Если методология естествознания XVIII в. характеризовалась преимущественно эмпирическим направлением, то в XIX в., особенно во второй его половине, была создана основа для крупных теоретических обобщений.

«Эмпирическое естествознание, — писал Ф. Энгельс, — накопило такую необъятную массу положительного материала, что в каждой отдельной области исследования стала прямо-таки, неустранимой необходимость упорядочить этот материал систематически и сообразно его внутренней связи. Точно так же становится неустранимой задача приведения в правильную связь между собой отдельных областей знания. Но, занявшись этим, естествознание вступает в теоретическую область, а здесь эмпирические методы оказываются бессильными, здесь может оказать помощь только теоретическое мышление».

Уже в первой половине столетия делались попытки обобщения эмпирического материала, которые в области физики заключались в использовании математических конструкций, созданных великими математиками — Фурье, Коши, Абелем, Риманом. Фарадей, Ампер, Эрстед, Лаплас создают количественные теории электричества и магнетизма, Лаплас и Фурье — количественную теорию теплоты, Карно закладывает основы термодинамики.

Однако механистическая форма синтеза научного знания, характерная для науки XVIII в., к середине XIX в. перестала удовлетворять большую часть физиков, а тем более химиков и биологов. Одновременно как реакция на научную бесплодность различных идеалистических философских течений и особенно натурфилософских систем возникло скептическое отношение к теоретизированию вообще. Следуя примеру Ньютона, Ампер поставил в подзаголовок своей работы по теории электрических явлений (1800) следующее разъяснение: «Теория электродинамических явлений, выведенная исключительно из опыта». М. Бертло, а затем А. Пуанкаре выступили против атомного учения на том основании, что понятие атома не вытекало непосредственно из опыта. Бесплодность эпигонских философских течений середины XIX в., вроде эклектики спиритуалистических школ Кузена и Мен де Бирана, или католической философии Жозефа де Местра, воспринималась естествоиспытателями как выражение противоположности научного и философского мышления. Немалую роль в распространении эмпиризма сыграла и все более пропагандировавшаяся утилитаристская концепция науки, порожденная между прочим возрастанием роли науки в промышленности. Эта тенденция зародилась в конце XVII в. и усиленно поддерживалась в XIX в. идеологами буржуазии, поскольку конец XVIII в. и первая половина XIX в. — это эпоха буржуазных революций, завершавшая становление нового способа производства. К власти пришел новый класс, судьбы которого были связаны с промышленным производством.

В научное мышление все более проникал материализм.

Борьба официальных кругов против материализма, политика запретов и преследований, конечно, сдерживали его распространение. Извращение сути философского материализма в его классических образцах, замалчивание и запрещение философских исследований, направленных на развитие материалистической теории, в сочетании с утратой интереса у естествоиспытателей к выхолощенной университетской философии, вызвали распространение материализма, который впоследствии был назван «вульгарным», а также позитивизма. Университетская философия, профессора философии увязли в идеализме и метафизике. Главным источником распространения материализма стало естествознание, которое шаг за шагом изгоняло из природы сверхъестественные духовные сущности. И хотя в теоретическом отношении такой материализм был слаб, он сыграл известную роль в развитии и науки, и философии уже тем, что способствовал распространению материалистических взглядов. Если путем идеологического давления и прямых запретов удавалось сдерживать развитие и распространение философского материализма, то бороться против материализма, порождаемого самой наукой, было значительно труднее. В конце концов, производство было заинтересовано в том, чтобы наука адекватно отражала законы природы, и буржуазному государству оставалось лишь сдерживать и пресекать попытки выхода ученых в сферу мировоззрения, общетеоретических обобщений, затрагивающих основы господствующей идеологии. В этих условиях сложилась более чем благоприятная почва для позитивизма, выразителями которого явились О. Конт, Г. Спенсер и Дж. Милль, и позитивизм получил широкое распространение, став важным элементом духовной жизни второй половины XIX в.

Краткая характеристика этого течения, возникшего в 30-х годах XIX в. во Франции, была дана в предыдущих главах. Следует лишь добавить, что между так называемыми «позитивистскими» тенденциями ученых второй половины XIX в. и позитивизмом как философской концепцией была существенная разница. Если естествоиспытатели понимали под «позитивизмом» строгое следование за фактами, отказ от натурфилософских спекуляций и поиска конечных сущностей явлений, то для позитивизма как философской концепции было характерно принципиальное отрицание познавательной роли теоретического мышления. Копт не видел иной задачи философии, кроме сведения воедино теорий различных наук. Позитивизм вел не только к ликвидации философии как особой науки, но и фактически закрывал дорогу действительному исследованию развития научных методов, догматизировал те положения частных наук, которые были сформулированы к моменту появления «Курса позитивной философии» Конта (1830).

В защите самостоятельности научного исследования, эмансипации науки от религии и других форм искаженного восприятия действительности позитивизм выступал как антиспиритуалистская философия. Это привлекало к нему прогрессивные круги естествоиспытателей. По той же причине он осуждался официальной университетской философией, хотя методологическое ядро позитивизма — отказ от теоретического мышления и поиска сущности явлений — все больше становилось официальной точкой зрения буржуазного общества. Материализм ранней позитивистской доктрины мог некоторое время выступать как прогрессивное течение. Однако в области научной методологии прогрессивность позитивизма оказалась столь же преходящей, как и в сфере социально-политической. Освобождение науки от натурфилософских догм не означало еще освобождения ее от догм вообще. Позитивизм был гиперболизацией одной стороны научного мышления XIX в. и потому не мог серьезно способствовать научному исследованию.

Позитивизм О. Конта был симптомом конца классической философии, но он не положил начала новой философии. Он не создал нового метода научного исследования, не смог вычленить существенные моменты научного познания, раскрыть его особенности и закономерности. Поэтому позитивизм вскоре выродился, с одной стороны, в плоский эмпиризм, с другой — в «стыдливый идеализм» махистской философии.

Материалистическая тенденция естествознания должна была соединиться с философским исследованием общих законов развития природы, общества и мышления; философия не может выполнить своей роли, оставаясь только обобщенной сводкой конкретных результатов естествознания. Это соединение, означавшее преодоление и вульгарного материализма, и позитивизма, и идеализма в любых его формах, было достигнуто в трудах К. Маркса и Ф. Энгельса. Став на позиции пролетариата, они сумели избежать утопических иллюзий и создать материалистическое понимание истории — исторический материализм как теорию развития общества. Это был переворот во всей философии. Совершить его могли лишь ученые, которые не просто овладели важнейшими достижениями теоретического мышления, наследники Гегеля и Фейербаха, но идеологи пролетариата, поставившие своей целью практическое революционное преобразование мира.

Одним из условий, способствовавших формированию стройной системы философских взглядов Маркса и Энгельса — диалектического материализма, — было распространение диалектических идей в самом естествознании в противовес метафизическим догмам, как натурфилософов, так и позитивистов.

Начало XIX в. в истории науки отмечено лапласовской теорией вероятности, базировавшейся на детерминистской механистической концепции. К началу второй половины века создается термодинамика, объединившая понимание механических и тепловых явлений и выделившая при этом существенную особенность последних — их необратимость. Третьим крупным обобщением была электродинамика Максвелла, связавшая с помощью единого уравнения электрические, магнитные и световые явления.

Основой этих, как и большинства научных обобщений, служил обширный экспериментальный материал. Однако эти обобщения оказались гораздо шире фактического материала, из которого первоначально исходили их создатели. Так, «преобразования Лапласа» в его теории вероятностей стали в дальнейшем основой операционного исчисления Хевисайда, термодинамика Гиббса оказалась способной решить любую задачу относительно равновесной системы, состоящей из произвольного числа независимых компонентов и сосуществующих фаз; максвелловское уравнение, касавшееся предварительно лишь распространения электрических и магнитных процессов, оказалось пригодным и для описания процесса распространения света, т. е. предсказало электромагнитную природу света.

Эти примеры, число которых легко можно увеличить, показывают, как сама практика естествознания XIX в. опровергала позитивистские догмы и подтверждала творческую, эвристическую роль теоретического мышления. Естествознание второй половины XIX в. в своем развитии все дальше отходило как от натурфилософских и позитивистских схем, так и от «ползучего» эмпиризма, и процесс этот был характерен для самой широкой области науки, начиная от математики и физики и кончая: физиологией. Энгельс в 1858 г. писал Марксу:

«Я занимаюсь теперь немного физиологией и собираюсь увязать с этим занятия сравнительной анатомией. В них много чрезвычайно важного с философской точки зрения, но все это открыто лишь недавно; мне очень хотелось бы знать, не предвидел ли старик (Гегель) что-нибудь из этого. Не подлежит сомнению, что если бы ему пришлось писать „Философию природы“ теперь, то доказательства слетались бы к нему со всех сторон».

Крупнейшими открытиями биологии в XIX в. было создание клеточной теории и эволюционного учения. Оба они были высоко оценены классиками марксизма, когда многие ученые еще совсем не осознавали или осознавали лишь частично значение этих открытий. Как известно, К. Маркс, ознакомившись с учением Ч. Дарвина, писал Ф. Энгельсу, что оно является естественнонаучным обоснованием «наших взглядов», т. е. диалектического материализма.

Характеристика этих открытий дана в специальных главах настоящей книги. Здесь же отметим только, что для того, чтобы обнаружить клеточную природу организмов, достаточно было внимательно рассмотреть, под микроскопом тонкие срезы животных и растительных тканей; но для того, чтобы понять значение открытых фактов и создать клеточное учение, требовалось глубокое теоретическое мышление. Это становится еще более очевидным при рассмотрении генезиса теории Дарвина. Роль искусственного отбора ко времени Дарвина была ясна многим. Но чтобы сделать вывод о наличии его аналога в природе — естественного отбора, — и на его основе эволюции видов, требовался огромный синтетический ум, колоссальное напряжение теоретической мысли, тем более что никаких прямых доказательств наличия естественного отбора тогда еще не было.

Сложность процесса познания, однако, такова, что, оставаясь в пределах самого естествознания, без специального философского осмысления общих принципов познания, даже крупные естествоиспытатели не застрахованы от влияния эмпирических и позитивистских концепций. Между тем эмпиризм, возникший в борьбе со средневековой схоластикой и сильно оживившийся в первые десятилетия XIX в. в качестве реакции на натурфилософию, как и родственный ему позитивизм, не только не мог помочь в решении методологических проблем науки, но и приводил подчас к нелепым суевериям. Ф. Энгельс в «Диалектике природы» дал яркую характеристику этого явления и вскрыл его корни:

«Существует старое положение диалектики, перешедшей в народное сознание: крайности сходятся. Мы поэтому вряд ли ошибемся, если станем искать самые крайние степени фантазерства, легковерия и суеверия не у того естественнонаучного направления, которое, подобно немецкой натурфилософии, пыталось втиснуть объективный мир в рамки своего субъективного мышления, а, наоборот, у того противоположного направления, которое, чванясь тем, что оно пользуется только опытом, относится к мышлению с глубочайшим презрением…. Эта школа господствует в Англии… Поэтому нет ничего удивительного в том, что за последние годы, английский эмпиризм в лице некоторых из своих, далеко не худших, представителей стал как будто бы безвозвратно жертвой импортированного из Америки духовыстукивания и духовидения». К числу спиритов относились, в частности, Уоллес, выдвинувший вместе с Дарвином теорию естественного отбора, известный физик Крукс и др. «Мы здесь наглядно убедились, — заключал Энгельс, — каков самый верный путь от естествознания к мистицизму. Это не безудержное теоретизирование натурфилософов, а самая плоская эмпирия, презирающая всякую теорию и относящаяся с недоверием ко всякому мышлению. Существование духов доказывается не на основании априорной необходимости, а на основании эмпирических наблюдений господ Уоллеса, Крукса и компании. Так как мы доверяем спектрально-аналитическим наблюдениям Крукса, приведшим к открытию металла таллия, или же богатым зоологическим открытиям Уоллеса на островах Малайского архипелага, то от нас требуют того же самого доверия к спиритическим опытам и открытиям обоих этих ученых. А когда мы заявляем, что здесь есть все-таки маленькая разница, а именно, что открытия первого рода мы можем проверить, второго же не можем, то духовидцы отвечают нам, что это неверно и что они готовы дать нам возможность проверить и спиритические явления.

Презрение к диалектике не остается безнаказанным. Сколько бы пренебрежения ни выказывать ко всякому теоретическому мышлению, все же без последнего невозможно связать между собой хотя бы два факта природы или уразуметь существующую между ними связь. Вопрос состоит только в том, мыслят ли при этом правильно или нет, — а пренебрежение к теории является, само собой разумеется, самым верным путем к тому, чтобы мыслить натуралистически и тем самым неправильно. Но неправильное мышление, если его последовательно проводить до конца, неизбежно приводит, по давно известному диалектическому закону, к таким результатам, которые прямо противоположны его исходному пункту».

Итак, борьба опытной науки против натурфилософских построений, оживление, а затем вырождение, эмпиризма как философской концепции, борьба против абстрактных рационалистических конструкций и создание крупных обобщающих теорий в большинстве отраслей естествознания; борьба против догм, доставшихся науке от прошлого, и попытки догматизировать новые достижения; позитивизм О. Конта; возникновение диалектического материализма; усиление идеологической и политической реакции; укрепление естественнонаучного материализма и развитие стихийной диалектики в естествознании — такова в самых общих чертах во многом противоречивая атмосфера развития науки второй половины XIX в. При всей противоречивости движения научной мысли, при всех колебаниях и отклонениях от прямого пути прогресса науки это была эпоха формирования современного стиля научного мышления, движения естествознания к современной научной методологии — диалектическому материализму. Науке предстояло пройти еще через революцию в физике конца XIX и начала XX в., преодолеть искушение различных субъективно-идеалистических философских школ, но основы нового метода исследования действительности были заложены. Коренным образом материалистически переработав диалектику Гегеля, творчески освоив накопленные человечеством знания, в том числе в области развития естественных наук, Маркс и Энгельс обосновали диалектико-материалистический метод научного исследования. Смена научных понятий и теорий, постоянное углубление знаний об объекте, формирование теоретических обобщений все более высокого порядка как средство научного «освоения» действительности, происходящие время от времени коренные преобразования этих обобщений — все это полупило свое объяснение и обоснование в философии диалектического материализма как необходимые моменты процесса познания.

Родиной эволюционной теории, получившей по имени ее творца Чарлза Дарвина название дарвинизма, является Англия. Это нельзя считать случайностью.

Экономические условия в эпоху создания Дарвином его эволюционной теории характеризуются победой и утверждением капитализма, который достиг в Англии своего расцвета раньше, чем в других странах. Расширение колониальной системы Британской империи во много раз увеличило к середине XIX в. сырьевую базу страны и привело к интенсивному развитию хозяйства. Этому способствовал также начавшийся там в конце XVIII в. промышленный переворот, т. е. переход от ручного труда к машинному производству. Он затронул прежде всего легкую промышленность, в особенности изготовление хлопчатобумажных и шерстяных тканей. Потребности легкой промышленности в сырье призваны были удовлетворить растениеводство и животноводство, почему развитие промышленности и явилось мощным стимулом интенсификации сельскохозяйственного производства; Фабрики привлекали рабочую силу, основным поставщиком которой были разорявшиеся и сгоняемые с общинных земель мелкие фермеры. В результате начавшегося еще в XVII в. и завершенного к концу XIX в. процесса экспроприации крестьянских земель, так называемого «огораживания» сначала общинных пахотных земель, а затем и бывших в общинном владении пустошей происходила концентрация земельной собственности в руках лендлордов. Последние, как правило, сдавали землю в аренду, обычно крупными участками, зажиточным фермерам, использовавшим для ее обработки наемную силу. Между арендаторами возникала конкуренция, толкавшая их к применению наиболее продуктивных методов ведения хозяйства — многопольной плодопеременной системы, удобрений, дренажа, использованию сельскохозяйственных машин, сначала на конной, а затем и на паровой тяге. Доходность сельскохозяйственного производства в большой степени зависела от выведения наиболее продуктивных пород домашних животных, главным образом овец, и сортов культурных растений, т. е. от успехов селекции.

Начало планомерной селекционной работы положил известный английский животновод Р. Бэкуэл, опыт которого скоро был подхвачен другими заводчиками. В сравнительно короткий срок путем скрещивания и браковки было выведено много новых пород как хозяйственно полезных животных — крупного рогатого скота, лошадей, овец, свиней и собак, кроликов и домашней птицы, так и сортов сельскохозяйственных и декоративных растений.

В результате создалось убеждение, что человек в состоянии изменять породу домашних животных, приспосабливая ее признаки к своим потребностям путем подбора производителей с заранее заданными, хозяйственно ценными свойствами или с признаками, призванными удовлетворить просто капризы фантазии. Последнее особенно касалось пород собак, кур и голубей. Эта сложившаяся к тому времени уверенность во всемогуществе человека в деле произвольного изменения живых форм ярко передана птицеводом Дж. Себрайтом, именем которого названа одна из пород кур. Он говорил, что берется в три года произвести какое угодно перо, а за шесть лет получить желаемую форму головы или клюва у кур.

Успехи в овладении силами неживой природы и основывающийся на этих успехах прогресс техники (изобретение локомотива, парохода, электрического телеграфа и т. д.), а также удачные попытки изменения органических форм по желанию человека поколебали старые метафизические представления о неизменности видов в природе и потребовали создания новых теоретических взглядов, более согласующихся с духом эпохи. Все это подготовляло почву для обоснования эволюционного учения.

Дарвин широко изучил опыт английских селекционеров, как животноводов, так и растениеводов, и использовал их достижения для аргументации теории эволюции, основывающейся на принципе естественного отбора. По словам Энгельса, Дарвину для создания его теории «…не представлялось лучшего поля для наблюдений, чем разведение животных и растений. Именно в этом отношении Англия является классической страной; достижения других стран, например Германии, не могут даже в отдаленной степени сравниться по своему масштабу с тем, что в этом отношении сделано в Англии. При этом большая часть успехов, достигнутых в указанной области, относится к последней сотне лет».

Известное значение для обоснования биологических воззрений Дарвина имело его знакомство со взглядами английских экономистов. Д. Рикардо и А. Смит пришли к правильному выводу, что стоимость товара определяется количеством труда, затраченного на его производство, и одновременно к ложному заключению, будто личные интересы, свободная конкуренция, право свободного накопления богатств за счет эксплуатации рабочих являются источником прогресса. Английские буржуазные экономисты конца XVIII — начала XIX в. считали все это «естественным» законом незыблемого, по их представлению, капиталистического общества. Из тех же принципов исходил и Мальтус в широко известной в то время книге «Опыт о законе народонаселения» (1798), в которой на основании того, что люди размножаются в геометрической прогрессии, а средства к существованию будто бы увеличиваются в арифметической прогрессии, т. е. гораздо медленнее, он сделал ложное, оправдывающее эксплуататорский строй, заключение, что бедствия трудового народа связаны с действием этого «естественного» закона, а не с социальной структурой капиталистического общества.

Упомянутые социально-экономические воззрения, присущие буржуазной социологии рассматриваемого периода, содержали новые для того времени или приспособленные к текущим политическим потребностям старые понятия — конкуренция, в которой побеждает сильнейший, и избыточный прирост населения. Эти понятия, описывающие явления, характерные для капиталистического общества, были целиком переосмыслены Дарвином при создании им эволюционной теории.

Однако наиболее важной предпосылкой теории Дарвина были успехи естественных наук первой половины XIX в., в первую очередь ботаники, зоологии и геологии.

В области ботаники и зоологии в этот период все более укреплялась идея естественной системы, реализованная применительно к растениям в конце XVIII в.; представления о главных типах животного царства и основных подчиненных группах были выработаны только к 40-м годам XIX в. Одновременно в ботанике и зоологии накапливались данные, свидетельствующие об изменяемости видов, и биологи все чаще приходили к мысли о большей обоснованности нового порядка описания групп растений и животных в восходящей последовательности в противоположность широко практиковавшемуся ранее описанию, начиная от высших форм к низшим.

Важной предпосылкой создания эволюционного учения было развитие исследований в области сравнительной анатомии и палеонтологии. Правда, исходя из этих исследований, Ж. Кювье пришел к антиэволюционным выводам, однако факт глубокого сходства в строении, во всяком случае, в пределах каждого из установленных им четырех типов животных, позволил Дарвину увидеть в этом сходстве кровное родство. Равным образом идеалистическому учению Р. Оуэна об архетипе и гомологии Дарвин сумел придать эволюционный смысл и включил его в свою теорию развития животного мира. Мысль о единстве строения, а следовательно, и о единстве происхождения живых существ находила поддержку также в результатах их микроскопического изучения, приведшего к созданию Шванном клеточной теории, а также в данных эмбриологии — в установлении К. Бэром сходства между зародышами различных позвоночных, тем большего, чем моложе зародыши.

К эволюционным выводам подводили также исследования геологов. Уже в конце XVIII в. Ж. Бюффон заложил основы исторической геологии. К этому же периоду относится сочинение шотландского натуралиста Дж. Геттона «Теория Земли» (1788). Изменения Земли, по мысли Геттона, происходили в виде бесконечно повторявшихся циклов разрушения одних материков и возникновения других за счет сил, действующих и в настоящее время. Взгляды Геттона были в 20-30-х годах XIX в. вытеснены представлениями катастрофистов. Только Ч. Лайель в классическом труде «Основы геологии» (т. 1 — 1830, т. 2 — 1833) сумел показать, что даже очень значительные по масштабу геологические процессы, вроде образования гор и океанов, совершались не путем внезапных катастроф, а под влиянием медленных процессов, протекавших в течение огромных промежутков времени за счет тех же самых сил и условий, которые были свойственны природе всегда и остаются теми же самыми и в настоящее время. Эта теория получила название униформизма.

Исторический взгляд на геологические процессы непосредственно подводил к мысли об исторической преемственности и населяющих Землю организмов, но сам Лайель этого вывода не сделал; наоборот, он продолжал придерживаться мнения, что «свойства, первоначально приданные, длятся до тех пор, пока каждый вид, произошедший от оригинальной группы, остается на земле». Когда Дарвин отправлялся в кругосветное путешествие на корабле «Бигль», он, по рекомендации Генсло, взял с собой первый том только что вышедшей книги Лайеля. Генсло, по словам Дарвина, советовал ему «ни в коем случае не принимать отстаиваемых там воззрений», однако Дарвин убедился из собственных наблюдений в «изумительном превосходстве метода, примененного Лайелем… по сравнению с методами всех других авторов». Можно с — уверенностью сказать, что исторический метод в геологии не только непосредственно предшествовал во времени зарождению исторического метода в биологии, но и был одной из существенных предпосылок последнего.

Говоря о ликвидации метафизических, т. е. антиисторических, взглядов, господствовавших в естествознании вплоть до XVIII в., Энгельс отметил, что «первая брешь в этом окаменелом воззрении на природу была пробита не естествоиспытателем, а философом. В 1755 г. появилась „Всеобщая естественная история и теория неба“ Канта. Вопрос о первом толчке был устранен; Земля и вся солнечная система предстали как нечто ставшее во времени». Естествоиспытатели «…должны были бы уже из одного этого гениального открытия Канта извлечь такие выводы, которые избавили бы их от бесконечных блужданий по окольным путям…». Этого, как известно, не произошло, хотя принцип историзма вслед за Кантом отстаивали Фихте, Шеллинг и Гегель. Но они облекали свои суждения в идеалистическую форму и выражали этот принцип языком непривычным и малопонятным естествоиспытателям. В итоге биологическая наука в лице Кювье и Лайеля и даже Ламарка и Жоффруа Сент-Илера продолжала и в первой половине XIX в. «блуждать по окольным путям». Только Дарвин вывел ее на прямую дорогу прогрессивного развития.