О счастье
Здесь впервые собраны воедино материалы авторской ежемесячной колонки «Постскриптум. Моменты счастья», которая выходила в журнале «Мир фантастики» в 2017 году. Материалы, дополненные и расширенные. Поразительные по своей откровенности размышления о жизни, творчестве, соавторстве, об ухабах, шишках и радости на их непростом пути в мире, которого больше нет. В мире, которые они сами создают. В мире Марины и Сергея Дяченко.
1
Марина и Сергей: Вряд ли у человека есть инстинкты агрессии и саморазрушения, о которых однажды говорил Фрейд, но вот у современной цивилизации стремление к ним налицо. Мир сходит с ума; впрочем, это обычное его состояние. Быть счастливым в этом мире – нетривиальная задача. Но что такое счастье? Мы ответим на этот вопрос столько раз, сколько сумеем.
Сергей: Расскажу об одном миге счастья, остром и прекрасном, которое я испытал еще студентом мединститута. Я был фанатом кино. Жадно смотрел фильмы, до которых мог дотянуться. В те годы в СССР единственной возможностью увидеть зарубежные фильмы был Московский кинофестиваль. Когда он наступал, у кинотеатров, где шли фестивальные фильмы, выстраивались огромные очереди. То был период расцвета французского и итальянского кино. Моим любимым актером был Ален Делон, уж не знаю почему; но вот как увидел его в «Рокко и его братьях», так и прикипел сердцем. И вот на одном из фестивалей – показывают «Искатели приключений», а там Делон, да еще в паре с Лино Вентура. Я провел ночь у костра близ кинотеатра, чтобы не потерять очередь по записи. Прекрасная ночь – песни под гитару и такие же обалдуи-киноманы, готовые часами спорить о кино. Давка у касс. И вот, в конце концов, я в зрительном зале, совершенно счастливый, на экране появляется Делон… а потом меня разбудили, когда картина закончилась. Оказалось, я так устал, что уснул и фильма не увидел. А все равно испытал блаженство…
К Делону мы еще вернемся, а теперь вот о миге счастья уже в наше время. В 2015 году у меня был юбилей, семьдесят лет. Я совершенно не ощущаю этот возраст, но родные и друзья задумались – что подарить? Воспользовавшись ситуацией, я отказался от всего, но категорически потребовал единственный подарок – кота. У нас жил черный кот Дюшес, почти двадцать лет, был членом семьи. Маринка тяжело переживала его утрату и слышать не хотела о котах, думая об ответственности за его здоровье, возможности кошечьего побега и прочих ужасах. Но юбилей – и она согласилась. Я погрузился в мир Интернета и в конце концов остановил свой выбор на мейн-кунах – это такие львы среди котов, царственные, пушистые, огромные. Присмотрел котенка в помете, с родословной как у английского аристократа, очень симпатичного. И стал считать дни до своего дня рождения. А моя дочь Анастасия и говорит: «Папа, а давай возьмем котика в приюте. С родословной – их и так возьмут, а вот эти, в приюте…» Я ее и послушал. Увидел в Интернете – есть в приюте мейн-кун, котенок, рыжий, как я и хотел. Поехали смотреть… И увидели испуганное создание, дрожащее, блохастое, с колтунами, слезящимися глазами, с царапинами… С целым букетом болезней. Какие-то навыки домашнего кота у него сохранились – но как он оказался на улице? Тайная драма. В Америке практически нет уличных животных, а если попадаются – их помещают в приюты. Есть приюты, где животным дают только пять дней жизни. Если никто не забирает – их усыпляют. Этому оставался день. Я как увидел взгляд этого рыжего кота… Теперь он у нас, роскошный рыжий кот, зеленоглазый, пушистый. Никакой он, конечно, не мейн-кун, но какое это имеет значение? Он у нас любимец семьи, очень ласковый, разговорчивый – такое впечатление, что он понимает, что его спасли, и поэтому он ведет себя как собачка – ждет, узнает. Доверчивый, ласковый, разговорчивый. И общение с нашим Рыжиком – миги счастья для нас.
Вернемся теперь к Алену Делону. Марина нашла недавно в Интернете и переслала мне заметку о Делоне и животных:
«Сегодня французский актер, которому скоро 80 лет, содержит 5 питомников для бездомных собак и кошек.
«Меня всегда трогают собаки, которые находятся рядом с бомжами на улице. Им все равно, что их хозяин – бомж. Они любят человека как отца, так же как лабрадор Миттерана любит своего хозяина, не зная, что он был президентом страны.
Вы думаете, что мои собаки знают, что я – Ален Делон? Им все равно! Мои собаки меня любят, они не знают, кто я, что я делаю. Эта безоговорочная любовь, любовь без размышлений, полная и настоящая любовь!»
Ален Делон состоит в Обществе защиты животных. В его имении живет 8 собак. Там же расположено кладбище всех его бывших собак: всего их было 45. Посреди этого собачьего некрополя он построил часовню. И после многочисленных обращений получил официальное разрешение похоронить себя там, когда придет этот день. Он утверждает, что это высшая роскошь…»
Марина и Сергей: Ну что тут скажешь? Это так просто – пригреть бездомное существо, отнести корм в приют… Маленький, но реальный шаг к счастью.
2
«– Пусть ты одолеешь ведьму – но навы тебе не одолеть никогда, потому что нава – это отчасти ты сам… Ты не боишься жить – и все же не хочешь, чтобы я убил твою наву?..
Человек молчал.
– Хорошо же, – сказал чугайстер, и от голоса его тяжелые ели испуганно вздрогнули. – Пусть твоя нявка заведет тебя в туман над обрывом.
Чугайстер ушел.
Еловые ветви на его пути не качались».
Сергей: Продолжим разговор о поисках счастья. У каждого здесь свой путь, свои символы, свои маркеры на этом пути. Для меня вот один из самых счастливых моментов жизни связан с позеленевшим, протухшим цыпленком на моем холодильнике… Но давайте по порядку.
90-е годы, эпоха разрухи. Я увидел Маринку в пьесе «Заложники вечности», где она играла роль Мартины – юную и романтичную девушку. И влюбился. Маринка только закончила киевский Театральный институт, актерское отделение, и вот играла в Театре-студии «Дзвин». За ней ухаживали многие, ведь ее красота и ум завораживали. Я же был на 24 года старше ее, тяжело переживал развод, разлуку с детьми. Ну какие шансы у меня были покорить сердце Маринки? Что я только не испробовал! Написал пьесу и пришел в ее театр – так мы познакомились. Я уже тогда был известным писателем и кинодраматургом. Пьесу поставили, но Маринка отказалась в ней играть – роль, для нее предназначенная, показалась ей слишком натуралистичной. Тем не менее у нас возникли дружеские отношения. Я ей написал десятки писем, каждый день бросал их в ее письменный ящик. В тех письмах я признавался ей в любви, мечтал о совместной жизни и работе – но Маринка их как бы не читала, не замечала…
И вот я стал писать сценарий художественного фильма об Олексе Довбуше – это такой Робин Гуд карпатских гор, грабивший богачей и раздававший награбленное беднякам. Во всяком случае, так гласят легенды. Это был сценарий о свободе, о любви – я с упоением создал в нем образ чаровницы Дзвинки, волшебницы, из-за которой отважный атаман потерял голову… Были в том сценарии и горы, и полонины, и водопады, и пьянящая свобода. Был и образ чугайстера, в которого мог превратиться ватаг, и нявки, и ватра – священный чистый огонь, с помощью которого избавляются от ведьм. Маринка помогала мне, мы вместе ходили в библиотеку, исследовали архивы – и она видела, как из ничего создается целый мир. Я все больше погружался в сценарий, забывая о сне и отдыхе. Он мне снился наяву, я просто горел им. И вот однажды Маринка пришла ко мне и в порядке шефской помощи принесла тушку плохо ощипанного, несчастного цыпленка, которого я почему-то назвал Лейтенантом. Дабы из этого Лейтенанта я сварил суп. Положила на холодильник и ушла. Я продолжал работать, подбираясь к финалу истории… Через несколько дней Маринка пришла и на том же месте увидела Лейтенанта – позеленевшего, а меня – отощавшего. Господи, каким негодованием вспыхнули ее глаза! Будто я отверг ее драгоценный подарок. Двумя пальцами она выбросила Лейтенанта в мусорное ведро и стала что-то готовить у плиты. А я обалдело смотрел на ее возмущение и вдруг понял – она же меня любит! Ничего тогда между нами не было сказано, но радости не было предела.
А потом… А потом была поездка с режиссером Леонидом Осыкой и съемочной группой в Карпаты, сказочный край. Это было в мае, все цвело и щебетало. Студийный «газик» отбил все внутренности, но душа пела. И были горы, пещеры, огромные смереки, водопады… Маринка погрузилась в эту красоту по уши, впитывала ее всем сердцем. Никогда не забуду, как она скатывалась с горы по зеленой травке, любовалась огромной луной, прислушивалась к ночным шорохам…
Странное дело. Сценарий так и не был поставлен – не хватило финансирования. Но для меня это лучший сценарий моей жизни, и фильм по этому сценарию, который я видел и вижу в своем воображении, – гениален. Потому что он подарил мне Маринку, которая вскоре после той поездки стала моей женой. А потом был написан и роман «Ведьмин век», где ожили краски нашей истории. Главные герои – Великий инквизитор и юная ведьма. Действие происходит в атомный век, в современном городе, но в романе присутствует колорит гор, славянские обычаи, нявки и чугайстеры… Один из любимых наших романов. Роман о поиске счастья. Мечтаем о его экранизации.
Марина: Прошу извинить моего мужа за излишнюю откровенность и экзальтацию. Но, как говорит китайская пословица: умей находить радость в жизни – вот лучший способ привлечь счастье. Сережа умеет. И я с дочерью учусь этому у него.
3
«Счастье – то, что чувствует любой человек, совпавший со своим предназначением».
Сергей: Эх, красиво звучат эти слова из нашего романа «Vita Nostra»… Прямо афоризм. Вот только как узнать свое предназначение? Почувствовать? Уловить? Здесь у каждого своя тропа. Расскажу о своей.
Я с детства сочинял истории, писал стихи, потом рассказы, но никому их не показывал, понимая их несовершенство. Робел перед великими. Закончив школу, так и не решился связать свою жизнь с литературой и по семейной традиции поступил в мединститут. Потом увлекся психиатрией, самостоятельно выучил все еще запрещенную в те годы генетику и пошел в аспирантуру в только что открытый Институт молекулярной биологии и генетики Академии наук в Киеве. Было это в 1969 году. Пошел с тем, чтобы, соединив генетику и психиатрию, ни много ни мало решить наконец-то проблему преступности!
Темой моей кандидатской диссертации стало исследование мутагенного действия ДНК. Это была интересная тема, развитие идеи директора института, академика Гершензона. Но эта работа стала для меня каторгой. Вместо общения с живыми людьми – пробирки, центрифуги, микроскоп, мушки-дрозофилы… Душа моя застонала. А тут как раз возникла идея романа, где главный герой – врач-психиатр. Роман, в котором ожили мои впечатления о работе в больнице имени Павлова. Я его назвал «Симфония». Внешне это детектив о расследовании убийства, которое произошло на уединенной даче на берегу моря в Крыму. Здесь собралась компания, здесь же девушка Таня, в которую влюблен мой герой. Его зовут Алексей. Он впервые видит этих людей, знаком был только с Таней. Начинается следствие, причем никто не может покинуть дачу. Молодой следователь вначале подозревает каждого, но потом сталкивается с отсутствием мотивов. Лишь Алексей начинает понимать, что причина происшедшего – в музыке. В Шестой симфонии Чайковского, симфонии о жизни, смерти и Фатуме. Есть такая штука – музыкогенная эпилепсия. Оказывается, у отца Тани была скрытая эпилепсия, и эта симфония вызвала у него приступ сумеречного сознания. Он совершил то, что совершил, и не помнил об этом… Признаки эпилепсии мой герой обнаружил и у Тани. Он может уехать, не открывая тайну, может оставить эту семью и жить нормальной жизнью – никто его ни в чем не упрекнет. Но он остается, как человек и как психиатр… Этот внутренний выбор не менее важен для романа, чем внешнее действие.
Я писал эту историю подпольно, позабыв обо всем на свете. Мой отец Сергей Степанович – профессор-микробиолог – был вне себя от радости, полагая, что сын прекратил нытье, взялся за ум и пишет диссертацию. Никто не знал о романе. Лишь моя мама, Вера Ивановна, была посвящена в преступные замыслы сына, в литературный талант которого верила беззаветно. Финал романа дописывался на нашей даче под Киевом, на берегу Днепра, где мы уединились с мамой. Старенькая хата-мазанка, лето, тишина, буйство зелени… Мама была первым читателем романа и самым благодарным. Плакала над ним. Спасибо ей, моему золотому другу! Дрозофилы подохли без присмотра, меня отчислили из аспирантуры, я же принял решение: все, буду писателем. Но отец оказался на грани инфаркта, сестра уговорила меня покаяться и закончить диссертацию. Так я и сделал. А роман остался неизданным…
Прошли годы, я стал работать в Москве, и темой моей докторской была генетика преступности – я ее «пробил» сквозь все преграды. Я был перспективным молодым ученым, с приличной зарплатой, тема исследований важная… Но я все-таки оставил науку и вступил на зыбкую почву литературы и кино. Это был непростой выбор, многие мосты пришлось сжигать, а отец со мной не разговаривал годы… Он не мог понять мой выбор. Но я помнил, что́ испытал во время работы над «Симфонией»… Потом были мои первые фильмы и книги, отец стал союзником и другом, уважая эти работы. А потом я встретил Маринку… Мои психиатрические навыки и пережитое востребованы были в наших романах, и она заняла для меня место не просто жены, но и моей мамы. А может, и роман «Симфония» реинкарнируется – вот прочтет эти строки мудрый продюсер и скажет: «Это же здорово, давайте экранизируем!»
Марина: Извините в очередной раз за такую степень откровенности. Но что делать – мой муж такой, как есть. Знаете, австрийский сатирик Сафир как-то сказал: «В метрических свидетельствах пишут, где человек родился и когда, и только не пишут, для чего он родился».
Ох как непросто – осознать предназначение. Вот я закончила Театральный институт, актриса театра и кино, но только с Сережей благодаря его поддержке и веры в меня, стала писателем…
4
«Бороться с судьбой бессмысленно – нужно вовремя понять, чего хочет судьба, и пособить ей».
Сергей: Нашел вот цитату на сайте «Новые современные афоризмы» – это строки из нашего романа «Преемник». И задумался. А верен ли этот афоризм? В моей жизни я часто поступал наперекор не то что судьбе, но просто, казалось бы, здравому смыслу, за что не раз получал шишки и синяки. Но были и миги счастья.
Одни из самых пронзительных – это поступление во ВГИК, Институт кинематографии, в 1975 году. К тому времени я был заведующим лаборатории в академическом институте в Москве, мои родные и друзья радовались удачно складывающейся карьере. Но любовь к кино и литературе буравили мое сердце. И вот я решился поступить туда, куда нельзя было поступить – конкурс был просто ошеломляющий. Когда получил заветную «корочку» – всю ночь гулял по Москве, танцевал, пел, угощал шампанским прохожих и приставал к девушкам. Не хватало лишь салюта в небесах.
И вот прошло пять лет, и наступило время написания дипломного сценария. Я был необычным студентом, совмещая учебу с научной работой. Уже вышли фильмы по моим сценариям, документальные, один из них, «Генетика и мы», получил Гран-при Всесоюзного кинофестиваля – это такой советский аналог «Оскара» в те времена. Это, наверное, был первый советский фильм о том, что такое медицинская генетика и что она несет людям. Для студента стать таким лауреатом было делом небывалым и престижным. Я мог в качестве диплома представить свои сценарии, по которым уже были сняты фильмы, и получить диплом с отличием автоматически. Но у меня была давняя потребность рассказать о судьбе Николая Вавилова, основателе советской генетики и селекции. Он был великим ученым, путешественником, добрым и мудрым человеком. Когда началась травля генетики, он не сдался. «На костер пойдем, гореть будем, но от своих убеждений не откажемся!» – это его слова. Он был арестован в 1940 году и погиб в тюрьме в 1943-м как враг народа. Были репрессированы выдающиеся ученые, а блестящая советская генетика объявлена «гулящей девкой империализма» и разгромлена почти на два десятилетия. Как это могло произойти? Почему восторжествовало «учение» академика Лысенко, безграмотного прохиндея? Ведь это наука, а не идеология: хромосомы можно было увидеть в микроскоп – как же их отрицать?
Я заканчивал ВГИК в 1980 году. Один из госэкзаменов был по «социалистическому реализму», такому творческом методу, где разрешался лишь конфликт хорошего с еще более хорошим… В качестве героев приветствовались передовики производства. Сейчас это трудно себе представить, но тогда, во времена брежневского застоя, о культе личности Сталина и репрессиях говорить не разрешалось. Более того, считалось опасным. В те годы, например, за перепечатку запрещенных книг Солженицына можно было угодить в тюрьму. Поэтому, когда я заявил, что хочу написать дипломный сценарий художественного кинофильма о Вавилове – многие сочли это безумием. Но меня поддержал мой Мастер во ВГИКе, Николай Крючечников, и я, забыв обо всем на свете, стал работать над сценарием. Назывался он «Учитель», и в нем были две сюжетные линии – одна о Вавилове, его жизни и смерти в тюрьме, а вторая – о его учениках в Институте растениеводства, которые во время блокады Ленинграда хранили его коллекцию семян, собранных на пяти континентах земли. Коллекция генов, 20 тонн зерна – то, что сохранило бы им жизнь… Я знаю много поразительных примеров силы духа в истории цивилизации, но то, что сделали эти люди, – беспрецедентно. Многие из них умерли от голода, но коллекцию они не тронули. Сохранили, потому что у них был такой Учитель. Они ведь хранили и его правоту. Потом эти зерна стали основой Зеленой революции и сохранили жизни миллионов людей во всем мире.
Никогда не забуду защиту диплома. Это ведь был первый мой сценарий художественного фильма, и удался ли он? У новичка всегда комплексы, сомнения… Мастер считал этот сценарий лучшим за всю его работу во ВГИКе. И вот настал черед обсуждения. И мое детище, плод бессонных ночей, обвинили в натурализме, антисоветизме, а один видный драматург едко, со смаком доказал мое абсолютное неумение писать сценарии и предложил вообще исключить из института… Диплом со скрипом я получил, но потрясение было огромным. Я ведь любил ВГИК, считал его родным домом, а тут такая анафема… У моего дорогого Мастера случился сердечный приступ, мы не пошли на торжественный банкет, всю ночь говорили с ним о судьбе нашего кино – великого и ужасного. Настали черные дни сомнений в собственном призвании, в своих способностях, в возможности искусства говорить правду…
Но кризис души удалось преодолеть, и я стал бороться – не только за сценарий, но и за Вавилова. Именно скандал на защите привлек внимание к этому сценарию многих. В том числе Сергея Бондарчука, великого режиссера и актера, он хотел поставить этот фильм, играть Вавилова, но не сложилось… Годы неимоверных усилий – и вышел документальный фильм «Звезда Вавилова», а потом и сериал «Николай Вавилов» – первый советский сериал о временах культа личности, о подвигах и подлости, о величии и мерзости, о поисках истины… Я стал лауреатом Государственной премии и многих других премий, но не в этом дело. Никогда не забуду полные залы и потрясение людей, впервые узнавших о Вавилове, об этих страницах нашей истории. Видеть такую реакцию людей, ощущать эту ауру – счастье. Люди вот знают о Джорджано Бруно – но Вавилов и его ученики заслуживают не меньшее уважение.
Марина: В романе Брэдбери о судьбе книг есть знаменитая фраза: «Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперек». Сережа способен идти вопреки течению, и, думаю, это есть непреложное качество писателя. Отсюда таковы и многие герои наших книг. В полной мере это относится и к Луару Соллю, центральному персонажу романа «Преемник». Преданный и проклятый всеми, даже собственным отцом, он находит в себе силы противостоять судьбе.
5
«Медный король, медный король. Возьми, что мне дорого, подай, что мне нужно».
Сергей: Это простенькое и странное заклинание из нашего романа «Медный король». История раба, ставшего властелином. Заклинание, которому его обучил полусумасшедший старик, кажется поначалу какой-то детской ерундой, но это не так. И первое, что дает Медный король забитому и жалкому мальчишке-сироте по имени Развияр, – обретение памяти. Памяти о родителях, которых он не знал, о раннем детстве… Мы не помним эти первые годы, но именно там формируется энергетика всей нашей жизни.
Откуда это пришло в наш роман? Трудно сказать. Но я часто рассказывал Маринке странную вещь с моей памятью. Я родился 14 апреля 1945 года – дитя войны. А когда началась эта страшная война, мои родители потеряли друг друга. Киев бомбили, отец, Сергей Степанович, оказался в эвакуации с мединститутом на Урале, а мама, Вера Ивановна, с маленькой дочерью – на оккупированной территории. Больше двух лет они ничего не знали друг о друге. Отец готовил врачей, работая без сна и отдыха, а мама умирала от голода и тифа у родственников под Киевом. Они встретились только после освобождения Киева – и я был зачат радостью этой встречи. И я вот помню эти моменты встречи моих родителей, в красках, в деталях. Не могу помнить – а вот гены помнят.
И еще всплеск счастья – 9 мая, салют Победы. Это было в парке Шевченко, в центре города, мама держала меня, трехнедельного, на руках, и когда взорвалось небо, я вначале испугался и заплакал, но потом ощутил такую огромную волну счастья, что и сам стал частицей ее. Тысячи людей, миллионы, вся страна в едином порыве радовалась великой Победе – и я это помню. Уже нет в живых моих родителей, и столько лет прошло, но аура этого дня освещает мой путь. Это то, что пришло к Развияру, – осознание своих корней…
Мы – писатели. Наши истории могут происходить в других галактиках, в фэнтезийных мирах, в будущем – но все они сплетены из памяти сердца. И прежде всего это родной двор. Мне часто снится мой двор, мои друзья-пацаны, игра в футбол с битьем стекол на этом узком пятачке, игры в войну и сочинения моих первых историй, которые я рассказывал вечером на складе дров в глубине двора. Публика завороженно слушала. Действие одной истории происходило на Марсе, и в самый ответственный момент поединка я выстрелил из пугача. Одна девочка потеряла сознание, отец меня воспитал посредством шпагата с узлом на конце, и я тогда впервые осознал силу искусства.
Однажды я увидел удивительный сон о моем дворе, о мальчике-инвалиде, который жил со своей мамой на пятом этаже – в моей квартире. Напротив, в одной из квартир во флигеле, поселилась семья, и была там девочка. Особенная. Егор не ходил в школу, жил в своей инвалидной коляске и мечтал познакомиться с этой девочкой… Но как? И Егор стал изобретать бумажный самолетик, который мог бы совершить невозможное – преодолеть все потоки коварных ветров и опуститься на ее балкон…
Может быть, это и не сон был, а воспоминание о какой-то другой реальности? Есть такая штука – эйдетическая память. Память эмоций, память образов. Я видел все это в мельчайших подробностях… И рассказал Маринке. Не так часто мои сны-эйдетики становятся потом зародышем наших историй, но здесь Маринку зацепило. В нашем творческом дуэте Маринка, будучи более тонким стилистом, набирает текст. И села за компьютер. И вот появился рассказ «Крыло». Пропустив эту историю через свою душу, она сотворила для меня чудо – овеществила мой сон-воспоминание, наполнила его музыкой, грустью, надеждой… Это мой любимый наш рассказ. Он получил много премий, переиздавался, переводился, но я никогда не забуду тот момент счастья, который испытал, впервые прочтя его. Мой сон стал воспоминанием моей жены.
Марина: Жан-Поль Рихтер как-то сказал: «Воспоминание – это единственный рай, из которого мы не можем быть изгнаны»… Другой писатель, Харуки Мураками, заметил, что память согревает человека изнутри. И это так. Я верю, что Сережа действительно помнит салют Дня Победы, хотя и был тогда в пеленках. Он несет в себе частичку счастья того дня, и это позволяет нам преодолевать невзгоды и с оптимизмом смотреть в будущее.
6
«В небо – свечкой… На секунду все пропало, заволоклось туманом, Юта закашлялась, но в следующее мгновение туман уже остался внизу – облаком, маленьким круглым облаком. Сверху оно виделось комочком туго взбитой пены в чашке брадобрея. Поворот – и дракон снова нырнул в него, как в вату, прошил сверху донизу, и Юта успела удивиться – почему же облако не мягкое и не теплое на ощупь…
Она не помнила, сколько прошло времени. Она почти забыла свое имя. Мысль о том, что можно жить, не поднимаясь в небо, была дикой и кощунственной… Дракон куда-то летел – принцесса уже не понимала куда. Небо гасло, и гасло море, и над далекой дугой горизонта поднималась луна, оранжевая, как апельсин».
(Из романа «Ритуал» М. и С. Дяченко)
Марина: Американский писатель Курт Воннегут как-то сказал: «Предложение неожиданных путешествий – это урок танцев, преподанный Богом». На заре нашего знакомства, лет двадцать пять назад, мой будущий муж попросил меня оформить зарубежный паспорт. То были времена распада СССР, разрухи и нищеты. Однако Сережа грезил путешествиями по всему миру. Признаться, я тогда не очень-то поверила в такие грандиозные планы, но паспорт все же оформила. И вот вскоре мы отправились в наше первое зарубежное турне. Автобусом, через всю Европу – в Италию. Взяли с собой сухари в банке и консервы типа кильки в томате. Даже «Амаретто» взяли – дешевый польский вариант знаменитого итальянского ликера. В этом автобусе мы ели и спали, считали каждый доллар, по дороге наш транспорт грабили рэкетиры, но жизнь была прекрасна. Мы были на побережье Средиземного моря, а потом в Венеции, Риме… И море, и люди, и страна – просто сказка! Потом уже был Париж и множество других городов и весей, но первое путешествие с сухариками, недосыпом и разбойниками – незабываемо. Там родились сюжеты многих наших будущих книг. Того же романа «Шрам», например.
Сергей: Путешествия – это волшебное зелье для писателя. Моя страсть – море. Чувство невесомости, которая испытала Юта на спине дракона, знакомо мне с детства. Только я парил не в небе, а в морских глубинах. В «домаринкин» период я побывал на всех морях Советского Союза, нырял с морскими львами на Севере, наслаждался подводными красотами теплого и прозрачного Японского моря… Черное море я знал как свою собственную квартиру.
Марина: В одном из интервью я как-то вспоминала – муж научил меня нырять и ориентироваться в парижском метро… Правда, эти умения не были востребованы довольно долго: родилась дочь Анастасия, тут не до ныряния. Весь мир сосредоточился в одном младенчике, но оказалось, что это только начало. Потому что, однажды научившись нырять (ездить на велосипеде, кататься на лыжах, ориентироваться в хитросплетениях огромных мировых аэропортов), – разучиться уже нельзя. Как нельзя разучиться любить, однажды попробовав этого меда.
Муж значительно старше меня, но никто не дает ему его возраста – веселый и остроумный, он вечный двигатель, который зовет и тянет нас в путешествия. Сережа научил нас плавать потом уже с аквалангом, и мы научились парить в невесомости среди кораллов. Мы объездили полмира, видели пустыни и джунгли, и везде мой друг мечтал повстречать живого дракона.
И вот – Новая Зеландия, страна Длинного Белого Облака. Залив Милфорд Саунд, заповедный фиорд. Конечно, мой сумасшедший муж-дайвер, едва дождавшись остановки корабля, с радостным криком принялся плавать и нырять в ледяной воде, чем очень удивил морских котиков. Светило солнце, сверкал белым куполом Митре Пик…
Ночью взошла луна, и запели ночные птицы: они издают мелодичные писки в терцию, как будто настраивается маленький оркестр. Весь корабль уснул, один лишь Сережа остался на палубе. И тут к нему прилетел… дракон. Плавно спустился к океанской глади, сделал круг, взглянув прямо в глаза супругу, а потом беззвучно скользнул и скрылся в каких-то пещерах. Сережа детально описывал, как сверкала его чешуя, каким мудрым и печальным был взгляд.
И вот теперь меня мучит одна мысль: чего хотел этот дракон? Возможно, на нашем корабле он рассчитывал повстречать свою принцессу? Обрести счастье? Мы свое нашли.
Сергей: «Только о двух вещах мы будем жалеть на смертном одре – что мало любили и мало путешествовали». Так сказал Марк Твен. С любовью мне повезло – я встретил Маринку, а вот жажда путешествий ненасытна. Что там, за горизонтом? Этой жажде посвящен наш роман «Варан», эта страсть присутствует во многих наших книгах. Наши путешествия – их живая плоть. Путешествуйте, друзья! Испытайте моменты счастья.
7
«Не представляю, как можно вдвоем описать все нюансы и перипетии несчастной любви – ведь это обязательно означает: обнажить перед соавтором что-то очень личное, тайное, воспаленное, больное».
(Борис Стругацкий)
Сергей: Разрешите не согласиться с мнением корифея нашей фантастики, хотя все наши романы о любви, и нередко о несчастливой. На каждой встрече с читателями нас спрашивают: «Легко ли писать вместе?» Что ж, попробуем ответить.
В истории литературы было немало творческих союзов, самые известные из которых братья Гонкуры, Козьма Прутков, Ильф и Петров, братья Вайнеры, А. и Б. Стругацкие. В 1922 году, в эпоху пролеткульта, увидела свет книга В. И. Богданова «Опыты коллективного литературного творчества». Содержание этой брошюры очень странное, но любопытное. Там есть, в частности, такие слова: «Не всякий человек способен писать художественно, но всякий коллектив это может… Чем больше участников, тем лучше получается произведение». Слава богу, литературные коммуны не прижились, разве что в так называемых «сериях». А соавторство осталось, в том числе и в фантастике. Охотно пишут в соавторстве, например, С. Лукьяненко, Н. Перумов, В. Логинов, А. Пехов. Устойчивые тандемы составляют Олди (О. Ладыженский и Д. Громов), Зорич (Д. Гордеевский и Я. Боцман), А. Лазарчук и Э. Успенский, Ю. Брайдер и Н. Чадович.
В 1999 году мы провели в Киеве фестиваль соавторства «Кентавр». Он был приурочен к выходу романа «Рубеж», впервые объединившему под одной крышей сразу пять писательских индивидуумов – Олди, Андрея Валентинова и нас с Мариной. Вместе с приглашениями участникам фестиваля была разослана анкета по проблемам соавторства. На анкету заочно ответили многие писатели, состоялась интересная дискуссия. Так, по мнению Б. Стругацкого, причинами соавторства в фантастике являются «дух соревновательности, склонность к безудержной выдумке». Интересную классификацию соавторства предложил Э. Геворкян: «Кентавр – творческий симбиоз этически и эстетически «притертых» друг к другу людей, объединенных творческой интенцией. Химера – противоестественный союз (долговременный или краткосрочный) некоторого количества лиц, объединенных коммерческими интересами». Основная же проблема соавторства – трудности выбора среди нескольких вариантов сюжета, столкновение творческих амбиций, необходимость уступок. Здесь зона конфликтов и причина распада многих союзов.
Обратим внимание – кентавры в литературе почти все мужчины, и почти нет женщин-соавторов. Почему – ответ на этот вопрос мне очень интересен, но он заведет нас в дебри психиатрии.
Есть среди литературных кентавров несколько разнополых пар (тот же Зорич), но устойчивый дуэт супругов – редчайшее явление. Пожалуй, единственной известной мне такой парой являются Анн и Серж Голон, создатели знаменитой «Анжелики». Это псевдоним Симоны Шанже и ее мужа, Всеволода Голубинова. Но соавторы ли они были? Первое издание романа было под именем «Анн Голон» и, как сейчас утверждает Симона и ее дочь Надин, действительным автором была одна Симона Шанже, ее муж был больше помощником в поисках исторического материала в библиотеке.
Таким образом, наш опыт 25-летнего супружеского соавторства – не уникален ли? Если так, то это заслуга Марины. В начале нашей творческой жизни я был ведущим и испытал сладкое томление от восторгов юной ученицы. Потом девушка быстро обучилась и стала вровень со своим наставником. Прошли годы, и Маринка, познав в работе секреты мастерства и испытав то, чего не может испытать мужчина – например, вынашивание и рождение ребенка, – стала во многом уже моим учителем. При этом она научилась преодолевать мое упрямство, умело подыгрывая моей роли главы семейства.
Наш союз – это как бы театр одного актера. Марина в нем актриса, а я выступаю в роли режиссера. Но, конечно, психологию образов, характеры, конфликты мы проговариваем, проживаем вместе. У каждого из нас есть право «вето», но мы научились находить путь даже в тупиках, уважая и понимая друг друга и предлагая новые варианты решения. У нас нет ведущего и ведомого, столкновения амбиций. Каждый наш текст – это как бы двойная спираль ДНК, одна из частей которой от Марины, а вторая от меня. Обвивание друг друга нуклеотидами идей и любви – это и есть наше соавторство. Любая Камасутра здесь отдыхает. Я благодарен судьбе, что смог познать эту нежность.
Марина: Прошу простить моего мужа за такие метафоры. Но соавторство – действительно часть нашей супружеской жизни. Спасибо Сереже, он открыл для меня путь в литературу. Моменты счастья, которые мы испытали на этом пути – удивительны. Но самое чудесное происходит, когда мы, читая письма, участвуя в обсуждениях – ощущаем соавторами книг наших читателей. Это, наверное, и есть катарсис.
8
«Театр – наше обручальное кольцо. Наш крестный отец».
(Из предисловия к нашей книге «Магия театра»)
Сергей: Марина закончила Театральный институт, она актриса. Поэтому многие наши книги связаны с театром. В романе «Пещера» главный герой – режиссер, постановшик спектакля, перевернувшего устои общества. Одна из героинь романа «Преемник» – актриса бродячего театра, и многими поворотами сюжет обязан ее таланту. Повести «Кон», «Эмма и Сфинкс», «Парусная птица», рассказы «Лунный пейзаж», «Заклинание» о мире театра. Есть и поставленные пьесы – «Последний Дон Кихот», и даже анимафильм «Театральный роман». Более того, наши книги не были бы такими, какие есть, не будь Марина актрисой. Думается мне, что она не стала бы великой актрисой, и не потому что у нее нет таланта. Я вот до сих помню ее Дездемону, какую она играла в театре-студии «Астрель» – лучшая трактовка Шекспира в моей жизни. Она там играла просто саму себя – светлую, искреннюю. Конечно, это взгляд влюбленного человека, я пристрастен, но ее способности отмечали и другие, и институт она закончила с отличием. Беда была в том, что Марина глубокий интроверт, склонна к сомнениям, к критическому отношению к самой себе, а это – я убежден – прямо противопоказано данной профессии. Я склонил ее к уходу из театра в зыбкий мир литературы, но душа ее там осталась, как и память о запахе кулис… Это был драматический выбор.
Марина: Я очень любила театр, я и сейчас его люблю, но театр – это очень сложная вещь. У меня не сложилось с театром. И благодарна Сереже. Уход в литературу – это было, с одной стороны, отступление, а с другой – возвращение во что-то свое, родное, удобное. Вышло так, будто у меня была дорога, шоссе, а я все пыталась залезть на какую-то горку. Это у меня не получилось, я с нее шлепнулась – и оказалось, что упала очень удачно, на свою дорожку, прямую и доставляющую удовольствие.
Театр подарил мне встречи с замечательными людьми, моими педагогами Аркадием Гашинским и Анатолием Пазенко. Мне довелось сниматься в кино с гениальным Богданом Ступкой, мы потом очень тепло общались. Мой опыт актрисы для меня не просто важен – бесценен. Когда я вижу, как человек на сцене переживает здесь, сейчас что-то очень личное, подлинное, настоящее… Это магия. А искусство режиссера? Сделать спектакль, чтобы он был живым, чтобы вызывал катарсис – когда я вижу человека, который на это способен, мне хочется снять шляпу. Когда мы с моим соавтором обсуждаем героев наших книг и сценариев, то пытаемся создать живых людей. Сережу хлебом не корми, а дай возможность погрузиться в глубины сознания и даже подсознания наших персонажей. Он вечно норовит углубиться в то, что как психиатр называет анамнезом, историей личности.
Я совсем немного работала в театре, в том числе в детском, и до сих пор вспоминаю это время с умилением. Меня сводил с ума запах кулис, я готова была «стоять с копьем», как у нас говорили (потому что в сказочных пьесах часто приходилось появляться стражникам с копьями, которые величественно стояли на заднем плане, в этом и заключалась вся их роль). Так вот, я готова была служить этому великому, к чему я оказалась причастна, в самой крошечной роли без слов. В повести «Эмма и Сфинкс» главная героиня – актриса ТЮЗа:
«Ей доставляло удовольствие в мельчайших деталях продумывать крохотную, ничего не значащую роль. Пусть даже в плохом спектакле. Была в этом какая-то сладость: Эмма выдумывала биографию лисичке, которая появлялась на пять минут в толпе других зверей. Или ежику, у которого за весь спектакль было три слова. Но зато как она проживала зоны молчания!»
Кстати, в последний раз я оказалась в роли актрисы несколько лет назад, когда режиссер Олег Асадулин позвал меня сыграть роль Почтальона в сериале «Темный мир» по нашему сценарию. Я написала этой почтальонше прекрасную сцену без слов: как в своем деревенском почтовом отделении она удивляется при виде главной героини, как провожает ее в будку для переговоров, как потом умильно подслушивает разговор о любви… Все это я чудесно сыграла за компьютером, а оказавшись на площадке, превратилась в цельный кирпич со стеклянными глазами. Ужас. Обожаю наблюдать за съемками, но актрисой больше не буду никогда – разве что в роли какой-нибудь Бабы-яги.
Сергей: Я человек кино и не очень люблю театр. Но благодаря Маринке стал гораздо больше понимать в этом великом искусстве. Фридрих Шиллер как-то сказал: «Все, что чувствует наша душа в виде смутных, неясных ощущений, театр преподносит нам в громких словах и ярких образах, сила которых поражает нас». Нам понятно, о чем эти слова. Вот мы и пытаемся ощутить драматургический замысел Судьбы – или кого-то там наверху – в череде, казалось бы, случайных событий. Мы актеры и режиссеры – наших книг и нашей жизни.
9
Сергей: Кто не знает сладость мести? Око за око, зуб за зуб… Об этом тысячи книг, фильмов, сериалов… Есть кое-что о мести и в наших текстах. Вот, скажем, роман «У зла нет власти». Пружина его интриги в том, что из-за обиды (ложно понятой при этом) женщина так прокляла своего короля, что тот исчез из памяти и жизни всего королевства…
Читывал я Конфуция: перед тем как мстить, вырой две могилы… Но что делать, если обида горит синим пламенем и требует мести?
Вот две истории из моей жизни. Первая – это школьные годы. Я был самым маленьким в классе, всеобщим любимцем, весьма озорным и креативным на всякие проделки. Но однажды, где-то в восьмом классе, соседнюю школу для трудных детей закрыли, и в наш класс влились переростки, принесшие с собою дедовщину. Я быстро очутился в самом низу куриной иерархии, когда тебя могут клевать все, а ты – никого. Особенно отличался детина по имени Юра, огромного размера и с одной извилиной в мозгу. Почему его тащили из класса в класс – тайна советской педагогики. Дело дошло до отчаяния. Родители не могли понять, в чем дело, а я не мог им объяснить причину депрессий и синяков, ибо это означало стукачество – того от меня и ждали. Я мог упросить родителей перевести меня в другую школу, но все-таки нашел в себе силы поступить иначе. Пошел на стадион «Динамо» и записался в секцию самбо, к тренеру Ярославу Волощуку, фронтовику и замечательному человеку. Помню, рассказал ему свою историю – и не смог сдержать слез. Ярослав Иванович, конечно же, понял, что из меня такой же самбист, как из тапочка – сапог, но взял меня к себе. Два года упорных тренировок, причем тайных – никто о них не знал. Тренировок, которые я ненавидел всем сердцем, ибо это совершенно не мой вид спорта. В конце концов, я дорос даже до городских соревнований и юношеского разряда. К тому времени разборки в классе поутихли, но однажды Юра меня оскорбил по старой привычке, я предложил ему извиниться… Юра попер на меня как разъяренный бык – мне это и помогло. Ведь в самбо ты используешь силу противника против него же самого. Мне удалось поймать его на болевой прием. И вот он – катарсис! Я отпустил его, не стал унижать, рассказал всем о самбо, которым больше с тех пор не занимался. Это самое самбо дало мне, как и героине романа «У зла нет власти» Лене Лапиной, некую магическую особенность – уверенность в себе, в своих силах. И эта уверенность не раз позволяла потом избегать драк и конфликтов. Тренер по самбо стал, если хотите, моим первым наставником в литературе, ибо подарил опыт преодоления себя и ощущение того, что такое поединок. Без этого знания не было бы многих наших книг и героев. Особенно это касается квадралогии «Скитальцы», романов «Скрут», «Медный король», рассказа «Ордынец».
Вторая история. Помню, с каким трепетом я принес в журнал «Дружба народов» свои первые рассказы… И вот через несколько месяцев отзыв наконец появился. Редакторша отказалась даже встретиться – мне просто передали на проходной клочок бумаги, где было написано, что мои рассказы беспомощны, никчемны и мне не стать писателем. Я был раздавлен. Но потом… Я очень благодарен редакторше, имени которой уже и не помню. Потому что ее рецензия пробудила во мне берсерка. Я закусил губу и решил доказать делом, что инквизитор не прав. Написал новые рассказы, поступил во ВГИК, где на предварительном творческом конкурсе представил свои тексты, и они прошли этот конкурс. Вскоре мои рассказы одобрил потрясающий писатель Василий Аксенов, кумир моей юности, и я принял участие в его семинаре. Потом мои тексты, в том числе и отвергнутые журналом, легли в основу Семинара молодых литераторов, который вел замечательный украинский писатель, мастер поэтической прозы, фронтовик, бравший Берлин, – Александр Сизоненко. Спустя годы вышла моя первая книга рассказов «Золотой дождь», с предисловием Сизоненко, и я стал членом Союза писателей СССР. По тем временам это было здорово и означало новые творческие возможности. Выход первой книги – незабываемый момент счастья. Один ее типографский запах чего стоил!
Зачем я поведал об этих двух историях из моей жизни? Месть удалось превратить в нечто иное – это и есть рецепт исцеления от адского огня.
Марина: Мне кажется, Сережа написал вообще не о мести – о преодолении травмы. Месть – это к графу Монте-Кристо, у которого и повод был, конечно, значительный, но и разгулялся он со своей мстительностью в планетарных масштабах. Мне было в свое время интересно, как сложилась судьба Эдмона Дантеса после того, как он разделался с врагами – уж не спился ли он, потеряв цель жизни? Что до меня, я устроена просто: три дня после обиды страшно переживаю и мечтаю о мести, потом забываю начисто. Исраэл Фридман написал как-то: «Сладчайшая месть – это прощение». Вот мы и пытаемся в нашей жизни, в наших книгах, вместе с нашими героями овладеть этим простым заветом.
10
«Все несчастье моей жизни происходит от писем или от возможности их писать».
Сергей: Так сказал Франц Кафка. Позвольте не согласиться с классиком модернизма и магического реализма! Не будь писем – не было бы наших с Мариной романов, не было бы, собственно, и самого главного романа – между нами.
Я уже рассказывал, как познакомился с Мариной – написал пьесу и пришел в театр, предложил ей роль, мы стали дружить и работать над сценарием о благородном разбойнике Олексе Довбуше. Так могли дружить до гробовой доски, при этом Маринка благополучно вышла бы замуж за другого. Я мог объясниться ей в любви – ну и что? На ее внимание – внимание юной красавицы и умницы – претендовали многие достойные товарищи, многие пели ей серенады, но ее сердце оставалось неприступным. Ситуацию изменили как раз письма. Мы встречались, ходили в библиотеки, изучали архивы, гуляли по Киеву – и каждый вечер я опускал письмо в ее почтовый ящик. Десятки писем, где я открывал душу Маринке, объяснялся в любви и описывал ей наше будущее.
«Здравствуй, мое лунное солнышко.
Хоть ты и яркой, солнечной красоты, но ассоциируешься почему-то с серебристо-загадочной луной.
Когда-то в детстве я обожал смотреть в телескоп… В ночной дымке дрожали кратеры, горы, абрисы морей и океанов, но всегда я думал – а что там, на обратной стороне?
Теперь я знаю, что там…
Ты и есть обратная сторона луны, зов чего-то правечного. Ты можешь вызывать приливы и отливы, ты можешь заставлять выть зверей в лесу, сводить с ума людей в свое полнолуние. Ты можешь прятаться за облаками, но всегда ты ночью приходишь ко мне…
Сделай шаг навстречу мне, девочка.
Доверься моей любви к тебе.
Она осветит солнцем даже обратную сторону луны.
Я».
Это одно из писем. Поначалу Маринка делала вид, что она их не читала, и ничто не нарушало целомудрие нашей дружбы.
Марина: Конечно, я их читала. Эти письма завораживали. «Ты весенняя капель с крыши, которая поехала»… Но знаете что? Все, что предсказывал Сережа в своих письмах-мечтах, – сбылось. И радость совместной работы, и рождение дочери, и путешествия по всему миру…
Сергей: Письма хранятся в нашем семейном архиве, и Маринка не разрешает их разглашать. Лишь в рассказе «Обратная сторона луны», название которого и навеяно письмом, процитирован его текст… Думаю, отблеск этих писем чувствуется в нашем, может быть, лучшем романе о любви – «Долина совести». Герой этого романа, Влад, человек-наркотик, обладая способностью привязывать к себе людей при физическом контакте, не может позволить себе видеться с любимой девушкой и отправляет ей лишь письма:
«…Я чудовище.
Внешне я ничем не отличаюсь от миллионов других людей. У меня круглое лицо, карие глаза, темные волосы, узкие губы и мягкие уши. В апреле на щеках высыпают веснушки. Я не кажусь опасным. Мне часто симпатизируют.
Послушай! Мне так нужен хоть кто-нибудь знающий обо мне всю правду… Разреши, я буду писать тебе? Только писать? Если не хочешь – не отвечай…»
Вообще же существует целый жанр «эпистолярной литературы», в котором есть такие, с моей точки зрения, шедевры, как романы Жан-Жака Руссо «Юлия, или Новая Элоиза», Иоганна Гёте «Страдания юного Вертера», Шодерло де Лакло «Опасные связи», Брема Стокера «Дракула».
Говоря о письмах в целом, замечу, что они сыграли большую роль в моем становлении писателя и сценариста. Не случайно в своей книге «Как писать книги» мастер ужасов Стивен Кинг утверждал, что «письма – это отшлифованное мышление». Закончив киевский мединститут, я стал работать в Москве, тоскуя по родителям и друзьям. Поступил во ВГИК… За то время были написаны тысячи писем, в которых я не просто рассказывал о подрастающих детях, о быте, о новостях, но делился планами о новых рассказах, сценариях. Прежде всего это были письма к маме, Вере Ивановне, от которой у меня не было секретов. Мама верила в мои литературные таланты и живо интересовалась новыми идеями. Постепенно, от письма к письму, эти идеи наполнялись деталями, эмоциями, конкретикой – и многое потом воплотилось. Спасибо маме. Без нее я не стал бы писателем.
Сочинять и получать письма в наш век кратких сообщений и стикеров – это и есть моменты счастья. Ты согласна, Марина?
Марина: Торнтон Уайлдер сказал: «Письма, написанные от руки, теперь уже выглядят как поздравления из прошлого века». От руки я вообще разучилась писать, разве что подписаться могу, как крестьянин даже не прошлого, а позапрошлого века. Если надо поговорить с коллегой по делу, сформулировать идею, обменяться мыслями – тогда пишу электронное письмо, это, как по мне, самый подходящий инструмент. Но если надо поговорить с родными – лучше Скайпа не придумаешь. Позвонить родителям на край света и услышать голоса, интонации, смех – это и есть счастье.
11
«Конечно, это очень просто – писать для детей. Так же просто, как рожать их».
Урсула Ле Гуин
Сергей: У каждого автора свой путь в детскую литературу. Я вошел в эту реку, будучи уже взрослым, покрытый шрамами профессии психиатра – исследователя преступности, с опытом жизни в мире киношных страстей, с горечью развода, в момент распада СССР. В моем багаже были сценарии и рассказы о войне, о кровавых временах – какие уж тут сказки. Но обретение Маринки и рождение дочери все изменило. Стаска с младенчества обожала сказки – вот и приходилось ей их сочинять каждый вечер, причем каждый раз новую. Поначалу это делала Марина, но потом и я стал присоединяться. Таков путь, наверное, большинства детских авторов. Согласна?
Марина: У меня по-другому. Я сочиняла сказки до того, как научилась писать. Рассказывала, а родители записывали – спасибо им. Так появились рукописные книги «Сказка про паровоз» и «Проделки вора». Они где-то хранятся в архиве.
Сергей: Следовательно, ты и прирожденный фантаст, ибо что такое сказка – если не фантастика? Вот паровоз у тебя ведь был живой, не так ли? Есть, правда, мнение у зануд-литературоведов, что фантастика – это тогда только, когда автор истории понимает, что его допущение невозможно, нереально. И древние греки с их Гомером, сочинявшие истории про Гидру или Циклопа, свято верили в эти чудеса. Для них это была реальность. Ты ведь тоже верила в чудеса в том возрасте? То есть ты сочиняла не сказки, а быль. Например, ты же верила в Деда Мороза?
Марина: Ни в какого Деда Мороза я не верила. Когда он приходил в детский сад – я его боялась, чужого дядьку с бородой. И за подарки была благодарна родителям, а не Деду.
Сергей: Ты, получается, не верила в волшебство? И сейчас тоже?
Марина: Для нас двоих достаточно того, что ты веришь в чудеса до сих пор. Я же пытаюсь разграничивать реальность и воображение. Когда погружаешься в образ на сцене, нужно все-таки дистанцироваться от него, иначе тебя задушат, как Дездемону.
Сергей: Вернемся к нашим пирогам. Росла дочь – взрослели читатели наших детских книг. На смену сказкам для малышат пришел детектив для младших школьников «Приключения Маши Михайловой», повести «История кентавра» и, наконец, трилогия романов для подростков «Маг дороги». Позволю себе процитировать один из отзывов читателей: «Несмотря на то что книга преподносится, как детская, я и сама с удовольствием прочла ее. Трогательная, светлая история. В основе ценности, о которых современные авторы, кажется, совсем позабыли. Особенно приятно, что Марина и Сергей вспомнили об этих ценностях именно в детско-подростковой книге. А то ведь современный мир приучил, что книжка для подростков – это магия, погони, неоднозначные герои (в смысле, что непонятно – положительные они или отрицательные?) и надуманные ситуации». Действительно, магия ради магии, погони ради погонь нас не прельщают. Но и тот психологизм, который есть в основе нашего «М-реализма», чреват отторжением, если он в слишком больших дозах. Это очень сложная грань – балансирование между Сциллой развлекательности и Харибдой психологии, и сумеет ли наша история-корабль проскользнуть между этими скалами – всегда Вопрос Вопросович.
Марина: Дети-читатели, как и взрослые, бывают очень разные. И детские книги нужны на разные темпераменты: кто-то без магов-погонь не будет читать, а кому-то нужен неторопливый вдумчивый рассказ. Кто-то скажет – «вечные ценности», другой – «морализаторство», кто-то скажет – «искренность», другой – «пафос». Пока внутри у каждого из нас не околел еще ребенок, надо советоваться с ним, и писать для него.
Сергей: Детская книга своеобразна еще и потому, что огромную роль в ее судьбе играет художник. Нам повезло с этим. А. Джаникяну («Воздушные рыбки»), С. Ус («Жирафчик и Пандочка»), М. Садердиновой, Г. Лопачевой («История кентавра») и другим нашим художникам – спасибо. И еще хочу сказать спасибо нашим режиссерам, создавшим прекрасные анимафильмы по нашим сказкам – Оксане Карпус («Театральный роман»), Маша Медведь («Курица, которая несла всякую всячину», «Красная жабка»). Надеемся, герои других наших сказок, и наш Кентавр Себастьян, и детектив Маша Михайлова, и школьница Лена Лапина, ее друг людоед Уйма и некромант Максимилиан увидят еще себя в кино.
Как прекрасно сочинять детские книги! В них добро есть добро, а зло коварно. Пишешь с распахнутой душой, не боишься показаться наивным. Можно быть ироничным, но не желчным. Улыбаться, а не высмеивать с фигой в кармане…
Марина: Мир детства – вовсе не сахарная пудра. Дети не сотканы из варенья и радуг. Тем не менее писать детские книжки – да, пожалуй, это моменты счастья.
notes
