Книга: Странное происшествие в сезон дождей

Часть вторая

…Дом Даша находился на маленькой улочке неподалеку от Русского рынка — именно такой странный ориентир дал Шон в телефонном разговоре. Позже, во время прогулки по Пномпеню, Дарлинг пыталась выяснить у Кристиана, почему рынок называется Русским, но вразумительного ответа не получила: Крис мало интересуется рынками, и лучше бы Дарлинг спросить об этом у кого-нибудь более близко знакомого с местными реалиями.

Визит к птицам из буддистского храма Ват Пном оказался слегка подпорченным исчезновением Криса: не минутным, что было вполне объяснимо. Крис исчез на четверть часа и появился только тогда, когда Дарлинг искала свои мокасины в груде обуви перед храмом.

— Ну и куда вы запропали? Мы с птицами уже устали вас ждать, — сказала Дарлинг немного обиженным тоном.

— Простите. Мне просто показалось, что я увидел… знакомого. Я боялся потерять его из виду, потому и не успел вас предупредить, что отлучусь.

— Воистину, Пномпень — место встреч.

— Не было никакой встречи. Говорю же, мне просто показалось.

— И вы так долго выясняли — показалось вам или нет?

Вот черт, надо бы сбавить обороты. В конце концов, Крис просто случайный, хотя и симпатичный знакомый. А она ведет себя так, как будто жених оставил ее в одиночестве в первую брачную ночь. Со стороны это, должно быть, выглядит смешно и нелепо. И если Крис рассмеется ей в лицо, ничего удивительного в этом не будет.

Но Крис и не думал смеяться. Напротив, показался Дарлинг растерянным и испуганным чем-то: по лицу сбегали струйки пота, собираясь в большие капли на подбородке, а губы подрагивали и все не могли успокоиться — как если бы Крис хотел улыбнуться, но не мог вспомнить, зачем нужна улыбка.

— Что-то вы неважно выглядите, Кристиан.

— Все в порядке. Я плохо переношу жару и влажность, этот климат не для меня.

Птицы в маленьких клетках оказались ничем не примечательными, похожими на воробьев созданиями, чья свобода стоила доллар и одно загаданное желание. Дарлинг все не могла выбрать, на каком желании ей остановиться: пожелать себе встретить наконец настоящую любовь? Но со вчерашнего дня любовь повернулась к ней самой непривлекательной стороной, изрядно подпорченной плесенью страданий и ревности.

Затем она почему-то вспомнила детский плач в ресторанчике: не пожелать ли, чтобы рассеянные мамы никогда не теряли своих детей?.. Еще можно пожелать вернуться на родину как можно скорее и без всяких негативных последствий, а это означает, что сегодняшний вечер должен пройти относительно мирно. И побыстрее закончиться. Но это уж точно не зависит от желаний Дарлинг: вечер рано или поздно наступит и — рано или поздно — закончится, а уж что там выпадет в сухом остатке, одному богу известно. Еще можно пожелать, чтобы часы никогда не теряли своих стрелок, чтобы папочка не смел попадаться на глаза сомалийским пиратам и чтобы антикварные кошки были только антикварными кошками, а не ретрансляторами чужих смертей, вымышленных или настоящих. Еще можно пожелать, чтобы на Криса снизошло саксофонное вдохновение и чтобы трехлетняя Ума-Лали выросла в настоящую большую художницу…

Подумав, Дарлинг все же остановилась на папочке.

— Ну и что вы загадали? — поинтересовался Крис, когда дело было сделано и маленькая серая птичка, выпорхнув из клетки, растворилась в небесах.

— Чтобы один мой самый близкий человек избежал опасности.

— Вот как? А ему угрожает опасность?

— Не то чтобы… Но подстраховаться никогда не мешает.

Кажется, эта мысль понравилась Крису. Во всяком случае, настроение у него сразу улучшилось, даже пот, непрерывно стекающий с висков, мгновенно высох.

— Пожалуй, я тоже выпущу птицу.

В отличие от Дарлинг Кристиан не колебался ни секунды. Сунув деньги хитроватому владельцу птичьей тюрьмы, он крепко сжал клетку, зажмурился, пошевелил губами, проговаривая что-то про себя, — и рывком открыт дверцу.

— А это сработает? — совсем по-детски поинтересовался он у Дарлинг, когда птица улетела.

— Должно сработать, — ответила Дарлинг. И, внимательно посмотрев на Криса, добавила: — Точно сработает. У меня такое уже было.

— С птицами?

— С птицами, да. В Куала-Лумпур. Там тоже практикуют такие… э-э-э… фокусы.

Из всего сказанного правдой был лишь Куала-Лумпур, но Кристиан уж очень хотел найти прямую зависимость между исполнением желания и выпущенной птицей. Интересно, что такого судьбоносного он загадал? Сто против одного, что это связано с кем-то из семьи Шона.

— Пообедаем где-нибудь? — После пернатого священнодействия к Кристиану вернулась его обычная спокойная рассудительность. — Шон дал мне пару адресов, где можно ознакомиться с местной кухней.

Местная кухня нисколько не вдохновила Дарлинг, а ресторан и вовсе оказался тайским. Или индийским, с массой статуэток Будды и драконов, распиханных в самых разных углах, и симпатичной террасой, уставленной растениями в кадках и плошках. Именно на террасе они и устроились — прямо на полу, среди подушек; Кристиан нашел это по-азиатски аутентичным. В промежутке между супом (он показался Дарлинг чересчур пряным) и рыбой, запеченной в листьях латука, Крис неожиданно вернулся ко вчерашнему вечеру:

— Я думаю о том ребенке… который плакал вчера в ресторане… Вы ведь слышали?

— Да.

— Мне кажется, это была девочка.

— Возможно. Я не очень-то разбираюсь в маленьких детях, — вздохнула Дарлинг.

— Это точно была девочка.

— Какая разница, если все образовалось?

— Странно, что Шон не слышал плача. И ваш знакомый тоже.

— Они просто не придали этому значения.

— Да, конечно. Но я не видел там детей, когда мы спускались. Я внимательно смотрел.

— Наверное, к тому времени девочку уже увели. Ко всеобщей радости.

— Да. Наверное, так и было. — Крис потер подбородок, а потом сместил руку к переносице. — У вас бывает такое чувство, когда незнакомый человек… даже не знаю, как сказать… вовсе не кажется незнакомым. Словно он какая-то часть тебя самого. Очень важная часть, без которой мир не выглядит полным. Вернее, он что-то скрывает, и…

— Мир всегда что-то скрывает.

— Я понимаю. Наверное, я путано говорю.

— Почему же… Вы довольно ясно выражаетесь, Крис. Такое бывает.

— Это не относится к любви. К любовным отношениям.

Так и есть, Дарлинг не ошиблась. Вчера он почувствовал что-то сходное с тем, что почувствовала она сама.

— Да, такое бывает. Пусть и не связанное с любовью.

— У меня были не очень хорошие предчувствия относительно этой поездки. — Крис говорил очень тихо, но Дарлинг все равно его услышала. Она услышала бы его, даже если бы он просто шевелил губами, проговаривая слова про себя. — А у вас?

— Нет. Ничего такого. Во всяком случае, это не было связано с нашим сюда прилетом.

— Дурные сны?

— Почему вы спросили о снах? — насторожилась Дарлинг.

— Просто в последнее время мне снятся дурные сны. Наверное, глупо говорить об этом вам.

— А что думает ваша сестра?

— Говорить об этом ей еще глупее… Это никчемный разговор, простите. Вот и рыба!

Рыбу принес смуглый официант в черной свободной рубахе и штанах фиолетового цвета, едва доходящих до щиколоток. Фасон штанов заинтересовал Дарлинг, и она машинально начала прикидывать, как будут выглядеть штаны на ней, и с какими вещами их можно будет совместить, и куда в них отправиться, когда приемлемая комбинация найдется. Выходило, что в этих дурацких штанах в Питере нигде особо не покрасуешься, разве что на пафосной свадьбе Коко и Вассилиса, чтобы подпортить им настроение своим фриковатым видом.

Но свадьба Коко и Вассилиса уже отшумела.

— О чем вы думаете? — неожиданно спросил Кристиан.

— О штанах нашего официанта. Интересный покрой. Как вы считаете, это аутентичная вещь?

Кристиан не ответил, лишь хмыкнул себе под нос и потянулся за соусом, позиционируемым в меню как Cambodia magnificent sauce Amok. В этот самый момент из нагрудного кармана его рубашки выпала вещь, поначалу показавшаяся Дарлинг чем-то вроде брелока. Брелок тихо шлепнулся рядом с тарелкой, мгновенно обернувшись кольцом на цепочке.

Это было довольно примечательное кольцо.

Вернее, впаянная в слегка потемневший серебряный каркас монета терракотового цвета. С того места, где сидела Дарлинг, разглядеть подробности кольца не представлялось возможным, и тем не менее это была «штученька». «Харизматичное антигуа», как иногда выражалась Коко об антикварных пиздельфонсах с историей, простирающейся во времени до Макиавелли, Лукреции Борджиа и, возможно, даже до Марка Аврелия. «Антигуа» и есть антиквариат, если кольцо вообще подпадает под категорию антиквариата.

Выждав минуту (Кристиан так и не заметил, что чудесная вещица выпала у него из кармана), Дарлинг сказала:

— А сейчас я думаю о кольце.

— О чем? — Кристиан так и застыл с куском рыбы в руке.

— О серебряном кольце с монетой вместо камня…

Слова Дарлинг произвели на Криса неизгладимое впечатление. Чего доброго, его сейчас снова бросит в пот, а это не самое приятное зрелище.

— Откуда вы знаете…

— Да ладно. — Дарлинг решила сжалиться над несчастным, сбитым с толку англичанином. — Ничего сверхъестественного. Оно просто выпало у вас из кармана, а вы не заметили.

Обнаружив кольцо, Кристиан снова сунул его в карман.

— Не самое лучшее место для такой вещи, — заметила Дарлинг. — Так вы снова его потеряете рано или поздно. А я не всегда буду рядом. Очень интересная штуковина, необычная. Я такой никогда не видела.

— Ничего особенного.

— Тогда зачем носить его с собой, тем более в кармане?

— Забыл выложить, только и всего.

— Наверное, ценная.

— Я же сказал, ничего особенного.

Впервые за время их знакомства в голосе Кристиана зазвучали нотки раздражения, и Дарлинг почувствовала себя обманутой в лучших чувствах: и этот английский хмырь еще паял ей что-то про родственные души!..

Кристиан, тут же уловивший настроение Дарлинг, попытался выправить ситуацию:

— Не сердитесь.

— Я не сержусь, с чего вы взяли?

— Как-нибудь я расскажу вам… Не сейчас.

Ему было неприятно говорить о кольце, и «не сейчас» означало «никогда», и «как-нибудь» означало то же самое. Потому что никакого «как-нибудь» не случится, разве что Дарлинг отправится с оказией в Лондон, куда Кристиан ее вовсе не приглашал. Если бы это было его кольцо — он носил бы его на пальце, как делают все нормальные люди. А если кольцо принадлежало другому человеку? Девушке, к примеру, — очень похожей на русалку?.. Он хочет удержать при себе воспоминание о ней, посадив на цепь для верности, — вот для чего нужна цепочка!.. Надевать такое кольцо — верх идиотизма, мужские пальцы не очень-то хорошо чувствуют себя в женских кольцах, а иногда кольца элементарно не налезают. И даже большая любовь не в состоянии ничего с этим сделать — поможет только хирургическое вмешательство ювелирной мастерской.

— Скажите, Дарлинг, с вами бывало такое… Когда вы совершали поступок, может быть, не очень достойный, но относительно невинный.

— Мне кажется, недостойные поступки не бывают невинными.

— Я неправильно выразился. Речь идет о глупом поступке. Вы совершаете глупый поступок и тут же забываете о нем. Стараетесь забыть. А потом оказывается, что этот поступок тащит за собой самые непредсказуемые последствия.

— Последствия со знаком минус?

— Большой жирный минус, — подтвердил Кристиан.

— А… последствия уже наступили?

— Нет, но… Гипотетически и умозрительно — как поступили бы вы в таком случае?

— Если бы — гипотетически и умозрительно — оказалась на месте совершившего глупый поступок?

— Да.

— Большинство моих поступков иначе как глупыми не назовешь.

— Но как избежать дурных последствий?

— Не совершать того, что может к ним привести.

— Это хороший совет.

— Дарю, — улыбнулась Дарлинг.

Крис улыбнулся ей в ответ — чистой и немного смущенной улыбкой человека, не способного ни на один недостойный поступок. И поднял глаза на Дарлинг.

Их взгляды снова встретились, и снова ей показалось, что границы видимого мира расширяются, наполняясь новыми красками и новыми звуками, один из которых Дарлинг хотелось услышать меньше всего.

Детский плач.

Чертов ребенок опять звал свою исчезнувшую мать.

— Слышите? — Кристиан сморщился, как будто поскуливания ребенка доставляли ему боль. — Слышите, опять!

— Я не знаю…

— Почему его никто не заткнет!

Вскочив на ноги и едва не сбив официанта, копошащегося у столика с чистой посудой и столовыми приборами, он бросился вон из зала.

Плач прекратился через несколько секунд, но легче Дарлинг не стало.

— У вас все в порядке? — на хорошем английском поинтересовался вежливый официант.

— Да. Принесите, пожалуйста, воды.

Крис вернулся даже раньше официанта, и вид у него был подавленный.

— Ну что? — спросила Дарлинг. — Обнаружили источник?

— На первом этаже только несколько посетителей. И детей среди них нет.

— Может быть, ребенка уже увели? Я не вижу поводов для переживаний.

— Да, конечно. Давайте думать, что его увели. Успокоили и увели.

— А вы всегда так остро реагируете на детский плач?

— Нет. Нет, но именно этот мне не нравится. Он меня… убивает. Да, пожалуй, это самое точное слово — убивает.

— Вообще, дети плачут всегда. И по самым разным поводам. Не стоит впадать в отчаяние из-за капризов незнакомого вам ребенка.

— Вы думаете, это каприз? — Кристиан ухватился за фразу Дарлинг, как утопающий — за брошенный с берега канат.

— Уверена. — Дарлинг вовсе не была уверена, но и смотреть на муки англичанина ей не доставляло никакого удовольствия.

— Вы правы. Я веду себя как дурак, простите. А может, мне просто показалось… Но ведь вы тоже слышали?

— Теперь я не уверена…

— Хотите сказать, что мы оба страдаем слуховыми галлюцинациями?

— Нет, но… я думаю, что всему и всегда найдется разумное объяснение. Если хорошенько поискать.

— Ладно. Закроем тему.

Остаток обеда прошел скомканно. Кристиан так и не избавился от тревоги, хотя Дарлинг как могла развлекала его историями, связанными с ее передвижением по миру. Забавных оказалось немного, и тут она вспомнила о «Мали Ба» и эпической покупке бенинского леопарда. Услышав о статуэтке, Крис ненадолго оживился.

— Я бы не стал держать такую вещь дома, — заявил он. — Мало ли что может случиться — вдруг ему вздумается сожрать тебя однажды ночью?

— Вы шутите?

— Нисколько. Я как раз имею несчастье находиться в доме, где полно такой скульптуры. Днем еще куда ни шло… Днем все может показаться любопытным и познавательным — все эти африканские головы, фигуры, целые деревянные панно. Но ночь я едва пережил. Решил спуститься за водой на кухню и…

— На вас напала одна из голов?

— До этого не дошло, но в темноте они смотрятся угрожающе. Как можно жить среди всего этого — ума не приложу.

— Видимо, счастливо? — предположила Дарлинг.

— Видимо, да. Потому что никого это не напрягает — ни животных, ни детей, ни Даша. Шон говорил мне, что африканскую коллекцию она собирала много лет. Правда, еще он сказал, что кхмерские няньки Лали меняются с завидной периодичностью… Они тоже боятся скульптур.

— А сам Шон?

— Думаю, что и он не в восторге. Но вряд ли этот вопрос когда-либо поднимался. Шон не сделает ничего, что не понравилось бы его жене. Он согласился бы даже на ад, если бы ад стал ее очередным местом жительства.

— Мне показалось, что она вам нравится.

Щеки Кристиана вспыхнули, но ответил он не сразу.

— Она нравится мне. Мне кажется, она необычный человек. Но влюбиться в такую женщину я бы не рискнул.

Сукин сын! Выбить бы из тебя всю правду, сукин сын!.. Но правда, окопавшаяся за длинными ресницами Кристиана, была недоступна для Дарлинг. Там, в тени глубокого окопа, правда могла делать все что угодно: бриться перед осколком зеркала, чистить оружие, играть в кости, слушать по радио легкомысленный довоенный дуэт Лилиан Харви и Вилли Фритча. Но снаружи не просматривалось ровным счетом ничего, Дарлинг остается лишь строить предположения и догадки.

— Проще искать русалку. — Она не смогла удержаться от иронической улыбки.

— Да.

— И главное — безопаснее.

— Я как-то не думал о таких вещах. Хотя с этими скульптурами самое время задуматься. Они меня угнетают. Хорошо еще, что в доме полно людей.

— Детей и животных…

— Гостей тоже. У них сейчас просто столпотворение. Приехал какой-то греческий писатель, не думаю, что очень известный, — и тоже с женой. Еще один поляк из Варшавы — то ли телевизионщик, то ли журналист. Французская пара — эти самые забавные. Путешествуют по миру налегке и даже в доме спят в спальных мешках.

— И как только все смогли разместиться?

— Без проблем, дом-то огромный, вы сами увидите. Вы ведь тоже приглашены.

— Это было неожиданно.

— Тот мужчина, с которым вы прилетели…

— Мой босс, — поправила Дарлинг.

— Да. Ваш босс и Даша, они старые знакомые?

Глупо было отрицать очевидное, и Дарлинг кивнула.

— Мне показалось, эта встреча не доставила ей удовольствия…

Интересно, Кристиан решил прощупать ситуацию по просьбе своего друга или это его собственная инициатива?

— Мне бы не хотелось это обсуждать.

— Я понимаю, простите, — в очередной раз извинился Кристиан. — В любом случае я рад, что сегодня вечером увижу вас снова. Что будет хоть один человек, с которым приятно поговорить. Вообще-то я не очень люблю дни рождения, особенно малознакомых мне людей. Как-то по-дурацки себя чувствую на них.

— Надеюсь, этот будет исключением. — Дарлинг послала Крису подбадривающую улыбку. — Исключением из всех правил.

Тогда она даже не подозревала, как близко от истины окажется…

* * *

…Начало улицы вовсе не предполагало, что в конце ее стоит особняк: двух- и трехэтажные дома с лавчонками и грязными, распахнутыми настежь гаражами сменялись многоквартирными пятиэтажными. В гаражах стояли старенькие мопеды, остовы малолитражек и плиты с кипящими на них замызганными кастрюлями. Но чаще попадались разделочные столы с грудами овощей. Тут же светились экраны телевизоров и висели гамаки (ни один из гамаков не пустовал, и взгляд Дарлинг то и дело натыкался на чьи-то чумазые пятки). Очевидно, гаражи служили продолжением скрытых от глаз и переполненных людьми жилых помещений.

Какой-то старик смывал шлангом кровь с разделочного стола, на котором лежала неощипанная тушка курицы; ее более удачливые сородичи бродили по улице, выклевывая остатки пищи из мусорных куч.

— Колумбийские трущобы, — вздохнув, сказала Дарлинг.

— Разве вы были в Колумбии? — Костас разжал губы впервые с того момента, как они сели в такси.

— Нет, но…

— Тогда зачем говорить о том, о чем вы не имеете ни малейшего представления?

— Хорошо. Пномпеньские трущобы. Так устроит?

— Я не думаю, что это трущобы.

— Что же это?

— Уклад жизни, и не нам его судить.

Со вчерашнего дня настроение у Костаса не улучшилось, но выглядел он неплохо. Костюм от Brioni, ослепительно-белая рубашка и дорогущий галстук, купленный в Берне за четыреста евро (Дарлинг сама видела ценник), — все это навевало мысли о великосветском приеме, но отнюдь не о банальном дне рождения. Или на великосветские приемы принято ходить в смокинге?.. Всю дорогу Дарлинг развлекала себя тем, что представляла Костаса в самых разных вариантах одежды: униформе пожарного, поварском колпаке, гидрокостюме с ластами, офицерском френче с шевронами, нашивками и аксельбантами и даже в трико воздушного гимнаста. Но всякий раз получалась рекламная картинка часов, туалетной воды и внедорожника «Порш Кайенн» последнего поколения. Где индивидуальность перемолота миниатюрными шестеренками и размазана по асфальту шипованной резиной.

Сохранивший внешний лоск Костас перестал быть самодостаточным, вот оно что!

За жалкие сутки он превратился в приложение к своему чувству, бесплодному и бесперспективному, по мнению Дарлинг.

— Это здесь, — сказала Дарлинг, сверившись с номером на глухой стене в два человеческих роста, выкрашенной в цвет кофе с молоком.

— Как я выгляжу?

— Стоимость галстука учитывать?

— Умеешь ты поддержать. — Впервые за время знакомства Костас обратился к ней на «ты», и это оказалось неожиданно приятно.

— Выглядите вы отлично. Прямо Пирс Броснан в зените карьеры.

— Слабо представляю, что ты имеешь в виду. Так что придется верить на слово.

— Все-таки нужно было купить цветы…

— Она не любит цветов.

— Мало ли… Вдруг полюбила за то время, что вы не виделись.

— Она не из тех, кто меняет привычки.

— Ну да. Проще поменять человека.

— Ты славная девочка, Дарья. Жаль, что…

— Что?

— Ничего. Без одной минуты семь. Не стоит заставлять хозяев ждать.

Интересно, что хотел сказать Костас? Что-то такое, что не заняло бы и оставшейся минуты, но над чем придется раздумывать всю оставшуюся жизнь? Вряд ли. Скорее всего, Дарлинг ожидал тяжеловесный комплимент в стиле костюма Brioni, а это требует чуть больше времени.

— Давайте уйдем, — неожиданно для самой себя попросила она.

Все из-за дурацкой кофейной стены, из-за потеков на ней. Они имели вполне реальное объяснение: что еще делать стенам в сезон дождей, как не намокать и не отторгать от себя куски штукатурки? Но Дарлинг все эти совершенно невинные на первый взгляд фактуры вдруг показались предвестниками запустения и тлена. От камня повеяло могильным холодом, в паутине трещин бились, затихали и мгновенно мумифицировались мелкие насекомые, а сама стена стала сочиться мутноватой коричневой жижей.

Еще можно было рвануть назад, к спасительным и таким понятным мусорным кучам, к благословенным кастрюлям и грудам овощей; к грязному асфальту, к влажному солнцу, к старым мопедам и гамакам с кхмерами — еще можно…

— Давайте уйдем. Ничего хорошего из вашей затеи не выйдет, Костас. Будет только хуже. Будет совсем плохо.

— Будет так, как будет.

Бросив это в лицо Дарлинг, Костас подошел к резным воротам и решительно нажал на кнопку звонка.

Стоило калитке в воротах отвориться, как страхи Дарлинг мгновенно улетучились и на смену им пришло чувство стыда за свой неуместный истерический выхлоп. Вместо заброшенного кладбища (именно оно рисовалось воображению) их встретил просторный, уложенный плиткой двор с клумбой посередине. Слева высились две пальмы, а справа цвел огромными белыми цветами какой-то кустарник, наполовину скрытый уже знакомым Дарлинг «Лендровером».

В глубине двора стоял двухэтажный особняк с колоннами и высокими стрельчатыми окнами. Через весь фасад второго этажа шла терраса, на которой Дарлинг заметила двоих: колоритного бородача в летней белой шляпе и белом же полотняном костюме и бритоголового парня в кожаной жилетке на голое тело. Бородач, отдаленно напоминающий писателя Эрнеста Хемингуэя, держал в руках бокал с вином, а бритоголовый сосал пиво из бутылки.

Не иначе как греческий писатель, подумала Дарлинг о бородаче. Что еще говорил о нем Кристиан? — «не очень известный». Впрочем, неизвестность писателя компенсировалась тщательно продуманным внешним видом, способным сразить наповал сотню-другую филологинь, критикесс и почитательниц малотиражной альтернативной прозы.

Бритоголовому можно было смело доверить культовый мотоцикл «Харлей-Дэвидсон», культовый самолет «Сессна» и культовый воздушный шар братьев Монгольфье. Сотня-другая домохозяек, скучающих мужних жен и пожирательниц масскультовой продукции мечтали бы обнаружить себя в объятиях такого мачо.

Жилетка и белая шляпа, на первый, поверхностный взгляд, вступали в явный диссонанс с костюмом Brioni — но только на первый. И для жилетки с шляпой найдутся рекламные полосы, не только для Brioni: самодостаточностью не пахнет и здесь. Здесь вовсю воняет неистребимым самцовым желанием произвести впечатление на как можно большее число женщин.

Или — на одну, которая стоит всех.

Впрочем, в следующую секунду Дарлинг и думать забыла о стоящих на террасе мужчинах. Навстречу им с Костасом шла Даша.

Теперь на ней был не комбинезон, а длинное, до щиколоток, струящееся платье совершенно невероятной расцветки: фиолетовые и нежно-розовые сполохи чередовались с зелеными, синими и бирюзовыми.

В тонких пальцах Даша держала зажженную сигарету, и Дарлинг вдруг подумала, что именно ей подарила бы свой берлинский чудо-портсигар — если бы представился случай.

— Рада видеть вас, Дарья, — пропела Даша низким грудным голосом. — Просто замечательно, что вы не улетели. Костас, ты слишком официален. Разве у нас намечается заседание Международного валютного фонда?

— Поздравляю, — прошелестел Костас и протянул имениннице небольшой аккуратный сверток. — Думаю, тебе понравится.

— Как мило. — Взяв подарок, Даша даже не удосужилась развернуть его.

— Может быть, откроешь?

— Не сомневаюсь, что это что-то чрезвычайно оригинальное. В последний раз ты подарил мне сапфировый браслет…

— Ты еще помнишь об этом?

— Я его потеряла. Через неделю после того, как мы расстались. Ты позволишь взглянуть на подарок позже?

— Конечно. Сегодня твой день, и ты вольна делать все, что захочешь.

— Я вольна делать все, что захочу, всегда. И сейчас я намерена ненадолго похитить у тебя твою очаровательную спутницу. А ты отправляйся к гостям, вон по той тропинке, мимо пальм. С Шоном ты уже знаком, а он представит тебя остальным… Идемте, Дарья!

Дарлинг и рта не успела раскрыть, как они уже шли по направлению к дому.

— Я говорила вам, что сегодня у нас планируется африканская вечеринка? — на ходу шепнула Даша.

— Нет.

— Сейчас подберем вам что-нибудь подходящее из моего гардероба.

— Но…

— Не переживайте, у меня масса ни разу не надеванных платьев. Возьмете любое, какое вам понравится.

В доме было сумрачно и прохладно: под потолком почти бесшумно работали вентиляторы. Взору Дарлинг предстала огромная, едва ли не стометровая гостиная, больше похожая на музейный зал. Две пары колонн, широкая дубовая лестница, ведущая на второй этаж; кожаный диван, несколько кресел, несколько длинных низких столиков, шкуры на мраморном полу. И — огромное количество скульптур, панно и масок на стенах. Надо будет рассмотреть все это поподробнее, но в целом Кристиан не соврал: собрание артефактов может составить честь любому музею. В том, что это именно артефакты, у Дарлинг не было никаких сомнений: такие вещи не покупаются на рынках и в сувенирных лавках по случаю, за ними нужно предпринимать долгие и опасные экспедиции, шансы возвратиться из которых — пятьдесят на пятьдесят.

— Впечатляет, — задумчиво произнесла Дарлинг, разглядывая один из столиков: это была выдолбленная из цельного куска дерева лодка, покрытая стеклянной столешницей.

— Африка — моя любовь, — просто сказала Даша. — Давняя и, пожалуй, единственная. Я скучаю по Африке. Если бы могла — забрала бы ее с собой… Но это невозможно, увы.

— Разве для вас существует слово «невозможно»?

— Представьте себе… К черту «вы»! Давай на «ты». Не возражаешь?

— Нет. Давайте попробуем…

Даша неожиданно обернулась и ухватила Дарлинг пальцами за подбородок. Жест был нежным и властным одновременно, и от него у Дарлинг засосало под ложечкой.

— Мы же договорились! Ты.

— О’ кей. Давай… попробуем.

Высвободившись из цепких пальцев хозяйки, Дарлинг судорожно вздохнула и только сейчас заметила легкое движение в глубине гостиной.

Пес.

О нем Кристиан тоже упоминал, вот только он не сказал, что это очень красивый пес. Порода Дарлинг неизвестна, но она в жизни не видела таких красивых псов. Светло-песочный окрас, идеальные пропорции, гордо посаженная голова, широкая грудь, мощные лапы и вытянутый струной хвост. Пес неслышно приблизился, повел ушами и беззвучно оскалил пасть с устрашающего вида клыками.

— Все в порядке, Амаку, — даже не обернувшись к псу, сказала Даша. — Все в порядке, успокойся. Это друг.

Друг!.. С каких это пор Дарлинг стала другом? Впрочем, возможно, это всего лишь кодовое слово, которое заставит собаку захлопнуть клыкастую пасть. И не предпринимать против Дарлинг никаких действий.

Пес приблизился к Даша и привычно сунул голову ей под руку.

— Это Амаку. — Хозяйка погладила пса между ушами. — Познакомься с нашей гостьей, Амаку. Она — друг.

Только теперь Амаку позволил себе обнюхать Дарлинг (это не заняло и пяти секунд) — и снова отошел под сень хозяйской руки.

— Серьезный пес…

— Одно из немногих существ, на которых я могу положиться.

— Очень красивый.

— Очень старый. Скоро он покинет нас, но лучше об этом не думать.

— Он не выглядит старым…

— Это ничего не меняет. — Лицо Даша осталось безмятежным, хотя она говорила о неутешительных вещах. — Идем, нам нужно многое успеть.

Сунув окурок в стоящую на стеклянной столешнице раковину, полную керамических бус, и положив рядом с ней так и не развернутый подарок Костаса, она прошла к лестнице. Дарлинг, еще раз оглянувшись на Амаку, последовала за ней. А пес лег у нижней ступеньки, положив голову на лапы. В нем было что-то, что смутило Дарлинг, показалось неправильным. И только преодолев пролет, она поняла: Амаку ни разу не залаял, он даже не рыкнул, увидев незнакомого человека.

— Он не подает голоса?

— Нет. Никогда. Он убивает бесшумно.

Даша засмеялась своим завораживающим смехом: теперь он состоял из мелких разноцветных камешков и солнечных зайчиков. Камешки полетели вниз — туда, где лежал грустный, разлученный с хозяйкой Амаку. А солнечные зайчики метнулись вверх, чтобы раствориться в потоке света, льющемся со второго этажа.

В противовес нижней гостиной, верхняя оказалась намного меньше. Скорее ее можно было назвать холлом — с диваном, несколькими тяжелыми резными комодами вдоль стен и плазменным телевизором на стене. По телевизору шел диснеевский мультик «Русалочка», но звук отсутствовал. На полу, застеленном огромным персидским ковром, валялись игрушки.

В холл выходили двери пяти или шести комнат, но главную достопримечательность составляло огромное панорамное окно. За ним скрывалась терраса, которую Дарлинг уже видела со двора. Терраса была заставлена плетеной мебелью, а на круглом инкрустированном столике стояла целая батарея бутылок. На полу, чуть левее от входа на террасу, валялись два рюкзака и два скатанных спальника, а правее располагалась стойка с большим количеством радиоаппаратуры.

Африканского здесь было намного меньше, чем на первом этаже. И оно оказалось не в пример радостнее: пара домотканых гобеленов со стилизованными животными и охотниками с копьями, несколько больших, очень качественных фотографий саванны и овальный деревянный щит с геометрическим черно-белым рисунком — в простенке между двумя комнатами. Симметрично щиту у противоположной стены стояли большие напольные часы с маятником.

На террасе все еще маячили шляпа с жилеткой, и Дарлинг ждала, что Даша окликнет их. Но та прошла к дивану и нагнулась над ним. А потом поманила Дарлинг пальцем.

На диване, скрестив ноги по-турецки, сидела маленькая девочка в наушниках. Увидев мать, девочка потянулась к ней и обвила рукой за шею, но взгляда от экрана так и не отвела.

— Это Лали, моя дочь, — сказала Даша.

Ума. Лали. Умалали. Несмотря на африканское имя, Лали оказалась светловолосым белокожим и синеглазым ребенком ангельской внешности. До сих пор Дарлинг была равнодушна к детям, но Лали вызвала в ней чувство восторга и умиления. Правда, восторг и умиление через секунду оказались разбавленными еще одним чувством, плохо поддающимся классификации: самый красивый и самый преданный на свете пес, самый красивый на свете ребенок — что возомнила о себе эта женщина? А если добавить сюда мужчин, которые ищут ее десятки лет? И других мужчин, готовых драться за нее? И еще одних мужчин, готовых врать в глаза, что не влюблены в нее?.. И Дарлинг нисколько не удивится, если две кошки Даша тоже окажутся совершенством.

Кошки дали знать о себе уже через секунду: они лежали на диване по обеим сторонам от Лали: умопомрачительной красоты и грациозности ориенталы с миндалевидными и такими же синими, как у Лали, глазами, — есть от чего прийти в бешенство!..

— Не правда ли, ангел? — В голосе Даша не слышалось и ноты самодовольной материнской гордости за дочь. Все было сказано тем же тоном, что и недавнее «Он убивает бесшумно».

— Во всяком случае, очень похожа на ангела, — подтвердила Дарлинг, посчитав, что раздражение и — тем паче — бешенство неконструктивны. — Но я так подозреваю, что за ангельской внешностью те еще черти скрываются?

— Точно, — засмеявшись, подтвердила Даша.

— Вьет из тебя веревки?

— Не из меня. Но пущенных на веревки всегда в избытке. — Сказав это, Даша сняла наушники с головы дочери. — Лали, зачем ты сунула в кровать Магды и Тео двух дохлых ящериц?

— И паука, — по-прежнему не отрываясь от экрана, уточнила девочка.

— Значит, был еще и паук?

— Да.

— Твое счастье, что паука не нашли. Зачем ты сделала это?

— Мне не нравится Магда.

— Это не повод, чтобы травить ее пауками и ящерицами.

— Мне не нравится Магда.

— А Тео?

— Тео похож на додо.

— Понятно. Но Магда плакала. А Иса взял вину на себя, он ведь очень тебя любит. Мне придется наказать его. Ты считаешь это справедливым?

— Мне не нравится Магда.

— И из-за этого пострадает твой брат. Он не поедет завтра с нами, а он мечтал об этой поездке. Но если ты извинишься перед Магдой, невиновный не будет наказан.

— А виновный? — по-взрослому спросила Лали.

— Я подумаю, что сделать с виновным. После того, как он извинится.

Лали скрестила руки и надулась. А потом, так и не ответив, исподлобья уставилась на Дарлинг:

— Кто это?

— Это Дарья. Познакомься с Дарьей, Лали. Дарья наш гость, так что изволь быть хотя бы вежливой.

— Привет, Лали. — Дарлинг помахала девочке рукой.

— Привет! Ты русская. — Лали не спрашивала, а утверждала. Удивительный словарный запас для ребенка ее возраста, удивительное богатство интонаций. Впрочем, ничего удивительного: она дочь своей матери, только и всего.

— Да. Ничего не имеешь против?

— Моя мама русская. Я буду звать тебя Mo. Она останется у нас?

Вопрос был обращен к Даша, но Дарлинг посчитала нужным прояснить ситуацию сама:

— Не думаю, что останусь. Хотелось бы избежать вариантов с дохлыми ящерицами.

— Вот видишь, Лали! Никому не нравятся дохлые ящерицы.

— Мне нравятся. Больше, чем Магда.

— Если ты не извинишься перед ней, Иса не поедет с нами в Ангкор.

Сказав это, Даша вновь водрузила наушники на голову дочери и направилась к одной из двух окружавших щит дверей.

За дверью оказалась небольшая комната с письменным столом и книжным шкафом во всю стену. Но книг в шкафу не было вовсе: все полки за стеклом были отданы мелкой африканской скульптуре — деревянной, бронзовой, терракотовой и вырезанной из рога. Кроме того, Дарлинг успела разглядеть диковинные вещицы, очень похожие на амулеты. По стенам комнаты висели маски и целая коллекция копий вперемежку со старинным огнестрельным оружием. Венчали оружейную выставку два роскошных, инкрустированных перламутром арбалета.

И еще… Картина.

Она оказалась единственным живописным пятном среди декоративно-прикладного великолепия. И это был Саорин.

«Иллюзия Хесуса Галиано».

Картина в комнате Даша (или лучше назвать ее кабинетом?) была точной копией картины, принадлежащей Костасу!

— Саорин, — сказала Дарлинг.

— Да, — отозвалась Даша, возившаяся с дубовой панелью единственной ничем не занятой стены. — Это Саорин.

— «Иллюзия Хесуса Галиано».

— Ты и название знаешь?

— Да.

— Впрочем, чему я удивляюсь? Это ведь Костас тебя просветил?

— У него в кабинете висит точно такая же.

— Точно такая же? — Даша надменно приподняла бровь.

— Абсолютно.

— Не знаю, что там висит у Костаса, но эта картина — оригинал. Неужели он нашел испанца?.. Нашел и заказал копию. Или заказал ее кому-то другому, вот сукин сын!

И снова в голосе Даша не было ни малейшего намека на злость или раздражение. Она просто констатировала факт, попутно выискивая логику возникновения двух совершенно одинаковых картин.

— Костас утверждает, что оригинал как раз у него.

— Ты его любишь?

— Саорина?

— Костаса.

— В каком смысле?

— А в каком смысле женщина любит мужчину?

— Если в этом, то нет. Он всего лишь мой босс.

— И хороший?

— Отличный.

— Это в стиле Костаса — быть хорошим и даже отличным. У меня сводит скулы от одного воспоминания о нем.

— Я бы не хотела это обсуждать.

— Тогда займемся обсуждением платьев.

Даша наконец-то справилась с панелью, оказавшейся раздвижными дверями в гардеробную. Зайдя внутрь, она не глядя сняла с вешалок сразу с десяток платьев и бросила их к ногам Дарлинг:

— Выбирай.

Выбрать было из чего: все платья имели одинаковый фасон, но ни одно не повторялось в расцветке.

— Как тебе синее? — Незаметно для Дарлинг Даша стала руководить процессом подбора.

Синее платье с расходящимися концентрическими кругами цвета перламутра было и вправду великолепным.

— Пожалуй. Да.

— Примеришь?..

Пока Дарлинг переодевалась в гардеробной, она успела кое-что узнать о Лали.

— Лали не любит чужаков, — сказала Даша. — В лучшем случае она относится к ним нейтрально. И странно, что ты понравилась ей.

— С чего вы… ты взяла?

— Она придумала тебе имя. Теперь ты будешь Mo, и нам всем придется немного подвинуться, чтобы освободить для тебя место в ее мире.

— Всем — это кому?

— Мне, Исе и Шону. Амаку и кошкам.

— Исе?

— Это ее старший брат, Исмаэль. Ты еще с ним познакомишься.

«Ее старший брат»! Даша могла бы сказать — «мой старший сын», но почему-то не сказала.

— И с Магдой?

— И с ней.

— А кто такая Магда?

— Жена моего старого приятеля Тео. Я тоже от нее не в восторге. Терпеть не могу женщин, растворившихся в мужчинах без остатка.

Ну кто бы сомневался!.. Сама Даша — полная противоположность таким женщинам. Она и есть растворитель, по крепости не уступающий соляной кислоте: мужчины исчезают в нем до последнего атома, не остается ни саксофонов, ни часов «Улисс Нардин», ни кожаных жилеток, ни белых летних шляп.

— Вряд ли Лали терпеть не может Магду по тем же причинам, что и ты.

— Зато что касается тебя… здесь мы с Лали совпадаем полностью.

— В чем же?

— Ты понравилась нам с первого взгляда.

Как относиться к этим словам? Как относиться к странной симпатии, которую Даша не устает подчеркивать? Она провозгласила Дарлинг своим другом, и то, что это произошло в присутствии пса (всего лишь пса!), не имеет ровно никакого значения. Объяснение существует: Даша доигрывает партию с Костасом, отложенную на двенадцать лет, и Дарлинг — всего лишь пешка в этой игре. Но даже если бы она была фигурой, слоном или ладьей, — кардинально ничего бы не изменилось. Объяснение существует, но оно не устраивает Дарлинг.

— Я, конечно, тронута, но…

— Просто ты очень похожа на нас. На меня и на Лали.

— Вить веревки из всех, кто под руку попадется? Кажется, именно этим вы и занимаетесь?

— Такое случается.

— А когда что-то идет не так, возникают дохлые ящерицы в кровати?

Даша смеется — и теперь это не камешки, не солнечные зайчики. Мелкие насекомые, которые впиваются в кожу, — гнус, мошкара. Даша смеется, но смех существует отдельно от нее, подобно дымовой завесе, призванной скрыть истинные чувства. Глаза ее остаются серьезными, и они ощупывают лицо Дарлинг, ища в нем поддержки. Сочувствия, участия. И это еще более странно, чем торопливое рукоположение в сан друзей.

— Что ты подумала обо мне? — спрашивает Даша.

— Когда?

— Когда увидела. Или чуть позже…

— Когда увидела тебя и Костаса? — уточняет Дарлинг.

— Да.

— Я не знаю, имеет ли смысл…

— Наверняка ты подумала что-нибудь нелицеприятное… Что-то вроде того, что я — сука. Холодноносая сука. Пошлая манипулянтка, разве нет?

Нет, Дарлинг думала совсем не об этом. А о том, что Даша похожа на Джин. Или нет, на Пат! На повзрослевшую и чуть состарившуюся предательницу Пат. Пат, быть может, и состарилась, но предательство не старится никогда. Оно полно сил, оно пребывает в оптимальном возрасте хорошо накачанных мышц; ягодицы предательства всегда упруги, живот подтянут, линия ног безупречна, ему впору выступать в мюзиклах. Не нравится стареть? — возьми в любовники предательство, и ты всегда будешь в форме.

— …Нет. Ничего такого я не думала.

— Даже если и думала… Я совсем не такая.

Она подходит к Дарлинг, очень близко: до сих пор так близко подходили только те, кто позже оказывался с ней в одной постели. Мужчины. И ни одной женщины, если не считать мамы и Лерки, их быстрых размякших поцелуев при встрече-прощании: все они не особенно нежны друг с другом, нежность достается лишь папочке. Даша — не сестра, не мать и не мужчина, но она совсем рядом, складки их платьев соприкасаются, бирюзовые и фиолетовые сполохи пронзают синеву и тонут в перламутровых воронках; и она делает то же самое, что сделала ее дочь десять минут назад, — обвивает Дарлинг рукой за шею.

Губы Даша накрывают беззащитное Дарлингово ухо:

— Я совсем не такая. Я намного хуже.

Дело сделано. Яд впрыснут. Неизвестно, когда он начнет действовать и каковы будут последствия, вот бы где пригодился прозрачный рей-сеновский купол — защитить себя от Даша. Которая уже успела отойти на безопасное — женское — расстояние. И теперь рассматривает Дарлинг и улыбается.

— Отпад! Тебе чертовски идет это платье. Знаешь, когда вечеринка закончится… я бы хотела подарить его тебе. На память.

— А что с подарком Костаса? — Голова Дарлинг слегка кружится (видимо, яд уже проник в череп), а ухо, в которое он был влит, предательски горит.

— А что с ним?

— Ты даже не посмотрела. Неужели не интересно?

— Нет.

— Ты могла бы… хотя бы из вежливости…

— Я ничего не делаю из вежливости. Но если ты настаиваешь… Ты ведь знаешь, что там?

— Понятия не имею.

— Ну хорошо, посмотрим на обратном пути. Кстати, завтра мы собираемся в Ангкор всей компанией. Пять часов на корабле и два дня на храмы. Не хочешь присоединиться?

— Это зависит не от меня.

— Это зависит от тебя.

Господи, чего хочет от нее эта женщина? Единственное же, чего хочет Дарлинг, — исчезнуть. Покинуть этот огромный дом, вернуться в гостиницу, вернуться на родину. Издалека Даша и все с ней связанное будут казаться милым приключением и со временем обрастут никогда не существовавшими подробностями. Возможно, повзрослев еще на пару лет, Дарлинг возьмет на вооружение кое-что из арсенала Даша. Возможно даже, что она научится курить — только для того, чтобы небрежно тушить окурки в малоприспособленных для этого местах, Даша делает это с умопомрачительным изяществом. Все, что бы она ни сделала, — умопомрачительно, бедный Костас, бедный Кристиан, бедный Шон!.. Единственное, чего хочет Дарлинг, — остаться.

— Но Костас…

— К черту Костаса. Сейчас мы говорим о тебе.

— Чего ты хочешь?

— Хочу, чтобы ты поехала с нами.

— Но зачем?

— Немного попрактиковаться в русском. Я начинаю его забывать, а мне не хотелось бы… Мне не хватает его полутонов и его подтекстов.

— Это не объяснение.

— Ты напоминаешь мне саму себя двадцатилетней давности. Очень сильно напоминаешь. Я начинаю забывать ту себя, а мне не хотелось бы. Это — объяснение?

— Мне двадцать семь.

— Так да или нет?

— Все решает Костас.

— Думаю, это не будет большой проблемой.

…Вернувшись в холл, они не обнаружили Лали и кошек, зато нос к носу столкнулись с покинувшими террасу мужчинами. Теперь Дарлинг могла рассмотреть их в подробностях. Бородачу было явно за сорок, бритоголовый выглядел лет на пять-семь моложе.

— Знакомьтесь, — сказала Даша. — Эту чудесную девушку зовут Дарья. А это — Тео и Янек.

— Теодор. — Откликнувшийся глухим басом бородач поцеловал Дарлинг руку и добавил: — Писатель.

— Господи, Тео! — Даша засмеялась и дернула писателя за рукав пиджака. — Поверь, это слово магически действует только на твою жену.

— Ян. — Бритоголовый ограничился тем, что приложил руку к жилетке в области сердца. — Можно я не буду говорить, кто я? Сообщу вам об этом потом, в более неформальной обстановке.

— Хорошо, — согласилась Дарлинг.

— Идемте, нас, наверное, уже обыскались.

— Без тебя не начнут, дорогая, — хохотнул Тео и приобнял Даша за плечи.

Самый обычный дружеский жест, продлившийся чуть дольше, чем положено дружескому жесту. Неужели в список пострадавших следует добавить еще и писателя? А заодно и его жену — вот уж кто страдает совершенно невинно, да еще получает хвостами дохлых ящериц по лицу!

…Жена Тео оказалась милейшим и почти невесомым существом лет тридцати. Из ворота африканского платья (на этот раз зеленого цвета с пиктограммами черепах по подолу) трогательно торчали ключицы, над невысоким, но чистым лбом клубилось облако тонких волос, умело подведенный рот кривился в застенчивой улыбке, — в Магде не было ни одного изъяна. Решив про себя, что она красива, и отойдя от нее на два шага, Дарлинг попыталась вспомнить ее внешность — и не смогла. Зато еще одна гостья — четвертая, и последняя, из присутствующих женщин — чрезвычайно понравилась ей: вот уж кто удобно располагается в чужой памяти и даже спустя годы способен вызвать невольную улыбку.

Анн-Софи.

Анн-Софи не ограничилась только платьем: с ее шеи свисали несколько десятков жемчужных нитей и керамических плиток размером с ладонь. На обеих руках болтались абсолютно несочетаемые, но эффектные браслеты, а голову украшал тюрбан. Ей было далеко за сорок, но вела она себя как девчонка. Громко хохотала, много и с видимым удовольствием пила и отпускала фривольные шуточки, смысл которых был трудноуловим из-за чудовищной смеси английского и французского. Между архипелагами английского и французского курсировали крошечные фелюги и джонки непонятных Дарлинг словечек. Даже запомнив, воспроизвести их в точности было невозможно: ленивая европейская гортань Дарлинг оказалась совершенно не приспособленной для таких звуков, навевающих мысли о саваннах, сельвах, горных плато и до сих пор не исследованных джунглях где-нибудь в среднем течении Амазонки.

За спиной шумной Анн-Софи постоянно маячил ее тишайший муж со странным именем Зазу. Зазу был высок, худощав и отчаянно некрасив. Некрасивость, впрочем, компенсировалась роскошными каштановыми волосами, мягко спадающими на плечи. И детским взглядом прозрачных зеленых глаз, в немом восхищении устремленным на жену.

Едва завидев Дарлинг, Анн-Софи бросилась к ней, как к родной, и со смаком расцеловала в обе щеки.

— Манифиг! — протрубила она, ткнув Дарлинг пальцем в грудь. Затем палец переместился на кончик Дарлингова носа. — Манифиг!

Звания «манифиг» удостоились также оба запястья Дарлинг, после чего Анн-Софи ткнула пальцем в грудь уже себя и заявила:

— Манифиг!

Следующая реплика снова адресовалась Дарлинг:

— Вэри секси!

О себе Анн-Софи высказалась не менее безапелляционно: «Вэри, вэри секси!» А потом, обратив свой взгляд на Даша и понизив голос до театрального шепота, произнесла:

— Вэри дэнджорис!

«Очень опасная», еще бы!

Даша рассмеялась и, покачав в руке бокал с шампанским, протянула его в сторону Анн-Софи. А та, довольная произведенным эффектом, отошла к столику с закусками, подхватив на ходу малышку Лали.

— Забавный персонаж эта твоя подруга, — сказала Дарлинг, наблюдая, как перехваченная за живот Лали болтает в воздухе ногами и заливается смехом.

— Анн-Софи?

— Да.

— Я не могу назвать ее подругой. Мы обе ненавидим это слово. Анн-Софи — легенда. — Даша посмотрела вслед удаляющемуся тюрбану. — Не много найдется в мире женщин, подобных Анн-Софи.

— Что же в ней такого выдающегося?

— Анн-Софи — великая путешественница. Большой специалист по пустыням. Нет ни одной, где бы она ни побывала. Собственно, в пустыне мы с ней и познакомились много лет назад.

— В пустыне?

— В Сахаре. А сейчас они с Зазу направляются в Гоби…

Дарлинг пропустила «Гоби» мимо ушей; Сахара — вот что ее интересовало. Что Даша делала в Сахаре?

— Ты тоже специалист по пустыням?

— Нет. Просто подвернулся случай познакомиться с Анн-Софи, и я его не упустила.

Даша посмотрела на Дарлинг сквозь бокал с шампанским, давая понять, что тема с Сахарой закрыта.

— Пойду к гостям. Не скучай и не уходи далеко, я скоро вернусь.

Скучать Дарлинг не пришлось: ее тотчас же ангажировала Магда. В отличие от большинства присутствующих, умеренно употреблявших только легкий алкоголь, Магда уже успела накачаться виски. И была пьяна в хлам, правда, Дарлинг заметила это не сразу: Магда умела держать себя в руках.

— Ты русская, — заявила она Дарлинг.

— Отпираться бессмысленно. Что-то вроде того.

— И ты пришла с тем красавчиком в Бриони. Он тоже русский?

— Это имеет какое-то значение?

— Никакого. Он твой муж? Погоди-ка, я сама угадаю… Кольца у него нет, у тебя тоже… Он твой парень?

— Нет.

— Тебе повезло. Чертова стерва!..

— Я? — удивилась Дарлинг. — По-моему, мы недостаточно знакомы для таких выводов.

— Не ты. Ты здесь никто. Как, впрочем, и я. Она — проклятая стерва. Хозяйка. Как ее все зовут? Даша? Мерзость. Все здесь мерзость. Ее дети — мерзость. Девчонка вообще маленькая дрянь. Так бы и открутила ей голову. Видела хозяйского муженька?

Дарлинг еще не видела ни Шона, ни Кристиана, но все же сказала:

— Да.

— Английское ничтожество. Тряпка. Всего-то и достоинств что молодость. Наверное, потому она его и выбрала, чтобы он грел ей постель. Ненавижу старух, липнущих к молодым.

— Мне не показалось, что она липнет. И не такая уж она старуха.

— Старуха, — мстительно хихикнув, отрезала Магда. — Но одного ей мало. Ей надо захапать всех. Чувствует, что ее время уходит, — вот и решила ухватить то, что успеет.

— Что-то не похоже, чтобы ей было особенно это надо. — Дарлинг стали напрягать потоки желчи, изливающиеся изо рта Магды, но как их остановить, она не знала.

— Я здесь третий день и имела возможность наблюдать… Она ведьма!

— Ведьма? — Странно, что это простая и многое объясняющая мысль до сих пор не приходила Дарлинг.

— Африканская шаманка… или как там они называются? Видела, сколько дряни в ее доме? Не удивлюсь, если она по ночам совершает дьявольские обряды.

Ну да, ну да — при помощи паука и дохлых ящериц.

— Я бы не стала смотреть на ситуацию так мрачно…

— Вот еще! — Магда снова хихикнула, и только тут у Дарлинг закралось подозрение, что она пьяна. — Я смотрю на ситуацию не мрачно, а трезво. И я единственный человек, кто не потерял остатков разума… Если у тебя есть виды на этого парня… в Бриони…

— Нет никаких видов.

— Если они есть — уводи его отсюда. Будет лучше, поверь.

— Для кого?

— Для него, для тебя… Эта стерва ненасытна. Сожрет мужика и косточек не оставит. Может, он ей триста лет не нужен, но все равно будет жрать. Давиться и жрать, давиться и жрать…

Магда, как заведенная, повторила это еще несколько раз, не отрывая взгляда от своего мужа: Даша что-то шептала ему на ухо, а Тео так громко смеялся и так запрокидывал голову, что белая шляпа вот-вот готова была упасть. Она бы и упала, но в самый последний момент Тео удержал ее.

— Это твой муж? — Дарлинг доставило неожиданное удовольствие хоть чем-то подколоть неуемную, осатаневшую от ревности Магду.

— К несчастью, да. Правда, теперь я ни в чем не уверена…

— Похоже, он не скучает.

— Я с самого начала не хотела ехать. Я говорила ему, что это плохая идея… Но он вел себя как одержимый. Отменил все дела, отменил презентацию своей первой книги в Англии, а ведь Англия — это не Греция, и такого успеха он ждал много лет.

— Поздравляю…

— Меня? — Магда судорожно опрокинула стакан, так что зубы стукнулись о его край, и влила в себя очередную порцию виски. — Наверное, лучше поздравить ее… Знаешь, каким было посвящение? «Моей единственной». И еще три высокопарные строчки, о которых я даже вспоминать не хочу.

— «Моей единственной» все искупает, — осторожно заметила Дарлинг.

— Искупает. Если это относится к тебе. Поначалу я так и думала. Единственная — я. Я была единственной, кто возился с ним все эти годы. Кто вытаскивал его из депрессий и алкоголизма. Кто заставлял писать и терпел унижения. Кто работал как ломовая лошадь, лишь бы писатель думал только о творчестве, а не о том, как бы не подохнуть с голоду. И вот, когда все пошло на лад, когда все образовалось… Почти… Когда вышла книга, когда права на нее купило одно британское издательство, пусть и небольшое. Когда ее издали на английском, пусть и маленьким тиражом. И вот, когда уже можно было перевести дух… Появляется эта стерва из его прошлой жизни… И все рушится, все рушится!

Последние, исполненные неподдельного отчаяния слова Магды резко контрастировали с улыбкой. Не вымученной — вполне натуральной: она даже могла показаться искренней, если бы не мелко подрагивающие кончики губ. Почему она улыбается? Не успела Дарлинг подумать об этом, как улыбка Магды сделалась еще шире, обнажив малопривлекательную щель между передними зубами — крупными, как фасолины.

Почему она улыбается?

Все ясно, Тео смотрит в их сторону.

Взгляд Тео не задержался на жене дольше секунды и снова вернулся к Даша.

— Проклятая стерва! — прошипела Магда. — Чтоб ты сдохла!

— Они просто разговаривают. — Дарлинг поморщилась.

— Эта сука ничего не делает просто так. Хочет унизить меня.

— Вы сами… сами себя унижаете…

— А ведь это еще не все, не все! Он послал ей книгу. Послал книгу с посвящением, которое принадлежит мне, и только мне!

— Наверное, она была не единственной, кому он послал свою книгу. Мне кажется, книги принято рассылать друзьям, в этом нет ничего криминального.

— Она была единственной. И знаешь что? Я видела книгу. Она валяется на первом этаже, под этой кошмарной зулусской лодкой. Даже не распакованная.

Так и есть, Даша плевать на подарки, какими бы ценными они ни были. Теперь Дарлинг убедилась в этом окончательно. Даша всегда будет глуха к проявлениям чужих чувств, она просто не станет тратить на них свое неизвестно чем занятое время. И подарок Костаса… Они не нашли его, спустившись вниз, хотя Дарлинг целенаправленно подвела хозяйку к столику. Даша рассеянно предположила, что его, возможно, взял кто-то из домашних или утащила Лали, но Дарлинг может не волноваться. Рано или поздно подарок сыщется, всплывет. «В самом неожиданном месте», — добавила она и рассмеялась.

— А как ты узнаешь, что это именно подарок Костаса, ничей другой? — спросила Дарлинг.

— Я определю его по традиционной пафосной бессмысленности, маскирующейся под многозначительный подтекст.

Подарок рано или поздно сыщется, но с этой книгой… Даша явно перегнула палку. Даже если она не прочла в ней ни строчки — могла хотя бы спрятать подальше. Или, наоборот, небрежно оставить раскрытой на самом видном месте…

— Ведет себя как павлин. Распускает хвост перед этой дрянью. Вон, даже шляпу не снимает. Знаешь почему?

— Почему? — машинально спросила Дарлинг.

— У него намечается лысина! — Магда торжествовала. — Никогда он этим не заморачивался, ему было плевать. И откуда что взялось? Откуда взялась эта сука? Я ее убить готова!..

— Кого это вы готовы убить, Магда? — Голос за спиной Дарлинг раздался так неожиданно, что она вздрогнула. И резко обернулась.

Ян.

— И давно ты тут стоишь? — Магда закусила губу и тут же выпустила ее: на широко расставленных передних зубах остался ярко-красный след от помады. Зрелище было не из приятных, как будто Магда уже прокусила горло ненавистной ей соперницы и теперь сглатывает остатки крови.

— Только подошел.

— Ладно, пойду поищу виски.

Оставив Дарлинг и Яна, Магда направилась в сторону дома. Ян проводил ее взглядом и тихонько присвистнул:

— Шикарная диванная женщина!

— Почему диванная? — удивилась Дарлинг.

— Усыпляющая, — охотно пояснил Ян. — Мягкая, без всяких неожиданностей. Призванная служить мужчине, а не воевать с ним. Этому мудаку писателю сказочно повезло. Так кого она хотела убить?

— Никого. Это была фигура речи.

— Ну если она когда-нибудь решится убить своего мужа, я не удивлюсь. Уж слишком рьяно она ему служит.

— Это плохо?

— Это утомляет.

— Кого?

— Обоих участников действа. Ну а вы как здесь оказались? Я никогда не слыхал о вас раньше, Дарья. — «Дарья» Янек произносит как «Дариа», с ударением, слава богу, все в порядке.

— Я тоже ничего не слыхала о вас. Удивительное совпадение.

— Я всего лишь к тому, что здесь никто не появляется случайно.

— Мой босс оказался старым приятелем хозяйки…

— Знакомая история.

— Вы тоже старый приятель?

— Как и все здесь. Не важно, что никто из нас до этого не был знаком друг с другом. Достаточно того, что все мы знакомы с ней. Этого достаточно в принципе.

— Для чего?

— Для жизни.

Вот кто не казался Дарлинг сентиментальным — бритоголовый Ян. У него хорошее открытое лицо, с правильными чертами; просторный лоб, цепкие глаза профессионального игрока в покер… Играет ли он в покер? Без фанатизма, но может сорвать куш в казино; он самый настоящий друг Оушена, пятнадцатый или шестнадцатый по счету, а может, двадцать второй. Единственный, от кого зависит исход тщательно спланированной операции, если в последний момент он не взбрыкнет, по своему обыкновению. Польский гонор уже давно стал притчей во языцех. К тому же, кроме казино и америкашки Оушена (и в подметки не годящегося ни одному из поляков), есть еще харлеи, сессны и шары братьев Монгольфье. Если уж и представлять абстрактного идеального мужчину рядом с Даша, то кандидатуры лучше, чем Янек, не найти.

Этим Дарлинг и занимается в последующие пять минут, пока Ян развлекает ее короткими историями из журналистской (он журналист, не вылезающий из горячих точек) жизни. Где-то в промежутке между Суданом, Сомали и Восточным Тимором она мысленно пытается наклеить на подол африканского платья Даша аппликацию идеального мужчины. Того самого, с кем она могла бы почувствовать себя слабой, навсегда сложившей оружие женщиной.

Ничего из этих попыток не получается.

Харлеи, сессны и воздушные шары раз за разом терпят крушение, разбиваются о скалу по имени Даша. Она ни в ком не нуждается, пространство вокруг нее — самая настоящая пустыня, вот что нужно пристально изучать женщине-легенде Анн-Софи. Вот что, а не какие-то лилипутские Гоби с Сахарой. Даже крошке Лали — собственной дочери Даша — со временем придется преодолевать эти безводные, иссушенные пространства. Хорошо, что она еще слишком мала, чтобы это осознать.

— Вы и вправду не знаете никого из присутствующих здесь? — спросила Дарлинг у Яна.

— Теперь знаю. Но это знание последних нескольких дней. До этого я был знаком только с малышом Исмаэлем. Ну когда он еще был малышом. И с псом. Когда он был в силе.

— Он не лает.

— Я тоже ни разу не слышал его голоса. Даша считает это достоинством.

— Она сказала странную вещь: «Он убивает бесшумно».

— Наверное, у нее были основания так сказать.

— Вы… верите, что этот пес загрыз кого-то насмерть?

— При мне такого не случалось. Видимо, я застал относительно спокойный период ее жизни.

— Бывали беспокойные?

— Наверняка.

— Значит, вы не знаете точно.

— Могу только догадываться. Относительно Даша можно строить только догадки… Впрочем, об этом имеет смысл спросить у нашего писателя.

— Он знает ее лучше? — Дарлинг вовсе не хотела поддеть Янека, противопоставить Судан и Сомали харизматичной белой шляпе, скрывающей банальную лысину.

— Он может придумать ее лучше.

— Вы читали его книги?

— А были книги? Мне показалось, он из тех людей, которые всю жизнь пишут одну-единственную книгу. Или делают вид, что пишут. Лишь бы оправдать собственное безделье.

Один — ноль в пользу кожаной жилетки. Но нужно выслушать и противоположную сторону.

— Книги были. Во всяком случае, одна написана точно. Думаю, ее можно найти в доме, если поискать хорошенько.

— И Даша… — тут Ян сделал паузу и пристально посмотрел на Дарлинг своими цепкими, как верблюжья колючка, глазами, — читала ее?

— Не знаю.

— Я ни разу не видел ее с книгой. Исмаэль — тот читал всегда. Даже когда был маленьким. Вы уже познакомились с Исмаэлем?

— Нет. Но наслышана о нем.

— Приемный сын, который лучше любого родного. Занятный парень. Немного странный, но занятный. Он очень привязан к семье. К тем, кого считает семьей. К Даша и маленькому демону Лали.

— А Шон?

— У них сложные отношения. Насколько я понял. Насколько мог увидеть, хотя увидеть можно не многое. Их внутренняя жизнь скрыта от глаз. Как называется книга нашего гениального писателя?

— Понятия не имею.

— Надо бы узнать у его жены и попросить авторский экземпляр. Так кого она хотела убить?

— Вы задаете этот вопрос второй раз.

— Она сказала — «ее». Речь шла о Даша! Вы ведь говорили о ней?

— А разве здесь говорят о ком-нибудь еще?

Помимо воли Дарлинг фраза получилась исполненной раздражения и легкой женской обиды на табун мужчин, гарцующих вокруг одной кобылы, в то время как поблизости пасутся еще несколько, ничуть не хуже. Или — хуже?..

— И вы, конечно, на стороне униженной и оскорбленной жены писателя? Женская солидарность, да?

— Нет никакой солидарности.

— Вы можете передать Магде, чтобы она не паниковала. Насколько я знаю, Даша никогда не возвращается к тем, кого однажды оставила…

— Да?

— Личный опыт подсказывает мне, что дело обстоит именно так.

— Пожалуй, вы правы. Пойду поищу несчастную и успокою ее.

Дарлинг уже давно хотелось улизнуть от поляка. В его спокойной и иронично-отстраненной манере говорить о Даша было что-то не менее угнетающее, чем в любовном помешательстве Костаса. Кстати, куда делся Костас? В поле зрения Дарлинг, в маленьком импровизированном садике с широким навесом (там стояли кресла, две плетеные скамейки, несколько столов и детские качели), с небольшим прудом, в котором плавали лотосы, находились Даша, Тео, Анн-Софи с верным Зазу и маленькая Лали. Магда не так давно скрылась в доме, остаются еще Шон с Кристианом, таинственный любитель чтения и саксофонов Исмаэль и —

Костас.

Странно, что он не принимает участия в дне рождения, на который так рвался. С другой стороны, это похоже на Костаса. Он не хочет сливаться с толпой, которая моментально уравняет его в правах со всеми остальными. Он будет искать время и место, чтобы поговорить с Даша наедине, возможно даже, сейчас он наблюдает за происходящим из какого-нибудь укрытия. До стены дома, выходящей на садик, не больше пяти метров, в ней не меньше пяти окон. Имеет ли смысл искать его в доме? Имеет ли смысл вообще искать его?..

В дом Дарлинг возвращается совсем не той дорогой, которой пришла: она повторяет путь исчезнувшей в поисках спиртного Магды. Пройдя по дорожке из гладких обсидиановых плит, она сворачивает за угол и оказывается у задней стены дома, вовсе не такой пафосной, как фасадная. Слева остается небольшая пристройка, дверь в которую приоткрыта. За дверью стоят две стиральные машинки, кое-какой садовый инвентарь и железный шкаф, запертый на висячий замок. Тут же находится картонная коробка из-под телевизора Sony — в нее свалены старые игрушки Лали. То, что игрушки старые, понятно с первого взгляда: у большого плюшевого льва с корнем вырван глаз, футбольный и волейбольный мячи сдуты, десяток Барби с оторванными конечностями вполне могли бы организовать свою собственную паралимпийскую сборную. «Маленький демон Лали» — именно так сказал о ней Янек. Маленький демон так же не церемонится с игрушками, как ее мать — с людьми. В коробке достаточно места, чтобы там поместились Костас с Янеком, и еще останется немного свободного пространства для книжки Тео.

Все же любопытно было бы узнать, как она называется. И заодно прочесть посвящение.

Задняя стена забора, к которой примыкал сарайчик для хозяйственных нужд, была глухой, если не считать маленькой запертой на щеколду калитки. Судя по всему, ею никто не пользовался: она была заставлена пластиковыми ящиками, нераспечатанными упаковками с джином и пивом и садовыми стульями, сложенными друг на друга. А сама заросшая паутиной щеколда оказалась еще и припорошенной какой-то странной субстанцией — то ли пылью, то ли пыльцой цветов.

В дом вела единственная дверь, обтянутая москитной сеткой. Толкнув ее, Дарлинг оказалась в небольшом полутемном предбаннике. Уже отсюда она услышала приглушенные голоса. Голоса были совсем рядом: достаточно пересечь предбанник, чтобы столкнуться с ними лоб в лоб. За предбанником виднелся широкий коридор, а ближайшая дверь оказалась дверью на кухню. Из нее и доносились голоса.

— Ты не можешь просидеть здесь весь вечер.

— Я не могу всех их видеть.

— Это неправильно.

— Неправильно набивать дом всеми этими уродами. Хватило бы и одного, чтобы испортить мне настроение на всю оставшуюся жизнь. А тут их целый набор.

— В конце концов, это ее день. И ты должен быть с ней, чтобы у… этих уродов не осталось никаких сомнений. Ее выбор — ты. А не они…

В конечном итоге Даша выбрала англичанина, следовательно, один из находящихся сейчас на кухне — Шон. И вряд ли он стал бы откровенничать с кем-нибудь, кроме своего друга Кристиана. Голоса принадлежали им, теперь у Дарлинг не осталось сомнений.

— Я чувствую, что все меняется… Все совсем не так, как было еще полгода… как было месяц назад. Я не знаю, как это началось и почему, но она… она меняется. И она больше…

В повисшей на несколько мгновений тишине Дарлинг услышала звук льющейся в стакан жидкости.

— Она больше не спит со мной.

— Вот черт… Погоди, в семейной жизни бывают разные периоды…

— Тебе-то откуда знать?

— Это не закрытая информация. Достаточно включить элементарную логику, чтобы понять, что так оно и есть. Ты говорил с ней об этом? Мне кажется, иногда нужно говорить честно о каких-то вещах…

— Нет. Не говорил.

— Значит, нужно поговорить.

— Пошел ты со своими советами…

— Я твой друг, и я на твоей стороне, Шон. А раньше… между вами случались недоразумения?

— Ты называешь это недоразумением?

— Как бы это ни называлось… не суть важно.

— Нет. Были трудные периоды. Когда мы уехали из Африки. Но это нельзя назвать просто отъездом…

— А чем?

— Я и сам не могу сказать точно… Как-нибудь потом, не сейчас… Не важно. И я не говорю с ней только потому, что боюсь услышать ответ. Пусть все остается как есть. Пусть хоть так… Я ударил собаку неделю назад. Я хотел ударить ее, а ударил собаку. Не знаю, как это вышло. Ведь я люблю этого чертова пса. Но что-то на меня нашло… Я хотел ударить ее, а собака здесь ни при чем. Хорошо еще, что никто не заметил, как я ее ударил.

— Пес относится к тебе нормально, я сам видел, так что не стоит переживать. Всякое бывает.

— Кого я ударю в следующий раз?

— Может, и не будет следующего раза…

— Если она оставит меня…

— Не оставит. У вас есть Лали.

— У нас еще есть собака и две кошки. И чертов Иса, хотя я люблю Ису. Нет… — Горлышко невидимой бутылки в руках невидимого Шона снова стукнулось о невидимый стакан. — Я терпеть не могу этого ревнивого урода, но это ничего не меняет.

— В следующий раз можешь стукнуть его!

— Я подумаю, хотя думать я уже не в состоянии…

— Это шутка, эй!

— Если она оставит меня — это будет конец всему. Конец. Откуда взялся этот русский? Про всех остальных я еще могу понять… Они приехали, потому что она позвала. Но этот русский… Его никто не звал.

— Случайная встреча, такое бывает.

— Случайно можно встретиться в субботу днем в единственном на всю округу супермаркете. Но не в забытой богом стране на другом конце света. Нужно знать ее… Она ненавидит случайности. Мы даже из Африки уехали, чтобы избежать случайностей…

— Ты не писал об этом.

— Я о многом не писал. Откуда взялся этот русский? Ты же виделся сегодня с его девкой… Она должна была сказать…

Нужно прекратить подслушивать. Иначе узнаешь про Костаса и про себя массу гадких и неприятных вещей, что навсегда испортит впечатление от Шона. И от Кристиана заодно, а Дарлинг бы очень не хотелось разочаровываться во внезапно найденном брате-близнеце. Но как пройти незамеченной мимо кухни? Проще вернуться в садик, к гостям, приехавшим по первому зову Даша.

— Проклятье! Прикрой дверь, — неожиданно сказал Шон. — Не хватало еще, чтобы нас кто-то услышал…

Вот и выход из ситуации!

Дождавшись, пока дверь с мягким стуком захлопнулась, Дарлинг на цыпочках прокралась по коридору и, миновав еще пару плотно закрытых дверей, вновь оказалась в огромной африканской гостиной.

Костаса не было и здесь.

Зато где-то здесь должна быть книга. Магда упомянула зулусскую лодку — наверняка это и есть столик под импровизированной стеклянной столешницей.

…Пространство под стеклом было занято всяким необязательным хламом, который скапливается в любом доме: журналы, рекламные проспекты, диски, пара мотков цветной шерсти, одинокая маленькая кроссовка Лали, распечатанный блок сигарет, несколько мягких игрушек. Была даже теннисная ракетка, но следов книги не нашлось.

Закончив беглый осмотр, Дарлинг подняла голову и увидела Амаку. Бесшумно подошедший пес стоял в метре от нее и не выказывал никаких признаков беспокойства. Но стоило Дарлинг отдернуть руку и попытаться отойти от стола, как Амаку оскалил пасть.

Он убивает бесшумно.

«Убивает, а не пытается куснуть за ляжку. Не хватало быть загрызенной идиотом-псом в чужой стране и в чужом доме, полном людей», — с тоской подумала Дарлинг. Что толку в утверждениях Даша, что Амаку стар и время его почти вышло? Иногда и старики проявляют недюжинную силу, нечеловеческую. И хватают тебя за горло в страстном желании утащить тебя с собой — туда, откуда нет возврата. Может быть, попытаться вступить с Амаку в переговоры?

— Мы ведь уже виделись, Амаку. — Дарлинг пыталась говорить спокойно. — Я — друг. Помнишь?

— Он не тронет, — раздался голос позади нее. — Не бойтесь.

Вздрогнув от неожиданности и обернувшись, Дарлинг увидела мальчика, или скорее подростка, лет пятнадцати. И удивительным было не то, что он заговорил с ней на русском и без всякого акцента. А то, что он оказался черным. Не смуглым, не мулатом — настоящим африканцем. И это был самый красивый африканец из всех когда-либо виденных Дарлинг по телевизору, в кино, на ленте эскалатора в метро или на спорадических джем-сейшнах в питерском «Мюзик-Холле». Африканец был высок, почти на голову выше Дарлинг; тонок в кости, но при этом широкоплеч и идеально сложен. Его голову украшали демократичные растаманские дреды, что смягчало официальный и несколько чопорный костюм-тройку с затянутым под самое горло галстуком.

— Привет. — При виде черного спасителя-полубога Дарлинг облегченно вздохнула. — Собственно, я всего лишь искала одну книгу. Среди гостей есть писатель, ты, наверное, знаешь. Книга — его, и мне бы хотелось на нее взглянуть.

— Привет, — отозвался африканец. — Я Исмаэль. Но можно звать меня Иса.

Так вот он какой, приемный сын Даша, немного странный, но занятный. Преданный семье и отважно берущий на себя вину за дохлых ящериц. Вот только никто не сказал Дарлинг, что Иса почти взрослый.

— А я Дарья.

— Я уже знаю.

— Ты, случайно, не видел моего друга? Он тоже русский… Костас.

— Он наверху, на террасе. Мы только что говорили с ним. А книгу взял я. Еще вчера. Если она нужна вам…

— Нет-нет, я просто хотела взглянуть на нее..

О чем разговаривать с почти взрослым мальчиком, очень красивым и разглядывающим тебя самым бесцеремонным образом? Он и не думает уходить, только смотрит и смотрит. И улыбается улыбкой, чем-то похожей на улыбку Даша. Разница лишь в том, что улыбка Исмаэля простодушна, в ней нет подводных течений, глубоких омутов и колючих морских ежей, об одного из которых Дарлинг когда-то поранила ногу.

— У тебя классная прическа…

— Вот и маме нравится. У вас тоже ничего.

— Спасибо.

О чем разговаривать с почти взрослым мальчиком, делающим ударение на слове «мама»?

— А почему ты не с гостями?

— А вы почему?

— Я мало кого знаю.

— Я тоже. Я не люблю гостей. Вы мамин друг?

— Не совсем. Скорее нет. Нет.

— Жаль.

— Ну почему… У твоей мамы и без меня много прекрасных друзей…

— Анн-Софи милая, да. И Зазу. Анн-Софи хочет, чтобы я увидел пустыни.

— Хорошая идея. А мама не против?

— Хорошая, и мама не против, но я уже видел пустыни. Ничего интересного в них нет. И в той книге, которую вы искали, — тоже.

— Ты ее уже прочел?

— До половины.

— Может, к финалу она станет занимательнее?

— Не думаю.

— Тогда какой смысл читать?

— Я всегда дочитываю книги до конца.

В голове у Дарлинг тихо гудит целый рой вопросов: чем занимается Иса сейчас (скорее всего, учится в школе) и чем собирается заняться в будущем. И про пустыни тоже. И про книги, которые он дочитывает до конца не из принципа, а просто потому, что они ему нравятся. И про африканскую коллекцию — кто-то же должен рассказать о ней Дарлинг в подробностях, познакомить с самыми выдающимися экспонатами. И про саксофон Криса — как так получилось, что он перекочевал в руки Исмаэля? И про музыку — какую музыку слушает африканец в Камбодже. И есть ли у него друзья, и есть ли у него девочка, а не только мама и Лали. И про пса — правда ли, что Амаку так опасен, как все о нем говорят. И про кошек — Дарлинг так и не узнала, как зовут кошек. И — самый главный вопрос, который волнует Дарлинг: как случилось, что африканский мальчик стал приемным сыном Даша, и как они встретились. Ведь Даша не принадлежит к голливудским звездам, которые пачками усыновляют несчастных сирот из стран третьего мира. Но как раз этот вопрос Дарлинг никогда не задаст, слишком он деликатен. Лучше уж о саксофоне и кошках.

— Говорят, ты играешь на саксофоне?

— Об этом уже говорят? — Исмаэль широко улыбнулся, показав ослепительно-белые зубы, и подергал себя за ухо. — Положим, я играю всего второй день. И это не то чтобы игра. Просто мне нравится.

— Ты занимался музыкой?

— Никогда. Просто мне нравится саксофон, вот и все.

— Вот и все? Так просто?

— Конечно. Оказалось, что мы понимаем друг друга. Это намного проще… — тут Исмаэль запнулся.

— Намного проще?

— …чем понимать людей.

— Ты отлично говоришь по-русски.

— Моя мама — русская. Разве может быть по-другому?

По-другому и быть не может. Мама, мама, мама — для пятнадцатилетнего подростка он повторяет это слово слишком часто.

— Твоя мама — удивительный человек. Я рада, что мы познакомились. И у вас удивительный дом.

— Это что! Видели бы вы наш дом в Аккре!..

— Аккра?

— Это в Гане. А Гана — в Африке.

— Я знаю.

— Большой дом на берегу океана. Большой сад. Там было замечательно, лучше и придумать нельзя. Но нам пришлось уехать оттуда.

— Ты жалеешь?

— Нет. Ведь все осталось здесь. — Исмаэль приложил руку к сердцу.

— И почему же вам пришлось уехать?

— Так решила мама. А ее решения не обсуждаются…

— Потому что они самые правильные? Лучшие?

— Да.

— И вы перебрались сюда…

— Мы ждали Лали. Мама сказала, что для Лали здесь будет спокойнее.

Дарлинг удивлена. Она не много знает о Камбодже, но этого «не много» достаточно, чтобы понять: Камбоджа — не самое спокойное и благополучное место на земле. Даже оставив за скобками ее недавнюю кровавую историю; даже не рискнув приблизиться к рисовым полям, где частенько рвутся забытые с полпотовских времен мины… Нет, Камбоджа — совсем не та страна, где можно расслабиться.

— Почему же вы не уехали в Европу?

— У мамы сложные отношения с Европой.

— И с… Россией?

— О России мы не говорим. Это хорошая страна?

— Разная, как и любая другая.

— Там ведь идет снег, да?

— Такое случается.

— Я не видел снега. Ни разу.

— Ну у тебя все впереди.

— Если мы когда-нибудь переберемся в Россию…

До сих пор Исмаэль вызывал в Дарлинг только симпатию — когда же наступило раздражение и почему? Все дело в слове «мама», его слишком много, слишком. При этом Исмаэль вовсе не выглядит инфантильным маменькиным сынком, не способным на самостоятельные решения. Каждое его «мама» — крошечный страховочный трос, которым он пытается поплотнее привязать к себе мать. Где-то рядом, на таких же канатах, болтаются другие люди, но Исмаэль должен первым взобраться на вершину и покорить ее. Он гибкий и сильный, он дочитывает до конца все книги и до конца идет за решениями родного ему человека, какими бы странными, эксцентричными или неправильными они ни были. Преданному сыну Исмаэлю будет непросто найти себе девушку: сравнения с матерью неизбежны, и вряд ли эти сравнения окажутся в пользу девушки. Бедняга Исмаэль!

— Не обязательно ждать переезда, вдруг его не последует? Но ты можешь приехать в Россию и один. Пусть не сейчас, а когда станешь взрослым.

— Я и так взрослый.

— Возможно, я неправильно выразилась…

— Вы правильно выразились. Но я не оставлю маму и Лали. Вдруг им понадобится моя защита? Мужчина ведь должен защищать тех, кого любит, разве нет?

— Так и есть. Но не стоит забывать, что ты не единственный мужчина. Есть еще Шон…

Упоминание о Шоне было явно неприятно Исмаэлю, и он даже не посчитал нужным скрыть эту неприязнь: дернул головой, как будто отмахиваясь от назойливой мухи, и снова ухватил себя за ухо.

— Шон? Мы бы вполне могли обойтись без него.

Наверное, именно так и выглядят «сложные отношения», о которых говорил Янек. Пошел ты к черту — вот и вся сложность. Что еще говорил завсегдатай горячих точек? «Их внутренняя жизнь скрыта от глаз» — как же, как же! Вываливать совершенно постороннему человеку семейные проблемы — скрытностью здесь и не пахнет.

— Ты, наверное, мог бы обойтись. Но твоя мать выбрала его. И Лали его дочь. Ты должен понимать это.

— Вы что — друг Шона?

— Нет. Я знаю о Шоне не больше, чем о тебе. Просто нужно стараться понять и других людей, каким бы непосильным делом это ни казалось.

Исмаэль молчал, но вовсе не потому, что обдумывал слова Дарлинг. Тема с Шоном, к несчастью, оказавшимся еще и отцом маленькой Лали, тяготила его. Но как из нее выбраться, он не знал, что было простительно для мальчика. Дарлинг — совсем другое дело. Дарлинг — взрослый человек. Хотя и повела себя как дура, попытавшись навязать мальчишке, которого знает пятнадцать минут, свои представления о том, что хорошо, а что плохо. Надо как-то выбираться из этой общечеловеческой пафосной тухлятины.

— У вас замечательная коллекция.

— Да, мы перевезли ее сюда, хоть все наши знакомые ганийцы нас отговаривали.

— Почему?

— Они суеверны и даже к своим богам подходят на цыпочках. Они считали, что хотя бы несколько вещей из коллекции не стоит беспокоить. И что желательно им оставаться на своих местах, так будет лучше для них и для всех.

— Но вы с мамой не суеверны?

— Нет.

— И поэтому вся скульптура перекочевала за вами.

— Конечно. Мы ничего не забыли, ни одной вещи из Аккры. Мама никогда ничего не забывает.

— А кошки тоже путешествовали с вами?

— Да.

— Я до сих пор не знаю, как их зовут.

— Никак. Это же кошки. Кошки — не Амаку, и они вольны выбирать себе любые имена. Или не выбирать их вовсе. А если уж они выбрали имя, то обязательно дадут знать об этом.

— Пока не давали?

— Нет.

— А как зовет их Лали?

— Каждый раз по-разному. Она надеется, что кошки рано или поздно откликнутся на какое-нибудь из имен.

— И что случится после этого?

— Мама говорит, что случится нечто совершенно удивительное, если ты, конечно, угадаешь имя. Во-первых, кошка подарит тебе одну из своих жизней, ведь их у кошек намного больше, чем у людей. И еще одна жизнь обязательно пригодится, ведь случиться может всякое… Потом, кошка, если захочет, может открыть важные знания. О том, как проникать в суть вещей. И в человеческую суть тоже. Если ты обладаешь этим знанием — любой человек окажется у тебя в кулаке. Повиснет на булавке, как бабочка. И уж ты сам решаешь — вытащить булавку или нет.

— И ты в это веришь?

Дарлинг неожиданно почувствовала холодок, пробежавший по спине. Насаживать людей на булавки, как бабочек, рассовывать по карманам спичечные коробки с самыми разнообразными энтомологическими экземплярами — разве не этим занимается Даша? Именно этим. Костас, Тео или Янек — взятые по отдельности, они производят впечатление самодостаточных и сильных мужчин, многого добившихся в жизни. Но, находясь в одном пространстве с Даша, они разом теряют свою силу. Ведут себя как марионетки в руках опытного кукольника. Дарлинг трудно представить, чтобы мужчина добровольно отказался от собственных планов и поставил под угрозу дело всей жизни только из-за прихоти женщины. Пусть и много значившей для него когда-то. Но именно это сейчас и происходит. Кто такая Даша? Она не знаменитость, не героиня таблоидов, не юная красавица-модель; в ней нет открытой, вызывающей сексуальности, которую Коко обозвала когда-то «портяночной»: из-за вони, которую она издает, поражая окрестности в диаметре пятисот метров. Кто такая Даша? Не иначе как женщина, угадавшая имя кошки. Сразу двух кошек. Что было потом — знают только кошки и она. Но в знании человеческой сути и умении манипулировать ею Даша не откажешь.

— И ты в это веришь, Иса?

— В эту сказку? — Исмаэль рассмеялся, довольный произведенным эффектом. — Нет, конечно. Но Лали очень любит ее слушать, поэтому мама и рассказывает ее на ночь. Сказка про кошек — чемпион среди всех остальных сказок. В детстве я ее тоже любил. И кошек тоже. Они всегда жили с нами.

— Те самые, которые живут и сейчас?

— Те самые.

— Они, наверное, очень старые? — Кошки вовсе не выглядели старыми, насколько их смогла запомнить и рассмотреть Дарлинг.

— Они были всегда. Я даже думаю, что они старше Амаку…

Пес, все это время спокойно лежавший у ног Исмаэля, поднял голову и навострил уши.

— Но Амаку сдает, а кошкам ничего не делается. Вот и выходит, что мамина сказка — не такая уж сказка…

— Или это какие-то специальные кошки. — Дарлинг заставила себя улыбнуться.

— Я тоже думал об этом. Кошки, которые всегда смогут нас защитить.

«Защитить». Это третье по популярности слово в лексиконе Исмаэля — после «мама» и «Лали».

— От чего?

— Мало ли от чего… Конечно, про кошек все неправда, кроме того, что я знаю их с детства. Но иногда просто здорово подумать, что есть что-то, что делает тебя неуязвимым.

Неуязвимость — вот о чем мечтает этот мальчик! А в этом доме уязвимы все, за исключением хозяйки.

— Я ведь тоже искал им имена. А потом бросил. Теперь это делает Лали.

— Меня она решила звать Mo.

— Значит, вы ей понравились. С этим уже ничего не поделаешь.

— Да. Я все же поищу своего друга, — сказала Дарлинг.

— Вас проводить?

— Не стоит. Лучше возвращайся к гостям.

— Мы ведь еще поговорим?

— Конечно.

— И вы немного расскажете мне о России?

— Обязательно. А ты мне расскажешь о вашей африканской коллекции.

— Идет.

* * *

Расставшись с Исмаэлем и Амаку, Дарлинг взлетела на второй этаж, но Костаса на террасе не обнаружила. Спуститься он не мог: лестница все время была в поле ее зрения, и никто не поднимался и не спускался по ней. Значит, Костас где-то здесь.

— Костас! — позвала она, не слишком, впрочем, громко. — Где вы, эй!..

Ответа не последовало.

Обойдя диван, Дарлинг обнаружила обеих кошек: теперь, в отсутствие Лали, они лежали, прижавшись друг к другу, среди диванных подушек. Появление Дарлинг нисколько не взволновало их, лишь одна приподняла голову и слегка приоткрыла глаза.

— Ну привет. — Не удержавшись, Дарлинг прикоснулась к кошачьей мордочке кончиками пальцев. — Привет… Джин.

Произнесенное Дарлинг имя не произвело никакого эффекта, и глаза животного так и остались исполненными сонного безразличия.

— Паоло?..

И снова Дарлинг не достигла цели, да и сакральные имена кончились. В запасе, правда, оставались опереточные Коко с Вассилисом-василиском, но представить, что почти бессмертных созданий могут звать именно так, было невозможно.

Оставив кошек в покое, Дарлинг переместилась к дверям по правую сторону от террасы и по очереди приоткрыла их: детская с доминирующим фисташковым в цветовой гамме и спальня, решенная в спокойных бежевых тонах. По обилию фотографий на комоде и фотоаппаратуре, сваленной на кресло у двери, Дарлинг поняла, что спальня — хозяйская.

А к фотографиям стоило присмотреться повнимательнее.

Их насчитывалось около десятка, в основном художественные портреты. Главной героиней была Лали: сначала — непроявленная, в материнском животе (беременная Даша со снимка поразила Дарлинг своей нежной беззащитностью), затем — Лали-младенец в гордом одиночестве. Затем — на руках у Шона. Затем — на руках у Исмаэля, и это была единственная фотография Исмаэля. Ничего удивительного: фотографировал, скорее всего, Шон, а у них с Исмаэлем сплошное «пошел ты к черту!». Отсутствие Исмаэля компенсировалось присутствием всех остальных, включая Амаку и кошек. И Дарлинг вдруг подумала, что Даша могла бы быть чуть внимательнее к своему старшему — пусть и приемному — сыну. Чуть благодарнее ему за преданность. Наверняка он видел весь этот не совсем справедливый комодный иконостас, и это явно не укрепило его симпатии к молодому отчиму. А то, что двое мужчин в ее семье не ладят между собой, уже давно должно было обеспокоить Даша.

Но она занята только собой. Своей игрой в спичечные коробки с насекомыми.

— Оказывается, он хороший фотограф. — Голос Костаса раздался так неожиданно, что Дарлинг вздрогнула.

— Я вас искала. Исмаэль сказал мне, что вы здесь…

— В супружеской спальне?

— Бросьте, Костас. Он сказал мне, что вы на втором этаже.

— Хотел побыть в одиночестве.

— Стоило ли приезжать сюда, чтобы побыть в одиночестве?

— Не стоило, ты права. Не стоило вообще приезжать. Теперь я это понимаю.

— Еще не поздно уйти.

— Поздно.

— Отчалим по-английски. Никто и не заметит.

— Она видела подарок?

Началось!..

— Я не знаю, — соврала Дарлинг.

— Вы же были вместе какое-то время.

— Недолгое. Я просто переоделась в это платье.

— Зачем?

— Африканская вечеринка, вы разве забыли?

— Меня никто не приглашал переодеться.

— Мужчин это не касается.

— И много их здесь?

— Не очень. Исмаэль милый, правда? Вы его знали раньше?

— Нет. Когда мы с ней встретились, не было никакого Исмаэля.

— Зато теперь он есть. И Лали. Изменить это невозможно. Давайте уйдем. Так будет лучше для всех.

— Нет.

— Хотите поговорить с ней? Вы ведь уже пытались, и ничего из этого не вышло…

— Меня интересуют те двое. Которые стояли на террасе, когда мы пришли сюда. Кто они?

Странно, что его интересуют Янек и Тео, а вовсе не Шон, нынешний муж Даша. Тягаться с ее настоящим — бесперспективно, каким бы смешным и нелепым оно ни казалось. Проще предъявить счет прошлому. Другого объяснения внезапно возникшему интересу Костаса к товарищам по несчастью у Дарлинг нет.

— Тот, что в костюме и белой шляпе, — писатель.

— Ну надо же! Не иначе как лауреат какого-нибудь сраного Букера, или что там дают за романы века?

— Нобелевку, но я не отслеживаю…

— А второй, видимо, изобрел атомную бомбу? Возглавил экспедицию к обратной стороне Луны?

— Второй — журналист.

— Где она их только находит, этих клоунов?

— Наверное, там же, где и вас.

Это не просто нарушение субординации — самое настоящее хамство. Еще два дня назад Дарлинг и помыслить не могла о таких — более чем странных — отношениях с шефом. Но Костас сам виноват: из уверенного в себе мужчины он за сутки превратился в прыщавого подростка, переживающего драму крушения первой любви. И Дарлинг неприятно наблюдать за подобными метаморфозами. А когда вся эта камбоджийская муть закончится и они улетят домой (другого исхода не существует в принципе) — как продолжать работать с ним? Никто не забудет произошедшего здесь — ни Костас, ни Дарлинг. И она всегда будет напоминать ему о неприглядной истории собственной слабости. О наваждении, с которым он не смог или не захотел справиться. Дарлинг так и останется опасным свидетелем обвинения, и ей самой придется побеспокоиться о своей защите.

Уволиться — вот лучшее решение всех проблем. Так она и поступит.

— Я выгляжу точно таким же идиотом, как и они?

— Честно? Да. Разница только в нюансах.

— И каковы нюансы?

— Янек… тот, который возглавлял экспедицию к обратной стороне Луны, как вы изволили выразиться… идиот, смирившийся со своей участью. Писатель, его зовут Тео…

— Уволь меня от имен.

— Хорошо. Писатель — идиот, еще не потерявший надежды. Со стороны это выглядит смешно, но так оно и есть.

— Понятно. Нам действительно лучше уехать отсюда.

— Подождете меня здесь пять минут? Я переоденусь.

— Конечно. Иди.

Обойдя Костаса, стоявшего облокотившись на дверной проем, Дарлинг пересекла холл и оказалась в комнате с гардеробной. Без Даша все здесь выглядело по-другому. Самые обыденные вещи — кресло, стол у окна, книжный шкаф, казалось, забыли о своем первоначальном прикладном предназначении. Их линии потеряли четкость и теперь подрагивали в странном мареве, окутавшем комнату. Дарлинг показалось, что воздух здесь слишком сухой, что было совсем уж странно при тотальной азиатской влажности, да еще в сезон дождей. Судорожно вздохнув, она почувствовала, как легкие обожгло раскаленной струей, — и тут же возникли какие-то странные шепоты и вздохи.

Африканские штучки. Шаманские.

Даша — ведьма, ненадолго оставившая без присмотра свою алхимическую лабораторию, и теперь та живет так, как ей вздумается. И в этом случае на шкаф, где заперты амулеты и прочая магическая мелочь, лучше не оборачиваться. И на старинное оружие, развешанное по стене, тоже желательно не смотреть. Если все здесь не так, как кажется, и не то, за что себя выдает, — нет никаких гарантий, что любое из копий не сорвется со стены и не пришпилит Дарлинг к полу. Путь к панели, за которой пряталась гардеробная, занял у нее гораздо дольше времени, чем в первый раз. Но, когда панель была достигнута, оказалось, что открыть ее невозможно: не нашлось ни ручек, ни кнопок, ни рычагов. Неожиданное препятствие разозлило Дарлинг: уйти по-английски не получится. Добро бы речь шла только об одежде! В конце концов, можно было бы наплевать на замечательный летний костюмчик, стоивший Дарлинг кровных ста пятидесяти долларов. И уйти в этом долбаном африканском платье, тем более что оно вроде как подарено хозяйкой. Но в гардеробной осталась ее сумка с паспортом, телефоном, кошельком и электронным ключом от гостиничного номера.

— Вот черт! — выругалась Дарлинг вслух.

И почти сразу же услышала шорох, идущий от стола. Или скорее от наполовину зашторенного окна, перед которым стоял стол. В отличие от смутных астральных шепотов, которыми была наполнена комната, этот шорох был вполне реальным. И шел из вполне конкретного места.

— Кто здесь?

Ответа не последовало, но шорох повторился. И Дарлинг даже почудился всхлип или сдавленный стон.

— Эй? — снова повторила она.

И, набравшись мужества и в несколько шагов проскочив все саванны, пустыни и национальные заповедники оптом, отдернула одну из штор на окне.

За шторой, прямо на полу, скрючившись и вдавив в острые колени подбородок, сидела несчастная жена Тео.

— Магда? — удивилась Дарлинг. — Вы что здесь делаете? Вы в порядке?

Она была не в порядке. Далеко не в порядке. На мертвенно-бледном лице Магды застыло выражение неизбывного детского ужаса, возникающее лишь тогда, когда человек сталкивается с чем-то ирреальным и не принадлежащим грубому материальному миру. Плечи, руки и слипшиеся пряди волос мелко тряслись, а губы никак не могли исторгнуть из себя крик. Так и есть, Магде хотелось кричать, вопить что есть мочи, но на выходе получался лишь сдавленный стон.

Его-то и услышала Дарлинг.

— Давайте поднимайтесь.

Взгляд Магды наконец приобрел осмысленное выражение:

— Это ты, слава богу…

— Что случилось?

Магда приложила палец к губам, призывая Дарлинг говорить тише, и коротко хихикнула. Этот смешок не понравился Дарлинг, как и запах, идущий от Магды.

Алкоголь.

— Ты видела его? — прошептала Магда.

— Кого?

— Его… Кота.

— Ну конечно.

— Видела?

— Вообще-то их здесь два. Или две, я не знаю точно. Какой из них так вас напугал?

— Ты не поняла. Кот был один. Черный. — Губы Магды снова заходили ходуном. — Не-ет, ты не видела его… Иначе бы ты… Страшный черный кот. И он где-то поблизости.

Кошки из холла не были черными. А других кошек здесь нет. Неужели Магда допилась до чертиков… до котов?

— Здесь никого нет. Давайте руку, я помогу вам встать.

— Думаешь, я сумасшедшая?

— Думаю, что вы просто выпили лишнего. Вставайте, Магда.

— Но я видела его! — В голосе Магды сквозило неподдельное отчаяние. — Он был здесь. Стоял на твоем месте… Примеривался, как бы вцепиться мне в шею. И эти ужасные клыки, выпирающие из пасти… Два сверху и два снизу. И язык между ними, острый, как бритва.

— У котов не бывает клыков.

— А у этого были. Дьявольское отродье.

— Ну хорошо. — Дарлинг сочла за лучшее согласиться с существованием мифического кота. — Допустим, кот был. И собирался на вас напасть…

— Вцепиться в горло. Он метил мне прямо в горло…

— Почему же тогда не вцепился? Что его остановило?

— Я. Я его остановила. Я бросила в него бутылку…

Дарлинг оглянулась: пустая бутылка из-под виски и вправду валялась посреди комнаты, в небольшой лужице. Размер лужицы говорил не в пользу Магды и явно намекал, что большую часть содержимого бутылки она влила в себя. И если сейчас Магда заявит, что у кота имелся эскорт из двух дохлых ящериц, Дарлинг нисколько не удивится. А диагноз можно ставить прямо сейчас: острый алкогольный психоз. И почему Дарлинг не пошла в медицину, ведь мама так хотела этого!.. Врач в семье — всегда хорошо, и это могло бы привлечь серьезного и положительного молодого человека: такие среди прочих равных потенциальных кандидаток обязательно выберут врача. Серьезные и положительные молодые люди всегда просчитывают свое будущее и легко, одной лишь силой мысли телепортируются в те времена, когда от молодости не остается и следа. И врач на этом отрезке жизненного пути просто необходим. Не говоря уж о мелких и крупных неприятностях со здоровьем, которые могут случиться и раньше. В семейной жизни врач…

В семейной жизни, да.

Семейная жизнь Магды — удручающа. Потратить годы на человека, посвятившего свою книгу совсем другой женщине, и на протяжении нескольких дней наблюдать за павлиньим флиртом своего избранника с той самой женщиной… Такое не всякий выдержит — отсюда и алкоголь, и черные коты, восстающие со дна бутылок из-под виски.

Бедная Магда!

— Пойдемте отсюда. — Дарлинг старалась говорить с Магдой как можно мягче. — Пойдемте, я уложу вас. Вам нужно немного поспать. А когда вы проснетесь — все образуется, вот увидите.

— А кот?

— Его здесь нет. Наверное, он ушел. Когда вы бросили в него бутылкой.

— Я в него попала…

— Тем более.

— Я в него попала — и знаешь что? Он не шелохнулся. Пялился на меня своими желтыми глазами. Глаза у него были желтые, я говорила тебе?

— Нет.

— Желтые глаза и желтые круги на теле. Я в него попала, и звук был такой… металлический, понимаешь?

— И бутылка при этом не разбилась?

— Она как будто пролетела сквозь него… Во всем виновата эта сука Даша. Это она насылает всякую дрянь! Хочет свести меня с ума.

— Зачем ей это надо?

— Затем, что она ведьма… — Тут Магда приложила ладони к голове, словно у нее нестерпимо болели уши, и начала раскачиваться. — Господи, пусть она сдохнет! Провалится в свой ад! Сделай так, господи…

Смотреть на это было невыносимо, и Дарлинг решительно приподняла легонькую Марту за подмышки:

— Вы идете со мной или нет, чертова вы дура? Или предпочтете остаться здесь? Будете ждать вашего чертова кота? Он ведь может вернуться в любой момент.

— Мне нужен Тео…

— Я уложу вас и позову Тео.

— Хорошо. Его точно нигде не видно?

— Кого?

— Кота.

— Нет. Кроме вас и меня, здесь никого нет.

— Тогда идемте.

— Где ваша комната?

— На той стороне гостиной, крайняя дверь… А еще это платье. — Магда неожиданно начала хвататься за ткань, пытаясь отделить платье от тела. — Вдруг оно отравлено…

— Не говорите чушь.

— Никакая не чушь! Эта сука могла пропитать его ядом.

— Ну да. — Дарлинг не смогла удержаться от улыбки. — Именно этим она и занималась сутками напролет. Пропитывала ядом все платья в доме. А как насчет виски?

— А что — насчет виски? — насторожилась Магда.

— Влить яд в виски намного проще, чем мудохаться с платьями.

— Ты шутишь?

— А как еще реагировать на ваш бред? Считаете, что платье отравлено, — снимайте его к чертовой матери и ходите по дому голой. Кстати, мой друг сейчас в холле, и своим обнаженным видом вы его развлечете. Ну что, готовы?

Магда притихла, а потом, махнув рукой, поднялась с пола. И даже сделала несколько неверных шагов по направлению к двери, но тут же остановилась:

— А если он там, кот? Сидит под дверью?

Проклиная все на свете, Дарлинг распахнула дверь настежь:

— Нет здесь никакого кота. Убедились?

В том, что плод больного воображения Магды отсутствовал, не было ничего удивительного. Но и Костас отсутствовал тоже, хотя они договорились встретиться здесь, в холле. Скорее всего, кошачья эпопея Магды заняла намного больше времени, чем оговоренные пять минут, и он просто спустился вниз.

— Кошки. — Завидев кошек на диване, Магда ткнула в них пальцем.

— Действительно кошки. А я уж было подумала, что это утконосы.

— Эти — обычные. А тот был кошмаром. Видишь, я совсем не дура и нисколько не пьяна и все понимаю…

— Вы просто молодец.

Комната, которую занимали Магда и Тео, находилась за лестницей, на той же стороне, что и спальня с детской. Скорее всего, она была гостевой, и, к большому облегчению Дарлинг, африканский след в ней не просматривался. Напротив, здесь доминировал местный камбоджийский колорит: две позолоченные статуи Будды по бокам широкой кровати с балдахином, несколько больших литографий на шелке с теми же буддистскими сюжетами и резная, хорошо отполированная мебель. Ножки кровати, кресел и платяного шкафа были стилизованы под драконов. В углу стояли три чемодана — два огромных и один совсем маленький: Магда и Тео приготовились к поездке основательно.

— Хочешь, кое-что покажу?

Громко прошептав это, Магда подошла к шкафу и распахнула створки: на вешалке висело не меньше полдесятка совершенно одинаковых белых костюмов.

— Меняет по три раза на дню. А со мной мог неделями ходить в одной и той же рубашке. Грязные носки приходилось стягивать, чтобы не истлели прямо на ногах. Зачем мы только приехали!

— Чтобы ваш муж наконец приучился менять белье.

Магда неожиданно покачнулась и упала бы, если бы в самый последний момент не ухватилась за дверцу.

— Ты ведь на ее стороне? — спросила она севшим голосом. — Все в этом проклятом доме на ее стороне…

— Нет. Можно мне остаться на своей?

— Пусть придет Тео.

— Хорошо. Я скажу ему… А пока вам лучше прилечь.

— …И пусть захватит чего-нибудь выпить.

— Думаю, что на сегодня вам будет достаточно.

— Я сама решу, что достаточно, а что нет.

— Не знаю, обрадуется ли ваш муж, увидев вас в таком виде…

— Знаешь, что я скажу тебе? Ему наплевать. Наплевать! Если бы я сейчас сгинула, если бы меня сожрал этот ужасный кот, он бы даже не заметил. — Сказав это, Магда опустилась на пол и глухо зарыдала.

Смотреть на плачущую нетрезвую женщину было невыносимо, но и успокаивать Магду у Дарлинг не осталось сил.

— Ладно. Я пошла за Тео, — объявила она и вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь.

Возвращаться через черный ход Дарлинг не решилась (из опасений нарваться на английский дуэт), а прошла через центральный. Стараясь не особенно присматриваться к расставленным по гостиной африканским богам. В том, что это боги, и не самые миролюбивые, она не сомневалась: слишком уж грозно они выглядели. Даже перенесенные на чужую почву, даже окруженные вполне невинными и обыденными вещами. К тому же снова пошел ливень: он стоял стеной за окнами дома, и дождевые потоки бросали отсвет на отполированное веками дерево. Зрелище было величественное и пугающее одновременно, и Дарлинг поспешила покинуть гостиную. Ничего удивительного, что Магде что-то там померещилось в таком антураже. И даже странно, что ее воображение ограничилось котом, а не каким-нибудь жаждущим человечины зулусом. Тут Дарлинг неожиданно вспомнила о своих недавних ночных кошмарах, в которых тоже фигурировал кот.

Связаны ли ее кошмары с кошмаром, который настиг Магду?

Лучше не думать об этом. Лучше решить для себя, что ночные гости Дарлинг (их было двое, в отличие от Магдиного людоеда-одиночки) — всего лишь проекция милых диванных созданий без имени. И тогда кошмар автоматически превратится в нисколько не опасный сон-вещун, а Дарлинг просто неправильно считала его посыл. Но это уже ее проблемы.

Быстренько задвинув мысли о котах в самый дальний угол, она приободрилась и толкнула входную дверь уже в самом замечательном расположении духа. И тут же наткнулась на Анн-Софи. Спрятавшаяся от дождя Анн-Софи стояла у дверей и с кем-то разговаривала по мобильному телефону.

— Она не согласна. Да, я уже использовала все имеющиеся методы убеждения. Не смешите, такой вариант не прокатит. Это обоюдоострое оружие. Выпустив джинна из бутылки, мы не впихнем его обратно. Да… Времени мало, но оно есть.

Английский Анн-Софи был просто великолепен. Ничего общего с тем детским лепетом, который она демонстрировала в саду, ни одного словечка из экзотических малотиражных языков. Дарлинг почувствовала себя неловко, как будто услышала то, чего не должна была слышать. Но правильный английский нисколько не разрушил образ женщины-легенды, совсем напротив — добавил в него несколько ярких красок. И все же Дарлинг посчитала за лучшее обнаружить свое присутствие и хлопнула входной дверью чуть громче, чем следовало.

Анн-Софи обернулась, продолжая разговаривать по телефону:

— Да, если что-то изменится, хотя я не уверена… Я перезвоню.

Дарлинг приветливо улыбнулась Анн-Софи и получила в ответ такую же лучезарную улыбку. Но глаза француженки остались серьезными и миллиметр за миллиметром ощупали лицо Дарлинг.

— Деловой разговор, — извиняясь, произнесла она. — Не дают расслабиться даже на отдыхе. Ну вы уже освоились здесь, маленькая русская крошка?

— Осваиваюсь потихоньку. У вас хороший английский.

— А еще у меня хороший немецкий и фарси. Неплохие испанский и португальский, недурной китайский… И я владею японской каллиграфией, а это, согласитесь, дорогого стоит.

— Пожалуй. Правда, мне трудно представить ситуацию, в которой бы понадобились знания японской каллиграфии…

— Вы не романтик, моя дорогая. Или вам слишком мало лет…

— И то и другое.

— Наверное, мне следует извиниться за недавний розыгрыш…

— Нет, что вы… Было очень мило.

— Это все Даша. Иногда мы с ней практикуем такую лингвистическую игру. Практиковали раньше. Так, шутки ради.

— Шутка удалась. А где Зазу?

— Его экспроприировала маленькая Лали. А Зазу любит малышей, вот они и нашли друг друга. А как вы… находите наше общество?

— Симпатичным.

— Вряд ли все эти люди собрались вместе, если бы не Даша.

— Мужчины?

— Мужчины, да. Конечно же, мужчины. Если где-то поблизости находится Даша, других женщин мужчины, как правило, не замечают. К Зазу это не относится.

— Я это уже поняла.

— Зазу — счастливое исключение, подтверждающее правило.

— Именно поэтому вы его и выбрали?

— Я выбрала его совсем по другим причинам, а вы — зубастая маленькая крошка. И вы чем-то напоминаете мне Даша в молодости.

— Вы знали ее в молодости?

— В тот самый период, когда она увела у меня первого мужа.

Неожиданная новость. До самого последнего времени Анн-Софи оставалась для Дарлинг очаровательной, немного нелепой француженкой — какими и положено быть женщинам-легендам с естествоиспытательским пустынным уклоном. Глупейший тюрбан на голове и уйма легкомысленной бижутерии это подтверждают. Но под тюрбаном спрятано чеканное, обветренное лицо, умные глаза и жесткие, властные морщины у губ. А среди бижутерии, если присмотреться, можно обнаружить пару по-настоящему ценных старинных браслетов. Наверняка они стоят целое состояние. И телефон у Анн-Софи, насколько успела заметить Дарлинг, не из дешевых: айфон самой последней модели. Все это как-то не вяжется со спальниками у террасы. Или это тоже элемент игры?

— …И вы все равно остались подругами?

— Шшш-ш… — Анн-Софи приложила палец к губам и поморщилась. — Ненавижу это слово!

— Простите…

— Мы не подруги, но стараемся по возможности держать друг друга в поле зрения. А история с мужем — дело прошлое. Я не сержусь на нее, я не сердилась на нее даже тогда. Я понимала, почему он ушел к ней…

— Почему?

— Вэри дэнджорис. — Анн-Софи без всяких усилий перешла на свой опереточный ломаный английский. — В ней есть ощущение опасности… Опасной женщины, живущей не совсем обычной жизнью, и мужчины не могут этому противостоять.

— Все так просто?

— Все намного сложнее, но это первое, что приходит в голову. Кстати, Даша его бросила через три недели.

— Кого? Вашего первого мужа?

— Да. И, думаю, она бы пригласила его сюда, если бы он был жив. Ну так, повеселить меня. Ей нравится меня веселить.

— Он умер?

— Погиб на Филиппинах лет десять назад при невыясненных обстоятельствах. Вернее, это я не захотела их выяснять. Та же участь постигла еще нескольких любовников Даша…

— Филиппины?

— Гибель при невыясненных обстоятельствах. Если бы этого не случилось, наш сегодняшний маленький праздник оказался бы куда как масштабнее. И занимательнее.

— Вы считаете, что сюда приехали… не самые интересные экземпляры?

— К вашему боссу это не относится.

— Он и не получал особого приглашения.

— Я знаю. Приглашение получили вы.

— Да. Только я не могу понять, зачем ей это понадобилось.

— Ну уж точно не затем, чтобы насолить ему. Не только мне кажется, что вы похожи на Даша в молодости.

— Все так просто?

— Все намного сложнее, но это первое, что приходит в голову. Вы ей интересны. Как и я ей была интересна когда-то. Только знаете что? Будьте осторожны. И помните, — Анн-Софи подняла указательный палец, — вэри дэнджорис.

По спине Дарлинг пополз неприятный холодок.

— Я думала, это относится только к мужчинам.

— Это не имеет никакого отношения к сексу или к чему-то там еще… В этом духе. Я бы аплодировала вам стоя, если бы вы исчезли из этого дома в самый разгар вечеринки. Но вы ведь не сделаете этого…

— Я хотела.

— Что же помешало?

Магда! Увлекшись беседой с Анн-Софи, Дарлинг и думать забыла про несчастную пьянчужку и про свое обещание прислать к ней мужа. Она не должна простаивать здесь, теряя драгоценные минуты, — вдруг Магду опять атаковал белогорячечный кот?.. Она не должна, но и отлипнуть от Анн-Софи не так-то просто.

— Мои вещи. Они заперты в гардеробной.

— Даша всегда была предусмотрительной. И история запертых дверей мне знакома. Правда, тогда это не относилось к вещам…

— Вот как?

— Я многим обязана Даша. — Анн-Софи улыбнулась, и улыбка показалась Дарлинг горькой. — Вернее, я обязана ей кое-чем. И это кое-что — самое важное.

А ведь ты ее ненавидишь, неожиданно подумала Дарлинг. Ненавидишь, но в свободное от пустынь время постоянно держишь ее в поле зрения. Интересно, почему? И чем таким нужно быть обязанным, чтобы оставаться рядом с человеком, даже ненавидя?

— Когда-то она спасла мне жизнь.

Вот и ответ!

— До того, как увела у вас мужа?

— Позже. И я всегда помню об этом. Хотя иногда так и тянет забыть… Что-то я разболталась с вами.

— Это потому, что я похожа на Даша в молодости?

— О да! Когда-то она умела развязывать языки, не прилагая к этому никаких усилий.

— Она и сейчас… не потеряла навыков.

— Вэри дэнджорис! Не забывайте, моя дорогая.

— Мне-то бояться нечего. Я ведь не фигура, равная Черчиллю.

— Пара мастер-классов, и она слепила бы из вас такую фигуру. Или ей придется ждать, пока подрастет Лали. А это очень долго.

— Лали — чудесный ребенок.

— Да.

— И Исмаэль. Он очень милый. И очень привязан к семье.

— Даже слишком привязан. Амаку может спокойно умирать, его собачья преданность перейдет в надежные руки.

— Вы считаете преданность не слишком выдающимся качеством?

— Я считаю, что мальчику в пятнадцать лет нужно проявлять больше самостоятельности.

— И поэтому вы пригласили его отправиться в путешествие с вами и Зазу?

— Вам и это известно? — Анн-Софи удивленно приподняла бровь. — Положим, это не было приглашением. Пожеланием, так будет вернее. Пусть не мы, пусть другие… абстрактные Анн-Софи, Зазу и Гоби… Или Нью-Йорк, или ваша Москва… Но они ему необходимы. Иначе он никогда не отлепится от матери. Увы, я знаю финал.

— И каков финал?

— Он не отлепится. А ведь он необыкновенный мальчик. Другой бы никогда не заинтересовал Даша…

— Мне неловко спрашивать…

— Хотите узнать его историю?

— Просто интересно…

— Я тоже не знаю ее в подробностях. Или, скажем, знаю только то, о чем мне рассказала Даша. Исмаэль — конголезец, его настоящий отец был довольно влиятельным человеком у себя на родине. Его убили во время очередного военного переворота, то же случилось со всей семьей. Выжил один Исмаэль. Даша нашла его в одном из приютов, тогда он был года на два старше Лали…

— Значит, она его спасла.

— В каком-то смысле. Но нужно всегда помнить, что за спасение рано или поздно придется платить.

— Я не думаю, что это тот самый случай.

— Я и не утверждала, что это тот самый случай. При болезненной привязанности к матери, которую испытывает Исмаэль, любая плата будет для него смехотворной. А вообще, — тут Анн-Софи улыбнулась Дарлинг хорошо срежиссированной улыбкой, — он большая умница. Хороший математик, немного философ, и у него прирожденный дар к языкам.

— Саксофон, — не удержавшись, подсказала Дарлинг.

— Еще и саксофон!..

— Жаль, что они не ладят с Шоном. Он тоже показался мне милым.

— Исчерпывающая характеристика. И я бы не смогла сказать о Шоне большего, чем только что сказали вы.

— И почему только Даша выбрала именно его?

— А вы спросите!

— А вы спрашивали?

— Я никогда ни о чем не спрашиваю Даша, потому что боюсь получить правдивый ответ. А что касается того, что они не ладят… Это всего лишь банальная мужская ревность.

— Все так просто?

— Все намного сложнее, но это первое, что приходит в голову, — в который уже раз повторила Анн-Софи.

— А второе?

— Второе похоже на первое, разница лишь в нюансах. Возможно, когда-нибудь они просто убьют друг друга или убьют ее… Такое тоже случается.

В голосе Анн-Софи засквозила легкая мечтательность — или это только показалось Дарлинг? Скорее всего, показалось. При всей своей жесткости (побочный продукт жизнедеятельности пустынь) Анн-Софи не производит впечатления кровожадного человека.

— Или им придется ждать, пока она постареет и потеряет свою женскую привлекательность.

— Я думала, вы умнее. — Анн-Софи подмигнула Дарлинг и от души расхохоталась. — Старость — ничто, Даша справлялась с проблемами и пострашнее старости…

Вот ты и попалась, голубушка! Говоря о гипотетической старости Даша, ты подразумеваешь свою собственную старость, от которой не скрыться ни в одной пустыне. Но, взглянув на Анн-Софи пристальнее, Дарлинг тут же устыдилась своих жалких мыслей. Ни грамма косметики на лице, никаких ухищрений, чтобы замаскировать морщины, бесстрашные, молодо блестящие глаза. Если старость застигнет Анн-Софи где-нибудь между Гоби и Сахарой, она просто примет ее к сведению, выдаст спальник и всучит фотоаппарат с хорошей оптикой — для скрупулезного изучения морфологических и видовых особенностей пустынных обитателей. Или что там является основным профилем женщины-легенды? Что бы ни было — профиль Даша интересует Дарлинг гораздо больше.

— Должно быть, жизнь у Даша была довольно насыщенной.

— Более чем.

— Большой дом, коллекция артефактов, свободное перемещение по миру… Чем она занимается?

— А как вы думаете?

— Трудно даже предположить…

— Тогда не предполагайте. Лично я уже давно не строю никаких версий. Но даже если бы знала наверняка, все равно бы ничего не сказала…

Ливень, сопровождавший весь разговор Дарлинг и Анн-Софи, кончился. И почти сразу же из-за угла дома появились Тео и Даша.

— Легка на помине, — шепнула Анн-Софи Дарлинг. — Теперь все интересующие вас вопросы вы можете задать напрямую.

— Вот вы где! — улыбнулась Даша, приблизившись. — Уже успели подружиться?

— Я рассказывала нашей русской секси о пустынях, — не моргнув глазом соврала Анн-Софи. — Она заинтересовалась.

— Это было чрезвычайно любопытно. — Дарлинг решила подыграть француженке.

— Ты неисправима. Единственное, о чем я прошу: не агитируй в пользу пустынь хотя бы Лали.

— Подожду, пока она подрастет. А пока пойду покажу ей, как охотятся вараны. Я обещала. Они с Зазу еще в саду?

— Ждут обещанного варана.

Послав всем воздушный поцелуй, Анн-Софи упорхнула, а Дарлинг, некоторое время понаблюдав за ее удаляющейся прямой спиной, обратилась к греку:

— Магда неважно себя чувствует и просила вас подняться к ней наверх, Тео.

При упоминании о жене лицо Тео исказила гримаса раздражения, которую он даже не попытался скрыть:

— Скажите прямо — она напилась. И теперь устраивает пьяные истерики.

— Я сказала то, что сказала. — Дарлинг вдруг почувствовала к этому бородатому псевдо-Хемингуэю глухую неприязнь.

— Тебе стоит подняться, — поддержала Дарлинг Даша. — Твоей жене здесь не очень уютно, и это меня расстраивает.

— Она сама захотела приехать…

— Она твоя жена, и вполне логично, что она приехала сюда.

Логичнее было бы, если бы она умерла. Растворилась в пространстве, подорвалась на полпотовской мине, зарытой в саду; была загрызена насмерть Амаку, без следа исчезла в складках постели, как паук, подброшенный Лали, — именно это было написано на холеной физиономии Тео. Но вслух он сказал:

— Хорошо. Я оставлю вас ненадолго.

— Можешь не торопиться. — Даша даже не посчитала нужным скрыть, что ей хочется побыстрее отделаться от Тео. — А я пока займусь другими гостями.

Когда дверь за Тео захлопнулась и они остались одни, Даша тут же внесла в последнюю реплику коррективы, не понравившиеся Дарлинг:

— Гостьей. Не возражаешь?

Вэри дэнджорис, помни об этом, Дарлинг! Помни и будь начеку!..

— Нет.

Снова пошел дождь, принесший с собой запахи большого и не слишком благополучного города. Город с его мусорными кучами был там, за глухим забором, а здесь цвели лотосы и капли дождя блестели на листьях аккуратно подрезанного кустарника. Почему после стольких африканских лет Даша выбрала Камбоджу? Можно спросить у нее напрямую, но…

«Я никогда ни о чем не спрашиваю Даша, потому что боюсь получить правдивый ответ».

— Чудовищный климат, чудовищная влажность, — сказала Даша. — И тем не менее она благотворно влияет на кожу.

— Это и было причиной вашего переезда сюда?

— Одной из. Хочешь узнать, почему мы здесь?

— Нет.

Летний костюм, запертый в гардеробной, был бы предпочтительнее свободно болтающегося на теле африканского платья: Дарлинг чувствует себя абсолютно не защищенной перед Даша, а ей бы хотелось быть застегнутой на все пуговицы. Пуговицы, ха-ха!.. Нет таких пуговиц, которые не срезал бы этот проницательный, острый, как бритва, взгляд. Скафандр космонавта и радиационный костюм тоже не спасут — против радиации, которую излучает Даша, любые средства защиты бесполезны, держись, Дарлинг! Вот когда бы пригодился самолетик-камикадзе Паоло или папочкин сухогруз, огромный, как остров Фиджи, надежный, как мобильное подразделение МЧС!.. На папочкином сухогрузе полно укромных уголков, где можно спрятаться от Даша. Переждать опасность и потихоньку вернуться к своей прежней жизни.

Для Даша не существует укромных уголков. Она везде просунет щупальца своего взгляда.

— Признавайся, говорили с Анн-Софи обо мне?

— О пустынях. — Насколько правдиво звучит голос Дарлинг?

— Это одно и то же. Старая сплетница!.. Нет-нет, я нежно люблю Анн-Софи. И ее любит моя дочь… Хотя Анн-Софи и называет меня преступной матерью.

— Разве?

— Она считает, что я слишком люблю себя, чтобы отдавать любовь кому-то еще. Впрочем, не так уж она не права — Анн-Софи. И знаешь что? — она такая же.

— Слишком любит себя?

— Слишком любит пустыни, а это одно и то же. Просто ей хватило мужества не заводить детей, а мне нет.

— Я думаю, детей заводят не из соображений мужества. Я думаю, их вообще заводят не из каких-либо соображений.

— Я учту это на будущее. — Даша снисходительно улыбнулась. — А ты еще не задумывалась о детях?

— Нет.

Еще секунда — и Дарлинг разочаруется в вэри дэнджорис, пропихивающей темы, принятые в среде маминых коллег по ведомственной больнице плавсостава; теперь Даша не хватает только медицинской шапочки и накрахмаленного халата.

— Как принято говорить — не встретила подходящего мужчину?

— Не всем дано такое счастье.

— И слава богу, потому что потом не знаешь, как от него избавиться.

— Шон?

— Всего лишь отец моего ребенка и приятный молодой человек.

— Всего лишь? — Дарлинг удивлена. — Зачем же ты живешь с ним?

— Это как Камбоджа после Африки. Благотворно влияет на кожу.

— Но ностальгия по Африке все равно мучает по ночам?

— По ночам я крепко сплю, но ностальгию ни в какую задницу не засунешь, ты права.

— Тогда зачем?..

— Он забавный, он предан мне… И он знает границы, переходить которые не стоит ни при каких обстоятельствах.

— А остальные? Пытались перейти?

— Снаряжали целые экспедиции.

Костас — из тех, кто снаряжал экспедиции. И Тео с Янеком тоже. И еще некоторое количество мужчин, о которых Дарлинг не знает. Кто-то готовился к экспедициям основательно, подолгу оставаясь в приграничных городишках и составляя подробные карты местности; кто-то пытался вторгнуться на сопредельную территорию с наскока, но итог всегда был один.

Неутешительный для потенциальных завоевателей.

И лишь слабосильный английский мудрец Шон поступил совсем не так, как остальные: он приблизился к черте, но не перешел ее. И теперь пожинает плоды. Не слишком уж сладкие, если судить по его разговору с Кристианом на кухне.

— И он любит Лали.

Даша говорит это таким тоном, каким сказала бы «он любит бейсбол» или «он любит горячий шоколад», а ведь речь идет о дочери и ее отце.

— Анн-Софи тоже любит Лали. Не проще ли тогда жить с ней? Тем более что она уж точно не посягнет на священные границы.

— Тогда придется жить еще и с Зазу. А семейные идиллии меня удручают.

— Так и хочется их разрушить?

— Что-то вроде того.

— А что касается преданности… Для этого у тебя есть Исмаэль.

— Ты уже познакомилась с ним?

— Да.

— И уже сделала выводы о его преданности?

— Их и делать не пришлось. Все лежит на поверхности.

— И всегда найдутся те, кто ловко подтащит к поверхности то, что вроде бы должно там лежать.

— Кого ты имеешь в виду?

— Анн-Софи.

— Мы говорили о пустынях.

— Конечно. Ни секунды не сомневаюсь. Так что там случилось с драгоценной женушкой Тео?

— Думаю, что это нервный срыв на почве неумеренного потребления алкоголя. Хотя алкоголь здесь вторичен.

— Что же тогда первично?

— Первичен Тео. — Дарлинг пожала плечами. — Тебе следовало бы подумать, прежде чем приглашать его с женой.

— С какой радости я должна об этом думать? — Даша почти зеркально повторила жест Дарлинг. — И кстати, я даже не знала, что он женат.

— Вернее, тебе и в голову не могло прийти, что он женат. Ведь женятся обычно только на тебе.

Стоя под навесом, посреди дождя, Дарлинг испытывает кружащий голову драйв, какого не испытывала никогда раньше. Все дело в Даша, в ее разительной непохожести на других людей, которые на ее фоне кажутся лишь бледными тенями. Все до единого, включая брата-близнеца Кристиана и роскошную пустынную отшельницу Анн-Софи, пардон муа, Анн-Софи!.. Устоять удается лишь Паоло (его занесенный лепестками сакуры самолетик вовремя исчез в бумажном небе) и папочке с его сухогрузом. Только они способны составить конкуренцию Даша, но по-джентльменски сходят с дистанции: слишком они далеко.

А Даша близко. Очень близко. Рядом.

Пикироваться с ней — сплошное удовольствие, в случае с Костасом это называлось «хамить». Хамить Даша намного приятнее, чем мрачному, озабоченному только своими энергосберегающими чувствами Костасу. Ответы Костаса априори будут унылы и лишены изобретательности, другое дело — Даша. Даша уж точно не оставит без внимания ни одной вызывающей реплики Дарлинг, она обязательно вернет брошенный в физиономию торт, да еще украсит его марципановыми сердечками и розочками из лакрицы. Останется только слизывать крем и удивляться кулинарному вероломству Даша, подсыпавшей кайенский перец в сладкую массу.

К губам Даша тоже подмешан кайенский перец.

Иначе ее поцелуй не обжег бы Дарлинг щеку, а он обжигает. Под навесом, посреди дождя, она целует Дарлинг, и это совсем не дружеский поцелуй (они не подруги, и это не радостная встреча на перроне вокзала после долгих лет разлуки; и не грустное прощание на годы — на том же перроне). Это — поцелуй-признание, поцелуй-благодарность. Даша признательна русской соплячке за легкие уколы: иногда они просто необходимы, чтобы проткнуть непомерно раздувшийся шар всеобщего удушающего обожания, в котором она плавает.

— А тебе палец в рот не клади, — шепчет она, не отрывая губ от щеки Дарлинг.

— Этого я не позволяю даже своим парням.

— Вообще-то замужем я никогда не была. За исключением последних нескольких лет. Что же касается преданности — ее никогда не бывает достаточно.

— Даже если она абсолютна?

— Абсолютная преданность одного человека ничего не значит. Этого слишком мало, чтобы чувствовать себя в безопасности. К тому же всегда хочется большего, чем абсолют. Потому что большего хочется в принципе.

— Разве есть что-то, чего ты до сих пор не получила?

— Конечно. Я хочу заполучить тебя на эту поездку в Ангкор-Ват. Идем, я кое-что покажу тебе…

«Кое-что» находится в доме, и они снова возвращаются в гостиную.

— Подожди минуту.

Сказав это, Даша скрывается в недрах коридора, ведущего на кухню, и Дарлинг сильно надеется, что Шона с Кристианом она там не застанет. Ей же самой не хотелось бы, чтобы ее застал Костас: тогда придется оправдываться и нудно объяснять, почему она еще здесь, в чужом платье, а не в своем костюме — у калитки, ведущей на улицу. А вдруг Костас, не дождавшись ее, покинул дом в гордом одиночестве? И сейчас едет по направлению к гостинице? Такая мысль до сих пор не приходила ей, а ведь она тоже имеет право на существование.

Теперь Дарлинг очень хочется, чтобы все сложилось именно так.

Костас уехал, уверяет она себя. Хотел уехать — и уехал. Вспомнил наконец, что он мужчина, а не тряпка, — и уехал. А она осталась здесь еще на какое-то время. Раз уж все пошло наперекосяк и она собралась увольняться, почему бы не остаться? Если Костасу будет нужно — он позвонит. И Дарлинг в момент соберется и уедет в «Интерконтиненталь»…

Или нет.

Она сама позвонит Костасу. Не сейчас, спустя какое-то время — достаточное, чтобы увидеть «кое-что», о котором говорила Даша.

Вот и решение проблемы.

Даша возвращается с блюдцем, полным нарезанного дольками лайма, двумя бокалами и бутылкой коньяка.

«Камю Кюве» — пойло победителей.

Надо бы удивиться и вскинуть брови под самые корни волос, но Дарлинг почему-то не удивлена.

— Н-да… Не хватает только сигар.

— Держи. — Даша протягивает Дарлинг блюдце с лаймом. — А сигары можно поискать у Шона. Кажется, у него завалялась парочка.

— Вообще-то я не курю. А сигары курит Костас. Ты нашла его подарок?

— Нет. Да никуда он не денется. Я спрошу потом у Исмаэля, он тщательно отслеживает все, что появляется в доме.

— Все?

— И всех тоже. Идем наверх.

Назад: Часть первая

Дальше: Примечания