Глава 17

На сей раз, в отличие от беседы после гибели мистера Баумена в результате ДТП, я хороший свидетель. Я помню все.

Я помню, как отняла у Брук канцелярскую скрепку и подняла другую с пола.

– Канцелярские скрепки? – переспрашивает офицер Родригес.

Как только мы с Эзрой сказали ему, что уехали с «Фермы страха» вместе с Брук, он незамедлительно переходит к допросу. Мы переместились в кухню, и бабуля приготовила для всех какао. Я стискиваю еще теплую кружку, объясняю, что случилось до того, как Эзра присоединился к нам с Малкольмом.

– Да. Они были разогнуты, понимаете, почти в прямую линию. Люди иногда так делают, когда они нервничают. Это вроде вредной привычки.

Во всяком случае, я так делаю. Не было ни одной скрепки, которой я немедленно не вернула бы ее «первозданную» форму.

Помню, как поначалу Брук вела себя бестолково и смешно и путалась в словах.

– Она пошутила на тему «так сказала она», – говорю я офицеру Родригесу.

По его лицу видно, что он ничего не понимает.

– Так сказала она?

– Да, знаете, из «Офиса»? Сериал? – Наклонив голову набок, я жду, пока он вспомнит, но офицер Родригес по-прежнему хмурит брови. Как может человек двадцати с чем-то лет не узнать этой фразы? – Ну, это когда главный персонаж произносит концовку после двусмысленного выражения. Например, когда кто-то говорит, что что-то твердое, он может иметь в виду что угодно, ну, вы понимаете. Пенис, например.

Эзра прыскает какао, а офицер Родригес заливается краской.

– Бога ради, Эллери, – резко говорит бабуля. – Это вряд ли уместно в данном разговоре.

– Я думала, уместно, – пожимаю я плечами. Всегда интересно наблюдать за реакцией офицера Родригеса на неожиданные для него слова.

Он прочищает горло, избегая встречаться со мной взглядом.

– И что случилось после… шутки?

– Она попила воды. Я спросила ее, что она делает в полуподвале. Кажется она была сильно расстроена.

Я помню слова Брук так, будто она произнесла их пять минут назад: «Не надо мне было. Я должна им показать. Это неправильно, это нехорошо. Что случилось? Хотите узнать?»

Мне делается нехорошо. Подобные вещи кажутся чепухой, когда пьяная девушка лепечет их на вечеринке, но превращаются в зловещие, когда она исчезает. Брук исчезла. Не думаю, что я до конца это осознала. Я все жду, что офицеру Родригесу вот сейчас позвонят и скажут, что она встретилась с какими-то друзьями.

– У нее на глазах выступили слезы, когда она все это говорила, – поясняю я. – Я спросила, касается ли это сбора болельщиков, но она сказала «нет».

– Ты настаивала? – спрашивает офицер Родригес.

– Нет. Она сказала, что хочет домой. Я предложила позвать Кайла, но она сказала, что они расстались. И что его все равно там нет. Поэтому Малкольм предложил отвезти ее домой, и она согласилась. Тогда я пошла за Эзрой. Отвезти Брук домой… – Я молчу, соображая, что сказать дальше. – Это случайность.

Офицер Родригес вопросительно поднимает брови.

– Что ты имеешь в виду?

Хороший вопрос. Что я имею в виду? В голове у меня не переставая крутятся разные мысли с того момента, как офицер Родригес сообщил об исчезновении Брук. Мы пока не знаем, что это значит, но одно я знаю точно: если она вскоре не появится, люди станут ожидать худшего и начнут показывать пальцем на самого очевидного подозреваемого. Им станет человек, который видел ее последним.

Это избитый момент каждого выпуска «Места и времени»: друг, сосед или коллега, который говорит: «Он всегда был таким приятным парнем, никто никогда не поверил бы, что он способен на такое». У меня пока нет возможности все хорошенько продумать, но одно я знаю наверняка: генерального плана остаться наедине с Брук не было. У меня ни разу не возникло мысли, что Малкольм делает не только попытку помочь ей добраться до дома.

– Я имею в виду – то, что в конце концов именно Малкольм повез Брук домой, было чистой случайностью, – говорю я. – Сначала мы даже не знали, что она находится в кабинете.

– Хорошо, – говорит офицер Родригес, выражение лица у него совершенно нейтральное. – Значит, ты ушла искать Эзру, а Малкольм оставался один с Брук… как долго?

Я смотрю на Эзру, который пожимает плечами.

– Может, пять минут? – предполагаю я.

– Поведение Брук как-то изменилось, когда вы пришли?

– Нет. Она по-прежнему была грустной.

– Но ты сказала, что ранее она не была грустной. Что она шутила.

– Она шутила, а потом загрустила, – напоминаю я ему.

– Ясно. Итак, пожалуйста, расскажите мне, как вы шли к машине. Оба.

Так ходят еще десять минут, пока мы наконец, со всеми подробностями, не доходим до момента, когда я спросила Брук, все ли будет с ней в порядке? Я опускаю ту часть, в которой Малкольм спрашивал разрешения позвонить мне, что кажется мне сейчас несущественным. Эзра тоже об этом не упоминает.

– Она сказала: «А с чего со мной должно быть плохо»? – повторяет офицер Родригес.

– Да.

– И ты не ответила?

– Нет.

Я не ответила. Теперь я остро сожалею, что не сделала этого.

– Хорошо. – Офицер Родригес захлопывает блокнот. – Спасибо. Вы мне очень помогли. Я свяжусь с вами, если у меня появятся новые вопросы.

Я расцепляю руки, сомкнутые на коленях. Ладони взмокли.

– А если вы найдете Брук? Вы сообщите нам, что с ней все в порядке?

– Конечно. Сейчас я еду в участок. Может быть, она уже дома и получает выговор от родителей. В подавляющем большинстве случаев так… – Он вдруг замолкает, шея у него краснеет, и он бросает взгляд на бабулю. – Так мы надеемся.

Я знаю, что он хотел сказать. В подавляющем большинстве случаев так и бывает. Полицейских учат говорить подобные вещи встревоженным людям, чтобы те не впадали в панику, когда кто-то пропадает. Но Эхо-Ридж такими словами не успокоишь.

Потому что бабуля права. Это никогда не сбывалось.