Книга вторая
Прыжок в неизвестность

Монастырь Киновитского ордена являлся жилым комплексом с большими стенами, построенным семьсот тысяч лет тому назад на холме из камня и цемента, сооруженном проклятыми. Попасть в него можно было только одним путём – узкой лестницей, которую охраняла суровая монастырская стража. Возвели его во времена неотвратимой гражданской войны, ведь фракции демонов пребывали в постоянных распрях. Глава Киновитского ордена, чью личность знала лишь избравшая его восьмерка демонов, решил, что для всеобщего блага он использует крошечную часть накопленного монахами богатства на постройку святилища-крепости, в котором его жрецы и жрицы находились бы в безопасности от шаткой политики Ада. Крепость построили в соответствии с самыми строгими стандартами, и никому было не под силу взобраться по её отполированным серым стенам.

С течением лет киновитов на улицах спроектированного и построенного Люцифером города (некоторые называли его Пандемонием, но архитектор нарёк его Пиратой) становилось всё меньше и меньше, и поползли сплетни о вершившемся за гладкими стенами киновитской крепости – у каждого демона, у каждого проклятого, когда-либо бросавшего взгляд в её сторону, имелась любимая байка об излишествах, в которых купаются жители твердыни.

Между монастырём и Пиратой, величайшим адским градом, раскинулись обширные трущобы под названием Ров Файка. То было место проклятых, работавших в особняках, храмах и на улицах, – там они спали, ели и, да, совокуплялись (если им улыбалась удача, они производили одного-двух младенцев, которых можно было без лишних вопросов продать на бойню).

Легендами о крепости и чудовищных вещах, творившихся в пределах её стен, обменивались, как валютой, и каждая новая история была чудней предыдущей. Понятно, почему проклятые развлекались этими баснями – их повседневную жизнь переполняли такие ужасы и зверства, что несчастным требовалось место, на которое они могли бы посмотреть и сказать себе, что всё могло бы быть ещё хуже. Так что все мужчины, женщины и дети радовались тому, что им повезло не оказаться среди жертв крепости, где невообразимые приспособления Ордена испепеляют даже самые дорогие воспоминания. Вот так проклятые и влачили своё жалкое существование – в экскрементах и постоянном измождении: их тела голодали, души мучились, а сами они утешались тем, что хоть кто-то страдал ещё больше.

Всё это шокировало Теодора Феликссона. При жизни он потратил большую часть накопленного с помощью магии богатства (ему нравилось называть его «трофеями воли») на искусство, и покупки он всегда делал лично, ведь картины, которые он коллекционировал, попадались крайне редко, и всплывали они в основном там, где их не могли унюхать музейные ищейки. Все его картины тем или иным образом были связаны с Адом: «Падение Люцифера» Тинторетто – Дьявол низвергается в бездну, а за ним летят его оторванные крылья; кипа рабочих эскизов Луки Синьорелли для его же фрески, изображавшей проклятых в Аду; книга с ужасами, купленная в Дамаске потому, что её неизвестный автор нашёл способ обращать все мысли читателя к греху и наказанию. Эти фетиши были самыми пугающими из всей его обширной коллекции на адскую тематику, но даже они оказались далеки от правды.

В планировке Пираты прослеживалась грациозная симметрия, пускай на её восьми холмах («Каждый – лучше Рима», – хвастался архитектор) и теснились здания всевозможных стилей и размеров. Феликсон ничего не знал о городских порядках, если они вообще здесь имелись. Однажды Жрец Ада вскользь упомянул о чём-то подобном, но в его словах читалось презрение существа, которое считало всех обитателей Пираты низшим сортом – скверным подвидом, чей гедонизм мог сравниться лишь с его глупостью. Люцифер построил Пирату, чтобы посрамить Рим, и его город также погрузился в безудержный разврат – правители были слишком заняты междоусобицами, чтобы очистить мегаполис от грязи и вернуть порядок, царивший там до исчезновения Люцифера.

Но какой бы удивительной ни была архитектура Ада, известие о том, что трон ангела-бунтаря пустовал, потрясло Феликссона. Немного поразмыслив, он пришёл к выводу, что в этом имелся определённый смысл. «То, что внизу, аналогично тому, что вверху», – подумал он.

Об исчезновении Люцифера сложили множество теорий, и Феликссон слышал их все. То были байки на любой вкус, и каждый принимал ту версию, которая больше нравилась: Люцифер сошёл с ума, убежал из Ада и погиб в пустошах, либо разгуливал по улицам Пираты в простых одеждах. Феликссон ничему из этого не верил. Как и всегда, он держал своё мнение при себе. Он знал, что выжил по счастливой случайности, и пускай мучительные операции лишили его возможности внятно разговаривать, мыслил Феликссон вполне ясно. Он собирался улучить момент и сыграть свои козыри, ведь рано или поздно появится возможность сбежать, и когда это случится – поминай как звали. Он вернётся на Землю, переделает лицо, сменит имя и забудет про магию до конца своих дней.

Феликссон лелеял эти мысли, пока не осознал, что жизнь без власти вовсе не так ужасна, как он себе представлял. Он был в числе самых могущественных и амбициозных магов мира, но на то, чтобы удержать эту позицию, тратилось колоссальное количество энергии, воли и времени. Когда Феликссон, наконец, позволил себе внять учениям киновитов, он понял, что всё это время нужды его души, которые и привлекли его к тайнам магического мастерства, оставались без должного внимания. Лишь теперь, став рабом демона, Феликссон получил возможность продолжить долгий путь в глубины своего «я» – путь, с которого его сбило накапливание магических сил. Жизнь в Аду даровала ему надежду на существование Рая, и он никогда не чувствовал себя таким живым.

Феликссон стоял у подножия лестницы, вёдшей к вратам крепости, стиснув послание в недавно искалеченной руке. Записку ему передал один из адских вестников. Эти посланники были единственными объективно прекрасными существами в подземном мире. Они существовали лишь для того, чтобы даже самые грязные дела Ада преподносились в красивенькой обёртке.

Перед Феликссоном простирался Ров Пайка, а за ним лежала вся Пирата. По дороге к колдуну маршировала небольшая армия адских жрецов. Процессия состояла из трёх дюжин самых отборных солдат. Феликссон с гордостью заметил в их рядах своего хозяина.

Изувеченный маг оторвал взгляд от дымящихся городских шпилей и перевёл его обратно на процессию киновитов. Поднялся ветер – единственный ветер, гулявший адскими просторами: его пронизывающие, ледяные порывы разили гнилью и горелой кровью – запахами, не покидавшими воздух Преисподней. Смрадный шквал стегал всё сильнее. Он взметнул чёрные церемониальные мантии киновитов, и высоко над головами жрецов затрепетали умащённые маслами тридцатифутовые флаги из человеческой кожи. Феликссон заметил в знамёнах глазницы и рты, и ему показалось, будто жертвы до сих пор недоумённо таращатся на смертоносные лезвия и вопят, пока ножи умело отделяют кожу от мускулов.

Колокол на крепостной башне, которую прозвали Зовом (на самом деле, именно его далекий бой всегда слышали те, кто решил головоломку Лемаршана), приветствовал возвращавшихся в твердыню Ордена братьев и сестер. Увидав хозяина, Феликссон опустился на колени и согнулся в поклоне, таком раболепном, что голова его погрузилась в болото. Не поднимая взгляда, он протянул руку с посланием.

Его повелитель отделился от процессии, а остальные киновиты спокойно продолжили шествие к вратам.

– Что это? – спросил демон, выхватив записку из высоко поднятой руки.

Феликссон повернул грязную, располовиненную голову, нацелив на хозяина левый глаз. Лицо киновита хранило невозмутимость. Никто не знал его возраста, а Феликссону хватило ума не спрашивать, но облик его хозяина хранил отпечаток многих веков: они изваяли из него то, что не мог изобразить ни один скульптор – такое было под силу только годам и мучительным лишениям. Язык вывалился изо рта Феликссона и плюхнулся на месиво из дерьма и болота. Он словно и не заметил. Всё его внимание было приковано к повелителю.

– Меня призывают в Покои Неснедаемого, – сказал Жрец Ада, рассматривая письмо.

Без дальнейших слов киновит развернулся и двинулся против хода остальных членов Ордена – назад, к Пирате. Феликссон не понимал, что всё это значит, но, храня верность хозяину, пошел следом.