28
В камине трещали дрова. Черные разводы перед глазами сливались со светлыми. Я чувствовал тепло, наверно, меня укрыли чем-то. Стремительным потоком ворвались в сознание воспоминания о случае у реки. От этой внезапности мне хотелось вскочить с места, ходить по дому, размышляя и терзаясь. Но на это не было сил.
Я сонно потянулся. Лишь сейчас расплывчатая картина перед глазами обрела резкость. Алексис сидел за столом. Он что-то читал. Записки из конверта?
– Как ты себя чувствуешь? – услышал я его бархатный убаюкивающий голос.
Я не ответил. Вместо этого недоумевающее промычал.
– Ты спал довольно долго. – Алексис опустился рядом со мной на кровать.
Я чувствовал себя совершенно разбитым. Казалось, будто проваливаюсь в пропасть – подобные ощущения всегда охватывали меня при болезни. Однажды я валялся в бреду, прикованный к кровати, и сутками лежал не вставая. Повернуть голову к окну было серьезным испытанием. Тогда я провалился в загадочный сон. Слов не найти, чтобы его описать, но странное чувство сохранилось, хотя нить смысла и была потеряна.
Проснулся я от тряски: родители будили меня за плечи и спрашивали, что со мной. Свои видения я мог описать лишь одной фразой: «Я съел японский язык».
«У него бред. Звони в скорую».
Сейчас я испытывал подобное, но силы прибывали с каждой минутой.
– Выпей. – Алексис протянул мне кружку.
Во рту пересохло, я испытывал сильную жажду, поэтому без вопросов принял этот подарок и сделал большой глоток. Изнутри меня объяла мерзкая горечь и, проникнув в самые дальние уголки моих вкусовых рецепторов, разбудила окончательно.
Алексиса позабавила резкая смена моего настроения. Теперь я был взбудоражен и просил воды. Парень был готов к такому повороту и на этот раз протянул мне стакан. Я сразу осушил его, и неприятный вкус растворился.
– Что это было? – Я отдал Алексису стакан.
– Кофе. Четыре ложки на чашку. Без сахара.
Забавно, даже смешно.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Алексис.
«Такое чувство, будто я съел японский язык» – хотелось сказать, но решил придержать эти слова.
– Ты переживаешь из-за венка?
Молчание в ответ. Алексис сделался обеспокоенным и сел ко мне поближе.
– Послушай, все это ерунда. Сделаем еще и пустим по реке…
– Почему ты согласился сделать это со мной? – глухо спрашиваю я. – Почему решил помочь мне пустить венок в память о Диане? Ты ведь даже ее не знаешь.
– Ну, так расскажи о ней.
– Почему ты согласился помянуть девушку, которую не знал? – Я не мог угомониться.
– Разве она не дорога тебе?
– Вот именно, что дорога она мне, а тебе какое было дело?
Алексис отвел взгляд и тихо прошептал:
– Расскажи мне о Диане. Я хочу узнать о ней.
Я успокоился. Выдержав паузу в несколько секунд, ответил:
– Она покончила с собой по той же причине, по которой ты хотел умереть: непонимание, страх перед окружающими. При жизни она была влюблена в меня, но я отказал ей, и она покончила с собой в ту же минуту.
После смерти я встретил ее и даже не узнал. Правда всплыла наружу перед ее исчезновением… Перед тем, как спрыгнуть с крыши, она выложила в сеть видео, на котором пела.
– А как исчезают самоубийцы?
– Их души растворяются на рассвете. Умирающая ночь забирает их с собой, а они оставляют после себя розы. Одна роза на одного самоубийцу.
– Подожди-ка. – Алексис взял телефон и погрузился в него.
Я сидел, склонив голову над коленями. Этот разговор и тягостные воспоминания заставили меня задуматься: а не пытаюсь ли я с его помощью заполнить душевную пустоту, оставленную Дианой? Не собираюсь ли использовать его вместо нее? Мне стало неловко, стыдно перед самим собой. В последнее время меня терзали пороки, неведомые раньше. Казалось, происходит раздвоение личности, что я борюсь с кем-то за руль своей жизни и порой отдаю победу этому «злодею». Злодею, который живет в каждом из нас.
По комнате разлилась чудесная музыка.
«Here we are
Midair off of the cliff…»
Это был голос Дианы.
С первых слов он завладел мной, и вся моя сущность замерла, впитывая каждый звук этого пьянящего голоса. Я слышал в нем нежные, искренние нотки, где-то он дрожал, лишь сильнее влюбляя в себя. Жизнь чувствовалась в каждом произнесенном слове, такая, словно Диана сама пережила события из песни, словно она написала ее и исполняла, адресуя всему миру, оставляя после себя нестираемый след.
Музыка вызывала болезненную эйфорию. Весьма болезненную, ибо с каждой секундой я все больше чувствовал близость с Дианой, будто она была жива и пела песню здесь и сейчас, смотрела на меня, улыбалась, скрывая печальный предсмертный блеск в глазах…
«The last song! O-o-o-o-o-o!
The last song! O-o-o-o-o-o!..»
Я задрожал от горя. Выжимал из себя последние капли сожалений о ее смерти. Пальцы вцепились в горло – невидимые ножи кромсали его изнутри.
– Даан. – Алексис выключил песню сразу после припева. Зашуршало одеяло, он приблизился ко мне, и я ощутил его теплое дыхание на своей щеке. – Прости, я не должен был включать, но… решил, что тебе этого не хватало.
– Алексис, послушай… – Я взглянул ему в глаза. – Не хочу, чтобы ты думал, будто я собираюсь заменить ее тобой. Вы оба дороги мне, и я любил Диану как человека. Тебя же… – и замолчал в тот же миг.
На этом я пожелал бы закончить наш разговор, убежать в соседнюю комнату и спрятаться под одеялом, где наедине с собой сгорел бы от стыда.
– Меня же?.. – переспросил Алексис с милой улыбкой.
– Э-э-э-э-э…
И пусть я уже признался Алексису, пусть он знал о моих чувствах, произнести «люблю» было сложно.
– Постой, я сейчас.
Алексис встал с постели и направился к стулу, на котором лежал его рюкзак. Недолго пошарив в нем, он достал что-то похожее на свернутую бумагу. Нечто цвета хаки.
– Это, эм… – Алексис сел рядом со мной и немного смущенно смотрел на открытку.
Боже, неужели это… Мое сердце екнуло, но когда он показал, что у него в руке, я был готов рухнуть без сознания.
– Моя… моя открытка… – Дрожащими руками я взял ее и с интересом разглядывал со всех сторон. – Ты ведь скомкал ее… Я думал, ты ее выбросил.
Алексис не отвечал. С неловкой улыбкой и потупленным взором он наблюдал, как я раскрываю потрепанную открытку и всматриваюсь в написанное. Мой почерк не сильно изменился с тех пор.
– Я не смог ее выбросить, – наконец-то произнес Алексис. – Разгладил и хранил у себя.
Мне словно раскрыли глаза. Я ведь давно позабыл о ней, даже запамятовал, что там писал!
«Алексис, наверняка ты меня не знаешь. Но сам я наблюдаю за тобой уже который год.
Мне радостно видеть тебя, но каждый раз я отвожу взгляд. Еще давно я понял, что ты мне нравишься. Сейчас же понимаю, что влюблен.
Не знаю, примешь ли ты мои чувства, как вообще к этому отнесешься. Надеюсь, я тебя не разозлил».
Боже, каким я был наивным… С теплой улыбкой вновь и вновь перечитывал эти слова.
Мой взгляд опустился на руки Алексиса. И тут при свете я заметил порезы с внутренней стороны руки. Их стало больше.
– Ты… опять резал вены?
Алексис лишь опустил взгляд. Он немного медлил, словно собирался сказать нечто, что давно терзало его душу.
– Даан, ты действительно меня любишь?
– Конечно, – улыбнулся я.
– Для тебя важно быть рядом со мной?
– Да, я хочу быть с тобой.
– Но… ведь я не люблю тебя.
И я разбился после этих слов. На моих глазах мгновенно выступили слезы.
– Пойми меня правильно. Не люблю, потому что не вижу в этом смысла. Нельзя привязываться к тому, кто обречен на смерть. Ты даже сам отказываешься от спасения ради меня. Благородно. Если бы ты спас себя, тогда бы я умер и не смог тебя любить. Но ты спас меня, обрекая себя на смерть. Ты продолжаешь любить меня, чего я сделать не могу. Кто-то из нас умрет. Одна жизнь на двоих. Ты это понимаешь.
– Ты лжешь. – Мне хотелось в это верить. – Ты боишься. Но чего?
– Я не люблю тебя, Даан, – произнес Алексис. Четко. Уверенно. Нет ни единой лазейки, сквозь которую можно разглядеть правду. Нет никакого подвоха. Настоящая, голая правда в его безжалостных словах. – Я не вижу смысла в такой любви.
– Разве в любви должен быть смысл?
– Конечно. Если ты знаешь, что она обречена, зачем ее начинать?
– Но любовь нельзя просто начать. Она сама приходит…
– И уходит. Всему есть конец, и зачастую он болезненный. Ты хочешь страдать?
– Но я в любом случае обречен на страдания. Этого не изменить!
– Мне жаль, Даан. Но ты сам выбрал такую судьбу.
Я не знал, что ответить. Не мог ничего сказать.
Идиот. Принял желаемое за действительное. Нет. Подменил действительность желаемым. Оно затмило мой взор, создало иллюзии слишком прекрасные, чтобы быть реальными. Полотна нашей душевной близости. Я позабыл обо всех сложностях и преградах. Ушел от реальности. Наплевал на главный закон жизни: проблемы будут всегда.
А у вас бывало такое? Когда ваш крохотный мир, выстраиваемый из сомнительных надежд, рушится на глазах? Всего за один миг.
Алексис завернулся в одеяло, как в кокон, и отвернулся к стенке. Мы сидели молча.
Обратились в прах все картины пред глазами, забылись тайные желания. Осталась пустота. Пора бы с нею уже смириться, но как привыкнуть к тому, что яро ненавидишь? И не любить ее нельзя: она позволяет заполнить себя заново, избежав ошибок, начать все сначала. Иногда человеку просто необходимо испытывать разочарования, трагедии в жизни, ведь это единственное, что напоминает ему о беспомощности.
– Алексис… – произнес я, не собираясь продолжать.
Его имя такое звучное. Каждый раз, когда я решался произнести его вслух, вспоминал о любви к нему…
Любви? Можно ли назвать любовью то, что не взаимно? Скорее, это болезнь. Неизлечимая болезнь. От нее нет лекарства. Ее нельзя излечить, выпив какую-нибудь таблетку. Она необъяснима! Если бы кто-то изобрел средство от безответной любви, это был бы самый продаваемый товар за всю историю человечества.
– Спокойной ночи, – шепнул он, и я был рад услышать от него хоть это. Вновь и вновь, раз за разом воспроизводил в голове эти два слова в его неповторимом исполнении.
Я ушел к себе. Как минимум час ворочался в постели на полу, душимый неведомыми мне доселе чувствами. Разочаровываться я просто устал и теперь не знал, как реагировать на эту ситуацию.
В какой-то миг мне стало все равно, буду ли я жить или уйду в забвение. Все равно меня нет среди людей, никто меня не ждет, не ищет, не надеется. Никто даже не подозревает, что я все еще здесь. Все попрощались со мной, так какой смысл возвращаться?
Я забылся сном. От истощения воображение не тешило меня картинками, и даже не удосужились посетить кошмары. Я просто был измучен. Измучен духовно.
Утром, когда разум мой еще не окреп, над ухом послышался шепот:
– Ты спас меня дважды. За это я благодарен. Ты тот, перед кем я раскрылся, и все же… Мы не можем быть вместе, и ты об этом прекрасно знаешь. Нам лучше больше не видеться, Даан. Прости…
