Глава 2
Ниланджана Сикдар разглядывала бактерии. Бактерии же не обращали на нее никакого внимания – они бесчувственно вибрировали.
Эксперимент касался побочного продукта жизнедеятельности бактерий, вещества, способного применяться как пестицид в промышленных масштабах. Но в этот момент Ниланджану куда больше беспокоило, почему бактерии размножались лишь с одной стороны чашки. Это не обязательно что-то означало, хотя и могло что-то означать. Что угодно могло что-то значить для кого-то. Но все это казалось каким-то неровным. Необычным. Ей захотелось передвинуть часть бактерий на другую сторону чашки, но это было бы ненаучно, да и, в любом случае, бактерии довольно трудно толкать. Возможно, стоит слегка наклонить чашку – просто чтобы переместить какие-то колонии бактерий на чистую сторону. Тогда все станет выглядеть ровнее. Это будет столь же ненаучно, но все же будет казаться аккуратнее. Нет, она не может это сделать. Вручную изменять поведение бактерий – это ошибка. Ниланджана вздохнула. Бактерии распределяются неровно. Она научится справляться с этим, как научилась справляться со всем, с чем сталкивалась в своей жизни.
Если прожить, как она, почти четыре года в городе вроде Найт-Вэйла, всегда обнаруживаешь массу всего, с чем приходится справляться. С появлением мстительных призраков. С попытками похищения любопытными инопланетянами. С городскими праздниками, сопровождающимися пугающим числом жертв. Со всем этим справляться она научилась. Но все же бактерии беспокоили ее больше, чем она была готова в этом признаться.
Ниланджана наклонила чашку. Она никому ничего не скажет. Бактерии упрямо оставались в левой части чашки. Она сделала несколько пометок в тетради, которая лежала так, что чашка с микроскопом располагалась четко по линии ее раскрытия. Закончив писать, Ниланджана положила ручку на место, у края страниц. Больше у нее на столе ничего не было. Для работы ей нужны были лишь эксперимент и тетради, а если ничего не требуется, то нет причин и что-то заводить. Ее стол представлял собой радовавший глаз пустотой прямоугольник с микроскопом и тетрадью, расположенными ровно по центральной линии.
А еще с тоненькой струйкой питательного раствора, косо стекавшей к краю.
– Черт! – сказала она.
– Что? – отозвалась Луиза.
Ее стол стоял рядом со столом Ниланджаны. Эксперимент Луизы имел какое-то отношение к ее очевидному разочарованию в картофеле, и она, даже повернув голову в сторону Ниланджаны, продолжала демонстративно хмуриться на кучку клубней, лежавшую на ее столе. У нее на столе не было беспорядка – просто любой стол показался бы захламленным по сравнению с рабочим местом Ниланджаны. Поэтому стол Луизы выглядел именно так. На нем возвышалась стопка бумаг, грозившая рухнуть и завалить все вокруг, а картофелины лежали неопрятной кучей, располагаясь в случайном порядке, дабы не повлиять на результат эксперимента, каким бы он ни был.
– Да нет, – ответила Ниланджана. – Ничего. Просто вырвалось. В смысле, совсем чуть-чуть. – Она показала.
– Ты меня чрезвычайно разочаровала, – заявила Луиза.
– Что?
– Извини, это я картофелине. Мне нужно выдавать словесное напоминание о моем разочаровании через заданные промежутки времени вместе с его визуальными проявлениями. Просто на тот случай, если картошка реагирует по большей части на звуки.
– А она вообще-то реагирует на звук?
– Есть только один способ это выяснить, – бодро ответила Луиза. Лицо ее оставалось грозным и нахмуренным. Она покачала головой. – Ты не до конца используешь свой потенциал.
– А у картошки есть потенциал?
– Нет, не у нее. У тебя, Нилс. Какой ты вообще эксперимент ставишь?
– Вот, погляди, это на самом деле интересно. Я регулирую водородный показатель этого питательного раствора пошаговым изменением каждого…
– Нилс, разве это наука?
– Да.
– Правда? Ой, а я до сих пор не уверена в том, что такое наука. Судя по словам, это больше похоже на какое-то представление. – Луиза ткнула картофелину, и та скатилась на край кучки. Она или не заметила этого, или же ей было все равно. – В любом случае, тебе не надо тратить время на небольшие эксперименты вроде этого. Необходимо работать над более масштабными и более престижными проектами. Такими, за которые получают награды. Вроде Лучшего научного приза. Или же приза «Полезная наука» от Общества полезных ученых. Вот посмотри на меня и на эти картофелины.
Она жестом пригласила Ниланджану взглянуть, но Ниланджана уже и так на них смотрела и открыла глаза еще шире, чтобы показать, что смотрит еще внимательнее.
– Ты знаешь, сколько грантов я получила на эти штуки с картошкой? Все идет по плану. Я могу посвятить остаток своей карьеры разочарованию в этих картофелинах, при этом получая все необходимое внимание со стороны крупных средств массовой информации.
Ниланджану не очень интересовали научные гранты и премии. Существовало много богатых ученых, чья известность была раздута бульварной прессой, но в науку она пошла совсем не поэтому. Ей просто хотелось изучать окружающий мир. Она испытывала высшее счастье, каждый день приходя в лабораторию, работая со своими бактериями и разрабатывая дополнительные, некоммерческие субстанции, приносящие пользу обществу, вроде лекарственных средств или пестицидов.
Последние три года она изучала эти бактерии с целью получения естественного пестицида. Раньше фермеры в своем большинстве избавлялись от насекомых, сжигая их, но это оказывало неблагоприятное воздействие на культуры, в которых обитали насекомые. Ей удалось совершить несколько прорывов. В начале этого года она смогла создать аэрозоль для удаления со стволов деревьев жуков-короедов, но при контакте с аэрозолем жуки обычно визжали. Они визжали очень громко, и это вызывало отвращение. Поэтому Ниланджана пыталась улучшить исходную формулу.
Наука для нее была процессом, ведущим к совершенству. Каждый ответ порождал новые вопросы, каждый из которых приносил все новые и новые ответы. Ей хотелось заполнить пустой круг человеческих знаний фактами и доказательствами, чтобы не приходилось доказывать недоказуемое с помощью предположений и легенд. Чем меньше в жизни относится к области мифов, тем лучше становится человечество. Если бы за это давались призы или денежные гранты – прекрасно. Но Ниланджана не нуждалась в поощрениях. Она стремилась к научному порядку и стройной системе знаний.
– Верно. Но, Луиза, посмотри сама. Мне нравится этот эксперимент. Он интересен. А если он интересен, значит, он важен. Вот что всегда говорит Карлос.
– О, Карлос. Он великий ученый, Нилс, но ему не хватает карьерных устремлений. Держись меня, я помогу тебе достичь высот.
– Ладно, хорошо, но… – Ниланджана показала на чашку с бактериями, но в этот момент раздался оглушительный грохот, за которым последовала ослепительная ярко-белая вспышка, рука ее дернулась и, угодив прямо в чашку, перевернула ее.
– Прошу прощения! – вскричал Марк. Его рабочее место располагалось за ними, и он изобрел агрегат, который должен был вызывать ослепительную вспышку, за которой бы раздавался оглушительный грохот, но вот уже несколько недель тот срабатывал в обратном порядке.
– О, вот черт! – воскликнула Ниланджана. – Там была вся работа за месяц. Мне нужно бумажное полотенце. Прошу меня извинить.
Луиза пожала плечами.
– Как угодно. Дай мне знать, если тебе понадобится совет. Я желаю тебе только хорошего, а ты всех нас подводишь.
– Не слишком ли сильно, мы едва…
– Ой, извини, Нилс! Это я опять картофелине.
Ниланджана встала, чтобы взять что-нибудь, чем можно было бы вытереть расползавшуюся по столу лужицу. Питательный раствор залил практически всю меньшую часть стола и грозил вот-вот пролиться через край.
Марк виновато сморщился, когда она проходила мимо.
– Ты уж извини. Мне надо было подать предупредительный сигнал, чтобы вы знали, что я начал испытания, но сама знаешь, как это бывает. Увлекся экспериментом.
Ниланджана кивнула, оборвав его оправдания взмахом руки. Она прекрасно знала, как это бывает. Марк ей нравился, и она жалела, что его эксперимент проходил неровно, пусть даже его попытки все наскоро починить наносили ей серьезный психологический и физический ущерб.
– Не слушай ее, – произнес Марк, отвинчивая заслонку на своем агрегате, чтобы понять, в чем проблема. Внутри что-то слабо мигало и успокаивающе бормотало. Он покачал головой. – По крайней мере, хоть это произошло в нужном порядке.
– Я могу слушать ее, но не слышать, понимаешь? – ответила Ниланджана. – Я горжусь своим экспериментом. Он связан с тем, что мне интересно, и он продвигается. Или продвигался. Продвигался, пока я все не перевернула. – Она открыла лабораторную аптечку первой помощи, где лежал рулон бумажных полотенец и больше ничего. – Ну, не знаю. Может, дело в том, чем я занимаюсь, понимаешь? Я одна здесь ставлю небольшие эксперименты. Может, мне именно это и суждено. Тогда все будет хорошо.
– Лишь бы ты была счастлива, Нилс. – Марк поковырялся в агрегате отверткой. – Правда, лишь бы ты была счастлива. Ты счастлива?
– У меня все прекрасно. – Ниланджана оглянулась на небольшую лужицу питательного раствора на столе, вздрогнула и, отмотав от рулона бумажных полотенец длинную полосу, обернула ею руку и оторвала резким рывком. – Мне не надо быть счастливой, когда у меня все прекрасно.
Вытирая питательный раствор зажатым в руке комком бумаги, она задумалась, все ли у нее прекрасно. Как это можно узнать? Есть ли объективный тест на счастье, не говоря уж о красоте? Какие данные нужно собрать? Можно ли объективно продемонстрировать признаки того, что все «прекрасно»?
Она подумала о других ученых. В большой лаборатории стояло несколько столов, и за каждым проводил свой эксперимент какой-то ученый. Одни эксперименты искрили или пели, другие выделяли слизь или превращались в студень. Лишь немногие эксперименты думали или чувствовали. На стене висела лекционная доска с названиями некоторых проектов и экспериментальных наблюдений. «Пчелы?» – гласила одна надпись. «Гипотеза: все пугает, и нам нужно прятаться», – сообщала другая.
Лаборатория располагалась в научном районе, в неухоженной промышленной части города, сделавшейся опасной из-за частых стычек враждующих группировок ученых. Астрономы и особенно орнитологи всегда затевали свары, устраивали засады на углах улиц. Перепалки начинались с чтения вслух научных работ с рецензиями ведущих умов, а заканчивались ударами бутылочных «розочек». Ниланджана сторонилась подобных диспутов, но ей все же становилось тревожно, когда она видела затертое пятно крови или вырванную из диссертации страницу, которыми отмечались места особо жарких схваток.
И все-таки она была всем довольна, и ее все устраивало. Она была довольна своими экспериментами. Ее устраивали Луиза и Марк. Ей нравилось, что она сидит в большой комнате, полной умных людей, которых она уважала, хоть и не знала достаточно хорошо. Нравилось приходить на работу и говорить о науке или просто о жизни. Ее устраивало, что вечером она возвращалась домой и оказывалась в комнате без людей. Она ограничивала общество знакомых определенными часами, а потом исключала их из других часов, когда могла побыть одна. Ее устраивало положение «чужой»: жители Найт-Вэйла регулярно напоминали ей, что она родилась в другом месте. Она везде была чужой, и это ее устраивало. Она была довольна тем, что росла девчонкой, которой нравилось давить жуков, смотреть в микроскоп и выстраивать микробов в упорядоченные модели. Ее устраивала жизнь без друзей, которые бы это понимали и которым бы это нравилось. Ее устраивало, что ее не задевали и не высмеивали, но в то же время не приглашали на вечеринки. Может, она не была счастлива. Может, то, чем она занималась, было неважно и никому не помогало. Но ее это устраивало. Ее устраивало говорить себе: «Я всем довольна».
– Ниланджана? – произнес ровный, вкрадчивый голос.
Она подняла взгляд от стола, который продолжала вытирать бумажными полотенцами, даже не замечая движений своей руки.
В дверях своего кабинета стоял Карлос. Он выглядел испуганным. Нет, озабоченным. Нет, испуганным.
– Ниланджана, можете ко мне зайти? Мне нужно ваше мнение о… Просто зайдите.
Карлос не часто приглашал других ученых в свою личную лабораторию. Именно там он ставил особые эксперименты, связанные со спасением Найт-Вэйла от различных сверхъестественных угроз, которые постоянно досаждали городу, и там же составлял коллажи из строительного картона, представлявшие собой любовные послания мужу. Все это было важной работой, и он предпочитал, чтобы его не тревожили. Ниланджана не могла припомнить, когда ее в последний раз приглашали к нему в кабинет.
Если бы она знала обо всех событиях, которые станут следствием предстоящего разговора, она бы пришла в ужас, а может, в восторг, а потом снова в ужас. Она бы ощутила столько всего, сколько не ощущала с момента приезда в этот странный город, где она была не совсем своей. А пока она просто смутилась.
– Конечно, – ответила она. – Сейчас зайду.
– Уф-ф, – произнесла Луиза, пренебрежительно махнув своим картофелинам.
