Нас было семнадцать человек на шести машинах и бывалый пес Цезарь, рвущийся реабилитировать себя после проявленного у дома Рубинчика малодушия. До появления отрядов специального назначения, которые сейчас вызывают для захвата особо опасных преступников, оставалось еще несколько лет, и на задержания обыкновенно выезжала группа захвата из оперативных сотрудников, вооруженных только табельными ПМ, без бронежилетов, касок и пуленепробиваемых щитов, но с решимостью дать бой любой банде головорезов. Правда, и головорезы в те времена вооружались преимущественно финками и обрезами охотничьих ружей, изредка имея в арсенале гуляющие по стране со времен войны ТТ, «наганы» и те же ПМ, раздобытые преступным и нередко кровавым путем – или же трофейные немецкие пистолеты, как у «вежливых людей». Впрочем, будь у предполагаемых разбойников даже автоматы Калашникова, это бы ничего не изменило ни в составе нашей группы, ни в ее оснащении.

В машине с закрытыми окнами сгустилась та особая, влажная и пахучая духота, какая всегда бывает в тесных помещениях, куда набилось несколько взрослых мужчин, но на этот раз к запахам табака, пота, оружейного масла, кожи, бензина и одеколона примешивался отчетливый дух псины: Цезарь сидел на заднем сиденье, втиснувшись волосатым поджарым задом между Шамранским и участковым Куницей, и шумно дышал мне в ухо.

Я взялся за рацию.

– Саша, что там у вас?

– Сидят, в салоне темно.

– Зубровин?

– То же самое, габариты выключены, двигатель заглушен. Похоже, никуда ехать не собираются.

– Вася?

– Я, товарищ капитан!

Я вздохнул.

– Вася, я знаю, что это ты. Доложи обстановку.

– В тринадцатой скандал, кажется, опять Свистунов с дружками…

– Старшина Ишков! – прорычал Куница, перегнувшись с сиденбя. – По делу!

– Все тихо, товарищ лейтенант… и товарищ капитан.

– Добро.

Через пару минут рация снова ожила.

– Товарищ капитан, – голос полковника Макарова был натянутым, строгим и немного торжественным, как на партсобрании. – Товарищ начальник уголовного розыска интересуется обстановкой.

– Передайте товарищу генерал-лейтенанту, что обстановка не изменилась, – ответил я. – Ждем.

Масштаб события достиг пугающих величин. Впрочем, это было неудивительно: предстояло не просто задержать каких-то уличных грабителей, нет – планировался захват членов банды неуловимых и дерзких «вежливых людей», и их арест должен был не только поставить точку в череде громких налетов, о которых руководству уголовного розыска напоминали на каждом совещании в Главке, но и очистить от подозрений честь милицейского мундира, утерев нос комитетским выскочкам. Правду о том, что те, на чье задержание мы выдвинулись таким серьезным составом, не имеют к прославленным налетчикам ни малейшего отношения, знал только я, и от этого мне было не по себе.

– Уверен, Витя? – спросил меня Макаров, когда я едва ли не ворвался к нему в кабинет для согласования операции.

– Так точно, товарищ полковник, – ответил я, не моргнув глазом. – Уверен.

– Ну, тогда действуй. Я буду в оперативном центре, наблюдать за ходом событий.

И добавил, чуть не выбив у меня слезу:

– Надеюсь на тебя.

Я поспешил выйти из кабинета, но у самых дверей он меня окликнул:

– А как тебе удалось их вычислить?

– Работаем, Иван Юрьевич, – скромно ответил я и ретировался.

А теперь вот еще и генерал-лейтенант. Я старался не думать о том, что скажу и как буду объясняться, когда «артистку» и «американца» доставят в управление: все, что у меня было против них в рамках моей компетенции – это подтвержденное одним сомнительным свидетелем присутствие на месте гибели Рубинчика, смерть которого однозначно квалифицирована, как самоубийство. Оставалась смутная надежда на то, что от серьезных неприятностей сможет прикрыть Кардинал, но даже если бы нет, отступать я не собирался. То, каким изощренным и неведомым способом были убиты Трусан, Капитонов и Боря, меня волновало в еще меньшей степени: если бы эти трое были изрешечены автоматными очередями, я бы, наверное, еще задумался о риске, которому подвергаю себя и товарищей; но смерть, вестниками которой была таинственная пара, выглядела настолько противоестественно и дико, что я не ощущал реальной опасности. Так, верно, никогда не видевший огнестрельного оружия дикарь без страха бежит с копьем на винтовку.

Куница позвонил в десять часов вечера в понедельник, и было большой удачей, что я допоздна задержался на работе. Такого быстрого результата я не ожидал и даже не сразу понял, кто и зачем звонит.

– Они здесь, товарищ капитан! – прозвучал в трубке чей-то возбужденный голос.

– Кто они? Кто говорит?

– Это лейтенант Куница, участковый с Круштейна, – он говорил почему-то шепотом и частил, словно с передовой. – Они здесь, двое, с вашей ориентировки.

Их заметил помощник участкового Вася Ишков, не спеша обходивший квартал и уже собравшийся идти домой – обратил внимание на автомобиль, припаркованный во дворе, чуть дальше пивного ларька, как раз напротив выступа дома с окнами на три стороны. Легковые машины не часто появлялись в этих дворах, а это была роскошная новая «семерка» цвета ночного неба со сверкающей решеткой радиатора и хромированными молдингами по бокам. Вася засмотрелся, сбавил шаг, а потом увидел в неверном отсвете фонаря мужчину и женщину, неподвижно сидевших в салоне. Он подумал было, что пара уединилась здесь для дел деликатного свойства, а потом пригляделся получше – и узнал.

– Куница, вызывай дежурную опергруппу из района, жди, наблюдай и сам не лезь на рожон. Мы скоро будем.

Сборы заняли несколько минут. От моего отдела со мной отправились Отари Гвичия и Рома Белов: первый – отличный стрелок, принимавший участие в ликвидации Короленкова, второй – мастер руля, водитель-профессионал. От второго отдела присоединился Игорь Пукконен, дежуривший в этот вечер, и я был рад, что он с нами: никто не знал, как пойдет дело, и его знаменитая выдержка и хладнокровие могли пригодиться в решающую минуту. Шестой отдел обеспечил ударную силу, центр нападения – братьев-близнецов Бодровых, приглашенных звезд любой группы захвата, рядом с которыми давешний светловолосый атлант на страже дверей кафе «Три звезды» выглядел бы как мирный студент-первокурсник. Мастера спорта по классической борьбе, оба за два метра ростом, с лицами берсерков и почти наголо постриженными бугристыми головами, они одним видом могли парализовать сопротивление самых лютых злодеев. В довершение я взял с собой Шамранского с Цезарем, формирование непобедимой армады было закончено, и мы полетели в ночь на двух машинах: старой «копейке», на которой я недавно катался в гости к Леночке с Левиным, и новой, специально подготовленной «Волге» с Ромой Беловым за рулем.

Местные оперативники прибыли раньше и ждали нас неподалеку во главе с самим начальником районного уголовного розыска майором Зубровиным. Его явно выдернули по тревоге, когда он отдыхал в уюте домашнего очага, ибо одет майор был в тренировочные штаны и застиранную майку с наброшенным поверх нее пиджаком, а пахло от него как от человека, который только что принял первую, самую радостную и желанную рюмку перед горячим ужином.

– Со мной еще трое, – сообщил он. – Один в машине на Красной, на случай, если эти вдруг на ту сторону решили бы прорваться. И двое здесь, вот: Миша и Саша.

Миша был высок, худ, нескладен и неказист, чего не скажешь о Саше: густые светлые волосы, модная короткая стрижка, спортивная фигура, крепкое рукопожатие, в общем, превосходство над Мишей по всем статьям являлось очевидным кроме того, что Саша была девушкой – явление для уголовного розыска и сейчас довольно редкое, а тогда практически уникальное.

– Где Куница? – спросил я.

– Перекрывает ворота вместе с помощником, – пояснил Зубровин. – Я распорядился до вашего приезда. Три выхода из квартала на Красную и два – на канал, закрываем и запираем цепями. Им теперь из двора один путь, мимо нас.

Запыхавшийся Куница, весь перемазанный маслом и ржавчиной, появился через несколько минут и обрадовался мне как родному, будто пехотинец – кавалерийскому командиру, прибывшему на выручку в трудный момент. За ним следом неторопливо шел его помощник Ишков, совсем молодой паренек, мечтательно-серьезным выражением лица и подростковой фигурой похожий на мальчишку, уговорившего красноармейцев принять его в отряд трубачом. Из раздутого кармана его форменного кителя торчал кулек с ирисками «Золотой ключик».

Мы собрались вокруг «Волги», и Куница разложил на теплом капоте план квартала. Зубровин зажег карманный фонарь. От площади слышался шум проезжающих редких автомобилей, как замедляющееся дыхание засыпающего города. Было тихо, и даже дым почти растворился в неподвижном вечернем воздухе, будто пожары далеко на окраинах затаили дыхание. Черная вода в канале стала ровной, как толстое зеркало, и в ней отражались яркие синие фонари и темные силуэты старинных зданий Новой Голландии.

– Предположительно, базой преступников является одна из двух квартир, расположенных вот здесь и вот здесь, – я показал на плане апартаменты ЛЕНАЭРОПРОЕКТ и НИИ Робототехники. – Наша задача: дождаться, когда подозреваемые начнут движение, и осуществить задержание у входа в квартиру.

– Их только двое, – заметил Пукконен. – Что с остальными?

– Возможно, прибудут позже. Или уже находятся на квартире. Теперь обсудим тактику и дислокацию.

Машину районного уголовного розыска решили оставить на Красной улице на тот случай, если злодеям все-таки удастся как-то открыть или протаранить ворота.

– Там у меня такой парень, Сёма, он за рулем – сам Нельсон Пике, – сообщил Зубровин. – Никого не упустит.

Местные оперативники на правах хозяев земли выдвинулись в передовой дозор: майор, под видом подгулявшего ханыги, – на лавочку напротив пивного ларька, Миша и Саша в образе романтически настроенной пары – в парадную рядом с автомобилем подозреваемых, откуда должны были вести наблюдение из окна лестничной клетки. Васю Ишкова я отправил в короткую галерею между домами рядом с жуткой парадной, где располагалась квартира для командированных робототехников. Остальные ждали сигнала в машинах.

– Как только они выйдут, фиксируем направление движения и скрытно выдвигаемся следом. Основная группа задержания: я, Бодровы, Шамранский, Куница, Миша и Саша. Отари с Зубровиным остаются контролировать их автомобиль, Рома и Игорь – в наших машинах на случай, если мы допустим прорыв. Не представляю, как такое возможно, но лучше перестраховаться.

Мы поставили автомобили по двум сторонам от въезда во двор, разошлись и стали ждать. Ожидание скрашивал в основном Куница:

– Товарищ капитан, а если они уезжать соберутся?

– Возьмем на выезде из двора.

– А если так и будут сидеть, никуда не поедут и не пойдут, мы что, тоже всю ночь их караулить будем?

– Да, сколько понадобится.

– Товарищ капитан, вот странно, что среди «вежливых» женщина, да?

– У местного угрозыска тоже Саша.

– Да вот я и говорю, странно.

Через полчаса по рации нам сообщили, что для помощи на случай непредвиденных ситуаций прибыло два экипажа ППС, скрытно занявших позиции на Красной улице и на набережной рядом с площадью Труда. Еще через сорок минут Макаров вышел на связь и сказал, что все оперативные службы города приведены в состояние повышенной готовности. Ну а вот теперь еще выясняется, что в оперативный центр прибыл сам начальник уголовного розыска Ленинграда, чтобы лично следить за ходом операции. Немного подождем, и дойдет до самого начальника ГУВД.

Но до генерал-майора дело дойти не успело.

Ожила рация и сквозь шипение помех послышался спокойный голос Саши:

– У нас движение.

И через секунду:

– Вышли из машины, направляются в сторону «робототехников». Вася, внимание!

– Есть внимание.

Я быстро переключил канал и произнес скороговоркой, уже распахивая дверцу автомобиля:

– Товарищ полковник, начинаем операцию! Повторяю, начинаем операцию!

Макаров что-то сказал в ответ, но я его уже не услышал.

Мы выскочили из машин и устремились вперед быстрым шагом, почти сразу же перейдя на ровный бег, словно атакующий взвод. С лавочки напротив ларька поднимался Зубровин, поправляя кобуру под расстегнутым пиджаком, с ним поравнялся Гвичия, и они направились к «семерке», блестевшей в ночном свете, как драгоценный агат. Ухнула дверь, из парадной выскочили Миша и Саша и присоединились к нам. Темные подворотни гулким эхом откликнулись на топот наших шагов. Ритмично дышали Бодровы, пыхтел где-то сзади Куница, Цезарь азартно сипел, роняя слюни и натягивая поводок. Мы пробежали через дворы и свернули направо. В окне галереи за пыльным стеклом маячила бледная физиономия Васи Ишкова: он беззвучно, точно рыба в аквариуме, раскрывал рот и показывал пальцем на двери парадной.

– Саша, Миша – внизу, страхуете, Бодровы – вперед, Шамранский – вторым, Куница – замыкаешь.

Мы протиснулись через покосившуюся дверь в теплый смрадный сумрак парадной. Наверху неразборчиво что-то бубнил мужской бас, а потом донесся мощный удар и треск безжалостно сломанной дверной притолоки. Мы взлетели на третий этаж и на мгновение остановились. Я высунулся из-за спин замерших Бодровых и одним взглядом окинул открывшуюся мизансцену: дверь квартиры выбита внутрь, щепки торчат из косяка на месте вылетевших петель, «американец» держит за горло тоненькую рыжую девушку с большими голубыми глазами, из-за плеча которой выглядывает Савва Ильинский с удивительным для ситуации выражением спокойного любопытства на лице. «Артистка» стояла на узкой лестничной клетке, развернувшись вполоборота к дверям, но, услышав наши шаги, обернулась. На ней было бордовое платье и крупные красные бусы на шее. Она весело подмигнула мне, как старому знакомому, и сказала:

– Привет!

– Стоять, милиция! – заорал я.

Братья Бодровы с ревом рванули вперед. Шамранский едва не упал, увлекаемый бросившимся в атаку оскалившимся Цезарем. Я выхватил пистолет, сзади что-то заголосил Куница, рыжая девица ловко вывернулась из рук «американца», а «артистка» подняла палец к губам, сложила их, как для поцелуя, и притронулась другой рукой к бусам за мгновение до того, как Бодровы должны были сокрушить и ее, и ее напарника, и девушку, и Ильинского, и остатки двери. Я успел увидеть Цезаря, вырвавшего наконец поводок из рук Шамранского и распластавшегося в хищном прыжке, а потом на площадке вдруг словно мгновенно надулся и лопнул огромный зеленоватый пузырь.

Обрушилась тьма. Лампочка под потолком взорвалась с треском. В ушах зазвенело, как если бы включился тонкий, противный зуммер. На секунду я ослеп и оглох, а когда снова обрел возможность слышать, в квартире что-то трещало и билось с фарфоровым звоном, а скатившийся кубарем по лестнице лейтенант Куница катался по узкой грязной площадке этажом ниже, истошно крича:

– Горю! Горю! Горю!

В непроницаемом мраке по железным прутьям перил пробегали синеватые холодные огоньки. В воздухе резко пахло озоном. Кожу кололи мурашки, волосы встали дыбом и чуть потрескивали, как если бы их долго причесывали пластмассовым гребнем. Снизу раздались выстрелы: один, другой, третий. Я одним прыжком миновал лестничный марш, едва на наступил на забившегося в угол Куницу и бросился вниз. У разлетевшейся в деревянную рухлядь двери лежал Миша, обеими руками зажимая рану в ноге ниже колена, а рядом с пистолетом в руке стояла Саша. Вид у нее был растерянный и испуганный.

– Где?! – рявкнул я.

Она показала на темный зев подворотни.

– За мной!

В окне галереи я успел заметить Ишкова: он застыл, обратив взор вдаль, и лицо у него было бесстрастным, как у восковой куклы.

Подворотня встретила какой-то абсолютной, почти осязаемой чернотой, но удивиться я не успел, потому что через секунду мы уже пробежали ее насквозь и выскочили во двор-колодец. Я огляделся. Это было не то место, которое мы миновали буквально минуту назад: незнакомые стены, неровные ряды кривых окон, низкие арки по обе стороны, за одной из которых клубилась недобрая тьма, а за другой маячили на пустынной неживой улице красноватые фонари. Я выхватил рацию и нажал кнопку. Ни звука. Связь умерла, рация превратилась в кирпич бесполезного железа.

– Туда они побежали, товарищ капитан, туда!

Из окна под самой крышей высовывался кто-то неразличимо белесый и махал рукой в сторону улицы. Я успел сделать пару шагов, понял, что в этом дворе никто не может знать ни меня, ни мое звание, чертыхнулся и помчался в другую сторону, к темной подворотне, увлекая за собой Сашу. Уже вбегая в арку, я бросил взгляд вверх: вместо белесой фигуры из темного окна наверху свешивалась грязная простынь.

Впереди опять застучали выстрелы, эхом отдаваясь меж стен. Один, другой, третий, четвертый – это было похоже не на перестрелку, а на стрельбу по мишеням в тире, спокойную, с равными промежутками. Мы пробежали мимо парадной с квартирой аэроинженеров и через длинную подворотню выскочили в центральный двор как раз в тот момент, когда начальник уголовного розыска Октябрьского района майор Зубровин спокойно вынул из рукояти табельного пистолета отстрелянную обойму, убрал в карман, вставил другую и возобновил методичный огонь по голой серой стене с сырым темным пятном на том месте, где еще недавно возвышался пивной ларек, ныне превращенный в осевшую груду металлического лома и досок. Бах-бах-бах-бах! Я хотел было окликнуть Зубровина, потом краем глаза увидел, что на месте, где стояла машина, несколько человек сцепились и катаются по земле, с криками отвешивая друг другу пинки и удары, а через мгновение мимо с ревом пронеслась, ослепив фарами, темная «семерка». Я вскинул оружие, но выстрелить не успел: машина вылетела на набережную, взвизгнули тормоза, потом послышался шум еще одного двигателя – и удар железом о камень.

Рубиновые огни габаритов «семерки» стремительно исчезали в дымчатой тьме. Наша «Волга» уткнулась в стену дома Овандеров, из-под капота струился пар. Пукконен стоял рядом и, опешив, смотрел, как из-за руля выбирается оглушенный ударом Белов. Вдалеке вспыхнули и мгновенно приблизились фары желто-синего милицейского УАЗа.

– Вы к патрульным, мы на «копейке»!

Передача на видавшей виды боевой машине угрозыска воткнулась с чудовищным скрежетом, двигатель взвыл, как от боли, покрышки провернулись со свистом, и «копейка» рванулась вперед, как безжалостно пришпоренный конь. Саша молча вцепилась в ручку над дверцей. Большой удачей – если вообще можно говорить об удаче в ту ночь – было то, что у патрульных и оперативника в машине на Красной улице работала связь: они мгновенно связались друг с другом, как только увидели, что злодеи выскочили из западни. Когда я следом за синей «семеркой» выскочил на Ново-Адмиралтейский канал, прямо передо мной пронеслась хищной тенью черная «Волга» с пригнувшимся у руля водителем.

– Это Сёма! Сёма! – закричала Саша.

За нами мелькали, приближаясь, синие проблески мигающих спецсигналов двух патрульных машин и догонял, нарастая, надсадный тревожный вой, будто в ночь вылетели на охоту разъяренные баньши. Мы перелетели через мост; «семерка», взвизгнув покрышками, резко свернула на набережную Мойки, потом на Пряжку и прибавила скорость. Черная «Волга» не отставала. Моя «копейка» рычала, выплевывая через выхлопную трубу копоть и искры. Промелькнуло по правую руку огромное желтое здание психиатрической клиники, все окна которой, несмотря на поздний час, были почему-то освещены, и я подумал, что там сегодня какой-то праздник. Рация по-прежнему молчала, но я и так представлял себе, что сейчас происходит в эфире: хор встревоженных голосов, команды, координация действий. Что происходит в оперативно-командном центре, я не хотел представлять.

«Волга» уверенно нагоняла машину злодеев, как акула настигает отчаянно выгребающего против волны незадачливого пловца. Вот они уже почти поравнялись.

– Сёма, давай! Прижимай! Сделай их, Сёма! – закричала Саша и заколотила кулачками по приборной доске.

Мелькнули красным огни стоп-сигналов «семерки», она чуть притормозила, а «Волга», добавив ходу, проскочила вдруг мимо, взревела мотором и, набирая скорость, стремительно ушла далеко вперед.

– Что за черт?!

Наверное, местный Нельсон Пике за рулем оперативной машины набрал не меньше ста двадцати километров в час, прежде чем окончательно скрылся из виду. К счастью, в полночный час набережная была почти совершенно пуста, только какой-то полуторный грузовик шарахнулся в сторону, испугавшись сирен и проблесковых огней. «Жигули» тем временем снова спокойно и уверенно стали набирать ход. Саша чертыхнулась и вытащила пистолет.

Салон осветился вспышками синего. Слева со мной поравнялся патрульный автомобиль, за рулем был Белов, двое патрульных маячили тенями сзади, а Пукконен сидел рядом с водителем, держа на изготовку оружие. Он посмотрел на меня, показал пальцем вперед, на себя, потом на меня. Я кивнул и втопил педаль газа в пол. «Копейка» бросилась за уходящей «семеркой» с ожесточением заведомого аутсайдера, который хочет если не выиграть забег, то хотя бы отдавить лидеру пятки. Белов тоже послал свой УАЗ вперед по левому ряду, готовясь прижать беглецов. Снова вспыхнули предупреждающие стоп-сигналы. Я тут же затормозил, вызвав Сашин негодующий вопль, но оказалось, не зря. Сине-желтый УАЗ впереди вдруг вильнул, задергался, рыская по сторонам, а потом резко повернул вправо, неуклюже перепрыгнул поребрик, перелетел тротуар и врезался в ограждение набережной. В темную воду полетели витые перила, машина медленно перевалилась колесами через край, наклонилась, будто в раздумьях, и закачалась над водами Пряжки, балансируя на железном подбрюшье. Я с облегчением выдохнул и посмотрел вперед. «Семерка» снова добавила ходу. Другой патрульный автомобиль все так же держался за нами, очевидно не решаясь выйти на второе место в этой безумной гонке. Саша скрипнула зубами, дослала патрон в патронник и принялась крутить ручку стеклоподъемника.

– Держи ровней, капитан!

Я принял чуть влево, увеличивая угол обстрела. Саша высунулась в окно и прищурилась, целясь. Короткие светлые волосы разметались порывами встречного ветра, и сейчас она была чудо, как хороша, но до конца оценить красоту момента я не мог, потому что мне нужно было держать ровней, а Саша, поймав цель, уже жала на спуск. Хлопнули выстрелы, и у мчащейся впереди машины кровавыми брызгами разлетелся разбитый стоп-сигнал.

– Ага! – торжествующе вскричала Саша. – Ага!

И вдруг заматерилась так причудливо и искусно, как я не слышал с тех пор, когда папа первый и единственный раз взял меня на завод показать работу в цеху.

Мигнул красным единственный оставшийся задний фонарь. «Семерка» чуть замедлила ход, приглашая подойти ближе, но и я притормозил, не давая поймать себя на этот трюк, в чем бы он ни заключался.

Из-за темного поворота на Лоцманскую сверкнули синие блики и навстречу выскочила легковая машина ГАИ.

– Наконец-то!

Я оценил оперативность подмоги: наша бешеная гонка по набережным продолжалась едва ли минуты три. Но ситуации это не разрешило.

Первый автомобиль ГАИ на Лоцманской вдруг развернулся с заносом и помчался обратно. За поворотом на Старо-Калинкином мосту успели выставить сверкающим огнями барьером несколько милицейских машин, но «семерка» вильнула и ушла, набирая ход, по Фонтанке. На улице Циолковского в погоне участвовало уже не меньше пяти машин, три из которых заглохли и замерли у обочины после попытки обстрелять летящую как на крыльях «семерку». На набережной Обводного канала еще одна черная «Волга», пытавшаяся прижать злодеев к обочине, вылетела на тротуар и, не снижая скорости, пошла крушить телефонные автоматы, снесла будку сапожника и остановилась, постыдно уткнувшись в переполненные мусорные баки. На Розенштейна мы уже мчались ревущей и воющей кавалькадой из шести автомобилей и трех мотоциклов, сновавших вокруг, как разъяренные осы; грозные голоса из динамиков, перебивая друг друга, оглашали пустынные улицы требованиями остановиться. Скорость была километров под девяносто, и вдруг пассажирская дверь «семерки» раскрылась.

Саша ахнула.

Из машины вывалилась женщина в бордовом платье и покатилась по тротуару. Туфли разлетелись в стороны по широкой дуге. Я не успел ни испугаться, ни удивиться, ни даже подумать о чем-нибудь драматическом, как она легко поднялась, словно гимнастка, исполнившая элементарный прыжок, и скрылась в темном провале подворотни высокого расселенного дома. Два экипажа патрульных резко затормозили, и сотрудники, выскочив и на ходу срывая фуражки, бросились следом.

Еще через несколько минут погоня превратилась в какую-то неописуемую, сумасшедшую толчею, и я впервые за эту ночь порадовался, что не слышу эфира. Не знаю, кто координировал действия подразделений, но вряд ли он был рад исполнительскому мастерству, потому что преследование неуловимой «семерки» стало похоже на то, как если бы изрядно подвыпившие завсегдатаи пивбара «Шмель» взялись ловить в переполненном зале шмыгающего под ногами кота. Я насчитал уже восемь разбитых и выведенных из строя машин, а «американец», кем бы он ни был, мастерски продолжал кружить по ночным улицам. Результат давало только перекрытие улиц, но на Нарвском проспекте он снова успел оторваться и, набирая скорость, рванул обратно в сторону центра.

– Смотри!

Саша показала вперед. Мы каким-то чудом в этой фантасмагории не только уберегли машину, но и по-прежнему держались впереди группы преследования, в данный момент наблюдая, как набирающая скорость «семерка» летит через узкую прорезь проспекта между высоких старых домов Нарвской заставы – а навстречу из-за поворота вдруг выносится в грозном сиянии фар тяжелая голубая «Победа».

«Американец» ускорился, но «Победа» шла ему в лоб ровно и мощно, даже не думая отворачивать. Машины стремительно летели навстречу друг другу, удар был неизбежен, но за какую-то долю секунду до столкновения «американец» все же резко вывернул руль влево, и набравшая скорость «семерка» влетела в строительные леса, оплетшие пустой старый дом, и исчезла в плотных клубах пыли. Доски настилов и стальные конструкции двух этажей рухнули вниз, погребая под собой сокрушивший их автомобиль.

«Победа» заложила умелый вираж, дав мне время и место затормозить. Водительская дверца открылась. Совершенно лысый, крепкий невысокий старик в пиджаке с полосками орденских планок выбрался из машины, спокойно посмотрел на рухнувшие леса, на оседающее облако пыли, на меня и спросил:

– Подсобил немного, сынок?

Ответить я не успел.

Через секунду чумазые стены угрюмых домов осветились тысячей синих и красных сполохов. Одна за другой с воем подъезжали и останавливались машины – патрульные сине-желтые УАЗы, стремительные легковушки ГАИ, разномастные автомобили районных отделов угрозыска, и даже один микроавтобус и мотоцикл с коляской, за рулем которого восседал бровастый седой старшина. Захлопали двери, в ночном воздухе разнеслись возбужденные голоса и шипение раций, одно за другим освещались желтым и тусклым окна домов – граждане просыпались, разбуженные небывалым переполохом. Трое сотрудников в форме с осторожной неторопливостью направились к месту, где из-под деревянных руин тревожно мигал оранжево-красным габаритный фонарь, виднелся багажник и правый борт некогда темно-синего автомобиля, сейчас серого от строительной пыли. В шипящем и потрескивающем эфире наперебой докладывали об успешном завершении погони руководители причастных подразделений – все знали, что начальник уголовного розыска Ленинграда следит за происходящим по рации. Меня даже кольнула обида, будто мальчика, чьими игрушками принялись беспардонно забавляться соседские дети.

– …командир третьего отдельного батальона ГАИ майор Никифоров, докладываю: нарушитель остановлен…

– …оперативный дежурный отдела уголовного розыска Кировского района…

– …командир взвода патрульно-постовой службы Куйбышевского района…

– …задержан силами вверенного подразделения…

– …блокирован…

Дверца «семерки» распахнулась, как от пинка. «Американец» вывалился наружу, упал на четвереньки, помотал головой, как отряхивающийся после купания крупный пес, и посмотрел вокруг. Волосы у него были всклокочены и покрыты серой пылью, как и лицо, похожее на бледную маску с провалами черных глаз. Все на мгновение замерли. Рации смолкли, только урчали двигатели на холостом ходу и проблесковые маяки продолжали сверкать, заходясь в беззвучном крике. Руки потянулись расстегивать кобуры.

– Гражданин, поднимите руки, вы задержаны… – неуверенно произнес кто-то.

От нехорошего предчувствия у меня мгновенно заныло сердце.

«Американец» медленно, с усилием встал на ноги, повернулся спиной, поднял руки – и вдруг, резко оттолкнувшись ногами, с силой выпрыгнул вверх метра на три, ухватился за покосившуюся стальную стойку лесов, легко подбросил себя еще выше и принялся карабкаться с легкостью и скоростью, которой позавидовал бы любой гимнаст.

Сразу несколько человек вскинули пистолеты, захлопали дробные выстрелы, пули со стуком били в сухое дерево и визжали о железо опор, а «американец» продолжал лезть все выше, раскачиваясь и утробно ухая, живо напоминая орангутанга из рассказа про улицу Морг.

– Отставить огонь! – громовой бас перекрыл звук стрельбы.

Все обернулись. Высокая могучая фигура величественно возвышалась в свете фар черной «Волги», номера которой были известны каждому ленинградскому милиционеру, а вокруг клубился дым и облака выхлопных газов, окружая начальника уголовного розыска почти мистическим ореолом.

– Вперед! Брать живым!

Все разом ринулись в темнеющий среди завалов проем двери, спотыкаясь, толпясь и перелезая через нагромождение сломанных досок. Несколько человек устремились в арку двора, отрезая путь к возможному отступлению через другие выходы. Саша дернулась следом, но я поймал ее за запястье.

– Подожди.

Темный силуэт наверху продолжал свои прыжки по лесам; вот он добрался до четвертого этажа, раскачался на руках и ногами вперед нырнул в черный провал пустого окна.

– Вот теперь пошли!

Этот дом когда-то построили для рабочего класса заводов на тогдашней окраине города, и лестница была узкой, прямой, без архитектурных излишеств. Темнота пахла плесенью и сырой штукатуркой, перила гудели, ступени дрожали от топота десятков ног. Наверху метались огни ручных фонарей. Мы с Сашей успели добежать до второго этажа, когда мрак внезапно взорвался огненно-рыжими вспышками и ритмичным чудовищным грохотом, словно мы оказались внутри жестяной бочки, по которой вздумал выбивать дробь обезумевший барабанщик. На площадке третьего этажа тесно сгрудились люди в форме и в штатском, кто-то присел, кто-то лежал или прижался в углу; по лестнице сверху, крича и схватившись руками за голову, извиваясь, сползал кто-то, покрытый кирпичным крошевом и штукатурной пылью; его тащили вниз за руки, а сверху продолжали неистово грохотать пулеметные очереди. Судя по душераздирающему звуку, работал крупный калибр; тяжелые пули дробили стены, вниз сыпалась краска, битый кирпич, штукатурка, стонали, как виолончельные струны, перила и фальцетом визжали коварные рикошеты. Я привалился в углу и принялся считать секунды, прикидывая объем пулеметной ленты при таком темпе непрерывной стрельбы, даже не пытаясь понять, откуда взялось подобное вооружение у человека, только что налегке преодолевшего акробатическим аллюром четыре этажа. Боезапас, похоже, был бесконечным. Секунд через двадцать стрельба на мгновение смолкла; я перебрался к лестнице, немилосердно втыкаясь коленями и локтями в бока и спины, и высунулся из-за угла, бросив взгляд на четвертый этаж. Рядом с распахнутой дверью квартиры маячила смутная тень, и тут же в глаза ударили вспышки, а в стену над головой врезались длинной очередью крупнокалиберные пули. Кто-то схватил меня на ноги и потащил вниз.

– Куда лезешь, дурень! – проорал мне в лицо седой старшина. – О двух головах, что ли?!

Пулемет снова грохотал непрерывно. Я отполз обратно, нашел Сашу и крикнул:

– Давай за мной!

Пусть дом был выстроен не для привилегированной публики, но черный ход в те времена все равно полагался каждой квартире. Я пинком распахнул одну из приоткрытых дверей, и мы ворвались в сумрачный коридор. Лохмотья истлевших обоев свисали со стен вместе с лоскутами мертвой паутины, в открытых комнатах громоздились обломки брошенной мебели, под ногами хрустел сор, что-то отлетело в сторону с жестяным дребезжанием. Синеватое свечение ночи вливалось в лишенные стекол окна. Мы добежали до кухни, в которой надгробьями ушедшего быта высились навеки остывшие плиты, и через узкую дверь выскочили на черную лестницу. Из-под ног с возмущенным писком метнулись крысы. Я собирался подняться двумя этажами выше, потом тем же маневром вернуться на главную лестницу и обойти стрелка сверху.

Мы уже преодолели несколько лестничных маршей, когда гулкая басовая дробь пулеметных очередей внезапно стихла. Зазвучали хлопки пистолетных выстрелов. Видимо, конец неистощимой пулеметной ленте «американца» все же настал. Если он не собирался бесконечно бегать от десятков милиционеров по лабиринтам старых квартир, то ему оставался единственный путь к отступлению: по крыше на один из соседних домов. Перепрыгивая через две ступени, я добежал до узкой площадки верхнего этажа, взобрался по железной лестнице и откинул толстую крышку люка, ведущего на чердак. Саша молча полезла следом. Чердак был низким, тесным, в кромешной тьме тускло светились неровные дыры в прохудившейся кровле, как редкие крупные звезды. В дальнем углу серел квадратный выход на крышу.

Я протиснулся в узкий лаз. Подошвы скользнули по железному гладкому скату кровли, которая метрах в полутора обрывалась пропастью глубиной в шесть этажей. Отчаянно упираясь коленями и ладонями, я вскарабкался повыше, раскорячился для устойчивости и протянул руку Саше. Она проворчала что-то, высунулась из чердачного окна спиной вперед, ловко ухватилась двумя руками за верхний край рамы и легко подтянулась, через мгновение встав на ноги рядом со мной и глядя сверху вниз.

– Помочь, капитан?

Крыша была двускатной и довольно крутой; осыпающиеся кирпичные трубы, стальные остовы антенн и путаница провисших, обесточенных проводов под ногами. С обратной стороны крыши послышалось громыхание торопливых шагов по железу, а через секунду «американец» выскочил из-за конька и застыл на фоне дымного неба: плечистый, с длинными сильными руками, в клетчатой рубахе – будто пролетарская химера, которой кто-то вздумал украсить дом на Нарвской заставе.

Он увидел нас, молча развернулся и побежал по коньку. Из чердачных окон неслись голоса и вырывались лучи фонарей, обшаривая небо, как прожектора ПВО. «Американец» остановился. Конек крыши закончился и впереди был только темный квадратный провал широкого внутреннего двора.

– Все, мужик, отбегался, хватит, – сказал я. – Поднимай руки.

Позади меня Саша молча целилась, держа пистолет двумя руками, как коп из заграничного фильма. Кровля гремела от приближающихся шагов.

«Американец» медленно повернулся. Глаза блеснули из-под нависших темных бровей. Если бы он сейчас перепрыгнул через весь двор на другую крышу, или даже взлетел, как ракета, в ночное небо, я бы не удивился.

Но он только медленно поднял левую руку, а правой спокойно расстегнул металлический браслет больших массивных часов.

– Буду стрелять! – предупредила Саша.

«Американец» снял часы и подбросил их высоко вверх. Раздался механический щелчок, часы разлетелись сотней мелких осколков, и еще до того, как они со звоном посыпались на железную крышу, он широко развел руки, раздвинул губы в белозубом оскале и медленно повалился спиной вперед.

Когда мы подбежали к краю крыши и посмотрели вниз, руки распростертого на груде битого кирпича тела были все так же раскинуты, словно в широком объятии.

Туманное утро вторника, 21 августа, десятки сотрудников ГУВД, принадлежащие к разным отделам и службам, встретили за письмом, подобно засидевшемуся в компании с припозднившейся музой поэту, которому его вдохновительница продолжает нашептывать на ухо строки сонетов, несмотря на первые солнечные лучи, стучащиеся в окно как деликатная, но настойчивая бандерша в дверь комнаты, где у клиента окончилось оплаченное время. Впрочем, шариковые ручки старательно выводили на казенных бланках отнюдь не поэтические строки, да и вдохновения, проявленного в написании рапортов, хватило бы разве что на частушку, так что наше поэтическое сравнение исчезает с утренней дымкой, а на смену ему приходит куда более уместный образ проштрафившихся учеников, хором пишущих объяснительную суровому школьному принципалу.

Проще всего пришлось тем, кто присоединился к ночной погоне уже ближе к ее драматическому финалу, сохранил в целости служебный транспорт, и у кого самым ярким впечатлением от этого феерического фестиваля был ураганный пулеметный огонь на узкой лестнице старого дома. Забегая вперед, скажу, что даже эти простые рапорты добросовестных тружеников правопорядка пришлось потом править, причем изрядно.

Посложнее задача досталась водителям нескольких заглохших и разбитых машин, причем если в первом случае дальнейшие разбирательства вели к техникам сразу нескольких служебных гаражей, а потом и к автомобильным экспертам, коим предстояло ответить на непростые вопросы о том, каким образом и почему двигатель исправного автомобиля вдруг заглох в самый разгар преследования опасных преступников, то тем, кто сам умудрился искорежить вверенный транспорт, нужно было как-то объяснять неожиданную деградацию своих водительских навыков. Большинство ограничилось уклончивой формулировкой «по неясной причине автомобиль потерял управление», и только оперуполномоченный Куйбышевского района, сокрушивший две телефонные будки, ларек сапожника и мусорный бак, нашел в себе мужество написать правду о том, что «был уверен в верности выбранного направления движения, так как видел прямо перед собой габаритные огни преследуемого автомобиля, что не соответствовало действительности». Почему опытный – и трезвый, что важно! – оперативник азартно гнался по тротуару за машиной, которая мчалась по проезжей части в нескольких метрах левее, и что за странное расстройство зрения его поразило, осталось загадкой.

Зато непосредственным участникам неудачной попытки захвата «артистки» и «американца», которую уже кто-то едко окрестил «битвой при Кракенгагене», пришлось непросто. Даже после первого обмена репликами в ожидании обещанного разбора полетов нам стало понятно, что из докладных получится сборник какой-то сомнительной чертовщины.

В одинаковых, лаконичных по форме и простых содержательно рапортах братьев Бодровых значилось, что они, ворвавшись в квартиру, оказались в полном одиночестве и темноте. Ни злоумышленников, ни находящихся в розыске ученого и неизвестной девицы там не было – только мрак и совершенная тишина. При попытке выйти обратно выяснилось, что дверь тоже исчезла, а вместо нее обнаружился какой-то старомодный буфет, набитый кухонной утварью. Попытки найти выход, разнеся буфет вместе со всем содержимым в щепу и осколки успехом не увенчались. Выключатели, с помощью которых можно было бы зажечь свет, тоже не отыскались. Рации не работали. Братья выломали окна, но прыгать вниз на асфальт с высоты третьего этажа не решились, и ограничились воззваниями о помощи, на которые примерно через час откликнулись прибывшие на место событий их коллеги и бригада экспертов-криминалистов. Из квартиры Бодровых преспокойно вывели через входную дверь, которая была там, где и положено, стояла распахнутой настежь, и даже щепки из разломанной притолоки все так же торчали, будто иголки деревянного морского ежа. Что же до преграждавшего путь и уничтоженного силами братьев буфета, то ни его, ни его останков в квартире позже не обнаружилось.

Та же бригада криминалистов нашла и Шамранского с Цезарем. Кинолог и его верный четвероногий друг чинно сидели рядышком в дальнем, тупиковом дворе, куда вела только одна низкая арка и выходили двери подвалов и дворницкой. Шамранский пристроился на короткой самодельной лавочке, тихий, спокойный, с прямой спиной и устремленным в стену внимательным взглядом. Туда же смотрел Цезарь, время от времени нервно облизываясь и наклоняя голову на бок, как делают умные псы, когда чего-то не понимают. Вдвоем они походили на трогательную скульптурную группу, и, подобно всем изваяниям, вначале не реагировали на оклики, пока любопытная Леночка Смерть, предварительно сфотографировав этот образчик необъяснимой каталепсии, не подула Цезарю в нос. Пес чихнул, встрепенулся, а следом очнулся Шамранский и очень серьезно спросил, когда начнется операция.

– Как уснул, – сказал он. – Ничего не помню, будто наркоз. Потом только смутно очень припомнил, как из машины выскочили, и – туман. Что писать-то теперь, мужики?

– Напиши, что сознание потерял, – подсказал Куница.

Сам он так и сделал, уложив свое сочинение на одну страницу крупным и круглым почерком: упал, потерял сознание, очнулся, вышел – а тут уже и товарищи криминалисты подъехали. Про то, что заставило его кататься по лестничной площадке с криками «Горю!», Куница решил не распространяться, а я не стал ему напоминать.

Саша и Миша долго о чем-то спорили шепотом, но в итоге попытки Миши проявить рыцарское великодушие были отвергнуты, и Саша честно написала о том, что сама подстрелила напарника, уверенная, что ведет огонь по ногам выбежавших из парадной преступников. Миша, кстати, был убежден в том же самом и тоже успел выстрелить пару раз, просто у Саши стрелковые навыки оказались получше. К счастью, пуля прошла через голень навылет, не задев кость.

Неплохой уровень огневой подготовки продемонстрировал и их непосредственный руководитель: все шестнадцать пуль из табельного ПМ, выпущенные майором Зубровиным в стену с расстояния примерно в пятнадцать метров уложились в круг, диаметром не более десяти сантиметров, что было прекрасным, хотя и бессмысленным результатом. Майор морщился, хмурился, вздыхал и грыз ручку.

– Пиши правду, – посоветовал я. – А там разберемся.

По версии майора, правда заключалась в том, что пивной ларь, этот теперь уже бывший центр культурного притяжения всего квартала, вдруг рухнул, раскрывшись в стороны как шкатулка с сюрпризом, а из стены за ним вышли «артистка» и «американец». Он вскинул пистолет – и дальше завис в каком-то медленном полусне, почти неосознанно посылая пулю за пулей в то место, откуда они появились, пока не расстрелял обе обоймы. Из ступора его вывели крики и характерный шум рукопашного боя: это на месте, где стояла машина подозреваемых, Отари Гвичия сошелся в неравной схватке с местными забулдыгами.

Отари был единственным, кто не испытал на себе никаких необъяснимых воздействий, зато в полной мере прочувствовал воздействия физические, от кулаков и ботинок представителей антиобщественного элемента. В тот самый миг, когда пресловутый ларек развалился с треском на части, а майор Зубровин потащил из кобуры свой ПМ, из двери позади Гвичии выскочили трое местных подвыпивших обитателей. Не успел Отари опомниться, как получил по затылку, потом по ребрам, а потом на него навалились все разом, и схватка переместилась в партер. Пистолет Гвичия вытащить не успел, а потому отбивался, как мог, пока очнувшийся от своего стрелкового транса Зубровин не подоспел на подмогу, и, умело орудуя рукоятью разряженного пистолета и мощными кулаками, не разметал нападавших, которых в итоге, пусть и не без труда, уложили рядком на асфальт. Ни сивогривый дебошир Свистунов, ни его собутыльники пояснить причину агрессии не смогли: просто выпивали, как водится, вечером, и внезапно испытали непреодолимое желание кого-то избить, с какой целью и устремились во двор, в итоге подбив глаз, расквасив нос и изрядно помяв старшего лейтенанта угрозыска.

В общем, Гвичия был, наверное, единственным из нашей атакующей бригады, кому совершенно не в чем было себя упрекнуть: принял бой, претерпел страдания, одержал победу и задержал опасных хулиганов – отличная работа, можно с гордостью носить свои ссадины и синяки. А вот Пукконен с Беловым про свои синяки распространяться не спешили: у одного заплыл правый глаз, у другого – разбита губа, они странно посматривали друг на друга и нехотя объясняли травмы ударом о руль и приборную доску, когда УАЗ, неожиданно запетляв по дороге, снес ограждение набережной и завис над непроницаемо темной, как паранойя, водой реки Пряжки. Ясность внесли двое сотрудников ППС, наблюдавших за развитием событий с заднего сиденья. По их словам, выходило, что Пукконен с Беловым вдруг подрались самым жестоким и неожиданным образом в тот момент, когда сидевший за рулем Рома уже был готов подрезать «семерку» злодеев.

– Товарищ капитан вдруг как закричит: «Левее, левее!» и заматерился, а товарищ лейтенант тоже кричит, в том смысле, что сам знаю, а товарищ капитан тогда товарищу лейтенанту – раз! – и в глаз кулаком, и за руль схватился, а товарищ лейтенант ему локтем…

– Наверное, мы можем эти подробности опустить, – предложил я. – Не возражаете?

Никто не возражал, тем более, что Белову еще предстояло объяснить, как получилось, что его «Волга» в самом начале погони сама вдруг рванулась с места и врезалась в стену еще до того, как он успел тронуть рычаг переключения скоростей.

Последними сдали рапорты оперативник Сёма, который был уверен, что преследует уходящих на рекордной скорости злоумышленников до тех пор, пока не обнаружил себя безнадежно потерявшимся где-то в промышленной зоне на окраине Матисова острова, и Вася Ишков – а он, в отличие от всех прочих, время провел наилучшим образом. По его словам, как только группа захвата забежала в парадную, все вокруг стихло и замерло. Наверху смолкли голоса дебоширов, ни звука не доносилось ни со двора, ни с соседних лестниц. Он стоял в пыльном сумраке, как верный присяге стойкий солдатик, смотрел в окошко и ждал. Время шло, но никто из парадной не выходил, рация молчала, Вася скучал, думал о разном, угощался конфетами, пока не умял весь кулек, рисовал пальцем на грязном стекле свои инициалы и даже тихонько запел под конец, чтобы себя развлечь. Когда через час он все-таки решился покинуть свой пост, во дворе уже вовсю работали эксперты Леночки Смерть, горели яркие фонари, дежурили постовые, а немногие любопытствующие граждане курили рядом с парадными или стояли скорбным поминальным кружком над руинами пивного ларька.

Я собрал наши сочинения и, на правах руководителя опергруппы, отправился к полковнику Макарову. Тот не спеша прочел рапорт за рапортом, вздохнул, отер ладонью лицо и с тоской посмотрел за окно, где угрожающе брезжил недобрый рассвет.

– Вот что, – сказал он. – Я с этим один к генералу не пойду. Давай-ка со мной.

В кабинет начальника городского угрозыска мы вошли, когда он разговаривал по телефону. Генерал-лейтенант увидел нас и с плотоядным торжеством сказал в трубку:

– А, вот! Как раз и они! Я перезвоню!

Он откинулся на спинку кресла, посмотрел на полковника и на меня, побарабанил пальцами по столу и произнес:

– Ну? Готовы объяснить, как так получилось, что семнадцать – семнадцать! – сотрудников уголовного розыска не смогли двух человек задержать?

Я поостерегся уточнять, сколько из этих семнадцати принадлежали именно к уголовному розыску, и твердо ответил:

– Так точно, товарищ генерал! Готовы!

С пачкой рапортов в протянутой руке я направился к столу, невольно перейдя на строевой шаг. Путь от дверей был неблизкий. Генерал продолжал:

– Мы в 1955 году банду Свиридько брали – все бывшие полицаи, пять человек с автоматами! А нас знаешь, сколько было? Тоже пятеро, вот сколько!

Он растопырил мощную пятерню и с силой прихлопнул ею пачку бумаг на столе. Золоченый письменный прибор, настольные часы и хрустальная пепельница подпрыгнули и замерли по стойке «смирно».

– У них – трое убитых, а у нас – двое раненых, вот так. Еще, правда, пса застрелили, Султана – жалко, хороший был, лютый, он самому Свиридько руку почти начисто успел отгрызть. А вы все теперь что? Семнадцать человек…

Генерал покачал головой.

– Это не говоря уже о том, какой кавардак в городе устроили. Тут, конечно, все отличились, к счастью, не только угрозыск. Сейчас и в ГАИ, и в патрульно-постовой тоже рапорты пишут, коллективно. А остановил злодея в итоге гражданский. Знаешь, кстати, кто?

Я не знал.

– Некто Боровков Василий Федорович, вот кто. Герой войны, летчик-истребитель, орденоносец. Двадцать восемь сбитых фрицев и два тарана, так-то. У однополчанина в гостях засиделся, говорит, возвращался домой, а тут увидел, как милиция едва ли не в полном составе за одним нарушителем по его району гоняется, и вот – проявил военную смекалку и мужество. Если бы не он, вы бы до сих пор по улицам разъезжали.

Генерал вздохнул.

– Ладно, давай почитаю, что тут вы написали… Да сядьте уже оба, не маячьте.

В углу кабинета высокие часы в массивном деревянном корпусе громко отсчитывали секунды. Где-то далеко за окном с гудением проползла поливальная машина. Было тихо. Макаров тревожно поглядывал то на меня, то на генерала. Тот по ходу чтения кряхтел, краснел, а потом, перевернув последний лист – как раз с рассказом Васи Ишкова про тишину и покой, которые снизошли на него, пока он вел наблюдение, – встал и молча подошел к окну, заложив руки за спину и погрузившись в молчание.

Макаров страдальчески потянул узел галстука и посмотрел на меня с укоризной.

– В общем, так, – наконец заговорил генерал. – Вот это все никуда не годится. Придется переписать.

Он чуть повернулся и показал пальцем на разложенные на столе бумаги.

– Есть переписать! – с готовностью откликнулся я. – А как?

– Как, как… – проворчал генерал, вернулся за стол и тяжело уселся в кресло. – Как, как… Ты сам, капитан, читал это?

– Так точно, товарищ генерал!

– Тогда что спрашиваешь?

– Там все верно изложено, товарищ генерал.

– А я и не говорю, что не верно. Я, знаешь ли, за сорок лет службы побольше твоего повидал. Тебе и во сне не приснится. Но переписать надо. Или ты хочешь, чтобы вас всех комиссовали к чертовой бабушке по состоянию психического здоровья?

– Никак нет.

– Вот и я никак нет. У меня через два часа совещание наверху, буду докладывать товарищу генерал-майору, а потом, скорее всего, с ним вместе еще и в Ленгорисполкоме отчитываться придется. А то и в горкоме партии. Там вот эти твои фантасмагории не оценят. Теперь давай думать, как переписывать.

Я придвинулся ближе, генерал вооружился красным карандашом и со сноровкой, выдающей большой и горький жизненный опыт, быстро набросал правки.

– Ну вот, никакой чертовни. Так, смотрим: у Шамранского пес сбился со следа и завел его в тупиковый двор; за рулем никто не дрался, просто машина управление потеряла – у нас таких потерявших уже десяток, не считая заглохших и со сгоревшей электрикой; гонщик этот на «Волге» из райотдела хотел совершить обходной маневр, но подвело знание местности; Зубровин производил предупредительные выстрелы, когда ханыги эти набросились на Гвичию…

– Шестнадцать раз предупредительно выстрелил, товарищ генерал?

– Да, шестнадцать! – отрезал генерал. – Гуманистом оказался майор, думал, что образумятся. Что еще? Вот непосредственно с боевым контактом на лестнице сложно: Бодровы, заплутавшие в квартире, участковый сознание потерял, ты тоже – оглох и ослеп… Значит, пишите, что преступники применили светошумовую гранату, ясно?

– Так точно!

– А откуда у них граната такая, капитан?

– Откуда? – с искренним интересом спросил я.

– А вот тут мы вспоминаем про лиц, разыскиваемых по ориентировке КГБ, которых вы видели в той квартире! Ты же их видел?

– Так точно. И я, и Бодровы, и Шамранский успел заметить. Всё в рапортах.

– Вот и пусть теперь доблестный Комитет государственной безопасности разбирается, кто эти двое такие, имеющие на вооружении специальные средства и обладающие подготовкой, позволяющей долгое время уходить от преследования сотрудников милиции, а потом – что характерно! – предпочитающие с крыши сброситься, но не даться живыми. Понимаешь намек, капитан?

– Так точно, товарищ генерал! Гениально.

– Ты еще поерничай тут, – ворчливо отозвался он. – Лучше расскажи, на каком основании принял решение о проведении задержания?

Я честно рассказал о свидетельских показаниях соседей Рубинчика и про его ночные вылазки в квартал Кракенгагена, умолчав только, разумеется, о появлении странной пары на месте смерти Трусана и Капитонова. Генерал задумчиво кивал и кусал длинный ус.

– Согласен, согласен, основания для задержания этих двоих были, хотя бы для выяснения обстоятельств смерти Рубинчика, коль скоро они в тот момент были у него на квартире. Но зачем ты такую дивизию собрал для этого? Для двух человек и Куницы бы хватило с помощником, ну, в крайнем случае, дежурных оперативников из района. Или догадывался о чем-то?

– Товарищ генерал, я полагал, что эти двое – из банды «вежливых людей» и могут вывести нас на остальных сообщников, – ответил я, не моргнув глазом.

– Ну, это ты уж перегнул, капитан.

– Виноват, товарищ генерал, увлекся.

– Ладно, не все так плохо на самом деле. Если бы не обмишурились с задержанием и гонок по всему городу не устроили, было бы совсем хорошо. Счастье, что никто не погиб в этой кутерьме: трое раненых только, из них один с огнестрелом, и то свои же подбили. Рапорты перепишите, как я сказал. Зато у нас есть, – он принялся загибать крепкие пальцы, – машина, а это целый склад информации, она сейчас уже у экспертов. Квартира, куда эти двое ломились и где прятались Ильинский с девицей. Оружие должно быть, пули и гильзы после этой пальбы в пустом доме – тоже отличный след. Наконец, труп – отпечатки, фотография для опознания, проверка по архивам, в общем, есть с чем работать. Да, и еще же патрульные погнались за женщиной, которая на ходу из машины выпрыгнула. Постовая служба молчит, чувствую, что упустили, потому как иначе уже бы похвастались, но все равно, нужно выяснить, как и что. В общем, капитан, разбирайся, а завтра снова ко мне вместе с полковником и доложите о результатах. Все, исполняйте.

Мы снова уселись и старательно переписали рапорты в соответствии с замечаниями генерала. Свой я тоже исправил, заменив зеленоватый бесшумный взрыв, мгновенно вырубивший свет на лестнице, звон в ушах и «огни святого Эльма» на перилах на описание применения светошумовой гранаты. Получилось неплохо. Собрал новые версии наших ночных злоключений, перечитал, передал их генералу через полковника Макарова, а первые варианты рапортов прибрал себе в папку. Как говорится, до лучших времен. Да и товарищу Кардиналу будет что показать, если спросит.

«Артистку» патрульные действительно упустили. Все четверо написали, как под копирку, что «подозреваемая скрылась от преследования во дворах путем побега», не вдаваясь при этом в подробности или попытки объяснить происшедшее. Было само по себе странно, как могла выпрыгнувшая на полном ходу из машины женщина уйти от четырех здоровых, опытных, разогретых погоней милиционеров, и странно вдвойне, что расселенный дом на Розенштейна, в арку которого она забежала, стоял отдельно, двор в нем был всего один, а вокруг только и есть, что корявые пустыри да поросшая высокой травой старая железнодорожная ветка. В иное время я бы удивился и не поверил, но сейчас подумал о братьях Бодровых, мыкавшихся, как слепые котята, не находя выхода из квартиры с открытой дверью, о Шамранском, невесть как оказавшемся вместе с псом на лавочке в глухом тупике, о выпавшем из реальности Васе Ишкове, а заодно и про белесую фигуру в окне, окликнувшую меня по званию – и решил, что сегодня удивляться больше не буду. Наверняка патрульным тоже было кому подсказать верные формулировки для рапорта руководству, иначе кто знает, что за чертовщина была бы там понаписана.

Осмотр квартиры, предназначенной для командировочных робототехников, открытий не преподнес. Скромная обстановка: раскладной диван с деревянными подлокотниками, такого же фасона кресло-кровать, сервант с одним пыльным сервизом, черно-белый телевизор на ножках, скрипучий паркет, желтые занавески. На низеньком столике – свежие номера журналов «Техника – молодежи» и «Квант». Из необычного только плотные черные полотнища затемнения на окнах. В квартире явно выделялись две группы следов. Первая – бытовая: на диване аккуратно сложено постельное белье, подушки и два байковых одеяла, на кухне имелся хлеб в пластмассовой хлебнице, заварка в чайнике, в холодильнике нашлись кабачковая икра и докторская колбаса, а в кухонном шкафчике – крупы, запас тушенки и консервов «Завтрак туриста». В маленькой ванной стояли в стаканчике две зубные щетки, тюбик пасты «Лесная», исхудавший кусок дегтярного мыла, шампунь и массажная щетка с железными зубьями, меж которых свились несколько длинных золотистых волос. Платяной шкаф был пуст, вешалки без дела болтались на перекладине, но присутствовала скромная коллекция нижнего белья, которая наряду с прочими характерными мелочами свидетельствовала о том, что в квартире, в обстановке сдержанности и даже некоторой аскезы, довольно долгое время проживало двое разнополых людей, и при этом как минимум один из них регулярно выходил из дома, хотя бы для пополнения запасов чая и приобретения свежих научно-популярных журналов. Вторая группа следов была куда более выразительной и осталась после короткого, но яркого пребывания в квартире братьев Бодровых: сдвинутая мебель, сорванные занавески, высаженные рамы – в нарастающей панике братья не стали тратить время на борьбу с закрашенными оконными шпингалетами, – следы подошв сорок пятого размера на подоконнике и несколько коротких окурков. Как я уже упоминал, следов рокового буфета, который, по словам братьев, оказался на месте входной двери, в квартире не обнаружилось. Документальная проверка тоже не принесла сюрпризов: все бумаги были в порядке, в жилконторе квартира значилась как ведомственная, при этом в НИИ Робототехники о ней никто и слыхом не слыхивал, и на имущественном балансе института такое жилое помещение никогда не стояло.

Через час после совещания в Главке, на котором обсуждались причины, следствия и итоги событий прошедшей ночи, мне предсказуемо позвонил Жвалов.

– Адамов! – прорычал он. – Почему скрыл информацию о местонахождении разыскиваемых нами лиц?!

Мне не хотелось ни упражняться в сарказме, ни пререкаться, и я только промямлил что-то невразумительное, послушал вполуха угрозы и брань, повесил рубку и позвонил Леночке Смерть.

– Привет, герой дня! Что это ты такое устроил? Говорят, полгорода разнес, пока за злоумышленниками гонялся!

– Лена, это была слаженная командная работа, один бы я не справился.

– Не скромничай! У нас три бригады с часа ночи работают. Все на ушах, и я тоже. Лишил ты меня ночного отдыха, Адамов, а сон, между прочим – это красота, так-то.

Я заверил Леночку, что ее красе ничего не страшно, и спросил про первые результаты.

– Есть что-нибудь интересное?

– Еще как есть! Скажи-ка мне, там на крыше, ну, перед тем как мужик этот вниз упал, он ничего не ронял или не разбрасывал?

Я подумал, вспомнил и рассказал Леночке про разлетевшиеся на кусочки часы.

– Ага! Часы, значит.

– Да, а что?

– Понимаешь, я собрала с крыши и из водостока немного каких-то странных металлических фрагментов, от одного до пяти миллиметров, угловатые такие, с острыми краями. С учетом места обнаружения они выглядели явно инородными, ну, я их взяла в лабораторию к себе, подумала, вдруг важное что-то. И знаешь, что интересно?

Я не знал.

– Металл – ферромагнетик, причем довольно тяжелый, какой-то очень прочный сплав, а края фрагментов имеют следы недавнего разрыва, даже не скола – у сколов рисунок другой, ну так вот я попробовала сделать анализ, чтобы определить род сплава и выяснить необходимое усилие, которое нужно применить на единицу площади, чтобы…

– Лена, – перебил я, – это все действительно очень захватывающе, но меня сейчас совсем другое интересует.

– И что же? – немного обиженно осведомилась Леночка.

– Машина и пулемет из пустого дома на Нарвском.

– Эх, Адамов! Я тебе про неизвестный металл с аномальными свойствами, а ты про машину с какими-то пулеметами. Ну, что я могу сказать… Номерные знаки на автомобиле похожи на настоящие, но принадлежат еще не выпущенной серии, такие регистрационные номера еще не присваивались. На самих знаках отсутствуют клейма предприятия-производителя, так что это подделка, но совершенно безупречная в части исполнения.

– А сам автомобиль? Установили, когда выпущен, куда поступил в реализацию?

– С ним та же история, что и с номерными знаками. Я бы сказала, что с конвейера Волжского автозавода он вообще никогда не сходил. Мы столкнулись или с выдающимся случаем «левого» автомобильного производства, или с не менее уникальной подделкой – но кому бы, скажи на милость, удалось подделать лучшую на сегодня модель «Жигулей», чтобы она была во всех мелочах и деталях совсем, как всамделишная? Серийные номера на двигателе и прочих деталях есть там, где им и полагается быть, но при этом полностью фантазийные. Сама машина совершенно новая, ходовая часть не изношена, на спидометре чуть больше двухсот километров, в салоне еще запах такой, характерный, как бывает сразу после того, как с сидений пленку снимут. Никаких излишеств, типа чехлов, оплетки руля или пластиковой розочки в набалдашнике рукояти переключения скоростей. Багажник чистый, только запасное колесо первой свежести, в перчаточном ящике пусто, нет ни документов на автомобиль, ни дорожных карт, ни перчаток, на худой конец.

– А отпечатки?

– Тут есть положительные результаты, хотя тебя они уже не удивят. Есть две группы, довольно четкие, совпадающие с одной из групп отпечатков в квартире Рубинчика.

– Ну, хоть что-то. Ладно, с этим понятно, а что с пулеметом?

Леночка хихикнула. Мне стало не по себе.

– С каким пулеметом, Адамов?

– Лена, из которого покойник на лестнице стрелял так, будто атаку отражал на передовой! Оружие есть? Пули, гильзы собрали?

Никакого пулемета криминалисты не нашли. Ни на лестничной клетке третьего этажа, ни выше, ни на чердаке, ни на крыше, куда, отступая, выбрался «американец». Несколько человек – эксперты и приданные им в помощь милиционеры – последовательно обыскали все шесть этажей, квартиру за квартирой, спустились в подвал, обшарили весь чердак, но находили всюду только поломанную брошенную мебель, забытую утварь, сор, паутину и крысиный помет. Но хуже всего, что не обнаружилось ни следа ураганной стрельбы: ни одной пули в стенах, ни одной гильзы, хотя следовало ожидать, что стены будут изрыты следами от выстрелов, как лунный грунт – кратерами от метеоритов, а гильзы должны были бы сплошь покрывать ступени и лестничную площадку. Я мог примириться с невесть как попавшим в двор-колодец Шамранским, с заплутавшими в квартире Бодровыми, с застиранной простыней, окликавшей меня из темного окна под самой крышей, но то, что сказала сейчас Лена, выходило за пределы всякого понимания.

– Я же сам все видел и слышал: стрельбу, звук рикошетов, как пули в стены долбили, как штукатурка сыпалась! Ладно, я: но почти два десятка сотрудников корячились на лестничной площадке, укрываясь от пуль, там слова сказать было нельзя, от грохота уши заложило! Генерал и то с улицы слышал пулеметные очереди и видел вспышки!

Леночка вздохнула.

– Адамов, я ничем не могу облегчить твое недоумение. Стены там действительно страшно облупленные, но и дом все-таки аварийный, его не просто так расселили. А пуль я нашла всего девять, и гильз столько же, все от штатных милицейских ПМ. При желании могу установить имена храбрецов, которые не дрогнули и пытались вести огонь в ответ на… на то, чего не было.

Оставался труп.

– С ним сейчас Генрих Осипович занимается, – сказала Леночка. – Пока не знаю, что за результаты там, но очень интересно, да. Я собираюсь попозже к нему наведаться, хочешь, тоже приезжай, поболтаем…

– Конечно, приеду, Лена!

– …если уж ты предпочитаешь со мной только в морге встречаться, – закончила Лена и повесила трубку.

Хмурый дымный день надвинулся, как натянутая на глаза серая кепка. Левин и Леночка курили на скамейке в маленьком сквере, молча щурясь на ленивое туманное солнце. На Леночке было старомодное сиреневое платье с юбкой-колокольчиком, и торчащие из нее бледные голые ноги казались еще длиннее и тоньше. Глаза у нее покраснели от ночных бдений, голубая радужка обведена была бледно-розовым, что, несомненно, придало Леночке Смерть еще больше одного ей присущего очарования. По дороге я морально готовил себя ко всему: например, мертвец бесследно исчез; или разложился в неаппетитную жижу прямо под ланцетом изумленного Левина; или внезапно ожил и убежал нагишом через территорию Санитарно-гигиенического института, пугая студенток и престарелых профессоров – и поэтому был даже несколько разочарован, когда Генрих Осипович Левин сказал мне:

– Если хотите осмотреть труп, нам лучше поторопиться.

– Так он здесь?

– Пока да.

– Что значит, пока?

– С полчаса назад мне позвонили товарищи из Комитета и предупредили, что забирают тело себе.

– Контрразведка?

– Не представились, но были чрезвычайно убедительными.

– Кстати, этого удивительного автомобиля уже нет, – вставила Леночка. – Я как раз сюда ехала, когда мне из спецгаража сообщили: приехали трое, показали удостоверения, постановление на изъятие, закатили машину в закрытую фуру и отбыли. Ребята из гаража сказали, что какое-то 22-е управление.

Товарищ Кардинал не терял времени зря.

– Да, тогда лучше поторопиться, – согласился я.

Мы спустились по каменным ступеням узкой лестницы навстречу запахам формалина, легкому аромату тлеющей плоти и мертвому холоду, который после жаркой улицы манил, как прохладная подушка после бессонной ночи. За белой деревянной двустворчатой дверью был небольшой квадратный кабинет с серыми стенами и низким потолком, служащий одновременно и раздевалкой. Напротив обшарпанных железных шкафчиков располагался широкий металлический стол, на котором были расставлены широкие пластиковые кюветы со сложенными по отдельности клетчатой рубашкой, джинсами, нелепыми остроносыми короткими сапогами, широким ремнем и какой-то мелочью. Результаты беглого осмотра одежды и личных вещей «американца» были ожидаемые.

– Ни бирок производителя, ни меток прачечной, ни каких-либо индивидуальных знаков не обнаружено, – сообщил Генрих Осипович. – На момент доставки тела в морг при покойном был кошелек с суммой в размере 11 рублей 28 копеек и чистый носовой платок. Ни паспорта, ни водительских прав, ни хотя бы справки какой-нибудь или фотографии любимой в нагрудном кармане.

Я подошел ближе. Гладкие кожаные подошвы ковбойских сапог были едва тронуты легкой потертостью. На ремне красовалась массивная круглая пряжка из витого металла с подобием крупного белесого камня посередине, а по всей длине толстого коричневого полотна тускло блестели крупные железные бляхи.

– Маскарад какой-то, – заметил я. – Парень насмотрелся ковбойских фильмов.

– Да, элемент дурновкусия налицо, – согласился Генрих Осипович. – Чувство стиля у вашего злоумышленника было небесспорным.

– Ой, да что вы прицепились-то оба, – вдруг вступилась Леночка. – Нравилось мужику так одеваться, ну и что тут такого? Адамов, ты же на тело посмотреть хотел, так? Вот и пойдем, пока товарищи из госбезопасности не приехали. Да и я еще раз взгляну напоследок.

Мы прошли через небольшую железную дверь с круглым зарешеченным окошечком и оказались в длинной анфиладе просторных холодных залов, залитых мертвенным светом, с рядами маленьких дверец холодильных шкафов вдоль стен и прозекторскими столами посередине. На одном из них под безжалостно яркой хирургической лампой был распростерт обнаженный труп «американца».

Леночка печально вздохнула.

Его не портили ни длинный Y-образный шрам от груди до брюшины, кое-как прихваченный грубой хирургической нитью, ни распиленный череп с отсутствующей макушкой. Это был эталонный атлет, достойный резца Поликлета: широкая мощная грудь, округлые бицепсы, предплечья как морские канаты, рельефные мышцы брюшного пресса и длинные мускулистые ноги. Он походил на античную статую во плоти, но серьезно превосходил любую из них размером мужского достоинства: этот парень мог кому угодно испортить настроение в общественной бане.

– Я бы даже не сомневалась, – задумчиво изрекла Леночка. – Вот ни секундочки бы.

Генрих Осипович крякнул и укоризненно взглянул на нее поверх очков.

– В общем, начнем по порядку. На теле присутствуют повреждения, характерные для падения с высоты, – он не без труда повернул мертвеца на бок и показал: – Вот, видите? Гематомы, кровоподтеки на спине и на затылке, два ребра сломаны, смещение позвонков грудного отдела, трещина в лопаточной кости и в черепе. Я бы сказал, что для человека, упавшего на битый кирпич с высоты шести этажей, он очень легко отделался. Возможно, потому, что в момент удара тело было абсолютно расслаблено.

– Причина смерти?

– Что угодно, только не перечисленные травмы. Субдуральные гематомы отсутствуют, внутренние органы целы. Лично я уверен, что он умер еще до того, как ударился оземь.

– Отчего же?

Левин пожал плечами.

– Понятия не имею. В таких случаях обычно пишут «остановка сердца», но это от беспомощности, потому что этиология такой остановки мне неясна.

Он помолчал, давая возможность осознать сказанное, и продолжил.

– Я не могу определить, каким видом спорта он занимался, хотя мускулатура, как вы можете видеть, достойна профессионального спортсмена. На теле отсутствуют какие-либо характерные деформации: утолщенные суставы, увеличенная сердечная мышца, следы постоянного травмирования или что угодно еще в таком роде. Просто идеальное мужское тело, словно он вот таким и родился. Но особенно удивительно состояние внутренних органов: они как у младенца, причем совершенно здорового. Понимаете? Нулевой износ. Как будто он никогда не ел, не пил, да и городским воздухом не дышал, не говоря уже о том, чтобы курить. Желудок пустой, мочевой пузырь и кишечник – тоже. И еще, обратите внимание на стопы ног. Вот здесь, попробуйте пальцем! Смелее, ему уже не щекотно!

Я попробовал. Босые подошвы «американца» были нежными, мягкими и упругими.

– Ни мозолей, ни загрубений, – констатировал Левин. – Перед нами идеально сложенный и абсолютно здоровый экземпляр мужской особи, который и не жил никогда. Или пожил дня два-три, а потом взял и умер, потому что ему так самому захотелось.

– Отпечатки отправили по архивам? – спросил я.

– А как же, – ответила Леночка. – И фотокарточку. Будем ждать результатов.

– Лицо его кажется очень знакомым, – задумчиво произнес Генрих Осипович. – Вроде бы даже много раз видел, только не помню, где.

– Вот и мне тоже, – согласился я. – Еще когда только фоторобот составили и Лев Львович его «американцем» назвал.

– Ну да, есть что-то такое в лице, иностранное, – подтвердил Левин. – Что ж, если вопросов у вас, Витя, больше нет, то пойдемте отсюда. Мне еще нужно копии снять с отчета о патологоанатомическом исследовании и документы для передачи тела подготовить.

Вопросов у меня только прибавилось, но я понимал, что ответов на них ни у кого нет. Мы вышли из помещения морга и снова оказались в маленьком кабинете со шкафчиками. Левин протиснулся за письменный стол в уголке, Леночка взяла со стула маленькую красную сумочку и большой модный пакет из толстого полиэтилена с застегивающимися пластмассовыми ручками.

– Ну все, дорогие мои мужчины, я поехала, – сказала Лена. – Если что, я буду в…

– Лена, – сказал Генрих Осипович.

Она остановилась. Я проследил за направлением взгляда Левина и тоже застыл.

– Что? – непонимающе спросила Леночка. – Что вы так смотрите?

Потом взглянула на свой пакет и ахнула.

– Ковбой, – произнес Генрих Осипович.

– Американец, – отозвался я.

Он смотрел на нас с чуть полинявшего от стирок пакета, щурясь от табачного дыма и надвинув на глаза белую широкополую шляпу. На заднем фоне возвышались красноватые горы Большого Каньона, а надпись внизу приглашала: «Come to Marlboro Country!»

Голова у меня была ясная, как майское утро, и пустая, как только что сданная квартира в новостройке.

Можно было строить разные версии и предположения после странной гибели Бори Рубинчика; попытаться решить запутанную задачу с неизвестными в виде «артистки» с «американцем», необъяснимых смертей Трусана и Капитонова и ночных вылазок покойного Бори в квартал Кракенгагена. Даже после разговора с Кардиналом оставалась возможность найти какое-то более или менее разумное и логичное объяснение происходящему, но после событий прошедшей ночи любые размышления стали бессмысленными – ну и ковбой Мальборо, распростертый на прозекторском столе в Бюро судебно-медицинской экспертизы города Ленинграда, стал, что называется, вишенкой на торте, последней каплей, прорвавшей и без того трещавшие по всем швам плотины рассудка. Я как будто оказался в некоей смысловой сингулярности, точке, где не действует ни один закон логики и где невозможно делать прогнозы.

Я мог вернуться на работу, обсудить с полковником Макаровым результаты экспертиз и решить, что со всем этим делать и что завтра докладывать генералу; созвониться с Кардиналом, договориться о встрече, чтобы показать ему первые варианты наших рапортов и спросить, что его загадочное 22-е управление надеется отыскать в изъятой «семерке» и какие соображения есть у его экспертов относительно тела мертвого «американца». Мог прокатиться на Розенштейна и осмотреть пустой дом, где скрылась «артистка», просто так, для очистки сыскной совести, потому как разум подсказывал, что никаких ответов я там не найду. Еще можно было позвонить Саше, пригласить встретиться и вместе куда-нибудь сходить на неделе – об этом я размышлял дольше всего, примерно минуту, но потом отказался и от этой затеи. Мне хотелось есть, спать и чтобы меня хотя бы ненадолго оставили все в покое, так что я просто отогнал уставшую «копейку» к управлению, сдал ключи, пистолет и отправился на метро к дому.

Во дворе было спокойно и тихо. День медленно клонился к вечеру. Разогретое сизое небо разливало сонный жар. Тонкие понурые деревца вдоль дорожки смирно стояли парами, как приютские дети на прогулке. Какой-то мальчик, которого родители слишком рано привезли в город с дачи, маялся в одиночестве на детской площадке.

Я вошел в парадную, поднялся в лифте на седьмой этаж и позвонил. Дверь открыла мама. Она была какой-то встревоженной и растерянно улыбалась.

– Ой, Витенька, – сказала она. – А что же ты не предупредил, что к тебе друзья придут? Я бы приготовила что-нибудь, а так у меня только щи вчерашние, хорошо еще, что перцы с воскресенья остались.

На коврике у порога стояли две пары обуви: довольно поношенные летние мужские ботинки и маленькие женские босоножки на высокой массивной платформе.

Я пожалел, что оставил табельный пистолет на работе.

– Где папа? – спросил я.

– Так он на кухне, – мама махнула полотенцем. – Проходи, тебя ждут.

Я не спеша разулся, стараясь собраться с мыслями, сунул ноги в домашние тапочки и прошел. Отец сидел за столом, сложив на коленях руки, и настороженно смотрел перед собой. Он повернулся, увидел меня и, как мне показалось, вздохнул с облегчением.

– Здравствуй, сынок. Вот, твоих гостей принимаем.

Ильинский с аппетитом ел щи, низко нагнувшись к тарелке. Рыжая девушка сидела с ним рядом, по-детски зажав ложку в маленьком кулачке. На фотороботе КГБ она выглядела взрослее, а сейчас напоминала школьницу, которую в старших классах дразнят за неоформившуюся фигуру. Светло-рыжие волосы скромно забраны на затылке, несколько легких прядок челки с двух сторон упали на лоб. У нее были голубые глаза с почти невидимыми бледными ресницами, чуть заметные брови, большой рот, курносый нос в ярких веснушках и синий сарафан на худеньких белых плечах. Она увидела меня и толкнула Ильинского локтем. Тот поднял голову, попытался поздороваться, чуть не поперхнулся и закивал.

– Добрый день, Савва Гаврилович, – сказал я. – Как щи, вкусные?