58
Вроде как слушаю о красивых каналах на Марсе
Я позвонил Сёко Акигаве. Стрелки часов миновали половину десятого – время, когда обычные люди в основном приступают к повседневным делам. Но к телефону никто не подошел. После нескольких гудков включился автоответчик: «Я не могу ответить на ваш звонок. Если потребуется, оставьте сообщение после сигнала…» Но я ничего не оставил. Возможно, она занята тем, что разбирает последствия пропажи и внезапного возвращения племянницы. Я набирал ее номер несколько раз с интервалами, но трубку там никто не брал.
Тогда я подумал было позвонить Юдзу, но не захотел беспокоить ее в рабочее время и отказался от этой мысли, решив дождаться обеденного перерыва. Если сложится, может, получится с ней коротко поговорить. Ведь мое дело не требует длительной беседы. «Не могла бы ты встретиться со мной в ближайшее время?» Вот и весь разговор, который завершится ответом «да» – или «нет». Если «да» – условимся о месте и времени встречи, если «нет» – на этом всё.
Затем я – нехотя и скрепя сердце – позвонил Масахико Амаде. Тот ответил тут же. Услышав мой голос, он глубоко вздохнул:
– Значит, дома?
– Да, – ответил я.
– Перезвоню чуть позже. Не против?
– Не против.
Через пятнадцать минут раздался звонок. Мне показалось, он звонил с сотового, выйдя на крышу здания – или вроде того.
– Где ты пропадал? – спросил он непривычно резко. – Вдруг пропал, ничего не сказав, из палаты пансионата. Куда подевался – никто не знает. Я даже подорвался в Одавару проверить, нет ли тебя дома.
– Извини, я не специально, – сказал я.
– И когда вернулся?
– Вчера вечером.
– Где же тебя носило все эти три дня, с субботы по вторник?
– По правде говоря, совсем не помню, где был и что делал.
– Хочешь сказать, у тебя амнезия, вдруг пришел в себя – и уже дома?
– Вот именно.
– Ты что, серьезно?
– Другого объяснения у меня нет.
– Однако смахивает на враки.
– Разве так не бывает в кино или книгах?
– Я тебя умоляю. Когда по телевизору в фильмах или мыльных операх заходит речь о потере памяти, я тут же выключаю. Слишком уж дешевая уловка.
– Потеря памяти была у Хичкока.
– В «Завороженном»? У Хичкока это второсортный фильм, – сказал Масахико. – Ладно… что было на самом деле?
– Пока что сам не могу понять, что произошло. Не получается связать воедино разные обрывки. Если немного подождать, память, глядишь, постепенно вернется, и тогда я смогу объяснить все толком. Но не сейчас, прости. Дай мне время.
Масахико немного подумал и вскоре будто бы примиренно сказал:
– Хорошо. Пока что будем считать это потерей памяти. Однако, надеюсь, наркотики, алкоголь, психические расстройства, девочки плохого поведения, похищение космическими пришельцами здесь ни при чем?
– Это – нет. Закон и общественную нравственность я тоже не нарушал.
– Бог с ней, с этой общественной нравственностью, – ответил Масахико. – Скажи мне только одно.
– Что?
– Как ты умудрился улизнуть из пансионата, из глуши того плоскогорья, посреди субботнего дня? Там очень строгий пропускной режим. Среди пациентов немало знаменитостей, поэтому там стараются, чтоб и муха не пролетела. На входе бюро пропусков, ворота круглые сутки сторожат подготовленные охранники, работают камеры слежения. Однако ты взял да исчез оттуда средь бела дня. Никто тебя не видел, на камерах ты не заснят. Как тебе это удалось?
– Есть там одна лазейка, – сказал я.
– Какая?
– Такая, что можно выйти никем не замеченным.
– Но как ты мог об этом знать? Ты же был там впервые.
– Показал твой отец. Вернее – дал подсказку. Косвенную.
– Мой отец? – удивленно переспросил Масахико. – Да ты шутишь. У отца голова теперь немногим отличается от вареной цветной капусты.
– И это я и сам толком объяснить не могу.
– Ну что с тобой делать, – вздохнув, произнес Масахико. – Был бы кто другой, я б разозлился, мол, хватит чушь пороть, а с тобой, похоже, остается лишь смириться. Ты ж ни на что другое не годен – только рисовать всю жизнь картинки. Никчемный ты человек.
– Спасибо, – поблагодарил я. – Кстати, как отец?
– В субботу, поговорив по телефону, я вернулся в палату – тебя нигде нет, отец спит и просыпаться вроде как не намерен, дышит слабо. Ну и я, конечно же, – в панику. Что здесь произошло? Умом-то я понимал, что все это не твоих рук дело, но не винить тебя не мог – а что мне еще оставалось думать?
– Я очень перед тобой виноват, – сказал я, и это была правда. Однако вместе с тем я вздохнул с облегчением: в палате не осталось ни моря крови, ни зарезанного Командора.
– Что ты виноват – это само собой. В общем, я снял номер в хостеле поблизости, чтоб быть рядом, но дыхание вернулось в норму, и отцу стало лучше, поэтому на следующий день вечером я вернулся в Токио. Работа ведь тоже не ждет. Но в конце недели, пожалуй, опять туда поеду.
– Достается же… и тебе тоже.
– А что поделать? Я ж тебе, кажется, говорил, когда умирает человек, это всегда тяжко. Тяжелее всего, как ни крути, конечно, ему самому. И с этим ничего не поделать.
– Если я смогу тебе чем-то помочь… – начал было я.
– Помочь мне ты уже ничем не сможешь, – ответил Масахико. – Неплохо будет, если не станешь доставлять лишних хлопот… Кстати, на обратном пути в Токио, когда заглянул в дом, беспокоясь за тебя, как раз заезжал тот самый господин Мэнсики. Статный седой джентльмен на чудесном серебристом «ягуаре».
– Да, я его уже видел. Он тоже говорил, что ты был в доме.
– Перебросился с ним в дверях парой слов. Весьма занятный малый.
– Очень занятный, – сдержанно поправил я.
– Чем он занимается?
– Ничем. Денег у него хоть отбавляй, и работать ему незачем. Вроде бы занимается сделками через Интернет – акции, валюта… Но это у него просто хобби. Он сам говорил, что так убивает время, а заодно извлекает кое-какую выгоду.
– Какая прелесть, – восхищенно сказал Масахико. – Это как слушать о красивых каналах на Марсе. Там марсиане, загребая золотыми веслами, плывут на длинноносой пироге, а сами через уши курят медовый табак. Слушаю тебя, а у самого на сердце теплеет… Да, кстати, нашелся нож, который я оставил в доме в прошлый раз?
– Извини, но я его не нашел, – ответил я. – Сам не могу понять, куда запропастился. Куплю и верну тебе новый.
– Да нет, не переживай. Он, как и ты, девался куда-то, а память потерял. Со временем, глядишь, вернется.
– Возможно, – сказал я. Выходит, нож в палате Томохико Амады не остался – он куда-то исчез, как и море крови, и труп Командора. Как и говорит Масахико, вскоре, быть может, вернется.
На этом наш разговор закончился. Мы положили трубки, условившись в ближайшее время посидеть где-нибудь вместе.
Затем на своей запыленной «тоёте королле» я спустился с горы в торговый центр за покупками. В супермаркете я слился с ордой местных домохозяек. Время шло к полудню. Хоть бы одно радостное лицо среди их постных физиономий… Наверняка ничто их в жизни их не радует. Они ведь не ищут переправу в метафорическом мире.
Закинув в корзинку все, что попадалось на глаза: мясо, рыбу, молоко, тофу, – я расплатился за покупки. У меня с собой была вместительная сумка, поэтому на кассе я отказался от полиэтиленового пакета и тем сэкономил пять иен. После этого заглянул в дешевую алкогольную лавку и купил там ящик баночного пива «Саппоро». Вернувшись домой, разобрал покупки и расставил их в холодильнике. Что нужно было заморозить – обернул пленкой и положил в морозильник. Пиво поставил охлаждаться одну упаковку – шесть банок. Затем вскипятил в большой кастрюле воду и отварил спаржу и брокколи для салата. Сварил вкрутую несколько яиц. В общем, за делами по хозяйству с пользой убил время. Но не целиком, поэтому даже подумывал, не помыть ли мне по примеру Мэнсики машину – но представил, что она вскоре опять запылится, и все желание у меня тут же улетучилось. Варить на кухне овощи куда полезнее.
Когда стрелки часов чуть перевалили за двенадцать, я позвонил в архитектурную контору, где работала Юдзу. Признаться, мне хотелось несколько повременить, чтоб еще крепче взять себя в руки перед разговором с ней, однако мне также хотелось, чтобы она как можно скорее узнала о моем решении, принятом на дне склепа. Иначе кто знает, что может переменить мое настроение? Но от одной мысли, что мне сейчас предстоит разговаривать с Юдзу, трубка отчего-то показалась очень увесистой. Раздался бодрый голос молоденькой девушки. Я назвал имя и сказал, что хочу поговорить с Юдзу.
– Вы – муж? – непринужденно спросила она.
– Да, – ответил я. По сути, я уже не должен быть ее мужем, но объяснять по телефону все эти условности не собирался.
– Подождите, пожалуйста, – сказала девушка.
Ждать пришлось долго. Но я никуда не торопился – прислонившись к кухонной стойке, я держал в руках трубку и терпеливо ждал, когда Юдзу подойдет к телефону. Прямо перед окном, хлопая крыльями, пролетела ворона. Насыщенная чернота ее крыльев блестела в лучах солнца.
– Алло, – сказала Юдзу.
Мы поздоровались просто. Я понятия не имел, как должны здороваться едва разведенные супруги, какую дистанцию должны соблюдать между собой в разговоре, поэтому решил ограничиться простым и поверхностным приветствием. Как поживаешь? Нормально. А ты? Наши короткие слова, точно ливень жарким летом, в мгновение ока впитались в сухую поверхность действительности.
– Хотел встретиться с тобой и с глазу на глаз поговорить о разном, – решительно сказал я.
– О разном – например, о чем? – спросила Юдзу. Я не ожидал в ответ получить такой вопрос (хотя вопрос: почему не ожидал?) и на миг лишился дара речи. Разное – оно какое?
– О подробностях я пока не думал, – немного запнувшись, ответил я.
– Но хочешь поговорить со мной о разном?
– Да. Если подумать, мы ж толком так ни о чем и не поговорили. Все как-то само по себе вышло.
Она немного задумалась.
– Знаешь, я… беременна. Встретиться я не против, но живот у меня уже начинает расти. Когда увидишь – не удивляйся.
– Я знаю. От Масахико. Он говорил, что ты попросила его мне об этом сообщить.
– Так и есть, – подтвердила она.
– Я не знаю, как это будет для живота, но если тебе самой не в тягость, буду рад встрече.
– Можешь немного подождать? – спросила она.
Я ждал. Похоже, она, шелестя страницами, сверялась со своим ежедневником. Тем временем я силился вспомнить, в каком стиле играли «The Go-Go's». Я не считал их выдающейся группой, как это утверждал бы Масахико… или же он прав и перекос – именно в моих взглядах на мир?
– В следующий понедельник вечером устроит? – спросила она.
Я посчитал в уме. Сегодня – среда, значит, через пять дней. В этот день Мэнсики отвозит в пункт приема тары пустые банки и бутылки. Это день, когда у меня нет занятий в изостудии. У меня никаких планов нет – можно даже не листать ежедневник. Вот интересно, а как одевается Мэнсики, когда ездит сдавать пустую тару?
– Пусть будет понедельник вечером, не возражаю, – ответил я. – Где угодно и когда угодно. Приеду, назови только место и время.
Она сообщила название кафе рядом со станцией Синдзюку-гёэн. Старое доброе место, очень памятное нам кафе недалеко от ее места работы. Когда мы еще были с нею женаты, мы несколько раз встречались там. Если, к примеру, собирались где-нибудь вместе поужинать после ее работы. Недалеко от того кафе был маленький устричный бар, и там подавали сравнительно недорогие свежие устрицы. Ей нравились маленькие устрицы, сдобренные хреном, под бокал охлажденного «шабли». Интересно, бар по-прежнему там?
– Тогда встретимся там в начале седьмого. Идет?
Я ответил, что меня устраивает.
– Постараюсь не опаздывать.
– Пустяки. Я буду ждать.
– Тогда до встречи, – сказала она и повесила трубку.
Я пристально смотрел на телефонный аппарат, держа его в руке. Вскоре я собираюсь встретиться с Юдзу. Моей бывшей женой, которая вскоре собирается рожать ребенка от другого мужчины. Мы условились о месте и времени встречи, так что все в порядке. Но я теперь уже не был уверен, что поступаю верно. И трубка по-прежнему казалась мне очень увесистой – как будто ее сработали в каменном веке. Однако разве существуют в этом мире абсолютно правильные или целиком неправильные вещи? В этом мире, где мы все живем, дождь льет с вероятностью то тридцать процентов, то семьдесят. Пожалуй, то же самое и с истиной. Вероятность ее осадков – то тридцать процентов, то семьдесят. В этом смысле воронам намного легче: для них дождь либо льет, либо нет. И никакие проценты не забивают им головы.
После разговора с Юдзу я некоторое время ничего не мог делать. Сел на табурет в кухне и, то и дело поглядывая на стрелки, провел так примерно час. В следующий понедельник я встречусь с Юдзу, и тогда мы поговорим «о разном». Мы встретимся с нею впервые с марта. Тогда стоял воскресный вечер, прохладный мартовский вечер, тихо шел дождь. Юдзу теперь на седьмом месяце. Это – большая перемена. В свою очередь, я – по-прежнему обычный я. Несколько дней назад выпил воды метафорического мира, переправился через реку, разделяющую бытие и небытие, – и толком не понимаю, изменилось что-то тем самым внутри меня или не изменилось совсем ничего.
Затем я взял трубку и вновь позвонил в дом Сёко Акигавы, но мне опять никто не ответил. Снова включился автоответчик. Я оставил эту затею и сел на диван в гостиной. Сделал еще несколько звонков, после чего никаких занятий у меня не осталось. Спустя долгое время мне захотелось поработать в мастерской, порисовать, но что нарисовать, я придумать не мог.
Тогда я поставил на проигрыватель пластинку Брюса Спрингстина «The River», завалился на диван и с закрытыми глазами слушал музыку. Закончилась первая сторона – перевернул и стал слушать вторую. И в который раз поймал себя на мысли, что «The River» Спрингстина – это музыка, которую положено слушать именно так. Закончится «Independence Day» на стороне А – нужно поднять пластинку обеими руками, перевернуть и осторожно опустить иглу на начало стороны B. И по комнате растечется «Hungry Heart». Если это условие соблюсти невозможно, в чем тогда ценность альбома «The River»? Если кого-то интересует мое личное мнение, его невозможно слушать с компакт-диска. Как и «Rubber Soul» или «Pet Sounds». Чтобы слушать выдающуюся музыку, существует стиль, существует поза, в которых надлежит ее слушать.
Так или иначе, игра «E Street Band» на этом альбоме была почти безупречной. Группа воодушевляла певца. Певец вдохновлял группу. Позабыв на время о разных своих насущных заботах, я прислушивался к отдельным мелким деталям музыки.
Дослушав первую пластинку и подняв иглу, я подумал, что неплохо бы позвонить еще и Мэнсики. С тех пор, как он вчера вызволил меня из склепа, мы толком еще не разговаривали. Но почему-то звонить не захотелось. С ним у меня возникает иногда такое настроение. То есть человек он, конечно, интересный, но временами мне бывает крайне в тягость встречаться с ним и беседовать. Уж слишком велика пропасть между нами. Почему? Этого я не знал. Но, во всяком случае, сейчас желания слышать его голос у меня не возникло.
В итоге я не стал звонить Мэнсики. Сделаю это позже. День только начался. И я поставил на проигрыватель второй «лонгплей» «The River». Лежа на диване, я слушал «Cadillac Ranch», когда на фразе «Все встретятся на Ранчо Кадиллак» зазвонил телефон. Я поднял иголку, прошел на кухню и поднял трубку, предполагая, что это Мэнсики. Но звонила Сёко Акигава.
– Случаем, не вы звонили мне утром несколько раз? – прежде всего спросила она.
– Да, я. Вчера я узнал от господина Мэнсики, что госпожа Мариэ вернулась, вот и подумал спросить, что произошло?
– С нею все в порядке. Вернулась она вчера после полудня. Я звонила, чтобы вам об этом сообщить, но вас, похоже, не было дома. Вот я и набрала номер господина Мэнсики. Вы куда-то ездили?
– Да, возникли неотложные дела, пришлось немного прокатиться. Вернулся только вчера вечером. Хотел было позвонить вам с дороги, но телефона под рукой не оказалось, а сотовым я не пользуюсь, – сказал я, и это не было сплошной ложью.
– Мариэ вернулась вчера после полудня – одна и вся в грязи, но, к счастью, обошлось без увечий.
– А где она была?
– Пока что не знаю, – приглушенно произнесла она, будто опасалась, что ее подслушивают. – Что с нею было, Мариэ мне не говорит. Я подала заявление в полицию, поэтому к нам приезжали полицейские и задавали ей разные вопросы. Так хоть бы на один ответила. Просто молчит и все. У полицейских просто руки опустились. Они сказали, что заедут позже, когда она немного успокоится, и опять обо всем расспросят. Главное – что она вернулась домой, и ей ничего не угрожает. Но ни мне, ни своему отцу она совершенно ничего не рассказывает. Сами же знаете, характер у нее еще тот.
– Но она была вся в грязи?
– Да, вся в чем-то перемазалась. Школьная форма тоже истрепана, руки-ноги в царапинах. Но не настолько, чтобы везти ее в больницу.
Совсем как у меня, подумал я. Весь в грязи. Одежда потрепана. Неужто Мариэ вернулась в этот мир тем же самым узким лазом, что и я?
– И ничего не говорит?
– Нет, вернувшись домой, не произнесла ни слова. Не то чтобы слова – ни звука. Голоса не подала, будто у нее действительно отняли язык.
– Может, она перестала говорить, пережив какой-нибудь стресс? Лишилась слов от пережитого потрясения? Вы так не думаете?
– Нет, сдается мне, дело не в этом. Мне кажется, она сама решила, что не раскроет рта, и просто продолжает играть с нами в молчанку. У нее и прежде такое бывало – если она сильно дулась на что-нибудь. Такой уж она ребенок: если решит делать что-то по-своему, так этого и добивается, чего бы ей оно ни стоило.
– А с преступностью это никак не может быть связано? – спросил я. – Например, кто-то ее похитил? Или держал взаперти?
– Тоже ничего сказать не могу. От нее самой же добиться ничего невозможно. Хотя когда все немного успокоится, ей придется в полиции давать показания, – сказала Сёко Акигава. – Поэтому извините за беспардонность, сэнсэй, но у меня к вам есть одна нескромная просьба.
– И какая же?
– Если вы не против, не могли бы вы сами встретиться и поговорить с Мариэ? Наедине. Мне кажется, она доверяет только вам. Поэтому вам-то и может рассказать, что с нею произошло.
Не выпуская из правой руки трубку, я обдумывал ее предложение. Я совершенно не представлял себе, как и насколько откровенно говорить с девочкой, оставшись с нею с глазу на глаз. У меня свои загадки, у нее, должно быть, – свои. Неужто, если наши загадки взять и наслоить, всплывет какой-нибудь ответ? Но, разумеется, не встретиться с Мариэ я не мог. Мне и самому нужно с ней кое о чем поговорить.
– Хорошо. Я согласен с нею встретиться, – наконец ответил я. – Скажите, куда мне приехать?
– Нет-нет, это мы хотим приехать к вам, как обычно. Думаю, так будет лучше. Конечно, если вы не будете против.
– Договорились, – сказал я. – У меня планов нет. Приезжайте, когда вам будет угодно.
– Ничего, если прямо сейчас? Сегодня я решила не отправлять ее в школу… разумеется, если Мариэ согласится к вам поехать.
– Передайте ей, что она может ни о чем мне не рассказывать. Скажите, что поговорить с нею хочет сэнсэй.
– Поняла, так и передам. Простите меня за беспокойство, – сказала мне красивая тетя Мариэ Акигавы и тихо положила трубку.
Минут через двадцать опять раздался звонок. То опять была Сёко Акигава.
– Хотим навестить вас сегодня около трех, – сказала она. – Мариэ согласна. Точнее, она только раз коротко кивнула.
– Хорошо. Жду вас к трем.
– Большое вам спасибо, – сказала она. – А то я ничего не понимаю: что происходит? Как быть дальше? И потому вся в растерянности.
Я хотел ей сказать, что и сам в таком же положении, но не сказал. Она, должно быть, ждет от меня совсем другого ответа.
– Постараюсь сделать все, что в моих силах. Хотя уверенности у меня нет, – сказал я и первым положил трубку.
И тут же украдкой осмотрелся: не видно ли где Командора? Но его, конечно, нигде не было, а мне так его не хватало. Всего облика его, странной манеры выражаться. Наверное, я больше никогда его не увижу – ведь я сам убил его собственной рукой, пронзив насквозь его сердечко острым разделочным ножом, который принес сюда Масахико Амада. Ради того, чтобы спасти откуда-то Мариэ Акигаву. И мне нестерпимо хотелось узнать: где же было то место, откуда я ее спас?
