хуже пытался сделать, превращается в пыль и Россия уверенно марширует обратно в брежневское болото. Но непонимание даже сподвижниками, но предательство учеников, но тщетность усилий, но извращение и уничтожение идей и плодов труда теми, кто был призван развивать и защищать, – очень похожи. Возможно, в этом в частности и состоит «библейскость» сюжета про Христа – как и все, описанное в этой Книге, события Евангелий происходят с каждым и все время.

Эта «библейскость» все же дает надежду на подобие (слабое, как земное всегда лишь слабо подобно божественному) и в будущем. Спустя 2000 лет после распятия мир, кажется, начинает кое-где робко обращаться к настоящим идеалам христианской морали. Это внушает надежду на будущую (нескорую, конечно) победу любви над корыстью, всеобщности над разобщенностью, эмпатии над агрессией. Может быть, и Россия, переболев смутным временем и прожив свой ресентимент, когда-нибудь начнет возвращаться к тому, о чем думал Горбачев и его соратники в последние годы перед 1991-м. Может быть, даже история повторится – и снова из среды консерваторов-охранителей неожиданно появится лидер, который сумеет пренебречь «скрепами» и свободой воровства в пользу будущего нашей страны. Если такое случится – этот период, поверьте, назовут «Perestroika». Кто так сказал? Так сказал Горбачев.

Я надеюсь, что обвинительные речи не слишком тревожат ушедшего на покой властителя – не потому, что я всегда согласен с его взглядами, и не потому, что считаю правильным все, что он делал. Просто то, что он сделал для всех нас, невероятно важно и невероятно прочно – даже 25 лет настойчивого «стирания с пола» не могут вытравить кентервильское пятно открытости границ, свободы слова и доступности мировых СМИ, книг и фильмов, свободного товарного и валютного рынка, достатка в магазинах. Горбачев дал нам свободу (как уж мы ей пользуемся – наше дело), но, правда, не научил благодарности. Может, это и не его вина.

Нам же, оставив Михаила Сергеевича в покое (уверен, что по божественной мерке покой он заслужил), стоит подумать о себе. У нас было 25 лет, чтобы научиться критиковать, а не осуждать, благодарить вслед, а не плевать, сотрудничать, несмотря на разногласия, а не воевать даже с единомышленниками. Судя по реакции на юбилей – мы не сдаем экзамен. Значит, нам – оставаться на второй год, и слово «перестройка» мы не скоро услышим.