54
Вечность – очень долгое время

У стоявшего передо мной высокого мужчины не было лица. То есть голова, разумеется, имелась – как положено, поверх шеи. А вот лица не было. Там, где ему полагалось находиться, – сплошная пустота, похожая на бледно-молочную дымку. И голос его исходил из этой пустоты, как будто я слышал завывание ветра из глубокой пещеры.

На мужчине был водоотталкивающий макинтош темно-серого цвета: полы длинные и почти закрывали лодыжки, а ниже выглядывали носки сапог. Макинтош застегнут на все пуговицы до самого горла. Одежда такая, будто мужчина приготовился к буре.

Я молча замер там, где стоял, не в силах проронить ни слова. Издали он напоминал и того мужчину, который ездил на белом «субару форестере», и Томохико Амаду, которого я видел среди ночи в мастерской. А еще – молодого мужчину с картины, который, обнажив меч, пронзал Командора. Все трое были рослыми. Однако приблизившись, я понял, что он – ни один из них. Просто безлицый человек. Черная широкополая шляпа надвинута поглубже, наполовину скрывая пустоту молочного цвета.

– Мне слышно. И я все понимаю, – повторил мужчина. Разумеется, губы у него не двигались, потому что губ у него не было.

– Здесь переправа? – спросил я.

– Да, – ответил Безлицый. – Переправа – здесь. Люди могут переправиться через реку только в этом месте.

– Мне нужно на ту сторону.

– Иные сюда не приходят.

– А что, много таких?

На это мужчина не ответил, а мой вопрос поглотила пустота. Повисло нескончаемое молчание.

– Что там – на той стороне реки? – спросил я. Над рекой нависал белый туман, из-за которого я не мог разглядеть другой берег.

Безлицый пристально смотрел на меня из пустоты. Затем произнес:

– Что на том берегу, зависит от того, что нужно человеку.

– Я ищу, куда девалась девочка по имени Мариэ Акигава.

– Она и есть то, что тебе нужно на том берегу.

– Да, это то, что мне нужно на том берегу. Ради этого я здесь и оказался.

– Как тебе удалось обнаружить вход сюда?

– В палате пансионата для престарелых на плоскогорье Идзу я зарезал разделочным ножом идею в облике Командора. Убил его с его согласия. Так я смог вызвать Длинноголового и заставил его открыть мне тайную тропу.

Какое-то время, ничего не говоря, Безлицый обращал ко мне свое полое лицо. Я не мог определить, понял ли он смысл того, что я ему сообщил.

– Кровь текла.

– Очень много, – подтвердил я.

– Кровь была настоящей.

– Похоже на то.

– Посмотри на руки.

Я посмотрел на свои руки, но следов крови на них не осталось. Наверное, отмылась, когда я черпал горстями воду. А ведь до этого все руки мои действительно были в крови.

– Ладно. Лодка у меня есть. Переправлю тебя на тот берег, – сказал Безлицый. – Только у меня есть одно условие.

Я ждал, пока он скажет, какое.

– Ты мне должен заплатить полагающуюся цену. Таково правило.

– А если не заплачу – переправиться не смогу?

– Да. Так и останешься навечно по эту сторону. Вода в реке холодная, течение быстрое, дно глубокое. А вечность – это очень долгое время. И это я говорю тебе не просто ради красного словца. Это не метафора.

– Мне нечем вам заплатить.

Мужчина тихо сказал:

– Достань и покажи мне все, что есть у тебя в карманах.

Я достал все без остатка из карманов куртки и брюк. В бумажнике денег было около двадцати тысяч иен, кредитка, банковская карточка, водительские права, талон на скидку с заправки. Связка из трех ключей. Бледно-кремовый носовой платок, одноразовая ручка и пять или шесть разных монет. Только и всего. Ну и, конечно же, фонарик.

Безлицый покачал головой.

– Извини, но все это в уплату не годится. Деньги здесь ничего не значат. Что-нибудь еще у тебя есть?

Ничего другого у меня не нашлось. На левой руке – дешевые наручные часы, но время здесь тоже лишено всякой ценности.

– Если найдется бумага, могу нарисовать ваш портрет. Спрашиваете, что еще у меня есть? Пожалуй, только умение рисовать.

Безлицый рассмеялся. То есть, вероятно, то был смех – из глубины пустоты еле послышалось звучное эхо.

– У меня и лица-то для этого нет. Как же ты сможешь нарисовать портрет без лица. Как сможешь изобразить то, чего нет.

– Я – профессионал, – сказал я. – Смогу нарисовать портрет, пусть даже без лица.

Я совершенно не был уверен, смогу ли нарисовать портрет человека без лица. Но попробовать стоит.

– Мне самому стало интересно, каким выйдет портрет, – сказал Безлицый. – Однако, к сожалению, здесь нет бумаги.

Я посмотрел себе под ноги. Подумал было нарисовать портрет прутиком на земле, но под ногами была твердая скала. И я покачал головой.

– Это правда все, что у тебя есть?

Я еще раз обшарил все карманы. В кожаной куртке – ничего. Пусто. Но вот в глубине одного брючного кармана я нащупал маленький предмет: пластмассовую фигурку пингвина. Ту самую, что передал мне Мэнсики, обнаружив ее на дне склепа. С тонким ремешком. Мариэ Акигава носила его, как амулет, прикрепив к своему телефону. Почему он оказался на дне того склепа?

– Покажи-ка, что у тебя в руке, – произнес Безлицый.

Я распахнул руку и показал ему фигурку пингвина. Безлицый равнодушно ее рассмотрел.

– Сойдет, – произнес он. – Возьму в оплату.

Я не мог решать, можно ли насовсем отдать ему эту фигурку. Ведь это ценный амулет, которым дорожила Мариэ Акигава, вещь к тому же не моя. Могу ли я своевольно кому-то ее отдавать? А если это приведет к беде и с Мариэ Акигавой случится что-то дурное?

Но выбора не было. Не дам фигурку Безлицему – не попаду на другой берег. А если не окажусь там, то не смогу и найти девочку. И смерть Командора станет напрасной.

– Я дам вам это в оплату за переправу, – решившись, сказал я. – Пожалуйста, перевезите меня на ту сторону.

Безлицый кивнул.

– Кто знает, может, когда-нибудь тебе придется рисовать мой портрет. Если удастся, тогда и верну тебе пингвина.

Мужчина первым забрался в привязанную к понтону маленькую лодку, больше похожую на плоскую коробку из-под сладостей. Сбита она была из прочных толстых досок, узкая, длиной каких-то пару метров. Я подумал, на такой за один раз много людей не переправить. Примерно посередине лодки возвышался толстый столб, к его верхушке прикреплен с виду прочный металлический обруч диаметром с дециметр, а внутри него проходил толстый канат. Он тянулся от одного берега до другого – туго натянутый, без слабины, совсем как мои нервы. Похоже, лодка курсирует по этому канату, чтобы ее не унесло быстрым и сильным течением. Старая, повидавшая виды, нет у нее ни винта, ни даже весел. Просто покачивается на воде деревянная коробка.

Я сел в лодку следом за Безлицым. К бортам в ней крепилась поперечная доска, и я на ней устроился. Сам же Безлицый остался стоять с закрытыми глазами, прислонившись к столбу, как будто чего-то дожидался. Он молчал. Я тоже. В тишине пролетело несколько минут, и вскоре лодка, точно собравшись с духом, сдвинулась с места. Я не мог понять, что двигало ее вперед, однако мы наконец-то отчалили и бесшумно поплыли через реку. Ни мотор, ни какой-то другой механизм не шумел. Я слышал лишь неумолчный плеск волн о борта лодки. Мы продвигались вперед не быстрее обычного пешехода. Под напором воды лодка качалась, то и дело кренясь набок, но прочный канат не давал течению сносить ее. И точно, как говорил Безлицый, переправиться без лодки человеку здесь просто немыслимо. Как бы сильно ни качало лодку, Безлицый как ни в чем не бывало стоял, прислонившись к столбу.

– А на том берегу я пойму, где Мариэ Акигава? – спросил я у Безлицего, когда мы достигли середины реки.

Он ответил:

– Мое дело – переправить тебя на тот берег. Дать проскользнуть в лазейку между бытием и небытием. А что будет дальше – уже не моя забота.

Вскоре лодка причалила к другому берегу, слегка ударившись о такой же понтон. Наше движение прекратилось, но Безлицый еще какое-то время оставался все в той же позе и не отходил от столба. Он как будто перебирал в уме, ничего ли не забыл. Чуть погодя глубоко выдохнул пустотой и сошел с лодки на дебаркадер. Я последовал за ним. Механизм, напоминавший лебедку, был абсолютно таким же, что и на левом берегу. Мне даже показалось, что мы, сплавав туда и обратно, вернулись на прежнее место. Но стоило сойти с понтона и ступить на землю, как я сразу понял, что это не так. Здесь – другой берег: не твердые скалы, а привычная земля.

– Дальше тебе предстоит идти одному, – сказал мне Безлицый.

– Но я же не знаю, куда и какой тропой.

– Тебе это и не нужно, – раздался низкий голос из молочного ниоткуда. – Ты же пил речную воду? Действуй – и между поступками будет возникать взаимосвязь. Такие уж здесь края.

После этих слов Безлицый поправил широкополую шляпу и, повернувшись ко мне спиной, побрел обратно к лодке. Едва он шагнул в нее, лодка неспешно отправилась обратно – по канату, как шла и сюда. Ни дать ни взять, как хорошо выдрессированная зверушка. Вскоре лодка и Безлицый слились в одну точку и постепенно скрылись в дымке.

Оставив дебаркадер позади, я решил пойти вниз по течению. Наверное, лучше от реки не отдаляться, да и если одолеет жажда, можно будет здесь же напиться. Пройдя немного, я обернулся, но дебаркадер уже скрылся в белой дымке, будто его не было вовсе.

Ниже по течению река постепенно расширялась, течение ее зримо замедлилось, став спокойным. Все меньше попадалось на глаза бурунов и барашков, да и шум самой реки стал почти не слышен. Я даже подумал: чем устраивать переправу на стремнине, неужели трудно было сделать ее здесь, где течение поспокойнее? Ну и пусть река здесь шире – зато переправляться в таком месте, должно быть, намного удобнее. Однако в этом мире наверняка свои принципы, свое мышление. А может, такое спокойное место, наоборот, таит в себе больше опасностей.

На всякий случай я сунул руку в карман, но фигурки пингвина там не оказалось. Утратив этот амулет, возможно – навсегда, – я начал тревожиться. Как быть, если я сделал неверный выбор? Но что я мог поделать, кроме как отдать пингвина тому человеку? Я мог лишь надеяться, что Мариэ Акигава останется целой и невредимой, даже расставшись со своим амулетом. А что еще мне оставалось делать?

Держа в руке фонарик из палаты Томохико Амады, я осторожно, глядя себе под ноги, шагал вдоль реки. Свет пока не включал – мир вокруг был сумрачен, но я пока мог обойтись без фонарика. Я видел тропу у себя под ногами, и впереди путь просматривался на четыре-пять метров. Сразу слева от меня река неспешно и тихо несла свои воды. Другой берег виднелся лишь изредка и очень смутно.

По мере того как я продвигался вперед, передо мной постепенно образовывалось некоторое подобие дороги. Не так, чтобы прямо-таки дорога, но тропа явно играла эту роль. У меня возникло смутное ощущение, что и прежде по ней ходили люди. И дорога эта начала постепенно отдаляться от реки. Я даже остановился, не зная, как мне быть. Продолжать идти вдоль реки к устью – или удаляться от нее по этой подразумеваемой дороге.

Немного подумав, я решил идти дальше по дороге, прочь от реки. Мне казалось, она должна меня куда-то привести. «Действуй – и между поступками будет возникать взаимосвязь», – говорил мне безлицый паромщик. Эта дорога, возможно, – одно из таких звеньев. И я решил послушаться этой вроде бы подсказки.

Отдаляясь от реки, дорога постепенно шла в гору. Незаметно пропал шум реки. Я поднимался размеренным шагом по довольно ровному склону. Дымка к тому времени растворилась, но свет рассеивался тускло и монотонно, видимость была скверной. Но даже при этом свете я шел, глядя под ноги и стараясь не сбивать дыхание.

Как долго я шел? Ощущение времени у меня утратилось давным-давно. Также потерялось и ощущение направления. Все это еще и потому, что на ходу я непрерывно старался размышлять, ведь мне было о чем подумать. Однако на поверку удавалось думать лишь жалкими урывками. Стоило подумать о чем-то одном, как сразу в голову приходила другая мысль, и эта новая мысль целиком поглощала прежнюю, как крупная рыба пожирает маленькую. Таким образом мысли постепенно сбивались совсем не в том направлении, какое я пытался выбрать для них сначала. Поэтому под конец я сам уже переставал понимать, о чем теперь думаю и о чем собирался подумать еще.

Из-за хаоса в голове внимание у меня было рассеянным; еще немного – и я буквально столкнулся бы лоб в лоб с чем-то. Но в тот миг я, оступившись, чуть не упал, еле-еле удержал равновесие, остановился и перевел вверх глаза, которыми только что смотрел себе под ноги. Кожей я почувствовал, как стремительно меняется воздух вокруг, а когда пришел в себя, прямо перед моими глазами высилось нечто, напоминающее гигантский ком, – и наблюдало за мной. Я обомлел и лишился дара речи, какой-то миг не мог вообще понять, что к чему. Это – что? Так не сразу я осознал, что передо мной – лес. Прежде я здесь не замечал ни деревца, ни даже листика, а тут вдруг – целый лес. Как тут не удивиться?

Однако то был лес вне всяких сомнений, густой и пышный. Его деревья, запутанно переплетаясь, разрослись почти беспросветно и выглядели сплошной стеной. Точнее сказать, то был даже не лес, а «море деревьев». Стоя перед ним, я прислушался, но не услышал ничего: ни шороха ветра, качающего ветви деревьев, ни пения птиц. Я не слышал ровным счетом ни малейшего звука. Абсолютная тишина.

От одной только мысли войти внутрь этого леса я инстинктивно сжался от страха. Уж слишком густо сплетались ветви деревьев, и бесконечно глубоким казался мне мрак в этой чаще. Я не знал, большой этот лес или нет и докуда тянется эта дорога. Может, она ветвится и образует лабиринт. Стоит заблудиться внутри – и выбраться наружу будет очень непросто. Но даже при этом – что мне оставалось делать? Дорога, по которой я шел, уходила прямиком в чащу, будто лес ее поглощал, как тоннель поглощает рельсы, и, раз я оказался здесь, возвращаться к реке мне теперь не годилось. Положим, я все-таки вернусь – а где гарантия, что река по-прежнему там? Как ни крути, а я сам принял решение идти по этой дороге и шел по ней до сих пор. Что бы ни случилось, остается лишь двигаться вперед.

Я собрался с духом и вошел в темную чащу. Который час: вечерний, ночной или утренний, – по освещению было не определить. Понятно только одно: эта сумеречная полутьма с течением времени нисколько не менялась. Наверное, в этом мире понятия времени не существует вовсе, и такой свет сохраняется вечно, не становясь ни светлее, ни темнее.

В чаще и впрямь было темно. Бесчисленные ветви заслоняли свет над моей головой. Но фонарик я включать не стал. Постепенно глаза привыкли к этой полутьме, и я различал, куда ступаю, а к тому же не хотелось зря расходовать батарейки. Я старался ни о чем не думать, насколько это было возможно, и просто настойчиво шагал по сумрачной лесной дороге. Вдруг, опасался я, стоит мне задуматься – и возникшая мысль заведет меня в еще более мрачное место. Дорога все еще тянулась отлогим подъемом, и на ходу я слышал разве что свои шаги, но и те казались мне тихими и скрытными, будто их старательно унимали. Еще я боялся, что мне снова захочется пить. Ведь я, пожалуй, ушел уже далеко от реки и вернуться к ней не смогу, какая бы жажда меня ни мучила.

Как долго я шел? Лес, казалось, тянулся бесконечно, и окружающий пейзаж почти не менялся. Сумерки – тоже. Помимо шороха моих шагов – никаких звуков. И воздух по-прежнему был без запаха и вкуса. Деревья высились по обеим сторонам дороги глубоким частоколом, и, кроме них, ничего другого не было видно. Интересно, а в лесу кто-нибудь живет? Тоже вряд ли. Вокруг, насколько хватало глаз, – ни птицы, ни даже мелкой мушки.

При этом меня одолевало неприятно яркое ощущение, будто за мной с самого начала кто-то следит. Из темноты сквозь частокол толстых деревьев несколько пар любопытных глаз наблюдает за моими движениями. Эти пристальные взгляды я жарко ощущал своей кожей будто лучи солнца, собранные линзой. Кто-то желал удостовериться, что привело меня сюда. Здесь их территория, а я вторгся без спросу. Однако ничьих глаз я на самом деле не видел. Возможно, я просто заблуждаюсь, у страха глаза, как известно, велики. Особенно в полутьме.

Вот, например, Мариэ Акигава говорила, что отчетливо ощущает на себе через лощину взгляд Мэнсики, когда тот наблюдает за ней в окуляры своего бинокля. Ей удалось понять, что кто-то регулярно за нею следит, – и она не ошиблась в своих ощущениях. Тот взгляд отнюдь не был плодом ее фантазии.

Тем не менее я решил считать обращенные на себя взгляды чистой иллюзией, не существующей на самом деле. Никаких глаз нигде не было и нет, они плод моей фантазии, вызванный страхом. Я вынужден был думать именно так: мне же предстояло миновать этот гигантский лес (а насколько он пространен, я не знал), пройдя его до конца. И выйти из него по возможности в здравом уме.

К счастью, никаких перекрестков и перепутий мне не попадалось, поэтому я не ломал голову, в какую сторону пойти, и не забредал в лабиринты с неведомым выходом. Путь мой отнюдь не был тернистым. Достаточно было двигаться вперед и прямо.

Сколько же я шел по той дороге? Пожалуй, очень долго – пусть в этих краях понятие времени почти не несет в себе смысла. Но все равно усталости я не чувствовал. И без того я был напряжен и взбудоражен, тут просто не до усталости. Но когда я наконец ощутил тяжесть в ногах, впереди, как мне показалось, блеснул огонек. Где-то вдалеке слабо мерцало желтое пятнышко. Почти как светлячок. Но то не был светлячок. Точка виднелась всего одна, она не шевелилась и не мерцала. Напоминала она искусственный свет, закрепленный в каком-то одном месте. По мере того как я приближался, свет не сразу, но становился крупнее и ярче. Вне сомнений, я постепенно подходил к чему-то.

Доброе оно или злое? Откуда мне было это знать? Поможет мне? Или причинит вред? В любом случае нет у меня выбора. Каким бы оно ни было, мне предстояло убедиться в нем своими глазами. А если мне это противно, зачем было стремиться в такое вот место? И я продолжал переставлять ноги к тому источнику света.

Вскоре лес как будто оборвался. Исчезли стены деревьев по обе стороны дороги. Я вдруг стоял на чем-то похожем на просторную росчисть. В конце концов из чащи мне выбраться все-таки удалось. Площадка была широкой и очертаниями своими напоминала аккуратный полумесяц. Наконец-то я увидел небо у себя над головой. Меня всего опять окутывал свет, напоминавший сумерки. Перед росчистью высился крутой обрыв, и в его стене зиял вход в пещеру. Тот желтый свет, какой я видел издали, проливался наружу из ее мрака.

За спиной осталось мрачное море деревьев, впереди – стена утеса, на которую взобраться почти невозможно, а передо мной – вход в пещеру. Еще раз взглянув на небо, я посмотрел по сторонам. Другой дороги я не увидел, поэтому не оставалось ничего другого – только войти в пещеру. Перед этим я несколько раз глубоко вдохнул и, насколько мог, собрался с мыслями. Чем дальше я захожу, тем больше связей – что-то подобное говорил мне человек без лица? Я проскальзываю в лазейку между бытием и небытием. Мне остается лишь верить ему на слово.

Я осторожно шагнул в пещеру. И сразу же понял: я уже бывал в ней. Мне были памятны ее очертания, я узнавал по запаху ее воздух. И тут меня осенило: это же ветренница возле Фудзи! В детстве, когда молодой дядя на летних каникулах повез нас с сестрой в горы, мы с Коми побывали в этой пещере. И Коми ускользнула от меня в тесный ход и долго оттуда не возвращалась. Пока ее не было, меня охватило беспокойство, что сестра исчезла, что ее навечно затянуло в мрачный лабиринт в глубинах земли.

Вечность – очень долгое время, – говорил человек без лица.

Я медленно продвигался по пещере туда, откуда лился желтый свет. Насколько мог тихо, бесшумно переставляя ноги и стараясь сдержать нараставшее биение в груди. Повернув за угол, я разглядел источник того света. Шахтерский ручной фонарь, старый, с черным железным ободом. Такие горняки в старину брали с собой в шахты. В нем горела толстая свеча, а сам фонарь висел на толстом гвозде, вбитом в скалу.

Я припоминал это слово – «ручной фонарь». Так называлась подпольная организация сопротивления нацистам, организованная венскими студентами. К ней предположительно примкнул Томохико Амада. Постепенно прочерчиваются связи между самыми разными вещами.

Под фонарем стояла женщина, хотя сперва я ее не заметил. Она была очень маленькая, ростом всего сантиметров шестьдесят. Ее черные волосы были аккуратно заплетены и уложены на голове, а сама она была в древней белой одежде. По виду – весьма изысканной. Женщина тоже была персонажем, сошедшим с картины «Убийство Командора»: та молодая красивая дама, которая, поднеся руку ко рту, испуганно наблюдала за происходящим. В опере Моцарта «Дон Жуан» она была Донной Анной, дочерью убитого Дон Жуаном командора.

В свете фонаря черная тень женщины подрагивала, отчетливо падая на скалу у нее за спиной.

– Я ждала вас, – произнесла миниатюрная Донна Анна.