Идея эволюции органического мира, исподволь созревавшая в биологии на протяжении XVIII в., в наиболее четкой и систематически разработанной форме была развита на грани XVIII и XIX вв. Ламарком. Его теория, однако, не получила вплоть до распространения дарвинизма сколько-нибудь широкого признания. Ламарк не смог убедить современников в эволюции видов не только потому, что он не сумел привести прямых фактов в доказательство эволюции, но и потому, что не сумел вскрыть механизм, с помощью которого может совершаться этот процесс, не сумел показать, каким образом и как могла постепенно, естественно, а не в результате творения, сложиться удивительная целесообразность органических форм, их пригнанность к условиям существования. Чтобы решить эту проблему, требовалось не просто больше фактов, нужен был новый подход к их объяснению, новый принцип их объяснения. Это требовало в свою очередь иного строя мышления, чем тот, который господствовал в XVIII в. Естествознание XVII–XVIII вв. в объяснении явлений исходило из механистического понимания причинности. Оно не выходило за пределы рассмотрения простых закономерностей по схеме: непосредственное воздействие — немедленный прямой, соответствующий этому воздействию, результат. Проблема же эволюции требовала выхода за рамки рассмотрения единичного явления и непосредственного результата действующего на него фактора. Не индивид, а вид как целое, не механические, а статистические закономерности должны были стать предметом рассмотрения. Этот принцип был найден Дарвином и получил конкретное выражение в его учении о естественном отборе. Это было не просто продвижение по тому пути, по которому шли предшественники, а принципиально новое решение, в основе которого лежал иной строй мышления.

И все же открытие Ч. Дарвина было непосредственно связано с предшествующим развитием идеи эволюции. Оно могло появиться лишь в условиях, когда сама идея эволюции достаточно определенно выявилась в науке. 50-летний период от появления «Философии зоологии» до выхода «Происхождения видов» был периодом вызревания идеи эволюции, периодом кризиса традиционных креационистских воззрений на органический мир. На протяжении первой половины XIX в. обнаруживалось все больше фактов, которые не могли быть объяснены на основе представлений о неизменяемости природы. Противоречие между накапливавшимися фактами и господствовавшими креационистскими воззрениями постепенно нарастает, становится более острым.

Наиболее ярким выразителем и защитником креационистской доктрины был Ж. Кювье. Согласно его воззрениям, любое живое существо представляет собой замкнутую статическую систему, отвечающую двум основным принципам, или законам — соотношения, или корреляции, и условий существования (конечных причин). В соответствии с первым из них, все органы и системы организма взаимно связаны и взаимно обусловлены и все они созданы для определенной цели, осуществляемой через их функции. Согласно второму, организм устроен так, что его органы не только скоррелированы друг с другом, но заранее приспособлены к жизни в определенных условиях существования. Организмы могут погибнуть, если изменятся условия, целые фауны и флоры могут навсегда исчезнуть с лица Земли, но они не могут измениться. Оба эти принципа в трактовке Кювье носили ярко выраженный телеологический характер: целесообразность строения и вечная гармония природы абсолютны, они были предопределены заранее как некая высшая цель. Вместе с тем принцип корреляций отражал объективно существующую взаимозависимость органов и систем в организме, и его открытие имело большое научное значение. Оно позволило осмыслить многие факты и сыграло важную роль в развитии сравнительной анатомии и палеонтологии.

Успех сравнительно-анатомических и палеонтологических исследований Кювье принес ему мировую славу и привлек к нему многочисленных учеников и последователей. Вместе с заслуженным признанием его специальных исследований была упрочена и его метафизическая концепция.

Формально Кювье не говорил о творении, но по существу его учение было насквозь креационистским.

В поисках согласования этой концепции с накопившимися к началу XIX в. палеонтологическими данными, свидетельствовавшими о том, что животный мир на протяжении геологического времени изменялся, Кювье в 1812 г. развил теорию катастроф.

Согласно этой теории, в результате геологических катаклизмов на огромных территориях гибло все живое. Затем эти территории заселялись новыми формами.

Один из последователей Кювье палеонтолог А. д’Орбиньи логически «развил» теорию своего учителя и вместо одного акта творения провозгласил 27 повторных актов творения по числу известных к тому времени геологических формаций с характерными для них фаунами и флорами.

Интересно, что даже такие биологи, как И. Меккель, Э. Серр и Ф. Пикте, установившие факты параллелизма эмбриональных стадий развития, палеонтологических и систематических рядов, стояли на позиции неизменяемости видов, хотя установленные ими факты свидетельствовали в пользу эволюции и в дальнейшем послужили сильными аргументами для доказательства исторического развития органического мира. Еще труднее объяснить, как могло получиться, что К.М. Бэр, который на протяжении 20-х годов XIX в. неоднократно обращался к вопросу о происхождении и развитии органической жизни, в своей классической работе по эмбриологии животных (1828), внесшей неоценимый вклад в обоснование теории эволюции, по существу высказал отрицательное отношение к ней.

Могучая сила традиции сказалась и на воззрениях Лайеля. Обосновав теорию постепенного исторического развития земной поверхности под влиянием естественных причин, он все же не решился признать изменчивости населяющих ее существ и даже после ознакомления с теорией Дарвина принял ее не сразу.

Концепции Кювье противостояли трансформистские воззрения другого крупнейшего сравнительного анатома начала XIX в. — Этьена Жоффруа Сент-Илера. В противоположность учению Кювье об изначальном существовании четырех типов строения, Жоффруа развивал идею единства плана строения всех животных. Это была главная идея его творчества. Стремясь обосновать ее, он привлек обширный материал: из области эмбриологии, тератологии и палеонтологии, широко применял сравнительный метод исследования. Большой его заслугой было раскрытие того, что органы, которые у взрослых животных различных систематических групп выглядят совершенно различными, при сопоставлении их на эмбриональной стадии отчетливо выявляют картину полного подобия. Это послужило разработке эмбриологического метода в систематике и учения о гомологии. Жоффруа резко выступал против телеологического истолкования органических форм. В основе их единства лежит, по его мнению, не единство цели, а «единство организации».

Идея единства плана строения подготавливала почву для признания общности происхождения и исторического развития органического мира. И опять-таки, хотя объективно взгляды, которые отстаивал Жоффруа, делали такой вывод закономерным, он не сделал его. Видимо, это обусловливалось несколькими причинами, ближайшей из которых была свойственная большинству творцов нового в науке известная односторонность. Большая поглощенность главной идеей исследования и углубление в соответствующий материал ведут к определенной направленности мысли. Для Жоффруа это была идея единства плана строения животных.

Жоффруа допускал изменяемость видов, но эта проблема не была для него предметом специального изучения. Так, предками современных крокодилов он считал найденных им в Нормандии ископаемых ящеров. Главную причину изменчивости он усматривал в воздействии внешней среды. Особенно резкие изменения, вплоть до превращения одного класса в другой, она может вызвать, действуя на зародышевое развитие. Именно таким путем, полагал Жоффруа, произошли, по-видимому, птицы от рептилий. Но развитие, во всяком случае, до начала 30-х годов, он понимал лишь как быстрые и резкие трансформации, возникающие на стадии яйца или на ранних этапах эмбрионального развития.

Существенную роль в проникновении в биологию идеи развития в 20-30-е годы XIX в. сыграла немецкая натурфилософия. Возникнув в качестве реакции на грубый механицизм и ограниченность плоского эмпиризма, это направление страдало, если не полным пренебрежением, то большой недооценкой опытного исследования природы. Натурфилософы считали, что в опыте раскрывается лишь явление, сущность же его может быть выявлена только умозрительным путем.

Наиболее известными представителями этого направления в Германии были Фридрих Вильгельм Шеллинг, Готфрид Тревиранус и Лоренц Окен.

Шеллинг в своей натурфилософии исходил из идеи всеобщей связи в развития явлений через борьбу полярных, или иначе противоположных, сил. Он стремился представить мир в развитии, и в этой связи высказал немало интересных соображений. Он отверг абсолютное противопоставление неорганического и органического мира и стремился вывести возникновение жизни из общих законов мироздания. Одним из интереснейших следствий этого была блеснувшая у него мысль о возможности объяснить все формы в органическом мире, признав их результатом постепенного развития.

В 1798 г. в книге «О мировой душе» Шеллинг писал: «Мы бы сделали, по крайней мере, шаг в сторону указанного объяснения, если бы удалось показать, что последовательный ряд всех органических форм осуществлялся посредством постепенного развития одной и той же организации. То, что наш опыт не дает примера преобразования природы, не дает случаев перехода одной формы, или вида, в другую форму…. не является свидетельством против указанной возможности; ведь сторонник приведенного взгляда мог бы ответить, что изменения, которым подвержена органическая природа (до наступления состояния всеобщего покоя в органическом мире), могут происходить в более продолжительные периоды времени, в сравнении с которыми наши периоды (обусловленные временем обращения Земли вокруг Солнца) не могут служить мерилом, поскольку первые настолько велики, что наш ограниченный опыт не в состоянии охватить их круговорот».

За подобными высказываниями Шеллинга не стояло, однако, признание реальной эволюции органического мира, поскольку развитие понималось им лишь как развитие идеи.

«Каждый предмет, — писал он, — который выступает перед нами фиксированным, природа зачала с совершенно новыми предначертаниями. Следовательно, утверждение, будто различные организации действительно образовались путем постепенного развития друг из друга, является результатом неправильного понимания известной цели, которая действительна лишь для сознания».

Различные виды, по Шеллингу, это последовательные остановки в развитии мирового духа.

Натурфилософские идеи Шеллинга нашли затем воплощение в сочинениях Окена и Тревирануса и оказали заметное влияние на взгляды многих немецких биологов начала XIX в.

По Окену, развитие идет путем поляризации. «Абсолютный дух», раздваиваясь, порождает материю, или эфир. Эфир поляризуется, давая начало солнцам и планетам. При его дальнейшей поляризации на планетах образуются разные вещества, в том числе углерод. Под влиянием каких-то неизвестных сил углерод при соединении с водой и воздухом дал начало «первобытной слизи», из которой произошло все органическое.

Исходной, элементарной формой организма, по Окену, был «первичный слизистый пузырек», который Окен называл «инфузорией». Их совокупность образует сложный организм. Все растения и животные являются лишь «метаморфозами инфузорий», т. е. первичного слизистого пузырька. В этих туманных построениях впоследствии пытались усмотреть отдаленный прообраз клеточной теории. Но в основе этих построений лежало не изучение микроскопического строения организмов, а идея о том, что в единичном, малом (микрокосме), в любом явлении повторяется всеобщее (макрокосм). Мир состоит из отдельных планет, а идеальной мировой формой является шарообразная. Отсюда организмы должны состоять из множества микроскопических шарообразных образований. Естественно, что заключение, сделанное таким путем и на такой основе, не было серьезно воспринято естествоиспытателями.

Животный мир, по Окену, составляет единый организм, в котором отдельные виды являются чем-то вроде самостоятельно существующих частей, или органов. Соответственно этому представлению Окен построил свою систему животных, в которой отдельные группы как бы олицетворяют те или иные органы человека. Так, он говорил о животных желудках, сердцах, кожных, внутренностных, мускульных и т. д. Систематические подразделения располагались в его системе в порядке усложнения организации, критерием которой Окен считал увеличение числа органов, приспособленных к выполнению определенной функции.

Поиски единства и связей всего и во всем приводили порой к любопытным заключениям, помогали увидеть то, на что прежде не обращали внимания. Так, Окен одновременно и независимо от Гёте высказал мысль, что череп состоит из нескольких видоизмененных шейных позвонков.

В противовес идее творения Окен провозгласил, что ни один организм выше «инфузорий», в том числе человек, не был создан, но развился. Однако дальше провозглашения общего принципа Окен не пошел. В его сочинениях нельзя найти сколько-нибудь конкретных представлений о реальном развитии органического мира. Он, как и большинство натурфилософов-идеалистов, мало заботился об этом. Он не столько стремился отразить природу в своей системе, сколько навязать свою систему природе, и от этого, его построения, даже когда он обращался к фактическому материалу, приобретали туманный, а порой и просто фантастический характер. Идея о, происхождении одних форм из других утонула во вдохновенных, но отвлеченных рассуждениях о всеобщем движении и изменении природы под влиянием мировых полярных сил — притяжения и отталкивания, света и тьмы и т. п., а идея о подлинном единстве органического мира по происхождению была подменена фантастическим представлением о животном царстве как едином организме, в котором реальные виды составляют отдельные органы.

Характеризуя историческое значение натурфилософии, Энгельс писал, что она «…заменяла неизвестные еще ей действительные связи явлений идеальными, фантастическими связями и замещала недостающие факты вымыслами, пополняя действительные пробелы лишь в воображении. При этом ею были высказаны многие гениальные мысли и предугаданы многие позднейшие открытия, но немало также было наговорено и вздора».

В первые десятилетия XIX в. натурфилософия получила столь широкое распространение в Германии, что ее волна грозила затопить немецкую науку. Под ее влиянием находились не только заурядные университетские профессора, прикрывавшие невежество звонкой фразой, но и такие видные немецкие ученые, как зоологи Г. Гольдфус и Неес фон Эзенбек, натуралист Б. Котта, физиологи К. Бурдах и И. Мюллер, сравнительный анатом, и эмбриолог И. Деллингер и др. В известной мере она оказала влияние и на Жоффруа Сент-Илера.

В 20-30-е годы натурфилософские идеи получили распространение и в России, где их развивали такие биологи, как Д.М. Велланский, М.Г. Павлов, Я.К. Кайданов, П.Ф. Горянинов, М.А. Максимович. Однако господствующего положения идеи Шеллинга и Окена в России не имели. Восприняв рациональное зерно в их философии, прежде всего принцип развития, такие русские биологи, как И.Е. Дядьковский, К.Ф. Рулье, отчасти М.А. Максимович, М.Г. Павлов подвергли критике ее идеалистическую сущность и связанные с ней недооценку опытного исследования, искаженное отражение природы. Для многих из них период увлечения натурфилософией не был продолжительным.

Шумной волной прокатившись по немецким университетам и задев молодое поколение ученых некоторых стран Европы, натурфилософия довольно быстро потеряла престиж в кругах естествоиспытателей, хотя ее отголоски еще сравнительно долго давали о себе знать. Несмотря на энергичный натиск и большую литературу, оставленную ею, немецкая натурфилософия не внесла сколько-нибудь существенного, конкретного вклада в разработку эволюционного учения.

Более близкое отношение непосредственно к идее эволюции имели сочинения немецкого ученого начала XIX в. Готфрида Тревирануса и Вольфганга Гёте.

Взгляды Тревирануса несут на себе следы сильного влияния, с одной стороны, натурфилософии Шеллинга и Окена, с другой — воздействия идей французских натуралистов, и прежде всего Бюффона. В своем трехтомном труде «Биология» (1802), а затем в книге «Явления и законы органической жизни» (два тома, 1831–1832) он попытался синтезировать биологические знания своего времени, дав им философское освещение. Заметим, кстати, что он одновременно и независимо от Ламарка ввел термин «биология».

Тревиранус считал, что простейшие организмы возникли путем самозарождения. В дальнейшем постепенно благодаря перерождению из них произошло все многообразие органических форм. Живые существа одарены способностью приспосабливаться к изменениям внешней среды. Это свойство, вызванное к жизни всеобщим началом мира (Universum), и обеспечило постепенное восхождение от одной ступени организации к другой, более высокой.

Зачатки эволюционных воззрений содержались также в интересном произведении польского медика и ученого Енджея Снядецкого. «Теория органических существ» (т. I, 1804; т. II, 1811). В. 20-е годы XIX в. вышли немецкий и французский переводы этого труда, в котором Снядецкий, подобно тому, как несколько лет спустя в России И.Е. Дядьковский, пытался разработать теоретические основы физиологии и медицины. Идея эволюции не рассматривалась автором специально, но она вытекала из главной идеи его труда — жизнь есть процесс непрерывного самообновления организмов путем ассимиляции веществ из окружающей среды.

Стремление осмыслить органический мир как целое, в его единстве, уловить это единство в бесконечном многообразии форм было характерным и для Вольфганга Гёте. Первый толчок поискам в этом направлении дало ему, вероятно, чтение «Естественной истории» Бюффона, которая еще в юности произвела на него сильное впечатление.

Взгляды Гёте часто связывают или сближают с немецкой натурфилософией. Справедливо в этом лишь то, что Гёте не удовлетворяло простое описание разрозненных фактов, что он искал философского осмысления знаний о живой природе и подобно немецким натурфилософам стремился показать природу в единстве и развитии. Сходство можно усмотреть еще и в том, что некоторые идеи Гёте выступали иногда больше в форме догадки, предчувствия, смелой дедукции, чем строго обоснованного эмпирического заключения или научной гипотезы. Вероятно, это правильнее объяснить состоянием науки того времени, чем прямым воздействием натурфилософии, с которой Гёте, конечно, был хорошо знаком.

Значительно ранее Жоффруа Сент-Илера Гёте сделал серьезную попытку найти единство плана строения, как животных, так и растений.

В морфологии конца XVIII — начала XIX в. идея об идеальном плане, об «архетипе» имела довольно широкое распространение. Она не могла не оказать своего влияния на Гёте, склонного к дедуктивному мышлению. Поиск общего типа строения живых существ и обоснование на этой основе единства органического мира стали главной идеей естественнонаучного творчества Гёте, причем он понимал общий тип не только как идею, но и как реально существовавшего предка современных живых форм. Гёте даже надеялся найти в природе исходную форму, давшую начало всем растениям.

В поисках единого «остеологического типа» млекопитающих Гёте выполнил важную работу о межчелюстной кости, в которой впервые показал, что эта кость, отсутствующая у взрослого человека, имеется у его эмбриона; независимо от Окена создал «позвоночную теорию черепа», исходившую из гипотезы, что череп возник путем метаморфоза шести верхних шейных позвонков. Аналогичным путем, отыскивая морфологический тип среди растений, Гёте пришел к выводу, что все органы растений, включая пестики, тычинки и плоды, являются метаморфозами одного и того же образования, которое он условно назвал «листом».

Но если все многообразие организмов является бесчисленным видоизменением единого реально существовавшего типа, то отсюда естественно было предположить, что столь бросающиеся в глаза различия между разнообразными формами растений и животных есть результат развития во времени. Гёте прямо не писал об этом, но во всех его морфологических работах фактически подспудно содержалась мысль о преобразовании органических форм. Гёте отвергал теорию катастроф и телеологическое понимание органической целесообразности. «Животное формируется обстоятельствами для обстоятельств; отсюда его внутреннее совершенство и его целесообразность в отношении внешнего мира», — писал он. В споре Жоффруа Сент-Илера с Кювье Гёте был на стороне первого.

Важное значение для обоснования идеи эволюции имело возникновение в 30-е годы XIX в. исторической геологии и палеонтологии, противопоставивших катастрофам Кювье идею постепенного исторического изменения лика Земли путем медленных непрерывных изменений в течение огромных геологических периодов.

Развитие сравнительной анатомии, возникновение в конце 20-х годов сравнительной эмбриологии, успехи биогеографии и систематики, создание клеточной теории — все это убедительно свидетельствовало о единстве органического мира, подводило к идее об общности его происхождения. О естественной близости и связи органических форм, о переходах между различными классами и типами в животном и растительном мире свидетельствовал также необычайно возросший материал, относящийся к описательной зоологии и ботанике. Ботаниками и зоологами, особенно селекционерами, был накоплен огромный материал, ярко и убедительно говоривший об изменчивости организмов. В пользу теории развития свидетельствовал также параллелизм между развитием зародышей и рядом ископаемых форм, обнаруживаемых в последовательных слоях земли. Однако, несмотря на все это, господствующим в рассматриваемый период оставалось представление о постоянстве видов.

Ни сравнительная анатомия, ни палеонтология, ни эмбриология, ни сравнительная эмбриология сами по себе, автоматически не вели к признанию эволюции. Мы хорошо видим это на примере Кювье, Блуменбаха и Меккеля, Бэра и многих других. Кювье был одним из основоположников сравнительной анатомии и палеонтологии, дал блестящие работы в этих областях, однако он не только не пришел к признанию эволюции, но воинственно выступал против этой идеи. То же можно сказать и о его ученике д’Орбиньи и многих других. Не сделали эволюционных выводов из своих сравнительно-анатомических исследований ни Блуменбах с Меккелем, ни Бэр из своих сравнительно-эмбриологических открытий.

Те выводы, которые не сделали Кювье, Бэр и другие биологи в первой четверти XIX в., располагая куда более богатым материалом, сделал на основе сопоставления скелетов современных и ископаемых позвоночных X.И. Пандер. В своей «Сравнительной остеологии» (1821–1831), выпущенной совместно с художником д’Альтоном, он определенно признал эволюцию видов, что отметил Дарвин в историческом очерке к «Происхождению видов».

Уже в третьем выпуске «Сравнительной остеологии» (1822) говорилось, что о появлении новых форм «иначе как путем постепенного превращения и речи быть не может». В шестом выпуске (1824), не называя Кювье, авторы полностью отвергли взгляды, составляющие основу его общих представлений об органическом мире. «То воззрение, по которому животные в разнообразии их форм рассматриваются как замкнутое независимое целое, не изменяемое посредством влияний извне, не только не может объяснить нам разнообразия животного мира, но и не находит никакого смысла в сравнении животных между собой». Изменение организации животных, говорилось там же, могло произойти «через посредство ряда связанных между собой переходных звеньев, благодаря длительному постепенному воздействию изменяющихся внешних условий и благодаря постепенным изменениям в направлении склонностей животных».

Обстановка для защитников идеи эволюции стала особенно неблагоприятной после 1830 г., когда Жоффруа Сент-Илер потерпел поражение в знаменитом диспуте с Кювье во Французской Академии наук.

Поводом для начала диспута послужило сообщение Жоффруа о работе Лорансе и Мейрана, утверждавших, что, если представить себе сепию позвоночным животным, туловище которого перегнуто вдвое так, что таз оказался на уровне затылка, то мы получим совершенное подобие расположения внутренних органов сепии и позвоночного. Отсюда делалось заключение о единстве плана строения позвоночных и беспозвоночных. Кювье выразил несогласие с доводами и выводами Лорансе и Мейрана и резко обрушился на учение Жоффруа о единстве плана строения всех животных, противопоставив ему свое учение о четырех изначально обособленных типах строения.

Спор продолжался в течение восьми месяцев, принял резкую форму и вышел далеко за стены Академии. За ним следили биологи не только Франции, но и других стран. Отклики на него быстро появились в научных изданиях, в том числе русских. Формально спор шел по специальным вопросам морфологии животных. Фактически же это был спор об эволюции или постоянстве видов. За этим вопросом скрывались еще более широкие вопросы мировоззрения. Это была борьба между представителями нового, прогрессивного направления, в науке и одним из самых сильных защитников старого, но все еще господствовавшего мировоззрения. В условиях Франции 1830 г. диспут приобрел политическую окраску. Его широко освещали во французских газетах того времени наравне с важнейшими политическими событиями, причем левые газеты безоговорочно выступали на стороне Жоффруа, консервативные — Кювье.

Жоффруа Сент-Илер не смог представить убедительный материал в защиту идеи единства строения всех животных, и победа осталась на стороне Кювье. В рамках сравнительной анатомии этот спор не мог быть разрешен. Только доказательство единства животных по происхождению, что было осуществлено теорией Ч. Дарвина, давало возможность его научного решения. Опираясь на эту теорию, вскоре после ее опубликования А.О. Ковалевский и И.И. Мечников доказали сходство ранних стадий зародышевого развития всех многоклеточных животных.

Исход борьбы между Жоффруа Сент-Илером и Кювье нанес идее эволюции весьма ощутимый удар и продлил господство креационизма еще на 30 лет. «Под влиянием учения Кювье, — писал Н.Г. Чернышевский, — были не только отвергнуты почти всеми натуралистами, но и забыты большинством их всякие мысли о происхождении нынешних видов растений и животных от прежних». Однако и в это тяжелое для эволюционной теории время были отдельные биологи, которые хотя и робко и только частично, но продолжали высказываться в защиту принципа эволюции и накапливать фактический материал для его обоснования.

Прежде всего, следует отметить, что Жоффруа Сент-Илер после своего поражения в споре с Кювье не отказался от своих убеждений. После 30-летних поисков сравнительно-анатомических доказательств в защиту идеи единства строения животного мира он обратился к отысканию причин, определяющих многообразие форм при их морфологическом единстве и специальному рассмотрению палеонтологических данных, и в результате приблизился к пониманию преемственности развития. Менее чем через год после исторического диспута в статье «О степени влияния окружающей среды на изменение животных форм» он писал, что не сомневается в том, что современные животные связаны с давно вымершими формами непрерывной цепью переходов. Однако до сколько-нибудь целостной эволюционной концепции он так и не поднялся.

Отдельные высказывания в пользу признания эволюции в 30-40-е годы встречались также в трудах немецких ученых Леопольда фон-Буха и Бернгарда Котта, австрийского ботаника Ф. Унгера, бельгийского палеонтолога д’Омалиуса, швейцарского натуралиста А. Моритци и др.

Л. фон-Бух отвергал представление о том, будто изменения фаун и флор на протяжении геологического времени были следствиями катастроф. Он высказывал мысль о родстве между вымершими и современными животными и допускал возможность постепенного превращения одних видов в другие под влиянием внешних условий. Сходных воззрений придерживался д’Омалиус. Уже в 1831 г. он писал, что «ныне живущие существа происходят путем перерождения от существ первых времен…». В 1846 г. он категорически отверг учения о катастрофах и творческих актах. Религиозные догматы и самое слово «творение», по его мнению, должны быть устранены из естественных наук.

Кажущееся постоянство видов далеко не абсолютно. Доказательством этого он считал изменения организмов под воздействием изменения среды, которые, как он полагал, закрепляются в потомстве до нового сдвига в среде. В числе других примеров он ссылался на изменение домашних животных и культурных растений, считая, что они достигались благодаря изменению пищи и условий содержания или возделывания. Поскольку геология, писал д’Омалиус, свидетельствует о том, что условия на Земле претерпели значительные изменения, необходимо допустить, что изменения животных и растений в прошлом происходили в гораздо больших масштабах и быстрее, чем сейчас.

Примерно такие же взгляды, только с еще большим оттенком ламаркизма, развивал и А. Моритци. Подобно д’Омалиусу, он считал, что идея постепенной эволюции получает наибольшее подтверждение в геологической летописи и что в прежние геологические эпохи организмы были более склонны к изменчивости. В работе «Размышления о виде в естественной истории» (1842) он писал, что если внешние условия «постепенно изменяются, это отражается на организации, которая изменяется согласно потребности». Претерпев однажды небольшое изменение, организм продолжает все более уклоняться от исходного типа. Моритци, как и Ламарк, отрицал реальность вида.

В 1844 г. появилась изданная анонимно книга английского писателя Роберта Чемберса «Следы творения». Она привлекла к себе большое внимание и менее чем за десять лет переиздавалась десять раз. Автор развивал в ней мысль, что все организмы от простейших до самых высокоорганизованных связаны между собой и произошли путем постепенного усложнения. Книга была лишена научной строгости, не говоря уже о том, что автор объявлял причиной развития организмов мистические жизненные импульсы. Т. Гексли полагал, что такими произведениями сторонники эволюции компрометируют идею, которую хотят доказать. По мнению же Ч. Дарвина, книга Чемберса принесла в Англии существенную пользу тем, что привлекла к проблеме эволюции внимание широких кругов читателей и способствовала преодолению предрассудков и предубеждения против идеи развития органического мира, подготовив, таким образом, почву для восприятия научных представлений об эволюции.

Рассмотренные работы свидетельствуют о том, что, хотя идеи Ламарка не остались незамеченными и оказали известное влияние, более чем за 30-летний период после опубликования «Философии зоологии» не только не произошло существенного сдвига в развитии идеи эволюции, но не был достигнут даже тот уровень в постановке проблемы эволюции, до которого поднялся Ламарк. Это еще раз подтверждает, что, несмотря на безусловную преемственность в развитии науки, ее движение часто осуществляется не по прямой восходящей линии, а значительно сложнее.

Особый интерес представляет вопрос о зарождении идеи отбора как фактора эволюции. Намеки на эту идею встречаются уже в XVIII в., в частности, в сочинениях Ламеттри и Дидро и даже раньше в известной поэме Лукреция Кара. В более определенной форме она выступает в трудах некоторых натуралистов первой половины XIX в. Характерно, что те немногие, кто более или менее предугадывали, что принцип отбора может оказаться полезным в объяснении некоторых трудных вопросов (именно уловил, почувствовал, предугадал, поскольку никто до Дарвина не осознал всего значения отбора в природе) были англичанами, учеными страны, где в то время особенно широко практиковался метод отбора в животноводстве и где свободная конкуренция, борьба всех против всех за место под солнцем, за благополучие и процветание успели укорениться в сознании многих как естественное состояние общества. В сущности только о трех английских ученых можно сказать, что они определенно писали об отборе в природе. Это — Вильям Уэллс, Патрик Мэттью и Эдвард Блит. Заслуги двух первых отметил Дарвин в «Происхождении видов».

В докладе в Лондонском королевском обществе (1813, опубликован в 1818), посвященном расовым различиям у человека, Уэллс высказал предположение, что различия между европейцами и африканцами в цвете кожи и способности противостоять местным заболеваниям могли развиться на ранних этапах истории человечества как следствие постепенного вымирания менее устойчивых. Дальнейшее закрепление этих рас он ставил в связь с изоляцией их друг от друга под влиянием социальных факторов. Этот процесс Уэллс сопоставил с хорошо известным в Англии того времени методом искусственного отбора. Уэллс, однако, не только не распространил принцип отбора на растительный и животный мир, но вообще не был эволюционистом.

Вполне осознанную попытку объяснить процесс видообразования при помощи естественного отбора мы встречаем в труде английского лесовода Патрика Мэттью «Строевой корабельный лес и древонасаждение» (1831). Мэттью чисто интуитивно, по аналогии с хорошо знакомым ему искусственным отбором, предположил, что отбор является тем механизмом, с помощью которого осуществляется в природе изменение видов. Сам же отбор, который он назвал «отбором при помощи закона природы» («selection by law of Nature»), осуществляется благодаря наличию в природе борьбы за существование, приводящей к переживанию особей, наиболее соответствующих условиям своей среды. В результате на протяжении достаточно длительного времени один вид может дать начало многим и разнообразным видам, и именно таким путем в ходе непрерывной эволюции возникло на Земле бесчисленное многообразие органических форм. Наряду с этим Мэттью приписывал большую роль в эволюции прямому действию условий жизни и ввел добавочный фактор — «желание (волю) или чувство» организма, — ответственный за ускорение процесса. В этом сказалось несомненное влияние на него взглядов Ламарка. Наконец, эволюционные воззрения Мэттью своеобразно сочетались с концепцией многократных катастроф. По его мнению, после каждой катастрофы новая фаза эволюции начиналась с немногочисленных низших форм, уцелевших при геологическом перевороте. После катастрофы развитие идет особенно быстро, поскольку перед новыми формами открываются обширные незаселенные пространства.

Взгляды Мэттью не обратили на себя внимания и практически оставались неизвестными натуралистам вплоть до 1860 г., когда Мэттью после ознакомления с «Происхождением видов» опубликовал извлечения из своей книги, касающиеся эволюции, и заявил о своем приоритете на открытие естественного отбора. Только после этого Ч. Дарвин впервые ознакомился с книгой Мэттью и в «Историческом очерке» к третьему изданию «Происхождения видов» указал на бесспорные заслуги Мэттью в предвосхищении теории естественного отбора.

Взгляды Мэттью не обратили на себя внимания главным образом потому, что он сам в свое время не осознал их значения и высказал их попутно в разных местах книги по весьма специальному вопросу, без фактического обоснования и потом почти 20 лет к ним не возвращался. Таким образом, идеи Мэттью не оказали в первой половине XIX в. никакого влияния на развитие учения об эволюции. То же самое произошло и с идеями Эдварда Блита. О том, что он также высказывал мысли об отборе в природе, спохватились по существу только в наше время. В свое время они остались совершенно незамеченными. В 1835 и 1837 гг. Блит в двух статьях, опубликованных в английском «Журнале естественной истории», действительно высказывал мысль о том, что в природе существует жестокая конкуренция и борьба за пищу, и поэтому только сильнейшие, наиболее приспособленные к условиям данной местности, могут оставить потомство. Однако Блит не был эволюционистом. Наоборот, эти мысли он привел для обоснования традиционного учения о постоянстве видов. Вероятно, в силу этого они и не обратили тогда на себя внимания, так как учение о постоянстве видов было настолько признанным и непререкаемым, что никто не нуждался в его дополнительном обосновании и никого не интересовали новые аргументы в его пользу. Более того, в этом смысле — в смысле доказательства предусмотренной творцом гармонии и равновесия в природе (плотоядные созданы, чтобы не дать расплодиться сверх меры мелким и травоядным, а те, — чтобы быть пищей для хищников, слабые пожираются сильными, чтобы не допустить вырождения, и т. п.) — соображения Блита не были новыми.

С работами французского ботаника Ш. Нодэна связаны блестящие страницы в изучении наследственности и изменчивости в середине XIX в. Вслед за И. Кельрейтером и своим соотечественником О. Сажрэ он пытался поставить изучение этих явлений у растений на строго экспериментальную основу. Ч. Дарвин упоминает его в «Происхождении видов» как одного из своих предшественников.

Уже в одной из первых своих работ — статье о видах и разновидностях (1852) Нодэн высказал убеждение, что сходство в строении, отмечаемое у многих ныне живущих организмов, является следствием их кровного родства, оно получает убедительное объяснение лишь в том случае, если принять общность происхождения и эволюцию форм. Система живых существ не может быть «не чем иным, — писал он, — как генеалогическим древом». Нодэн считал, что развитие диких форм определяется теми же причинами, которые действуют в селекционной практике, а она состоит в выборе для скрещивания из большого числа индивидуумов тех, которые уклоняются в желательную для человека сторону, и в дальнейшей «обдуманной и непрерывной сортировке» приплода из поколения в поколение. Таков же путь и природы, отмечал Нодэн, причем между ним и «нашим образом действия… разница исключительно количественная».

Как мы видим, Нодэн довольно близко подошел к идее отбора, однако понять его подлинное значение в эволюции он не смог. Отбору фактически отводилась второстепенная роль. Более того, все соображения Нодэна об эволюции в значительной мере теряли научный смысл, поскольку он допускал существование некой вечной, таинственной силы, определяющей организацию живых существ и их место в предустановленной гармонии природы; эта таинственная сила приспосабливает живые существа к той функции, которую они должны выполнять в общем строе природы. Иначе говоря, Нодэн придерживался так называемого принципа конечных причин, из которого исходил в своих общих теоретических построениях Кювье. Любопытно отметить, что как раз в те годы, когда писал свою работу Нодэн, К.Ф. Рулье в своих лекциях в Московском университете подверг обстоятельной критике этот принцип, усматривая в нем один из главных источников многих заблуждений Кювье.

Таким образом, мы видим, что хотя в 30-50-е годы XIX в. отдельные натуралисты и обращались к идее эволюции, для подавляющего большинства из них эта идея не стала руководящей в их творчестве, не разрабатывалась ими специально, как целостная концепция, а формулировалась лишь попутно без попытки серьезного обоснования.

Говоря о трудностях, стоявших на пути эволюционных представлений в 30-50-х годах XIX в., следует иметь в виду, что для формирования эволюционной теории огромное значение имело мировоззрение, идеология, философские представления. Их влияние на возникновение и дальнейшее развитие идеи эволюции было огромно, а иногда даже могло определять отношение того или иного ученого к ней.

Поражение, которое потерпел эволюционизм на Парижском диспуте 1830 г., совпало с полосой усилившейся общеевропейской политической реакции, в условиях которой официальная наука с ее метафизическими представлениями, поддерживаемая правящими кругами и церковью, временно обрела еще большую силу. В своем подавляющем большинстве натуралисты — и биологи, и геологи — оставались глухими к голосам немногих защитников эволюционных воззрений. Нужно было родиться подлинному титану мысли, чтобы разорвать путы традиционных представлений. Но время его еще не пришло. Научная теория эволюции могла возникнуть только на основе синтеза большого количества данных из разных отраслей биологии, палеонтологии и геологии, объединенных смелой научной гипотезой. Между тем большинство естествоиспытателей продолжало придерживаться старых воззрений, удовлетворялось описанием фактов и пренебрежительно относилось к теории.

Оформившаяся в 30-е годы XIX в. философия позитивизма придала такому течению мысли ореол единственного истинно научного подхода, «освятила» его авторитетом философии. В том, что позитивизм представляет собой по существу пародию на философию, многие разобрались не сразу, а тем временем он усилил позиции плоского эмпиризма и агностицизма в науке.

Несколько по-другому сложились в XIX в. условия для развития идеи эволюции в России. Как и в других странах Европы, господствующим, официальным мировоззрением здесь была церковная, самодержавно-помещичья идеология. Однако без преувеличения можно сказать, что большинство ведущих русских естествоиспытателей, оставивших заметный вклад в истории русской науки и просвещения в первой половине XIX в., были сторонниками идеи развития природы, а отдельные из них выступали горячими, решительными и смелыми ее защитниками. Это объясняется некоторыми специфическими условиями России того времени.

В конце XVIII — начале XIX в. ускорилось разложение феодально-крепостнической системы хозяйства. Самодержавно-помещичий строй искусственно сдерживал этот процесс. Россия запаздывала в развитии производительных сил. Как всегда бывает в таких случаях, социальная борьба приобрела острую форму. В 20-е годы общественные силы России готовились к крупным историческим схваткам. Передовые люди страны мучительно и страстно искали выхода из глубокого социального кризиса, который переживала Россия. Эпохой «клокотания умов» назвал это время декабрист П.И. Пестель. Движение декабристов пробудило передовых людей России, росло национальное самосознание, крепли просветительские убеждения. Жестокий террор, наступивший после поражения декабристского движения, не смог подавить брожения, начавшегося в стране. А.И. Герцен очень точно характеризовал эту полосу в истории России «удивительным временем наружного рабства и внутреннего освобождения».

Уже в 1806 г., следуя за Ломоносовым, профессор Московского университета И. Двигубский писал, что земная поверхность и населяющие ее существа вовсе не всегда были такими, какими мы наблюдаем их ныне, но, как свидетельствует геология, претерпели коренные изменения. При этом факторами, преобразовавшими земную поверхность, он считал не какие-то сверхъестественные силы, не катастрофические перевороты, а самые обычные физические явления, действующие «теперь в глазах наших; хотя большая часть явлений нам, как кратковременным жителям на сем шаре, мало приметна».

Убежденным сторонником идеи развития органического мира был И.Е. Дядьковский. Еще в 1816 г. он совершенно определенно писал о превращении одних видов в другие под влиянием пищи, климата и образа жизни, о единстве происхождения животных и человека. Многообразие в природе, по Дядьковскому, не изначально, а бросающаяся в глаза целесообразность органических форм объясняется не какими-то высшими целями, особыми, внешними по отношению к материи силами, существование которых Дядьковский решительно отвергал, но естественными причинами. Правда, раскрыть и конкретно показать механизм их действия Дядьковский не сумел. К тому же проблема эволюции не была для него предметом специального рассмотрения. Его главной целью было опровержение витализма и построение материалистической теории жизнедеятельности организма.

Как и в других странах, эволюционная мысль в России развивалась в упорной борьбе и исканиях. В 20-е и 30-е годы постановка проблемы эволюции в трудах большинства русских естествоиспытателей, как и у их западноевропейских коллег, не отличалась ясностью. Большая группа русских биологов — к ней принадлежали Я.К. Кайданов, М.Г. Павлов, П.Ф. Горянинов, Э.И. Эйхвальд, Г.Е. Щуровский и некоторые другие — искала выхода в признании развития от низшего к высшему всеобщим принципом природы. Однако в чем конкретно состоит этот процесс и как он осуществляется, оставалось неясным. Это было скорее натурфилософское предугадывание, чем естественнонаучное раскрытие конкретного явления. Отдельные попытки показать на фактическом материале, что на протяжении длительного времени формы растений и животных претерпели значительные изменения, не сопровождались еще осознанием исторической преемственности этих изменений. Понятия «постепенное развитие», «переходные формы» и подобные им определения, звучащие сейчас как отчетливо эволюционные, в то время у большинства употреблявших их ученых не содержали представления о подлинной исторической преемственности различных групп растений и животных, но лишь мысль о возможности расположить их в восходящий ряд постепенно усложняющихся форм. Точно так же понятие «родство», или «сродство» видов, часто употреблявшееся тогда, означало не подлинное родство по происхождению, но лишь высокую степень подобия строения и стремление выявить более тесные связи между различными систематическими подразделениями и их естественные группировки. Исключение составляет, пожалуй, только упоминавшаяся уже работа X.И. Пандера по сравнительной остеологии.

Характерными для этого периода являются работы П.Ф. Горянинова и Э.И. Эйхвальда. Природа, по Горянинову, едина; от первичного эфира до человека прослеживается непрерывная линия постепенного восхождения от низшего к высшему. Эта линия представлялась ему в виде спирали, основание которой — первичный эфир, а вершина — человек. Исходя из признания развития, Горянинов создал в 1834 г. систему растений, в которой с удивительной точностью определил место, занимаемое многими группами в растительном царстве. Однако сколько-нибудь конкретных представлений о процессе эволюции и ее движущих силах в его сочинениях не было.

Сомнения в справедливости догматических представлений о независимом происхождении и неизменяемости видов содержались в сочинениях Э.И. Эйхвальда. В 1821 г., а затем в 1829 г. в двухтомном курсе зоологии он писал, что основные типы животных возникли не сразу, а образовались постепенно от общего корня — первичной слизи, зародившейся в водах первобытного океана, «и каждый последующий вид животных как бы рождается и развивается из предыдущего».

Эйхвальд критиковал принципы искусственной систематики и отстаивал преимущество естественной системы. Он указывал на недостатки систем Кювье, Бленвиля, Латрейля и других и настойчиво стремился обнаружить связи и переходы между типами. Однако, как и большинство биологов того времени, он еще не осознавал их как подлинные филогенетические связи. Взгляды Эйхвальда вообще не отличались ясностью. Представление о постепенном развитии сочеталось у него с признанием катастроф, уничтожавших все живое, возможности мгновенных повторных превращений одних видов и даже родов в другие, уже существующие, и т. п. Только в 1861 г. в третьем томе его «Палеонтологии России» мы находим отчетливо эволюционные высказывания.

В начале и, особенно в середине 30-х годов XIX в. наряду с общими, в значительной мере натурфилософскими, рассуждениями о развитии природы мы встречаем отдельные попытки рассматривать эволюцию как конкретный процесс видообразования. Этот поворот намечается уже в некоторых работах М.А. Максимовича и получает отчетливое выражение в сочинении К.М. Бэра «Всеобщий закон развития природы» (1834).

В книге «Систематика растений» (1831) Максимович писал, что «степени сродства» существуют не только «в нашем воображении», но отражают реальные связи в природе. Он подчеркнул различия между «сродством» и «подобием» («киты подобны рыбам, но сродны зверям»). Виды — реальные группировки, обладающие устойчивыми свойствами, а не только категории, принимаемые нами для удобства систематизации. «Но в строгом смысле, — писал он, — в природе не бывает двух особей точь-в-точь одинаковых». Если такие особи попадают в различные условия, они дают начало разновидностям, которые тем более отличаются друг от друга, чем более различаются условия, в которых они произрастают. Количество разновидностей особенно велико у видов, распространенных на больших пространствах. По-видимому, заключает Максимович, виды «суть только давно происшедшие и постоянные разности». Здесь, как мы видим, речь идет уже не о развитии вообще, а о вполне определенных представлениях об изменчивости видов.

Значительно дальше в этом направлении в середине 30-х годов продвинулся К.М. Бэр. Мысль этого выдающегося ученого билась над проблемой развития природы с самого начала его научной деятельности. Однако в 20-е годы он не пришел еще к определенному выводу. В понятия «сродство» и «переходные формы», которые он широко употреблял в эти годы, он не вкладывал эволюционного, филогенетического содержания. Не привели его к признанию эволюции и его эмбриологические исследования, объективно давшие столь богатый материал для доказательства Эволюции. Более того, убедившись в ошибочности представления о том, что зародыш в своем развитии повторяет взрослые формы последовательного ряда животных, и полагая, что это представление является логическим следствием признания эволюции, он в своем главном труде «История развития животных» (1828) отверг учение об эволюции, как неправильное. Однако уже вскоре, в работе «Всеобщий закон развития природы» (1834) на основе анализа данных о географическом размещении животных, данных палеонтологии, систематики и сведений об изменчивости животных в домашнем состоянии, он не только пришел к выводу об эволюции органического мира, но признал проблему эволюции отправным моментом биологических исследований. Эта работа была наиболее глубоким систематическим изложением и обоснованием учения об эволюции в период между Ламарком и Рулье. Интересно, однако, что и в ней среди фактов, подтверждающих изменчивость видов, он не упомянул данные эмбриологии.

Бэр не считал доказанной эволюцию от низших до самых высших форм. Он допускал лишь превращение видов в пределах семейства, но не исключал, что в дальнейшем будет доказана эволюция и в более широких пределах. Он разделял к тому времени уже широко распространенное мнение, что главным направлением эволюции является развитие от простого к сложному, и впервые обосновал критерий высоты организации, которым считал степень дифференциации органов. Он же впервые обратил внимание на два других важных направления эволюции — усовершенствование строения в последовательном ряду форм, обеспечивающее увеличение подвижности, и увеличение размеров головного мозга относительно общей массы тела. Последний вывод до сих пор связывают обычно исключительно с работами Э. Лартэ и О. Марша.

Что касается причин изменчивости и развития органических форм, то взгляды Бэра по этим вопросам были весьма противоречивы. Во всех случаях, когда он рассматривал эти вопросы как естествоиспытатель, он сводил их к взаимодействию организмов с внешней средой. Он видел устойчивость организмов к внешним влияниям, отвергал наследование изменений, вызванных случайными внезапными воздействиями, таких, например, как потеря пальцев, ушей, хвостов, рогов и т. п. в результате травм. «Напротив, — писал он, — каждое возникшее при образовании самой особи уклонение от норм передается дальше при размножении… Если таким образом измененные внешние влияния изменяют способ питания, то они должны воздействовать и на размножение, и чем далее это влияние продолжалось в течение ряда поколений, с тем большею силою действует оно и на последующие поколения, даже если само это влияние уже прекратилось». Однако, как только Бэр переходил от рассмотрения причин изменчивости организмов к вопросу о движущих причинах развития от низшего к высшему, он покидал почву естествознания и видел эти причины в особой, имманентно присущей природе «целестремительности». Идеалистическая система взглядов, которой придерживался Бэр в общих философских вопросах, помешала ему в дальнейшем принять теорию Ч. Дарвина; он выступил против учения об отборе как главном факторе эволюции, хотя и не отказался от самой идеи эволюции. Любопытно, что еще в 1850 г. Бэр обсуждал возможность объяснения эволюции с помощью отбора, но отверг такое объяснение как материалистическое.

В 40-50-е годы мы встречаемся с первой после Ламарка попыткой создать целостное учение о развитии органического мира. Ее предпринял профессор зоологии Московского университета К.Ф. Рулье. В отличие от большинства его предшественников и современников проблема эволюции стала для него главным предметом исследования, исходным теоретическим принципом, под углом зрения которого он рассматривал все проблемы биологии.

Глубокая убежденность в эволюции органического мира сложилась у Рулье уже к началу 40-х годов. Его уверенность в историческом развитии природы не могли подорвать ни неудачи прежних попыток доказать эволюцию, ни грозные запреты церкви, ни мнения мировых авторитетов. Последним он смело бросил в лицо: «Да, говорите, господа, Вы, ныне описывающие животных, как будто от начала существующих такими же, какими Вы знаете их ныне, — мы не будем довольны вашим авторитетом: накопленных фактов более против вас, нежели за вас».

В 1881 г. Я.А. Борзенков, вспоминая о впечатлении, которое произвела на московских зоологов книга Ч. Дарвина «Происхождение видов», писал: «Мы… читали книгу Дарвина, полученную в Москве (в немецком переводе Бронна), когда у нас память о беседах с Рулье была еще свежа. Эта книга была не то самое, что мы слышали от Рулье, но что-то такое близкое, такое родственное тому, чему учил нас Карл Францович, что новое учение показалось нам чем-то давно знакомым, только приведенным в большую ясность, более строго научную форму и в особенности обставленным несравненно большим количеством фактических сведений». Другой ученик Рулье. А.П. Богданов, в 1885 г. писал, что Рулье «можно назвать предшественником, подготовителем дарвинистического учения».

Рулье не ограничился только поисками доказательств эволюции. Он стремился раскрыть ее движущие силы, выяснить причины и закономерности изменчивости и наследственности.

Вслед за Ламарком и Жоффруа Сент-Илером он видел главную причину изменчивости в воздействии на организм внешних условий. Но он не разделял представления Жоффруа, который сводил сложный исторический процесс приспособления организмов к среде к одномоментному акту и недооценивал устойчивость наследственности. В результате, как отметил Рулье, взаимосвязь индивидуального и исторического развития выпадала из его поля зрения. Поэтому учению Кювье, с одной стороны, и учению Жоффруа — с другой, Рулье противопоставляет свой взгляд, который он с полным основанием называет «нашим учением». В основе этого взгляда лежало убеждение, что никакое явление в органическом мире не может определяться ни исключительно внешними условиями, ни исключительно внутренними закономерностями организма, но лишь их взаимодействием. Он ясно осознал, что изменчивость и наследственность неразрывны и представляют собою две стороны единого процесса развития. Наследственность обладает устойчивостью, и далеко не всякое воздействие среды может ее изменить. Однако раз возникшие изменения, по мнению Рулье, суммируются, накапливаются от поколения к поколению, приобретают значение эволюционных и постепенно преобразуют вид.

Большое внимание Рулье уделял и таким проблемам, как влияние функций на строение органов, закономерности изменения органов в связи с утратой функций, их сменой и расширением, вопросам коррелятивной изменчивости, редукции органов.

Существенно, что под внешними условиями Рулье понимал не только абиотическую среду, но и взаимодействие между особями и их группами. Он отличал отношения внутри вида от межвидовых отношений, отмечал факты вытеснения одних видов другими, писал о «соперничестве» между видами. Так, в статье «Образование каменного угля» мы читаем: «Ежели выгодные условия дозволяют и какая-нибудь форма растений, особенно высших, укрепится, то, конечно, не находя многих соперников, ей легко завладеть местностью и помешать развитию всего того, что придет на эту местность после нее. И доселе мы знаем, что хвойный лес глушит лиственный, а лиственный сменит хвойный по вырубке его». В другой статье он указывал на вытеснение черных крыс серыми. Рассказывая о размножении одного из видов насекомых, завезенного из Европы на Сандвичевы о-ва, он писал, что эти насекомые «скоро совершенно вытеснят туземную песчаную муху». Не осталось вне его поля зрения и несоответствие между числом воспроизводимых зародышей и количеством особей, достигающих зрелости. Мы встречаем у него такие выражения, как «война в природе», уподобление природы «естественному театру войны». Однако он не смог дать замеченным фактам правильного объяснения и иногда, как, например, при объяснении прогрессии размножения, впадал в телеологию.

Наряду с процессом постепенного изменения видов Рулье отмечал и полное вымирание отдельных видов и более крупных систематических групп. Он придавал этому обстоятельству большое значение и неоднократно возвращался к этому вопросу. Последнее тем более заслуживает внимания, что он не только был едва ли не первым эволюционистом, глубоко заинтересовавшимся проблемой вымирания, но еще и потому, что ему пришлось преодолеть ошибочные суждения Ламарка по этому вопросу.

Рулье не поднялся до открытия роли естественного отбора в эволюции. Поэтому его учение не приобрело той стройности и убедительности, той универсальности в объяснении множества явлений, какой достигло учение Ч. Дарвина. Как и все биологи до Дарвина, он не смог объяснить целесообразности в природе — этого камня преткновения всех эволюционных построений до Дарвина. Тем не менее, труды Рулье знаменовали собой крупный шаг вперед в развитии эволюционных представлений.

Как никто до него, Рулье широко привлек к обоснованию учения об эволюции фактический материал, накопленный сельскохозяйственной практикой. Как никто после Ламарка и вплоть до Дарвина, Рулье глубоко понимал взаимосвязь индивидуального и исторического развития. Творчески усвоив идею Ламарка о постепенности и преемственности в развитии органического мира, Рулье разработал сравнительно-исторический метод исследования (1854), согласно которому недостаточно простого сравнения органических форм и явлений между собой, но необходимо проследить преемственность их последовательных изменений во времени. Этот метод он превратил в инструмент для изучения всех сторон жизни и строения органических форм. Он показал возможность доказательства эволюции, не прибегая к апелляции к «внутренним усилиям» животных, «воле к усовершенствованию» и другим ошибочным представлениям о факторах, ведущих к повышению организации животных, которые были присущи учению Ламарка о градациях. Он отбросил механические представления Ламарка об «оргазме», внес принципиальные коррективы в представления Жоффруа Сент-Илера о наследственности и т. д. Все это приближало торжество гипотезы эволюции. Своими трудами Рулье в большой мере способствовал созданию условий для восприятия и сравнительно легкой победы учения Дарвина в России. Показательно, что его ученики сразу же и без колебаний встали в первые ряды защитников дарвинизма и сами воспитали многих виднейших русских дарвинистов, в том числе М.А. Мензбира и А.Н. Северцова.

Деятельность Рулье совпала с мрачным периодом царствования Николая I. Ученому всячески старались помешать в его пламенной проповеди передовых идей в биологии. Его книга «Жизнь животных по отношению к внешним условиям» была запрещена; она увидела свет лишь после внесения в нее дополнений, составленных в Министерстве просвещения и противоречивших взглядам Рулье. С 1852 г. ему было запрещено выступать с публичными чтениями. Его лекции в университете должны были по приказу министра просвещения читаться лишь в присутствии ректора или декана. Неотступная травля преследовала ученого с 1847 г. и привела к его гибели в 1858 г., в возрасте 44 лет.

Подводя итог, подчеркнем следующие основные моменты.

Основой общебиологических представлений большинства натуралистов на протяжении всей первой половины XIX в. оставалась концепция постоянства видов. Их внимание было поглощено главным образом сбором и систематизацией эмпирических данных. Знания о животном и растительном мире быстро возрастают и принимают все более разносторонний характер. Накапливаясь, они вступают в противоречие с господствующими представлениями. Это противоречие ощущается рядом ученых, и они предпринимают попытки дать иную трактовку фактическому материалу. Возникают различные эволюционные концепции. Во всех случаях — и тогда, когда мы сталкиваемся с отдельными элементами эволюционных воззрений, и тогда, когда перед нами более или менее целостная эволюционная концепция, — их общая черта состоит в том, что они не доходят до научного объяснения эволюции. Не давало такого объяснения и учение Рулье, поскольку оно не раскрывало происхождения органической целесообразности. Что касается остальных концепций, то по уровню постановки проблемы эволюции все они стояли ниже учения Ламарка, хотя той или иной стороной большинство из них его напоминали. Однако нельзя упускать из виду, что при всех недостатках труды биологов-эволюционистов этого периода способствовали подготовке или восприятию величайшего открытия XIX в. — эволюционной теории Ч. Дарвина.