Глава 6
Дальний участок
Подъем скомандовали в семь утра, а я поспать люблю. Впрочем, меня утешало одно обстоятельство – на Манге сутки длиннее, где-то двадцать пять часов с копейками. Так что можно было сказать, что встал я в восемь.
Спалось мне на новом месте не очень. Кто-то храпел, кто-то стонал, да и спина с непривычки побаливала. Даже когда наступала полная тишина в блоке, шум накатывал снаружи – самосвал проезжал, пол «толкался», а вскоре и воздушная волна доходила – это взрывники трудились, варварски разваливая заброшенные горизонты.
Я сел и потянулся, зевнул как следует.
«Вставай, проклятьем заклейменный!»
Оделся, умылся, позавтракал. Каску на голову, «намордник»-респиратор – сами знаете куда. И шагом марш.
С утра я был не в духе. Снилась всякая хрень, да еще вся эта чересполосица вокруг… Вот что меня доставало сильнее всяких инопланетных диковин! Дурацкая, идиотская смесь земного с внеземным – ТБ и «КамАЗы», цверги и бомжи. Все это совершенно не стыковалось между собой, не сочеталось никак!
По-хорошему если, то я сюда должен был прибыть на космическом корабле, высадиться и что-нибудь этакое, чеканное изречь, а потом бродить вокруг с важным видом и собирать образцы.
А я эти самые образцы ломом колупаю, чтобы хитрозадый дядя, прихватизировавший портал, рябчиков с ананасами трескал (надо ли говорить, что я желал ему подавиться?).
– Все здесь? – осведомился Кузьмич, оглядывая понурых отработчиков. – Пошли!
И мы потопали, шаркая и односложно переговариваясь: «Ты че?» – «Я ниче» – «Ну и все!»
Хорошее настроение не наблюдалось ни у кого. Да и какой позитив мог быть у каторжанина?
Когда мы добрели до забоя, то туда же, светя фарами, подъехала приземистая ПДМ, с ходу опуская ковш и нагребая породу. А тут и «Хово», китайский самосвал, подали.
И пошла работа…
…Вся следующая неделя слилась для меня в череду монотонных, однообразных и скучных действий. Я спал, я ел, я отправлял естественные надобности, я работал, а между этими деяниями ходил туда и обратно. На участок и с участка, в столовую и из столовой, в блок и из блока.
Медленная, унылая карусель. Уставал я до того, что никаких мыслей не возникало вообще, даже о еде думалось редко. Руки за столом тряслись так, что приходилось подносить судок с похлебкой к самому рту – из ложки все расплескивалось.
Но постепенно я входил в норму организм свыкался, и я втянулся понемногу. Так прошел месяц.
Жизнь «на зоне» налаживалась. Мы уже, как в первый день, собирались у костра, пекли махи, даже анекдоты травили. Эдик, которому доставалось больше всех, чуть ли не лекции нам читал, и все слушали. А что делать? Телевизор – йок, даже радио отсутствует, и в смартфон не уткнешься – связи нет. Оставалась нам одна лишь роскошь – человеческого общения.
Порой Кузьмич не выдерживал и начинал спорить с Лахиным, тогда это и вовсе реалити-шоу выходило.
К середине января мы уже настолько поднаторели, что я, к примеру, подменял Туку за перфоратором, а пару раз даже поводил ПДМ, устраиваясь в ее странной кабине – там машинист сидит как бы боком.
Комендант был доволен нашим ударным трудом, и где-то к началу февраля отправил «кузьмичевцев» на дальние участки.
Исполнилась мечта идиотов…
…Утром нас никто не будил, и мы проспали аж до восьми часов. Лениво собрались, сходили на завтрак, и лишь тогда дождались вахтовки «НефАЗ», почти новой, но малость помятой и подраной. Все окна в кабине и кунге были усилены листами металла с амбразурами, заделанными толстыми стеклами – из тех, что используются на машинах инкассаторов.
Удивительно, но ни одного гвардейца в сопровождающие нам не дали – не нашлось дураков конвоировать идиотов. Дальние участки располагались всего в каких-нибудь шестидесяти километрах к северу, но чем дальше, тем опаснее были места, а больше всего пугала полная неизвестность.
То невеликое знание о ТБ, которое имелось, было оплачено десятками жизней разведчиков и изыскателей, и никто особо не стремился сгинуть во имя науки. Импровизированный «рудник», устроенный миллиардерами-вандалами, расширялся от «патрубка» на север, в сторону мангианского города. Сначала шла зачистка – на всех горизонтах истреблялись вредоносные формы жизни. Стрелки зачищали территорию километра на два-три к северу, после чего изыскатели брали пробы, подходила техника, и отработчики начинали крушить стены и перекрытия, начиная с верхних ярусов и кончая самыми нижними.
Ближе к «патрубку» все уже было выработано, вплоть до самой трубы, материал которой не поддавался ни алмазной коронке, ни взрывчатке. А вот дальние участки находились уже в самом городе, заброшенном миллионы лет назад. Там добывали артефакты.
Уж не знаю, что могло сохраниться за миллионолетия, но, видать, было чего искать.
– Садимся, – скомандовал Кузьмич, первым влезая в вахтовку.
Я поднялся следом и присел у окна, вернее, у окошка. Рядом плюхнулся Эдик, продолжая болтать с Полторашкой.
– Господи, да какие там чудовища! – фыркал он. – Большие животные просто не выживут в условиях ТБ!
– Чего это? – сопротивлялся Колян.
– Того это, – пробурчал Бунша. – Им тут жрать нечего.
– Именно! – просиял Лахин. – Мангиане еще миллионы лет назад создали тут свой биоценоз… ну, это как бы совокупность живых организмов, которые поддерживают друг друга…
– …Ну, как бы жрут друг друга! – ухмыльнулся Кузьмич.
– Нет, ну почему сразу жрут? – возмутился Эдик. – Мхи, лишайники и ночники, то есть искусственно выведенные растения, способные жить без света, на хемосинтезе, создают ту биомассу, которую жр… э-э… потребляют животные. Животные выдыхают углекислоту…
– …И создают удобрения, – назидательно поднял палец Бунша.
Димон хихикнул, а Лахин лишь рассеянно глянул на бригадира.
– …В общем, тут свой круговорот воды, обмена веществ и всего такого прочего. Беда в том, что за миллионы лет вся эта флора и фауна подвергалась мутациям, и их эволюция зашла далеко, создавая, мягко говоря, опасные и вредные формы. Ну, представь себе, что ты на даче лучок выращиваешь, картошечку, кур держишь, а потом – раз! – и пошел естественный отбор! Картошечка стал ходячей – и съела петуха!
– …А хищные помидоры напали на лучок, – подхватил Кузьмич, – но петрушка натравила на них огурцы, и они друг друга покрошили в салат!
Бригада засмеялась, а тут и вахтовка тронулась.
Я сразу же прижался к окошку – хоть что-то новое увижу!
Правда, поначалу никакой новизны не заметил – машина шла широким проходом, то между стен с редкими проемами, то их сменяли могучие пилоны, как на станции метро.
Зато здорово посветлело – моховища работали на совесть, а среди колонн или в провалах стен хватало вьющихся растений, фосфоресцировавших в темноте, – словно какую лиану облепили скопища светлячков или крошечные лампочки, как на елочных гирляндах. И что-то шмыгало в отдалении, прячась в зыбкой тени, или мне это только показалось?
Машина свернула и выехала на пандус, вознесший нас на пару горизонтов вверх, в стрежневой коридор, широкий, как проспект. От него часто отходили поперечные проходы, и в них тоже что-то шастало.
«НефАЗ» неожиданно затормозил, и в свете фар промелькнуло что-то живое, мокрое и блестящее, размером с собаку, но больше смахивавшее на рептилию, хвостатую, со скрюченными лапами. Мерзкое создание вовсе не собиралось удирать – резко подпрыгнув, тварь бросилась на грузовик, распахивая зубастую пасть, – сверкнули ряды острейших зубов, похожих на стеклянные иглы.
Водитель был опытный, сразу газанул, и вахтовка сбила бестию в прыжке, ударив бампером. Правое колесо слегка подпрыгнуло, и машина покатила дальше.
– Они охотиться… как тэто… стая, – сказал Тука.
– Там еще! – завопил Эдик. – Вон, видите?
Я видел. Вдоль стены скакали такие же зубастики, то и дело оборачиваясь к машине и ляская пастями. Похоже, что они охотились на «НефАЗ».
Тут нас спасло появление еще одного существа, похожего на гигантского моллюска или слизня, медленно сползавшего по гладкой стене. Попав в свет фар, моллюск рефлекторно свернулся в клубок и шлепнулся вниз – как раз под ноги нашим преследователям. Зубастики налетели на слизня по инерции, смешались и начали рвать его на куски, жадно заглатывая трепещущую плоть.
– Вкусный, тока горький, – прокомментировал Тука. – Надо варить, долго-долго.
А самые умные из зубастых даже не стали бросаться в погоню за твердым и невкусным грузовиком – они пировали позади, терзая своего сбитого собрата. Их ожесточенное копошение было хорошо видно, а порой доносился противный визг.
– Приветливые тут места, – сказал я, – тихие и спокойные. Курорт!
И тут что-то мелко забарабанило по крыше.
– Не может быть! – удивился Эдик. – Дождь!
– В ТБ?
Но в свете фар сверкали тонкие струи воды и частая капель. С шумом подняв брызги из глубокой лужи, вахтовка одолела еще один пандус, и мы выехали на обширную площадь, уставленную как попало громадными емкостями, малость оплывшими, словно подтаявшими или оплавленными, больше всего имевшими сходство с бочками.
– Моя знать, – сказал цверг с важностью чичероне. – Водососы тэто, они… как тэто… разводить водоросли в себе, много-много. Они их… – Тука изобразил всасывание губами.
– Отцеживают? – подсказал Эдик.
– Так, – кивнул цверг. – Цедить и есть.
Над одними «вазами» клубился редкий пар, у других через край бежала вода. Она растекалась по площади и сливалась в трещины. На этом горизонте моховища светились настолько мощно, что хоть газету читай.
Пушистые бугры, выраставшие в этой сырости, прямо на дороге, показались мне чем-то вроде лишайников, наросты которых я видел на добычном участке, но это оказались не растения – мохнатые вздутия, отливавшие желтым и оранжевым, медленно отползали, трясясь и покачиваясь, как верблюжьи горбы.
– Упырь! Упырь!
Между «вазонов» в самом деле мелькнула сутулая фигура. Оглядываясь на машину, тараща свои жуткие бельма, упырь подскакал к ближайшему «бугру», схватил его передними лапами, оторвал от пола – потянулись, истончаясь и лопаясь, нити – и дунул прочь стоя, удерживая свою добычу.
За окном шла обычная жизнь, и я стал лучше понимать цвергов, покинувших сии негостеприимные места – под открытым небом житье куда привольней.
– Город, – негромко сказал Кузьмич, и я прильнул к окну. В сумрачном свете виднелись круглые здания-башни, как давешние пилоны, подпиравшие верхний горизонт. Дома выстраивались строгими рядами, занимая все видимое пространство. Проемы дверей я видел, а вот окон не заметил.
– Каково это – прожить здесь всю жизнь? – покачал головой Эдик. – Понимаю, что тогда мангианам ничего здесь не угрожало, но все равно… Всю жизнь в вечных сумерках, как в дантовом Лимбе! И точно знать, что и дети твои, и внуки обречены влачить существование в этом убежище… У-ужас!
– Погляди во-он на тот дом, – посоветовал я ему.
– На какой?
– Где фреска. Или это мозаика? Не важно. Видишь?
– Ух ты…
Вахтовка даже притормозила, будто водитель чувствовал наше желание рассмотреть картину. Неизвестный художник всю стену дома покрыл натеками чего-то твердого на вид, что издали воспринималось, как мазки. Изображение было ярким и каким-то жизнерадостным, что ли.
Мангиане здорово походили на людей, только были потоньше в кости, повыше, поизящней. Голубоватая кожа хорошо сочеталась с белыми или пепельными волосами, уложенными в причудливые прически. Мангианки, не обремененные одеждами, стояли по колено в цветах. С маленькой грудью, с длинными, стройными шеями, гибкие, они воздевали руки к ласковому оранжевому солнцу, сиявшему с синего неба. Маленькие голыши тоже тянулись к свету ручонками, а мужчины в легких накидках стояли в сторонке, в тени деревьев с плоскими кронами, спокойно и гордо улыбаясь.
Я коротко вздохнул. «НефАЗ» медленно сворачивал в проход, и нашим глазам представала вся картина целиком.
Это был триптих. Левая его часть источала радость, а вот средняя вселяла страх – там, над согбенными фигурками, вытягивавшими руки в жесте защиты, полыхал огромный красный шар, змеившийся протуберанцами. Его свет был губительным и жестким, убийственным, несущим смерть и горе.
А потом открылась правая часть триптиха.
Мангиане стояли на пустынной земле с наметами пепла и сажи, робко взглядывая на непривычное им солнце, крошечное и белое. Но уже пробивались первые ростки, и на лицах, прикрытых ладонями от света, распускались неуверенные улыбки.
Вздыхая, я украдкой посмотрел на Туку – цверг просто прилип к окошку и глядел с благоговением. Когда грузовик миновал триптих, Тука с неохотой оторвался и сказал мне:
– Моя видеть – предки походить на хомо. Очень-очень.
– А раньше ты видел такие изображения? – поинтересовался Эдик.
– Моя видеть такой в святилище, – ответил цверг.
Я подумал, что Тука и его однопланетники потому и не воюют с людьми, что мы напоминаем их предков.
– Ты тоже похож на них, – сказал я.
– Я лохматый, как зверь, – серьезно ответил цверг, – они голые, как вы.
– А тебе известно, Тука, что у хомо есть такая болезнь – гипертрихоз? – медленно проговорил Лахин. – Хворь эта очень редкая, но иногда люди ею болеют – и все их тело покрывается шерстью.
Цверг был потрясен.
– Правда?! – выдохнул он.
– Правда, Тука, – сказал я и показал Эдику большой палец – молодец! Повысил самооценку аборигену.
Грузовик, между тем, выехал на круглую площадь, окаймленную все теми же круглыми домами, только слепившимися боками, как пельмени в пачке. Четыре прохода вели на площадь, по осям восток-запад и север-юг.
На площади горели два или три обычных фонаря на стойках, и даже встречающие вышли – двое с автоматами. «Урал» затормозил и остановился.
– Поезд дальше не идет, – пробурчал Кузьмич, – выходим.
Опять у Бунши настроение испортилось. Так бывает, когда стремишься к чему-то, добиваешься, а когда достигаешь желаемого, испытываешь разочарование и досаду – а стоило ли столько сил и времени тратить на ерунду?
– Стой, – придержал меня Кузьмич, – без оружия не выходить.
Он открыл ящик, лежавший в проходе, и достал оттуда новенький «калаш».
– Держи!
Я проверил, заряжен ли, и поставил автомат на предохранитель. Откуда узнал, как это делается? А я почем знаю? Руки, видать, помнили, что да как…
Когда мы вышли на площадь, встречающие вразвалочку приблизились.
– Здоров, Кузьмич! – воскликнул огромный человечище с бородой лопатой, шея – шире головы. – И ты к нам?
– Не все ж тебе одному хабар грести! – парировал Бунша.
Огромный гулко загоготал и с размаху шлепнул своей пятерней о бригадирскую ладонь.
– Гляди, Кузьмич, – вот с того краю дома проверены, двери мы уже навесили, осталось только свет провести. Генератор захватили хоть?
– Обязательно. Ты лучше скажи, Коротышка, где вы сейчас шаритесь, чтобы на ваши морды не натыкаться.
Коротышка хохотнул и обвел рукой западную часть площади.
– Мы вон в тех кварталах роемся, а вы можете на востоке искать. Или, если хотите, на севере.
– С востока тогда начнем. Ну, что здесь окон нет, я уже понял. А двери? Они что тут, вообще не закрывались?
– Да не-е… Были тут двери. Такие мембраны полупрозрачные. Я так понял, они то стягивались, то лопались, когда пропускали хозяина или гостя. Так когда это было-то! Кое-где еще попадаются ошметки, вы их собирайте – научники все еще надеются понять, как эти перепонки работали. А мы однажды даже целую нашли!
– Да ну, целую…
– Я тебе говорю! – с силой сказал Коротышка. – Только посередке дыра такая была, овальная. Ну, мы ее сфотали, а через секунду она рассыпалась в пыль! Да, а фотик взяли?
– Взяли, взяли…
– Ну, тогда заселяйтесь!
– Вот спасибо! – сказал Бунша, напуская яду в голос.
И пошли мы заселяться. Все были взбудоражены и постоянно вертели головами, словно хищников высматривали. Кузьмич каждому по «сто третьему» выдал, так что мы шли, как взвод автоматчиков.
Дом, вернее, бункер, который мы выбрали для проживания, стоял с краю восточного прохода. Обычный для мангиан треугольный проем был грубо разломан в обычный квадрат и укреплен каркасом из уголков. На каркас навесили металлическую дверь с крепкими засовами и амбразурой. Дот.
– Тука! Саня! Пробегите доверху, проверьте, не забежал ли кто.
– Понял, – сказал я и махнул рукой цвергу: пошли, мол.
Тука заробел сперва – все ж таки жилище достославных предков, почти полубогов! – но справился с собой.
«Калаш» ему не полагался, но цверг мастерски владел своей духовой трубкой – с двадцати метров мог попасть в глаз упырю, а стрелки, выточенные из пустотелых шипов дерева вилофит, несли такую порцию яда, что хоть на слона ходи.
Посвечивая фонарем, я вошел в бункер. Планировка простейшая – одна или две комнаты с одной стороны, пандус наверх – с другой. Почему пандус – понятно, даже за тысячу лет ступени стешутся до основания, а за десять тысяч?
В обоих помещениях было совершенно пусто. Поднявшись на второй этаж, мы с Тукой оказались в общем зале, где ничего не было, кроме кучи пыли.
– Посвети, – сказал я Туке, передавая фонарь, и опустился на колено.
Не решаясь дотрагиваться до пыли руками, я разгреб кучу прикладом. Звякнули осколки.
Они были увесисты, видом напоминая красный воск. Осколки легко складывались, как паззлы, образуя цилиндр с толстыми стенками, на которых были выдавлены странные, замысловатые узоры. Странные потому, что не были симметричны.
Ваза, что ли? Или сосуд какой? Ладно, пригодится в хозяйстве…
– Его можно… – Тука несколько раз сцепил и расцепил пальцы.
– Собрать? Склеить?
– Так! Моя знает – склеить в воде.
– Ладно, попробуем. Пошли.
Больше мы, правда, ничего не нашли и, слава богу, никого.
О чем и доложили Кузьмичу. Тот был оживлен, бегал повсюду и наводил суету.
Тарахтел дизель-генератор «Ямаха», запитанной от него дрелью Полторашка сверлил стены. Димон вколачивал в дырки гвозди, а Лысый крепил к ним провода, растаскивая те по комнатам. Следом шел Эдик, «подрабатывая» электриком, – он подключал патроны и вкручивал в них лампочки.
Меня Бунша сразу поставил дежурным на кухню, а Туку с Катоо задействовал для надувания матрацев и разносу сей мебели по «спальням».
В общем, день приезда со всеми сопутствующими.
