Важнейшим фактором, определившим социальное и идейное развитие в первой трети XIX в., была промышленная революция, происшедшая в XVIII в. прежде всего в Англии, стране, наиболее развитой в то время в экономическом отношении. Промышленный переворот, в подготовке которого большую роль сыграло развитие естествознания, главным образом механики, привел к вытеснению ручного труда машинным и к резкому повышению производительности труда. Маркс отмечал, что промышленный переворот «…начинается тогда, когда механизм применяется там, где издавна для получения конечного результата требовалась работа человека…». Вместе с тем промышленная революция вызвала обострение социальных конфликтов, породила новые противоречия. Уничтожив характерное для средневековья домашнее производство, разоряя мелких землевладельцев, фабрично-заводская форма производства к началу века привела к невиданной дотоле эксплуатации трудящихся, в том числе женщин и даже детей. Такое положение вызывало у рабочих ненависть не только к фабрикантам, но и к машинам, в которых они видели одну из причин столь нечеловеческой эксплуатации, бунты против машин — явление, характерное не только для XVIII, но и для начала XIX в. Дело дошло до того, что в 1812 г. в Англии, например, были вынуждены ввести закон, согласно которому уничтожение машин каралось смертной казнью. Несмотря на это были случаи, когда фабрики охранялись с помощью пушек.

Гуманно настроенные мыслители того времени пытались понять причины сложившегося положения. Улавливая связь между развитием науки и появлением машинной техники, они начали сомневаться в прогрессивном значении науки, противопоставляя обществу первой половины XIX в. средневековое общество, которое в их глазах выглядело теперь, более идиллическим, чем оно было в действительности. Одним из таких мыслителей в Англии был Томас Карлейль, философ-моралист и историк, романтик по своим воззрениям.

Карлейль одним из первых обратил внимание на то, что буржуазное общество несет в себе неразрешимые противоречия. Этим он резко отличается от английских мыслителей предшествующего периода, которые выступали как идеологи буржуазии, боровшейся против феодальных порядков. К таким последовательным представителям буржуазной идеологий можно отнести Т. Гоббса, А. Смита, И. Бентама, Дж. Локка и других, считавших основной пружиной деятельности индивида эгоистические побуждения, стремление к выгоде, «интерес». Джон Стюарт Милль в «Автобиографии» (1873) высказал мнение, что Карлейль представляет собой наиболее яркое воплощение XIX в. в его борьбе с веком XVIII, между тем как он, Милль, сохранил гораздо больше остатков и элементов мышления XVIII в. с его стремлением исходить из интересов индивида, стремлением все подвергнуть суду разума и не верить ни во что, что не было бы подтверждено опытом. Таким образом, негативные последствия промышленной революции привели — в первую очередь в Англии — к попытке переосмыслить некоторые мировоззренческие принципы, сложившиеся в XVII и XVIII вв.

С иных позиций, чем Карлейль, подошли к вопросу об эксплуатации рабочего класса социалисты-утописты — Ш. Фурье, А. Сен-Симон, Р. Оуэн. Они тоже критиковали буржуазное общество с точки зрения морали, однако не были склонны идеализировать феодальное прошлое и отнюдь не вступали в идейную борьбу с XVIII в. Социальная критика, предпринятая утопистами, оказала огромное влияние на развитие общественной мысли XIX в. Но прежде чем подробнее рассмотреть различные идейные течения первой половины XIX столетия, необходимо указать на несколько важных факторов, во многом определивших направление и характер социального и духовного развития рассматриваемого периода. Будучи тесно связаны с промышленным переворотом XVIII — начала XIX в., эти факторы в свою очередь оказали существенное влияние и на развитие экономики.

Важнейшим социально-политическим событием, наложившим печать, как на общественную, так и на интеллектуальную жизнь Европы первой половины XIX в., была Великая Французская буржуазная революция 1789 г. Она послужила мощным толчком для философского и опосредованно естественнонаучного мышления XIX в. Буря, поднятая ею, продолжала бушевать в умах еще несколько десятилетий. У тех, кого революция заразила стремлением реализовать идеалы свободы, равенства и братства, все сильнее разрушались старые представления и предрассудки: якобинские идеи проникали в такие более отсталые в то время по сравнению с Францией в экономическом и социальном отношениях страны, как Германия и Россия. У тех же, кто увидел, что революция не оправдала возлагавшихся на нее надежд, что буржуазное общество, развитию которого она расчистила путь, отнюдь не соответствовало тем идеалам, во имя которых совершалась революция, возникло глубокое разочарование. Естественным его результатом явилось стремление пересмотреть концепции общества и человека, характерные для философии Просвещения и послужившие духовной предпосылкой революции. Этот пересмотр шел в разных направлениях: были, как попытки углубить и более серьезно обосновать те представления о человеке и обществе, которые сложились в XVIII в. и страдали известной ограниченностью, так и отвергнуть эти представления целиком и вернуться к основам мировоззрения феодализма. Как правило, эти два направления представляли интересы различных классов.

Примером попыток первого рода было философское учение Канта и выросшая на его основе нравственно-эстетическая позиция Шиллера; ярким выразителем второго был французский мыслитель и политический деятель Жозеф де Местр, пользовавшийся большим влиянием в первой четверти XIX в. Он защищал католическое учение о государстве, стараясь доказать, что опыт революции свидетельствует о том, что всякие попытки человека устроиться на земле без бога осуждены на поражение, что церковь должна быть поставлена выше светского государства, как это было в средние века.

Своеобразным отражением изменений в экономической и социальной областях и в развитии науки явился тот сдвиг в умственной и научно-философской жизни первой половины XIX в., который можно характеризовать как начало своего рода «революции в умах». Она оказала большое влияние на развитие философии и науки. Мы имеем в виду начавшийся еще с конца XVIII в. постепенный отказ от механистического понимания природы, характерного для мышления XVII–XVIII вв. и сыгравшего в этот период прогрессивную роль в распространении материализма и в борьбе научных взглядов против религиозно-мистических представлений, освобождения науки от диктата церкви.

В начале XIX в. возникает реакция на механицизм как всеобщий принцип научного мышления. Если в XVII–XVIII вв. живые организмы рассматривались по аналогии с механизмами (достаточно вспомнить Декарта с его отождествлением животного и машины, или позднее, Ламеттри, который считал возможным рассматривать и человека как «машину» — одна из его работ так и называлась «Человек-машина»), то в XIX в. появляется тенденция к созданию новой методологии научного мышления, исходящей из того, что органическое начало — жизнь — не может быть понято с точки зрения действия механизма. Разрабатываются принципы мышления, которые исходят из рассмотрения целого, системы, организма. Если в предшествующую эпоху целое рассматривалось как конгломерат частей, и часть выступала как нечто первичное по отношению к целому, а животное рассматривалось как живой механизм, то теперь, напротив, части рассматриваются как результат разложения целого, как нечто вторичное, — все механическое рассматривается как «мертвый организм».

Реакция на механицизм в начале XIX в. протекала в двух формах: в форме углубления материализма и очищения его от ограниченности механицизма и в форме идеалистического истолкования трудностей на пути познания окружающего мира. Издержки «органицистского метода мышления» особенно дали себя знать в натурфилософии Шеллинга и его последователей.

Сказанное не означает, конечно, что на протяжении XVIII в. и даже раньше не было попыток преодолеть односторонность механистического принципа.

Уже в философии Спинозы и Лейбница содержится ряд моментов, которые можно считать выходящими за пределы механистического мировоззрения. Однако ни у Спинозы, ни у Лейбница эти моменты не определяли содержания всего их учения.

Наконец, третьим моментом, отличавшим способ мышления первой половины XIX в. от мышления предшествующего периода, был исторический подход к рассмотрению природы, человека и общества. В противоположность рационализму XVII в. и философии Просвещения XVIII в. с неисторическим способом мышления, в значительной мере связанным с механицизмом, в XIX в. получает распространение идея историзма. На смену механистическому мышлению предшествующего периода приходит тенденция рассматривать мир как единый процесс исторического развития: идея развития, хотя подчас идеалистически понятая, лежит в основе многих философских, эстетических, социологических и естественнонаучных теорий этого периода.

Разумеется, указанные три момента не исчерпывают всего своеобразия социального и интеллектуального климата, сложившегося в первой половине XIX в., но они являются важнейшими, определяющими многие другие особенности рассматриваемого периода. Несомненно, все три момента тесно связаны.

Хотя естествознание сыграло определенную роль в подготовке промышленного переворота XVIII в., а философия Просвещения была идейной предпосылкой Французской революции, но результаты, к которым привели эти важнейшие события, не могли быть осмыслены в достаточной мере ни естествоиспытателями, ни представителями философии Просвещения. Эти результаты, хотя и не совсем в адекватной форме, суждено было осознать немецкой классической философии, расцвет которой приходится на первую половину XIX в.

Интересно, что это обстоятельство хорошо понял и выразил Гегель. «В кантовском, фихтевском и шеллинговском философских учениях, — отмечал он в своих лекциях по истории философии, — революция дана и выражена в форме мысли, форме, до которой в своем поступательном движении дошел дух за последнее время в Германии…». Это обстоятельство неоднократно отмечалось также основоположниками марксистской философии: в силу определенных социальных условий, сложившихся в Германии к концу XVIII — началу XIX в., она могла лишь теоретически пройти тот путь, который Франция прошла практически. И хотя теория не может никоим образом заменить практику, хотя у практики есть перед теорией громадное преимущество непосредственной действительности, однако у теории есть своя положительная сторона; она может предвидеть те последствия и результаты практических действий, которые далеко не всегда ясны в момент, когда они непосредственно совершаются. Не случайно немецкая классическая философия оказалась одной из предпосылок возникновения марксизма: одной из главных ее заслуг была разработка диалектики.

Социально-экономические и политические сдвиги, изменения в способе производства, вызвавшие изменения во всей духовной атмосфере эпохи и в способе мышления, нашли свое отражение и в состоянии естествознания, его ведущих концепциях. Правда, в естествознании в силу его особенностей они были не столь заметными, бросающимися в глаза, как в общественно-политических учениях и философии. В неразрывной связи естествознания с накопленным фактическим материалом была его сила и преимущество перед философией, но одновременно и его слабость, мешавшая вырваться из круга традиционных представлений. Подавляющее большинство университетских профессоров и ученых продолжало увязать в метафизике и механицизме. Впрочем, и в философии этого периода не в меньшей степени сохранялось господство идеализма и плоской метафизики, подчинение религии и феодальной идеологии, или компромисс с ними. Только наиболее глубокие мыслители в той или иной мере вырывались за пределы господствовавших взглядов. В силу своеобразия исторических условий, сложившихся в Германии, она заняла в первой половине XIX в. ведущее положение в развитии философии, но дух мелкого филистерства, характерный в тот период для этой страны с ее неразвитой экономикой и уродливыми феодальными порядками, пронизывал все слои немецкого общества и накладывал свою печать на ее ученых и мыслителей.

И все же первая половина XIX в., несомненно, представляет собой своеобразную полосу в истории мировой науки. Она ознаменовалась рядом таких открытий и обобщений, которые существенно изменили представления не только в отдельных отраслях знаний, но и подготовили почву для создания во второй половине XIX в. новой картины мира. Благодаря работам Канта, Лапласа и Гершеля Земля и вся солнечная система предстали не как однажды созданные, а как развившиеся во времени. Был обнаружен единый принцип объяснения химических явлений и состава химических соединений — ядром его стала возрожденная на новой основе атомистика (Дальтон), некоторые физические свойства газов были поставлены в связь с молекулярной структурой вещества, и была раскрыта зависимость химических свойств от числа и расположения атомов в молекулах (Авогадро, Берцелиус, Гей-Люссак), выявилась связь между химическим сродством и электрическими явлениями (Дэви, Берцелиус), между теплотой и механической работой (Р. Майер, Джоуль, Гельмгольц), открыты химические источники получения электричества (Гальвани, Вольта). Возникла электродинамика, раскрывшая переход механической работы в электрическую и обратно. В области физиологии была показана плодотворность применения законов и методов физики и химии к объяснению процессов жизнедеятельности организмов, и постепенно в борьбе с витализмом к середине XIX в. утверждается взгляд на физиологию как физико-химию живого. В первой четверти века окончательно складывается сравнительная анатомия. Ее успехи способствовали выяснению не только сходства строения различных видов животных, но и такого подобия в их организации, которое наводило на мысль о глубокой связи между ними, об их единстве. Это позволило подойти к систематическому изучению остатков древнего, давно исчезнувшего животного и растительного мира. Возникла палеонтология, и начала нащупываться вначале едва заметная, затем все более отчетливая связь между ныне живущими формами животных и растений и вымершим органическим миром прошлых геологических эпох. В конце 20-х годов XIX в. К.М. Бэр установил основные типы эмбрионального развития и доказал, что все позвоночные, охватывающие огромное разнообразие видов, развиваются по единому типу. Начала складываться сравнительная эмбриология животных. В 1839 г. была сформулирована клеточная теория, установившая единство элементарного строения всех органических форм и перекинувшая мостик между растениями и животными. К началу 30-х годов относится формирование исторической геологии, установившей преемственность геологических преобразований земной поверхности и сопоставимость основных факторов, определявших эти преобразования в далеком геологическом прошлом с теми факторами, которые действуют ныне. С этого времени под влиянием Ч. Лайеля исторический взгляд на преобразование земной поверхности и принцип актуализма, выдвинутый для объяснения движущих факторов этого процесса, входят в науку, постепенно завоевывая все больше сторонников. Одновременно в биологии стало накапливаться все больше данных, противоречивших учению о постоянстве и независимом происхождении видов. И хотя учение об эволюции органического мира, выдвинутое в 1809 г. Ламарком, казалось, было забыто большинством естествоиспытателей как экстравагантная научная полупоэзия, идея эволюции на протяжении всей первой половины XIX в. подспудно с разных сторон пробивала себе дорогу то в форме натурфилософских догадок о всеобщем развитии, то в виде частных эмпирических обобщений об изменчивости животных и растений и их приуроченности к определенным условиям жизни.

Благодаря этим открытиям старые воззрения на природу, хотя они и оставались господствующими в первой половине XIX в., были совершенно подорваны. Бреши, пробитые в метафизическом мировоззрения небулярной гипотезой Канта, теорией «зарождения» К. Вольфа, теорией происхождения земной поверхности Геттона, кислородной теорией Лавуазье и другими достижениями второй половины XVIII в., расширились. Стали складываться принципиально новые воззрения, противоречившие концепции неизменяемости природы, начали обнаруживаться переходы от одного ряда явлений природы к другому, качественно отличному от него, и в соответствии с этим формироваться представления о единстве и развитии природы.

Глухие перегородки, воздвигнутые в XVII–XVIII вв. между различными явлениями и изучавшими их науками, начали постепенно разрушаться. В конце рассматриваемого периода были сформулированы весьма широкие естественнонаучные концепции, получившие развитие во второй половине XIX в. В их число входили геологическое учение Лайеля, клеточная теория, закон сохранения и превращения энергии, эволюционная теория Дарвина и концепция поля, высказанная в работах Фарадея.

Принцип сохранения и превращения энергии — наиболее широкое обобщение естественнонаучных открытий первой половины века — вышел за пределы механики, ехал физическим принципом, вызвал к жизни классическую теорию теплоты, электричества и света и проник в химию и в биологию. К середине столетия атомистика стала учением об иерархии дискретных частей вещества, обладающих специфическими видами движения.

Эволюционная теория Дарвина положила конец представлению о неизменяемости органического мира и повлекла за собой во второй половине XIX в. коренную перестройку не только всей биологии, но и самого характера биологического мышления. Она явилась торжеством исторического принципа в науке, убедительным доказательством подчинения всей природы единой системе естественных законов и причинных взаимосвязей и оказала сильное воздействие на последующее развитие естествознания и философской мысли. Ее принципиальное значение состояло, однако, не только в обосновании принципа развития природы, но, может быть, в не меньшей мере, в том, что на смену лапласовскому механическому детерминизму и чисто динамическому принципу объяснения причинности, в ней по существу выступали статистические закономерности развития.

Если теперь попытаться кратко, в самой общей форме, охарактеризовать основные черты рассматриваемой полосы в истории естествознания, то мы будем вправе сказать, что это был период кризиса метафизического мировоззрения, время, когда в острых столкновениях различных точек зрения на природу, на пути и методы ее познания происходила подготовка к переходу от науки, ограничивавшейся главным образом описанием предметом и явлений и предварительной их систематизацией, к науке, изучающей процессы, вскрывающей законы и взаимодействие в природе.

Главной движущей силой такого направления развития естествознания были потребности общественного развития. Технология мануфактурного производства могла до известной степени удовлетвориться простым описанием явлений и эмпирическими обобщениями. Сложное машинное производство, опиравшееся на применение пара, с необходимостью требовало раскрытия законов физических, химических и других процессов. С помощью чисто эмпирических сведений, не освещенных научной теорией, нельзя было резко поднять и производство сельскохозяйственных продуктов, спрос на которые непрерывно возрастал.

Если в предшествующий период потребности мануфактурного производства в разработке средств и приемов труда могли быть в основном обеспечены механикой, то в конце XVIII — начале XIX в. положение изменилось. Расчет паровых машин с заданной мощностью требовал выявления связи давления пара с температурой, открытия законов термодинамики; увеличение и усовершенствование выплавки металлов стало невозможным без познания физико-химических процессов и т. д.

По мере того как росли потребности в более глубоком проникновении в законы природы и накапливались новые данные, противоречившие старым представлениям, становилась все более ясной необходимость новых методов исследования, нового подхода к изучению окружающего мира и, главное, новых воззрений на природу и ее познание. Метафизические представления, господствовавшие еще в науке, приходили во все большее противоречие с накопленными фактами, которые не поддавались объяснению в рамках старых теорий. Отсюда небывалый интерес в первой половине XIX в. к проблемам метода исследований природы и другим общим вопросам науки, который наблюдался в это время как со стороны самих естествоиспытателей, так и философов. Естествознание подошло к созданию новой картины мира. К концу первой половины XIX в. были подготовлены естественнонаучные основы для построения нового мировоззрения. К исходу этого периода разорванные, очень далекие друг от друга, шедшие по редко пересекающимся руслам философские поиски адекватного отражения законов развития мира и естественнонаучные изыскания сошлись в философии К. Маркса и Ф. Энгельса. В их учении философия впервые была поставлена на научную; основу и сама превратилась в науку. Опираясь на все накопленные человечеством знания, Маркс и Энгельс разработали подлинно научный метод исследования законов развития природы, общества и мышления.

У истоков философии первой половины XIX в. стоит Кант. Философия Канта была таким же переворотом в традиционном мышлении, каким промышленная революция в производстве. Это не просто внешняя аналогия. Великим открытием Канта был провозглашенный им принцип, что научное познание есть не просто пассивное отражение эмпирически данного предмета, а активная деятельность. Человек, согласно Канту, в состоянии познать только то, что он сам произвел; деятельность, таким образом, есть не нечто внешнее и даже противоположное познанию, как это представляла себе докантовская философия, — напротив, деятельность составляет само ядро, сущность познания.

То обстоятельство, что наука приводит к преобразованию мира, что ее результаты могут быть применены в производстве, уже заложено, согласно Канту, в самой сущности научного мышления, которое есть не что иное, как идеальное преобразование, идеальное конструирование объекта. «Мы не можем мыслить линию, не проводя ее мысленно, не можем мыслить окружность, не описывая ее, не можем представить себе три измерения пространства, не проводя из одной точки трех перпендикулярных друг другу линий, и даже время мы можем мыслить не иначе, как обращая внимание при проведении прямой линии… исключительно на действие синтеза многообразного, при помощи которого мы последовательно определяем внутреннее чувство, и тем самым имея в виду последовательность этого определения». Именно деятельность лежит в основе тех понятий, которыми оперирует наше мышление. К этому выводу о деятельном характере мышления Кант пришел не путем анализа человеческой практики, а путем анализа науки.

Интерес самого Канта в отличие от его последователей — Фихте, Шеллинга и Гегеля — лежал, во всяком случае, в первый период его деятельности, т. е. до 1770 г., в значительной степени в сфере естествознания, в первую очередь математики, механики и физики. В Кенигсбергском университете он читал не только курс философии, но и лекции по математике и физике. С естествознанием были связаны и его первые работы. Во «Всеобщей естественной истории и теории неба» (1755) он противопоставил метафизическому взгляду на мир идею развития, становления во времени. Но если Кант не только считал возможным, но и сам попытался объяснить, как постепенно сложилась Земля и все мироздание, то возможность естественнонаучного объяснения возникновения органической жизни он решительно отрицал. Хотя в данном случае Кант имел ввиду механистическое естествознание, так как другого не было, и представить себе его он еще не мог, в этом тезисе уже дал о себе знать агностицизм Канта, который впоследствии стал неотъемлемой частью его системы.

Признание деятельного характера мышления было большой заслугой Канта. Однако у него оказались принципиально разделенные две сферы: познаваемый мир явлений и непознаваемый мир вещи в себе. Преодолеть этот дуализм Канту не удалось.

В «Критике чистого разума» (1781) Кант развил идею о деятельном характере познания. Это было своеобразным теоретическим отображением того положения, которое начала приобретать наука в машинно-фабричном производстве в результате промышленной революции. Это, конечно, не означает, что Кант сознательно ставил своей целью осмыслить значение промышленной революции. Но, разрабатывая проблемы теории познания, он, не осознавая этого, дал теоретическое осмысление того, что еще только начинало зарождаться в ходе промышленной революции.

Если «Критика чистого разума» объективно была отражением того нового, что вносила промышленная революция в понимание познавательной деятельности человека, то в своей «Критике практического разума» (1788) Кант по-своему, в идеалистической форме провозгласил идеал французской буржуазной революции — свободу человека. Принцип автономии воли, положенный Кантом в основу его этики, гласил: «Автономия воли есть такое свойство воли, благодаря которому она сама для себя закон». Быть свободным — значит, по Канту, повиноваться только тому закону, который человек сам над собой поставил. «В личности, — писал Кант, — … нет ничего возвышенного, поскольку она подчинена моральному закону, но в ней есть нечто возвышенное, поскольку, она устанавливает этот закон и только потому ему подчиняется».Подчиняться закону, смысл которого ей непонятен, который над ней поставлен традицией или религиозным установлением, моральная личность, по Канту, не должна. Здесь, как мы видим, звучит основной мотив философии Просвещения, идейно подготовившей французскую революцию: надо перестроить все существующее в соответствии с законами разума, — все, что не выдерживает суда разума, должно быть отвергнуто. Хотя в основании свободы человека Кант существенно отходит от традиций Просвещения, но в своем признании автономии воли и требовании к человеку освободиться от внешнего подчинения неразумным законам он вполне согласен как с Просвещением, так и с идеями Французской революции о свободе и равенстве.

Дальнейшее развитие принципа деятельности нашло выражение в учении последователя Канта — Иогана Готтлиба Фихте. Этот принцип стал отправной точкой и основой его философии. В отличие от Канта Фихте почти не касался естественно-научной проблематики. Выходец из семьи бедного ткача, на себе испытавший нужду и лишения, он остро воспринимал произвол и бесправие, мерзость феодальных порядков и унизительность немецкой действительности его времени. Его волновали в первую очередь проблемы нравственные и социально-политические. Он осознал необходимость преобразования существующих социальных отношений в соответствии с теми идеалами свободы, которые были провозглашены в кантовской философии.

В результате кантовское понятие деятельности претерпело у Фихте существенное преобразование: он гораздо теснее связал его с практической деятельностью в сфере социально-исторического бытия, тем самым перенес кантовскую проблематику на почву истории. Поставив вопрос о внутренней логике развития форм человеческой активности, Фихте сделал центром тяжести своего учения историю и культуру.

Основное положение философии Фихте, если его сформулировать кратко, можно было бы выразить следующим образом: все то, что выступает для обычного взгляда («обыденного сознания», в терминологии Фихте) в качестве объекта, вещественной данности, есть на самом деле продукт деятельности субъекта; то, что предстает в качестве внешней необходимости, при философском рассмотрении оказывается продуктом свободы; основу всего того, что мы привыкли рассматривать как внешний, независимый от субъекта мир, можно понять только через самого субъекта.

Принцип противоречия, введенный Фихте в качестве методологической основы философии, имел огромное значение для развития диалектики. Рассмотрение внутреннего противоречия как источника движения и развития открывало новые перспективы для понимания важнейших процессов развития, как в природе, так и в человеческой истории. Диалектический метод Фихте к трактовке природных явлений применил его последователь Шеллинг; использование того же метода для анализа эволюции искусства, религии и философии и вообще явлений культуры в широком смысле слова было заслугой романтиков Йенской школы (Гердер, Шиллер и др.).

Таким образом, философия Фихте послужила одной из теоретических предпосылок того принципа историзма, который отличает мышление XIX в. от мышления предшествующего периода.

Другой предпосылкой исторического способа мышления, характерного для XIX в., был интерес к историко-культурным образованиям — языку, мифу, сказке, национальным обычаям и нравам, искусству и литературе разных народов. Этот интерес пробудился и в Германии, и во Франции, и в Англии. Во Франции, стремление понять верования и обычаи, язык и нравы народов проявилось в самом начале XIX в. у так называемых традиционалистов — Жозефа де Местра, де Бональда, — связанных с романтиками, особенно с Шатобрианом. Возникла тяга к изображению «местного колорита». Литература классицизма, для которой «местный колорит» не имел особенного значения, объявлялась рассудочной, лишенной жизни и души.

Характерные для романтизма черты — интерес к внутреннему, субъективному миру человека, отсутствие классической ясности и завершенности произведений, связанной в значительной степени с неисторическим видением мира, пришедшее на смену ясности чувство неопределенной тревоги, ощущение неустойчивости мира и трагичности человеческой судьбы, — были связаны с переосмысливанием прежних идеалов, с общим характером эпохи, наступившей после революции во Франции. «То, что казалось устойчивым, колеблется, приходит в движение, а бытие предстает как становление, процесс», - отмечает один из исследователей этой эпохи.

У немецких мыслителей первой половины XIX в. интерес к истории объясняется не только недовольством, складывающимся буржуазным обществом (хотя и эта тенденция имела место), но и желанием путем обращения к истории понять настоящее и будущее.

Гердер одним из первых попытался рассмотреть человеческую историю с точки зрения развития. Интересно, что в истории он видел продолжение развития природы. Полемизируя с Кантом, противопоставлявшим природное и нравственное начала, Гердер указывал на то, что Кант совсем не обратил внимания на глубокую связь мышления с языком, а потому и само мышление понял неисторически. История мышления может быть прослежена, по Гердеру, только с помощью анализа истории языка и языковых образований. Отсюда огромный интерес Гердера к истории словесности разных народов.

Решительно выступая против «критической» философии Канта, он был несогласен с ним и в толковании природы. В противоположность Канту, распространявшему принцип развития лишь на неорганическую природу, Гердер в своем основном труде «Идеи к философии истории человечества» (1784–1791) признает развитие всеобщим законом природы, в равной мере действующим и в органическом мире. Хотя и в очень неопределенной форме, он писал о естественном возникновении жизни. Жизнь, по Гердеру, зародилась в первичном океане. «Множество растений возникло и погибло, — писал он, — прежде, чем появился первый животный организм, причем насекомые, птицы, рыбы, обитатели воды и мглы предшествовали развитию форм наземных животных, среди которых, наконец, выступил человек, как вершина организации на нашей Земле». Гердер писал о сходстве между человеком и орангутаном по внешнему и внутреннему строению, в том числе по строению мозга.

Благодаря Гердеру, Шиллеру, а также Гёте и В. Гумбольдту значительно усилился интерес к истории, а вместе с ним и к историческому способу мышления. В историческом подходе они видели ключ к познанию человека и человечества. В такой атмосфере складывалось мировоззрение Гегеля, одного из крупнейших мыслителей нового времени.

Хотя романтики с характерным для них интересом к истории культуры и подготовили в значительной степени философию Гегеля, тем не менее, последний выступил как критик, с одной стороны, романтизма, а с другой — философии Канта. Романтизм Гегель критикует, прежде всего, за переоценку им значения человеческой субъективности, внутреннего мира личности, ее переживаний, а также связанный с этой гипертрофией «субъективного начала» культ «гениальности», «гения». Этот культ был характерен и для романтиков, и для Шеллинга. В отличие от них Гегель подчеркивает объективный момент как в деятельности и сознании человека, так и в истории в целом. Гегеля занимает проблема объективной логики исторического развития, а человеческие индивиды, в том числе и наиболее выдающиеся, рассматриваются им как орудия исторической необходимости, как те средства, с помощью которых эта необходимость прокладывает себе путь. Однако логика истории предстает у Гегеля в извращенной форме — как логика Абсолютного духа, который через историю приходит к самопознанию, самораскрытию.

С критикой романтического субъективизма тесно связана также гегелевская критика Канта. Рассматривая деятельность как познавательную (наука), так и практическую (нравственность), Кант как бы становился при этом на точку зрения индивида, эту деятельность совершающего. Субъектом деятельности, по Канту, может быть только индивид. Для Гегеля же таким субъектом становится «само дело». Так, наука, по Гегелю, как некоторая система, развивающаяся в силу своей внутренней логики, сама втягивает в свою орбиту нужные ей для этого средства — человеческих индивидов, природный материал и т. д. Она представляет собой нечто аналогичное организму, который использует для самосохранения и развития окружающие его условия.

Стремясь понять объективную логику истории, Гегель пытался сформулировать законы, по которым она движется. В результате им был создан диалектический метод — одно из наиболее важных и плодотворных завоеваний немецкой классической философии. И хотя многие важные принципы диалектики уже нашли свое выражение у Канта, Фихте, Шеллинга, — у Гегеля они были осознаны в наиболее зрелой форме. «…В произведениях Гегеля, — писал Ф. Энгельс, — мы имеем обширный компендий диалектики, хотя и развитый из совершенно ложного исходного пункта».

В центре гегелевского диалектического метода — принцип противоречия как движущий принцип всякого развития. В отличие от механистического, метафизического подхода, при котором источник движения усматривается в чем-то внешнем, Гегель ищет этот источник внутри самого рассматриваемого явления или процесса; в качестве такого источника и выступает противоречие. При этом исследуемый предмет предстает как некоторое целое, как система взаимно связанных моментов, имеющая свою самостоятельную логику — логику разрешения противоречий, присущих этой системе. Открытые Гегелем законы диалектики — закон перехода количества в качество, взаимного проникновения противоположностей и отрицания отрицания — покоятся на принципе противоречия в качестве своего методологического фундамента. Диалектика Гегеля представляет собой учение о развитии в самом широком смысле слова — применительно и к природе, и к обществу, и к мышлению. И хотя гегелевская диалектика, как отмечал Ф. Энгельс, была развита «из совершенно ложного исходного пункта», на базе идеалистической концепции развития абсолютного духа, тем не менее, она явилась великим достижением немецкой классической философии.

В 30-х годах XIX в. значительное распространение в литературе и искусстве приобретает реализм. Развитие реализма в первую очередь связано с именами Стендаля и Бальзака во Франции, Пушкина и Гоголя в России, Гейне и Бюхнера в Германии. Реализм развивается первоначально в недрах романтизма и несет на себе печать последнего; не только Пушкин и Гейне, но и Бальзак переживают в юности сильное увлечение романтической литературой. Однако в отличие от романтического искусства реализм отказывается от идеализации действительности и связанного с ней преобладания фантастического элемента, а также от повышенного интереса к субъективной стороне человека. В реализме преобладает тенденция к изображению широкого социального фона, на котором протекает жизнь героев («Человеческая комедия» Бальзака, «Евгений Онегин» Пушкина, «Мертвые души» Гоголя и т. д.). Глубиной понимания социальной жизни художники-реалисты иногда превосходят философов и социологов своего времени.

Своеобразным посредником между гуманистически-историческим направлением мышления, с одной стороны, и натурфилософией Шеллинга, с другой, был великий немецкий поэт и натуралист Гёте. В Гёте сочетался интерес к природе, которую он рассматривал как единое развивающееся целое, и интерес к истории, прежде всего к истории искусства и поэзии.

Гёте, как и Шеллинг, механистически-неисторическому взгляду на природу противопоставил концепцию единой развивающейся природы, которая скорее должна рассматриваться по аналогии с организмом, чем с механизмом.

Гёте выразил целую гамму настроений, характерных для его современников. Он зафиксировал как тесную связь естествознания XVIII в. с развитием техники и промышленности, так и ограниченность философского мышления того периода, ориентированного в первую очередь на механику, а в конце XVIII в. на ее практическое применение; в первые десятилетия XIX в. он отразил разочарование в результатах промышленной революции и ее отрицательные социальные последствия.

Гёте очень четко выявил ряд мировоззренческих принципов, лежавших в основании стремления понять мир в его единстве и взаимосвязи. Полемика, которую Гёте, как и Шеллинг, вел с ньютонианским учением о свете и цветах, была вызвана убеждением, что предпосылкой корпускулярной теории света является механистическое понимание мира, которое должно быть заменено более высоким — динамическим и даже органическим его пониманием. Но если созданное Гёте учение о свете и цветах не оказало существенного влияния на развитие естествознания, то его теория метаморфоза растений, как и другие его открытия в области ботаники, зоологии и сравнительной анатомии сыграли значительную роль в развитии биологии (см. главу 23).

Натурфилософия конца XVIII — начала XIX в., созданная Шеллингом и его учениками, несет на себе печать близости философии и искусства. Хотя Шеллинг в отличие от других представителей немецкого идеализма был хорошо знаком с естествознанием и его новейшими достижениями, тем не менее, свойственный ему метод мышления имеет поэтически-метафорический характер.

Как отмечает В. Виндельбанд, учение Шеллинга о природе «было скорее величественно задуманной поэмой, нежели научной системой; это была поэма пленительной красоты, которой, как это обыкновенно случается с поэтическими вымыслами, недоставало всего лишь быть доказанной».

Натурфилософия представляет собой весьма сложное явление. С одной стороны, способствуя раскрытию ограниченности механистического понимания природы и ратуя за ее рассмотрение как единого развивающегося целого, она оказала известное положительное влияние на философию и науку первой половины XIX в. С другой стороны, будучи идеалистической конструкцией, она часто заменяла эмпирическое исследование фантастическими построениями, поэтическими метафорами, чем вызвала законное недоверие естествоиспытателей.

В центре натурфилософии Шеллинга стоит проблема органического, проблема жизни вообще. В свое время Кант в «Критике способности суждения» (1790) утверждал, что понятие жизни, понятие организма есть неразрешимая загадка для научного познания. В живом организме, утверждал Кант, мы имеем дело с целесообразностью: функционирование отдельных органов определяется жизнедеятельностью целого. Такое устройство можно назвать телеологическим, а телеология не может быть объяснена с помощью механистического метода естествознания. Как видим, Кант отождествлял методы механистического естествознания с научными методами вообще, а потому и считал понятие жизни предельным понятием естествознания. Возникновение органической природы из неорганической, согласно Канту, недоступно нашему познанию.

Шеллинг же с самого начала заявляет, что если рассматривать природу как некий механизм, то действительно нельзя понять, как из этого механического начала появляется органическое. Эта задача может быть решена только тогда, когда мы с самого начала будем рассматривать природу как единый организм, а жизнь — как самую сущность природы. Наше рассмотрение при этом, согласно Шеллингу, из механистического превратится в телеологическое: мы будем рассматривать природу с точки зрения той последней цели, которой она достигает в своем развитии, а именно сознательного, мыслящего человеческого существа. При таком рассмотрении нам уже не нужно будет выводить живое из неживого: неживая природа теперь предстанет перед нами как еще не вполне развитое органическое. Поскольку высшей формой природного развития является дух, сознание, то те формы жизни, в которых сознание еще не пробудилось, как, впрочем, и формы неорганические, можно трактовать как бессознательные формы жизни духа. При таком подходе отпадает надобность в допущении особой «жизненной силы»; Шеллинг поэтому решительно выступает против витализма, заявляя, что «понятие жизненной силы — совершенно пустое понятие».

Таковы философские истоки натурфилософских построений Шеллинга. Однако содержание натурфилософии определялось во многом также состоянием естествознания. В начале XIX в. благодаря ряду открытий, о которых говорилось выше, интерес к механическим явлениям в физике и других естественных науках уступил место интересу к динамическим процессам. Не столько внешнее перемещение тел, сколько их внутренние превращения, их взаимная внутренняя связь и внутреннее сродство стали теперь занимать естествоиспытателей. Возникла потребность в теоретическом осмыслении новых открытий. Ответом на эту потребность в известной мере была натурфилософия Шеллинга, чем и объясняется ее популярность в первой трети XIX в. в Германии, России и других европейских странах.

Шеллинг поставил вопрос, в чем состоит тождество электричества, магнетизма, химического процесса, органической жизни и, наконец, сознания? Другими словами, в чем состоит единство всего существующего? Исследования в области химии и электромагнетизма, с одной стороны, фихтевские исследования сознания, с другой, наводят Шеллинга на мысль, что принцип, согласно которому протекают природные процессы и процессы духовные, один и тот же — это принцип поляризации (положительное и отрицательное электричество, противоположность полюсов магнита, противоположность субъективного и объективного, идеала и его реализации как движущее начало жизни духа). Именно единство и борьба этих противоположных начал обусловливают, согласно Шеллингу, внутреннее действие в отличие от чисто механического движения, вызываемого внешними причинами.

Метод построения натурфилософии Шеллинга состоит поэтому в изображении процесса, включающего следующие основные моменты: 1) раздвоение первоначального тождества (индифференции) природы на противоположности; 2) стремление противоположных начал к синтезу, к единству; 3) образование нового единства, которое в свою очередь обнаруживает в себе борьбу противоположных начал, но уже на новом уровне — и так вплоть до высшего единства, которое осуществляется в духе человека, постигающего сущность природы и тождество природного и духовного начал и примиряющего эти моменты в высшем синтезе. Этот процесс Шеллинг называет процессом развития, поскольку здесь действительно речь идет о переходе от более низкой к более высокой форме обнаружения полярности. Рассмотрение природы с точки зрения единства и развития было большой заслугой Шеллинга, хотя оно, как уже было отмечено выше, производилось с идеалистических позиций.

В своем динамическом воззрении на природу Шеллинг, с одной стороны, сближается с динамизмом, составляющим методологический принцип космогонической теории Канта, а с другой, применяет к натурфилософии фихтевское учение о деятельности как сущности и источнике всего предметного мира. Сущностью всего того, что предстает в виде отдельных вещей, атомов и т. д., являются, по Шеллингу, силы и влечения. Единство природы можно постичь только в том случае, если понимать природу не как совокупность физических частиц, находящихся между собой в механическом соотношении, но как единую деятельность, принимающую различные формы. В своей работе «О мировой душе» (1798) Шеллинг рассматривает природу как единый живой организм, а то, что составляет как бы движущий центр этого организма, Шеллинг, обращаясь к античной философской традиции, именует «мировой душой». «Мировая душа» — это скорее поэтический символ, чем рассудочное понятие; этот символ позволял Шеллингу начертать величественную картину единого развивающегося космоса, но сам он не поддается никакому точному определению и скорее дает пищу фантазии, чем строго научному мышлению, стремящемуся опираться на опыт.

Таким образом, в силу телеологического подхода к рассмотрению природы понятия незаметно становятся у Шеллинга поэтическими метафорами, а задача строго научного доказательства или опытного подтверждения выставленных положений подменяется задачей отыскания остроумной и яркой метафоры. К такому поэтически-метафорическому мышлению склонны также, причем еще в большей степени, близкие к Шеллингу романтики. Так, Новалис называет природу окаменевшим волшебным городом, пространство — осадком времени, воду — мокрым пламенем. Его афоризмы очень поэтичны, но с научным мышлением ничего общего не имеют.

И все же немецкой натурфилософии принадлежат несомненные заслуги в разработке идеи единства и развития природы, и этим она оказала определенное воздействие на естествознание. Особенно большим влиянием пользовался ученик Шеллинга — Лоренц Окен, который рассматривал все живые организмы в качестве единой развивающейся цепи, возникшей из первоначальной органической слизи. Окен был, наряду с Гёте, одним из основателей морфологии животных (см. главу 23). Другой последователь натурфилософии Шеллинга — К. Карус положил принцип развития в основу сравнительной анатомии; этот же принцип Карус считал весьма плодотворным для изучения, психологии животных. Карус полагал, что ступени развития психики животных совпадают с развитием человеческой психики, начиная с раннего младенческого возраста (и даже с эмбрионального состояния) и кончая зрелым состоянием. Хотя в сравнительной психологии Каруса было много недостоверного, она дала повод для других, более строгих эмпирических исследований.

К геологии шеллинговский принцип развития был применен Стеффенсом, высказавшим идею о том, что наша планета приобрела свой нынешний облик, и органическая жизнь на ней могла появиться лишь в результате постепенного развития. Идеи натурфилософии Шеллинга и его последователей оказали влияние на ученых не только Германии, но и других стран, в частности Франции и России.

Если философия Просвещения видела высшую способность человека в разуме, мышлении и соответственно высшим завоеванием человека считала знание, то в первой половине XIX в. появляются попытки переосмыслить и этот тезис. Просвещения и усмотреть важнейшую способность человека в воле. Эти попытки имели место как во Франции в учении Мен де Бирана, так и в Германии — у Шеллинга в более поздний период его творчества, начиная с «Философского исследования о сущности человеческой свободы» (1810), у Франца Баадера, а также у Артура Шопенгауэра, который в сочинении «Мир как воля и представление» (1819) изложил систему волюнтаристской философии, послужившей основой позднейшего волюнтаризма Ницше, Клагеса и др.

Акцент на понятии воли содержался уже в философии Канта, Фихте и раннего Шеллинга, но у них воля выступала как добрая, нравственная сила — недаром Кант называл ее «практическим разумом». Что же касается Шопенгауэра, то у него воля предстает как темный, непросветленный порыв, как слепое влечение, для которого не существует различия добра и зла. Воля у Шопенгауэра является метафизическим началом, лежащим в основе мироздания.

Несколько иначе истолковывает волю Мен де Биран. У него это понятие является скорее психологическим — он исследует проявления воли в деятельности человеческого сознания, полемизируя при этом с представителями философии XVIII в., которые рассматривали сознание главным образом как пассивное отражение реальности. Эта идеалистическая концепция была тесно связана с романтизмом первых десятилетий XIX в. Выступая против ассоцианистских теорий в психологии, Мен де Биран положил начало борьбе против механицизма в науках о душевной жизни; его идеи развивали далее его друзья А. Ампер и В. Кузен. Последний соединил идеи Мен де Бирана о учением Шеллинга, а позднее Гегеля. Недостатком психологии, как ее понимали Мен де Биран, Кузен и другие, было то, что она, подобно натурфилософии Шеллинга и Окена, мало опиралась на эмпирические исследования, почему ее построения не были строго научными.

Против волюнтаристской тенденции в психологии выступил уже в 50-х годах Джон Стюарт Милль, вернувшийся к принципам ассоционистской психологии Юма. Преимуществом принципов Милля было то, что он возвращал психологию на путь эмпирических исследований. К концу первой половины XIX в. намечается отделение психологии от философии, которое во второй половине века все более прогрессирует.

В начале 30-х годов XIX в. оформляется в самостоятельное течение философской мысли позитивизм. В гносеологии это течение по сути дела продолжило традицию агностицизма Юма и Канта, провозгласив лозунгом науки отказ от попыток проникновения в сущность природных и социальных процессов, исследования причин явлений как в принципе непостижимых. Задача познания ограничивалась обобщенным описанием фактов. С точки зрения «позитивной философии», т. е. философии «положительного», неспекулятивного знания, теоретическое мышление, построение теорий, гипотез и т. д. не может дать «положительных» результатов, и частные науки как естественные, так и общественные, призваны собирать, систематизировать и классифицировать данные опыта, фиксируя те связи между явлениями, которые представляются «очевидными». Позитивисты считали, что наука может и должна отвечать лишь на вопрос «как», но не на вопрос «почему». Критерием истины они объявили здравый смысл большинства. Свою собственную роль позитивисты видели в классификации и обобщении наиболее важных достижений частных наук, в пропаганде этих достижений и в «искоренении» таким образом спекулятивных построений прежней философии.

Если критицизм Канта в известной степени имел значение как «средство» против поспешных спекулятивных натурфилософских построений, то позитивизм Спенсера и Конта уже не нес на себе подобной «нагрузки», хотя многие из естествоиспытателей воспринимали его именно как противовес идеалистической натурфилософии. В каком-то смысле позитивизм действительно был реакцией на спекуляции натурфилософии, но система «положительной философии», построенная на посылках агностицизма, не могла обернуться ничем иным, как догматизацией сложившихся к тому времени научных методов и освящением тогдашних результатов частных наук. Позитивизм в его систематизированном Контом и Спенсером виде (поскольку идеи, которые развивали эти философы, были уже довольно широко распространены в трудах многих естествоиспытателей, а также философов и социологов предшествовавших десятилетий), собственно, перестал быть философией; традиционные философские проблемы были объявлены бессмысленными, а новых, по существу, позитивисты не выдвигали.

Влияние этого направления на научное мышление не было связано с открытием новых подходов к познанию. Оно определялось, во-первых, соответствием позитивистского подхода к научному знанию буржуазно-прагматическим взглядам на науку как средством получения непосредственной производственной выгоды; во-вторых, тем, что очень многие естествоиспытатели видели в идеалистической философии начала века (и не без оснований!) лишь бесплодную схоластику, а в позитивизме соответственно решительного борца против этой схоластики; в-третьих, тем, что принципы позитивизма отвечали настроениям той части ученых, которые видели свою роль в науке в применении к новому эмпирическому материалу средств и методов, разработанных великими учителями и пропагандировавшихся позитивистами-философами (т. е. позитивистские идеи лежали, так сказать, в русле «консервативной науки»); в-четвертых, тем, что в социальных условиях, когда материализм подвергался гонениям, позитивизм мог служить его своеобразным суррогатом; в-пятых, энциклопедическая широта охвата конкретно-научных проблем, свойственная работам вождей этого направления — Конта и Спенсера, — была сама по себе притягательной силой для широких слоев интеллигенции.

Кроме того, если мы хотим понять причины широкого распространения позитивистских взглядов в науке XIX в., придется учитывать еще одно обстоятельство. Восприятие позитивистской философии естествоиспытателями сильно отличалось от ее действительного содержания. Эклектичность, свойственная позитивизму, позволяла некоторое время ученым самых различных взглядов видеть в нем воплощение, хотя бы частичное, их собственной позиции, собственного мировоззрения. Выдающиеся естествоиспытатели, которых было немало среди поклонников Конта и Спенсера, видели в этой философии то, что хотели видеть, т. е. подкрепление и подтверждение собственных взглядов. Они проецировали на позитивизм собственное видение мира, собственную методологию научного поиска.

Начало распространению позитивизма как философской системы положил выход «Курса позитивной философии» (1830) Огюста Конта. Но существенное влияние эта философия получила лишь во второй половине XIX в., и мы вернемся к ней в соответствующем месте.

В 30-е годы усиливаются материалистические тенденции в науке и философии. Наиболее крупным представителем материализма этого периода был Людвиг Фейербах, примыкавший вначале к неогегельянцам.

В отличие от материализма XVIII в. материализм Фейербаха носит антропологический характер: основная тема Фейербаха — раскрытие качественного отличия человека от других живых существ. Сосредоточив свое внимание на человеке, Фейербах сумел в значительной мере преодолеть механистический характер материализма XVIII в. Однако его учение о человеке сохранило метафизический характер. Диалектику немецкого идеализма, вплотную подводившую к пониманию социальной природы человека, Фейербах не понял и не принял. Тем не менее, фейербаховская критика религии была шагом вперед по сравнению с предшествующими, более грубыми формами атеизма. Фейербах показал, что причиной возникновения религии является не просто невежество и обман, а отчужденные неистинные формы выражения человеком своей собственной сущности. Тем самым Фейербах прокладывал путь от критики религии к критике того общества, которое ее порождает. «…То обстоятельство, — писал К. Маркс, — что земная основа отделяет себя от самой себя и переносит себя в облака как некое самостоятельное царство, может быть объяснено только саморазорванностью и самопротиворечивостью этой земной основы».

В значительной степени под влиянием Фейербаха в 50-х годах XIX в. возникло материалистическое направление, получившее название вульгарного материализма. Его типичными представителями были Л. Бюхнер, К. Фогт, и Я. Молешотт. В отличие от Фейербаха, у которого преобладали этические интересы (в этом отношении он продолжал традицию немецкой философии предшествующего периода), у Бюхнера, Фогта и Молешотта доминировали естественнонаучные интересы. Бюхнер был врачом, Фогт — зоологом, Молешотт — физиологом. Они выступили против натурфилософии Шеллинга и его последователей, а также против идеализма и религии. Заслуга этого направления состоит в распространении материализма, популяризации естественнонаучных знаний и в борьбе с влиянием идеализма на науку. Такие работы, как «Сила и материя» Бюхнера (1855), «Круговорот жизни» Молешотта (1852) и другие были попытками построить философию на естественнонаучном фундаменте. В этом отношении вульгарные материалисты сближались с позитивизмом.

Однако философские принципы этого типа материализма были упрощенными. Стремясь материалистически объяснить сознание, Бюхнер в сущности сводил мысль к веществу. Объявляя немецкую идеалистическую философию шарлатанством, вульгарный материализм отбрасывал ее диалектику и другие ее достижения, которые к тому времени уже были материалистически осмыслены К. Марксом и Ф. Энгельсом.

Крайностей механицизма, характерных для вульгарного материализма, удалось избежать русским философам-материалистам первой половины XIX в., в частности А.И. Герцену. В своих «Письмах об изучении природы» (1845–1846) Герцен стремился преодолеть как идеализм, не связанный ни с «практическими сферами» жизни, ни с эмпирическим естествознанием, так и крайности эмпирического подхода к изучению природы, при котором из поля зрения ускользает целое. Русские революционеры-демократы — В.Г. Белинский, А.И. Герцен, Н.А. Добролюбов, Н.Г. Чернышевский, — у которых интерес к общественно-политическим проблемам и активное участие в политической борьбе развили острое историческое чутье, сумели воспринять диалектику немецкого идеализма и в основном истолковать ее материалистически. Это позволило им избежать вульгарного материализма и создать одну из наиболее зрелых форм домарксовского материализма.

К концу рассматриваемого периода относится возникновение марксизма, создавшего новую форму материализма — диалектический материализм, что означало подлинную революцию в философии. Осмыслив, с одной стороны, учение французских утопических социалистов с его резкой критикой пороков буржуазного общества, с другой — выдвинутое немецкой классической философией требование изучения логики исторического развития и разработанный ею диалектический метод, и, наконец, английскую политэкономию, а также учитывая достижения современного им естествознания, К. Маркс и Ф. Энгельс впервые подняли философию на уровень науки, превратили ее в идеологическое оружие пролетариата по революционному преобразованию мира. В своих работах они подытожили тот социальный опыт и те завоевания научной и философской мысли, которые были достигнуты в первой половине XIX столетия.