Краешком глаза Эйстейн заметил, как открылась дверь. А вот и он, Рингдал. Шеф вошел в бар, но был настолько мал ростом, что быстро затерялся в толпе посетителей. Но все же по тому, как они расступались, можно было понять, что он движется к стойке. Эйстейну это напомнило тропические растения, качающиеся над пробирающимся сквозь джунгли тираннозавром из фильма «Парк юрского периода». Он продолжал наливать пиво, глядя, как коричневая жидкость наполняет бокал, а пена поднимается. Кран фыркнул. Случайный пузырек воздуха или пора менять бочку? Этого Эйстейн не знал. Как не знал он и того, наступил ли прямо сейчас конец, или же надежда выкрутиться еще есть, а это просто кочка на дороге. Как говорится, поживем – увидим. Вот именно, увидим, не пойдет ли все к чертям собачьим. Хотя и так ясно, что будет дальше: если твоего лучшего друга зовут Харри Холе, то добром дело не закончится. Все непременно полетит к чертям собачьим, это всего лишь вопрос времени.

– Бочка заканчивается, – сказал он напарнице. – Пойду схожу за новой, передай Рингдалу, что я скоро вернусь.

Эйстейн вышел в подсобку, заперся в туалете для сотрудников, служившем также складом для всего, от бокалов и салфеток до кофе и кофейных фильтров. Он достал телефон и сделал последнюю попытку дозвониться до Харри. Однако результат оказался таким же плачевным.

– Эйкеланн? – В подсобку вошел Рингдал. – Эйкеланн! Ты где?

– Я здесь, – пробормотал Эйстейн.

– Я думал, ты меняешь бочку.

– Она еще не пустая. Я на толчке.

– Я подожду.

– На толчке – это значит: я сру. – Эйстейн подтвердил свои слова, напрягая мышцы живота и выдувая воздух из легких с двумя громкими долгими стонами. – Помоги пока в баре, я сейчас приду.

– Просунь ключи под дверь. Давай, Эйкеланн, я хочу домой.

– Из меня еще только наполовину вышла гигантская сарделька, шеф, может, речь даже идет о мировом рекорде, и что же мне теперь, рубить ее пополам?

– Своим мерзким юмором делись с себе подобными, Эйкеланн. Мне нужны ключи.

– Хорошо, хорошо, дай мне шестьдесят секунд.

Наступила тишина.

Эйстейну было интересно, сколько еще времени он сможет тянуть. Отсрочка – это все, разве сама наша жизнь по большому счету не отсрочка?

Медленно досчитав до двадцати и не найдя лучшей отговорки, чем те десять неудачных, которые он придумал раньше, Эйстейн спустил воду, открыл дверь и вышел в бар.

Рингдал как раз протягивал гостю бокал вина. Он взял кредитку и повернулся к Эйстейну. Тот стоял, засунув руки в карманы, и пытался придать своему лицу выражение растерянности и отчаяния. А это было довольно близко к тем чувствам, что он испытывал в действительности.

– Черт побери, они же были здесь! – заорал он, перекрикивая музыку и гул голосов. – Наверное, я их куда-то выложил!

Эйстейн увидел, как Рингдал склонил голову набок и принялся разглядывать его, словно он был произведением абстрактного искусства или уродцем в кунсткамере.

– Что происходит, Эйкеланн? – Скорее все-таки второе.

– А? Что?

Глаза Рингдала сузились.

– Я желаю знать, что происходит, – четко произнес он. Тихо, почти шепотом, но его слова будто ножом прорезали стоящий в баре шум.

Эйстейн тяжело вздохнул и решил сдаться. Он никогда не понимал людей, которые сначала долго позволяли себя пытать, а потом, не выдержав, рассказывали правду. Лучше уж сразу признать свое поражение.

– Ладно, шеф. Дело в том…

– Эйстейн!

Нет, это сказала не девушка-барменша, которая наконец-то выучила его имя. Его окликнули от двери, и на этот раз вошедший двигался не как в лесу под кронами деревьев, а на голову возвышался над посетителями, будто плыл по людскому морю.

– Эйстейн, вот ты где! – повторил Харри, как-то дико улыбаясь. И поскольку Эйстейн никогда раньше не видел на лице Харри такой улыбки, это зрелище слегка испугало его. – Ну что, дружище, поздравляю! Поздравляю от всей души!

Другие гости повернулись к Харри, некоторые посмотрели на Эйстейна. Харри добрался до бара и крепко обнял друга, прижал его к себе одной рукой, положив ее на спину Эйстейна между лопатками и копчиком. Его рука скользнула ниже и подобралась к самой ягодице. После чего Харри отпустил его и выпрямился. Кто-то запел. А кто-то, скорее всего новенькая барменша, выключил музыку. К хору присоединились и другие:

– С днем рожденья тебя…

«Час от часу не легче, – подумал Эйстейн, который терпеть не мог всяких поздравлений и объятий. – Только не это, лучше уж старомодная дыба и вырывание ногтей».

Но было уже слишком поздно, даже Рингдал неохотно присоединился к пению, захотел показать себя с самой лучшей стороны сейчас, когда все взгляды были направлены на них. Эйстейн обнажил гнилые зубы в кривой улыбке, его щеки и уши горели от смущения, но, увидев это, поющие только засмеялись и заорали еще громче. Песня закончилась тем, что все подняли бокалы и повернулись в сторону Эйстейна, а Харри хорошенько наподдал ему по заднице. И только ощутив, как что-то острое касается ягодицы, он понял, для чего Харри обнимал его в первый раз.

Снова раздалась музыка, Рингдал повернулся к Эйстейну и протянул ему руку:

– Поздравляю, Эйкеланн. Почему ты не сказал, что просишь выходной из-за дня рождения?

– Ну… Я не знаю… – Эйстейн пожал плечами. – Я человек скромный.

– Правда? – спросил Рингдал. Казалось, он действительно удивлен.

– Слушай, – сказал Эйстейн, – я вспомнил, куда положил твои ключи. – Он жестом фокусника засунул руку в задний карман брюк. – Вот, пожалуйста. – И протянул шефу связку.

Рингдал недоверчиво посмотрел на Эйстейна, перевел взгляд на Харри. Потом он взял ключи.

– Ладно, ребята, хорошего вечера. – И направился к выходу.

– Черт бы тебя побрал, Харри! – фыркнул Эйстейн, когда они оба стояли и провожали Рингдала взглядом. – Во что ты меня втравил!

– Прости, – сказал Харри. – Один маленький вопрос. Что делал Рингдал после того, как Бьёрн забрал меня отсюда в ночь убийства?

– Что он делал? – Эйстейн задумался, засунув палец в ухо, как будто ответ находился там. – Он сразу же уехал домой. Да, точно, кровь из носа у него так и хлестала. Рингдал еще говорил, что никак не мог ее остановить.

Эйстейн почувствовал, как его щеки коснулось что-то мягкое. Он повернулся и увидел новенькую барменшу. Ее губы были вытянуты в трубочку.

– Поздравляю, Эйвинд. Надо же, никогда бы не подумала, что ты Овен.

– Ну, знаешь, как говорят, – улыбнулся Харри, опуская руку на плечо Эйстейна, – сверху как лев, снизу как баран.

– О чем это твой друг толкует? – изумилась девушка, глядя, как Харри устремился к выходу следом за Рингдалом.

– О, Харри у нас вообще очень загадочный тип, – пробормотал Эйстейн. Он надеялся, что Рингдал не станет слишком подробно изучать его личные данные при выплате следующей зарплаты. – Давай поставим «Стоунз» и немного выдохнем, ладно?

Добравшись до машины, Харри поставил телефон на зарядку, несколько минут подождал, а потом зашел в список контактов. Ему ответили, когда он остановился на красный свет на улице Саннергата:

– Нет, Харри, я не хочу с тобой переспать.

Судя по акустике, Александра находилась в своем кабинете в Институте судебной медицины.

– Хорошо, – сказал Харри. – Но у меня есть окровавленный свитер…

– Нет!

Он сделал вдох:

– Если в крови обнаружится ДНК Ракели, то этот свитер станет доказательством того, что его владелец находился на месте преступления в ночь ее смерти. Пожалуйста, Александра, помоги мне.

На другом конце наступила тишина. Орущий пьяный мужик остановился на пешеходном переходе перед машиной Харри, покачался, уставившись на водителя черным затуманенным взглядом, стукнул кулаком по кузову и убрел обратно в темноту ночи.

– Знаешь что? – сказала она. – Я ненавижу ловеласов вроде тебя.

– Пусть так, но ты же настоящий профессионал, а речь идет о раскрытии убийства.

Снова наступила пауза.

– Харри, иногда я задаюсь вопросом, нравлюсь ли тебе вообще.

– Разумеется, нравишься. Просто, видишь ли, я отчаявшийся человек, но не ищу себе партнеров для постели.

– Так вот, значит, кем ты меня считаешь?

– Нет, конечно, ты с ума сошла. Мы профессиональные партнеры, вместе ловим преступников, чтобы те не ввергли наше общество в хаос и анархию.

– Ха-ха-ха, – простонала она без всякого выражения.

– Конечно, я мог бы соврать из корыстных соображений, чтобы ты выполнила мою просьбу, – сказал Харри. – Но ты мне правда нравишься. Слышишь?

– Ты хочешь переспать со мной?

– Как сказать. Нет. Да, но нет. Если ты меня понимаешь.

Казалось, что в ее кабинете на заднем плане работает радио. Александра явно была одна. Она тяжело вздохнула:

– Если я и выполню твою просьбу, Харри, то сделаю это не ради тебя. И у меня все равно какое-то время не будет возможности произвести полный анализ ДНК: здесь длинная очередь и все задания приоритетные. Крипос и следственная группа Катрины Братт постоянно на связи.

– Я понимаю. Но частичный анализ, который исключает совпадение с другими конкретными профилями, – такое исследование займет меньше времени, да?

Харри чувствовал, что Александра колеблется.

– И какие же профили ты хочешь исключить?

– ДНК владельца. Мой собственный. И Ракели.

– Твой собственный?

– Мы с владельцем этого свитера немного побоксировали. У него из носа пошла кровь, а у меня рука была разбита, поэтому нельзя исключать, что кровь на его свитере имеет такое происхождение.

– Понятно. Вы с Ракелью есть в регистре ДНК, так что с этим проблем не возникнет. Но если мне надо исключить кровь владельца свитера, то потребуется что-нибудь содержащее его ДНК.

– Я думал об этом. В моей корзине с грязным бельем лежат окровавленные брюки, причем крови слишком много, ее не могли оставить только раны на костяшках моих пальцев. Поэтому там точно есть кровь из его носа. Полагаю, ты сейчас находишься у себя в кабинете?

– Угадал.

– Буду у тебя через двадцать минут.

Когда Харри подъехал к входу в Государственную больницу, Александра стояла и ждала его, замерзшая, со сложенными на груди руками. На ней были туфли на высоком каблуке и обтягивающие брюки, она была сильно накрашена. Работает, да еще в одиночестве, а вид такой, словно бы собралась на праздник. Но он никогда не видел ее другой. Александра Стурдза говорила, что жизнь слишком коротка, а потому надо стараться всегда выглядеть как можно лучше.

Харри опустил стекло. Она наклонилась и улыбнулась ему:

– Хэлло, мистер. Позвольте озвучить тарифы: четыре сотни за работу руками, семь за…

Харри помотал головой и протянул ей два полиэтиленовых пакета: один со свитером Рингдала, другой со своими собственными джинсами.

– Ты знаешь, что в Норвегии в это время суток уже не работают?

– О, значит, вот почему я здесь одна? Вы, норвежцы, и правда можете научить кое-чему весь мир.

– Меньше работать?

– Понижать планку. Зачем летать на Луну, если у тебя есть дача в горах?

– Мм… Я высоко ценю твою помощь, Александра.

– В таком случае тебе надо было выбрать что-нибудь по прейскуранту, – произнесла она без тени улыбки. – Так, значит, эта Кайя тебя соблазняет? Я убью ее.

– А ее-то за что? – Харри внимательно посмотрел на Александру. – Мне казалось, ты ненавидишь ловеласов вроде меня?

– Я ненавижу тебя, но убить хочу ее. Понимаешь?

Харри медленно кивал. Убить? Может, это была какая-то румынская шутка, которая в переводе на норвежский невольно прозвучала гораздо более грубо, чем было задумано? Он хотел было спросить ее об этом, но передумал. Александра отступила на шаг от машины и смотрела, как бесшумно поднимается боковое стекло. Уезжая, Харри глянул в зеркало на тоненькую фигурку, которая становилась все меньше. Она все еще стояла, опустив руки вдоль тела, там, под уличным фонарем.

Проезжая под Третьим транспортным кольцом, он позвонил Кайе и рассказал ей обо всем: о свитере и шарфе в ящике, о внезапном явлении Рингдала и пистолете. Он попросил ее как можно быстрее проверить, имеется ли у Рингдала разрешение на оружие.

– Да, Кайя, и вот еще что… – начал Харри.

– Может, обсудим, когда ты приедешь? – перебила она. – Или ты сегодня ко мне не собираешься?

– Мне надо подумать, – сказал Харри. – А лучше всего мне думается в одиночестве.

– Конечно. Извини, я не хотела тебя доставать.

– Ты меня вовсе не достаешь.

– Нет, но я… – Она вздохнула. – Ладно, что там еще?

– Я обнаружил у Рингдала фотографию изуродованного трупа женщины. Она висит на стене прямо над его компьютером. Ну, знаешь, чтобы он все время мог ее видеть. Как диплом или что-то в этом роде.

– О господи. И что это значит?

– Я не знаю. Как ты думаешь, можно найти фотографию его бывшей жены, той пропавшей русской?

– Полагаю, это не так сложно сделать. Если не обнаружу фото в «Гугле», то позвоню ее подруге. Пришлю тебе на телефон.

– Мм… Спасибо. – Харри медленно ехал по улице Согнсвейен между каменными виллами, окруженными тихими английскими садами. Прямо на него двигались две включенные фары. – Кайя?

– Что?

Это автобус. Когда автобус проезжал мимо Харри, то на него из освещенного салона смотрели бледные, похожие на привидения лица. Среди них было ее лицо – лицо Ракели. Картинки из памяти стали более четкими, они были похожи на камни, которые вот-вот сорвутся вниз.

– Ничего, – ответил он. – Спокойной ночи.

Харри сидел на диване и слушал «Рамоунз».

Не потому, что ему так уж нравилась эта группа, а потому, что пластинка лежала в проигрывателе с тех самых пор, как он распаковал подарок Бьёрна. И ему внезапно подумалось, что он избегал музыки после похорон, ни разу не включил радио ни дома, ни в автомобиле, предпочитая тишину. Тишину, необходимую для размышлений. Тишину, в которой Харри пытался расслышать, что ему говорит тот голос снаружи, с другой стороны темноты, с противоположной стороны окна в форме полумесяца, из автобуса, наполненного привидениями. Он говорил то, что Харри почти – только почти – понимал. Но сейчас этот голос, наоборот, надо было заглушить. Потому что он говорил слишком громко и Харри не мог его больше слушать. Он прибавил звук, закрыл глаза и откинул голову назад, к полке с виниловыми пластинками. «Рамоунз». «Road to Ruin». Короткие рубленые сообщения Джоуи. И все же Харри казалось, что эта музыка скорее поп-рок, чем панк-рок. Обычно так и происходило. Успех, размеренная жизнь, возраст – все это даже самых озлобленных делало более мирными. Так случилось и с самим Харри. Он стал более мягким, добрым. Можно даже сказать, общительным. Счастливый домашний мужчина, состоящий в счастливом браке с любимой женщиной. Нет, не в безупречном. Хотя, пожалуй, их семейную жизнь можно было назвать безупречной, ведь все у них было лучше некуда. До тех пор, пока в один прекрасный день они оба не совершили ошибку. Это было как гром среди ясного неба. Ракель выложила ему все свои подозрения. А Харри сознался. Вернее, нет, не сознался. Он всегда рассказывал жене то, что она хотела знать, ей достаточно было просто спросить. А у нее всегда хватало ума не спрашивать больше, чем, по ее мнению, ей следовало знать. Значит, Ракель посчитала, что в данном случае ей надо знать правду. Всего одна ночь с Катриной Братт. Катрина позаботилась о нем однажды вечером, когда он был так пьян, что не мог позаботиться о себе сам. Был ли у них секс? Харри не помнил, он был настолько пьян, ну просто в стельку, что, скорее всего, даже если бы и попытался, у него бы ничего не вышло. Но он сказал Ракели правду, что полностью этого исключить нельзя. А она ответила, что это не имеет никакого значения, что он все равно предал ее, что она больше не хочет его видеть, и попросила Харри собрать свои вещи.

Даже думать сейчас об этом было так больно, что Харри начал хватать воздух ртом.

Он тогда взял сумку с одеждой, туалетные принадлежности и виниловые пластинки, оставив компакт-диски. С ночи, которую он провел с Катриной, Харри не брал в рот ни капли спиртного, но в тот день, когда Ракель выгнала его, он направился прямиком в винный магазин. Его остановил один из продавцов, когда Харри принялся откручивать пробку на бутылке прямо возле прилавка.

Александра сейчас занимается тем свитером.

Харри начал собирать в голове мозаику из кусочков.

Если это кровь Ракели, то все понятно. Значит, в ночь убийства Петер Рингдал уехал из бара «Ревность» около 22:30 и нанес Ракели визит без предупреждения – возможно, под предлогом того, что хочет уговорить ее возглавить правление. Она впустила его в дом, дала ему стакан воды. И во второй раз отказалась от его предложения. А возможно, согласилась. Может быть, именно поэтому он задержался у нее, им было о чем поговорить. Разговор мог перетечь в более личное русло. Рингдал, конечно же, рассказал о вызывающем поведении Харри в баре за пару часов до их встречи, а Ракель поведала о проблемах бывшего мужа и – сейчас Харри подумал об этом впервые – о том, что он установил фотоловушку. Он был уверен, что Ракель ее обнаружила. И даже объяснила Рингдалу, где именно находится эта фотоловушка. Они поделились друг с другом своими печалями, а может быть, и радостями, и в какой-то момент Рингдал подумал, что настало время подобраться к ней ближе в физическом смысле. Но на этот раз его твердо отвергли. И в ярости, последовавшей за унижением, Рингдал схватил нож из стойки на кухонном столе и ударил Ракель. Он ударил ее несколько раз: то ли вошел в раж и не мог остановиться, то ли сообразил, что уже слишком поздно, произошло непоправимое, и теперь ему необходимо довести работу до конца, то есть добить ее и замести следы. Ему удалось сохранить ясность мышления. Рингдал сделал все, что было нужно. И когда он покидал место преступления, то прихватил с собой трофей, своего рода диплом, каким служила фотография другой убитой им женщины. Красный шарф, который висел под шляпной полкой рядом с пальто. Затем он сел в машину, но в последний момент вспомнил про фотоловушку, о которой ему рассказала Ракель, вышел и снял ее. От карты памяти Рингдал избавился на бензоколонке. А окровавленный свитер бросил на пол к грязному белью, возможно не заметив крови, иначе он сразу выстирал бы его. Вот что произошло в ту ночь.

Может быть. А может быть, и нет.

Двадцатипятилетний опыт расследования убийств научил Харри, что развитие событий на месте преступления почти всегда было более сложным и менее понятным, чем предполагалось изначально.

А вот мотив почти всегда оказывался таким же очевидным и простым, как казалось с первого взгляда.

Петер Рингдал был сильно влюблен в Ракель. Харри заметил желание в его взгляде уже в первый раз, когда тот пришел в «Ревность», чтобы осмотреть бар. Не осмотрел ли он одновременно и Ракель? Любовь и убийство. Классическая комбинация. Когда Ракель отвергла Рингдала там, в бревенчатой вилле, она, возможно, поведала ему, что собирается вернуться к Харри. А мы все заведомые ловеласы, воры, пьяницы, убийцы. Мы повторяем свои грехи и надеемся, что нас простят – Бог, другие люди или мы сами. И Петер Рингдал убил Ракель Фёуке так же, как убил свою бывшую жену Андреа Кличкову.

Был, правда, и еще один вариант. Это сделал тот же человек, что приезжал ранее тем же вечером, убийство произошло уже тогда, и убийца, который знал, что Ракель будет одна, вернулся позже, чтобы прибрать за собой. На первом изображении с фотоловушки видна Ракель, стоящая в дверях, а во второй раз ее там нет. Вероятно, потому, что к тому времени она уже была мертва. Мог ли убийца прихватить с собой ключи, а потом вновь отпереть дверь, прибраться и, уходя, оставить ключи в доме? Или же преступник послал подчистить следы кого-то другого? У Харри имелись смутные подозрения, что силуэты двух посетителей не могли принадлежать одному и тому же человеку. В любом случае версия не слишком перспективная, ведь, как говорилось в отчете, патологоанатомы, основываясь на температуре трупа и температуре в помещении, твердо установили, что убийство произошло после первого визита, то есть в то время, когда в доме находился последний посетитель.

Харри услышал, как иголка осторожно натыкается на этикетку, словно бы желая ненавязчиво обратить его внимание на необходимость перевернуть пластинку. Здравый смысл предложил поставить более громкий и одуряющий рок, но Харри отказался, как он постоянно отвергал предложение сидящего в мозгу дьявола выпить – всего глоточек, капельку. Время ложиться спать. Если ему удастся заснуть, это станет наградой. Харри осторожно снял пластинку с проигрывателя, не касаясь ее поверхности, не оставляя отпечатков. Рингдал подчистил все следы, но забыл вымыть стакан, из которого пил. Ну разве это не странно? Харри позволил пластинке скользнуть в конверт, а потом в обложку. Он провел пальцем по ряду альбомов. Они были расставлены в алфавитном порядке по названиям групп, а внутри их – в хронологическом, по датам приобретения. Он просунул руку между «Rainmakers», одноименным альбомом группы, и «Ramones» и раздвинул пластинки, чтобы освободить место для подарка Бьёрна. Он обратил внимание на какой-то предмет, прилипший к пластинкам, и раздвинул их пошире, чтобы разглядеть его. Изумленно потряс головой. Сердце забилось быстрее, будто поняло нечто такое, чего мозг еще не усвоил.

Зазвонил телефон.

Харри ответил.

– Это Александра. Я провела первые анализы и уже вижу отклонение от профилей ДНК. Можно исключить, что кровь на свитере этого Рингдала принадлежит Ракели.

– Мм…

– И тебе она тоже не принадлежит. Да, кстати, у тебя на брюках обнаружилась чужая кровь.

Тишина.

– Харри?

– Да.

– Что-то не так?

– Я не знаю. Тогда, значит, на свитере и на моих брюках кровь из его носа. Ладно, у нас в любом случае есть отпечатки пальцев, привязывающие Рингдала к месту преступления. И плюс еще шарф Ракели в ящике у него дома, он пахнет ею, на нем наверняка обнаружится ее ДНК. Волосок, пот, кожа.

– Но, Харри, кровь на свитере не идентична чужой крови на твоих штанах.

– Ты хочешь сказать, что кровь на моих брюках не принадлежит ни мне самому, ни Рингдалу?

– Похоже на то.

– А чья же она тогда?

Харри понял, что Александра дает ему время самому додуматься до других возможностей. До другой. Логика проста.

– Я точно не знаю, – сказала Александра. – Но…

– Но что? – Харри смотрел в пространство между пластинками. Он знал, что́ она ответит. Потому что не было больше никаких камешков, готовых обрушиться вниз. Камнепад уже прошел. Вся горная стена распалась. – Неужели это кровь Ракели?

– Я выполнила лишь предварительные исследования. Так что вероятность этого составляет восемьдесят два процента.

Восемьдесят два процента. Четыре из пяти.

– Ну конечно, – сказал Харри. – Ведь эти брюки были на мне, когда я приехал на место преступления, где нашли Ракель. Я опускался на колени рядом с трупом. Там была целая лужа крови.

– Тогда это все объясняет, ну, если на твоих брюках действительно кровь Ракели. Мне продолжать проводить анализ, раз мы уже выяснили, что кровь на свитере Рингдала абсолютно точно ей не принадлежит?

– Нет, не надо, – ответил Харри. – Спасибо тебе, Александра. Я твой должник и непременно тебя отблагодарю.

– Хорошо. Ты уверен, что все в порядке? У тебя такой голос…

– Все прекрасно, – оборвал ее Харри. – Спасибо, и спокойной ночи.

Он положил трубку.

Там действительно была целая лужа крови. И он опускался на колени. Но не это, а другое воспоминание вызвало в голове у Харри камнепад, который вот-вот похоронит его. Когда он вместе с криминалистами выезжал на место преступления, на нем были не эти брюки, эти он положил в корзину с грязным бельем утром после той ночи, когда погибла Ракель. Это он помнил абсолютно точно. До сих пор его память была прозрачна, как стеклянный шарик, когда речь заходила о той ночи, с того момента, как он зашел в бар «Ревность» около семи часов вечера, и до того, как на следующее утро его разбудили, позвонив в дверь, сборщики пожертвований. Но картинки возвращались, они соединялись между собой, превращаясь в фильм. Фильм с ним самим в главной роли. И сейчас его собственный голос орал в голове, да так, что связки чуть не лопались, воспроизводя звуковую дорожку из гостиной дома Ракели. Он был там в ночь убийства.

А на полке между альбомами групп «Рейнмейкерс» и «Рамоунз» лежал нож, который так любила Ракель. Нож фирмы «Тоджиро» в стиле сантоку, с дубовой ручкой и гардой из белой кости буйвола. Лезвие было испачкано тем, что могло быть только кровью.