Глава 11. Атланта
Зимой 1981-го Атланта переживала темные времена.
Тихо и почти незаметно все началось полтора года назад. Еще не успев закончиться, бойня тех дней стала одной из самых крупных и, пожалуй, самой нашумевшей в истории США. Она приняла политическую окраску и расколола общественность на два лагеря. Каждый шаг расследования был пропитан горькими противоречиями.
28 июля 1979 года в полицию поступила жалоба на неприятный запах, доносящийся из леса у Ниски-Лейк-роуд. Оказалось, что зловоние источало тело тринадцатилетнего Альфреда Эванса, уже три дня числившегося пропавшим. Осматривая место преступления, в пятидесяти футах от него полиция наткнулась на еще один частично разложившийся труп, принадлежащий четырнадцатилетнему Эдварду Смиту, который пропал за четыре дня до исчезновения Альфреда. Оба мальчика были черными. Медицинская экспертиза показала, что Альфред Эванс, вероятно, скончался от удушья, тогда как Эдварда Смита, без сомнений, застрелили из пистолета 22-го калибра.
8 ноября в заброшенной школе нашли тело девятилетнего Юсефа Белла, также задушенного. Он числился пропавшим с октября месяца. Спустя восемь дней — на сей раз в самой Атланте, в районе Ист-Поинт, недалеко от пересечения Редуайн-роуд и Дезерт-драйв, — был найден труп четырнадцатилетнего Милтона Харви, пропавшего еще в начале сентября. Как и в случае с Альфредом Эвансом, точную причину смерти установить не удалось. И снова жертвы — чернокожие мальчики. Полиции не хватало схожих улик, чтобы установить между убийствами определенную взаимосвязь. К несчастью, в столь крупном городе, как Атланта, дети пропадают почти все время. Некоторых из них находят уже мертвыми.
Утром 5 марта 1980 года двенадцатилетняя Энджел Ланье вышла из дома и отправилась на занятия в школу, но так до нее и не добралась. Спустя пять дней ее тело обнаружили на обочине дороги, опутанное проводами и с трусиками во рту вместо кляпа, хотя девочка была полностью одета, включая нижнее белье. Смерть наступила от удушения шнуром. Судмедэксперты не обнаружили признаков изнасилования.
12 марта пропал одиннадцатилетний Джеффри Мэтис. На тот момент полиция Атланты все еще не сделала никаких конкретных выводов об исчезновении и убийстве шестерых чернокожих детей. Случаи во многом походили друг на друга, но во многом отличались, и никто в полиции всерьез не задумывался о том, что они могут быть связаны.
Кое-кто думал иначе. 15 апреля мать Юсефа Белла Камилла объединилась с родителями других пропавших и убитых чернокожих детей и объявила о создании Комитета по прекращению детоубийства. Они подали официальное ходатайство, чтобы власти признали факт серийных убийств и предприняли необходимые меры по расследованию преступления. Подобная реакция совершенно не характерна для Атланты, многонациональной столицы Нового Юга. В кипящей жизнью Атланте попросту «не остается времени для ненависти», чем искренне гордились чернокожие мэр Майнард Джексон и комиссар по общественной безопасности Ли Браун.
Но ужасы не прекратились. 19 мая четырнадцатилетнего Эрика Мидлбрука нашли мертвым в четверти мили от его дома. Смерть наступила от удара тупым предметом по голове. 9 июня пропал двенадцатилетний Кристофер Ричардсон. А ранним утром 22 июня была прямо из своей постели похищена еще одна девочка, восьмилетняя Латония Уилсон. Спустя два дня под мостом в округе Де-Калб обнаружили тело десятилетнего Аарона Вичи. Он скончался от удушья и перелома шеи. На тело девятилетнего Энтони Картера, лежавшего за складом по Уэллс-стрит лицом в траве, с многочисленными ножевыми ранениями, наткнулись проходившие мимо рабочие. Отсутствие следов крови на траве свидетельствовало о том, что тело перевезли сюда из другого места.
Игнорировать систематичность убийств не осталось возможности. Комиссар по общественной безопасности Браун учредил опергруппу по расследованию похищений и убийств, в которую впоследствии вошло более пятидесяти человек. Но зверства продолжались. 31 июля в полицию заявили об исчезновении десятилетнего Эрла Террелла у Редуайн-роуд, неподалеку от места, где ранее нашли тело Милтона Харви. Затем на Голливуд-роуд был найден мертвым двенадцатилетний Клиффорд Джонс со следами удушения, и только тогда полиция наконец признала наличие почерка и заявила: отныне расследование будет проводиться на основе предположения о том, что убийства чернокожих детей взаимосвязаны.
До сего момента ФБР не имело права вмешиваться в расследование. Несмотря на серьезный масштаб этого отвратительного дела, оно по-прежнему оставалось в юрисдикции местных властей. Но все изменилось с исчезновением Эрла Террелла. Вскоре его родным стали названивать с требованием выкупа за жизнь ребенка. Звонивший уточнил, что ребенок находится в Алабаме. Предполагаемое пересечение похитителями границы между штатами автоматически позволило применить положения федерального закона о похищениях и привлечь к расследованию ФБР. Однако вскоре стало ясно, что требование выкупа — пустышка. Надежды на спасение Эрла угасли, и ФБР пришлось отступиться.
16 сентября в розыск объявили еще одно мальчика, одиннадцатилетнего Даррона Гласса. Тогда мэр Майнард Джексон запросил поддержку у Белого дома, а именно призвал допустить ФБР к расследованию похищений и убийств детей в Атланте. Генеральный прокурор Гриф-фин Белл приказал Бюро выяснить, содержатся ли еще не найденные дети в условиях, противоречащих положениям федерального закона, иными словами, носит ли эта серия преступлений межштатный характер. В дополнение к этому на региональное отделение в Атланте возлагалась обязанность узнать, связаны ли на самом деле эти эпизоды. Так или иначе, Бюро получило приказ: расследовать дело и найти убийцу как можно скорее.
Естественно, СМИ не были бы СМИ, если бы не присоединились ко всеобщему безумию. Неуклонно растущая коллекция фотографий чернокожих детских лиц, ежедневно публикуемых в газетах, огульно обвиняла власти. Может, это заговор, направленный на геноцид афроамериканского общества и его наиболее уязвимых членов? Или спустя полтора десятилетия после легализации гражданских прав чернокожих восстали нацисты, ку-клукс-клан или другие радикалы? Или же виноват психопат-одиночка, преследующий единственную цель — убивать детей? Последнее звучало наиболее правдоподобно. Дети становились жертвами его зверств один за другим. Однако на тот момент подавляющее большинство серийных убийц были белыми и очень редко охотились на представителей другой расы. Серийное убийство — это глубоко личное дело, но никак не политическое.
Но в случае расовой подоплеки легитимность вмешательства ФБР получала дополнительное подкрепление. Даже если факт междуштатного похищения установить не удастся, нам все равно вменялось определить, подпадают ли убийства под действие Классификатора № 44: нарушение гражданских прав, установленных федеральным законодательством.
Когда мы с Роем Хейзелвудом отправились в Атланту, на нас висело еще шестнадцать других дел, и скорого конца им не предвиделось. Бюро уже успело достаточно вникнуть в суть вопроса, чтобы открыть собственное дело, которое назвали «АТДЕТ», или «Особое дело 30», хотя наше появление и не сопровождалось громом фанфар. Полиция Атланты не хотела, чтобы кто-то присваивал себе их заслуги, а региональное отделение ФБР, в свою очередь, опасалось давать неоправданные обещания.
Естественно, в Атланту меня сопровождал именно Рой Хейзелвуд. Из всех инструкторов отдела поведенческого анализа он больше всех поднаторел в профайлинге, преподавал курс по межличностному насилию в Национальной академии и брался за многие дела по изнасилованиям, которые попадали к нам в отдел. В первую очередь нам нужно было определить, связаны ли все эти убийства, и если связаны, то не стоит ли за ними некая группа лиц.
Мы изучили целый талмуд материалов по делу — фотографии с мест преступлений, описание каждого ребенка и его одежды, показания местных свидетелей, протоколы вскрытия. Мы поговорили с семьями погибших, чтобы выявить общие черты в поведении жертв. С полицией мы объездили каждый район, где проживали жертвы и где нашли их тела.
Не сговариваясь и не обсуждая впечатления друг с другом, мы с Роем прошли психометрическое тестирование под надзором судебного психиатра, вжившись в роль убийцы. Такой тест рассчитан на то, чтобы прояснить мотивацию, прошлое и семейную жизнь преступника — словом, все то, что мы обыкновенно включаем в свои психологические портреты. Мы показали почти идентичные результаты, чем немало удивили психиатра.
Поверьте, мы не подгоняли нарочно свои выводы, чтобы выиграть конкурс зрительских симпатий.
Во-первых, мы считали, что преступления совершаются не на почве расовой ненависти, так что ку-клукс-клан тут ни при чем. Во-вторых, убийца, скорее всего, чернокожий. И в-третьих, хотя связь прослеживается между многими исчезновениями и смертями, но далеко не между всеми.
Бюро расследований штата Джорджия предоставило нам пару намеков на участие в убийствах ку-клукс-клана, но мы их отвергли. Достаточно изучить историю расовых преступлений, и вы поймете, что с самого зарождения нации они совершались с прицелом на максимальную публичность и символизм. Линчевание ставит своей целью сделать публичное заявление в виде трупа, оставленного всем на обозрение. Подобное преступление или любое другое убийство на почве расовой ненависти — это акт устрашения, а потому свою эффективность они обретают только в случае широчайшей общественной огласки. Члены ку-клукс-клана носили белые балахоны не для того, чтобы прятаться по лесам. Если бы подобная группировка охотилась на детей в районе Атланты, она не стала бы месяцами тянуть время, прежде чем довести свое послание до общественности и полиции. Скорее они бы рьяно развешивали тела на центральных улицах, не стесняясь своих намерений. В нашем же случае ничего подобного не происходило.
Убийца оставлял тела в районах, преимущественно или полностью заселенных чернокожими. Белый, а тем более группа белых не смогли бы незаметно шастать по таким кварталам. Полиция провела обширную работу и не нашла признаков того, чтобы рядом с детьми или местами обнаружения их тел объявлялся какой-нибудь белый. Эти улицы кипят жизнью двадцать четыре часа в сутки, и потому даже под покровом ночи кто-нибудь обязательно заметил бы необычного гостя. Этот вывод вписывался также и в нашу практику, которая показывает, что лица, совершающие убийства на сексуальной почве, обычно выбирают жертву своей расы. Хотя явных признаков растления мы не обнаружили, эти преступления тем не менее совершались с сексуальным подтекстом.
Многие жертвы обладали очевидным сходством: юные приветливые дворовые ребята, еще слишком неопытные и наивные в своем отношении к миру за привычным окружением своего района. Такие дети особенно восприимчивы к обману, искушению или хитрости со стороны грамотного преступника. У субъекта должна быть машина, поскольку детей он увозил прочь с места похищения. А еще нам казалось, что в глазах жертв он источал эдакую взрослую респектабельность. Многие из этих детишек жили в глубокой нищете, в некоторых квартирах не было даже электричества и воды.
Все это вкупе с неискушенностью жертв означало, что похитителю даже не требовались особые ухищрения. Эту догадку мы проверили на практике: в бедных районах несколько офицеров под видом простых рабочих предлагали ребятишкам пять долларов за то, что они пройдутся с ними и сделают кое-какую работу. В эксперименте участвовали как белые, так и черные полицейские, но его результативность от этого не менялась. Местные дети жили в отчаянной нужде и потому за пять долларов готовы были продать душу. Чтобы заманить их в ловушку, большого ума не надо. Но эксперимент также подтвердил, что в таких районах белые привлекают к себе повышенное внимание.
Однако, как я уже говорил, сходство прослеживалось не во всех убийствах. Тщательно изучив каждую жертву и все обстоятельства их исчезновения, я пришел к выводу, что двух девочек убил другой человек, а может, каждая из них и вовсе нашла собственного убийцу. Слишком уж заковыристо выглядело похищение Латонии Уилсон из собственной спальни. Что касается мальчиков, я видел взаимосвязь между большинством «мягких» убийств, совершенных посредством удушения, сюда же примыкали случаи с неустановленной причиной смерти. Судя по другим аспектам, мы имели дело не с одним преступником. Явные улики в одном из убийств указывали на то, что нападавший — родственник жертвы. Правда, когда директор ФБР Уильям Уэбстер заявил об этом во всеуслышание, пресса тут же закатала его в асфальт. Не считая очевидной политической стороны подобного заявления, любое дело, которое выпадало из перечня «похищенных и убитых», автоматически лишало семью права претендовать на пожертвования, собранные неравнодушными по всей стране.
Хотя нам и казалось, что убийства могли совершаться группой лиц, больше мы все-таки склонялись в сторону одного буйнопомешанного индивида, который продолжит зверствовать, пока мы его не остановим. Мы с Роем составили портрет чернокожего холостого мужчины в возрасте от двадцати пяти до двадцати девяти лет. Он, скорее всего, «запитывался» от полиции, водил автомобиль, похожий на полицейский, и мог рано или поздно затесаться в расследование. У него также могла быть собака из тех, что служат в полиции, скажем, немецкая овчарка или доберман. Подруги у него нет, он испытывает слабость к мальчикам, хотя мы и не видели явных признаков насилия или какого-либо извращения. Я считал, что это говорит о его сексуальной ущербности. Скорее всего, чтобы заманить мальчиков в ловушку, он шел на некие ухищрения, например предлагал что-то связанное с музыкой или выступлениями на сцене. У него хорошо поставлена речь, но к сцене он, конечно, отношения не имел. В определенный момент ребенок понимал или чувствовал, что дело нечисто, и тогда субъекту лишь оставалось его убить.
Полиция Атланты перепроверила всех известных педофилов и сексуальных преступников, после чего в списке осталось полторы тысячи возможных подозреваемых. Офицеры полиции и агенты ФБР обходили школы и опрашивали учеников на предмет того, подходил ли к ним неизвестный мужчина и рассказывали ли они об этом своим родителям или полиции. Детективы разъезжали на автобусах, раздавая листовки с фотографиями пропавших детей и спрашивая прохожих, не видел ли их кто-нибудь в последнее время, особенно в компании мужчины. В гей-барах работали копы под прикрытием в надежде наткнуться на малейшую зацепку из обрывков услышанных разговоров.
Не все были с нами согласны. И далеко не все приветствовали наше участие. Как-то я осматривал очередное место убийства в заброшенном жилом доме, и ко мне подошел чернокожий коп со словами:
— Это ты Дуглас?
— Да, я.
— Видел я твой профайл. По мне, так дерьма кусок.
Я так и не понял, действительно ли он считает неудачной мою работу, или же просто чересчур эмоционально процитировал газеты, наперебой кричавшие о том, что чернокожих серийных убийц не бывает. Кстати, это не совсем так. Нам попадались афроамериканские серийники, убивавшие как своих родственников, так и проституток, но их modus operandi мало чем походил на то, с чем мы столкнулись сейчас.
— Слушай, меня здесь ничего не держит, — ответил я, — я не напрашивался.
Все были, мягко говоря, на пределе. Участники расследования мечтали поскорее закончить с этим делом, и каждый из них хотел стать тем, кто его раскроет. Как часто бывало, мы с Роем прекрасно понимали, что в случае скандала нам тоже мало не покажется.
Кроме идеи о возрождении ку-клукс-клана, вокруг этих убийств роилась целая масса самых разнообразных теорий и догадок, одна причудливее другой. У каждого ребенка недоставало какого-то предмета одежды, и в каждом случае это было что-то свое. Хотел ли убийца нарядить манекен в своей берлоге, как когда-то Эд Гейн коллекционировал кусочки женской кожи? Можно ли сказать, что убийца эволюционирует, если с каждым новым эпизодом он становится все наглее в выборе места для трупа? Возможно ли, что субъект уже давно совершил самоубийство и теперь его дело продолжает подражатель?
Переломный момент настал с моим возвращением в Куантико. В полиции Коньерса, небольшого городишки в двадцати милях от Атланты, раздался звонок. Похоже, они наконец напали на след. Ларри Монро пригласил меня и доктора Парка Дитца в свой кабинет и продемонстрировал нам запись телефонного разговора. Монро занимал пост начальника отдела поведенческого анализа, но славу одного из наиболее выдающихся инструкторов Куантико он снискал задолго до этого. Как и Энн Берджесс, доктора Дитца в отдел пригласил Рой Хейзелвуд. На тот момент он еще работал в Гарварде и только обретал известность в правоохранительных кругах. Ныне же он стал путеводной звездой судебной психиатрии в США. Парк осел в Калифорнии и до сих пор регулярно консультирует наш отдел по различным вопросам.
Человек на пленке утверждал, что он и есть атлант-ский детоубийца. Он обладал характерным деревенским акцентом, который, очевидно, принадлежал белому мужчине. В подтверждение своих слов мужчина назвал имя последней жертвы и пообещал, что будет и дальше убивать «этих мелких ниггеров». Он также назвал место у Сигмон-роуд в округе Рокдейл, где полиция обнаружила один из трупов.
Помню, в каком предвкушении смотрели на меня коллеги. Но, увы, мне пришлось их разочаровать. «Это не убийца, — заявил я, — но найти его все равно нужно, потому что он будет и дальше названивать, отвлекая нас от расследования».
Несмотря на возбуждение, царившее в полиции в связи с этим звонком, я был уверен, что не ошибся насчет того придурка. Недавно мы с Бобом Ресслером уже столкнулись с подобной ситуацией. Тогда мы отправились в Англию, Брамсхилл, расположенный примерно в часе езды от Лондона, чтобы провести занятие для офицеров Британской полицейской академии (аналог Куантико). Мы прибыли в самый разгар убийств «йоркширского потрошителя». Убийца, очевидно вдохновленный Уайтчепелом поздней Викторианской эпохи, систематически избивал и резал женщин на севере Англии, по большей части проституток. Число его жертв дошло до восьми. Трем удалось сбежать, но они не смогли дать хоть сколько-нибудь внятное описание нападавшего, даже приблизительный возраст варьировался от подросткового до предпенсионного. Как и Атланта, вся Англия содрогалась от ужаса. Это была крупнейшая бойня в истории страны. Для поимки убийцы полиция допросила более четверти миллионов свидетелей и подозреваемых со всей страны.
«Потрошитель» активно писал в полицию и газеты, фактически признавая свои убийства. Затем старший инспектор Джордж Олдфилд получил по почте пленку, на которой голос явно дразнил копов и обещал убивать дальше. Как и в атлантском деле, поначалу всем показалось, что расследование наконец сдвинулось с мертвой точки. Пленку размножили и стали крутить по всей стране — на радио и телевидении, на телефонных номерах с бесплатным вызовом, по громкой связи на футбольных матчах — в надежде, что кто-нибудь случайно узнает голос.
Когда мы прибыли в Брамсхилл, то узнали, что там же находится и Джон Домейл, опытный коп и ведущий следователь по делу «потрошителя». Ему доложили, что в город наведались два профайлера из ФБР, и он предложил встретиться. И вот как-то раз после занятий мы с Бобом сидели за кружкой пива, как вдруг в паб заходит Джон. Он поздоровался с кем-то у барной стойки и завязал с ним разговор. По его жестикуляции мы поняли, что он не воспринимает ребят из США всерьез. Тогда я заметил Ресслеру:
— Спорим, это Домейл.
Я не ошибся. Ему указали на нас, и он со своим собеседником подошел к нашему столику, чтобы поздороваться. Я отметил:
— Что-то не вижу, чтобы у вас с собой были документы.
Он рассыпался в извинениях, мол, дело непростое, быстрого знакомства с ним не получится и так далее.
— Класс, — ответил я, — у нас и своих забот по горло, некогда нам тут рассиживаться.
Похоже, моя категоричность взбодрила британцев. Один из них спросил, какая информация нам потребуется для составления психологического портрета. Для начала я попросил описать места убийств. Он сообщил, что убийца, похоже, выжидал, пока жертва будет уязвима, а затем неожиданно нападал с молотком или ножом. После смерти он увлеченно уродовал трупы. Говоривший на пленке обладал хорошо поставленной речью и слишком витиевато выражался для палача проституток. Поэтому я заявил:
— Принимая во внимание ваше описание мест преступлений и аудиозапись, которую я прослушал еще в Штатах, могу сказать, что это не ваш клиент. Не тратьте на него время.
Я объяснил, что убийца, которого они ищут, не станет общаться с полицией. Он неприметный одиночка с патологической ненавистью к женщинам. Ему далеко за двадцать, если не все тридцать. Школу не окончил. Возможно, водит фургон или грузовик, раз у него есть возможность быстро перемещаться по стране. Для него убийство проститутки — способ покарать весь женский род в целом.
Полиция потратила уйму времени и сил на то, чтобы раздобыть и распространить пленку, но направление расследования пришлось радикально изменить. Домейль тогда сказал: «Знаешь, этого я и боялся». 2 января 1981 года, в самый разгар атлантского кошмара, благодаря счастливой случайности удалось изловить двадцатипятилетнего «потрошителя» Питера Сатклиффа, а позже его вина была доказана. Тогда же мы выяснили, что к голосу с пленки он не имеет никакого отношения. Самозванцем оказался бывший полицейский, который таким образом хотел свести счеты с инспектором Олдфилдом.
Прослушав аудиозапись из Джорджии, я посоветовался с полицией Коньерса и Атланты, после чего мигом придумал план, как нейтрализовать нашего самозванца. Как и в случае с «потрошителем», мужчина говорил насмешливо и повелительно.
— Судя по его тону и словам, он всех вас держит за последних дураков, — сказал я, — этим мы и воспользуемся.
Я предложил полицейским оправдать ожидания звонившего и вести себя максимально глупо:
— Отправляйтесь на Сигмон-роуд, но обыщите противоположную сторону улицы, упустите его. Он будет наблюдать, и при некотором везении прямо там вы его и схватите. А если нет — то он, во всяком случае, перезвонит, чтобы еще раз позлорадствовать над вашей тупостью.
Ловушка была готова. Престарелого деревенского злоумышленника выследили и схватили прямо у него дома. Чтобы убедиться, что он не подсадная утка, ребята обыскали на всякий случай и противоположную сторону Сигмон-роуд, но, естественно, никого там не обнаружили.
К несчастью, от расследования полицию отвлекал не только шутник из Коньерса. В любом крупном деле таковых попадается немало, и Атланта тут не исключение. В лесу у дороги, где следователи нашли сгнившие до костей останки, им попался девичий журнал со следами семени на страницах. В лаборатории ФБР удалось обнаружить едва заметные отпечатки пальцев, по которым спецы восстановили личность их владельца. Им оказался белый мужчина, работавший дезинсектором и водивший фургон. Психологический символизм вписывался идеально. Для такого социопата от истребления насекомых до истребления чернокожих детей рукой подать. Мы уже знаем, что многие серийные убийцы возвращаются на место преступления и к местам, где прячут тела. Полиция подозревала, что душегуб остановился у обочины, чтобы окинуть взором свои владения и мастурбировать, смакуя воспоминания об охоте и убийстве.
Известие о наших успехах вскоре дошло до директора ФБР, генерального прокурора и даже до Белого дома. Все с нетерпением ждали возможности во всеуслышание объявить о поимке атлантского детоубийцы. Готовились пресс-релизы. Но мне не давали покоя две вещи. Во-первых, он белый. Во-вторых, счастлив в браке. Я считал, что у него была другая причина остановиться именно там.
Задержанного привели на допрос. Он все отрицал. Ему показали журнал со слипшимися от спермы страницами и пояснили, что там есть его отпечатки. «Хорошо, — признал он, — проезжал мимо и выбросил его из машины». Интересно: значит, одной рукой он рулит, другой — наяривает, а потом еще умудряется выкинуть журнал так, что тот долетел до самого леса? Должно быть, у него бросок покруче, чем у лучших бейсболистов.
Понимая, что его основательно прижали, задержанный признался, что его жена на сносях и у него несколько месяцев не было секса. Вместо того чтобы изменять любимой женщине, которая носит под сердцем его ребенка, он отправился в киоск, купил журнальчик, а во время ланча завернул в лесок, чтобы получить долгожданную разрядку.
Я искренне сочувствовал бедолаге. Никому не мешая, он отъехал подальше, спокойно занялся своими делами, а в итоге даже президент США в курсе, что он разок передернул в лесу!
Когда полиция схватила самозванца из Коньерса, я уж было подумал, что можно расслабиться; по крайней мере, чертов расист больше не стоит у нас на пути и полиция сосредоточится на расследовании. Однако я не учел важную деталь, а именно — шумиху в прессе. С тех пор я зарекся допускать такие промахи.
Я понимал, что в какой-то момент широкое освещение событий в СМИ само по себе стало приносить убийце некое удовлетворение. Но я не учел, что он будет по-особому реагировать на сообщения в газетах.
И вот к чему это привело. Пресса с жадностью следила за малейшими подвижками в деле. Журналисты много и подробно писали о том, как полиция шарила в районе Сигмон-роуд в поисках улик. Вскоре после этого, все в том же округе Рокдейл, на той же Сигмон-роуд, на самом видном месте был обнаружен очередной труп — пятнадцатилетнего Терри Пью.
Этот крайне важный поворот событий дал мне возможность приступить к подготовке стратегии поимки преступника. Его выходка указывала на то, что он внимательно следит за публикациями в прессе и реагирует на них. Он знал, что полиция не найдет труп на Сигмон-роуд просто потому, что он его там не оставлял. И тут убийца продемонстрировал всем, как умело он манипулирует и СМИ, и полицией, какой властью над ними обладает. Он показал всю свою надменность и презрение: если ему захочется, он оставит тело на Сигмон-роуд. Преступник нарушил свой почерк и проехал тридцать или сорок километров только ради того, чтобы поиграть с нами. Значит, он следит за событиями. И мы попробуем этим воспользоваться, чтобы манипулировать им самим.
Если бы я знал это заранее или хотя бы рассматривал такую возможность, то предложил бы установить круглосуточное наблюдение у Сигмон-роуд. Но теперь уже слишком поздно. Надо придумать новый ход.
И вот какой план у меня родился. Фрэнк Синатра и Сэмми Дэвис-младший собирались провести в Атланте, в Омни, благотворительный концерт по сбору средств для семей жертв. Об этом уже повсюду судачили, и я ни капли не сомневался, что убийца там объявится. Вопрос только в том, кто из двадцати с лишним тысяч зрителей убийца.
Мы с Роем Хейзелвудом искали «фаната полиции». Наш единственный ключ.
— Может, пообещать ему бесплатный билет? — предложил я.
Как обычно, ребята из полиции и регионального отделения посмотрели на меня как на дурачка. Пришлось пояснить. Мы объявим, что ожидается колоссальный приток зрителей и потребуется дополнительная охрана. Предложим небольшое вознаграждение. Обязательное требование к кандидату — наличие собственного автомобиля (коль скоро у нашего клиента таковой имеется). Предпочтительны люди с опытом работы в охране или полиции. В Омни установим видеокамеры, будем сразу отсеивать тех, кто нас не интересует, — женщин, стариков и т. д., — сосредоточимся главным образом на молодых чернокожих мужчинах. Пусть каждый из них заполнит анкету с указанием опыта работы на скорой помощи, в охране или полиции, что поможет вычислить возможных подозреваемых. Скорее всего, у нас останется человек десять — двенадцать, причастность которых мы потом проверим по другим уликам и зацепкам.
Мой план довели прямо до генерального прокурора. Проблема была в том, что в том случае, когда организуешь работу большого количества людей «не по учебнику», может наступить «аналитический паралич». Поэтому план едва успели утвердить за день до начала концерта, и времени для попытки найти преступника, наняв охрану «по объявлению», совсем не оставалось.
Поэтому я выдвинул план Б. Надо изготовить деревянные кресты сантиметров тридцать высотой, которые мы раздадим семьям погибших и установим на местах убийств в качестве памятников, а еще один, самый большой, поместим рядом с церковью в знак всеобщей скорби. Как только СМИ об этом раструбят, я знал, что убийца непременно объявится в одном или нескольких местах. Возможно, он даже попытается похитить крест в качестве трофея. Если установить наблюдение за ключевыми точками, то у нас появятся неплохие шансы его изловить.
И снова Бюро потребовалось несколько недель, чтобы утвердить план. Дальше началась война за то, кому готовить кресты: вашингтонской секции вещдоков ФБР, скобяной лавке в Куантико или вообще поручить работу внешнему исполнителю при посредничестве регионального отделения в Атланте? В конце концов кресты изготовили, но к тому моменту, как мы получили их на руки, дело приняло неожиданный оборот.
К февралю ситуация в городе вышла из-под контроля. Вокруг расплодилось несчетное множество всяких медиумов и предсказателей, которые засыпали нас самыми разными, зачастую противоречащими друг другу портретами преступника. Пресса хваталась за любую возможность вытрясти все до последней крупицы из каждого человека, хотя бы отдаленно связанного с делом. За Терри Пью, найденным на Сигмон-роуд, последовал двенадцатилетний Патрик Бальтасар, чей труп обнаружили у шоссе Буфорд в округе Де-Калб. Мальчика задушили точно так же, как и Терри Пью. Как раз тогда медицинская экспертиза установила, что частицы волос и волокон на шее Патрика Бальтасара совпадают с теми, которые предполагаемый убийца оставил на пяти предыдущих жертвах. Тех самых, что я еще раньше объединил в одну серию. Заключение экспертизы тут же разнеслось по всей стране.
И тут у меня внутри что-то щелкнуло: теперь он будет сбрасывать тела в реку. Он ведь знает, что у полиции есть образцы волос и орудия убийства. Тело одной из предыдущих жертв, Патрика Роджерса, нашли в декабре на берегу реки Чаттахучи со стороны округа Кобб. Да, пятнадцатилетний Патрик скончался от удара по голове, но в нем было 180 сантиметров роста и 65 килограммов веса, его вышвырнули из школы, да и с законом он не дружил. Полиция не считала, что его убийство связано с остальными. И все равно я чувствовал, что теперь убийца вернется к реке, чьи воды смоют его следы.
Нужно срочно установить наблюдение за реками, считал я, а особенно за Чаттахучи — крупнейшей водной артерией, по которой проходит северо-западная граница города, отделяющая его от округа Кобб. Однако выбранный мною район состоял из нескольких полицейских юрисдикций плюс ФБР, и взять общее управление над операцией не мог никто. Когда наконец удалось утвердить и направить на место команду, состоявшую из агентов ФБР и членов опергруппы, на дворе уже стоял апрель.
А тем временем убийца не сидел на месте. Я совсем не удивился тому, что вскоре из Саут-ривер выловили еще один труп — тринадцатилетнего Кертиса Уокера. За ним с разницей в один день в водах Чаттахучи обнаружили еще два тела: тринадцатилетнего Тимми Хилла и двадцатиоднолетнего Эдди Дункана, самого старшего из всех. В отличие от предыдущих жертв, которых находили полностью одетыми, эти трое были раздеты до трусов — еще один способ удалить возможные следы волос и волокон.
Неделя шла за неделей, и наблюдательные команды сутками следили за мостами и другими потенциальными точками по течению реки, где убийца мог сбросить труп. И ничего. Стало ясно: власти забрели в тупик и начали терять надежду из него выбраться. Бесплодную операцию решили закрыть последней сменой в 6 утра 22 мая.
Около 2:30 той ночью рекрут полицейской академии Боб Кэмпбелл дежурил у реки Чаттахучи ниже по течению от моста Джексон-Паркуэй-Бридж, как вдруг откуда ни возьмись выехала машина и ненадолго остановилась на самой переправы.
«Я слышал громкий всплеск!» — взволнованно сообщил по рации Боб. Луч его фонарика осветил расходящиеся по воде круги. Машина круто развернулась и поехала обратно. А за ней — хорошо замаскированный полицейский автомобиль. Вскоре Кэмпбелл остановил у дороги фургон «шевроле» 1970 года выпуска, за рулем которого сидел невысокого роста кучерявый мужчина двадцати трех лет по имени Уэйн Бертрам Уильямс с весьма светлой для негра кожей. Он отвечал приветливо и был готов помочь. Он заявил, что работает музыкальным промоутером и живет с родителями. Его допросили и устроили обыск в его машине, а потом отпустили. Но глаз с него не спускали.
Спустя два дня вниз по течению, недалеко от того места, где месяцем ранее обнаружили двадцатиоднолетнего Джимми Рэй Пейна, всплыло обнаженное тело двадцатисемилетнего Натаниэля Картера. Улик, чтобы арестовать Уильямса и получить ордер на обыск, было недостаточно, но он все равно находился под пристальным наблюдением.
Вскоре он понял, что полиция его преследует, и устроил дикие гонки по всему городу. Как-то раз он даже отправился к дому комиссара по безопасности Ли Брауна и стал сигналить что было мочи. У преступника дома была проявочная комната, но еще до того, как мы успели получить ордер, он сжег все фотографии на заднем дворе. Кроме того, он до блеска отдраил машину.
Уэйн Уильямс вписывался в наш портрет по всем ключевым характеристикам, включая наличие питомца — немецкой овчарки. Яркой выраженный «полицейский фанат»; несколько лет назад его уже арестовывали за то, что он выдавал себя за копа. Уильямс водил списанный полицейский автомобиль и с помощью полицейского радара отыскивал места преступлений и делал снимки. Также выяснилось, что несколько свидетелей видели подозреваемого на Сигмон-роуд, когда следствие отвлеклось на анонимный телефонный звонок и поиски несуществующего тела. Фотографии он передавал полиции. И конечно же, он был на том благотворительном концерте в Омни.
Я считал, что теперь мы сможем его зацепить. ФБР просто так, без ареста, пригласило Уильямса к себе в отделение. Он охотно согласился, отвечал на вопросы и даже не требовал адвоката. Однако, судя по отчетам, допрос не организовали и не подготовили должным образом. Он прошел слишком грубо и прямолинейно. Мне доложили, что после беседы Уильямс еще некоторое время околачивался возле отделения, как будто хотел поговорить о полиции, ФБР и всяком таком. Но когда его отпустили, я понял, что нам ни за что не добиться от него признания. Подозреваемый даже согласился пройти тест на полиграфе, не давший никакого результата. Позже, когда полиция совместно с агентами ФБР получила ордер и провела обыск в доме родителей Уильямса, преподавателями на пенсии, там нашлись книжки о том, как обмануть детектор лжи.
Полиция получила ордер 3 июня. Хотя Уэйн тщательно вымыл машину, внутри все равно удалось обнаружить частицы волос и волокон, указывающих на его причастность по меньшей мере к двенадцати убийствам — тем самым, что я связал в одну серию.
Теперь у нас были неопровержимые улики. Волосы и волокна одежды, найденные на телах, в точности совпадали с обнаруженными в комнате, дома и в машине Уэйна Уильямса. Но и это еще не все. Ларри Петерсон, судмедэксперт из лаборатории по криминалистике штата Джорджия, установил, что эти же частицы встречаются на одежде жертв, которую те надевали еще до своей смерти. Иными словами, он доказал, что Уэйн Уильямс взаимодействовал с некоторыми жертвами еще до нападения.
Уэйн Б. Уильямс был арестован 21 июня за убийство Натаниэля Картера. Расследование по другим эпизодам продолжалось. Когда стало известно об аресте, мы с Бобом Ресслером как раз готовились к встрече с Ассоциацией исправительных учреждений Южных Штатов в гостинице «Хэмптон инн», что рядом со зданием «Ньюпорт ньюс» в Вирджинии. Я только вернулся из Англии, расправившись с делом «йоркширского потрошителя», и рассказывал о своей работе по серийным убийствам. Еще в марте в журнале «Пипл» опубликовали статью о том, как мы с Бобом занимаемся делом атлантского детоубийцы. По указанию начальства мы рассказали о нашем психологическом портрете, в частности о том, что мы считаем субъекта чернокожим. Статья прогремела на всю страну. И вот кое-кто из аудитории в пятьсот с лишним человек задает вопрос, как я отношусь к аресту Уэйна Уильямса.
Я немного рассказал об истории дела и нашего участия в нем, о том, как вообще появился на свет наш профайл. Я отметил, что Уильямс действительно «неплохо вписывается», и аккуратно добавил, что, если он и в самом деле окажется убийцей, то «точно так же впишется в несколько других дел».
Я не знал, что вопрос задавал журналист, впрочем, даже если бы и знал, то ответил бы то же самое. На следующий день моя цитата уже красовалась в выпуске «Ньюпорт ньюс — Хэмптон дейли пресс» — разумеется, без критически важной оговорки «если».
Вскоре мои слова облетели всю страну. Их стали цитировать в новостях и крупнейших газетах. Даже в «Атланта конститьюшн» не поленились сварганить статью под заголовком «ФБР: возможно, Уильямс убил далеко не одного».
Телефон у меня буквально разрывался. Лобби отеля и коридор на моем этаже вскоре обросли телевизионными камерами. Нам с Ресслером даже пришлось пользоваться пожарным выходом, чтобы пробиться наружу.
В штабе дерьмо уже вовсю неслось по трубам. Со стороны выглядело так, будто агент ФБР, тайно ведущий расследование, объявил Уильямса виновным без суда и следствия. На пути в Куантико мы связались по мобильному с начальником отдела Ларри Монро, и я попытался объяснить ему, как все произошло на самом деле. Они на пару с помощником директора Джимом Маккензи изо всех сил старались выгородить меня перед ОДО — отделом дисциплинарной ответственности.
Помню, как я сидел на верхнем этаже библиотеки в Куантико, где любил в тишине и покое покумекать над портретами преступников. Кроме того, помещение обладало еще одним существенным плюсом: там были окна, из которых можно увидеть белый свет, в отличие от наших традиционных подземных кабинетов. Ко мне подошли Монро и Маккензи. Они всегда очень ратовали за меня. Я единственный занимался профайлингом на полную ставку и выгорал дотла от постоянных командировок; эта поездка в Атланту высосала из меня последние силы, а в благодарность я получил лишь угрозу дисциплинарного взыскания за реплику, которую чертова пресса просто вырвала из контекста.
Благодаря нам на этом деле искусство профайлинга и криминальный анализ снискали великую славу. Наша оценка субъекта и его дальнейших действий оказалась бесценной для полиции. На нас смотрели решительно все, начиная с простых обывателей и заканчивая Белым домом. Но я сильно подставился, и в том случае, если бы мы сели в лужу или хотя бы немного ошиблись, программу бы, несомненно, закрыли.
Нам постоянно повторяли, что наша работа обеспечивает большую награду в обмен на большой риск. Со слезами на глазах я сказал Монро и Маккензи, что на самом деле в обмен на большой риск мы не получаем ровным счетом ни хрена, после чего швырнул папку с делами на стол, добавив, что оно того не стоит. Джим Маккензи согласился со мной, но заверил, что они хотят мне помочь.
Оказавшись в ОПО, в первую очередь я подписал отказ от прав. Правосудие во внешнем мире не всегда то же самое, что внутри ФБР. И после этого меня ткнули носом в тот самый выпуск журнала «Пипл». На обложке красовалась Джеки Онассис.
— Тебя разве не предупреждали насчет таких интервью? — последовал вопрос.
Нет, ответил я, интервью согласовали. На той конференции я говорил в целом о нашем исследовании природы серийного убийства, как вдруг кому-то взбрело в голову вспомнить Уэйна Уильямса. Я ответил предельно нейтрально и не виноват в том, что мои слова исковеркали в новостях.
Выволочка длилась несколько часов. Я написал подробную объяснительную, пункт за пунктом, не забыв упомянуть каждую публикацию в газетах. Когда я закончил, мне не сказали ровным счетом ни слова о том, что со мной теперь будет. Я чувствовал себя совершенно разбитым. Отдаешь себя Бюро без остатка, стольким жертвуешь, лишаешь семью мужского плеча, а взамен ничего не получаешь, да еще и рискуешь схлопотать взыскание, лишиться премии, заслуженной должности, а то и работы. Следующие несколько недель мне приходилось прикладывать колоссальные усилия, чтобы заставить себя встать с кровати.
Тогда я и получил письмо от своего отца Джека. Он признался, как его в свое время травмировала работа в «Бруклин игл». Его тоже мучила депрессия: он трудился в поте лица, показывал отличные результаты, но никакой радости взамен не получал. Он рассказал, как научился переступать через те неприятности, которые судьба порой бросает нам в лицо, и как собраться с силами, чтобы пережить еще один день. Его письмо я долго носил в чемодане, даже когда инцидент со статьей забылся.
Через пять месяцев ОДО принял решение ограничиться дисциплинарным взысканием, принимая во внимание тот факт, что после статьи в «Пипл» мне строго-настрого велели впредь не давать комментарии по еще не закрытым делам. Письменный выговор мне вручил сам директор Уэбстер.
Несмотря на глубокое возмущение вопиющей несправедливостью, я не мог особо брызгать слюной на этот счет, если не собирался уволиться с концами. И чтобы я тогда ни думал о Бюро, я слишком дорожил собственной работой. У меня накопилось порядочно дел со всей страны, да и к тому же вскоре должны были начаться слушания по делу Уэйна Уильямса. Оставалось только «пережить еще один день».
Суд над Уэйном Уильямсом назначили на январь 1982-го. Для отбора присяжных потребовалось шесть дней. В конечном итоге сошлись преимущественно на афроамериканском составе — девяти женщинах и троих мужчинах. Хотя мы считали, что на обвиняемого можно повесить как минимум двенадцать убийств, слушания проходили только по двум жертвам: Натаниэлю Картеру и Джимми Рэю Пейну. По иронии судьбы, обоим было за двадцать.
Уильямса защищала команда высококлассных юристов — Джим Китченс и Эл Биндер из Джексона, штат Миссисипи, и Мэри Уэлком из Атланты. Обвинение, среди прочих, представляли помощники окружного прокурора округа Фултон Гордон Миллер и Джек Маллард. Зная о моем вкладе в расследование, прокуратура пригласила меня оказать посильную поддержку и в ходе судебного заседания. Бо́льшую часть времени я сидел в зале прямо за обвинителями.
Поскольку заседание проходило в моем присутствии, я мог дать показания об образе действия и особенностях почерка преступника, а также о связи между убийствами, как делал уже не раз. Если же преступнику объявят обвинительный приговор, я мог озвучить профессиональное мнение о его потенциальной опасности в будущем. К сожалению, в 1982-м суды еще не признали профайлинг, а потому от меня требовались лишь советы по стратегии обвинения.
Обвинение же строило наступление по большей части вокруг улик: семьсот с лишним частиц волос и одежды, которые Ларри Петерсон и спецагент Хэл Дэдмен, эксперт лаборатории ФБР в Вашингтоне, изучили со всей надлежащей дотошностью. Хотя Уильямсу вменялось всего два убийства, судебный порядок, принятый в Джорджии, позволял одновременно рассматривать и другие связанные дела — то, чего не допускала судебная система в Миссисипи и к чему защита, судя по всему, готова не была. Главную сложность для обвинения представлял сам Уильямс. Он вел себя мягко, вежливо и приветливо, прекрасно контролировал свои слова и эмоции. Со своим круглым личиком, мягкими руками и ясными глазами за толстыми стеклами очков он скорее походил на пряничного человечка, чем на серийного детоубийцу. Он раздавал интервью направо и налево, заявляя о том, что не виновен, что его арест служит проявлением расизма в чистом виде. Прямо перед слушанием он сказал: «ФБР я бы сравнил с „Кистуонскими копами“, а полицию Атланты — с „Машина 54, где вы?“».
Обвинение было уверено, что сломает Уильямса, хотя я считал, что он вполне может выстоять. По его поведению во время совершения преступлений, а также из публичных заявлений я понял, что он достаточно наглый и самоуверенный тип, убежденный в собственной способности манипулировать ходом судебного заседания, как он проделывал это с широкой общественностью, прессой и полицией.
Перед заседанием стороны провели закрытую встречу в кабинете судьи Клэренса Купера. Адвокат Эл Биндер предупредил, что они пригласили из Феникса опытного судебного психиатра Майкла Брэда Бейлесса, который даст показания, что трижды проверял Уильямса и тот не вписывается в портрет и неспособен на убийства.
— Не вопрос, — ответил Гордон Миллер, — зовите. А мы тогда позовем агента ФБР, который в точности предсказал, как развивалось дело.
— Черт, нам необходимо с ним потолковать, — забеспокоился Биндер.
Миллер ответил, что все это время я сидел у него спиной, у стола обвинения.
На деле же я поговорил сразу с обеими сторонами. Мы отправились в комнату для присяжных. Я рассказал защите о своем профессиональном опыте и добавил, что, если их не устраивает звание агента ФБР, а не доктора медицины, я с таким же успехом могу попросить дать заключение какого-нибудь психолога, с которым работал по делу, например Парка Дитца. Уверен, он покажет то же самое.
Похоже, своими словами я вызвал у Биндера и его коллег искреннее восхищение. Во время беседы они придерживались приветливого и уважительного тона, а Биндер даже сообщил, что его сын тоже хочет стать агентом ФБР.
Между тем Бейлесс так и не дал показаний. Через неделю после окончания суда в интервью «Атланта джорнал» и «Атланта конститьюшн» он признался, что считал Уильямса эмоционально способным пойти на убийство, что тот был «неуравновешенным» и, по мнению психиатра, убивал ради «власти и навязчивого желания управлять». Врач сказал, что Уильямс просил его «либо не упоминать в своем докладе некоторые моменты, либо вообще не давать показаний». По словам Бейлесса, одно из ключевых затруднений для защиты состояло в том, что Уильямс настаивал на своем желании распоряжаться всем самостоятельно.
Эти сведения я нашел крайне интересными, главным образом потому, что они в точности соответствовали психологическому портрету, который составили мы с Роем Хейзелвудом. Не менее интересным показалось мне и другое событие, имевшее место во время судебного заседания.
Вместе с большинством иногородних участников слушаний я поселился в центре Атланты, в отеле «Марриотт», что рядом со зданием суда. Однажды вечером я в одиночестве ужинал в ресторане отеля, как вдруг ко мне подошел солидный чернокожий мужчина (с виду лет сорока пяти), представившись доктором Брэдом Бейлессом. Я сказал, что знаю, кто он и почему он здесь. Когда он попросил разрешения присесть, я заявил, что это плохая идея, раз он завтра утром будет давать показания: нас не должны видеть вместе. Но Бейлесс парировал, что его это не волнует, затем сел и спросил меня, знаком ли я с его внушительным послужным списком. В ответ я прочитал ему одну из своих мини-лекций по криминальной психологии и добавил: если он даст те показания, которых от него ожидает защита, то опозорит и себя, и свою профессию. Уходя, он признался, что очень хотел бы приехать в Куантико и прослушать наш курс. Подмигнув, я ответил, что мы сначала поглядим, как он завтра себя поведет.
На следующее утро — какое совпадение! — я узнал, что доктор Бейлесс уехал к себе в Аризону, так и не дав показаний. На скамье передо мной Биндер кусал локти, жалуясь на «давление обвинения», которое распугивает его свидетелей-экспертов. Конечно, такой цели я не преследовал, но грех было не воспользоваться такой возможностью. Хотя на самом деле, по-моему, доктор Бей-лесс обладал достаточной внутренней целостностью, чтобы распознать истинную сущность обвиняемого и не позволить манипулировать собой ни одной из сторон.
Во время слушаний представители обвинения Хэл Дэдмен и Ларри Петерсон проделали прекрасную работу, мастерски орудуя всего двумя уликами — волосками и частицами одежды, но наука идентификации очень сложна и по своей природе далека от яркого театрального действа. Вся их речь сводилась к тому, что вот эта ворсинка с ковра загнута вот сюда, а вот эта — сюда. В конце концов им удалось доказать, что частицы, найденные на телах всех двенадцати жертв соответствуют зеленому с фиолетовым покрывалу из спальни Уильямса, около половины — ковру в гостиной и примерно столько же — частицам, найденным в его «шевроле» 1970 года. Помимо этого, во всех случаях, кроме одного, им удалось установить соответствие частиц с шерстью немецкой овчарки Шебы, питомице ответчика.
Когда настала очередь защиты, перед судом выступил привлекательный адвокат, этакий канзасский Кеннеди, который все время улыбался жюри, видимо, надеясь таким образом опровергнуть показания Дэдмена. По завершению заседания команда обвинения собралась для подведения итогов дня и от души посмеялась над неубедительностью канзасского красавчика.
Потом коллеги обратились ко мне:
— Что скажешь, Джон?
Я успел понаблюдать за присяжными и сказал:
— Позвольте вас расстроить. Вы сливаете дело.
Все были в шоке: меньше всего они ожидали от меня таких слов.
— Может, вам речь адвоката и не показалась убедительной, — объяснил я, — но вот присяжным он вполне понравился. Мало того: даже я с большим трудом понял, о чем толковал Хэл Дэдмен. А свидетели защиты, пусть и выглядели простовато, говорили вполне доступным языком.
Обвинителям хватило вежливости не послать меня куда подальше, но я, будучи опытным психоаналитиком, отчетливо осознал, что мне здесь не рады. Все равно меня дожидалась целая кипа дел, да и к тому же пора было готовиться к слушанию по делу Мэри Фрэнсис Стоунер. Кроме того, постоянные разъезды начали сказываться и на моей личной жизни. Я редко появлялся дома, мало участвовал в жизни семьи, и из-за этого наш брак трещал по швам. Здоровье тоже пошаливало: я не занимался спортом и постоянно находился в стрессе. Я набрал номер Ларри Монро и сообщил, что возвращаюсь в Куантико.
Едва я успел выйти из самолета и сесть в машину, как узнал, что обвинение решило прислушаться к моим словам. Они стали замечать, что события развиваются именно так, как я и предсказывал, и просили меня вернуться в Атланту и помочь со свидетелями защиты.
И вот через два дня я снова полетел в Атланту. Теперь, нуждаясь в моем совете, меня встретили куда дружелюбнее. Уэйн Уильямс преподнес обвинению большой сюрприз, решив давать показания, чему я совсем не удивился. Зал наполнился звучным, глубоким голосом его адвоката Эла Биндера. Задавая вопросы, он наклонялся немного вперед, чем немало походил на акулу, за что его и прозвали «Челюсти».
Обращаясь к присяжным, Биндер все время нажимал на одно и то же:
— Взгляните на обвиняемого! Разве он похож на серийного убийцу? Встаньте, Уэйн, — предложил он, попросив своего подзащитного показать руки. — Смотрите, какие нежные у него руки. Думаете, ими можно задушить человека?
Биндер допрашивал Уильямса полдня и весь следующий день. Но и сам обвиняемый в долгу не остался, в чем и состоял его план. Он отлично подходил на роль невинной жертвы позорной, расово нетерпимой системы, которой срочно понадобился козел отпущения.
Поэтому теперь перед обвинением стояла другая проблема: как вести перекрестный допрос. Было решено дать слово заместителю окружного прокурора Джеку Малларду. Обладатель низкого мягкого голоса с мелодичным южным акцентом, для этой задачи он подходит лучше всего.
У меня не было практики в судебных процедурах и допросе свидетелей, но я понимал ситуацию на инстинктивном уровне и снова применил испытанный метод «влезть в чужую шкуру». Я спросил себя: что меня выведет на чистую воду? Ответ явился сам собой: если допрос проведет тот, кто уверен в моей вине, невзирая на все мои уловки.
Я спросил Малларда:
— Помните старое телешоу «Это твоя жизнь»? Представьте, что вы его ведущий. Не давайте ему вздохнуть. Сломайте его. Он жесткий, зацикленный на стремлении к контролю человек — иными словами, обсессивно-компульсивный тип. Чтобы пробиться через его защиту, нужно все время на него давить, поддерживать напряжение, пройдясь по всем аспектам его жизни, даже таким, которые могут ничего не значить, — скажем, в какую школу он ходил. Не давайте ему спуску. А когда он немного выдохнется, перейдите к физическому контакту, как сделал Эл Биндер. Что хорошо для защиты — хорошо и для обвинения. Подойдите как можно ближе, вторгнитесь в его личное пространство, застаньте врасплох. И прежде чем защита выдвинет протест, тихо-тихо спросите: «Тебе было страшно, Уэйн, когда ты убивал тех детишек?»
Маллард сделал все, как я ему сказал. Первые несколько часов перекрестного допроса Уильямс держался молодцом. Маллард несколько раз ловил его на противоречиях, но в ответ раздавались лишь причитания: «Да я бы ни за что не тронул детей». Затем Маллард, облаченный в серый костюм в тон седым волосам, стал методично расспрашивать обвиняемого о его жизни с самых пеленок и по нынешний день, а в нужный момент подошел к Уильямсу вплотную, положил руку ему на плечо и тихим голосом с акцентом уроженца Южной Джорджии процедил:
— Каково это, Уэйн? Каково ощущать, как твои пальцы сжимаются вокруг горла жертвы? Страшно тебе было? Страшно?
Дрожащим голосом Уильямс ответил:
— Нет.
И тут он слетел с катушек. Ткнув в меня пальцем, он завизжал:
— Вы тут из кожи вон лезете, чтобы впихнуть меня в свой фэбээровский портрет, но не дождетесь!
Защита рвала и метала. Уильямс с пеной у рта клял на чем свет стоит «козлов из ФБР и дурацкое обвинение». Это стало поворотным моментом в судебном заседании. Похлопав Малларда по плечу, я заявил:
— Держу пари, Джек, что через неделю Уэйн сляжет.
Не знаю, почему я назвал именно этот временной интервал, но ровно через неделю слушания пришлось прервать из-за острых болей в желудке подсудимого. Однако врачи нашли его абсолютно здоровым, и суд продолжился.
Во время обращения к присяжным адвокат Уильямса Мэри Уэлком подняла волосок и спросила:
— Вы осудите человека из-за какого-то волоска? — И в доказательство того, что зеленые ковры встречаются повсеместно, продемонстрировала ворсинку оного из своего кабинета. — Как можно осудить человека за то, что у него лежит зеленый ковер?
В тот же день мы с агентами отправились в ее контору, зашли в кабинет, пока хозяйки не было на месте, и взяли несколько проб с ее ковра. Изучив их под микроскопом, наши эксперты заключили, что ворсинка ковров Уэлком и Уильямса абсолютно разные.
И 27 февраля 1982 года, после одиннадцати часов совещаний, суд присяжных вынес обвинительный вердикт по обоим убийствам. Уэйн Б. Уильямс был приговорен к двум пожизненным срокам заключения, которые ему предстояло отбывать в исправительной колонии Валь-доста в Южной Джорджии. Он по-прежнему настаивает на своей невиновности, а дело атлантского детоубийцы до сих пор вызывает жаркие споры. Если Уильямс когда-нибудь и получит право на обжалование, уверен, он ничего не добьется.
Вопреки мнению его сторонников, я считаю, что судебные и поведенческие улики указывают на его причастность к убийству одиннадцати молодых людей в Атланте. Вопреки мнению противников Уильямса, я считаю, что нет объективных доказательств его причастности к другим исчезновениям и смертям детей в Атланте и окрестностях между 1979-м и 1980-м. Вопреки тому, во что хочется верить многим из нас, черные и белые дети по-прежнему бесследно исчезают не только в Атланте, но и в других городах. У нас есть представление о том, кто виновен в некоторых из них. На свете много маньяков, и правда страшна и отвратительна. Но пока ни улики, ни массы не требуют обвинительного приговора.
После работы над делом Уэйна Уильямса я получил массу благодарственных писем, в том числе из прокуратуры округа Фултон, превозносившей мою стратегию перекрестного допроса, а также от Джона Гловера, САРа атлантского отделения, который подводил итог всему расследованию по делу АТДЕТ. Одно из самых трогательных писем пришло от Эла Биндера, главного адвоката защиты. Он высоко оценил мой профессионализм и отмечал, что его глубоко впечатлила наша работа.
Примерно тогда же я получил и взыскание. Огорченный таким развитием событий, Джим Маккензи ходатайствовал о выдаче мне премии, причем не только за дело Уильямса, но и за пять других расследований, в которые я внес весомый вклад.
Ходатайство приняли в мае. Теперь за одно и то же дело я мог похвастаться одновременно и взысканием, и поощрением. Среди прочего, в грамоте было написано: «Благодаря вашему таланту, самоотдаче и профессионализму вы укрепили репутацию Бюро во всей стране и можете быть уверены, что ваши заслуги оценены по достоинству». К благодарности прилагалась «щедрая» премия в 250 долларов, то есть примерно по центу за каждый час времени, потраченного на все эти дела. Я тут же пожертвовал ее в Фонд помощи ВМС для семей мужчин и женщин, погибших на службе своей стране.
Хотелось бы верить, что при очередной встрече с делом такого же масштаба, как АТДЕТ, нам удастся схватить преступника прежде, чем тропа смерти и страданий, которую он прокладывает, достигнет столь ужасающей длины. Мы научились гораздо эффективнее координировать свои действия. Мы отточили упреждающие приемы и подкрепили их куда более объемной практикой. Мы узнали, как вести допрос, чтобы добиваться наилучшего результата. Мы поняли, как планировать работу, чтобы получить ордер на обыск еще до того, как важнейшие улики будут уничтожены.
Несмотря на все свои ошибки, дело атлантского детоубийцы стало поворотным моментом в жизни нашего отдела. Мы заявили о себе, доказали реальную ценность наших услуг, заслужили имя в правоохранительных кругах во всем мире и к тому же помогли упечь еще одного убийцу за решетку.
Большой риск, большая награда.
