Мать громоздилась на сводах пещеры – трехметровая туша, намертво встроенная в камень. Гигантская тварь, колышущийся студень, медуза, которой поклонялись жрецы дохристианской эпохи, а священники отрекались от византийского Бога, узрев чудовище на потолке, складки и бугры лоснящейся плоти. Гладкую коричневую шкуру матери покрывали черные разводы, как узор на спине скумбрии. Но она не была ни рыбой, ни зверем, ни растением, а чем-то средним – паразитом из времен темных и безлунных. Единственный выпученный глаз, величиной с блюдце, моргал на брюхе. Слизистая пленка смыкалась и размыкалась. Багровая радужка мерцала вокруг черного зрачка.

– Что это за уродство? – простонала Надя. И вскрикнула вдруг, заслоняясь ладонями.

Шелест в голове усилился троекратно: он угрожал, проклинал, приказывал подчиниться. Жгуты, растущие из пятнистой массы, пульсировали, и кокон плотнее обхватил дремлющую пленницу.

Мать раздувалась, негодуя. Производство потомства ослабило ее, телепатические команды расшибались о волю двух наглецов, вторгшихся в гнездо. Но она чуяла: раб спешит на помощь. Тот мальчик, что ловил ящериц возле утеса и нашел вход в пещеру – потому что она позволила ему найти! – он оказался легкой добычей. И когда у него случился припадок, морок прокрался в незащищенную душу, подчинил себе. Оставалось дождаться, пока созреет девочка – материал для создания детей.

А девочка была чудесной. Столько насыщающего света, столько пламени, что оно до сих пор не угасло. Пожалуй, даже дочь купца, умевшая оживлять птиц и говорить с лосятами, не пылала так ярко.

Складки разошлись, мерзко хлюпая. Из матери стали выскальзывать угольные тени. Они грациозно приземлялись на камни, перебирали конечностями. Три ужасные химеры, нечто среднее между пауками и дикобразами. Величиной с мастифов, они имели брюха-луковицы и утыканные жесткими иглами спинки. Вместо голов – гроздья глаз, над которыми неустанно шевелились по три суставчатых отростка, словно передние ноги богомола. Заканчивались отростки стержнями, похожими на лезвия кос.

Надя завизжала, отпрыгивая к стене. Олег заслонил ее собой, рывком кисти выбросил из рукояти телескопические трубки. Ради сестры, ради подруги он готов был драться с чудовищами до последней капли крови.

Надин фонарик погас. Одного фонаря не хватало, чтобы держать в поле зрения сразу всех химер. Пока луч бил в ближайшего врага, отвратительные собратья подкрадывались с боков. Стержни кололи затхлый воздух.

– Рискните! – заорал Олег. Дубинка вжикнула, чертя дугу. В полумраке казалось, что она обзавелась дополнительными сегментами и достигает в длину доброго метра. Шарик-набалдашник рубанул по отросткам, отразил выпад, будто человек и порождение ночи фехтовали. Второй луч вклинился в мрак, хлестнул по силуэтам. Надя собралась и включила фонарь.

– На!

С сочным чавканьем шарик угодил в паучье рыло. Месиво глаз лопнуло, как гнойники.

Слишком рано! Мать колыхалась под сводами. Ее несформировавшиеся полностью детки ретировались к пульсирующим кореньям и преображались.

В пылу битвы Олег не успел испугаться. Ярость застила взгляд. Ему было плевать, кто перед ним: мутирующие пауки или…

– Ой, какие мы злые, – промурлыкал Глеб, вылупляясь из скорлупы тьмы. Отростки стремительно всасывались в его череп, паучьи лапы юркнули в туловище. – Это ж я, братка…

Живот Глеба был разодран до грудины, по полу, по лозам волочились внутренности. Олег рубанул дубинкой как мечом. Мертвяк шарахнулся в сторону и улыбнулся окровавленными губами:

– Не признал меня? Одурел в своей Москве?

Коренастая фигура возникла справа. Луч Надиного фонаря заплясал по стенам. Она увидела своего насильника, кавказца с располосованным лицом, услышала шепот: «Душить тебя будем, маленькая сука, трахать и душить».

Но Олег видел совсем другое – Мотьку, Саньку Моторевича, умершего от язвы зимой. Следом брел походкой зомби из ужастиков посиневший задавленный Кузя.

– Прочь! – шарик просвистел у оскаленных морд.

– Ну чего ты… у меня зуба нет там же, где у тебя, мы из одного теста…

Дубинка щелкнула, обдав Глеба ветерком.

– Вери вэл, вери гуд, братка. Коли ты с нами таким манером…

Глеб ринулся на Олега, но ноги подвели, запутавшись в кишках. Шарик разрубил смуглое лицо, порвал щеки, словно складная дубинка и правда была заточенным мечом. Мертвецы пошатнулись, очертания их поплыли зыбко. Завыв, они обратились в столбы дыма и исчезли там, откуда явились: в складках пятнистой материнской плоти.

– Олеженька!

Надя скорчилась у кокона, закрылась руками и жалобно всхлипывала.

– Олеженька, убери его. Скажи ему, что он умер, что его задушили сокамерники на зоне.

– Тише, тише, – Олег уперся коленом в живые корни. Отнял ладони Нади от лица. При этом он посматривал вверх, а багровый глаз в брюхе студня таращился на него. – Это был мираж. Это оно играет с нами.

– Я хочу уйти, – прошептала Надя, и теперь Олег по-настоящему испугался того, что рассудок, подвергнутый пыткам морока, не вернется к девушке, которую он… полюбил.

– Уйдем, – поклялся он, – все вместе уйдем.

– Никуда вы не уйдете.

Олег вздрогнул и направил луч на арку. Словно исполинские легкие выдохнули облегченно над головой. В проеме стоял сержант Самсонов. Взлохмаченный, с слабеньким фонариком и пистолетом наголо. Что-то было не так с его глазами. Они будто бы коптили, и дым – не черный, а багровый – струился по высокому лбу, оседал на волосах хлопьями красного пепла. Олег потер костяшками веки. Видение рассеялось.

– Кирилл! – Олег шагнул к арке, но что-то в лице Самсонова, отрешенном, как у лунатика, заставило остановиться.

Надя, вовсе не заметив полицейского, раскачивалась, как неваляшка.

– Не двигайтесь, пожалуйста, – сержант поднял пистолет. Ствол уставился Олегу в грудь.

«Да», – ворковала мать, разбухая под сводами.

– Ополоумел? – разозлился Олег. Он дрался с пауками и зомби не затем, чтобы его по ошибке пристрелил мент. – Глаза разуй!

Олег указал лучом на кокон, на спящую Владу, а потом выше, чтобы Самсонов увидел паразита. Но ошарашивающий интерьер пещеры, кажется, не впечатлил сержанта. Самсонов все так же целился в Олега. И сонно улыбался.

– Это я привел Владу в гнездо.

– Ты??? – Олег не верил своим ушам.

– Она меня узнала, – доверительно сообщил Самсонов, – она сказала, что придумывает для вас игру, так? И нужно найти укромное местечко. Сама взяла меня за руку. Будто она меня вела, а не я ее. Я отдал богине вашу сестру.

– Ублюдок, – зарычал Олег. – Зачем? Она же была…

– Ангелом, – ласково закончил Самсонов, – именно поэтому богиня выбрала ее. Я думал, если выполню условия, голоса покинут мою голову. Мне было шестнадцать, Олег. А когда богиня начала со мной говорить – двенадцать. Родители считали, что я шизофреник.

– Она спасла тебя!

– Ты не понимаешь, – палец сержанта напрягся на спусковой скобе. – Это не мой выбор. Это ее воля.

За спиной Самсонова сформировалась тень.

Мать встрепенулась, сигналя: «Сзади!»

Веретенников пырнул ножом, вгоняя узкое лезвие в лопатку сержанта. Самсонов не вскрикнул и даже не зажмурился. Учитель ударил снова, обагрив кровью полицейскую форму и свой кулак. Самсонов выронил пистолет – оружие утонуло в узлах корней. Накренился вперед, рухнул на колени. Глянул через плечо.

– Михаил Петрович… вы вовремя.

– Надеюсь, я тебя не убил, сынок.

– Вы… правильно все…

Самсонов повалился на бок, словно марионетка, которой отрезали нити.

Веретенников поднял голову.

– Ну и дрянь, – произнес он. А потом поморщился, хватаясь за затылок. Тварь переключилась на него.

«Убей их! Убей, или… или… или»…

Олег бросил взор на Надю, на истекающего кровью сержанта, на сестру в коконе.

«Пора кончать с этим».

Он сунул за пазуху фонарь, а складную дубинку зажал в зубах. Подскочил к стене и намотал на кулак холодные лозы. Пальцы соскальзывали, но он помогал себе ногами. В три рывка очутился под потолком. Преодолевая брезгливость, зацепился за жирные складки и повис над коконом. От его тяжести лепестки плоти затрещали.

«Червь! – завопила древняя тварь. – Гниль! Сын шлюхи!»

«Моя мама была девственницей», – подумал Олег, болтаясь на одной руке. Во второй он стиснул «короля дилдо».

Слизкая пленка разошлась, оголяя выпуклое полушарие с мерцающей радужкой. Олег вонзил сложенную палку в зрачок. Набалдашник проткнул роговицу. Хлынуло что-то липкое и густое, ведро ледяного киселя. Олег замотал головой, рванулся вверх. Железная дубинка погрузилась в студень и осталась торчать из лопнувшего глаза. Олег упал, чиркнув бедром по кокону. С потолка дождило. Мать извивалась, беспомощная и жалкая. Звала своих детей, звала Самсонова, Веретенникова, кого угодно.

В подвале общественного туалета зеркала отразили багровые силуэты пауков и мертвецов, а потом взорвались водопадом осколков. Под туалетом, под толщей человеческих костей и черепов, Земляная мать сдохла. Прозрачная жижа капала на съежившиеся корни. По туше распространялся белесый налет, укутывал складки и шишки. За минуту паразит словно заиндевел.

Веретенников прислонился к стене, хрипя и мотая головой. Надя кашляла надсадно, избавляясь от марева. Дар речи еще не вернулся к ней, но взор очистился от тумана, и Олег вознес хвалу богам: всем богам, кроме тех, что обитали в подземельях под старыми монастырями.

– Это тебе за Ромео, – процедил Веретенников.

Надя замычала, тыча пальцем в сердцевину корней.

Кокон распался, лозы выскользнули изо рта и ноздрей Влады. Под бурыми кольцами девочка была обнажена. На короткий и страшный миг Олегу померещилось, что сестра сейчас рассыплется, станет дымом, прахом, пылью. Но она вздохнула и подняла веки. Из-под пушистых ресниц плеснуло небесной синью. Долю секунды глаза сияли электрическим светом, а потом стали обычными глазами обычной тринадцатилетней девочки.

– Малявка! – Олег нагнулся над сестрой.

Тварь берегла пленницу. Влада не выглядела ни истощенной, ни измученной. Будто спала восемь часов, а не десять лет.

– Малявка, – он коснулся щек, убрал с лица белый локон.

Надя встала за спиной и смотрела на Владу, как смотрели бы верующие на снизошедшего с облаков ангела. Или волхвы на дитя в яслях.

– Как там Коктебель? – спросила сестра.

– Да нормально, – сказал ошарашенный Олег.

– Привет, – Влада перевела взор на Надю. Олег подумал, что теперь сестра младше его не на семь, а на семнадцать лет. Цифры не поддавались осмыслению и были приняты как должное. Олег снял с себя грязную от слизи футболку и прикрыл наготу сестры.

– Я – Влада.

– А я – Надя. Привет.

– Как называется в рыбалке штука, которой приманивают рыбу?

– Наживка?

– Да, – Влада кивнула, – я притворилась наживкой, чтобы мы победили тролля. А мальчик из плеса… Кирилл, он тут?

Сержант лежал на животе, еле слышно мыча. Веретенников прикладывал к его ране окровавленную тряпку.

– Я хочу его увидеть, – Влада шевельнулась.

Олег аккуратно поднял ее на руки. Сестра была легкой, как и полагается младшим сестрам. Приз в финале Игры.

Синь под ресницами снова полыхнула. Сержант затих.

– Он умер? – ахнула Надя.

– Уснул, – ответила Влада. Ее темечко прижималось к подбородку Олега. Он отвернулся, чтобы Надя не видела, как слезы текут по его щекам горячими дорожками.

Что-то захлюпало внутри побелевшей туши, и комок киселя плюхнулся на корни.

– Давайте пойдем отсюда, – Надя погладила Олега по плечу.

– Вызовите скорую, – сказал Веретенников, – пока наш сержант не уснул навсегда и не сделал меня убийцей. Я покараулю здесь.

Олег был счастлив покинуть пещеру. Он шел, наслаждаясь тяжестью, теплом, запахом сестры, – и звуком шагов идущей позади Нади.

– Есть девочка в Свяжено, – вдруг сказала Влада, – у нее кожа, как у Наоми Кэмпбелл. Отведи меня к ней.

Олег не сразу сообразил, кто такая Наоми Кэмпбелл.

– Ребенок, больной раком, – произнесла потрясенная Надя, – мы собираем деньги на ее операцию.

– Позже, малявка, – сказал Олег.

– Сейчас, – прошептала сестра. – Мне так много надо успеть, – она посмотрела на брата в рассеченной лучами темноте подземелья, и синие глаза наполнились слезами.

– Как же мне все успеть? – спросила она.