Глава 7
Страмослябские пираты
Мой эксцентричный спутник вернулся затемно, как и обещал. Я проснулся прежде, чем он принялся меня будить: почувствовал его присутствие, тяжелое, как надгробный камень.
– Уже не спишь? – спросил Вурундшундба. – Вот и славно.
Он исследовал почти полный котел с едой и неодобрительно заметил:
– Так ничего и не сожрал! А шуму-то было – вспомнить страшно… Ладно уж, вставай, пора идти.
– Пошли, – вздохнул я.
Мне не хотелось покидать это место. Я подозревал, что мое счастливое настроение останется лежать на берегу, на том самом месте, где я спал, как остаются отпечатки наших следов на мокром песке: с собой не заберешь, как ни крути.
– Знаешь, а мне было очень хорошо здесь, – сказал я своему проводнику.
Мне хотелось поговорить с ним о вчерашнем вечере. Если уж не удалось сохранить это блаженное состояние, так хоть потрепаться – все лучше, чем ничего. Благо шли мы не так быстро, как раньше, и у меня вполне хватало дыхания, чтобы вести беседу.
Его молчание показалось мне вполне благожелательным, так что я осмелел и продолжил:
– До сих пор все эти разговоры о том, что ваш мир – самое распрекрасное место во Вселенной, казались мне некоторым преувеличением. Но ночью, когда я купался в море, я начал полагать, что так оно и есть.
– Ага, – насмешливо согласился Вурундшундба. – Конечно, тебе начало здесь нравиться. Все очень просто: вчера ты целый день талдычил одно из самых могущественных древних заклинаний, я чуть не рехнулся, тебя слушая. Не похоже, чтобы ты уже вернул себе свое драгоценное могущество, но жить тебе сразу стало полегче… Знаешь хоть, почему ты так страстно хочешь вернуться домой?
– Ничего себе! – я чуть не захлебнулся от избытка аргументов. Но сформулировать их было довольно трудно. – Я, я… черт! Там я – на своем месте, – наконец объяснил я. – И потом, там осталось очень много людей, которых я люблю…
– Вот-вот-вот, это уже теплее, – обрадовался он. – Только дело не в том, что ты их любишь. Это не самое главное. Гораздо важнее, что они тебя любят. А здесь, в мире Хомана, никому нет до тебя дела, разве не так?
– Ну почему же, – запротестовал я. – Бедняга Таонкрахт, наверное, ужасно расстроился, когда обнаружил, что я сделал ноги. И Мэсэн не очень-то хотел меня отпускать. И… – тут я запнулся, поскольку вдруг вспомнил, что настоящий джентльмен не должен предавать гласности имя своей дамы. Альвианта имела полное право рассчитывать на мою деликатность.
– Чего язык прикусил? – усмехнулся Вурундшундба. – Хочешь сказать, что еще нашлась какая-нибудь девчонка, которая без ума от твоих глаз? Тоже мне, тайна! Но все это не в счет. Никому из этих людей нет дела до тебя. Просто им было лестно находиться в обществе демона, за которого они тебя принимали, вот и все. Наверняка все они строили на твой счет какие-нибудь корыстные планы. И ты это сам прекрасно понимаешь. Поэтому так тоскуешь о месте, которое называешь «домом». Твой дом там, где тебя любят. Ты очень просто устроен.
– Как все люди, наверное, – растерянно согласился я.
– Это верно, – насмешливо подтвердил он. – «Как все люди». Проблема в том, что ты не можешь позволить себе роскошь быть «как все люди».
– Почему только я? На самом деле никто не может позволить себе роскошь быть «как все люди», – вздохнул я. – Тем не менее позволяют. Только этим и занимаются с утра до ночи…
– Ну-ну-ну, расфилософствовался. Все хорошо в свое время! Ты лучше давай, шевели ногами, а то плетемся мы с тобой, как на собственные похороны.
Это было, мягко говоря, некоторым преувеличением, но я послушно прибавил шагу.
* * *
Примерно через час мое усердие было вознаграждено. Нашим взорам открылась вполне живописная бухта, на зеленых волнах которой жизнерадостно подпрыгивало симпатичное парусное суденышко, смутно похожее на знакомые мне картинки в энциклопедиях для детей – не то ученическая копия скандинавского драккара, не то поморская лодья. С ярко-алого паруса на меня неодобрительно взирал канареечно-желтый лик неумело, но старательно нарисованного солнышка. У небесного светила имелись суровые раскосые глаза, малиновый румянец во всю щеку, нос-кнопка и лягушачий рот, оскалившийся в глупой, но недоброй улыбке.
Я понял, что мы пришли. Корабль со столь недвусмысленно разукрашенным парусом просто не мог принадлежать нормальным законопослушным гражданам – только пиратам.
– Не нравится? – Вурундшундба словно прочитал мои мысли. – Ничего, это еще цветочки. Посмотри-ка на небо.
Я послушно уставился на небо и чуть не рехнулся: из-за горизонта поспешно выползало не одно из симпатичных местных солнышек, к которым я уже успел привыкнуть, а точная копия рисунка на парусе: такая же круглая желтая рожа с алым румянцем и нехорошей ухмылкой.
– Что это? – взвыл я.
– Лабысло, – усмехнулся Вурундшундба. – Страмослябы почему-то считают, что именно так и должно выглядеть солнце. А мы не поленились состряпать для них эту иллюзию. Каждое утро сие чудище вылезает из-за моря, а каждый вечер прячется в болото за Страмодубами, вон в той стороне, – он махнул рукой, указывая куда-то в глубь материка. – Неплохая шутка! Нас она забавляет, а этих олухов делает счастливыми. Иногда в их края забредают заплутавшие путники из земли Нао. Могу тебя заверить, на них это зрелище действует еще похлеще, чем на тебя.
– Что же за люди эти страмослябы, если они греются в лучах такого солнца? – возмутился я.
– Забавные люди, в этом ты сам убедишься. Сейчас я познакомлю тебя с капитаном. Ага, а он уже к нам идет. Легок на помине!
К нам действительно приближался высокий коренастый дядя, лохматый и бородатый, как старый хиппи. Да и одет он был соответственно: в видавшую виды просторную черную рубаху до колен и такие же просторные полосатые штаны. Его обувь и вовсе сбила меня с толку: кажется, это были самые обыкновенные плетеные лапти. По правде сказать, до сих пор я видел лапти только на картинках и не очень верил, что такие штуки могут носить настоящие живые люди.
– Етидрёный хряп! – жизнерадостно сказал он нам обоим.
– Что он говорит? – робко спросил я у Вурундшунбы.
– А, ерунда, – отмахнулся тот. – Считай, что тебе сказали «доброе утро».
– Попробую себя в этом убедить. Что, эти ребята говорят на каком-то своем языке?
– Ну да, – невозмутимо согласился мой проводник. – Многие люди говорят на своих языках. Что в этом удивительного?
– Ничего, – вздохнул я. – Но как мы будем общаться?
– Как-нибудь, – отмахнулся он. – Выучишь десяток слов, помашешь руками, скорчишь рожу – делов-то! Тоже мне проблема… И, потом, я не думаю, что у вас найдется много тем для бесед, так что ты ничего не теряешь.
Пожилой хиппи в лаптях тем временем подошел поближе и уставился на меня с простодушным любопытством. Обменялся с Вурундшундбой несколькими короткими фразами, из которых я не понял ни слова, кроме словосочетания «Ронхул Маггот», которое уже привык считать своим именем. Правда, пару раз до меня донесся уже знакомый «етидрёный хряп». В конце беседы новый знакомец наградил меня идиотской, но приветливой ухмылкой, обнажившей несколько миллионов крепких зубов, развернулся и потопал к кораблю. Мы отправились следом.
– Забыл представить тебе этого достойного мужа, – с неподражаемой иронией сказал мой проводник. – Капитан «Зуздарги», этого самого корыта, – он брезгливо махнул рукой в сторону парусника. – Его зовут Плюхай Яйцедубович.
– Как-как? – я ушам своим не поверил.
– Как слышал, – отрезал Вурундшундба. – И имей в виду, страмослябы очень дорожат своими отчествами, так что такие вещи лучше заучивать наизусть. Ничего, тебе еще повезло, что мы застали здесь именно Плюхая, а не кого-то другого. Он надежный мужик. Глуп неописуемо, как все страмослябы, но опытный мореход. Команда его слушается, а это на страмослябских кораблях редкость. Во всяком случае, я уверен, что у Плюхая хватит ума добраться до Халндойна. Он проделывал это путешествие не меньше сотни раз и всегда возвращался домой на собственном корабле, да еще и с трофеями.
– Это обнадеживает, – вздохнул я.
Хваленый капитан тем временем споткнулся на ровном месте, упал, приземлившись на все четыре конечности, как кошка, пробурчал «уть химно етёное!» – вскочил на ноги и бодро зашагал дальше.
«Ну да, он еще и пьян небось, с утра пораньше, – мрачно подумал я. – Чего еще ждать от пирата».
Мое настроение портилось быстро, как вареная колбаса на солнцепеке. Я уже успел свыкнуться со многими неприятными вещами, но новый спутник и его корабль с сердитым солнышком на парусе вызывали у меня стойкую неприязнь и будили самые нехорошие предчувствия. О кошмарном светиле, которое бодро карабкалось на небо, я уже и не говорю.
Когда мы приблизились к кораблю, мне стало совсем нехорошо. Обнаружилось, что мои будущие спутники имеют великое множество дивных особенностей, в силу которых наше грядущее сосуществование на одной палубе представлялось мне совершенно невозможным. Прежде всего их было чрезвычайно много. Спутанные шевелюры, бороды до пояса и просторные рубахи в таком количестве казались чем-то вроде униформы. Их лица не блистали ни интеллектом, ни обыкновенным добродушием. Да черт бы с ними, с лицами! Эти милые люди пахли так, словно у каждого за пазухой хранились безграничные запасы заплесневевшего сыра. Они скалились до ушей и оживленно переговаривались вполголоса: думаю, их сдерживало присутствие Вурундшундбы. Я снова ничего не разобрал, кроме уже знакомого «етидрёного хряпа» и некоторых новых словечек вроде «ибьтую мэмэ», «утьвлять» и «етидреть» – у меня голова кругом шла от такого вороньего грая!
– Куляймо, Ронхул Маггот! – гостеприимно сказал капитан, указывая на палубу.
– Иди за ним, – осклабился Вурундшундба. – Чего медлить?
– А сколько дней нужно плыть до этого острова… до Халндойна? – нерешительно спросил я.
– Как повезет. Может, десять дней, а может, и сорок. Все зависит от ветра. И, конечно, от удачи – твоей и твоих спутников.
– Целых десять дней?!
– Десять – это минимум, на который я бы на твоем месте не слишком рассчитывал.
– Скажи, неужели нет другого способа добраться до Халндойна? – голос мой предательски дрогнул. – Должны же туда ходить еще какие-нибудь корабли…
– Разумеется, есть. На Халндойн ходит великое множество кораблей. Но не отсюда. Тебе придется вернуться в Землю Нао, добраться до какого-нибудь порта, постаравшись не нарваться на своего дружка Таонкрахта и тем паче на кого-нибудь из Сох. Ты же понимаешь, что с тем Хинфой тебе просто случайно повезло и больше такое не повторится? Потом потребуется договориться с каким-нибудь капитаном. Имей в виду, вряд ли кто-то согласится везти тебя бесплатно. Разве что наймешься дерьмоедом, матрос-то из тебя никудышный. И учти, вполне может случиться, что по дороге на ваш корабль нападут страмослябские пираты и ты все равно окажешься в руках у капитана Плюхая или кого-нибудь из его приятелей, которые, уж поверь мне на слово, еще хуже, но не в качестве гостя, а в качестве пленника. Правда, здорово?
– Я не хочу плыть на этом корабле, с этими людьми, ни в каком качестве! – твердо сказал я. – Все что угодно, только не…
– Все что угодно? – добродушно усмехнулся мой спутник. – А Гнезда Химер?
– Черт с ними! – упрямо сказал я. – Если там нет ничего, значит, нет и этих бородатых жлобов в лаптях. И запахов там тоже нет – чем не райское местечко!
Я сам понимал, что совершаю жуткую глупость, но ничего не мог с собой поделать.
– Дело хозяйское, – равнодушно согласился Вурундшундба. – Ты, а не я хотел вернуться домой. Свое обещание я выполнил. Теперь решай сам: это твоя жизнь, а не моя. Прощай.
Он развернулся, сделал несколько шагов, потом топнул ногой и исчез. Я не успел сообразить, что происходит, а уже остался один, если не считать многочисленных страмослябских пиратов.
Я растерянно смотрел туда, где только что стоял мой эксцентричный спутник. Спорить больше было не с кем – разве что с судьбой, но я не был уверен, что мои аргументы ее проймут. Треклятое толстомордое солнце хмуро взирало на меня с неба. По правде говоря, это жуткое зрелище вселяло в меня панический ужас. Я бы не удивился, если бы оно спустилось с неба и попыталось меня сожрать.
– Куляймо, Маггот! – настойчиво повторил капитан. – Ибьтую мэмэ! Урэмя нима!
Он уже стоял на палубе и выглядел как человек, который опаздывает на работу: нервно переминался с ноги на ногу и нетерпеливо оглядывался по сторонам.
«Черт, я ведь даже не смогу объяснить ему, что не хочу с ними ехать, – мрачно подумал я. – Он же теперь не успокоится, пока я не окажусь в его корыте!.. Ладно, черт с ним, десять дней – это всего лишь десять дней. Постараюсь в первый же вечер заработать хороший насморк, это будет весьма кстати».
О том, что путешествие может затянуться на месяц и даже больше, я предпочитал не думать.
* * *
На корабле было чертовски тесно, еще хуже, чем я предполагал. Кроме лохматых широкоплечих бородачей в лаптях по палубе слонялись домашние животные, любовно увитые венками из цветов и пестрых лент. Сначала мне показалось, что это какая-то диковинная разновидность свиней. Но, приглядевшись, я понял, что это были близкие родственники кровожадного «свинозайца», который возил телегу моего приятеля Мэсэна, только не такие зубастые. Шерсть их была коротко острижена, а черные полосы на спинках старательно закрашены, так что звери приобрели ровный изжелта-розовый цвет. Пушистые хвосты-помпоны были сбриты безжалостной хозяйской рукой, а на их место прикрепили накладные свиные хвостики, украшенные многочисленными яркими бантиками и даже драгоценными кольцами.
Под ногами у меня крутилось что-то совсем уж мелкое. Я решил, что это корабельная крыса, и заранее сжался в комок. Оказалось – не крыса, а самый настоящий гном. Крошечный человечек, размером с кошку, такой же патлатый и бородатый, как прочие пираты, да и одетый в такое же безобразие.
Пока я пялился на сие чудо природы, шустрый гном добрался до ноги Плюхая Яйцедубовича, вцепился в его штанину и проворно полез наверх. В минуту добрался до капитанского плеча, уселся там поудобнее, утер пот со лба и что-то прогундосил. Капитан слушал его внимательно, распахнув рот и задумчиво тягая себя за бороду.
«О, боже, – подумал я, – вот так и сходят с ума, наверное».
Я кое-как нашел для себя кусочек свободного пространства на корме, уселся там, подтянув колени к подбородку, прижался спиной к прохладному дереву и замер. Я предпочел бы вовсе исчезнуть, но это у меня не получалось, по крайней мере пока. Увитая цветами розовая подделка под свинью тут же подошла ко мне и уткнулась глупой мордой в колено, я попытался отпихнуть ее ногой. Зверь понял, что в моем сердце нет места его персоне, и ушел искать любовь и понимание на стороне, а мне стало стыдно: до сих пор я всегда отлично ладил с животными. И вообще дрянное это дело – вымещать свое паршивое настроение на слабых.
– Извини, зверюга, ты хорошая свинка, просто Гулливер из меня хреновый, нервы ни к черту! – виновато сказал я вслед удаляющемуся меньшему брату и почувствовал себя законченным идиотом.
Некоторое время я неподвижно сидел на месте, изо всех сил стараясь задержать дыхание, глотать смрадный воздух как можно реже: это казалось мне единственной возможностью выжить.
– Хугайда, – тихо сказал я, подняв глаза к небу. На сей раз я твердо знал, что прошу о помощи – неведомо кого, сам не понимая, какого рода помощь мне требуется. Просто жизнь уже очень давно не казалась мне настолько невыносимой. Даже когда я сходил с ума от отчаяния в замке Таонкрахта, я проделывал это с комфортом: в мягкой постели, вдыхая свежий воздух из открытого окна. Сейчас Альтаон представлялся мне почти райским уголком.
Небеса, конечно, не разверзлись, и на горизонте не появилась прекрасная шхуна под белоснежными парусами, чтобы забрать меня, любимого, с кормы грязного пиратского суденышка, но мне стало гораздо легче, что правда, то правда. Я был почти готов улыбнуться, когда мои губы снова прошептали единственное магическое заклинание, оставшееся в моем распоряжении: «Хугайда».
Какое-то время спустя воздух, который мне все-таки приходилось вдыхать, посвежел: подул прохладный морской ветер и унес изрядную часть сырных ароматов.
Я огляделся и обнаружил, что берег остался довольно далеко. Сделав это открытие, я покосился на небо и с величайшим облегчением увидел там знакомые маленькие солнышки. Нормальные небесные светила, и не беда, что целых три вместо одного, такие пустяки меня уже давно не смущали. Кошмарное желтое Лабысло осталось сторожить страмослябское побережье, и это была хорошая новость.
Пираты по-прежнему сновали мимо, с простодушным любопытством поглядывали на меня. Слова «Маггот», «етидрёный хряп» и «ибьтую мэмэ» щедрым потоком изливались на мою бедную голову. Я молил небо об одном: чтобы мне не пришлось общаться с ними более плотно. Нервы у меня всегда были ни к черту, а уж сейчас – и подавно, и я прекрасно понимал, что могу взорваться по самому пустячному поводу. А любой из страмослябов мог бы шутя раздавить меня одной левой: уж очень они были здоровенные.
Впрочем, человеком-невидимкой я так и не стал, поэтому рассчитывать на то, что мне удастся уклоняться от общения десять дней кряду, не приходилось. Оставалось только молить судьбу об отсрочке. Отсрочку я действительно получил, но ненадолго.
– Куляймо хряпа, Маггот! – с энтузиазмом предложил мне Плюхай Яйцедубович, когда солнце стояло в зените.
Гном, по-прежнему сидевший на его плече, тут же неразборчиво загундосил. Мне показалось, что он ругается.
Некоторое время капитан рассматривал мою ошалевшую рожу, потом до него дошло, что я ничего не понимаю, и он сделал характерный жест, словно поднес ко рту невидимую ложку.
– Хряпа, дурбыцло! – добродушно пояснил он.
– Хряпа так хряпа! – согласился я, поднимаясь на ноги.
Есть мне совершенно не хотелось. Но отказ разделить трапезу с пиратами вполне мог привести к дипломатическому конфликту.
– Ибьтую мэмэ, етидрёный хряп! Куляймо! – обрадовался капитан.
Обед был подан в носовой части судна. Сервировка поражала несказанной простотой. Собственно говоря, там стояло огромное корыто, до краев наполненное кусками мяса и овощей. Каждый участник мероприятия просто брал из корыта первый попавшийся кусок, клал его в рот и тянулся за новым, поэтому у корыта создалась давка. Тут же крутились лжесвиньи, возбужденные до крайности. К ним относились с пониманием и пропускали к корыту вне очереди.
Я окончательно понял, что есть мне не хочется, но капитан настойчиво подтолкнул меня к корыту и терпеливо, словно имел дело с несмышленым младенцем, повторил: «Хряпа!» Я обреченно вздохнул, достал из-за пояса разбойничий нож и подцепил кусок неизвестного овоща. К моему удивлению, он оказался чертовски вкусным, как авокадо в хорошем салате, так что я сам не заметил, как потянулся за добавкой. Пираты вежливо расступились: очевидно, я пользовался такими же особыми привилегиями, как и лжесвиньи.
Страмослябы уважительно рассматривали мой нож. Комментарии сводились к многочисленным вариациям на тему «ибьтую мэмэ». Ничего принципиально нового я не услышал, пока капитан авторитетно не заявил: «Хур морговый», – кажется, он удивил не только меня, но и своих подчиненных.
В финале рядом с пищевым корытом появилось еще одно, поменьше, наполненное мутной жидкостью, запах которой не оставлял никаких сомнений: граждане пираты собирались гулять, не дожидаясь вечера. Они проворно набросились на выпивку, с энтузиазмом размахивая огромными кружками, больше похожими на ночные горшки. Я воспользовался случаем и незаметно удалился обратно на корму.
«Сейчас они напьются, – мрачно размышлял я, – и пойдет веселье, могу себе представить! И куда мне теперь деваться? В море прыгать? Или на мачту лезть?»
Эта дикая идея не вызвала у меня никакого внутреннего протеста. Странно, если учесть, что я до судорог в лодыжках боюсь высоты.
Наконец я задремал: усталость, солнцепек и полный желудок сделали свое дело. Я спал, и мне снилось, что я осуществил свою идиотскую идею: полез на мачту и устроился там, на рее, как канарейка на жердочке. Голова не кружилась от высоты: все-таки иногда во сне мы становимся удивительно бесстрашными! Морской воздух был неописуемо свежим, а на сердце у меня не оставалось ни единого камня. Я знал, что все будет хорошо. Или даже уже стало хорошо, а я, дурак, не заметил.
* * *
А потом я проснулся и обнаружил себя сидящим на тоненькой рее, между небом и землей, между облаками и свиньями, между солнечными дисками и широко распахнутой пастью изумленного Плюхая Яйцедубовича.
Я вцепился в мачту и изготовился заорать дурным голосом, но вместо этого судорожно сглотнул горькую от ужаса слюну и взял себя в руки.
Проанализировав свои ощущения, я сперва решил, что все еще сплю. Прежде всего у меня не было никаких затруднений с тем, чтобы сохранять равновесие. Мое тело чувствовало себя спокойно и уверенно, словно тоненькая рея была разобранным на ночь диваном. Я не испытывал ни малейшего неудобства от сидения на узкой деревяшке. Можно подумать, что земное притяжение вдруг утратило власть над моими потрохами. Голова не кружилась, страха высоты больше не было, и только на окраинах сознания метались панические мысли о том, что надо бы испугаться. Я поспешно прогнал их прочь. Пугаться сейчас было смертельно опасно, поскольку…
Ну да, к этому моменту я был вынужден признать, что все происходит наяву. Обожаю закрывать глаза на очевидные факты, но это хитроумное искусство никогда мне не давалось.
Я посмотрел вниз. Пираты столпились вокруг мачты и, задрав головы, смотрели на меня. Надо думать, они были по-настоящему шокированы происходящим.
– Куляй суды, Маггот! – неуверенно предложил мне капитан.
Я понял, что он предлагает мне спуститься, и мысленно скрутил кукиш. Спускаться – еще чего не хватало! Я уже окончательно убедился, что не сплю, и понял, что со мной случилось настоящее чудо, как нельзя более своевременное. Больше всего на свете я хотел оказаться в одиночестве, подальше от страмослябских пиратов и их свиней. Что ж, это мне, можно сказать, удалось.
Я вспомнил, с каким отчаянием просил о помощи равнодушное небо, повторяя чудесное слово «Хугайда». Я мог быть доволен: не такое уж оно, оказывается, равнодушное, это самое небо.
– Ибьтую мэмэ, Маггот! Куляй суды! – настойчиво повторил Плюхай Яйцедубович. Бедняга просто не мог смириться с тем, что на его глазах творятся такие странные вещи, и ужасно хотел, чтобы все встало на свои места.
– Обойдешься! – весело сказал я, болтая ногами и вовсю наслаждаясь собственной отчаянной храбростью. – Мне здесь нравится.
Я вспомнил, что мой собеседник ничего не понимает, и добавил, просто так, чтобы сделать ему приятное:
– Етидрёный хряп, Плюхай Яйцедубович!
Пираты дружно заржали. Мое выступление доставило им ни с чем не сравнимое удовольствие. Да и мне тоже, чего греха таить.
С мачты я так и не слез: от добра добра не ищут. Как ни дико это звучит, мне было вполне удобно. Воздух здесь, наверху, оказался свежим, ароматным, почти сладким. Мы шли с хорошей скоростью, и я был почти уверен, что мы доберемся до острова Халндойн именно за десять дней, а не за двадцать, и уж тем более не за сорок.
Внизу буянили господа пираты. Как я и предполагал, они напились вусмерть и теперь плясали на палубе, выкрикивая невнятные проклятия ни в чем не повинному звездному небу и угрожая ему некими загадочными «фуздюлями». Я был ужасно рад, что меня там нет: примерно так я и представлял себе ад.
Впрочем, я заметил, что капитан и еще несколько человек время от времени отвлекались от вакханалии, чтобы совершить вполне осмысленные действия с такелажем и прочей мореходной хренью. Это внушало некоторую уверенность, что судьба корабля, как ни странно, находится в надежных руках.
«Сбылась вековая мечта интеллигенции всегда быть выше обстоятельств! – весело сказал я сам себе на рассвете. – Кто бы мог подумать, что это может выглядеть именно таким образом».
После этого монолога я умудрился заснуть. Но с мачты не упал. Сам до сих пор с трудом верю, что такое возможно.
* * *
Мое «высокое положение» сделало меня самой привилегированной особой на пиратском судне. Меня боялись и уважали – это было совершенно очевидно. Каждое утро и каждый вечер мне приносили порцию «хряпы» и чуть ли не на коленях умоляли не побрезговать угощением.
Когда пираты поняли, что я не собираюсь спускаться вниз, они впали в отчаяние, а потом нашли в своих рядах героя, который согласился доставлять мне еду. Героя звали Давыд Разъебанович; мне показалось, что он был самым горьким пьяницей на корабле. Если прочие страмослябы начинали гулять сразу после полудня, то Давыд Разъебанович вообще никогда не бывал трезвым. Можно подумать, что его организм был своего рода самогонным аппаратом и самостоятельно вырабатывал алкоголь из всех поступающих в него ингредиентов, даже из воздуха. Тем не менее дядя оказался опытным верхолазом и довольно редко падал с мачты – разве что, если очень уж сильно напивался. Но ему отчаянно везло: полеты на палубу не имели трагических последствий.
Кроме мисок с едой он таскал мне венки из цветов и ленточек – точно такие же украшали загривки крашеных «свинозайцев». Разумеется, я был тронут до глубины души.
Еда тут же отправлялась в море, на радость его многочисленным обитателям: я совершенно не испытывал чувства голода. Впрочем, дело даже не в этом. Я бы вполне мог заставить себя поесть, но боялся нарушить хрупкое равновесие, которое стало единственным смыслом моего нынешнего существования. Я так и не смог уяснить природу случившегося со мной чуда, но прекрасно понимал, что оно может закончиться так же внезапно, как и началось, и что тогда?
Пикирующий полет на палубу вслед за героическим асом Давыдом Разъебановичем казался мне всего лишь лирической прелюдией к грядущим неприятностям. Чем больше я наблюдал сверху повседневную жизнь страмослябских пиратов, тем меньше мне хотелось вливаться в их дружный коллектив. Поэтому я старался быть осторожным. Возможно, я перегибал палку, когда думал, что несколько кусков пищи сделают мое тело тяжелым и неповоротливым, как прежде, но строгая диета казалась мне невысокой платой за странное, эксцентричное и столь своевременное могущество.
Правда, я все еще испытывал жажду, но эту проблему мы кое-как уладили. Я разыграл блистательную (для начинающего) пантомиму и с грехом пополам объяснил Давыду Разъебановичу, что хочу пить. Поначалу он носил мне какую-то жуткую самодельную брагу, я сердился, выливал ее на палубу и настойчиво требовал воды.
После того как я научился отчетливо выговаривать популярные словосочетания вроде «ибьтую мэмэ», «уть влять», «куляй ибуты мэмэ» и совершенно феерическое словцо «пундерас», парень все-таки уяснил, что мне требуется обыкновенная мокрая вода. Оказалось, что на страмослябском языке она называется «мряка», и великолепный Давыд Разъебанович принес мне эту самую мряку в большой деревянной фляге. Вода оказалась чистой, холодной и удивительно вкусной – приятный сюрприз.
Само собой разумеется, через некоторое время у меня возникла небольшая физиологическая проблема. От решения более фундаментальных вопросов бытия меня спасала диета – и на том спасибо. Я долго колебался, прежде чем решился помочиться сверху на палубу: воспитание не позволяло. По крайней мере я постарался дождаться ночи. Стоило мучиться – господа пираты не обратили на мое вопиющее хамство ровным счетом никакого внимания, поскольку их веселье было в самом разгаре.
«С кем поведешься! – печально констатировал я. И строго сказал себе: – Только постарайся, чтобы это не превратилось в привычку».
Впрочем, были в моей новой жизни и более лирические моменты. Например, дивные, долгие рассветы и закаты, когда три разноцветных солнышка поджигали горизонт с разных сторон, то одновременно, то по очереди. Я никак не мог обнаружить хоть какую-то закономерность их перемещений по небу. Создавалось впечатление, что местные светила сами решают, когда следует появиться на небе и когда его можно покинуть.
Я любовался пестрыми солнечными бликами на темно-зеленой поверхности моря, а время от времени обитатели воды преподносили мне удивительные сюрпризы. Однажды я увидел огромную фиолетовую летающую рыбу, раздувшуюся, как невероятный живой дирижабль; на брюхе у нее росло длинное щупальце, похожее на слоновий хобот. Диковинная рыба постепенно «худела» и приближалась к поверхности воды; дело закончилось тем, что она окончательно сдулась, нырнула и исчезла в темноте моря. Несколько раз моим ушам довелось услышать тихое пение: где-то вдалеке звучали тоненькие, пронзительно щемящие голоса, которые могли принадлежать разве что осиротевшим ангелам. Сперва я сдуру решил, что дивные звуки имеют мистическое происхождение, но оказалось, что это пели забавные круглые рыбки, напоминающие маленькие арбузики – такие же зеленые и полосатые.
«Хугайда!» – прочувствованно говорил я небу над своей головой, поскольку не знал другого способа сказать спасибо за эти бесценные подарки заплутавшему страннику.
Небу мое лопотание, похоже, нравилось.
* * *
На седьмой день путешествия я заметил на горизонте яркий полосатый парус. Господа пираты тоже его заметили, и сие зрелище вызвало невиданное возбуждение в их нетрезвых рядах. Плюхай Яйцедубович тут же ухватился за кормовое весло, а его подчиненные принялись осуществлять какой-то непостижимый для моего сухопутного интеллекта маневр с парусом.
«Ну да, конечно, – подумал я. – Сейчас мы будем брать на абордаж этих бедняг, полосатиков, и никуда от этого не деться, такая уж работа у моих спутников».
Меньше всего на свете мне хотелось становиться свидетелем и невольным участником морского сражения. У меня была единственная и неповторимая цель: как можно скорее добраться до обещанного Халндойна и упросить тамошних жителей отвезти меня на остров Хой, к загадочному всемогущему Варабайбе. Меня поддерживала приятная уверенность, что с самыми малопривлекательными обитателями этого Мира я уже благополучно перезнакомился, так что любые перемены теперь будут только к лучшему.
Словом, предстоящее морское сражение представлялось мне досадной задержкой на пути к светлому будущему. Сперва я подумал было, что мой авторитет сейчас столь велик, что я вполне могу запретить своим спутникам отвлекаться на всякие пустяки вроде морского разбоя. Но между нами по-прежнему стоял непреодолимый языковой барьер. Сомнительные словосочетания, которые я успел выучить, служили скорее для выражения эмоционального настроя, чем для разговора о конкретных вещах. Поразмыслив, я заключил, что проще пустить все на самотек. Судьба небось не дура, без меня разберется.
Пока я предавался скорбным размышлениям о собственной лингвистической немощи, пиратский корабль пустился в погоню за жертвой. К моему величайшему сожалению, мы шли на хорошей скорости, и у ребят под полосатым парусом не было никаких шансов отвертеться от дружеского брифинга без галстуков.
«Весело будет, если они окажутся грозными рубаками, перемочат на фиг этих бородатых красавчиков – и что я тогда, интересно, буду делать? Плясать на рее какой-нибудь устрашающий танец, чтобы от меня отвязались?» – удрученно думал я.
Впрочем, страмослябы были настроены оптимистически: бодро бряцали каким-то примитивным оружием, смутно похожим на раскормленные топоры, ржали так, что доски скрипели, и нетерпеливо подпрыгивали на месте в предвкушении настоящей разминки. «Эти существа отличаются безрассудной храбростью просто потому, что у них не хватает воображения, чтобы представить себе смерть», – говорил о них мой приятель Вурундшундба. Компетентный, мать его, специалист.
* * *
Часа через четыре мы догнали бедолаг под полосатым парусом. Воинственный клич капитана «Нафуздячим пудурасов!» был тут же подхвачен его командой. Ребята творчески переосмыслили призыв своего начальника и ответили ему нестройным «ибьтую мэмэ!», «етидрёный хряп!» и «илдук те у жупень!»
Люди, путешествовавшие под полосатыми парусами, понравились мне с первого взгляда. Было в них некое внутреннее сходство с моим приятелем Мэсэном. Я животом чувствовал, что они слеплены из того же теста, что и хитрый болотный житель, великий охотник на дерьмоедов. На их корабле мне бы вряд ли понадобилось творить чудеса и взбираться на мачту, с такими ребятами я вполне мог бы ужиться.
К моему величайшему сожалению, их было катастрофически мало. Страмослябские пираты, которых оказалось еще больше, чем я полагал после нескольких дней, проведенных на корабле, могли бы одолеть их даже вовсе без применения оружия – просто задавить массой. Исход боя был предрешен, и мне показалось, что это понимают все участники предстоящего мероприятия. Понимают, но драться тем не менее все-таки будут, поскольку так уж заведено.
Битва была короткой, отчаянной и, на мой вкус, неприглядной: когда несколько дюжин громил с гигантскими топорами начинают разбираться с горсткой хорошо вооруженных людей, обе стороны несут большие потери.
Через полчаса пираты окончательно переместились на территорию противника, а еще через полчаса уже потащили на свое судно сундуки с чужим добром. Потом привели пятерых пленников. Они хорошо держались, без напускного героизма и ложного пафоса, но с настоящим философским достоинством побежденных в неравном бою – дескать, ладно, пока ваша взяла, а там видно будет.
Надо, впрочем, отдать должное и страмослябам: они вели себя вполне прилично и не проявляли жестокости по отношению к пленникам. Усадили их на корме, аккуратно связав ноги, тут же принесли им воду и еду, кому-то дали чистое тряпье перевязать рану. Одним словом, все было вполне гуманно, можно сказать, даже душевно.
Я внимательно следил за происходящим, поскольку твердо решил, что обижать пленников не дам. «В случае чего спущусь с мачты и устрою итальянский скандал с пощечинами – а там будь что будет», – пообещал я сам себе.
Мне и так было не по себе от того, что я даже не попробовал вмешаться раньше. Тоже мне, «поднялся над обстоятельствами», нечего сказать.
Один из пленников, наверное, почувствовал, что я их разглядываю, поднял голову и внимательно посмотрел на меня. Наши глаза встретились, и я с веселым ужасом почувствовал, что теряю равновесие. Уж не знаю, кто учил этого парня ворожить и учили ли его вообще таким глупостям, но меня он сделал, не сходя с места.
Так бывает. Очень редко, но все-таки бывает. Однажды твои глаза встречаются с глазами незнакомца, и ты вдруг понимаешь, что этот человек мог бы стать твоим лучшим другом. Понимаешь, что незнакомец знает о тебе абсолютно все, да и ты знаешь его так хорошо, словно вы выросли вместе. И не потому, что вы оба такие уж великие ясновидцы, просто вы похожи, как бывают похожи близнецы, но не снаружи – с изнанки.
Так бывает. Но чаще всего такие встречи не заканчиваются ничем просто потому, что все мы – люди и живем среди людей, которые каким-то образом договорились, пришли к неписаному, но действующему соглашению о том, что два незнакомых человека не могут броситься навстречу друг другу с идиотскими улыбками и нечленораздельными восклицаниями: «А вот и ты, наконец-то!» Считается, что это глупо, нелепо и даже неприлично. Так что обычно мы просто идем дальше своей дорогой, а незнакомец, который мог бы стать лучшим другом, ныряет в вагон подземки, и ничего не происходит, поскольку так принято. Если уж и существует какой-нибудь «всемирный заговор», то вот вам его последствия.
Но сейчас все было иначе. Я находился черт знает где, в реальности, законы которой по-прежнему оставались для меня праздничным набором тайн за семью печатями. Я понятия не имел, по каким правилам здесь следует играть, как принято вести себя в обществе, чтобы тебя не сочли сумасшедшим, и в данном случае невежество было мне на руку.
Поэтому я кое-как слез с мачты – нет ничего хуже для сомнамбулы, чем водворять себя на место без вмешательства бригады каскадеров и дежурной пожарной команды! Страмослябские пираты взирали на сие позорище, распахнув рты, но мне было не до них.
Подволакивая непослушные ноги, уже подзабывшие незамысловатую технику ходьбы по горизонтальной плоскости, я направился прямо к незнакомцу, сидевшему на корме вместе со своими товарищами по несчастью. Он оказался высоким, крепко сложенным дядькой средних лет, темноволосым, лысеющим, но моложавым – никаких морщин, кроме глубоких складок, резко очерчивающих рот. Темные глаза сияли лукавым весельем, совершенно неуместным в данных обстоятельствах. Но выражение лица было вполне мрачным; возможно, впрочем, оно просто казалось таким из-за резко опущенных вниз уголков рта.
– Придется придумать, как вытащить тебя из этой передряги, дружище, – приветливо сказал я ему.
Со стороны это, вероятно, выглядело так, словно я случайно встретил бывшего одноклассника. Незнакомец не удивился и, кажется, даже не обрадовался, просто серьезно кивнул мне, как старому приятелю.
– Уж ты-то придумаешь, – подтвердил он. – Ну, или не придумаешь. В любом случае, славно, что ты говоришь на кунхё, вот что я тебе скажу. А я все смотрел на тебя, гадал: неужели из Земли Нао человек? С одной стороны, одет, как положено, а с другой – не похож ты на их брата. Я даже грешным делом подумал: может, ты один из легендарных бродяг Хабода? И все не мог понять, как ты на эту поганую мачту взобрался? В любом случае ты правильно сделал. Все лучше, чем на грязной палубе с этими красавцами копошиться… А как тебя вообще занесло на страмослябский корабль? Тоже пленник?
– Ну уж нет! – открестился я. – Только этого не хватало.
Его спутники наблюдали за нашим разговором с немым изумлением.
– Встретил старого приятеля, Хэхэльф? – наконец спросил один из них.
– Можно сказать и так, – кивнул он. И вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами – дескать, что хотите, то и думайте.
Разговор был прерван пиратским капитаном. Плюхай Яйцедубович лично явился полюбопытствовать, с какой стати я соблаговолил спуститься на палубу и не требуются ли мне какие-нибудь жизненные блага вроде «хряпы» или «мряки».
– Куляй на хур! – строго сказал я ему.
Капитан заулыбался до ушей, как любящий папаша, с душевным трепетом вслушивающийся в первый осмысленный лепет своего чада. Зато бандитского вида гном, сидевший на его плече, счел своим гражданским долгом ответить мне целым потоком совершенно невоспроизводимых, но наверняка достойных всяческого уважения фразеологических оборотов. Все они, кроме разве что традиционного «ибьтую мэмэ», были мне незнакомы. Я понял, что разговор не состоится, и перешел на кунхё, который уже давно казался мне моим родным языком.
– Я забираю себе этих людей, – объявил я.
Понял, что слов явно недостаточно, выразительно указал на пленников, потом сделал своеобразный «загребающий» жест обеими руками и постучал себя по груди кулаком. Плюхай Яйцедубович несказанно удивился и обрушил на меня поток невнятной речи. Я в отчаянии воздел руки к небу: без переводчика было не обойтись!
– Он спрашивает, на кой мы тебе сдались, – неожиданно сказал объект моей внезапной магнетической привязанности. Один из товарищей назвал его Хэхэльфом, и я решил, что это и есть его имя.
– Ты понимаешь их язык? – обрадовался я.
– А, было бы что понимать, етидрёный хряп! – неопределенно отмахнулся тот. И скромно добавил: – Конечно, я не великий знаток, но несколько слов связать могу.
– Тогда скажи им, что я так хочу… Или еще лучше, скажи, что Вурундшундба мне велели обзавестись слугами. Одним словом, придумай что-нибудь убедительное. Я не знаю, что это за народ и какие байки им по душе.
– Так тебя к ним Мараха Вурундшундба пристроили? – уважительно присвистнул мой новый приятель. И растерянно хмыкнул: – Ну и шутники, нечего сказать!
Потом он что-то сказал капитану, который заранее присмирел, услышав слово «Вурундшундба». Плюхай Яйцедубович внимательно выслушал перевод, задумчиво почесал в промежности и уставился на меня с почти благоговейным восхищением. Подобострастно закивал и что-то нерешительно промямлил – не то прощения просил, не то просто выражал бытовую грусть.
– Дело сделано, – спокойно сообщил мне Хэхэльф. – Теперь капитан с тобой торгуется. Он не хочет развязывать нам ноги, пока мы не прибудем на Халндойн. Боится, что мы начнем бузить. Ладно, пусть себе боится. До Халндойна всего-то три дня пути, можно и потерпеть.
– Ну, раз ты так говоришь, значит, можно, – улыбнулся я. – Скажи ему, что я согласен, пусть только оставит нас в покое. А ноги я вам и сам развяжу, какие проблемы? Только ночи дождемся.
– А зачем? – лениво возразил он после того, как капитан удалился, довольный исходом переговоров. – Толку-то. Здесь особо не погуляешь: шагу ступить некуда. Вплавь до берега добираться глупо – если уж и так отпустят. Зачем нам лишние неприятности?
– Вольно тебе ерунду болтать, Хэхэльф! – с упреком сказал ему другой пленник. – Это ведь не твой корабль разграбили поганцы. Перерезать бы им глотки ночью, когда напьются, и дело с концом!
– Ну, положим, мой корабль они бы и не догнали, – ухмыльнулся Хэхэльф. – А даже если бы и мой… Знаешь, Бэгли, корабль – дело наживное. Его можно построить или купить, а можно и украсть. А тело у меня всего одно, и я предпочитаю не совать свою голову под топор пьяного страмосляба. Неблагородное это оружие, да и смерть – глупее некуда!
– Не спорьте, – попросил я. – Я рад, что могу вам помочь, ребята, но у меня в этом деле свой шкурный интерес. Мне нужно как можно скорее добраться до Халндойна. Поэтому драка на корабле мне даром не нужна.
Сердитый Бэгли приуныл: понял, что праведная месть ему не светит. Остальные пленники поглядывали на меня с благодарностью и упреком одновременно: дескать, хороший ты парень, но мог бы проявить чуть больше чуткости.
– Ну что, давай познакомимся, «старый приятель»! – весело предложил мой новый друг. – Я – Хэхэльф Кромкелет из Инильбы, что на Халндойне.
«Кромкелет»? – невольно улыбнувшись, переспросил я. Дословно это словцо означало «дырка в шлеме», но в устах Хэхэльфа оно прозвучало как фамилия.
– Ага. Был у меня в свое время дырявый шлем, над коим весь Халндойн потешался. Вообще-то я от него уже давно избавился, а вот имя в море не утопишь… С другой стороны, все к лучшему: на Халндойне кроме меня имеются еще два Хэхэльфа из Инильбы – надо же хоть как-то отличаться от прочих! Ладно, со мной вроде бы все ясно, а как тебя-то звать?
Я чуть было не брякнул, что меня зовут Макс, но вовремя прикусил язык.
– Ронхул, – я немного подумал и добавил: – Ронхул Маггот.
– Вот оно что! – присвистнул Хэхэльф. – А я-то гадал: как ты там на рее разлегся? Ну, если демон, тогда ладно… И откуда ты такой взялся?
– Это долгая история, – вздохнул я. И выразительно посмотрел на него: дескать, заснут твои спутники, тогда и поговорим. Хэхэльф все сразу понял, заговорщически улыбнулся мне краешком мрачного рта и с деланым равнодушием отвернулся, словно все уже было сказано.
* * *
На мачту я больше не полез. Сейчас меня можно было загнать туда разве что под дулами автоматов. Наваждение рассеялось, я снова стал обыкновенным человеком, который отчаянно боится высоты и совершенно неспособен балансировать на тоненькой рее дольше нескольких минут кряду. А уж любоваться там закатом или сладко дремать под пение полосатых рыбок – и подавно.
Впрочем, я не испытывал сожалений об утраченном «высоком положении». Наше путешествие подходило к концу, а страмослябские пираты, чье общество пугало меня, как компания старых зэков гимназистку, теперь сами старались обходить меня стороной и даже лжесвиней своих предупредительно отгоняли.
И вообще я был совершенно доволен жизнью – впервые с того момента, как обнаружил себя в камине этого чертова волхва, Таонкрахта. Мне очень нравился мой новый знакомец, этот Хэхэльф, бывший обладатель дырявого шлема. Но самое главное, я был совершенно уверен, что наконец-то нашел человека, который сможет – и, в отличие от разных могущественных психов, гордо именующих себя людьми Мараха, захочет – мне помочь.
Я не надеялся на Хэхэльфа, не рассчитывал на него, а просто знал, как теперь все будет. Сформулировать, правда, не мог, но принимал это бессловесное знание с восторгом и благодарностью.
До наступления ночи мы с Хэхэльфом помалкивали. Порой лениво обменивались репликами с остальными пленниками, которые с удовольствием обсуждали манеры, привычки и внешний облик страмослябских пиратов. Грех не присоединиться к подобной дискуссии.
В ходе импровизированного семинара, посвященного этому удивительному народу, я узнал много нового и интересного. В частности, с изумлением выяснил, что среди страмослябов совсем нет женщин. Не только на отдельно взятом пиратском корабле, а вообще нет. Мой закономерный вопрос о том, как они размножаются, спровоцировал длинную лекцию о скотоложстве, изобилующую натуралистическими подробностями. А когда я робко заметил, что эта версия не дает ответа на вопрос, откуда у них берутся дети, мне задумчиво ответили: «А кто их знает…»
Общее мнение было таково, что страмослябы – вообще не люди, а очередное колдовство Мараха Вурундшундба, за которыми, оказывается, закрепилась слава самых мрачных шутников Хоманы.
А еще я узнал, что судьба пленников – в том случае, если бы на их жизненном пути не встретился такой замечательный полезный парень, как я – была бы не столь ужасна, как я полагал. Пленников, конечно, продают в рабство, но к работе по хозяйству не допускают, чтобы чего не испортили. Участвовать в групповом пьянстве на многочисленных праздниках, которых, если верить моим новым знакомцам, чуть ли не больше, чем дней в году, пленным чужеземцам тоже возбраняется: недостойны. Так что страмослябские рабы ведут размеренное праздное существование. Собственно говоря, их держат только для того, чтобы хозяин мог похвастать перед соседями своей зажиточностью – дескать, вон сколько ртов кормлю! И еще для того, чтобы они принимали посильное участие в организованном обжорстве во время «Снусова Тыженя».
Насколько я понял, «Снусовым Тыженем» называется обряд поминовения усопших предков, в ходе которого хозяин дома и его домочадцы должны поглотить как можно больше пищи. Согласно страмослябским суевериям, вся жратва, съеденная за эти дни, неким мистическим образом отправится к покойным прародителям хозяина дома, и тем придется обходиться этим пайком до следующего года. Ради благополучия гипотетических предков страмослябы идут на любые жертвы, вплоть до заворота кишок. Поэтому прожорливые чужестранцы у них на вес золота, а скромных ребят с умеренным аппетитом после нескольких лет «сладкой жизни» обычно отпускают на волю и даже помогают выбраться на большую дорогу: чтобы места зря не занимали, никчемные.
Страмослябские пираты то и дело появлялись в поле нашего зрения, как живые иллюстрации к рассказам моих спутников. Теперь, когда между мной и этими чудесными людьми встала невидимая, но непроницаемая стена моего «демонического» авторитета, который не допускал никакого панибратства и даже не позволял им приближаться на расстояние вытянутой руки, они наконец-то показались мне смешными и нелепыми персонажами старинных лубочных анекдотов или, скажем, немецких шванок.
Даже на пике ежевечернего бурного веселья страмослябы не попытались наладить со мной душевный контакт. И вообще они вели себя так, словно ни меня, ни их пленников нет на судне. Я почти полюбил их за это! Правда, моя новорожденная любовь к ближним подверглась серьезному испытанию, когда эти милые люди занялись хоровым пением.
– Куляймо, хрюги, куляймо брады, ибьтую мэмэ! Куляй, Лабысло, тудой и сюдой к ибуты мэмэ…
Я зажимал уши руками, но голосовые связки пиратов были сильнее моих жалких попыток укрыться от реальности.
– У-га-га-га, йоханый хряп, ибьтую мэмэ! – дружно вопили они. И проникновенно повторяли: – У-га-га-га, йоханый хряп, ибьтую мэмэ!
Этот незамысловатый текст нам пришлось выслушать раз восемьдесят, и только после этого испытания небо сжалилось и даровало мне вожделенную передышку.
* * *
– Ну что, Ронхул Маггот, теперь поболтаем? – неожиданно предложил Хэхэльф, когда на палубе стало почти тихо. Пиратские крики и пение сменились душераздирающим храпом, который, впрочем, вполне мог сойти за тишину – все познается в сравнении.
Мне-то казалось, что Хэхэльф давным-давно задремал, как и его спутники, донельзя утомленные давешним морским сражением. Я и сам уже начал было клевать носом, но, услышав голос Хэхэльфа, тут же встрепенулся.
Меня с момента знакомства распирало – не то от вопросов, не то просто от желания рассказать свою историю и как следует поплакаться на судьбу. Я отлично знаю, что нет занятия более глупого и недостойного, чем жаловаться на эту стерву, хуже может быть разве что пересказ цикла анекдотов про тещу. Но у меня была минута слабости, мне просто позарез требовалось выговориться. Да и Хэхэльф погибал от любопытства, так уж все удачно совпало.
Моя минута слабости продолжалась часа два, не меньше. Хэхэльф слушал внимательно и почти не перебивал. Я знал, что он верит каждому моему слову – не потому, что парень был доверчивым дурачком, конечно. Просто он чувствовал, что я говорю правду и только правду, словно поклялся на Библии в суде присяжных.
В результате я выложил ему все как есть. Давно уже мне не доводилось говорить столько правды о себе за один присест, не разбавляя ее художественным вымыслом.
– Да, влип ты, Ронхул! – сочувственно подытожил Хэхэльф, когда я замолчал и уставился в темноту, опустошенный собственной словоохотливостью.
Я молча кивнул и улыбнулся от облегчения: наконец-то хоть кто-то оказался способен оценить, НАСКОЛЬКО я влип.
– Ничего, выкрутишься, – оптимистически пообещал Хэхэльф.
– Твоими бы устами, дружище!
– Ты представить себе не можешь, как тебе повезло, – серьезно сказал он. – Я – не какой-нибудь там могущественный Ург и уж тем более не Вурундшундба. Но я могу помочь тебе куда больше, чем все они, вместе взятые. Мои добрые приятели на короткой ноге с тем самым Варабайбой, которого ты ищешь.
– Что?! – я ушам своим не поверил.
– Что слышал. Для того чтобы познакомиться с Варабайбой, не нужно быть таким уж великим героем. Достаточно быть своим человеком на острове Хой. А я там вырос.
– А говорил, что ты – из Инильбы на Халндойне.
– Так оно и есть. Я – четвертый из сыновей владельца замка, построенного на острове в центре озера Инильба, так что можно сказать, что я и все мое семейство – дважды островитяне. Сейчас замок вместе с островом и озером перешел к моему старшему брату. А я там родился и жил, пока мне не исполнилось восемь лет. А потом я попал на Хой, к людям бунаба. Отец оставил меня там в качестве заложника: так ему было нужно. Он заключил с ними какой-то дурацкий договор. Видишь ли, когда у человека больше десятка сыновей, ему уже почти все равно, что с ними случится – одним больше, одним меньше… Впрочем, все к лучшему. Я вырос среди бунаба, стал там своим и могу сказать тебе, положив руку на сердце: когда я смотрю на своих братьев, воспитанных в родительском доме, я понимаю, как мне повезло.
– Пока я не оказался в камине у Таонкрахта, я тоже полагал, что абсолютно все, что со мной когда-либо случалось, к лучшему, – печально сказал я.
– Эй, Ронхул, я уже понял, что ты хочешь вернуться домой, – мягко сказал Хэхэльф. – И хватит на эту тему. Тебе еще не надоело сидеть с такой унылой рожей?
– Надоело.
– Ну вот и не сиди. С таким настроением, как у тебя, хорошо вешаться, а не дела делать. Ты меня здорово выручил. Насколько я знаю, из Страмодубов быстро не сбежишь. Я застрял бы там на несколько лет, поэтому теперь могу считать себя богачом, словно получил эти несколько лет в подарок. Будет справедливо, если я потрачу небольшую долю этого богатства на твои дела, а потом займусь своими. Ничего, все успеется! Доставлю тебя на Хой, поработаю переводчиком. Вот увидишь, все будет хорошо. Старый ндана-акуса Вару-Чару, один из тамошних правителей, принимает меня, как родного сына. Да оно почти так и есть: я вырос в его семье, и старик сам учил меня держать в руках и палицу гуки-драбаки, и лук со стрелами, и флейту ута… Узнаешь, что такое бунабское гостеприимство. Вообще-то бунаба – народ суровый и своеобразный. Одни считают их жестокими и бесчеловечными вояками, другие – лукавыми торгашами, третьи и вовсе – вздорными суеверными варварами. Но поверь мне, бунаба – удивительные существа. Можешь представить себе людей, которые живут в дружбе с сотворившим их богом?
– Не могу, – честно признался я.
– Ну вот, – веско сказал Хэхэльф. – А они так и живут. Именно в дружбе, заметь! Варабайба не требует от них ни поклонения, ни даже послушания, ни тем паче каких-то жертв. А иногда на досуге он учит их замечательным вещам. Каждый бунаба – немножко колдун, каждый бунабский колдун – непременно поэт, и каждый бунабский воин способен прослезиться, услышав печальную мелодию. Варабайба научил их не просто ходить по земле, а каждый день заново удивляться красоте мира. А они научили этому меня, и я им по сей день благодарен.
– Замечательный он мужик, этот твой Варабайба, хоть и бог! – искренне сказал я. – И бунаба, если верить твоим словам, – лучшие из людей.
– Ну вот, и я о том же. Знаешь, я часами могу расхваливать своих друзей бунаба и сотворившего их бога, но лучше воздержусь. Сам все увидишь.
– Увижу, – согласился я. – Слушай, а ты ворожил, когда смотрел на меня, или это я сам купился на твою харизму?
– На мою – чего?
– Считай, что я имел в виду простое человеческое обаяние.
– Ну… На что ты купился, тебе самому решать. Я, конечно, поворожил маленько, – признался Хэхэльф. – Только это и ворожбой-то не назовешь. Просто дружеское приветствие, принятое у бунаба. Самый короткий путь к чужому сердцу. Ты еще убедишься, что бунаба – ребята неулыбчивые, лица у них мрачные от природы. С таким лицом захочешь – не улыбнешься. Поэтому им пришлось изобрести «незримую улыбку». Ее еще называют «сердечной улыбкой», потому что доброе чувство передается прямо от сердца к сердцу, минуя рожу.
Я невольно рассмеялся: «минуя рожу» – это надо же!
– Одним словом, я намеренно пробудил в тебе дружеские чувства – ты был моей единственной надеждой. С этой бунабской ворожбой одно плохо: на примитивных людей, вроде тех же страмослябов, она не действует. Я уже пробовал – бесполезно. А с тобой этот номер прошел. Но я собираюсь честно расплатиться за твою услугу. Сперва помогу тебе добраться до Варабайбы, а там поглядим. Тот, кто платит по всем счетам, живет дольше!
– На что-то в таком роде я и рассчитывал, – честно признался я. – То есть мне, конечно, и в голову не приходило, что ты – свой человек на Хое, но я надеялся, что ты знаешь местные обычаи и поможешь мне договориться с каким-нибудь капитаном, который собирается плыть на Хой. Денег-то у меня нет!
– Ну вот, значит, от моей ворожбы ты только выиграл, – заключил Хэхэльф. – По крайней мере капитана, который не станет требовать денег, ты уже нашел.
– А почему, в таком случае, ты плыл на чужом корабле? – полюбопытствовал я.
– Ну, не все же на своем сиднем сидеть! – ухмыльнулся он. – Должно быть в жизни хоть какое-то разнообразие.
Хэхэльф с сочувствием посмотрел на мою разочарованную рожу и примирительно добавил:
– Это не моя тайна, Ронхул. Скажу одно: в Земле Нао мой корабль знают все мореходы, а мне требовалось, чтобы никто не догадался, что я к ним пожаловал.
– Ясно, – кивнул я. И с удивлением подумал, что в этом прекрасном Мире наверняка имеют место всяческие шпионские страсти и прочие интригующие вещи. Вот уж в голову не приходило.
– Я посплю, пожалуй, – зевнул Хэхэльф. – И тебе советую. Что еще тут делать, если не спать?
Его совет был чудо как хорош. Я завернулся в волшебное одеяло Урга и уснул так крепко, что ни солнечный свет, ни утренняя активность страмослябских пиратов, ни их полуденная попойка, ни даже визит Плюхая Яйцедубовича с настойчивым предложением очередной порции «хряпы» не заставили меня вернуться в мир бодрствующих людей. Я проснулся уже под вечер, катастрофически ослабевший – не то от голода, не то от сна на солнцепеке – но совершенно спокойный и почти счастливый. Мне кружило голову замечательное ощущение, что мои скитания подходят к «финишной прямой».
Хотя, конечно, никаким «финишем» в то время еще и не пахло.
* * *
– Ты всегда так долго спишь? – удивленно спросил Хэхэльф. – Вот это, я понимаю, настоящий демон!
– Не всегда, – вздохнул я. – Только после полудюжины дней на рее.
– Ну тогда ладно, – усмехнулся он. – А то я уже испугался, жив ли?
– Жив, – твердо сказал я. – И мне это наконец-то начинает нравиться.
– А ноги нам так и не развязал! – с упреком сказал мне один из его спутников. Остальные тоже обратили ко мне укоризненные взоры. Можно подумать, что я был инициатором нападения на их корабль страмослябских пиратов и вообще причиной всех мировых бед.
– Это я его отговорил, Бэгли, – соврал Хэхэльф. – Я же тебя знаю: полезешь с голыми руками на пиратов, затеешь новую драку. А я уже привык к мысли, что послезавтра ступлю на берег Халндойна, живой и свободный как ветер. Если желаешь, можешь рассказать об этом на ежегодном Совете Острова, я не против. Наши старейшины еще, чего доброго, придут ко мне с официальной благодарностью за спасение твоей глупой головы.
– Я тебе это припомню! – буркнул сердитый Бэгли.
– Вот такие у меня бестолковые кузены, Ронхул, – весело сказал мне Хэхэльф. – Впрочем, родные братья ничуть не лучше. А все потому, что у них было слишком беззаботное детство.
Потом у них завязалась продолжительная дискуссия, в ходе которой я получил возможность обогатить свой лексикон несколькими шедеврами местной брани, а также выяснил, что из моего друга Хэхэльфа вполне мог бы выйти толк, если бы не сомнительное воспитание, полученное им в процессе слишком продолжительного общения с бунаба.
Я слушал их с удовольствием: во-первых, беседа действительно вышла занимательная, а во-вторых, она отчасти заглушала порядком надоевшие мне восклицания «ибьтую мэмэ» и «куляй на хур», с завидным постоянством доносившиеся с носа корабля.
Страмослябы как раз приступили к очередной гулянке. На сей раз они не ограничились традиционным употреблением браги, а носились друг за другом с перемазанными чем-то руками, стараясь изловить ближнего и как следует разукрасить его лицо. Те, кому было лень бегать, старательно покрывали узорами борта и палубу своего судна.
– Что это с ними? – спросил я у Хэхэльфа. – Белая горячка наконец-то покарала или как?
– Я не знаю, что такое «белая горячка», – Хэхэльф с видимым удовольствием отвлекся от спора со своими оппонентами. – Но в любом случае это не белая горячка, а Узорная мазаница.
– Что-что?
– Узорная мазаница, – невозмутимо повторил он. – У страмослябов чуть не каждый день какой-нибудь праздник. Сегодня как раз Узорная мазаница. Счастье, что страмослябы никогда не заставляют своих пленников принимать участие в веселье. Считается, что мы недостаточно хороши для такой чести, хвала всем богам Хоманы!
– А их тут много – богов? – осторожно спросил я.
– Хватает, – неопределенно отмахнулся Хэхэльф. И неодобрительно покосился в сторону развеселившихся пиратов. – Это они пока разукрашивают друг друга соком ягод. А к ночи, как напьются окончательно, примутся мазать дерьмом.
– Настоящим, что ли? – недоверчиво переспросил я.
– А что, есть искусственное дерьмо? – с убийственной иронией осведомился Хэхэльф. – Какая, должно быть, полезная вещь! Небось альганские алхимики придумали? Рецептом поделишься?
Я неудержимо рассмеялся: парень умудрился поднять мое настроение еще до того, как мы сошли с треклятого страмослябского крейсера. Судя по всему, впереди меня ожидали хорошие времена. Пережить бы только эту кошмарную «узорную мазаницу», а там хоть трава не расти!
– Если эти милые люди сочтут, что я достаточно хорош для участия в их веселье, придется опять лезть на мачту, – отсмеявшись, вздохнул я.
– Да нет, можешь расслабиться. Они же к тебе подойти боятся, – успокоил меня Хэхэльф. – Молятся сейчас небось своему Лабыслу, чтобы ты сидел смирно.
– Все равно все вокруг дерьмом перемажут, – мрачно пообещал сердитый Бэгли.
– Счастье еще, что мы к ним на Бздох не попали, – заметил один из его товарищей.
– А это что такое? – оживился я.
– Ничего особенного, – проворчал Бэгли. – Сначала они несколько дней жрут какую-то дрянь, а потом запираются все вместе в тесном помещении и испускают ветры. Кто не может больше там оставаться, выходит наружу и тут же напивается с горя, чтобы позабыть о своем позоре. А тот, кто выйдет последним, считается у них великим героем и самым достойным человеком, во всех отношениях. Я слышал, что некоторые пиратские капитаны теряли власть на корабле только потому, что не могли продержаться до конца.
Честно говоря, я был совершенно уверен, что меня разыгрывают. Маленькая месть за то, что я дрых, как последняя сволочь, и не потрудился развязать ноги своим подопечным. Но Хэхэльф, который явно держал мою сторону, энергично закивал.
– Не смотри на Бэгли зверем, Ронхул, он говорит чистую правду! Каких только развлечений не придумывают себе люди, верно? Ничего, сия чаша нас миновала. По крайней мере мы не родились страмослябами, и уж этого у нас уже никто не отнимет.
– И то верно, – усмехнулся я.
* * *
Ночью жизнь окончательно стала невыносимой. Страмослябские пираты превзошли все мои представления о том, до какой степени может напиться живое существо. Эти чудесные люди носились по палубе без штанов, которые мешали им справлять нужду где придется, и отчаянно вопили. Под конец они действительно начали мазать друг друга самым настоящим дерьмом. Я очень хотел бы усомниться, но запах не оставлял мне такой возможности.
Нас, впрочем, не трогали. Но на корабле было слишком тесно, поэтому я невольно чувствовал себя участником этого праздника жизни и горько сожалел о временах, когда мог отсидеться на рее.
У моих товарищей были железные нервы: они как-то ухитрились захрапеть, невзирая на все происходящее. Мне же удалось сомкнуть глаза только на рассвете, когда утомленные собственным весельем страмослябы наконец-то утихомирились.
Зато следующий день был на редкость спокойным и благостным. Пираты мучились похмельем и потихоньку отмывали свой корабль – к счастью, они не пожелали оставить все как есть. Я-то боялся, что ребята слишком дорожат своим искусством, чтобы соскребать его с палубы, ан нет, жизнь наша понемногу налаживалась.
А на исходе следующей ночи меня разбудил Хэхэльф.
– Хватит дрыхнуть, Ронхул! – прошептал он. – Есть дело.
– Что случилось? – встревожился я.
– Ровным счетом ничего. Наши приятели пираты сладко спят – кажется, даже на вахте никто не стоит. Впрочем, у них это вообще не очень-то принято. Считается, что, когда будет надо, капитан сам проснется, на то он и капитан… А Халндойн уже близко. Видишь эти огни? Готов спорить на что угодно, это Койдо, самое паскудное местечко на Халндойне. Здешние жители всегда рады страмослябским пиратам, поскольку у них можно скупать по дешевке награбленное добро, а потом продавать его на другой конец острова, богатым беглецам из Земли Нао. Те, знаешь ли, великие охотники до роскоши!.. Очень удачно получилось, что мы пришли именно сюда: я оставил здесь свой корабль, когда напросился на борт к Бэгли. Мои люди еще удивлялись, что я не потрудился отправить корабль домой, в Сбо, а я почему-то заупрямился и настоял на своем. Как знал, что пригодится! Теперь нам не придется тащиться через весь остров на попутных речных суденышках… Но не это главное.
– А что? – Я изо всех сил старался окончательно проснуться, но у меня ничего не получалось.
– Главное – это сундук с кумафэгой, – драматическим шепотом сообщил Хэхэльф.
– Какой сундук?
– Тише, еще разбудишь Бэгли… – он встревоженно огляделся по сторонам и потребовал: – Развяжи-ка мне ноги, отойдем в сторонку, и я тебе все объясню.
Я достал из-за пояса подарок Мэсэна, ужасный разбойничий нож. К счастью, он оказался не слишком тупым, так что я быстро справился с толстыми веревками, которыми были замотаны ноги Хэхэльфа.
– Ох, наконец-то можно встать, даже не верится! – Он блаженно улыбнулся, немного размял мышцы и бодро вскочил. Только сейчас я понял, что мой новый приятель вовсе не такой высокий, каким показался мне с первого взгляда. Он просто производил такое впечатление, а на самом деле был ниже меня. Не намного, но все-таки.
– Иди сюда! – Хэхэльф поманил меня в носовую часть корабля, где никого не было, кроме трех лжесвиней, спящих сладким сном. – Теперь слушай внимательно.
Он говорил так тихо, что мне пришлось приставить ухо к его губам, чтобы слова стекали туда, как жидкий мед, капля за каплей, и ни один звук не пролился мимо.
– Бэгли вез с собой сундук с кумафэгой. Его спутники об этом не знали, а я узнал, почти случайно. Страмослябы забрали этот сундук вместе с прочим добром. Но они не понимают, какое сокровище им досталось, поэтому не стали его прятать. Сундук стоит прямо на палубе: я проследил, куда они его поставили… Ты умеешь плавать?
– Умею, – кивнул я. – Вопрос в том, сколько придется плыть.
– Не слишком много, – обнадежил меня Хэхэльф. – Один и без сундука я доплыл бы до берега за полчаса. С сундуком немного дольше, конечно… Ничего, вода сейчас теплая!
– А ты сможешь плыть с сундуком? – недоверчиво спросил я.
– Конечно! – невозмутимо согласился Хэхэльф. – Скажу больше, если бы выяснилось, что ты не умеешь плавать, я бы и тебя доволок. Но это было бы очень долго. Небось до утра бы пробарахтались.
– Ладно, – согласился я. – Не знаю, что это за кумафэга такая, но я уже понял, что тебе позарез приспичило присвоить этот сундук. Я не против. Чем раньше мы покинем страмослябское корыто, тем лучше. Думаю, что доплыть до берега для меня не проблема. Но что будет с твоими спутниками? Пираты согласились отпустить их со мной, но если меня не станет, они вполне могут решить, что пленников можно оставить при себе.
– Значит, такая у них судьба! – равнодушно сказал Хэхэльф. – Они славные ребята, но… Знаешь, Ронхул, такая удача, как целый сундук кумафэги, выпадает раз в жизни или вообще никогда!
– Правда? – удивился я.
– Ох, ничего-то ты не понимаешь, – вздохнул он. – Даже если сундук пуст наполовину и даже если оставшуюся половину мы поделим пополам, после этого мы с тобой все равно станем самыми богатыми людьми на Халндойне.
– Ценная, должно быть, штука, – согласился я. – Ладно, ты меня убедил. Но давай я хоть ноги развяжу твоим несчастным спутникам. Может быть, у них хватит ума поутру прыгнуть в море и добраться до острова вплавь?
– Все может быть, – пожал плечами Хэхэльф. – А ты сможешь перерезать веревки так, чтобы они не проснулись? Неохота мне делиться! А уж если Бэгли проснется, он вообще захочет забрать все себе. Это же его добро. Из-за этого сундука он и порывался устроить драку, хотя и дураку ясно, что это безнадежное дело.
– Подожди, – попросил я, – дай мне подумать. Сейчас сообразим, как лучше… Вот, послушай!
Хэхэльф выслушал мое предложение, одобрительно кивая головой.
– А что, так даже веселее! – заключил он. – Мне нравится.
Мы извлекли из-под груды грязных после давешнего праздника пиратских штанов чудовищных размеров сундук и осторожно спустили груз на воду с помощью обрывков той самой веревки, от которой я избавил Хэхэльфа. Мой друг нырнул следом и тут же мертвой хваткой вцепился в краденое имущество.
– Хочешь сказать, что сможешь плыть с такой поклажей? – недоверчиво спросил я. – Этот проклятый гроб весит не меньше центнера!
– Я еще и не такое могу, – заверил меня Хэхэльф. – Давай, Ронхул, не задерживайся! Сейчас мне хочется как можно скорее оказаться на своем корабле, как можно дальше от моего бедного, сердитого, ограбленного кузена.
Я и не собирался задерживаться. Честно говоря, в любой другой ситуации я бы вообще не стал рисковать, но мне было бы нелегко жить с мыслью, что мы с Хэхэльфом бросили живых людей в страмослябском плену. Если бы ребята томились в пасти дракона-людоеда или были приговорены к расстрелу, я бы сделал ноги, не испытывая угрызений совести. Но оставить их наедине с людьми, ежегодно празднующими «Узорную мазаницу» и «Бздох», я никак не мог.
Мой план был прост, проще не бывает. Я собирался реализовать на практике старый добрый лозунг «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих».
Я осторожно потряс за плечо одного из пленников. Как только он открыл глаза, я предостерегающе прижал палец к губам. Парень понимающе кивнул и приготовился слушать.
– Мы уже возле Халндойна, – шепнул ему я. – Видишь огни? Хэхэльф утверждает, что это Койдо.
– Значит, так оно и есть, – согласился тот. Оценивающе посмотрел на огни и добавил: – До берега за час доплыть можно… А чего ты меня разбудил? До утра вроде далеко, можно было бы еще поспать. И где этот хитрюга Хэхэльф?
– Тут, понимаешь, какое дело, – доверительно зашептал я, – Хэхэльф случайно подслушал разговор двух пиратов. Оказывается, они еще не решили, отпускать вас со мной или нет. Вернее, сначала решили, а теперь засомневались с похмелья. Думают, может, на выпивку вас обменять удастся… Поэтому я развязал Хэхэльфа, и он уже плывет к берегу. Я собираюсь к нему присоединиться.
– Да, лучше удрать, пока они спят. А почему ты не разбудил всех сразу? – удивился он. – Какие тут могут быть секреты?
– Хэхэльф сказал, что Бэгли непременно устроит драку, – объяснил я. – Хэхэльф говорит, что Бэгли за свое добро жизнь не пожалеет, ни свою, ни тем более чужую. Не знаю, ему виднее, они же двоюродные братья. А мне не хочется участвовать в сражении. У меня своих проблем хватает. Так что сейчас я отдам тебе свой нож, и делайте что хотите. А я пошел. Вернее, поплыл.
– Спасибо, – свистящим шепотом сказал мой потенциальный вечный должник. – Погоди еще секунду, Ронхул! Ты полагаешь, нам действительно не стоит будить Бэгли? Думаешь, он затеет драку?
– Откуда я знаю? – Я пожал плечами. – Он же ваш приятель, а не мой. Вам и решать.
– Да, озадачил ты меня, – вздохнул он, принимаясь пилить веревки на своих ногах. – Ладно, разбужу ребят. Глядишь, вместе решим, как быть… В любом случае спасибо.
– На здоровье, – сказал я, вскарабкиваясь на борт корабля. – Делайте отсюда ноги, чем скорее, тем лучше, мой тебе совет.
