В 1518 году у Лютера было запланировано путешествие в Гейдельберг на съезд августинских общин. Как местный викарий, он должен был там присутствовать. Съезд был назначен на 25 апреля, и, поскольку Лютеру предстояло пройти приблизительно триста миль пешком, отправиться в путь следовало около 9 апреля. Однако спор об индульгенциях уже так разгорелся и вызвал такой ажиотаж, что Лютера предупредили: путешествовать пешком ему не стоит. Его могут схватить по дороге, отправить в Рим, а там быстро осудить как еретика и отправить на костер. Впрочем, герцог Фридрих ясно дал понять – как всегда, через посредство Спалатина, – что этого не допустит. Если Лютер не готов защищать себя сам, это сделает Фридрих. Интересно отметить: там, где Церковь и государство не разделены, – а здесь, как и нигде в мире, они разделены не были и останутся неразделенными еще почти три столетия, – богословское и церковное очень быстро становится политическим. Фридрих противился Риму, а папа не хотел обострять с ним отношения – по вполне светским причинам. Эти колебания папы стали особенно заметны через год, когда скончался император Максимилиан. Дело в том, что папа Лев X очень хотел видеть Фридриха своим союзником в вопросе о том, кто станет преемником Максимилиана – и это чисто политическое соображение резко умерило его пыл в деле Лютера.

Итак, Фридрих выписал охранные грамоты, и 9 апреля Лютер и двое его спутников покинули Виттенберг. Достигнув Юденбаха, Лютер узнал от Пфеффингера, советника курфюрста, который только что вернулся с имперского суда в Инсбруке, что сам император Максимилиан спрашивал о монахе из Виттенберга, чьи тезисы вызвали повсюду такое волнение умов. 18 апреля Лютер достиг Вюрцбурга – и здесь встретил старых эрфуртских друзей, Иоганна Ланга и Бартоломея Узингена. Они предложили подвезти его до Гейдельберга в своей карете.

О том, что происходило 25 апреля, нам известно мало; судя по всему, это было обычное собрание, на котором обсуждались разные организационные вопросы. Так, Штаупица переизбрали генеральным викарием, а место окружного викария вместо Лютера занял Ланг. Истории – и нам – интересен диспут, произошедший днем позже, 26 апреля.

В этот день Лютер представил свою «Теологию креста», в которой излагал и защищал важнейшую для себя идею: человек не может самостоятельно, руководствуясь разумом, достичь Бога. Сжато эта мысль выражена в стихе 1:23 Первого послания Павла к Коринфянам: «Но мы проповедуем Христа распятого, для иудеев соблазн, для эллинов безумие». Лютер, возможно, уточнил бы, что под греками здесь следует понимать прежде всего наглого шарлатана Аристотеля. Но основная мысль вот в чем: наш разум имеет пределы. Он позволяет пройти определенный путь – но дальше мы упираемся в глухую стену. В этом месте нужно остановиться и ждать, когда на нас снизойдет откровение Божье. Бог должен спуститься к нам и Сам с нами заговорить. Если Он этого не сделает – для нас нет надежды. Мы одни, мы исчерпали весь запас человеческой логики, человеческих способностей и возможностей; нам остается лишь смотреть вверх и ждать. Разумеется, такой взгляд на вещи представлял собой вызов представителям схоластики, которые там присутствовали; но важнее всего было то, что участники диспута, принадлежавшие к молодому поколению, по-видимому, отлично Лютера поняли. Двое из них, Мартин Буцер и Иоганн Бренц, глубоко очарованные Лютером и его новым богословием, впоследствии стали его ревностными проповедниками и распространителями в разных частях империи.

Лютер видел, что его ровесники и коллеги старшего возраста, привыкшие к схоластическому мышлению, воспринимают его идеи с куда большим трудом. «Мое богословие – для эрфуртцев сущая головная боль», – писал он. Он очень старался привлечь на свою сторону бывших своих наставников, Трутфеттера и Узингена, но в этом потерпел неудачу. Впрочем, врагами они не стали: в дальнейшем при общении с ними Лютер сохранял неизменно умеренный, почтительный и искренний тон. Однако, по-видимому, диалог с ними оказался бесплоден.