Книга: Богини: тайны женской божественной сущности
Назад: Глава 6 Илиада и Одиссея
Дальше: Глава 8 Любовь
Глава 7
Мистерии, связанные с трансформацией
Богиня – в древности и в будущем
Я попытался представить истоки и основные линии пересечения традиций почитания Богини-Матери в качестве основного божества в период с 7000 до 3500 г. до н. э. и совершенно противоположных культов индоевропейских захватчиков, появившихся около 4000 до н. э. Я не уделил достаточного времени описанию индоевропейской мифологии; нам необходимо реконструировать ее с помощью сравнительных методов, сопоставляя европейские и азиатские традиции – греческую с ведической, пришедшей из Индии, и т. д.
У земледельцев, проживающих в определенном регионе, как это было с теми, кто поклонялся Матери-Богине, поклонение может быть направлено на какие-то конкретные объекты: дерево, озеро, камень или какое-то конкретное место. Но у кочевников, например у семитских воинов или у арийцев, поклоняются тому, что вокруг и везде: бесконечному небу над головой, бескрайним просторам земли, ветру, луне, солнцу. Алтари переносят с места на место, устанавливают их и здесь и там – повсюду, и сам алтарь впоследствии принимает символическую форму, наводящую на мысли о космосе и движении в нем. Их божества не похожи на божества земледельцев, чьи боги рождаются, взрослеют, умирают, а затем переживают воскресение; в отличие от них, божества кочевников универсальны и живут вечно.
Корни кочевых народов – древние охотники, для кого основным связующим звеном с мифологическим миром и главным хранителем традиций был шаман. Шаманом становился тот, кто пережил собственную психологическую трансформацию, то, что мы сейчас называем шизофреническим расщеплением личности. Шаман погрузился в глубины бессознательного, вступил в контакт с богами и вернулся, овладев подлинным знанием.
Более того, те божества, которым шаманы посвятили свою жизнь, очень хорошо им знакомы: они являются шаманам в снах и видениях. В культуре охотников, особенно у североамериканских индейцев, видения стали демократичным явлением – они могут быть доступны кому угодно. Когда мальчикам племени приходит пора пережить инициацию, их отправляют в опасные, дикие места на четыре дня или больше, и в это время они должны поститься. И их посещают видения и сообщают о том, какова будет их судьба и предназначение. Станут ли они великими охотниками? Великими целителями? Или великими вождями? Или воинами? Если взрослый человек чувствует, что силы оставляют его, он может тоже проводить время на природе, начать поститься и снова пережить тот личный опыт, который так важен в культуре охотников.
У земледельцев обычно почитают деревенских божеств. В их традициях божествам служат жрецы и жрицы.
Когда два таких разных сообщества встречаются, как это произошло во времена индоевропейских и семитских вторжений, о которых я уже рассказывал, – их культурные принципы начинают взаимодействовать. Самые яркие гипотезы о том, как складывалась мифология в истории человечества, я обнаружил в работах Лео Фробениуса. Тем, кто интересуется историей мифологии, я рекомендую работы Фробениуса «Paideuma» («Мистическое воспитание») и «Monumenta terrarium» («Памятники мира»).
Главной его гениальной мыслью в отношении этих двух масштабных культурных полей было предположение, что для охотников ключевую воспитательную роль играл животный мир. В этом мире людям приходилось преодолевать себя, постоянно убивая животных, они жили в страхе перед их местью и проклятием. Поэтому возникла целая система ритуалов, основанная на представлении о договоре между обществом людей и обществом животных, в центре этого договора находилось животное, являвшееся главным источником пропитания. Мир животных добровольно сдается на милость охотника, осознавая, что впоследствии будут проведены ритуалы, которые помогут вернуть отнятую жизнь к источнику, породившему ее, и животное сможет возродиться. Идея о согласии и договоре между двумя мирами – это очень красивая мифология.
С другой стороны, у людей, проживающих на экваторе, главный опыт их жизни говорит о растительном мире, там вы сажаете семя в землю, оно возрождается и появляется новое растение. Отсюда возникает мотив смерти и возрождения, и здесь решающую роль играют человеческие жертвоприношения.
У охотников принесение в жертву людей не играет главенствующей роли, потому что они и так убивают достаточно. Их опыт переживания чувства вины за убийство связан с ритуалами покаяния и необходимостью откупиться за него перед их миром.
Народы, заселяющие экваториальную зону, считают, что в смерти заключен источник жизни, и это придает оттенок трагизма их верованиям. Глядя на мир растений, вы видите опавшие листья и гниющие ветки в джунглях, из которых прорастают новые молодые побеги. И люди приходят к выводу: чтобы было больше жизни, нужно сделать так, чтобы было больше смерти. В традиции, ориентированной на возвеличивание Богини-Матери, царит абсолютное безумие в том, что касается человеческих жертвоприношений. Нам Мать-Богиня всегда представляется нежной, но вспомните, например, ее изображение с Крита – с топориком в руке.
В абсолютно чистом виде матрилинейная материнская система законов существовала на территории современной Европы приблизительно от 7000 до 3500 лет до н. э. Начиная с IV тысячелетия произошло вторжение воинственных племен, и эти народы стали полноправно господствовать на ее материковой части с III тысячелетия до н. э.
Примерно в тот же период семиты покинули свою родную сирийско-арабскую пустыню на Ближнем Востоке и двинулись в двух направлениях: на восток в Месопотамию и на запад в Ханаан. И там произошло слияние двух столь непохожих культур. Чтобы представить, каково было жить в те времена в одном из маленьких городов этого региона, просто прочитайте историю Иакова и его двенадцати сыновей, которые напали на Сехем. Вон там, на горизонте, появилось пыльное облако – что это, пыльная буря или отряд бедуинов? Оказывается, это бедуины… и наутро весь город мертв. Ужасные были времена, когда два этих мира соприкоснулись.
Древняя традиция, связанная с материнскими законами, сохранилась на Крите и у эгейцев, о чем свидетельствуют прекрасные мраморные статуи Матери-Богини, относящиеся к изысканному миру Крита. Конец этому положило извержение вулкана на Санторини, около 1500 лет до н. э., и с того момента началось господство мужской системы верований микенцев – хотя они уже впитали в себя воззрения, связанные с женским культом, и потому продолжали создавать те прекрасные фигурки Матери-Богини.
Около 1200 лет до н. э. произошло последнее вторжение северных индоевропейских племен, дорийцев, которые пришли с железом и одержали сокрушительную победу. Это было время падения Трои. Именно тогда барды создавали великие творения, прославлявшие деяния героев, и эти произведения были объединены в гомеровской традиции.
Илиада и Одиссея показывают проблему конфликта между двумя традициями – материнской и мужской – в период античности. Нам необходимо рассматривать три стадии Гомеровых эпосов: 1) устные традиции бардов; 2) объединение этих произведений кем-то, кого мы считаем Гомером, в VIII–VII вв. до н. э.; 3) Писистрат в Афинах в VI в. до н. э. сознательно создал программу, которая представила афинскую мифологию в более благопристойном виде. Так возникла литературная античная мифология, оторванная от своих корней, которая досталась нам в наследство в пьесах и поэмах. Эпосы подверглись редактированию и облагораживанию, и самые древние дикости были оттуда вымараны. Например, Ахиллес не таскает вокруг Трои живого Гектора, привязанного к колеснице, он волочит по земле его труп.
В этом конфликте принимают участие две противостоящие силы, два способа ведения боя: относящийся к бронзовому веку и к железному веку, и оба существуют в едином пространстве. Эти эпосы стали текстами из школьных программ, а позднее на их основе возникла утонченная городская этика.
И наконец, в Одиссее прослеживаются признаки возрождения ценностей, связанных с культом Женственности.
В то же время на материке, на Ближнем Востоке и в Египте, мы видим культы смерти и возрождения, с массовыми захоронениями всех придворных почившего правителя и великой историей об Осирисе.
И вот мы вплотную приблизились к мистическим культам – элевсинским, дионисийским и орфическим мистериям, – и в этот момент начинается их перевод на новый язык христианского культа. В христианской терминологии основной темой мистических религий была смерть старого и рождение нового. На языке алхимиков это процесс получения золота из первичной материи. Так проникла в христианство тема непорочного зачатия: рождение духовности в людях, которые до того жили как звери. Вас учат переключать ваше внимание с заботы об исключительно животных аспектах вашего бытия. И тогда в вас пробуждается ощущение того, что в жизни существует высокая, духовная цель, а ваша животная часть должна просто поддерживать физическую жизнь и не мешать жизни духовной.
Я уверен, что святой Павел, писавший свои послания на греческом, будучи евреем, застрял между двух традиций – жесткого иудейского монотеизма и синкретического политеизма греческой традиции. И потому увидел в расправе над Христом, этим харизматичным молодым иудейским проповедником, символ убийства и смерти таинственного Спасителя.
И тогда грехопадение в раю превратилось в провал в майю, в мир иллюзорных пар противоположностей, в страдания и заботы нормальной, феноменологической жизни. Теперь крест воплощает второе дерево в Эдемском саду – Древо бессмертия, а сам Христос становится плодом вечной жизни.
Деревом бессмертия можно назвать и дерево Бодхи, под которым сидел Будда. И вот образы Будды и Христа сливаются воедино. В раннем христианстве существовал серьезный конфликт относительно сути христианской религии, который до сих пор подспудно присутствует в рамках христианской традиции. Было ли оно просто одной из разновидностей мистических культов или это особое, принципиально новое учение?
Я хотел бы продемонстрировать, каким образом мистические мифологии проникли в христианство. Более того, такой персонаж, как Орфей и орфическая традиция, сыграли значительную роль в формировании христианской мифологии. Орфические образы стали предтечей образов христианства, а мифология христианства уходит корнями в античные мистерии в значительно большей мере, чем в Ветхий Завет.
Таков главнейший конфликт первых четырех веков существования христианства. Чем оно было – абсолютно новой религией, которая освободилась от всего, о чем повествовал Ветхий Завет, или осуществлением обещанного в Ветхом Завете? Читая Библию, вы видите в ссылках всякого рода перекрестные цитаты, которые указывают на предсказания пришествия Христа и т. д. Но ведь не только в Ветхом Завете, но и в античном язычестве, а ранее – в мистических религиях арийцев были заложены основы возникновения христианства. В III в. до н. э. Ашока, великий буддийский правитель Индии, отправил миссионеров на Кипр, в Македонию и Александрию, будущие центры христианских теологических дискуссий. Тому есть документальные подтверждения в «Надписях Ашоки».
Люди задают вопрос: «Бывал ли Христос в Индии?» А зачем? Ведь Индия сама пришла на Ближний Восток. Интересно, отчего мысль о Христе в душе человека пришла в голову этому юному христианскому проповеднику, ведь она совершенно не в духе иудейской традиции. Думаю, именно это и привело в замешательство апостола Павла: осознание, что фактические события – смерть Христа и его предполагаемое воскрешение – воспроизвели в реальных исторических событиях сущность мистических религий.
Поскольку на протяжении многих лет я читал лекции о культурных традициях Азии и античной Европы в римско-католических семинариях по приглашению ордена иезуитов, можно сказать, что эта мысль получила признание Церкви. Но при этом ее представители ощущают особый характер присутствия древних мистических традиций в христианстве, а именно что сам Господь спустился к нам в облике человека по имени Иисус.
То есть это конкретизация представления о Боге: Бог – это реальный факт, а не мистическая метафора. Они уверенно заявляют, что высшая тайна превосходит все доступное человеческому пониманию, что пути Господни неисповедимы, – как и индусы. Но затем утверждают следующее: «Но все равно у нас все это происходит по-другому, потому что мы знаем нечто особенное, и это знание и есть Бог».
Вы можете трактовать все это как хотите. У вас есть авторитеты, которые считают, что христианство – это продолжение мистической традиции или что оно представляет собой нечто совершенно особенное, где Господь, если вы понимаете, что это такое, спустился на землю совершенно особым образом.
Гностическое Евангелие от Фомы, обнаруженное в Египте в 1945 г., легко соотносится и с буддизмом, и с христианством, и с античными мистическими религиями. Иисус говорит: «Тот, кто напился из моих уст, станет как я. Я также стану им» (Евангелие от Фомы, 112). Это то же самое, что говорит Будда: «Все вокруг – это Будда». Все живые существа вокруг – это воплощения Христа, и нужно найти Христа в своем сердце, принять и превратить его в источник нашего существования. Это чистой воды буддизм, просто здесь мы пользуемся именем Христос вместо термина буддийское сознание. Таким образом, вы можете применить понятие буддийского сознания к мистическим религиям. Одно из традиционных универсальных представлений о смерти и возрождении – смерти вашей природной сущности и возрождения вашего духа – уже проникло из мистических традиций в христианскую традицию.
В Ветхом Завете, с моей точки зрения, ощущается самая жестокая патриархальность. Как я уже упоминал, Богини там вообще нет. Ее (Инанну, Астарту, Иштар или каких-то других богинь) там называют мерзостью. В этой чисто мужской мифологии отсутствует представление о воплощении божественного в мире людей. Иудеи считают Мессию не Сыном Божьим, а человеком, чье величие и облик таковы, что он достоин называться Сыном Божьим, здесь отсутствует буквально воспринимаемый, античный мотив непорочного зачатия, который внушал такое отвращение представителям библейской традиции. Здесь Богине места нет.
А дальше апостол Павел разворачивает христианскую традицию лицом к миру античной Греции. Изящно выражая свои мысли на греческом языке, он в своем евангелии сумел совместить мир синагоги и афинский мир. Здесь появляется Богиня в образе Непорочной Девы и Матери Бога. На протяжении последних двух тысячелетий мы становимся свидетелями постепенного роста авторитета Непорочной Девы, когда ее начинают почитать практически как богиню. Теперь ее, как и Христа, тоже считают Спасительницей, признавая ее страдания и лишения, как ее великого сына. Она дала ему жизнь и привела в этот мир, а ее смиренное принятие Благовещения равносильно акту Спасения.
Но Церковь все равно проводит очень яркое различие между верой в Бога и почитанием Непорочной Девы. Все же она – смертная женщина, обычный человек. Но то, что она приняла на себя миссию высшего порядка, возвышает ее, превращая в «Бодхисаттву» – божественный символ, превосходящий по значимости даже сам божественный символ Христа. И вот она снова с нами, друзья мои, – та самая древняя Богиня. Она вернулась, и вы больше не сможете сбросить ее с пьедестала.
Я рассказывал о древних божествах, а теперь мне хотелось бы рассказать о том, как они трансформировались в известных выдающихся личностей и персонажей. Проблема с греческим пантеоном состоит в том, что когда боги становятся похожими на людей, их мифологическая мощь начинает угасать. Но я не думаю, что подобное произошло с самой античной греческой традицией – потому что традиционные мифологические ипостаси этих богов очень почитались. Я полагаю, что проблема возникает из-за интерпретации. В эпосах Гомера мы видим, как акцент смещается с мужских ценностей, характерных во времена арийского нашествия, к тем ценностям, которые были более ориентированы на женственность.
Переходя к историческому периоду, который пришел на смену античности, мы имеем дело не с обществом земледельцев, а с космополитическим обществом. Теперь главная забота людей – не выращивание урожая, хотя это по-прежнему важно. Возникли города, появились торговцы, которые отправляются в путь по великим мировым торговым путям. Эти люди похожи на нас, нынешних, они оторваны от своих корней и испытывают психологические проблемы. Поэтому тема смерти и возрождения в эту эпоху обсуждается не на языке мира растений, теперь речь идет о смерти и возрождении души.
Весьма примечательно, что хотя тысячи людей пережили инициацию, практикуя мистические культы, тайны подобных культов никогда не разглашались, и никто о них не узнал. Мы можем лишь строить догадки о том, что же там происходило.
В чем же кроется секрет? Различные исследователи строили об этом самые разнообразные теории. Я хотел бы продемонстрировать вам несколько изображений демонстрирующих этапы мистического ритуала. Возможно, они подскажут, что именно там могло происходить, не о конкретных деталях этих ритуалов, а о том, что они представляли собой в целом.
Давайте рассмотрим древнюю шумерскую печать (рис. 113). Шумерская цивилизация существовала в нижней части течения Тигра и Евфрата, в долине рек, в мире грязи. Но то была не просто грязь, а плодородная земля, что способствовало формированию на этой территории крупных поселений. Это были первые крупные города – Лагаш, Эрач и другие. Там и была найдена эта цилиндрическая печать для маркировки вещей. На ней справа изображена женщина со змеей, еще мы видим мужчину и древо с плодами добра и зла. Можно без труда догадаться, как интерпретировали археологи подобное изображение: как раннее упоминание о грехопадении в райском саду.
Но, насколько нам известно, в шумерской традиции – а есть и другие печати с изображением этого дерева – не существовало понятия о грехе, связанном с этим деревом. То божество, которое ухаживало за ним, угощало плодами дерева, и плод бессмертия нужно было съесть.
Давайте задумаемся об этих двух деревьях в райском саду. Господь запретил есть плоды с двух деревьев: с Древа познания добра и зла и с Древа бессмертия. Книга Бытия гласит, что Господь, увидев, как Адам и Ева укрыли свою наготу в одежды из листьев, догадался, что здесь что-то не так. «Что такое?» – спрашивает он.
Рис. 113. Богиня Древа Жизни (глиняная цилиндрическая печать, шумерская культура, Ирак, 2500 лет до н. э.)
И вот они сознаются в содеянном, мужчина сваливает вину на женщину, а та на змея. И Господь проклинает их, каждого по-разному. Мужчина отделался легче всех: он всего лишь в поте лица будет добывать хлеб свой. Женщине придется рожать в муках, а змея будет весь свой век ползать на брюхе. В тексте, где Господь именуется Элохим (םיהולא) (это имя во множественном числе, а не в единственном, как Яхве (הוהי)), говорится: «Теперь человек стал одним из нас, знающим добро и зло». То есть ему ведом реальный мир, его физические явления, жизнь и смерть, что хорошо, а что плохо. «И теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от Дерева жизни, чтобы жить вечно: И выслал его Господь из сада Эдемского… и поставил на востоке херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к Дереву жизни». В этой религии путь к бессмертию закрыт.
Во всех других известных мне религиях говорится об обретении бессмертия. Как я уже упоминал, именно под Древом бессмертия восседал Будда. У входа в буддийский храм вы видите двух воинственных стражей. Это и есть тот самый херувим, который должен преградить вам путь. В буддизме они символизируют ваш животный страх и ваши желания. Это страх уничтожения вашего эго и желание, чтобы оно продолжало жить и наслаждаться, что и мешает вам обрести бессмертие. Страх и желание – вот две смыкающиеся скалы, встающие препятствием на нашем пути к осознанию собственного бессмертия.
Христос прошел через эту дверь и сам стал плодом бессмертия, когда был распят на кресте. Крест становится вторым древом райского сада – вот в чем заключалось постигшее святого Павла откровение. Это одна из главных тем христианства; она же присутствует в мистических религиях, которые мы сейчас обсудим.
Рассмотрите повнимательнее изображение на шумерской печати. Рожки на голове бога, сидящего под деревом, указывают, что это лунный бог, который скоро угаснет, но потом возродится где-то рядом с деревом. Лунный бог с горами, впитавшими силу луны, спустился умереть и обрести новые силы в утробе Богини, представшей в образе дерева, а потом он снова возродится. На другом изображении Богини (рис. 31) она стоит на вершине Мировой горы. Здесь мы видим бога-мужчину, готового принять свою Богиню, рядом изображена змея – символ животворной силы. Вы отдаете свою животную жизнь, чтобы возродиться духовно; вот в чем заключен здесь мистический смысл.
Мистические культы
Центром греческих мистерий был Элевсин (ныне Элефсис), до которого сегодня можно быстро доехать на такси от Афин. Вам откроется вид на гавань с кораблями и нефтеперегонными заводами – все это совсем не похоже на мистическую тропу, которую вы ожидали увидеть. Старая легенда гласит, что именно там зародилось земледелие, – иными словами, именно там Деметра подарила его людям. Предполагается, что здесь начали впервые выращивать пшеницу, и Деметра была покровительницей храма, в котором этот дар был передан людям.
Рис. 114. Деметра и Плутос, древнегреческий бог изобилия (каменный барельеф, Греция, V в. до н. э.)
В Элевсине мы видим Деметру именно в такой позе – она сидит, в правой руке держит факел, символизирующий хтоническое, подземное странствие. В этом изображении присутствует двойная символика – она предстает как Мать Земли и как Персефона, ее дочь, которая спускается в подземный мир и возрождается каждую весну. На изображении может быть одна или две змеи-андрогина, в двух разных ипостасях, предстающих в виде змеи или змеечеловека. Плутос, бог изобилия подземного мира, получает от Деметры колос с зерном, чтобы унести его наверх, в мир людей.
Существует особая легенда, которая ассоциируется с культовым центром в Элевсине. Мартин Нильсон рассказывает, что в эпоху античности в Афинах пшеницу сажали осенью, а урожай собирали весной. В период жаркого греческого лета солнце сжигало всю растительность, и поэтому летом собранный урожай зерна помещали в подземные хранилища. Самое ценное находилось в земле и под землей, в царстве бога изобилия и подземного мира Аида, или Плутоса. Именно оттуда зерно берут, сеют и отдают людям. Потому бог изобилия аллегорически изображается как хранилище для зерна на лето. В северных областях сезоны посева и сбора урожая меняются местами, и в эллинский период представления о времени посадки семян и сбора урожая приходят в противоречие с интерпретацией этого мифа.
Плутос символизирует древнюю жизненную энергию и часто изображается в облике мальчика или старика. В середине цикла человеческой жизни, между детством и старостью, человек должен был принимать участие в определенном историческом этапе жизни общества, где он родился. Ребенок еще находится вне исторических общественных условий. Пожилой человек, который уже освободился от своих обязанностей, хлопот и общественных предрассудков, снова попадает в пространство универсальных ценностей. Поэтому мы до сих пор используем этот образ старика, глядящего на ребенка. Изображение уходящего года и года наступающего отражает одну вечность, которая смотрит на другую, а между ними – время действия в области истории. Поэтому тот, кто воплощает вечную энергию, изображается или как мальчик, puer aeturnus (вечный ребенок), который продолжает жить вне исторического контекста, или как старик. Вы можете убедиться в этом, читая легенды о короле Артуре, когда Мерлин, мудрый жрец друидов при дворе короля Артура, изображается или мальчиком, или стариком.
Одна из целей обряда инициации в мистических религиях – с помощью духовного странствия показать человеку основу его существования, источник сознания и энергии, проявлениями которых мы все являемся. Поэтому его цель состоит в том, чтобы привести нас к знанию об этой силе, а рог изобилия является символом нашей жизни.
Все символы этих мистических религий относятся к эпохе земледелия. Поэтому основой их было все связанное с земледелием и плодородием земли, урожаем, производством шерсти, деторождением. То есть все было основано на биологии. В этих культах периоды строгого поста сменялись периодами радости и веселья, а позже основным их мотивом стало духовное возрождение. Многие традиции того времени говорили о духовных ценностях на языке земледельцев, связанном с плодородием земли, зарождением новых времен года и т. д.
В период возникновения городов эти символы стали восприниматься в качестве психологических метафор. Люди отправлялись в Элевсин, чтобы пережить обновление, как мы это делаем и сегодня. Многие из нас занимаются садоводством и волнуются о том, взойдут ли посаженные растения. На самом же деле нас волнует то, насколько будет реализован потенциал нашей души, семена которого произрастают из нашего бессознательного. И вот накопление изобилия в темных недрах земли начинает ассоциироваться с неоткрытыми сокровищами нашей духовности. Традиционные земледельческие символы начинают конкретно и эмоционально наполняться психологическим смыслом. Мистические культы, в отличие от древних земледельческих культов, основное внимание уделяют духовности и психологии, и те, кто использует их символы, об этом знают. Не это должны были открыть Фрейд и Юнг, а то, что давно было известно, о чем знали и художники, и поэты. И вот теперь мы переводим все это на психологический язык.
А рог изобилия символизирует нашу собственную душу, из которой должен взойти и созреть урожай, расцвести цветы. И понесет их в своих руках ребенок или старик. Женщина символизирует засеянное поле, сам источник жизни, а мужчина просто действует от лица женщины в этих системах: именно он – та активно действующая, так сказать, рука чье тело дает жизнь, принимает ее в себя и питает ее.
Нам неизвестно, что именно происходило во время отправления элевсинских мистерий; ритуалы держались в секрете, а их разглашение каралось смертью. Здесь во всем присутствует нераскрытая тайна, секрет тысячелетий. Но можно получить о них кое-какие представления, рассматривая последовательность действий, изображенных на вазах и саркофагах. А какое именно конкретное действие производилось таким символическим способом и производило такой ошеломляющий эффект – этого, как сказал Сократ, «я сказать не могу».
Чтобы прийти в Элевсин из Афин, вам нужно идти вдоль берега моря по так называемому Священному пути. Именно здесь проходили процессии людей из Афин в определенные времена года, чтобы разделить трапезу, состоявшую из ячменной похлебки, и затем выпить ритуальный напиток. Это отражено в серии ярких изображений мистерий на саркофагах в святилищах Элевсина. В книге «Путь в Элевсин» авторов Гордона Уоссона, Альберта Хоффмана и Карла Рука говорится, что ячмень, из которого готовили эту похлебку, был инфицирован грибковым вредителем – спорыньей. В его химический состав входит галлюциноген, оказывающий воздействие, сравнимое с эффектом от употребления ЛСД. Предположительно, небольшая доза этого вещества и содержалась в ритуальной похлебке. Поэтому у людей, проходивших инициацию, могли возникать собственные галлюцинации в качестве реакции на проходившие в святилище обряды. Семья, отвечавшая за проведение таких ритуалов, жила в Элевсине на протяжении многих веков. Мы не знаем, когда именно начали проводиться религиозные обряды в Элевсине, но, возможно, они зародились еще в догомеровы времена, корнями уходя в культ Матери-Богини. В ритуале разыгрывалось странствие героя в подземный мир и назад, в мир живых, подобное тому, в которое Цирцея отправляла Одиссея.
И вот мы снова оказались на пороге. На изящной краснофигурной вазе (рис. 115) мы видим Дадуха, второго жреца мистерии, стоящего между Гераклом, архетипичным героем, слева, и проходящем инициацию героем, отправляющимся в странствие, справа. Жрец подает ему факел подземного мира.
После того как молодого человека приняли для совершения обряда, им будет руководить мистагог – так называемый психопомп (ψυχοπομπός), «проводник душ», Гермес, указывающий страннику путь в пустынном святилище, и ведет его к возрождению.
Изображение на саркофаге Терра Нова (рис. 116) дает представление о последовательности действий во время мистерий, показывая весь цикл инициаций, состоявший из трех стадий. Слева, вначале, стоит фигура по имени Иаккос. Этим словом громко приветствовали новорожденного Диониса, и то же кричали в момент соприкосновения с откровением. Иаккос мог символизировать момент просветления, наивысшую точку действа, проходившего во время мистерии.
Рис. 115. Жрец стоит между Геркулесом и молодым участником обряда инициации (чернофигурный скифос, античная Греция, V в. до н. э.)
Рис. 116. Очищение Геракла (каменный барельеф, Италия времен античного Рима, II в. до н. э.)
Дерево позади – это лавр, по поверью, защищавший от зла. Дафна превратилась в лавровое дерево; по пути в Элевсин из Афин есть место, которое тоже называется Дафна. На этом пороге мы оставляем позади обыденный мир, для того чтобы войти в защищенное священное пространство. Первым, кто здесь нас встречает, будет ипостась Диониса.
Продолжая свой путь, мы встречаем двух богинь: Деметру с факелом в руках, пламя которого устремляется вверх, и Персефону, ее дочь, чей факел направлен к земле, проводя очищение нижнего, хтонического мира.
Необходимо отличать хтонический, или подземный, мир – пещеры и тьму и теллурический мир, надземный, где мы живем и который считаем матерью-землей. Две ее ипостаси изображаются как две разные богини. Роль Персефоны в некоторых пелопонесских культах выполняла Артемида – Кора, девственная богиня. Кору или Персефону похитил Аид и унес к себе в подземное царство. Она представляет тот плод на полях подземного мира, что должен снова прорасти вверх. Спускаясь в подземный мир и снова вырастая из него, она словно повторяет путь зерна, пшеницы, пищи людей. Она воплощает эту энергию, и многое другое, а именно мощь подземного мира. В мире людей Персефону считают похищенной дочерью Деметры, но для мира подземного она – царица.
Деметра восседает на священной корзине, которую обвивают змеи, и из этой корзины выползает змей, тот, что сбрасывает свою кожу, чтобы пережить обновление, и символизирует связь животворного сознания с миром времени и пространства.
Итак, первым этапом инициации было пройти между двумя богинями – богиней нашей жизни и богиней нашей смерти. Как и в культуре Микен, они представляют собой пару – мать и дочь.
Между ними проходит тот, кто переживает инициацию, и его усаживают на скамью, покрытую шкурой барана. Баран – это символическое животное, он воплощает солнечный свет. Иными словами, человек, идущий по этому пути, должен был пережить поразительное озарение. Мистагог, или проводник, льет зелье в огонь. За проводником стоит Дионис, а за ним – Геката, которая символизирует силу ночи и бездну.
На урне Лователли (рис. 117) подробно изображено точно такое же событие, но там присутствуют и несколько новых элементов. Как указывает Карл Кереньи, здесь человек, проходящий инициацию, сам предстает в роли Геракла:
Юный Геракл, который идет справа налево, проходит важные ритуалы для подготовки к инициации. Герой-прототип человека, которому необходимо очищение, сразу же угадывается в персонаже, покрытом львиной шкурой.
Страж у входа слева – женщина. Справа от нее изображена небольшая чаша, наследие древних времен, которая присутствует не только на греческих барельефах, но и на ассирийских тоже. В этой чаше – эликсир бессмертия, амброзия.
Рис. 117. Очищение Геракла (каменный барельеф, Италия времен античного Рима, I в. до н. э.)
На корзинке восседает Деметра, а справа от нее – Персефона, кормящая змею. Мы видим, что проходящий инициацию человек, все еще под покрывалом, должен получить какое-то откровение из ликнона – корзины, которая используется при посеве, когда зерна отсеиваются от шелухи. В этом и заключается суть инициации. Мы в нашей жизни отделяем шелуху от семян, чтобы постичь в откровении самое главное.
В корзинке для посева зерна (рис. 118) лежат фрукты и фаллический символ, и потому мы догадываемся, что она как-то связана с рождением, оплодотворением и новой жизнью. Скоро с посвященного снимут покров. Справа от него стоит вакханка, девушка, танцующая с тамбурином, на котором изображен козел – символ не только солнечной энергии, но и сексуальной.
На рис. 119 вы видите изображения откровения, переживаемого во время мистерий. Этот новорожденный ребенок воплощает мотив смерти и воскрешения Спасителя, а откровение в корзинке теперь представлено младенцем, возродившимся юным Дионисом. Две его ипостаси – маленький мальчик и старик – оба держат факелы, воплощая разные аспекты силы Аида и его энергии бездны. И есть еще одно откровение, когда распахнется занавес. Мальчик слева держит в руке факел, и можно догадаться, что там, где проводили ритуал, было темно. Должно быть, это было незабываемо.
Рис. 118. Посвященному вскоре покажут содержимое корзины (каменный барельеф, местонахождение неизвестно, дата неизвестна)
Рис. 119. Богоявление (каменный барельеф, саркофаг, Италия эпохи античного Рима, дата неизвестна)
Этот путь приводил проходивших волнующий ритуал к откровению – Богоявлению, как это сейчас бы назвали, когда они встречали божественного ребенка. Сократ в одной из своих бесед, записанных Платоном, объявил, что пережил инициацию в Элевсине и что это было одним из самых волнующих переживаний за всю его сознательную жизнь.
Как замечает Джейн Харрисон, рождение священного ребенка было центральной частью этого ритуала:
О рождении такого ребенка объявлял иерофант, верховный жрец, в определенный момент празднования этих мистерий: «Бримо родила ребенка Бримоса». Но маловероятно, чтобы подобная мистерия могла быть открыто изображена на вазе. Напрашивается более простое описание происходящего. Ребенок поднимается из рога изобилия, символизируя плодородие. Он есть один из плодов земли. Его торжественно представляют Афине, потому что в Элевсине Афинам дарили и зерно, и мистерии.
На вазе с рис. 120 изображены персонажи, которые ассоциируются с музыкальными сценками во время элевсинских мистерий. Внизу, в центре, мы видим Богиню-Землю с рогом изобилия, которая символизирует землю, хранящую в себе запас зерен. Из этого рога изобилия выходит маленький мальчик, юный Дионис. Ребенок символизирует родившийся плод и духовное рождение от непорочного зачатия. Непорочное зачатие не связано с биологией – речь идет о зарождении духовности в человеке. Если же трактовать это понятие дословно, как нечто связанное с биологией или как историческое событие, то весь его смысл теряется.
Рис. 120. Рождение божественного ребенка в Элевсине (краснофигурная ваза, античная Греция, V в. до н. э.)
Ребенок тянется к Афине, богине-покровительнице города Афины. Элевсин отправляет жителям Земли послание, и жители города Афины принимают его. Над ними парит в странной двухколесной повозке Триптолем (Τριπτόλεμος), юноша, которому Афина и Деметра передают зерно, чтобы он поделился им со всеми. Итак, эта история ассоциируется с двумя символами плодородия: пищей физической, которой мы питаемся, и пищей духовной, а Богиня дарит нам и эту пшеницу, которую мы едим, и духовную радость.
Похищение Персефоны
Другим важнейшим мифом в элевсинских мистериях был миф о похищении Персефоны.
В легенде говорится, что она собирала цветы на лугу и ее увидел бог подземного мира Аид, или Плутос (так его называют во время ритуалов, в литературе он известен под именем Аид). Тут земля разверзлась, Аид вышел из преисподней и забрал с собой Персефону, а потом еще и целое стадо свиней обрушилось в яму вслед за ними.
И вот, подобно Исиде, отправившейся на поиски мертвого Осириса, Деметра стала искать Персефону. Мать идет по следам похищенной дочери, но видит, что ее следы затоптаны копытами свиней.
На примере из книги Харрисона (рис. 121) показано жертвоприношение свиньи Персефоне. Факелы справа принадлежат Персефоне, царице подземного мира. Вот в чем вопрос – а была ли сама Персефона Богиней, принимавшей облик свиньи? Помните изображение Богини со свиным пятачком, созданное 5000 лет назад до н. э., с лабиринтом подземного мира на теле (см. рис. 22)? Сэр Джеймс Фрезер в своей книге «Золотая ветвь» утверждает, что Деметра и Персефона изначально были богинями – покровительницами свиней, а написал он об этом за семьдесят лет до того, как было обнаружено то самое изображение Богини в облике свиньи!
К тому же периоду истории относится найденное в Сербии изображение богинь-близнецов (см. рис. 9). Культы более позднего периода Античности сохраняют преемственность с верованиями древнейших времен, становятся гораздо утонченнее и прекраснее.
Итак, мы движемся от жизни к смерти, от одной матери к другой, от Деметры к Персефоне. Смысл этого заключается в том, что смерти нет. Жизнь, заключенная в нашем теле, вечна.
И вот Деметра отправляется на поиски своей дочери. Легенда гласит, что она подошла к колодцу в деревне Элевсина. Там она, вероятно, присела отдохнуть, безутешно горюя о своей потерянной дочери.
Люди подошли к плачущей Деметре, чтобы утешить ее, но разбитая горем Богиня не может даже улыбнуться им в ответ. Все олимпийские боги собрались, чтобы успокоить ее, но она только отмахивается от них, пока к ней не приковыляла старушка Баубо (Βαυβώ), которая выглядела очень неприлично. Она исполнила перед Деметрой такой забавный и непристойный танец, что, глядя на нее, Деметра не смогла удержаться от смеха.
Здесь очень интересна роль обесцененного – оно нарушает правила приличия и позволяет человеку забыть о своих обязанностях и привычных представлениях. В античных театрах обычно зрителям представляли три трагедии и одну комедию. В комедии все показывается с другой точки зрения, заставляя забыть обо всем печальном. С Деметрой это и произошло. Помните, у Гёте в «Фаусте», строки из Вальпургиевой ночи: «Die alte Baubo kommt allein/Sie reitet auf einem Mutterschwein» («Старуха Баубо в стороне/Летит на матушке-свинье!») (перевод Н. Холодковского).
Рис. 121. Принесение свиньи в жертву (краснофигурная ваза, античная Греция, V в. до н. э.)
Рис. 122. Деметра и Персефона на Парфеноне (каменный барельеф, античная Греция, 447 г. до н. э.)
Рис. 123. Колодец в Элизии (камень, Древняя Греция, VI в. до н. э.)
Вот как повествуют об этом эпизоде Гомеровы гимны:
Не пожелала, однако,
присесть на блестящее кресло
Пышнодарящая,
добропогодная
матерь Деметра,
Но молчаливо стояла,
прекрасные очи потупив.
<…>
Но без улыбки сидела,
еды и питья не касаясь,
Мучаясь тяжкой тоскою
по дочери
с поясом низким.
Бойким тогда
балагурством
и острыми шутками
стала
Многоразумная Ямба
богиню
смешить пречестную:
Тут улыбнулась она,
засмеялась и стала веселой.
<…>
Милой с тех пор
навсегда ей осталась
и в таинствах
Ямба.
Похожий сюжет имеется и в японской мифологии. Главное божество в японском синтоистском пантеоне – Аматерасу, прекрасная Богиня солнца. Весь мир зависит от света, который она излучает. Однажды ее брат ужасно обидел Богиню и ее подруг, и, кипя негодованием, Аматерасу удалилась в пещеру под горой, завалив за собой вход валуном. И весь мир погрузился во тьму.
Боги стали советоваться друг с другом: «Как же нам выманить ее обратно?»
Они решили устроить буйную вечеринку снаружи у входа в пещеру. Аматерасу услышит этот шум и захочет узнать, что там делается. Они стали буянить и шуметь, а одна из богинь исполнила непристойный и развязный танец, сопровождая его смешными жестами. Все боги так и покатились со смеху.
Рис. 124. Баубо (терракота, античная Греция, V в. до н. э.)
Рис. 125. Аматерасу, выходящая из пещеры (красочная печать с деревянных досок, период Эдо, Япония, XIX в. н. э.)
Аматерасу в своей пещере заинтересовалась происходящим снаружи. Она чуть-чуть приоткрыла выход из пещеры, чтобы одним глазком взглянуть на то, что там происходит. А боги тогда сказали ей: «Знаешь ли, здесь у нас появился кое-кто покрасивее тебя» и с этими словами приставили к выходу из пещеры зеркало, чтобы Аматерасу увидела в нем свое отражение.
Она очень удивилась и вышла наружу, тогда два огромных сильных бога задвинули камнем выход из пещеры и обвязали вокруг Богини веревку, напоминающую радугу в библейской традиции. Это означало, что Аматерасу не сможет снова убежать, а мир никогда больше не погрузится во мрак. И до наших дней в синтоистских храмах богини Аматерасу можно увидеть эту веревку, что означает: Богиня больше нас не покинет. А что за красный диск изображен на японском флаге? Это зеркало Аматерасу.
На так называемом покрове Деспины (рис. 126) мы видим замысловатые и забавные изображения животных, фигуры людей в масках. Все они исполняют какой-то дикий танец. В Пелопоннесе мы видим танцовщиц-Кор (помните, что Кора – это пелопонесское имя Богини Девственницы, которую в других районах Греции называют Артемида или Персефона). Они исполняют дикий танец, посвященный Богине-Девственнице Де-спине. На этом покрове мы узнаем ее среди танцоров в масках.
Рис. 126. Покров Деспины (рисунок на каменном барельефе, античная Греция, примерно IV в. до н. э.)
Это напоминает фигуры с головами зверей из тантрических буддийских традиций – дакини, духов пространства, что наводит на мысли о карнавале. А во время карнавала не действуют никакие законы, они происходят на границе двух эпох вечности – эонов.
В году 365 дней, но округленное количество стандартного года – 360 дней. Итак, год состоит из такого же количества дней, что и количество градусов в окружности, поэтому круг времени и круг пространства устроены одинаково. Но между 360 днями ушедшего года и 360 днями года нового есть промежуток в пять дней – они и приходятся на карнавал. Это – период вседозволенности, всяческих неприличий, когда не соблюдаются законы, чтобы произошло оплодотворение и пришло новое поколение новой эпохи, поэтому мотив дикого непристойного танца ассоциируется с легендой о поисках Персефоны. Именно в эти пять дней благопристойность мира, живущего по законам, нарушается, и появляется возможность поиграть, побезобразничать и посмеяться.
Если серьезно, то вам следует осознать, что оба мира соизмеримы друг с другом, и мир, живущий по законам, – это просто один из возможных вариантов. Когда вы что-то делаете, то создаете шаблон, исключающий иные возможности, но приходит пора, когда нужно открыться чему-то непривычному и возможности творить.
В сущности, всякий, кто занимался творчеством, знает, как наступает такой момент. Вы строите осмысленные планы и придерживаетесь их, чтобы получить «сухой», «мертвый» продукт вашего труда. Но вам нужно открыться хаосу, который приходит из глубин, снизу, и тогда возникает нечто оригинальное, а если вы включаете критику слишком рано, то вы убьете свое творение.
Шиллер написал одному молодому писателю прекрасное письмо с советом, как преодолеть ступор перед пустым листом бумаги в начале работы. Молодому писателю было о чем поведать миру, но он никак не мог записать свои мысли. Это нормальная ситуация. И Шиллер дал очень простой совет: «Ваша проблема заключается в том, что вы слишком рано включаете критику, а лирика не успевает заработать».
Посмотрите, что происходит в школах: там учат делать критический разбор произведений Мильтона и Шекспира, Гёте и других писателей, а потом учитель говорит: «А теперь придумайте что-то сами». Вы садитесь, у вас что-то начинает получаться, и тут вы думаете: «О боже мой! Да это же ерунда». Конечно, вы не можете сочинять как Шекспир, но вы можете сочинять в собственном стиле, если, конечно, позволите себе сделать это.
И тут должен наступить момент хаоса – нарушения всех правил, когда вы понимаете: «Да какая разница, кто что подумает?». Пришло время нового поколения. Вот какой мотив связан с карнавалом.
Именно таким способом оживает Богиня, она возвращается к жизни благодаря смеху. Это – момент просветления, анодос, или возвращение Богини. Семя, которое хранилось в царстве Аида во время сухого лета, теперь выходит на поверхность, как буйство жизни во время осеннего сева. На этой вазе (рис. 127) Персефону окружают купидоны и сатиры, фаллические и растительные изображения. Дионис держит в руке свой деревянный жезл тирс, увитый плющом, и, таким образом, дионисийские ассоциации тесно переплетаются с элевсинскими мистериями.
Рис. 127. Анодос Коры/Персефоны (краснофигурный кратер, античная Греция, V в. до н. э.)
Рассказ о другой Богине, которая поднимается на поверхность земли, может вас удивить (рис. 128). Над ее головой написано имя – Пандора; она символизирует энергию жизни, приходящую в мир вместе с женщиной.
Вот что рассказывает нам об этом изображении Харрисон:
На первый взгляд кажется, что мы видим величественную фигуру, которая поднимается из-под земли с простертыми руками. Кроме того, там изображен мужчина с молотом и ожидающий ее Гермес. Нам кажется, что мы видим знакомую сцену вознесения Коры или Геи. Не будь там никаких надписей, это изображение можно было бы трактовать именно так. Но дело в том, что каждая фигура тщательно подписана. Слева – Зевс, рядом с ним – Гермес, затем – Эпиметей и, наконец, не Гея и не Кора, а Пандора. Над Пандорой, приветствуя ее восхождение, парит бог любви с повязкой для волос в протянутых к ней руках. Пандора поднимается вверх из-под земли, она – Земля, та, что приносит дары.
Рис. 128. Пандора поднимается из-под земли (краснофигурная амфора, античная Греция, V в. до н. э.)
В образе Пандоры мы видим еще одно отражение идеи о том, что именно женщина приносит в мир благополучие и процветание. А более поздняя, нахальная, мужланская история о Пандоре, где намекают на то, что женщина приносит с собой ларец с несчастьями, – просто еще один способ сказать, что в жизни бывает много несчастий. Конечно же, где жизнь, там и несчастья; как только в жизни что-то происходит, так сразу же могут приключиться и беды, и катастрофы. Где процветание, там и страдание.
Эпиметей (предположительно), Гермес, Зевс и Эрос – это основные силы, которые приветствуют здесь появление Богини.
Иллюстрация на рис. 129 развивает ту же тему еще более выразительно: сатиры бьют землю молотами. Земле должно быть больно, ее нужно копать, чтобы из нее могла подняться новая жизнь. Жизнь – это боль. Вот и Христос тоже должен быть распят на том кресте, к которому все мы прибиты в пространстве времени. А когда землю вспахали, чтобы она могла принести свои плоды, ее больно наказывают. Для этого в мистериях присутствовало бичевание.
Есть два изображения ритуала дионисийской инициации в Вилле Мистерий в Помпеях (I в. до н. э.), которые дают нам представление о том, что там происходило. На первом изображении (рис. 130) молодая женщина, проходящая инициацию, положила голову на колени женщины постарше, а та смотрит на ангела, который занес над девушкой хлыст. У обнаженной танцовщицы в руках цимбалы или кастаньеты. Стоящая перед ней женщина одета в темную хламиду, а в руке у нее тирс, или жезл.
Рис. 129. Богиня Земли в страданиях поднимается из глубин (чернофигурный лекиф, античная Греция, V в. до н. э.)
Рис. 130. Юную женщину, проходящую обряд инициации, бичуют (фреска, Рим, Италия, I в. н. э.)
На втором изображении молодой человек, проходящий обряд инициации, смотрит в металлическую чашу с внутренней зеркальной поверхностью, а за ним помощник держит сморщенную и ужасную маску старика. Угол кривизны этой чаши тщательно изучили и рассчитали математически, и выяснилось, что каждый, кто смотрел бы в чашу под таким углом, видел бы не отражение собственного лица, а отражение этой маски, которую держали у него за спиной. И видит он там не себя сегодняшнего, а того, кем он станет. У американских индейцев было на этот счет особое выражение – «длинное тело», то есть тело всей жизни полностью, а не краткий миг из нее, который можно увидеть сегодня утром.
Наш переход по полю времени является переживанием совпадения этого «длинного тела» с другим. Мы хватаемся за краткий миг совпадения. Но проходя инициацию, мы видим свое истинное тело – вот оно, перед нами, и нам всего лишь нужно осознать, какова его длина. Наша жизнь происходит внутри одного тела, от зачатия и до смерти, и это мы должны осознать во всей полноте.
Рис. 131. Человек видит «длинное тело» (фреска, Рим, Италия, I в. н. э.)
Тот, кто проходит инициацию во время мистерий, вдруг невероятно расширяет границы своих представлений о себе самом. Он осознает, что живет не только в своем молодом теле, принадлежащем ему в данный момент, – он проживет длинную жизнь. Поэтому становится ясно, отчего происходящее во время мистерий хранили в тайне. Предположим, что перед инициацией молодой человек встретит кого-то из своих друзей, уже прошедших эту церемонию, и ему расскажут про хитрый фокус с чашей и маской. Что произойдет во время инициации? Ничего. Она будет разрушена. И поэтому так важно не выдавать этот секрет.
Инициация – это незабываемое потрясение. Как говорил Якоб Эпштейн, великий английский скульптор: «Каждое произведение искусства должно быть потрясением». Это не должно быть просто: «А, вот как это выглядит», или: «Это произведение такого-то художественного направления?», или что-то еще в подобном роде. Вы должны испытать шок. Шок помещает изображенное в своего рода рамку, и эта рамка заставляет вас пережить инициацию, уникальный вневременной опыт, связанный именно с этим произведением искусства, – а не с тем, какое место оно занимает относительного другого времени, других предметов или понятий. Весь смысл эстетического переживания – это опыт сам по себе, независимо от всего остального. И потому портретная живопись бывает такой нескладной. Про портрет говорят: «Там рот какой-то странный». Вы смотрите на него и говорите: «Вообще на Билла не похоже» – вот вы и разрушили впечатление от портрета. Но посмотрев на картину как на Картину с большой буквы, а не просто как на некое изображение чего-то, вы можете испытать потрясение. Для того, чтобы это произошло, нужно ожидать от созерцания картины чего-то удивительного.
Инициация – это потрясение. Рождение – это потрясение. Все связанное с трансформацией должно переживаться так, словно это происходит в первый раз.
И вот молодой человек обнаруживает свое «длинное тело». Мистерии связаны со смещением внимания с бесплотной личности на форму форм, которую вы обычно ощущаете. Если вы слишком заострите внимание на форме, тело выпадет. Проблема в том, чтобы осознать, как нечто постоянное обыгрывается в пространстве времени, чтобы вы могли вернуться в обыденный мир с воспоминанием об этих глубинных переживаниях. Вот в чем дело. Нам нужно почувствовать глубину, но потом нам нужно вернуться в пространство времени со знаниями об этой глубине и не думать, что мы в ней находимся. Если вы будете продолжать думать, что вы находитесь на этой глубине, этот опыт в результате будет обесценен.
Возродившаяся девственница: золотой колосок пшеницы.
Мы многое знаем о мистических культах из апокрифов христиан, которые отзывались о них с презрением. Климент Александрийский, например, выразился так: «Что за абсурд. Просто представьте себе ритуал, кульминация которого наступает, когда пшеничный колос поднимается ввысь!» Ну так что же, а кульминация католической мессы – увидеть, как поднимают вверх маленькую просфору из этого поднявшегося колоса. Дело не в том, колос это или просфора, а то, что все это символизирует: пищу нашей духовности, духовную пищу, которая попирает смерть.
Рис. 132. Возрожденная Богиня как сноп пшеницы (мраморный барельеф, античная Греция, V в. до н. э.)
Как мы уже убедились, во всех земледельческих обществах наша пища – это сама божественная жизнь, связанная с посадкой растений. Основной миф в Меланезии и во многих других высокоразвитых регионах заключается в следующем: в древние времена не было разделения на мужчин и женщин, не было рождения, не было смерти, было лишь постоянное настоящее. В какой-то момент в этом безвременном времени было совершено убийство. Одно существо было убито, разрублено на куски и похоронено, а из этих частей поднялись на поверхность земли растения, которые стали пищей людей. Тогда же возникло разделение на мужчин и женщин, и, чтобы создать противовес смерти, появилось рождение и развитие жизни. Итак, мир начался с убийства, пространство времени началось со смерти, потому что время – это смерть. Если времени нет, то все становится вечным, а разрушение формы позволяет создать какую-то другую форму, вот в чем смысл этой истории.
И потому мы поедаем убитого бога, будь то убитое нами животное или сорванное нами растение. Смысл благодарственной молитвы перед едой сейчас сводится к тому, что мы благодарим Бога за дарованную нам пищу, но на самом деле нам нужно благодарить Бога за то, что он сам стал нашей пищей. Вот в чем идея причастия в христианской церкви: вы едите тело Бога – Иисуса, отдавшего за нас свою жизнь.
Вот в чем секрет всех этих мистерий: нашу жизнь питает чужая жизнь. Согласитесь вы с этим или воскликнете: «О боже, а я надеялся, что наша жизнь – это нечто другое!»? Вот как оно все обстоит на самом деле, и символ этого – колосок в руке. Всевозможные корзинки, используемые в ритуалах, видимо, доносили до человека эту шокирующую мысль: длинное тело всей вашей жизни, пища, которую вы едите, – это божественное существо, это и вы – как чья-то пища.
Вспомним Тайтирийя-упанишаду:
Ха ву, ха ву, ха ву!
Я – пища, я – пища, я – пища.
Я – поедатель пищи, я – поедатель пищи, я – поедатель пищи.
Я – составитель стиха, я – составитель стиха, я – составитель стиха.
Я есмь перворожденный в [мировом] порядке, раньше богов, в средоточии бессмертного.
Кто дает мне, тот, поистине, и поддерживает меня.
Я, пища, поедаю поедателя пищи.
Я одолел весь мир. Золотым блеском наделен [тот], кто знает это».
Цель мистерии заключается не в том, чтобы отнять пищу у того, кто готовится поглотить вас, а в том, чтобы вы приветствовали сам акт этого поглощения.
Дионис и вечная женственность
На рис. 133 и 134 Триптолем с колоском пшеницы в руке предстает в образе старика – это мотив связи юности и старости, и путь ему указывает Гермес в колеснице. На другой стороне той же вазы перед нами Дионис в колеснице, который следует за сатиром с кубком вина и вазой в руках. Обратите внимание на колос в руке Триптолема и вино у Диониса. Во время мессы в римской католической церкви людям дают просфору и вино – вот продолжение этого классического мистического культа, и в нем содержится тот же смысл, который должен постичь человек, проходящий инициацию.
Рис. 133. Триптолем в своей волшебной колеснице следует за Гермесом (чернофигурная ваза, античная Греция, VI в. до н. э.)
Рис. 134. Дионис в своей волшебной колеснице следует за Силеном (чернофигурная ваза, античная Греция, VI в. до н. э.)
В дионисийских мистериях поражает их непристойность, разрушительность и мучения участников. Диониса родила Семела, но нельзя сказать, что он родился только от Семелы. В результате очередной интрижки Зевса смертная женщина Семела зачала от него сына. Этой даме хватило неосторожности похвастаться этим Гере, чей ревнивый нрав был всем известен. На этот раз Гера решила прибегнуть к хитрости и поддразнила Семелу, сказав, что та еще не видела Зевса в его подлинном божественном обличье.
Поэтому при следующем визите Зевса Семела стала упрекать его, что он не являлся ей в полном блеске, как Гере. Хотя он предупредил ее, что видеть его в таком обличье опасно, она продолжала упрашивать, напомнив, что он обещал дать ей все, что она пожелает. Зевс согласился и засиял в полном блеске своей силы, тут-то и пришел конец бедной Симеле: она сгорела. Мораль этой истории в том, что не нужно пытаться встретиться с божеством, если вы не готовы к этому.
А Зевс знал, что Семела носит под сердцем будущего Диониса, и, беспокоясь о нем, поместил его в свое бедро, и потому Дионис считается дважды рожденным: от смертной матери и из бедра Зевса. Смысл мужской инициации заключается в том, что вы получаете физическую жизнь от матери, а свою духовную и культурную жизнь вы должны провести в обществе, получая наставления от отца. И все образы в мужской инициации связаны с мужской утробой и мужским рождением: должно состояться рождение цивилизованного существа, а не просто биологического организма.
Когда Дионис родился, его отдали Гермесу, а тот передал его нимфам, чтобы они вскормили и воспитали его. Взаимоотношения этих двух богов очень важны: Гермес – это проводник душ к знанию о бессмертии, которое достигается с помощью интеллектуальной инициации, а Дионис воплощает порыв вдохновения, энергию жизни, струящуюся сквозь время и разрушающую старые формы жизни ради того, чтобы родились новые.
Легенда гласит, что однажды Дионис стоял на мысе в Средиземном море, а в это время мимо него проплыл пиратский корабль, и пираты сказали: «Давайте схватим этого юнца и продадим в рабы».
Дионис позволил захватить себя; попав на пиратский корабль, он зарычал, как леопард, и через палубу и мачты корабля стал прорастать виноградник, он рос через весла – везде, и пираты в ужасе попрыгали в море, где превратились в дельфинов (рис. 135).
Дионис стал богом, который ассоциировался с религиозным экстазом в Афинах и других греческих городах. Мужская индоевропейская мифология, с ее авторитарностью и уничижительным отношением к женщине, стала культурным стандартом позднего периода бронзового века. С появлением Диониса в мир врывается энергия, которая ассоциировалась с культами Богини. Менады, женщины, принимавшие участие в ритуалах, приходили в экстатический восторг, опьяненные вином Диониса, они разрывали на куски животных, исполняя дикие разнузданные танцы. Леопард, который, как мы знаем, ассоциировался с Богиней, становится тотемом Диониса, а его тирс (жезл) символизирует стебель растения, или энергию жизни.
Рис. 135. Дионис на пиратском корабле (чернофигурный кратер, античная Греция, 330 г. до н. э.)
В трагедии Еврипида «Вакханки» царь Пенфей был возмущен тем, что его мать бушует там, на холмах, в компании этих обезумевших женщин, впадавших в экстаз.
Поэтому он решает проследить за ними ночью, чтобы узнать, чем они занимаются, хотя его предупреждали, что лучше бы ему держаться от них подальше.
И вот, в момент дикого экстаза, не узнав его, эти женщины разрывают его на куски. Родная мать Пенфея отрывает ему голову, насаживает ее на кол и танцует в беспамятстве, а с головы сына на ее руки льется кровь.
Так что же это все значит?
Мы здесь сталкиваемся с двумя великими божествами – Аполлоном и Дионисом. Я уже упоминал об исследовании этих двух богов, которое провел Ницше в книге «Рождение трагедии». Он указывает, что Аполлон – это повелитель света, principio individuationis, – воплощение индивидуального мира человека, пронизанного солнечным светом. Весь этот мир построен на различиях, именно они очаровывают, вызывают интерес, именно они здесь важны. Итак, в этом мире мы видим различия, на которые Аполлон изливает свой свет, и покровительство Аполлона возвышает эти различия и преисполняет радостью оттого, что они существуют. А мир Диониса – это прорыв во времени, который и разрушает все вещи, и заново создает их. Это воплощение животворной силы, когда на свободу вырывается сила тьмы.
Рис. 136. Менада, танцующая в экстазе (краснофигурный килик, античная Греция, 480 г. до н. э.)
В нашем искусстве, как и в нашей жизни, нас может настолько увлечь этот божественный свет, что мы теряем связь с темной энергией и динамизмом внутреннего фактора времени, и тогда мы выхолащиваемся, засыхаем, мертвеем. Но иногда мы переживаем высшую степень восторга, когда он вырывается наружу, и нас наполняет животворная трансформирующая сила. И в жизни, и в искусстве проблема заключается в том, как сбалансировать эти два состояния. Ницше полагает, и есть свидетельства его правоты, что в греческой патриархальной культуре X–VIII вв. до н. э. наибольшее внимание уделялось именно этой светлой стороне жизни и что именно женщины ощущали потребность активизировать животворный аспект существования. И тогда, прорываясь наружу, это желание проявлялось в дикой и бурной форме.
Рис. 137. Гибель Пенфея (краснофигурный килик, античная Греция, 480 г. до н. э.)
Ницше полагал, что скульптура в древности выражала преклонение перед формой, а древняя музыка была ранним отражением в искусстве движения во времени и потока сознания. Музыка без формы – это просто шум, а скульптура без живого дыхания вдохновения – это всего лишь сухой академичный хлам. Он утверждал, что греческая трагедия является древнейшим способом показать взаимодействие энергий Аполлона и Диониса. Персонажи на сцене изображают нерушимые формы, а хор лишен индивидуальности, все двигаются как участники ритуальной процессии. В этом проявляется великий момент торжества дионисийской силы. Двигаясь в едином ритме друг с другом, участники воплощают дионисийскую силу. Драма в трагедии – это драма созерцания разрушения формы, когда происходит приобщение к трансцендентному свету.
Природа отражается в зеркале искусства. Тема зеркала очень важна, и с помощью отраженных в нем форм с нами вступает в контакт нечто гораздо более важное. Есть такая тибетская медитация, которая носит название «зеркальная медитация», когда человек сначала смотрится в зеркало, а потом резко разбивает его и понимает, что с ним самим ничего не случилось. Тело человека – это, так сказать, всего лишь зеркало, где отражается его вечная сущность.
На вазе, показанной на рис. 138, вы видите Диониса, который скачет во весь опор на леопарде, преисполнившись разрушительной материнской энергией. Он укротил леопарда и едет на нем верхом – мало кому из нас дано так хладнокровно управлять подобной энергией. Такую способность дает божественная сила или наивысшая концентрация мистической мощи, благодаря которой можно так величественно управлять сгустком жизненной энергии, не опасаясь, что она разорвет тебя на куски.
Рис. 138. Шествие Диониса (краснофигурная ваза, античная Греция, 370–360 гг. до н. э.)
Поклонение Дионису – это возврат к древним греческим мистериям, более мирным, благопристойным и гармоничным. Но когда силы души подавляются, то, вырываясь наружу, они проявляются дико и необузданно. Эта сила ужасна – и она должна выплеснуться наружу, отбушевать и снова спокойно войти в свои берега.
Мы уже видели очаровательную кносскую статую (см. рис. 30) Богини, которая держит в руках змей, а на голове у нее сидит пантера. В пространстве времени происходит рождение и смерть, в нем присутствуют свет и мрак, добро и зло, пары противоположностей. Адам и Ева вкусили плод познания этих противоположностей, и их забросило в пространство времени. Даже если бы они и остались в райском саду, с Богом и друг с другом, все равно оказались бы отделены от Бога и были бы разделены, став мужчиной и женщиной. Поэтому змеи символизируют энергию жизни в пространстве времени, а пантера символизирует вечную силу солнца, которая находится вне времени: абсолютное, чистое сознание. А Богиня объединяет оба этих пространства.
Под изображением змеи мы видим имя Фетида, а по краю ножен меча юноши написано его имя – Пелей.
Этот прекрасный и вдохновляющий предмет керамики (рис. 139) украшен выразительным изображением сцены инициации. Это краснофигурный керамический килик с изображением сцены инициации молодого мужчины, которую проводит нимфа, – женщина выступает здесь как руководитель инициации. Когда мы размышляем о Богине, важно не то, что женщины восседали на троне или руководили обществом в эпоху матриархата. Главное, что Женственность, право быть Женщиной, понимание того, что такое Женщина, – все это осознавалось, признавалось и вызывало уважение. Эти двое – отец и мать Ахиллеса. Иными словами, перед нами заключение брака, – где вступление в супружеский союз изображено как инициация мужчины, постигающего глубинный смысл жизни.
Рис. 139. Фетида и Пелей (краснофигуный килик, античная Греция, V в. до н. э.)
В старинной маскулинной традиции есть легенда. В прекрасную морскую нимфу Фетиду влюбился Зевс. Но услышав пророчество Прометея о том, что сын Фетиды превзойдет силой и величием своего отца, Зевс предпочел отказаться от нее. Он решил, что нимфа должна стать женой простого смертного. Рассказывают, что когда к нимфе пришел смертный по имени Пелей, чтобы взять ее в жены, она хотела ускользнуть от него, совершив так называемый трансформационный полет. Сначала она превратилась в змею, потом в львицу, потом стала водой, а потом – огнем, но он настиг ее во всех этих обличьях.
Но дело в том, что речь здесь идет совсем о другом. Эта история уходит корнями в гораздо более древнюю традицию почитания Матери-Богини и совершенно не связана с политическим влиянием Афин и традициями мужской культуры. Мы видим в ней знакомых нам животных, сопровождавших Богиню с Крита: в руках ее – змеи, пантера или лев – на ее голове. Мы точно знаем, кто перед нами, и мы видим, что она просвещает мужчину.
В этом и состоит смысл мистического озарения – того, что совершает Богиня. Что происходит с мужчиной? Змея справа открывает внутренний глаз, глаз мистического зрения. Змея под его ухом открывает его слух музыке небесных сфер, таинственную песнь Вселенной. Змей у его пятки совершает смертельный укус в ахиллово сухожилие, после которого погибает эго и рациональное сознание, а душа открывается миру трансцендентного. И это будет знание об энергии и жизни, которые символизирует лев.
В глобальном понимании описанный образ символизирует мистическое озарение вселенского масштаба.
Если вы всю свою жизнь думаете: «Умру я или буду жить вечно?» – то вы ограничены рамками собственного рационального сознания, отождествляя себя со своей материальной частью личности.
Но если вы принимаете смерть, то есть хотите умереть как отдельная личность, проживающая данную конкретную жизнь, и если в вас действительно умирает желание прожить ее, – то для вас начинает звучать новая песнь этого мира, и это именно его песнь, а не ограниченное ее восприятие, присущее смертному человеку с конкретной судьбой.
Буддисты говорят о восьми ветрах кармы. Когда они подхватывают человека, его сдувает в область сознания эго. От эго не надо избавляться – это считается величайшей ошибкой в практике йогов. С ним нужно выстраивать отношения. Именно благодаря эго вы соприкасаетесь с материальным миром – таким, каков он есть, и с самим собой – таким, каковы вы есть, но и к этому нужно относиться как к мистическому озарению. К восьми кармическим ветрам относятся: стремление к удовольствию и страх боли, стремление к благополучию и страх утраты, стремление к похвале и страх осуждения, стремление к славе и страх впасть в немилость. Если вы уступаете этим силам, значит, мыслите и действуете в рамках собственного эго, а не в соответствии с принципами Вселенной.
Итак, после укуса этой магической змеи у человека открывается внутренний слух и внутреннее зрение. Таков дар Пелею от Фетиды. А теперь давайте обратим внимание на их руки, и вы увидите символы инь и ян. Их руки сложены, как в знаке инь-ян: они оба образуют единое целое, добро и зло сливаются воедино.
В религиозном мышлении преобладают две точки зрения. Одна – этическая: нужно быть добрым и не быть злым; и вторая – необходимо подняться над парами противоположностей, выйти за пределы добра и зла, признавая, что и вы, и этот мир – это проявления взаимодействия двух этих полюсов. И Пелею стало доступно это откровение.
На этом кратере (рис. 140) изображены Дионис и его мать Семела. Они здесь ровесники, в своем вечном воплощении, просто мужчина и женщина, мать и ее дитя, но одновременно и спутник, духовный супруг женщины. Между ними изображен фиал с вином – позднее в нем будет Кровь Господня во время христианской мессы. Очень интересны жесты изображенных: это мудра, символический жест, который используется в индуистской медитации и обозначает силу и жизненную энергию сознания в этом мире. То же самое изображено на сценах коронации Святой Девы Христом в раю, это – вневременное пространство отношения матери к тому, кто пришел в этот мир как ее дитя.
Рис. 140. Дионис и Семела (кратер, Древняя Греция, 550 г. до н. э.)
В 1837 г., на раскопках в Петроасе, в месте под названием Бузэу, в Румынии, была обнаружена орфическая чаша, которая в числе прочих предметов – всего нашли двадцать один артефакт – была там закопана, возможно, во времена гуннов. Во время Первой мировой войны ее перевезли в Россию, чтобы сохранить от германских войск, а впоследствии, при коммунистах, расплавили на золотые слитки. Но, к счастью, зимой 1867–1868 гг. эта коллекция находилась в Англии, где ее сфотографировали и создали копии предметов с помощью метода гальванопластики.
Рис. 141. Чаша из Петроасы (золотое литье, Румыния эллинистического периода, III–IV вв. до н. э.)
В центре этой чаши изображена Деметра, восседающая на мистической корзине (рис. 142), в руке у нее кубок, который можно воспринимать как грааль или фиал с кровью Диониса, украшенный изображением виноградника. Вокруг расположены шестнадцать фигур, а следуя за ними, мы сможем пройти все мистическое странствие, шаг за шагом.
Внутренний круг вокруг Богини изображает состояние ума узника, не прошедшего обряд инициации. Он живет, словно погруженный в сон, и все, что он видит, – как пес пожирает кролика. Все исполнено печали, одна жизнь вырастает из другой отнятой жизни, львы пожирают газелей, леопарды пожирают газелей, газели питаются растениями, псы пожирают псов. О горе! Зачем вообще тогда жить?
Рис. 142. Центральная фигура на чаше из Петроасы (золотое литье, Румыния эллинистического периода, III–IV вв. до н. э.)
Но если мы прошли инициацию и познали игру вечных форм в их временном обличье, то нас озаряет свет, разгоняющий нашу печаль.
И тогда поется песнь подобно песне Орфея, растерзанного менадами, когда он не сумел вернуть Эвридику из царства Аида. А оторванная голова Орфея плыла вниз по реке, продолжая петь, и ее вынесло на берег на острове Лесбос, где родилась лирическая поэзия.
Вам всегда приходится обезглавливать себя и позволять этой голове петь, забыв о земной жизни. Но если вы прошли инициацию, то вы знаете, что это всего лишь поверхностное отображение вселенской гармонии. Как говорит Гёте: «Прекрасно все, что создал Бог» (перевод Д. С. Мережковского).
Любая борьба, все противоречия стихают в области божественного. И вы можете избавиться от страха и желаний, замерев в экстазе, в творческом оцепенении, и мир споет для вас свою песнь. Вот она. Как гласит евангелие от Фомы: «Но царствие Отца распространяется по земле, и люди не видят его». Мы его не видим, потому что нам страшно и нас переполняют желания, но избавьтесь от них – и вы его увидите.
Итак, в этом состоянии находится тот, кто мечтает, и вокруг мы видим путь инициации, возможность его пройти и осознать свою андрогинность – в метафизическом смысле – и собственное бессмертие, как и собственную смертность. Осознав это, вы поймете, что с вами все в порядке, – и с миром вокруг вас тоже.
Рис. 143. Дева Мария, vièrge ouvrante (резьба по слоновой кости, Франция, дата неизвестна)
Назад: Глава 6 Илиада и Одиссея
Дальше: Глава 8 Любовь
