У школы все же пришлось пробиваться сквозь толпу детей всех возрастов и их родителей, и хотя Эмер предпочла бы избежать любых встреч, ее остановила и закатила в лузу стайка старшеклассников – бывших учеников, желавших повыпендриваться своей наступившей зрелостью. Пусть и вышло странновато, когда пятнадцатилетние мальчишки взялись безобидно заигрывать со своей довольно-таки аппетитной бывшей учительницей начальных классов, обращаясь к ней “мисс Эмер” с лукавой неопределенной иронией, Эмер понимала, что они попросту жаждут признания в себе мужчин, в которых превратились или превращались. Эмер понимала, что ее долг – зеркалить им их мужественность, но никак не смущать их действительным намерением, не выходить ни за какие рамки и никаких границ не размывать. Эмер это умела – вести себя слегка смущенно и при этом показывать, как ее впечатляют их, буквально, недозрелые намеки, даже если ее способность осознавать рамки и выход за них сейчас была в никудышной форме.

Эмер сдавала назад, кивала, улыбалась и потихоньку пробиралась к краю толпы. Вышла на улицу, развернулась и направилась к подземке. Три квартала до свободы. Тут Эмер окружил ее конвой, и она ощутила себя почти неуязвимой.

Ощущала она и другое: за ней следят, причем непонятно кто. Может, Кон, а может, Мама – или Сид. Полгода назад никто не пошел бы за ней до поезда подземки, а теперь аж трое на выбор. Жизнь налаживается. У входа в метро она заметила Хана, вид у него был встревоженный.

– В подземку нельзя, – сказал он. – Берите билет. Мото. – Он показал на моторчик у себя на велосипеде.

Опять правила мешают. Эмер помахала на прощанье своей двухколесной армаде и спустилась в подземку. У нее сегодня тоже выпускной, и его предстояло прожить в одиночестве.

Прошла по проездному, стала ждать поезда. Квартет а капелла исполнял “Мне остаться или смыться” “Клэш”, пассажиры в наушниках не обращали внимания. Эмер понимала, что эта фразочка поселится у нее в голове на час – или на неделю: “И смываться мне не стоит, и останусь – хуже вдвое”. Порылась в рюкзаке, выгребла горсть мелочи и жвачку. Положила монеты в шляпу музыкантам, а жвачку – в рот. Поезд прибыл, двери открылись.

Входя в вагон, Эмер огляделась по сторонам и заметила, что в нескольких вагонах от нее, кажется, Мама. Эмер подобралась к окошку между вагонами и всмотрелась. Так и есть. Мама, в нескольких вагонах от нее, приближается. Эмер развернулась и двинулась в другую сторону. Проскочила два вагона. Когда поезд остановился на следующей станции, она высунула голову наружу и осмотрелась. Чувствовала, что Мама ничего прилюдно отмачивать не станет. Или все же станет? Эмер понимала, что убегать нет нужды, но убегала все равно. Шла и шла по вагонам.

На следующей остановке повторила обзор. Глянула влево-вправо – и опять увидела Маму, на сей раз они встретились взглядами. Эмер ступила на платформу, Мама в двадцати ярдах от нее сделала то же самое. Двери начали закрываться, Эмер ринулась внутрь. Она видела, как это проворачивают в кино. И в кино не срабатывало, и сегодня не вышло. Эмер заметила, что Мама, успешно вернувшись в вагон, движется к ней.

Эмер прошла весь поезд до самой головы состава, неспешно перемещаясь от освещенной платформы во тьму. Это ловушка. Эмер дотянулась рукой до аварийного тормоза. Никогда в жизни такого не делала. В Нью-Йорке надо быть до хера уверенным, что происходит какая-то апокалиптическая мутотень, прежде чем дергать за эту штуку. Велоцираптор вырвался на волю – это уж самый-пресамый минимум. Эмер даже сомневалась, подключен ли этот тормоз вообще. Но дернула изо всех сил – и он сработал. То, что он сработал в точности так, как ему полагается, и удивило Эмер, и насмешило.

И хотя поезд шел не на полной скорости, от внезапной остановки кое-кто из пассажиров потерял равновесие, и Эмер воспользовалась неразберихой, чтобы добраться до дверей между вагонами. Вылезла наружу и спрыгнула на пути. Она осознавала, что, возможно, перегибает палку. Словно слышала голос у себя в голове и к этому голосу решила прислушаться: он скажет ей, как поступать.