Зонов Арсений Николаевич

Нет. Меня учили на наводчика и всю эту науку я прошел успешно. Потом мы ездили на боевых машинах в район села Бахта, где был полигон в лугах, и там вели учебные стрельбы. Но вся-то беда была в том, что хотя я и учился хорошо, а ростом был мал и не доставал до панорамы. На цыпочках до нее тянулся, а стреляли-то утром рано. По сути дела я и мишени-то хорошо не видел; отстрелялся и послал все три снаряда в молоко (смеется). Командир машины бывалый танкист, из госпиталя, был прежде на Т-70 в боях. Когда я отстрелялся, то, честно сказать, он чуть не заплакал и сказал: «Сынок, как я с тобой буду на фронте? Ведь самоходка предназначена для ведения боя прямой наводкой по танкам, а мы будем просто мишенью, если не сможем стрелять». Мне тоже было обидно — я плохо отстрелялся, но на фронте в первый день моего боевого крещения под Одессой мы непосредственно столкнулись с немецкими частями. Я был на самом переднем крае и в первом бою я поджег бронетранспортер, уничтожил пушку и пехоты много. Такой был бой.

Немцы и румыны отступали, а мы им не давали пройти, стояли заслоном. За этот бой я самым первым в полку был награжден медалью «За Отвагу». Как я стрелял? До этого были бои, но не то чтобы встреча с противником. Вели дальний такой огонь, но ближнего боя не было. Я приспособил ящик из-под снарядов, с него и стрелял. Командир полка потом меня назвал «наводчик с кафедрой». Потом в других боях я подбил немецкий средний танк и мне дали вторую медаль «За Отвагу». Мы стояли за Днестром, а плацдарм уже был побольше. Самоходки стояли в укрытиях, а пехота сообщила, что в таком-то месте стоят немецкие танки. Мы выехали, я выпустил несколько снарядов и попал, наверное, в бок ему. Там кричат: «Загорелся»! Там как: выехал и надо маневрировать. Командир самоходки умело подал вперед, я отстрелялся и он сразу в сторону и назад машину увел, потому что немцы будут вести огонь по месту, откуда мы вели огонь. Это мне зачли, а я толком-то и не знаю, что у меня горело — не горело.

Не могу точно сказать. Обычно как? Первоначально стреляешь осколочными или фугасными, делаешь пристрелку, определяешь — недолет, перелет, а дальше берешь в вилку, стреляешь бронебойным и все. Пристрелка обязательно ведется. Если уж прямая наводка, видишь непосредственно цель, то тогда сразу бронебойным огонь ведешь. Давали еще снаряды подкалиберные, особой конструкции, их в комплекте было 5 штук. Один раз только мне подкалиберным пришлось выстрелить, они почему-то были на особом учете. А бронебойных и осколочно-фугасных давали много.

Видите что. На полигоне мы стреляли просто чтобы услышать после занятий в классе, как пушка стреляет. Я так понимал к тому времени, а на фронте все по-другому. На фронте ты бьешь прямо по живой цели. Артиллерия — интересная наука и несложная. Стрелять прямой наводкой и по закрытой цели нас обучали. Буссоль и всякие прочие приборы. По закрытой цели бить: сидит наблюдатель, дает координаты, а ты сидишь и не видишь цели. Ты наводишь, они корректировку дают: «Недолет». А на войне мне с закрытых позиций не приходилось ни разу стрелять.

Когда ты идешь непосредственно в бой на передней позиции, то там все время бьешь по открытым целям, больше никак. Малокалиберная артиллерия для этого и предназначена. Сорокапятки — это противотанковые, самоходные установки предназначены для ведения боя непосредственно с противником. Война есть война и техника была для разных целей.

Самоходка не предназначена ходить в атаку, как тридцатьчетверка потому, что у них броневая защита, а наша пушка сзади открыта. Но у Григорьевки под Одессой командование приказало нам идти в атаку вместе с танками. К счастью наша батарея в ту атаку не ходила, а так много погорело из полка. Вы представьте. Самоходка СУ-76 имеет два двигателя, последовательно работающих на авиационном бензине. Эта машина от искры могла взорваться, что и было на Днестре, когда я чуть не сгорел. Только раз мы так в атаку ходили, несколько человек сгорело. Видно так командованию потребовалось нанести удар.

Днестр форсировали в мае месяце и попали на плацдарм небольшой, километр в глубину и полкилометра шириной. Если можно сравнить с крутым берегом реки Вятки, то там был такой же, а по нему вверх шла дорога серпантином. По этой дороге 6 машин из 21-го нашего полка забрались туда и держали оборону. Конечно, немцы старались нас столкнуть с плацдарма, но воля солдат была больше силы немцев.

То, что она открытая была. Когда я был на «тридцатьчетверке», то там чувствуешь защиту. А здесь что? Хотя открытость ее могла быть и хорошим свойством, когда меня однажды взрывной волной выбросило из нее. А если бы не открытая была, то, может быть, так бы в ней и остался. Шинель начала тлеть, лицо все опалило и машина потом сгорела, от боеукладки своей взорвалась. Пришлось после вернуться на то место, где стояла наша машина. Случай был интересный вот чем. Я глупость большую сделал, а может, и правильно поступил, кто его знает? Наводчик является первым заместителем командира установки, и, независимо от командира, наводчик имел право маневрировать машиной по ТПУ потому, что командир мог и не заметить. ТПУ состояло из лампочек: белая, зеленая, красная. Определенные сочетания цветов, допустим ты нажал красную и зеленую, означали разные команды механику: «Заводи машину», «Вперед», «Назад». У самоходки ограниченные возможности по сравнению станком, у которого башня крутится кругом. Корпус танка стоит в одном направлении, а командир машины и башенный стрелок могут маневрировать огнем вкруговую. У самоходки вправо и влево по 15 градусов, сколько помнится, вверх не более 30, 5 вниз и все — ограничено.

Был такой момент. Тогда на Днестровском плацдарме самоходки рассредоточены веером, есть в артиллерии такая тактика. Наши самоходки стояли недалеко от обрыва, но из-за ограниченности сектора обстрела, близко таким образом, чтобы секторы соседних установок перекрывались. Обязательно окопаны, в аппарелях. В том-то все и дело, что машина была окопана. Когда мы копали аппарель, то всегда под машиной делали ячейку для отдыха. Когда стоишь в обороне, то в машине отдыхать негде. Я как наводчик дежурил; механик-водитель сидел на своем рабочем месте, в кресле мог отдохнуть. А для остальных членов экипажа делалась эта ячейка. Дело было 4 мая, в 4 часа утра, темно еще и немцы подожгли хаты. Мне привезли карту, но не могу найти это село Шерпень, где мы держали оборону. Оказывается правильно Шерпены, у меня соседка из Молдавии сказала. Немцы со стороны кладбища начали вести огонь и пошли в наступление. Я решил машину вывести, так как наша машина не могла из окопа в ту сторону стрелять. Она только вышла, я хотел ее развернуть, а у меня она застряла чего-то. Другие экипажи находились в подвале хаты полуразрушенной, только дежурные оставались. Когда начался бой, они побежали, но перепутали, командир соседней машины перепутал свою с моей. Мой командир оттуда выскочил, а в это время снаряд разорвался или мина и зубы так щелкнуло. Другой-то командир помог мне моего лейтенанта перевязать. У нашей машины в верх ударило, панораму осколками сбило. Мне мой командир показывает, мол, давай убегай, потому что бесполезно — наша машина застряла, ее ни туда ни сюда. А немцы уже в атаку пошли.

Я из машины выскакиваю, там дверка такая, у меня — наган. У наводчика — наган, у заряжающего — автомат, а у механика и командира тоже по нагану. Три нагана, автомат и гранаты. Там секции такие на борту, я взял гранату, в карман сунул, пистолет наган в руках, у меня от него ремешок. Только я за дверки взялся, меня как волной дунуло! Как еще получилось-то? Когда мне командир сказал уходить, я думаю сейчас механику скажу. Когда я наклонился, смотрю люк открытый, механика уже нет, драпанул.

В это время разорвался снаряд. У танка жалюзи есть для вентиляции двигателя, а оттуда искры, пламя и мне все лицо опалило. Глаза закрыл, повернулся, только за дверку взялся и в этот момент машина взорвалась. Меня взрывной волной выкинуло, метров на пять наверное.

Я повернулся как-то, не ушибся, но пистолет в руках удержал и ремешок перервало. Сгоряча я ничего не почувствовал, а поверху трассирующие пули сеткой, снаряды кругом рвутся. Смотрю: за хаты бегут солдаты, если бы это немцы бежали, я бы к немцам убежал, а попал к своим.

Такое состояние было, ориентацию я потерял, добежал до хаты, где наши были.

У меня шинель тлеет, шею, лицо опалило. Там я увидел командира машины и мы спустились вниз, отвел его в медсанбат в берегу. Хороший был лейтенант — Дылев Алексей Иванович. Это был мой второй командир, а первый — Дернов Алексей Иванович. Оба Алексеи Ивановичи и оба саратовские. Дернова в руку ранило, а Дылева — в щеку.

Атаку отбили и осталась всего одна самоходка из шести машин. Когда я вернулся, командира машины в медсанбат отправил, полетели уже «Ильюшины» штурмовики и рассветало. Я думаю, что я пойду, надо вернуться — не имею права передний край покинуть. Мысль такая была: в тыл приду — скажут, ты чего прибежал? Я вернулся. Моя самоходка как печка вся развалилась и только запомнил коробку скоростей; ее как-то от катков отбросило в сторону и она синеньким пламенем горит-дымится.

Мы стояли по ту сторону улицы, а с этой стороны стоит наша самоходка, напротив нее немецкий танк. Из люка вывалился немец наполовину. Наш экипаж мне рассказывает: мы стоим тут, идет танк и врезали ему в борт, в упор почти, самое большее десять метров. Я пошел дальше и увидел, что моя самоходка сгорела, но какой инцидент был.

Я расскажу один эпизод этих боев. На белой стене разрушенной хаты было написано углем: «Танкисты и самоходчики, в плен не попадайтесь, будем живьем резать». И обнаружили командира машины лейтенанта Рязанцева, наводчика Каратаева, вятский паренек, вместе мы с ним учились в танковой школе и механика-водителя, не помню как его зовут. Лежат — у командира на лбу звезда, руки как плети, глаза выколоты и отрезанный член в рот засунут. Каратаев приколот штыком, а механика, видать, застрелили. С заряжающим я не знаю, что произошло. Они были из одного экипажа, их похоронили в саду под яблоней и дали клятву, что отомстим за вас. Что и делали, эту клятву мы держали.

Это власовцы, на том месте они были.

Мы их не видели, тем более дело ночью было, снаряды рвутся, шум. (Смеется. — А. Б.) На фронте не разберешь кто или что, если бой идет, шквальный огонь.

Знаете что, раз я был танкистом, следовательно я считал, что для меня танки были явным противником. Если я был в разведке, то для меня все были одинаковы. Потому что там ты не защищен ни от пуль, ни от снарядов, ни от бомб. А когда ты находился в танке или боевой машине, то ясно, что ты не боялся пулеметной очереди или кто-то там на тебя наступает. А когда ты голенький, не защищен, то надо вести себя, чтобы ты был неуязвим.

У меня все лицо опалило, а командир полка у нас был хороший такой, по фамилии Макацюба. Он фронтовик, много раз раненый; вскоре он ушел из полка, и его заместил начальник штаба Добрецов. Действительно, есть такие фамилии которые оправдывают себя через дела человеческие. Добрецов этот сказал, чтобы меня ни в какой госпиталь не класть, а приказал санитарам лечить меня при части. Единственный награжденный в полку и все такое прочее. Так я остался при части. Часть уехала на переформировку, где мы получили «тридцатьчетверки». У нас стал командиром полковник Мухин. Тоже душа человек, для солдат был такой. Мне как-то в жизни везет в отношении людей, друзей. У меня и жена все говорила: «Знаешь, Арсений, приятно смотреть на твоих друзей, которые к нам приходят». А действительно — у меня нет других, — всегда можно посоветоваться, поговорить, деловые какие-то разговоры.

И полковник Мухин был такой же хороший.

Она интересна вот чем была. Держали оборону по сути на границе с Румынией. Было десять сталинских ударов, а эта операция была восьмой удар. Мы как солдаты много не знали, но я знал, что у нас командующий был Толбухин по-моему. Задача была какая — прорвать в одном месте и в другом, соединиться и сделать окружение, вот в чем вся соль была. Мы шли южнее Бендер, находились фактически у противника в тылу. Сзади нас бои идут, потому что наши подвижные части, танки и самоходки, шли напролом.

Нет. Там было так. Во-первых, были противотанковые поля. Противотанковые мины снимали саперы в основном, а противопехотные снять было трудно — там долина такая. Был дан приказ: когда пойдет тяжелая техника, пехоте наступать по следу танка или самоходки. Под их гусеницами эти противопехотные мины рвались, ничего ей не сделали. После прохождения минного поля пехота могла наступать, отставала от нас и мы уходили вперед. Оборону прорвали легко, мы не почувствовали никакого сопротивления. По-моему, целый час или больше шла артподготовка — это сплошной шквал огня из всяких пушек. А мы стояли на исходной позиции на опушке какого-то леса и когда вышли уже на простор, то увидели как наши «катюши» вели огонь. Интересно было за ними наблюдать. Немцы за ними охотились — как только их засекут, начинают их выслеживать. «Катюши» только залп сделали и сразу отходят, потому что по этому месту начинается минометный и артиллерийский огонь вплоть до авиации.

Был такой момент, когда шли по дорогам. Немецкая колонна шла на подкрепление и у них связь не сработала или еще что. Застали врасплох, несколько тысяч пленили и так и оставили под охраной пехоты, которая с нами была. Немцы не ожидали. Помню у с. Париж задержали одного офицера, но охрана его проспала и он убежал. А до этого показал, что для немцев наш удар был неожиданным, молниеносным.

На тридцатьчетверке я уже был в башне заряжающим, пушкой управлял командир. В Ясско-Кишиневской операции я участвовал на Т-34. Ясное дело, в таких боях как на СУ-76, где приходилось стрелять, мне не пришлось участвовать и не пришлось командиру машины Исаеву. Эта операция для нашего полка обошлась довольно легко, в том смысле, что не было больших боевых действий. Название полка не изменили, хотя полк воевал на тридцатьчетверках. Когда мы держали оборону за Днестром, то нам присвоили наименование «Измайловский». Знаете, где Суворов воевал? В Измаиле мне потом пришлось побывать после госпиталя, но я не буду рассказывать о всех перипетиях моей жизни. В разведку я попал после госпиталя.