ЧАСТЬ 2

Глава 1. ОТВЕТНЫЕ ХОДЫ

Партия закончилась.

Чимака со стуком опустил фигуру на доску и удовлетворенно вздохнул:

— Шах, хозяин.

«Слуги не зря болтают, — с неудовольствием подумал Джиро, — что ум первого советника все так же остер, даже в столь ранний час, задолго до завтрака». Правитель Анасати окинул взглядом кучку фигур у края доски.

— Ты сегодня как-то особенно оживлен, — отметил он. — Я бы даже сказал, оживлен, как никогда.

Чимака потер руки:

— Шпионская сеть Мары зашевелилась. Я так и знал: надо было просто потянуть время! Уж не знаю, кто на нее работает, только на сей раз этот умник совершил промашку. Он вообразил, что переиграл меня в умении выжидать, и после многолетней спячки его агенты снова принялись за дело.

Поглаживая подбородок, Джиро пытался скрыть улыбку:

— Да уж, другого такого слугу, как ты, днем с огнем не найдешь. Мало кто способен годами трудиться, руководствуясь при этом одним лишь предположением.

Взгляд первого советника потеплел от этой похвалы. Разгладив на чахлой груди шелковый утренний халат, он произнес:

— Ты удостоил меня приглашения позавтракать в твоих покоях; но, может быть, тебе будет угодно еще разок сразиться натощак в шех, мой господин?

Джиро рассмеялся.

— Ах ты, старый ловкач! Готов даже остаться без завтрака — лишь бы у меня выиграть?

— Возможно, — загадочно улыбнулся советник.

Джиро кивнул, подавая знак к началу новой партии:

— А ведь это ты неспроста! Говори, что задумал.

Расставив фигуры, Чимака жестом предложил хозяину сделать первый ход.

— Лучше спроси, что задумала Мара.

Зная, что советника лучше не торопить, Джиро двинул вперед пешку. Ответный ход Чимаки последовал незамедлительно, и Джиро даже позавидовал умению собеседника размышлять одновременно о нескольких предметах, когда тот пояснил:

— В конце нынешней недели твой главный оружейник отправится в Онтосет: ему предстоит нанять плотников и других ремесленников для строительства военных машин по тем образцам, которые ты воссоздал на основе древних текстов.

Джиро отвел взгляд от доски, явно не желая поддерживать этот разговор. Осадные орудия были его военной тайной, в которую он не собирался посвящать даже своих союзников. Зачем же было попусту трепать языком? Со скрытым раздражением он бросил:

— Мара не могла прознать о тех образцах, что спрятаны у нас в угольных сараях…

— …в лесах к северу от Онтосета, — закончил за него Чимака. — А вот поди ж ты, как-то прознала. — Чимака махнул рукой в сторону доски. — Твой ход, хозяин.

Джиро щелчком двинул вперед «жреца». Его скулы вспыхнули багровым румянцем, глаза сузились.

— Каким же образом? И почему я только сейчас об этом слышу?

— Терпение, господин — Чимака вывел вперед свою «императрицу». — Я приношу тебе новости только тогда, когда для них настает свой срок.

Джиро с трудом сдержался, чтобы не поддаться гневу. Чимака иногда бывал не в меру умен; к тому же его страсть к игре заходила слишком далеко. И все же в деле ему не было равных. Властитель Анасати усилием воли сосредоточился на игре и, напустив на себя ледяное равнодушие, ждал, что будет дальше.

— Отрадно видеть, господин, что ты в совершенстве овладел искусством терпения, — улыбнулся Чимака. — Мы не препятствовали Маре строить козни против нас и ждали, пока ее замыслы станут вполне ясными, чтобы не оставить от них камня на камне, когда придет пора действовать. Она придумала хитроумный план: подослать к нам своих людей под видом ремесленников. Оказавшись в наших тайных арсеналах, они должны были подпортить что-нибудь в устройстве машин. Госпожа Акома тешила себя надеждой, что в бою машины откажут да еще поубивают наших же воинов.

Джиро был поражен:

— Неужели Мара сама до этого додумалась?

— Ничуть не бывало; ее надоумил мастер-игрушечник.

Чимака двинул следующую фигуру, и «жрец» противника оказался под угрозой.

Властитель Анасати поджал губы. Скрытность советника граничила с непочтительностью, но Джиро не стал ему выговаривать. Он и сам знал за собой недостаток, который мешал ему даже в игре, — склонность к поспешным выводам. Хитроумие и обстоятельность Чимаки, способного годами плести паутину и расставлять ловушки, были на руку правителю. Джиро решил вывести «жреца» из-под удара и тем самым продемонстрировать свою осторожность.

— Ну и какой же ход ты теперь готовишь, первый советник?

Чимака злорадно ухмыльнулся:

— Надо перехватить инициативу у Мары и разыграть ее же гамбит. У меня имеется список всех ее лазутчиков. Можно принять их на службу и доставить во владения Анасати, а уж тут мы сумеем сделать так, чтобы они навсегда исчезли в каком-нибудь глухом уголке.

— То есть убить их? — поморщился Джиро. Накативший приступ брезгливости на какую-то минуту отвлек его внимание от игровой доски.

Тем временем Чимака двинул вперед другую пешку, создав опасность сразу для двух фигур вельможного партнера.

— Я бы хотел захватить лазутчиков без шума. — Его голос выдавал неподдельное удовольствие; в такие мгновения первый советник дома Анасати напоминал мурлыкающего кота. — Зачем же убивать? Они, несомненно, располагают полезными для нас сведениями. Прежде всего я хотел бы выведать, каким именно способом игрушечник Мары собирается вывести из строя наши осадные орудия. Он наверняка до тонкости продумал, как переиначить устройство машин: ведь все переделки должны ускользнуть от внимания тех, кто наблюдает за сооружением орудий. Впрочем, это можно считать просто праздным любопытством с моей стороны.

Все более воодушевляясь, Чимака продолжал:

— Гораздо важнее другое. Если удастся развязать язык хотя бы одному из них и узнать, как у них налажена связь с Акомой, то мы сумеем передавать через их шпионскую сеть ложные сообщения. Властительница не догадается, что ее замысел сорван, до того самого дня, когда мы выступим против Императора. Когда наши орудия начнут крушить стены императорской цитадели, она понадеется, что их мощь обратится против нас, и прикажет своим отрядам занять наиболее выгодные позиции, чтобы воспользоваться хаосом в твоем войске, — ведь она-то будет убеждена, что этот хаос неминуемо возникнет!

Заранее ликуя при мысли о предстоящем посрамлении Мары, Чимака закончил:

— На самом же деле наши новые орудия будут работать безупречно, и Акома окажется на поле с наружной стороны цитадели, тогда как мы уже успеем закрепить свои позиции внутри, под защитой крепостных стен.

Джиро пришлось пожертвовать сильной фигурой — «крепостью», после чего легким наклоном головы он выразил согласие с доводами советника:

— Поручаю тебе заняться этим делом.

Властитель не снизошел до обсуждения столь незначительной темы, как необходимость силой вырывать у пленников «полезные сведения». Он отнюдь не принадлежал к породе слабонервных чистоплюев; пытки просто не интересовали господина Анасати. Он имел обыкновение прочитывать записи допросов, и этого было вполне достаточно. А сейчас его мысли устремились в более высокие сферы.

— Что же касается Ичиндара… Мы, кажется, уже согласились: лучше подстрекнуть к цареубийству какого-нибудь оголтелого фанатика-традиционалиста. Вовсе не обязательно бросать в бой армию, чтобы убрать с пути венценосца. — Почти язвительно Джиро закончил:

— Кажется, Черные Ризы не одобряют гражданских войн.

— Конечно. Нет ничего более разрушительного для любого народа. — Чимака сделал очередной ход и обернулся, чтобы принять от своего помощника суму с только что прибывшими донесениями. — Но, как мы уже говорили раньше, даже у мертвого Императора останутся союзники. Они будут бесноваться за стенами, пытаясь протолкнуть к престолу своего ставленника. Если ты вознамеришься спасти Империю и положить конец хаосу, снова учредив должность Имперского Стратега, тебе потребуется захватить Джехилью: только это может послужить порукой твоего могущества. Даже если не принимать во внимание сопротивление Мары и Хокану, ты будешь вынужден сломить оборону цитадели, чтобы заполучить старшую дочь Императора… прежде чем это сделает кто-то другой.

Могло показаться, что все эти рассуждения Джиро пропустил мимо ушей, целиком сосредоточившись на игре. Чимака отвернулся от доски и стал просматривать полученные свитки. Выбрав один из них, он удостоверился, что бумажная оболочка не помята и не повреждена, после чего сломал печать и быстро пробежал взглядом по строчкам тайнописи. Ему не требовалось дополнительное время на расшифровку.

— Интересно… — пробормотал советник себе под нос.

Почему-то он вдруг подумал о том, в какое раздражение пришел бы его хозяин, узнав о бывших воинах Минванаби, которых Чимака прятал в далекой северной провинции.

Даже если они окажутся полезными в деле низвержения Мары, решил Чимака, хозяин устроит ему разнос. Губы престарелого интригана искривились. Насколько легче была бы служба там, где хозяин не столь ревностно оберегает свое уязвленное самолюбие! И не возводит каждый свой каприз в ранг высокой политики…

Когда Джиро наконец сделал следующий ход, Чимака легким толчком пальца передвинул свою «императрицу» на новую клетку. Он задумался над другим вопросом: отличается ли правление женщины от мужского правления? Как живется тому Мастеру тайного знания из Акомы, с которым Чимаке приходится мериться силами в ежедневном состязании умов? Позволено ли этому незримому противнику выполнять свою работу так, как он сам считает нужным, или у него руки связаны так же, как у самого Чимаки? Только исключительная одаренность главного разведчика могла удержать такую сеть в целости и сохранности после падения дома Тускаи. Поставив себе на службу воинов и слуг погибшей династии, Мара сумела убедительно доказать ошибочность общепринятого взгляда на таких людей как на безвозвратно утративших честь. И уж наверняка те молодчики, которые служили шпионами у Тускаи, еще более рьяно принялись за работу в интересах Акомы.

Но возможно, разведкой Акомы и по сей день руководит человек, некогда входивший в число советников правителя Седзу? Нет, едва ли, ибо отец Мары и в Совете, и на поле сражения действовал всегда открыто и не прибегал к окольным путям.

Первый советник Анасати погладил подбородок и краешком глаза заметил, как помрачнел хозяин, только сейчас сообразивший, что его план атаки трещит по всем швам. Чимака отложил послание и взял следующее, содержание которого заставило его вскочить и разразиться проклятиями, что случалось с ним крайне редко.

Джиро лениво поинтересовался:

— В чем дело?

— Дьявол!.. — Чимака потряс в воздухе пергаментным свитком. — Наверняка я просчитался… недооценил его…

— Это ты о ком? — Удивленный Джиро поспешил отодвинуть доску с пути своего советника, который принялся возбужденно шагать по комнате. — У нас какие-нибудь затруднения? Неожиданные препятствия?

Чимака уперся в хозяина остановившимся взглядом:

— Возможно. Обехан из тонга Камои убит. У себя в гареме!

Джиро слегка пожал плечами:

— Ну и что?

— Ну и что!.. — возмутился Чимака. Видя, что его резкий тон покоробил хозяина, он сообщил подробности:

— Господин, у этого главаря убийц была такая сильная охрана, какой мало кто еще мог бы похвастаться, и, однако, его зарезали! Мало того, его персональный убийца сумел бесследно улизнуть! Чистая работа. Весьма профессиональная.

Более внимательно вчитавшись в строки послания, он с нарастающим изумлением доложил:

— Здесь говорится, что община Камои распалась. Теперь это всего лишь люди, лишившиеся хозяина, то есть серые воины.

Отсюда следовал единственно возможный вывод.

— Значит, записи тонга утрачены? — спросил Джиро нарочито спокойным тоном. В анналах тонга содержались кое-какие сведения, губительные для чести дома Анасати, не говоря уже о последней по времени выплате огромной суммы за покушение на старого Фрасаи Тонмаргу: слишком уж часто дряхлеющий министр прислушивался к мнению Хоппары Ксакатекаса, когда ему требовался совет в распутывании политических хитросплетений. Со дня на день Хокану займет пост своего отца, но из-за союза с Марой он неизбежно будет выступать против любых действий, предпринимаемых союзниками Джиро. Чтобы положить этому конец, необходимо лишить его поддержки могущественного Фрасаи. Если избавиться от верховного главнокомандующего, то влияние Имперского Канцлера сойдет на нет. Но Джиро был заинтересован в том, чтобы убрать Фрасаи без шума: убийство родича, да к тому же предводителя собственного клана, даже по цуранским меркам считалось в высшей степени предосудительным деянием.

Все еще не справившись с ошеломлением, Чимака ответил:

— Секретные записи украдены: так, по крайней мере, утверждает собиратель слухов в Священном Городе. Я опасаюсь, не попали ли записи в руки Мары?

«Скорей всего, так оно и произошло», — подумал советник. Если бы доступ к столь важным тайнам получил кто-нибудь из союзников Джиро, то, разумеется, агентам Анасати это стало бы известно; ну а враг просто-напросто постарается использовать полученные сведения с наибольшей выгодой для себя… У властителя Анасати имеется лишь один враг, которому запрещено затевать с Анасати распри, — партия Акомы-Шиндзаваи, группирующаяся вокруг Мары. Чимака снова потер подбородок; партия в шех была напрочь позабыта. Что, если он ошибся в расчетах? Что, если Мастер тайного знания Акомы оказался лучшим игроком, чем он сам? Что, если капкан, поставленный на погибель Анасати, ждет лишь малейшей ошибки, неверного шага, чтобы захлопнуться?

— Что-то ты забеспокоился, — заметил Джиро притворно-скучающим тоном.

Чувствуя скрытое недовольство хозяина, Чимака счел нужным не задерживаться на столь опасном предмете.

— Я просто осторожен, — возразил он.

Первый советник достаточно хорошо знал самого себя и помнил, что худшие из его ночных кошмаров редко сбывались наяву. Живое воображение немало способствовало тому, что он стал виртуозом своего дела. В пылу заочной схватки с главным разведчиком Акомы он легко мог бы увлечься и утратить бдительность. Сейчас его долг — сосредоточиться, ждать и наблюдать, как терпеливый зверолов. Учеников игрушечника из Акомы следует захватить с предельной осторожностью.

Некое шестое чувство подсказало ему, что он молчит уже слишком долго и хозяину это может не понравиться. Поэтому Чимака лучезарно улыбнулся:

— Приступим к завтраку? Или вначале закончим партию, которую ты уже почти проиграл?

Джиро окинул взглядом положение фигур на доске, жестом отмел второе предложение советника и хлопнул в ладоши, вызывая слуг.

— Два поражения на пустой желудок — это уж слишком, — наставительно произнес он. Но как видно, его не оставляли мысли о мертвом Обехане. — Будь она проклята!.. — Он надеялся, что эти слова прозвучали достаточно тихо и их не расслышал первый советник. — Если бы не запрет магов, уж я бы постарался опозорить ее и заставил умолять о пощаде!

***

Садовник обтер лоб. Казалось, что в этот жаркий полуденный час он просто отдыхает, опираясь на черенок лопаты, и обводит взглядом цветники и клумбы. Не осталось ни засохших стручков, ни увядших лепестков, которые могли бы нарушить их яркую красоту. Садовник мог быть доволен плодами своих трудов: ровная почва без единого сорняка, аккуратно подстриженные кусты. Хозяин сада, отставной имперский офицер, получивший от казны этот дом с усадьбой, наведывался сюда редко. Он дорожил покоем и тишиной, предпочитая коротать дни в другом своем жилище, подальше от суеты Священного Города. Полуслепой от катаракты, он не запоминал лица садовников, трудившихся в его городской резиденции, и потому этот очаровательный садик напротив городской библиотеки служил для Мастера тайного знания идеальным местом встреч с теми, кто приносил ему сведения, добытые с помощью взятки у кого-нибудь из архивных переписчиков.

Поплевав на ладони, как заправский землекоп, Аракаси снова взялся за лопату. Руки у него загорели так, словно он всю жизнь только этой работой и занимался. Если не считать взгляда живых глаз, который он то и дело бросал через улицу, во всем остальном Мастер в совершенстве играл принятую на себя роль.

Сейчас он был еще более осторожен, чем обычно.

После встречи с Камлио он утратил изрядную долю уверенности в себе. Он даже начал сомневаться в своей способности действовать с прежней быстротой: а вдруг какие-то привязанности заставят его в решительный миг заколебаться? Он больше не мог относиться к людям — даже к врагам — просто как к пешкам на игровой доске. Если личные чувства вступят в спор с долгом, то каким может оказаться исход подобного спора? Даже подумать об этом было страшно.

С тех пор как потерпели неудачу все попытки пробраться в Город Магов, он понимал, что любые изыскания в старых трактатах о чародействе или попытки узнать нечто о запретных для непосвященных исторических эпохах могут привлечь внимание. Кроме того, Джиро питал особую страсть к библиотекам, и среди работников этих заведений добрая половина была агентами Анасати. В имперских архивах посетители появлялись редко, если не считать школяров, изучающих историю и состоящих, как правило, при том или ином храме. Любым чужаком здесь наверняка заинтересуются. С тех пор как Ичиндар поднялся к высотам абсолютной власти, его Тронный зал в День прошений стал местом горячих диспутов относительно неясных статей законов. Высший Совет уже не посылал срочных курьеров, которым поручалось пересмотреть груды пожелтевших пергаментов для уточнения спорных толкований традиции, когда возникали разногласия между властителями или гильдиями.

Аракаси стоило немалых трудов найти школяра-переписчика, которому можно было бы довериться. В конце концов пришлось призвать на помощь служителей Красного бога, которые считали себя в долгу перед властительницей Марой за ее прошлые милости.

Сменив лопату на грабли. Мастер ровнял теперь почву, но все время украдкой поглядывал через садовые ворота на резную дверь расположенного напротив здания архива. Его не покидало беспокойство. Он не смел воспользоваться услугами своих агентов, постоянно живущих во дворце, так как, по его предположению, за всеми сейчас неусыпно следят ищейки Чимаки. Судя по многим признакам, дворцовая ветвь шпионской сети Акомы раскрыта неприятелем. Поэтому Аракаси и заслал в архив безобидного школяра, чтобы сбить со следа лазутчиков Чимаки, хотя и понимал, что долго держать врага в заблуждении ему не удастся.

Все рукописи, которые требовались Мастеру, получали в свое распоряжение два жреца Туракаму и школяр-послушник, приносивший сюда запечатанные пакеты из Высокого Храма. Ночи Аракаси проводил при зажженных свечах, кропотливо разбирая выцветшие строчки. Каждое утро, на рассвете, он отправлял шифрованные послания Маре, недавно перебравшейся в старое родовое поместье Акомы; с каждым днем они все ближе подбирались к разгадке. Следовало узнать, когда произошел конфликт, завершившийся заключением секретного договора с чо-джайнами. Возможно, его можно было отнести к эпохе гражданских потрясений, имевших место восемнадцать веков назад, через два столетия после основания Империи; однако нельзя было отбросить и другой период, четырьмя столетиями позже: в рукописях не сохранилось упоминаний ни о каких войнах, но при обзоре семейных родословных обнаружилось, что тогда во многих династиях наследственные титулы перешли к двоюродным или троюродным братьям, среди которых было непомерно большое количество несовершеннолетних. Но если бы причиной таких крупных переломов в жизни династий, во всех прочих отношениях вполне благополучных, был какой-нибудь повальный мор, в манускриптах непременно было бы об этом сказано.

Сохранившиеся податные ведомости также свидетельствовали, что в те времена резко возросли суммы собранных налогов, но при том осталось незаполненным множество строк — там, где следовало находиться пометкам о том, на что были потрачены эти деньги. И вот сейчас Аракаси маялся в ожидании, пока ему доставят перечень имперских расходов, относящихся к двум «подозрительным» периодам. Если окажется, что сенешаль Императора выплачивал солидные суммы артелям художников за фрески с изображением батальных сцен или же зодчим и скульпторам за сооружение грандиозных триумфальных арок, то тут и гадать нечего: шла война. Тогда по храмовым летописям можно будет проследить, какие пожертвования на возведение молитвенных ворот присылали богатые вдовы, чтобы боги милостиво приняли души их мужей, погибших в сражении. Нахмурившись, Аракаси ссутулился над своими граблями. Если будут получены доказательства, что именно война тогда опустошала Империю, то придется покопаться в семейных архивах: в дневниках или в переписке давно погибших правителей могут отыскаться сведения о жестоком противоборстве, любые упоминания о котором, вероятно, были попросту изъяты из общедоступных хроник.

При составлении инструкций Мастеру тайного знания Мара соблюдала величайшую щепетильность, прежде всего считаясь с его опасениями и дурными предчувствиями. Иллюзий она не питала: так же как и он сам, Мара понимала, что связь с Камлио сделала его уязвимым. Но если щадить его сердце и таланты, то в любую минуту Акома встанет перед лицом более грозного и губительного замысла Ассамблеи Магов. Ибо чем дальше, тем больше крепла уверенность: Черные Ризы противятся переменам. Они допустили возвышение Ичиндара, потому что в их интересах было уничтожить Тасайо Минванаби, но рано или поздно они непременно поддержат традиционалистов; тогда они будут содействовать восстановлению власти Имперского Стратега и постараются силой низвести Ичиндара на прежнюю роль декоративной фигуры в религиозной церемонии.

Аракаси с видимым спокойствием возил граблями по земле, но в душе у него бушевала буря возмущения. Его ночные бдения над древними рукописями принесли плоды. Следы изъятия целых страниц, странные обороты речи, едва уловимые намеки… сведенные воедино, они позволили установить, как именно Всемогущие направляли Империю к застою. Не требовалось быть историком, чтобы постичь природу необъяснимых дыр в ткани цуранской истории.

Подобно тому как ткач, которому досаждают перепутавшиеся нити, терпеливо удаляет один узелок за другим, Аракаси переходил от одной загадочной фразы к другой, чтобы составить общую картину, исходя из отсутствия многих ее частей. Сердце у него билось часто, как никогда. Вовлеченный в самое рискованное предприятие своей жизни, Аракаси не мог сохранять обычную невозмутимость. Больше всего на свете он жаждал пробудить ответные чувства в душе пленившей его девушки, но долг оставался долгом: он обязан помочь своей хозяйке, готовой пойти наперекор самой могучей силе в Империи — Ассамблее магов.

Мастер отогнал мрачные мысли о будущем. Он привык ходить по краю пропасти. Поправляя кушак, стягивающий холщовую рубаху, и поглаживая спрятанный под ним пояс, к которому крепились смертоносные ножи, он обвел глазами ровные дорожки и безупречно ухоженные цветники. Что ж, подумал он с горькой усмешкой, не вечно же он будет возглавлять разведку Мары. Противоборство с магами, вероятнее всего, окончится гибелью ее дома; но если даже свершится чудо и Акома устоит, то может ведь случиться и так, что Аракаси придется оставить свой пост, а в свите Мары не найдется достаточно почетного места, которое она могла бы ему предложить. Вот тут-то и пригодятся бесчисленные навыки, которые он приобрел, выдавая себя за людей самого разного толка. Руки у него в мозолях; чтобы нажить такие мозоли, надо было немало потрудиться на своем веку. А добывание необходимых знаний часто требовало долгого и тяжелого труда, и среди искусств, которыми Мастер овладел, насчитывалось не меньше дюжины куда менее достойных, чем возделывание земли и уход за всем, что на ней растет.

К ним, несомненно, относилось и искусство убивать. Выполненная им расшифровка анналов тонга привела его на грань болезни: ему становилось тошно от бесстрастного перечисления убийств и жестокостей, творимых поколение за поколением. Мара поступила правильно, использовав его как собственный, не знающий жалости инструмент для разрушения Братства Камои. Но, признавая за ней право на беспощадность, Аракаси не мог простить себе то, что именно он послужил таким инструментом. И хотя, по цуранским понятиям, все содеянное им лишь приумножало честь Акомы, общение с Кевином-варваром внесло изрядную путаницу в мысли Мастера тайного знания. Да и то, что Мара простила самому Аракаси его простую человеческую слабость — тогда, в обжигающем зное сада кекали, — заставило его поглядеть на мир иными глазами. С той поры бастионы его отчужденности мало-помалу рушились, и вот сейчас, свободный наконец от самообмана, он словно прозрел.

Всю жизнь он тренировал себя именно затем, чтобы служить орудием против себе подобных. Кевин был прав. Чо-джайны были правы. Мара и Хокану правы в своем стремлении изменить окружающий мир, отринуть закоснелые старые порядки. Да, во всей долгой истории Империи считалось непреложной истиной: слуга всегда и во всем заодно с хозяином. Но только теперь Мастеру стала ясна ущербность такого мнения: ведь он видел неприкрытую враждебность в потускневших глазах Камлио, и ему открылось, что он виновен.

«Я не тот, каким был раньше», — сказал он госпоже после убийства Обехана. Но тогда это был всего лишь крик души, не более.

Аракаси вздохнул, пораженный невеселой мыслью. Как странно, что прежде, изображая садовника, он ни разу не улучил минуты, чтобы полюбоваться плодами рук своих. Теперь он видел ровные ряды недавно распустившихся цветов и чувствовал, что смотрит на них совсем по-новому. Ощутив непривычное стеснение в груди, Мастер подумал, что, может быть, жалкому садовнику легче обрести благодатное равновесие на Колесе Жизни; наверняка это ни с чем не сравнимая отрада — существовать в постоянной гармонии со Вселенной.

Он потер руки и вернулся к работе. Все вокруг дышало покоем, но нельзя было расслабляться ни на минуту.

День близился к концу. Лучи предзакатного солнца падали на землю через входную арку сада. На улице показался пожилой бродячий торговец, толкающий перед собой тележку. Сорванным голосом он монотонно нахваливал свой товар — пучки ароматической коры тенци, надеясь привлечь внимание женщин, возвращающихся из храмов к себе домой, в прибрежный квартал, населенный свободными работниками. Эти бедняки, стоящие лишь на одну ступеньку выше рабов, имели обыкновение зажигать тенци в своих тесных жилищах, чтобы хоть немного заглушить смрад от рыбных промыслов, расположенных по соседству.

Со стороны площади Двадцати Богов доносилось благоухание фимиама: жрецы распахнули массивные двери для богомольцев рангом повыше, собирающихся присутствовать на вечерних богослужениях, когда спадет жара на улицах, а торговцы успеют разойтись по домам. Мимо проплыли первые лакированные паланкины аристократов; навстречу им тянулись громоздкие фургоны собирателей слухов, закончивших свои дневные труды и направляющихся на ночлег в сельскую местность.

Так уж повелось, что за час до заката на улицах смешивались люди всех сословий и состояний. Сняв форменные головные повязки и значки гильдий, курьеры, насвистывая, расходились по домам: каждого из них ждали жена и ужин. Аракаси сходил за тачкой и начал собирать свой нехитрый инвентарь: мотыгу, лопату и грабли. Он не терял из виду сводчатый портик библиотеки, от души надеясь, что в уличной суете появление его агента не привлечет ничьего внимания. Мастеровые устали за день и думали, главным образом, о том, как бы поскорее добраться до стола и поесть, а занавески господских паланкинов были задернуты, чтобы простолюдины не пялились на вельможных пассажиров.

Как только юноша покажется на виду, Аракаси покинет сад, толкая тачку перед собой, а писарь пройдет мимо — достаточно близко, чтобы подложить свой отчет в тачку между инструментами. На это понадобятся какие-то доли секунды.

Аракаси услышал подозрительный звук, восприняв его сначала просто как некое содрогание воздуха, почти неразличимое из-за грохота повозки торговца по мощенной гравием улице. Инстинкт заставил его пригнуться и спрятаться за тачкой; когда же повозка прогромыхала мимо, он понял, что это: леденящий душу гул, который предшествует появлению Всемогущего.

Холодный пот выступил у Аракаси на спине. Неужели маг пришел за ним? Неужели разгадан план властительницы Мары? Лишь многолетняя тренировка помогла Мастеру сохранить фальшивую личину: загорелый садовник невозмутимо собирал свои инструменты в конце рабочего дня. Но, однако, сердце у него бешено колотилось, а руки дрожали, как у паралитика. Что такое страх, Мастер знал не понаслышке, но ни разу прежде он не охватывал Аракаси столь неодолимо. Подобному страху он не поддавался никогда… пока Камлио не пробила брешь во внутренней броне, которой он ограждал собственное сердце.

Мгновением позже перед ним возникла пара черноризцев. Зловещее гудение прекратилось, и наступила тишина, не нарушаемая даже жужжанием деловитых пчел. Уличный шум, казалось, куда-то отступил, словно мир начинался и кончался у мраморных колонн, обрамляющих садовые ворота. Отнюдь не притворными были страх и благоговение Аракаси, когда он распростерся на земле позади тачки, уткнувшись лицом в пыльные желобки, прочерченные его граблями вдоль дорожки.

Обратив на Аракаси не больше внимания, чем на какую-нибудь неодушевленную статую. Всемогущие прошли по дорожке к воротам и остановились в тени арки. Их глаза были прикованы к парадной лестнице библиотечного портика. Они стояли спиной к Аракаси, который невольно отметил, что ноги магов обуты в бархатные туфли, гораздо лучше приспособленные для хождения по мягким коврам дворцовых апартаментов, чем для улицы.

Ничтожный садовник, замерший за тачкой в раболепной позе, был, на взгляд чародеев, столь незначительной деталью пейзажа, что не имело смысла принимать в расчет его присутствие.

Одна голова в темном капюшоне склонилась к другой:

— Он должен пройти здесь с минуты на минуту. Как показало гадание, он перейдет улицу и двинется в этом направлении.

Второй маг ответил едва заметным кивком.

У Аракаси чуть-чуть отлегло от сердца, когда он понял, что Черные Ризы пришли не за ним. Все еще не совладав с дрожью в коленях, он, однако, рискнул выглянуть из-за тачки. Поверх зубьев граблей, через просвет между загадочными черными силуэтами магов, стоящих под аркой, он увидел своего посланца, который наконец вышел из библиотеки с туго набитой сумой, повешенной на ремне через плечо.

— Вот!.. — Первый маг указал пальцем на юношу, неторопливо спускающегося по ступеням. — Вот он!

Второй снова кивнул и необычно низким голосом пророкотал:

— Твоя догадка верна. У него в сумке свитки.

— А их содержание? — спросил первый.

Его спутник закрыл глаза, прижал ко лбу ладонь левой руки, а правой проделал ряд жестов, начертав в воздухе какое-то заклинание или символ. Возможно, то был некий непостижимый ритуал, придающий заклинателю силу. Мастер почувствовал, как его окатила невидимая волна волшебства: словно тысячи тончайших иголочек вонзались в кожу.

Послышался густой бас мага:

— Перечень. Требования в казну: имперские расходы на оплату произведений искусства. Триумфальные арки, памятники, мемориальные сооружения…

Несколько мгновений оба молчали; казалось, они обдумывают то, что им открылось. Затем обладатель более тихого скрипучего голоса произнес:

— Сведения об эпохе, когда были произведены эти расходы, затрагивают наши интересы. И весьма сильно.

Аракаси вцепился в свою робу, опасаясь, как бы барабанный стук его сердцебиения не оказался услышан в тишине сада.

Мимо ворот проследовал паланкин какой-то знатной дамы; его несли рабы-носильщики в шелковых головных повязках. Дождавшись, когда кортеж освободит улицу, ни о чем не подозревающий переписчик двинулся по направлению к воротам сада беспечной походкой юнца, рассчитывающего получить несколько цинтий в награду за исполненную работу. Черноризцы неслышно перешептывались, не спуская с него глаз.

— Его непременно нужно допросить, — сказал маг со скрипучим голосом. — Такой мальчишка не станет предпринимать подобные исследования по собственному почину. Нам следует задержать его и выяснить, кто его нанял или заставил собирать эти сведения.

Невнятно буркнув, второй Всемогущий выразил согласие.

Аракаси был на грани паники. Если переписчика заставят говорить, то его связь с мнимым садовником сразу же будет раскрыта. К тому же Мастер понимал: у него самого не останется ни малейшей надежды сохранить в тайне хоть что-нибудь, если его станет допрашивать маг, умеющий читать мысли. Они распознают руку Акомы — немедленно и неизбежно, и над древней династией нависнет угроза уничтожения.

Он должен действовать.

Опираясь на локоть, он едва заметно приподнялся, чтобы ослабить пояс, в гнездах которого размещались метательные ножи, подсунул руку под подол рубахи и вытащил два ножа: один для злополучного переписчика, а другой для себя. Он должен хладнокровно убить ни в чем не повинного юношу и сразу после этого перерезать себе горло. А затем ему останется только уповать на то, что Красный бог заберет его к себе, прежде чем маги сумеют привязать уал Аракаси к его телу и заставят заговорить.

Черноризцы одновременно сделали шаг и заслонили от глаз Аракаси происходящее на улице. Страх сдавил его грудь. Кинжал, зажатый в дрожащей руке и уже готовый к броску, мгновенно лишился своей грозной силы, словно был какой-нибудь безобидной щепкой. Дурнота подкатила к горлу. И все-таки еще оставалась надежда: может быть, маги не тронутся с места, а переписчик, не ведая опасности, пройдет под аркой в сад, на место условленной встречи.

— Он идет, — процедил первый маг.

Чародеи расступились, отойдя друг от друга подальше в тень, и замерли как статуи по обе стороны ворот, неотрывно наблюдая за юношей, который бойко лавировал, переходя оживленную улицу.

На пару секунд напряжение ослабло. Мимо проходил пирожник, распространяя вокруг запах корицы. Пробежали наперегонки двое мальчишек, издавая восторженные вопли; под ногами у них путался резвый щенок. Переписчик увернулся от столкновения с дородным водоносом; его перепачканные чернилами пальцы плотно придерживали клапан кожаной сумы.

Он вступил на затененную площадку перед воротами сада.

Аракаси подавил тошноту. Ему доводилось убивать, много раз. Но прежде эта необходимость никогда не действовала на него подобным образом. Сознание, что человек смертей, не имело прежде никакого значения для каменного сердца Мастера, и он не испытывал расслабляющих приступов сострадания к жертве. А сейчас его воля дрогнула. И тем не менее он занес руку, готовясь метнуть кинжал.

Солнечный луч, отразившийся от клинка, привлек внимание переписчика. И в тот же миг Всемогущие шагнули вперед, преградив ему дорогу с явным намерением перехватить юношу.

Аракаси прикусил губу. Он должен действовать! Прикинув на взгляд расстояние, он прицелился и постарался унять расстроенные чувства.

— Стой! — скомандовал маг, стоявший слева.

Парализованный ужасом, писец повиновался.

— Мы должны допросить тебя, — пробасил второй чародей.

— Твоя воля, Всемогущий, — выдавил из себя смертельно бледный, трепещущий юноша.

Вцепившись в тачку, Аракаси сумел совладать с собой. Должно быть, в глазах у него полыхал зловещий огонь убийства, когда он приподнялся на одном колене, чтобы метнуть кинжал, ибо школяр отпрянул: он видел верную смерть в блеске нацеленного на него лезвия.

Писец бросился наутек. Сумка хлопала его по бедру, когда он в отчаянии кинулся назад, в толчею людной улицы.

Обладатель густого баса застыл в изумлении. Второй в негодовании воскликнул:

— Он нас ослушался!

Черноризец, стоявший ближе к воротам, воздел руки. Подобный грому треск разорвал воздух, да так, что забренчали инструменты в тачке, а цветы полегли, словно скошенные гигантской косой. Аракаси бросился ничком на землю. Он затолкал свои лезвия под собственное распростертое тело и закрыл ладонями лицо, а тем временем удары — один за другим — сотрясали сад, сопровождаемые вспышками, подобными молниям. На улице раздавались крики, топот бегущих людей, мычание перепуганных нидр и щелканье бича возницы, пытающегося заставить их сдвинуть с места нагруженный фургон. Щенок, который раньше играл с мальчишками-попрошайками, жалобно затявкал. Не в силах подавить невольную дрожь, Аракаси сквозь пальцы присмотрелся к происходящему.

Если не считать случайных прохожих, в панике разбегающихся во все стороны, на улице все было почти как всегда в этот час: заходящее солнце окрашивало лестницу библиотеки в красноватый цвет и в воздухе плавал аромат фимиама, доносящийся из ближайшего храма. Правда, аромат этот теперь смешивался с запахом горелого мяса, а на каменной мостовой дымился бесформенный комок, даже отдаленно не напоминающий человеческое существо. Рядом валялась ничуть не поврежденная сума. Ее клапан был открыт, и последние замирающие вихри магической грозы гоняли по мостовой перекатывающиеся свитки.

— Почему этот глупец вздумал удирать? — размышлял маг с тихим голосом. — Ты напрасно поторопился испепелить его, Тапек. Теперь мы понятия не имеем, кто его нанял. На этот раз ты потешил свой нрав, но зато потерял возможность добыть ценные сведения.

Второй Всемогущий нетерпеливо отмел услышанный упрек:

— Подозреваемых может быть только двое: Акома или Анасати. Ни у кого другого нет причин нанимать человека, чтобы копаться в архивах. И совсем уж немыслимо, чтобы какой-нибудь человечишка рискнул ослушаться нас и не был тут же наказан за неповиновение.

Он отвернулся от ворот. На глаза ему попалась тачка с инструментами, и буравящий взгляд остановился на распростертой фигуре Аракаси.

Начальник разведки Акомы ощутил этот взгляд, как удар копья в спину. Он не мог остановить дрожь всего тела; он не смел шевельнуться. Затаив дыхание, он так и лежал в позе безграничного смирения.

Маг приблизился. Его обутые в бархат ступни остановились в каком-нибудь дюйме от лица мнимого садовника. Аракаси мог уловить пряный запах озона, смешанный с запахами пыли и влажных цветочных стеблей, поломанных ветром.

— Ты знал этого человека? — требовательно спросил Всемогущий.

Язык не повиновался Аракаси, и он только покачал головой.

Второй черноризец подошел поближе к собрату.

— Возможно, он лжет. Надо убедиться, — сказал он.

Аракаси почувствовал — хотя и не мог этого видеть, — как маг сотворил руками некое движение.

— Кем был тот человек? — раздался зычный голос. — Отвечай!

Заостренный клин волшебства рассек разум Аракаси. Овладевшая им необоримая сила заставила зашевелиться язык и губы.

— Он был просто писарь, — услышал Мастер собственный голос. — Имени его я не знал.

Аракаси в страхе зажмурился. Нестерпимая боль затопила душу: никогда уже ему не суждено снова увидеть Камлио, чья дерзкая улыбка и холодные глаза неотступно стояли перед его мысленным взором.

Сквозь сумятицу воспоминаний прорезался голос мага:

— У него в мозгу полнейший хаос. Он думает, что мы его убьем… а в то же время жаждет увидеть какую-то женщину. — Маг разразился хриплым смехом. — Этот дуралей мечтает о молодой красавице куртизанке, которую когда-то знал. У него и мыслей никаких нет, кроме одной: он жаждет еще хоть раз увидеть ее перед смертью.

Аракаси почувствовал, что его тело и душу уже не сковывает сила чуждой и враждебной власти. В эту же минуту второй черноризец заявил:

— Человек, сознающий свою вину, думал бы не о куртизанках, а о господине, которому служит, или о спасении собственной шкуры.

Аракаси был настолько ошеломлен, что не мог шевельнуться, и его неподвижность послужила лишним доказательством умозаключений Тапека:

— Да, это не тот, кто нам нужен. Связной, который должен был встретиться с писарем, наверняка унес ноги. А старый недоумок садовник ничего не знает.

— Теперь в словах говорящего слышалось неприкрытое раздражение. — Ты упрекнул меня справедливо. Но так или иначе, нам теперь известно, что кто-то пытается добыть запретные знания. Надо возвратиться в Ассамблею. — И грозная пара удалилась.

Аракаси по-прежнему лежал на земле. Пыль облепила его взмокшее от пота тело. Слух уловил резкий гудящий звук и хлопок воздуха, ознаменовавший отбытие Всемогущих. Но когда силы вернулись к Мастеру, уже наступили сумерки. Он поднялся на ноги, с трудом преодолевая дрожь в коленях, и долго стоял, привалившись к борту тележки.

За воротами, на улице, под наблюдением Имперских Белых рабы очищали улицу от останков переписчика. Кривобокий поденщик с ведром и щеткой смывал последние зловещие следы с мостовой.

Носильщики изящных паланкинов старательно обходили стороной роковое место. Не видно было даже уличных мальчишек-оборванцев, никогда не упускающих случая поглазеть на что-либо необычное.

Аракаси сидел на краешке тачки, прислушиваясь к гудению ночных насекомых; последние отблески заката погасли. Медный лунный свет заливал увядающие головки сломанных цветов. В том, чтобы изучать свитки, доставленные погибшим школяром, уже не было необходимости. Присутствие Всемогущих подтвердило догадки Аракаси касательно темных периодов истории. Нужно поскорее улизнуть отсюда и доложить обо всем властительнице Маре.

Еще хуже была внутренняя неуверенность, оставшаяся после допроса. Аракаси не мог дать ответ самому себе: сумел бы он довести дело до конца и метнуть нож?

Мара, беззвучно взывал Аракаси, госпожа моя, я стал ненадежным слугой в твоем деле.

Настала ночь, но ответ не приходил. Мастеру осталось лишь исполнить свой долг по мере сил: ведь все равно на службе у властительницы не нашлось бы никого, кто хотя бы отдаленно был способен сравниться с ним в этом опасном искусстве. И, зная ее, Аракаси верил, что, взгляни она сейчас ему в лицо, в глазах Мары не было бы упрека. Она понимала его душевные борения. Такой дар в правящей госпоже трогал его почти до слез. Когда Аракаси наконец твердо встал на ноги и взялся за влажные от росы ручки тележки, он задумался о том, простирается ли умение властительницы читать в душах своих подданных достаточно далеко, чтобы пробить броню ожесточения Камлио? Он едва не засмеялся вслух при этой мысли. До чего же близка была Ассамблея к тому, чтобы узнать все о намерении госпожи пойти наперекор их приговору. Задолго до того, как Камлио удалось бы вновь обрести себя, все они уже стали бы мертвецами, обугленными и дымящимися, как труп на улице за воротами сада.

Глава 2. НАМЕК

Мара сидела в тишине своих покоев, прижимая к груди маленькую дочку. Пухлые младенческие ручки запутались у нее в волосах: девчушка тянулась к резным серьгам матери. Все красное обладало для Касумы неотразимой привлекательностью, и, если уж ей удавалось ухватиться за предмет, который привлек ее внимание, она неизменно старалась засунуть его в рот. Властительница Мара спасла свое драгоценное украшение от посягательств крошечной наследницы Шиндзаваи только тем, что нашла для малютки другую забаву: пересадила дочку к себе на колено и стала подкидывать вверх. Восторженное младенческое воркование смешивалось с возгласами Джастина, доносящимися во внутренние апартаменты через тонкие перегородки. Мальчик продолжал осваивать воинское искусство под руководством Люджана, который был весьма строгим учителем и не давал подопечному никаких поблажек. Нетерпеливый, как и его отец-варвар, Джастин возмущенно доказывал наставнику, что очень глупо рубить учебным мечом деревянные столбики и ему должны разрешить нападать на что-нибудь способное двигаться. Например, на птиц джайги, которых он гонял вчера и был за это наказан. Повара, того и жди, просто разбегутся из-за проделок Джастина.

Властительница наслаждалась прелестью спокойных минут, которые не часто выпадали ей со дня разлуки с Хокану.

Касума улыбнулась ей. Мара коснулась носика дочери обдуманно замедленным движением, чтобы маленькие ручонки успели схватить ее браслеты, заставив их зазвенеть. Сегодня, просто чтобы доставить удовольствие своей крошке, она надела помимо обычных нефритовых украшений бесценные медные браслеты, некогда подаренные ей Чипино Ксакатекасом. Ликование Касумы согревало материнское сердце. «Так вот что могла бы чувствовать и моя мать», — подумалось властительнице Акомы.

Ведь совсем иным мог оказаться ее жизненный путь, если бы она не лишилась матери так рано! Осталась бы она в храме Лашимы ради служения богине, если хозяйкой Акомы стала бы госпожа Оскиро? Стала бы ее мать править своими владениями так, как это делала Изашани, с помощью тонких женских уловок? Или отчаяние заставило бы и ее прибегнуть к опасным новшествам?

Мара вздохнула. Это бесконечное хождение по кругу предположений и догадок ни к чему не приводит. Все, что она знала о матери, — портрет, заказанный властителем Седзу незадолго до безвременной кончины жены.

Со двора было слышно, как Люджан отчитывает будущего воина; затем удары меча Джастина возобновились в более размеренном ритме, и, как всегда, этот звук напомнил Маре об Айяки. Джастин был совсем не похож на ее погибшего первенца, но бывали странные мгновения, когда взгляд, поворот головы или мальчишеский смех воскрешали в памяти образ его старшего брата. Сейчас для Айяки уже остались бы позади обряды Праздника возмужания. Как много лет прошло! Теперь ему подобало бы носить боевые доспехи, а не нарядные церемониальные регалии, в которых позволяют покрасоваться малолетним отрокам. Но надо заставить себя переменить направление мыслей и отвлечься от бесплодных сожалений. Чувствуя, как пальчики Касумы теребят ее браслеты, Мара запретила себе поддаваться скорбным раздумьям о другом ребенке Хокану — младенце, убитом еще до своего рождения злодеями из тонга Камои.

Через час ей предстояло расставание с обоими ее детьми, оставшимися в живых: их отправят под надежной охраной в Кентосани. Там они будут лучше защищены от возможных опасностей, а тем временем Хокану исполнит свой долг перед семьей Шиндзаваи и сможет вернуться домой, во дворец на берегу озера.

Мара закрыла глаза. Завтра она двинется в путь, который начнется в родной усадьбе, но куда он ее приведет? Еще минуту она позволила себе побаловать маленькую дочку. Только богам ведомо, сколь долгим будет ее отсутствие. Обращаясь мыслью к прошлому, Мара с неизменной горечью думала о том, что детство Айяки было омрачено долгой разлукой с матерью; то были времена военной кампании в Дустари. А теперь, когда мальчика уже давно нет на свете, она казнит себя за то, что не была тогда рядом со своим первенцем! И она больше всего на свете не хочет, чтобы Касума росла, не имея других воспоминаний о матери, кроме расписного портрета.

Мягкая младенческая ножка стукнулась о подбородок Мары. Властительница улыбнулась, открыла глаза и вздохнула при виде кормилицы, пришедшей забрать малышку. День проходил слишком быстро. Дородная женщина поклонилась с сумрачным лицом: конечно, ей не доставляла удовольствия возможность оказаться свидетельницей расставания матери с младенцем.

— Все в порядке, — успокоила ее Мара. — Мне нужно еще упаковать кое-какие вещи, да и Касуме надо бы подремать, прежде чем ее засунут в паланкин вместе с братцем. Джастин не даст ей спать: он же всю дорогу будет отражать нападение выдуманных грабителей, а для этого ему непременно понадобится тыкать палкой в занавески.

Лицо кормилицы потеплело.

— Госпожа, твои малыши будут благополучны и счастливы. Тебе незачем тревожиться.

— Не позволяй Императору баловать их, — предупредила Мара, обнимая Касуму так крепко, что та протестующе запищала. — Он совсем не умеет обращаться с детьми и задаривает их сластями или драгоценностями, лишь бы заткнуть им рты. В один прекрасный день дело кончится тем, что кто-нибудь из этих бедняжек подавится и задохнется, если только одна из его глупышек жен не наберется смелости растолковать ему, что для детей опасно, а что нет.

— Не тревожься, — повторила кормилица. Сама-то она в глубине души полагала, что только из алчности царственные матери предпочитают не ограничивать щедрость своего венценосного супруга. Она протянула большие теплые руки и приняла Касуму от матери. Девочка раскричалась, не желая выпускать из пальчиков звенящие браслеты.

— Ш-ш-ш… Ну же, цветочек мой маленький, — ласково приговаривала кормилица. — Улыбнись матушке на прощание.

В это мгновение, когда Мара почувствовала, что опасно близка к слезам, одинокий удар гонга рассек воздух, и во дворе сразу смолкли удары учебного меча Джастина. По его протестующему воплю Мара догадалась, что Люджан сделал выпад и остановил меч-палочку на полпути. Ее глаза встретились с глазами кормилицы, которая изо всех сил пыталась скрыть обуявший ее страх.

— Ступай, — сказала Мара. — Поторопись. Все, что понадобится, купишь по дороге, но сейчас иди прямо к паланкину. Люджан приведет Джастина и соберет эскорт и носильщиков, если еще не поздно.

Кормилица отвесила поспешный поклон и, прижав к своему внушительному плечу плачущую Касуму, бросилась к выходу. Она не хуже госпожи знала: только что прозвучавший гонг возвестил о прибытии Всемогущего.

Мара стряхнула оцепенение и подавила скорбь, нахлынувшую при мысли, что она лишена даже возможности попрощаться с сыном. Рассудок говорил: если Всемогущие вознамерились начать против нее враждебные действия, то уже не имеет значения, будет ли ее мальчик дома или в пути. Однако и материнским инстинктом нельзя было пренебрегать, а он настоятельно требовал: детей нужно отправить как можно скорее и как можно дальше. Она отвела глаза от пустого дверного проема, через который удалилась кормилица с Касумой на руках, и хлопнула в ладоши, подзывая раба-скорохода:

— Вызови советников. Быстро.

Она собралась было послать также за горничной, чтобы та принесла чистое платье и гребень, но передумала.

Одних лишь браслетов у нее на запястьях было достаточно, чтобы произвести впечатление даже на императрицу. Вдобавок Мара усомнилась, хватит ли у нее самообладания, чтобы вытерпеть хотя бы одну лишнюю минуту ради приведения спутанных волос в порядок.

Прилагая все силы, чтобы не выдать волнения, Мара покинула уютный садик, примыкающий к ее покоям. Она торопливо проследовала по сумрачным коридорам, где под ее шагами поскрипывали вощеные половицы; этот звук казался странным после каменных полов, к которым она успела привыкнуть в северном дворце на берегу озера.

В каждом усадебном доме имелось помещение, где на полу был выложен особый узор; именно это место предназначалось для черноризцев, использовавших для своего прибытия магические средства. Убранство таких помещений могло быть простым или вычурным, но символ вызова был единственным для каждой семьи. Через низкий дверной проем Мара вошла в комнату, имевшую форму пятиугольника. Она заняла место рядом с мозаичным рисунком из зеленых и белых плиток, изображавшим птицу шетра — геральдический символ Акомы. В комнате уже находились Сарик и Чибариз — хадонра, назначенный Джайкеном для управления родовым поместьем Мары. Лишь коротким кивком она смогла ответить на их поклоны. Явившийся через несколько секунд Люджан тяжело дышал, его взгляд был настороженным и рука плотно сжимала рукоять меча.

Гонг прозвучал второй раз, означая миг прибытия. Порыв потревоженного воздуха взъерошил волосы Мары и качнул перья официального плюмажа Люджана. Мара стиснула зубы и заставила себя смотреть прямо перед собой.

В центре мозаичного рисунка стоял бородач в коричневой одежде без всяких украшений. Кожаный пояс с медной пряжкой, какие в ходу у варваров, перехватывал на талии хламиду, но не шелковую, а шерстяную. Он был обут в сапоги, а не в сандалии, и от жары его бледное лицо покраснело.

Сарик и Люджан заколебались, не завершив поклона. Они ожидали увидеть человека в черном. Всемогущего из Ассамблеи. Никто и слыхом не слыхивал о маге, который носил бы что-то другое вместо традиционной черной хламиды, и, уж конечно, никто из них не щеголял бородой.

Мара поклонилась по всей форме, но постаралась по возможности замедлить это движение, чтобы выиграть время для размышления. Хотя Город Магов и находился севернее Онтосета, там не бывало таких холодов, чтобы кто-либо кутался в шерстяные одежды. Только одной причиной можно было объяснить странности в одеянии ее визитера: он не был цурани по рождению. Месяц тому назад, повинуясь наплыву чувств, Мара отослала письмо через магический коридор, и, как видно, оно дошло до адресата. Перед ней стоял маг-варвар Миламбер, чья мощь, разбушевавшаяся в час его гнева, уничтожила обычай Имперских игр.

Хотя разгадка и была найдена, страх Мары не ослабевал. Верования мидкемийцев были ей мало известны. На ее глазах бесчинствовали грозные стихии, послушные воле мага, но все это кончилось его изгнанием из Ассамблеи, где он приобщался к науке чародейства. Возможно, он еще хранит верность Ассамблее, да и от его переменчивого нрава можно ждать чего угодно. Даже быстрое появление мага как отклик на ее сбивчивое, невразумительное послание давало повод для беспокойства: ведь Мара не рассчитывала на что-то большее, чем ответное письмо.

Хотя Миламбера привела сюда не какая-либо миссия, напрямую связанная с решениями Ассамблеи, не существовало никаких гарантий, что он не станет действовать в интересах своих цуранских собратьев. После его изгнания всякое случалось в отношениях между мирами, и порой он действовал заодно с магами Империи.

Мара выпрямилась, завершив свой поклон.

— Всемогущий, — начала она, делая все, чтобы ее голос звучал ровно, — ты оказываешь честь моему дому.

В темных глазах мага мелькнуло нечто похожее на скрытую усмешку.

— Я не Всемогущий, госпожа Мара. Зови меня просто Паг.

На лбу Мары прорезались морщинки.

— Я ошиблась? Разве твое имя не Миламбер?

Паг ответил с непринужденностью, столь свойственной большинству мидкемийцев:

— Так называли меня раньше. Но я предпочитаю, чтобы меня знали под именем, данным мне на родине.

— Прекрасно, Паг. — Мара представила ему первого советника и военачальника. Затем, так и не решив, как ей следует держаться, и не желая первой открывать карты, она прибегла к светской учтивости:

— Могу ли я предложить тебе подкрепиться с дороги?

Внимание Пага снова обратилось к ней; в его глазах читался неподдельный интерес. Но руки, которые когда-то отдали город во власть неодолимых сил разрушения, сейчас были мирно опущены вниз. На вопрос он ответил легким кивком.

Мара провела его по деревянной лестнице, через полутемные внутренние коридоры в парадный зал. Сарик, Люджан и здешний хадонра следовали за ними в подобающем отдалении; всеми троими владело безмерное любопытство и благоговение, граничащее с ужасом. Первому советнику Акомы не раз доводилось выслушивать за кружкой квайета рассказы кузена о разрушениях на Имперских играх. Люджан передвигался чуть ли не на кончиках пальцев, подтянутый и настороженный, понимая: случись что-нибудь — он не отважится прибегнуть к оружию против человека столь беспримерной мощи. Сарик пожирал глазами мага из варварского мира и при этом слегка морщил нос, принюхиваясь к странным запахам дыма березовых поленьев и свечного жира — запахам, которые словно въелись в одежду посетителя. По меркам цурани, Паг был человеком среднего роста; значит, у себя на родине он считался бы низкорослым. На первый взгляд в его облике не было ничего исключительного, и только глаза поражали непроницаемой глубиной и не позволяли забывать о силах, которые таились за этой заурядной внешностью.

Когда они прошли через широкие двери парадной залы, Паг промолвил:

— Как жаль, госпожа Мара, что ты сейчас пребываешь не в своей обычной резиденции. Я много слышал о палате собраний во дворце Минванаби, когда еще жил в Империи. Рассказы произвели на меня огромное впечатление. — И вполне дружелюбным тоном поведал:

— Ты знаешь, я ведь тоже обзавелся поместьем, воспользовавшись собственностью погибшей династии. Это земли, прежде принадлежавшие семье Тускаи, севернее Онтосета.

Мара взглянула на своего гостя, встретив его пытливый, буравящий взор. Может быть, этими словами он давал понять, что ему известны некоторые особенности ее свиты? Например, что ее ближайшие сподвижники — военачальник, первый советник и Мастер тайного знания — в прошлом служили у властителя Тускаи? Но что же у него на уме?

Между тем маг из мира варваров отвел глаза от ее лица и с интересом осматривал помещение, где предки Мары, хозяева Акомы, принимали важных гостей и вершили правосудие. Как в большинстве усадебных домов цуранских правителей, этот зал имел выход с двух противоположных сторон на затененную галерею. Потолки представляли собой набор сводчатых балок, крытых поверх досок черепицей; вощеный паркет во многих местах был заметно повытерт ногами обитателей за несколько веков.

— Впечатляет, — поделился маг своими наблюдениями, выразительным взглядом указывая на военные знамена, ровными рядами развешанные на потолочных балках. — Насколько я могу судить, твоя семья — одна из древнейших в Империи. Он улыбнулся и сразу словно помолодел. — Полагаю, что во втором поместье ты, как только стала его хозяйкой, заменила все убранство дома. Говорят, вкусы у покойного властителя Тасайо были отвратительны.

Его безмятежный тон светской болтовни принес Маре некоторое облегчение, и за это она была благодарна таинственному гостю.

— Так оно и есть, — откликнулась она столь же непринужденно. — Мой покойный неприятель предпочитал подушки из кожи и меха и столики, инкрустированные костями. Чуть ли не все стены были украшены мечами: их оказалось больше, чем насчитал Джайкен в арсенале Минванаби, а из шелка там были только боевые знамена и парадная амуниция. Но каким образом ты узнал так много о моих врагах, которые вдобавок уже давно мертвы?

Паг рассмеялся столь чистосердечно, что было невозможно не разделить с ним веселье.

— Хочокена. Старый сплетник по обязанности присутствовал при ритуальном самоубийстве Тасайо. Ты, может быть, помнишь, что он — человек весьма дородный. В его письмах ко мне то и дело попадались жалобы на то, что в доме Тасайо даже сесть некуда: всюду жесткие и узкие сиденья, пригодные разве лишь для солдата в боевых доспехах.

Мара улыбнулась:

— Кевин из Занна часто повторял, что самые скромные наши одежды у вас на родине сочли бы кричащими. На это можно возразить, что, когда речь идет о хорошем или дурном вкусе, многое зависит от точки зрения. — Властительница Акомы жестом предложила гостю пройти к подушкам, где подобало сидеть хозяину дома во время приемов. — Мне понадобилось много лет, чтобы это усвоить, и все-таки даже усвоенное часто забывается.

Паг подождал, пока Люджан помог госпоже сесть, и только после этого уселся сам. Будучи Всемогущим, он имел право садиться первым, но сейчас он держался с удивительной скромностью. Маре даже трудно было поверить, что этот приветливый и учтивый посетитель — тот самый человек, что, являя собой живое воплощение гордости и могущества, в одиночку сокрушил прежнего Имперского Стратега. Сарик и Люджан уселись на свои места, после того как маг удобно расположился на подушках. Управляющий поместьем, не привыкший к обществу столь важных персон, имел такой вид, будто стоит перед судом, обвиненный в государственной измене.

Без какого-либо промедления слуги внесли подносы с угощением — мясом, сыром и фруктами. Другие доставили горячую воду и разнообразные прохладительные напитки. Паг положил себе на тарелку нарезанный йомах и, прежде чем вымуштрованные придворные Мары успели предложить ему какое-либо питье, наполнил свою чашку жидкостью, которая, по его предположению, должна была оказаться чокой. Он сделал глоток, и его глаза изумленно округлились.

— Чай?!

Мара разволновалась:

— Ты хотел бы чего-нибудь другого? Мой повар очень быстро приготовит чоку. Всемогущий, если только ты пожелаешь.

Паг успокаивающим жестом поднял руку:

— Нет-нет, чай — это прекрасно. Я просто удивился, что он здесь оказался.

— Потом, слегка прищурившись, он добавил:

— Хотя, судя по всем донесениям, когда имеешь дело с властительницей Акомы, не стоит ничему удивляться.

Почувствовав внезапную неловкость — главным образом порожденную мыслью о том, что ему известны ее дела в Мидкемии, — Мара набрала в грудь воздуха и выдохнула:

— Всемогущий…

Паг не дал ей договорить:

— Прошу тебя… Когда Ассамблея предложила мне вступить в ее ряды, я отказался от этого титула. — Заметив, как удивленно поднялись брови Сарика, мидкемийский маг кивнул. — Да. Они отменили указ о моем изгнании после схватки с Врагом, который угрожал обоим нашим мирам. Кроме того, теперь я считаюсь принцем, поскольку принят в королевскую семью. Но я — Паг, чародей из Стардока, и предпочитаю этот титул любому другому. — Он подлил себе еще чаю и слегка ослабил шерстяной ворот. — Как поживает Хокану? Я не видал его со времени… — он нахмурился, вспоминая, — со времени битвы у Сетанона.

Мара вздохнула:

— Он здоров, но ему приходится улаживать нескончаемые свары между соперничающими кузенами: он недавно унаследовал отцовский титул.

Сожаление промелькнуло в глазах Пага, и он отставил чашку.

— Камацу был одним из лучших людей вашей страны. Многим будет его недоставать. В определенном смысле я признателен ему за то, что моя судьба сложилась так, а не иначе. — Потом, словно желая отделаться от неприятных дум, Паг усмехнулся. — Хокану питает такую же страсть к лошадям, которая отличает его брата?

Мара покачала головой:

— Он любит верховую езду, но далеко не так, как Касами. — Тихо и печально она договорила:

— Или Айяки.

При этом на лице у Пага выразилось неподдельное сочувствие; такая же открытая, варварская симпатия часто вызывала растерянность у тех, кто был знаком с Кевином.

— Смерть твоего сына, Мара, была настоящей трагедией. У меня самого сын примерно такого же возраста. Он так полон жизни… — Гость смолк и от смущения начал теребить рукава своей ризы. — Ты выказала такую силу духа… не очерствела, не ожесточилась.

Мара была поражена — как хорошо этот маг-варвар осведомлен о ее делах и горестях. Она метнула взгляд в сторону Сарика, который, казалось, вот-вот позволит себе какое-нибудь неуместное высказывание. Ей следовало заговорить первой, пока смелость не окончательно ее покинула.

— Паг, — приступила она к делу, хотя ей и непросто было обращаться к магу столь по-свойски, — я послала тебе то письмо в минуту отчаяния.

Паг сложил руки, засунув их в рукава, и тихо предложил:

— Вероятно, будет благоразумнее начать с самого начала.

Мара посмотрела ему в глаза. И ей показалось, что глазам этим открыты пространства более обширные, чем может охватить человеческий разум, и ведомы утраты более ужасные, чем потеря ребенка для матери. Маре как будто приоткрылся краешек тайны этого человека, который сейчас держался как говорливая тетушка, но в котором были сокрыты невообразимые силы. Властительница Акомы не могла забыть ту одинокую фигуру в черном, чья мощь разрушила Имперскую Арену — гигантское каменное сооружение, строительство которого потребовало десятилетий. Сотни людей погибли и тысячи были изувечены ошеломляющим ударом стихий только потому, что Миламбер, этот чародей, возмутился жестокостью сражения, затеваемого на потеху толпе. Несмотря на его будничный облик и приветливое обращение, он был магом высочайшего ранга. Мару пробрал озноб.

Но нельзя было упускать из виду и другое: Паг в одиночку бросил вызов традициям и был осужден на изгнание за поступки, которые Ассамблея не могла одобрить. Если Акоме требуется защита, то, может быть, именно в его руках окажется ключ к полезным знаниям.

Мара решила рискнуть всем. Она отпустила Люджана и советников и, оставшись наедине с магом, открыла ему душу. Она начала рассказ с того года, когда гибель отца и брата вынудила ее взять в свои руки бразды правления домом предков, и поведала о последовавших за этим триумфах и поражениях Акомы. Она говорила без пауз, надолго позабыв про чай и фрукты; в конце она рассказала о раздоре между ней и Анасати — раздоре, который привел к вмешательству Ассамблеи.

Паг часто прерывал ее рассказ вопросами и просил, чтобы она пояснила какую-то мысль или сообщила дополнительную подробность; в других случаях он хотел уточнить, какие мотивы стояли за тем или иным действием. Мару поражала цепкая память собеседника, ибо он то и дело требовал новых сведений о чем-то, что было мельком упомянуто более получаса тому назад. Когда она коснулась последних изысканий Аракаси, предпринятых в связи с необъяснимыми пробелами в хрониках цуранской древности, вопросы Пага стали еще более острыми.

— Почему ты захотела моей помощи в этих делах? — спросил он наконец обманчиво мягким тоном.

Мара поняла, что сейчас не нужно ничего, кроме полнейшей честности:

— Время шло, и становилось все более ясно: Ассамблея ополчилась против меня не ради сохранения мира, а для противодействия переменам в Империи. Всемогущие держали в узде народы, населяющие нашу страну, не давая им двигаться вперед, и это продолжается уже более тысячи лет, если мой Мастер тайного знания не ошибается в своих расчетах.

Мара понимала, что ее могут осудить и уничтожить за столь дерзкие обвинения, но она полностью отбросила всяческие колебания. Если она не воспользуется этой возможностью раздобыть ценные для нее знания — Акоме придет конец. Она заставила себя подобрать точные слова, в которых был выражен смысл ее жизни с тех пор, как погиб Айяки:

— Знакомство с вашим мидкемийским образом мыслей помогло мне увидеть, что освященные временем традиции, которые мы, цурани, почитаем превыше всего, становятся разрушительными и ведут к застою. Со времен Золотого Моста мы превратились в жестоких людей. Взамен человеческих достоинств мы возвели на пьедестал сложные кодексы чести и окостенелое кастовое устройство. Я хотела бы стать свидетельницей перемен, я хотела бы, чтобы безжалостная политика уступила место личной чести. Я хотела бы, чтобы наши властители стали ответственными за свои деяния, и, чтобы наши рабы обрели свободу. Но я подозреваю, что, Ассамблея пойдет даже против Света Небес, если он сделает эти перемены целью своей политики.

Взглянув на чародея, Мара обнаружила, что он сидит, уставившись глазами в пустую чашку. Лучи предзакатного солнца заливали деревянные полы; куски сыра на подносах сплавились. Часы протекли незаметно. Мара была вынуждена признать, что расспросы мидкемийского мага не только вынудили ее раскрыть больше, чем она собиралась, но и ей самой помогли более четко выразить собственные соображения, привести в порядок рассудок и точно обрисовать задачи, требующие решения. Преисполнившись к нему еще большим благоговением, чем прежде, Мара стиснула руки. В тревоге, сжигающей ее как жар лихорадки, Мара ожидала ужасного приговора — или бесценного дара, каким могла стать его помощь.

В парадном зале все замерло: только легкий ветерок шевелил военные знамена. Наконец Паг нарушил молчание:

— Сказанное тобой заставило меня вспомнить некие вещи, которые я чувствовал… нет, которые я делал. Мара тревожно призналась:

— Я не совсем поняла…

Паг улыбнулся:

— Давай для простоты скажем так: Ассамблея полна противоречий и разногласий. Со стороны сообщество магов может выглядеть как монолитная группа, которая лишь время от времени вмешивается в дела Империи, но большей частью держится особняком. — Он выразительно жестикулировал, что вообще было свойственно людям из его народа. — Такое представление весьма далеко от истины. В любой ситуации каждый Всемогущий может действовать так, как сам считает нужным. Вместе с тем в основу его обучения и воспитания было положено понятие о служении Империи.

Мара кивнула.

Их взгляды встретились; в его темных глазах читалась ирония, которую можно было бы истолковать как насмешку, не будь предмет их разговора столь серьезным.

— Однако, — продолжал он, — порою бывает так, что даже два мага не могут столковаться насчет того, какой именно способ послужить державе окажется наилучшим. Редко, но все-таки случается, что подобные разногласия порождают раздор.

Мара отважилась высказать предположение:

— Значит, некоторые из Всемогущих могут и не одобрить вмешательство в мою войну против Анасати?

— Но они оказались бы в меньшинстве, — признал Паг. Вероятно, на него нахлынули воспоминания об изгнании из Ассамблеи. — Я также уверен, что другие сочли бы твою смерть самым быстрым способом распутать этот узел. — Обдуманно подбирая каждое слово, он не подтверждал, но и не опровергал ее рассуждений о влиянии Ассамблеи на развитие Империи. По существу, он мало открыл ей нового по сравнению с тем, что сказал Фумита на похоронах Камацу.

Мара ничем не выразила разочарования, когда Паг встал с явным намерением завершить беседу. Чувствуя, что ускользает последняя надежда на помощь, готовая бороться до конца, она в отчаянии выпалила:

— Я писала тебе… потому что, может быть, ты знаешь, как я могла бы защитить себя от Ассамблеи, если в том возникнет нужда.

— Я думал об этом. — Теперь в его голосе звучал металл. Сцепив пальцы в широких рукавах, он пристально вглядывался в лицо Мары, пока она также поднималась с подушек. — Проводи меня до геральдического узора.

Мара жестом отослала слуг, которые явились, чтобы собрать подносы с едой, и двоих воинов, стоявших на страже у наружной двери и двинувшихся было за госпожой, чтобы составить ее эскорт. Чтобы покинуть Акому, Пагу вовсе не требовалось перебираться из зала в комнату прибытия: маг мог исчезнуть из любого помещения, и Маре это было известно. Она догадалась, что его просьба порождена желанием остаться с ней наедине. Когда они перешли из парадного зала в более темный внутренний коридор, Паг коснулся ее плеча и поманил ее поближе к себе.

— Почему ты так озабочена своей безопасностью, Мара Акома? — Более мягким тоном он добавил:

— Будь ты послушным, не причиняющим хлопот родителям ребенком, тебе и в голову не пришло бы бояться наказания.

В лучшие времена Мара могла бы улыбнуться в ответ на это сравнение.

— Последний агент, которого я послала в имперские архивы для исследования значительных расхождений в финансовых документах, относящихся к определенным историческим периодам, был уничтожен Ассамблеей у всех на виду.

— В знании может таиться опасность, Мара Акома, — откликнулся маг.

Он не спросил, какие годы истории Империи интересовали ее агента; не полюбопытствовал, какие сведения удалось раскопать; его молчание лишь усилило страхи Мары. Идя бок о бок рядом с гостем, она перешагнула порог комнаты прибытия. Паг повернулся и закрыл дверь. Она не увидела, какую фигуру он очертил руками в воздухе, но по коже у нее пробежал озноб, словно ее коснулось дуновение холодного ветра, и она поняла, что Паг вызвал какие-то чары. Он выпрямился; лицо его было серьезным и суровым.

— В течение нескольких минут никому, даже самым одаренным из моих былых собратьев, не удастся услышать то, что ты скажешь.

Краска сбежала с лица Мары.

— Всемогущие могут слышать, что происходит в моем парадном зале?

Паг улыбнулся, словно желая ее подбодрить:

— Вероятнее всего, большинство из них не вздумает и пытаться: это считается дурным тоном. Хотя я не могу поручиться, например, за Хочокену, если он сочтет повод достаточно важным. Он большой любитель совать нос в чужие дела. — Последнее замечание было произнесено с явной симпатией, и Мара подумала, что, должно быть, тучный чародей относился к числу друзей и сторонников Пага после катастрофы на Имперской Арене. Может быть, этот Хочокена и к Акоме относится с большим сочувствием, чем другие черноризцы.

От этих размышлений Мару оторвал следующий вопрос Пага:

— Мара, ты понимаешь, что перемены, ради которых ты трудишься, поставят всю Империю с ног на голову?

Безмерно уставшая от напряжения, Мара прислонилась к обшитой деревянными панелями стене и уставилась взглядом на символическое изображение птицы шетра, выложенное мозаичной плиткой на полу.

— Так что же, мы будем продолжать жить как жили, подчиняясь власти тех, кто убивает детей? И при нашем попустительстве рабство будет унижать и калечить достойных людей, когда их таланты и добродетели заслуживают лучшей участи? Джиро из Анасати и партия, которую он возглавляет, сумеют добиться, чтобы судьбу Империи решали мелкие свары посредственных правителей? Может быть, это звучит как ересь, но я не могу больше верить, что люди обречены влачить столь бессмысленное существование с благословения богов.

Паг сделал пренебрежительный жест:

— Тогда при чем тут Ассамблея? Найми убийцу, чтобы покончить с Джиро. Ты наверняка достаточно богата, чтобы оплатить его смерть.

Бессердечная обыденность совета вывела Мару из себя. Она забыла, что перед ней маг, забыла об его умопомрачительной мощи, забыла обо всем, кроме своей непреходящей боли:

— Боги, я не хочу больше слышать об убийцах! Я разрушила тонг Камои, потому что они слишком легко становились орудием в руках бесчестных правителей, которым надо было устраивать свои ничтожные делишки. Акома никогда не марала рук связью с убийцами! Пусть лучше мой род прервется, пусть даже наше имя сотрется из памяти потомков, но я ни за что не запятнаю себя такой мерзостью! Семь раз я была намеченной жертвой, трое моих близких отправлены тонгом в чертоги Туракаму вместо меня. Я потеряла двух сыновей и мою названую мать… это было делом их кровавых рук! — Вспомнив, к кому она обращается, властительница поспешила закончить:

— Дело не только в моей ненависти к убийцам. Смерть Джиро могла бы послужить возмещением за урон, причиненный моей чести, но Ассамблея все равно будет добиваться уничтожения моего дома. Потому что и Ичиндар, и Хокану, и я сама, как Слуга Империи, — мы все будем стремиться восстановить то, чего не хватает в нашей жизни.

— Не хватает? — переспросил Паг скрестив руки на груди.

— Внутри наших душ. Внутри Империи.

— Продолжай.

Мара испытующе взглянула Пагу в глаза:

— Ты знаешь Кевина из Занна?

Паг кивнул:

— Не очень хорошо. Впервые я встретился с ним здесь…

Мара ушам своим не поверила:

— Здесь?.. Когда? Ты никогда не посещал меня раньше. Уж конечно, я запомнила бы такое необычайное событие!

Паг взглянул на нее с невеселой усмешкой:

— В то время я занимал несколько менее почетное положение, будучи одним из рабов Хокану. Мы с Кевином обменялись парой слов, только и всего. Но однажды я встретился с ним уже после его возвращения ко двору принца Крондорского — на приеме в честь баронов из пограничных земель.

Маре показалось, что сердце сейчас выскочит у нее из груди. Сдавленным шепотом она спросила:

— Он… у него все благополучно?

Паг кивнул. Ему было вполне ясно, какой жгучий интерес скрывается под этим простым вопросом. Но он понимал и то, что гордость никогда не позволит Маре выдать свои истинные чувства, а потому ответил подробнее, чем того требовал этикет:

— Кевин снискал себе доброе имя на службе у принца Аруты. Третьим сыновьям провинциальных баронов приходится пробиваться в жизни своим умом. Насколько я мог слышать и видеть, у него действительно все благополучно. Он служит на севере Королевства, у барона Хайкасла, и, должно быть, неоднократно повышался в звании.

Потупившись, Мара так же тихо спросила:

— Он женат?

— Не знаю, к сожалению. Стардок находится далеко от столицы, и до нас доходят далеко не все новости. — Когда Мара подняла взгляд, Паг заметил:

— Хотя я не уверен, какой ответ понравился бы тебе больше — да или нет.

Мара печально улыбнулась:

— Я тоже не знаю.

В щель под дверью просочился золотистый свет: луга зажег лампы в коридоре. Словно пробудившись от сна, где остановилось течение времени, Паг коротко бросил:

— Мне пора.

Может быть, Мара и хотела бы снова задержать его, но ей пришлось отказаться от этой попытки, ибо он предупредил ее словами:

— Мне нечем помочь тебе, госпожа, — ни магией, ни мудростью. Да, я уже не состою в Ассамблее, но, когда меня принимали в это братство чародеев, я принес священные клятвы, которые и по сей день связывают мой разум — хотя и не связывают сердце. Даже при том, что силы у меня действительно немалые, трудно нарушить запреты, накрепко усвоенные в юности. Я не могу поддержать тебя в твоей борьбе, но предложил бы подумать вот над чем. Ты достаточно умна, чтобы поискать совета за пределами Империи, поскольку внутри нее ты найдешь мало союзников.

Глаза у Мары сузились, когда она поняла, что он знает о ее тайных приготовлениях к путешествию за рубежи Цурануани; но каким образом он это выведал, она не могла догадаться.

— Значит, это правда, что чо-джайны не могут мне помочь.

Лицо Пага осветилось быстрой улыбкой. Почти с мальчишеским восторгом он откликнулся на ее слова:

— Ты приблизилась к раскрытию величайшей тайны гораздо больше, чем я мог предположить. — Его лицо вновь преобразилось в неподвижную маску. — Те, что обретаются в Империи, не смогут стать твоими союзниками, даже если захотят. Да, ты должна попытать счастья по ту сторону границы.

— Где? — Мара хотела получить более точный ответ. — В Королевстве Островов?..

Она смолкла, внезапно осознав, что ее мысли приняли неверное направление. Ведь она именно сейчас говорила с самым могущественным человеком из мира, лежащего за магическими вратами.

Паг вытянул руки, так что рукава коричневой хламиды соскользнули к плечам. Как будто сменив тему, он произнес:

— Ты знаешь, что моя жена родом из Турила? Интересное место эта горная страна. Тебе стоило бы когда-нибудь там побывать. Передай от меня привет своему супругу.

Не добавив к сказанному ни слова, он поднял руки над головой и исчез. Только воздух, заполнивший пространство, которое до этого мгновения занимал чародей, слабым хлопком нарушил воцарившуюся тишину. Комната погрузилась в темноту наступающей ночи.

Мара вздохнула и открыла дверь. Ослепляюще ярким показался ей в первое мгновение свет ламп в коридоре, где ожидали хозяйку Сарик и Люджан. Она объявила:

— Ничего не изменилось. Наше паломничество начинается завтра.

Глаза Сарика так и загорелись. Бросив взгляд вокруг, дабы убедиться, что поблизости нет никого из слуг, кто мог бы его услышать, он прошептал:

— Дальше Лепалы?

Мара удержалась от ответной улыбки, стараясь не выказать чрезмерного рвения, неуместного, когда речь идет о благочестивом паломничестве; хотя она и сама была преисполнена любопытства и воодушевления при мысли о предстоящем переходе через границу и путешествии в неведомые края.

— Мы отплываем оттуда на самом быстроходном корабле. Но прежде чем двинемся на восток, нам следует посетить храмы. Если мы рассчитываем что-то выиграть от визита в Турил, надо соблюдать предельную осторожность.

Оставалось еще множество дел, которые следовало переделать до рассвета, и Люджан с Сариком получили от госпожи разрешение удалиться, чтобы присмотреть за приготовлениями к путешествию. Глядя им вслед, Мара в который раз подумала, что они удивительно похожи — походкой, жестами… только у кровных родственников можно увидеть такое сходство.

Мара вздохнула.

Без детей дом казался пустым и тихим.

Отогнав гнетущее сожаление о том, что упустила возможность проститься с ними как подобает, она направилась в сторону лестницы и прошла к себе в кабинет, куда обычно слуги приносили ей ужин.

До рассвета оставалось слишком мало времени, чтобы она успела успокоиться. Но теперь, когда решение было принято и оставалось лишь приступить к его исполнению, Мара уже стремилась как можно скорее отправиться в путь.

Она не могла, разумеется, предугадать, какая судьба ожидает ее по ту сторону границы, на землях народа, враждовавшего с Империей в течение многих лет объявленных войн и случайных стычек.

Мирный договор, подписанный давным-давно, отнюдь не гарантировал покоя: горцы из Конфедерации отличались воинственным нравом и в любой мелочи усматривали оскорбление. Однако самый могущественный маг двух миров одобрил

— хотя и косвенно — выбранное Марой направление поисков. Властительница Акомы чувствовала, что из всех посвященных в ее планы один лишь он полностью понимает, сколь высоки ставки в игре. Более того, он знал, какие чудовищные препятствия ей предстоит преодолеть.

Проходя мимо склонившихся в поклоне слуг к своим уютным покоям, она гадала, каковы, по мнению Пага, ее шансы на успех. Потом ей в голову пришла другая мысль: а ведь с ее стороны было весьма умно, что она не задала ему этот вопрос. Если бы он ответил, у нее могло бы не найтись сил, чтобы взглянуть правде в глаза.

***

Прозвучал возглас жреца, подхваченный многоголосым отзвуком под массивными сводами. Расположившиеся по кругу младшие священнослужители в красных хитонах ответили ритуальным речитативом, и звук металлического гонга возвестил об окончании утренней церемонии. В затененной нише у задней стены храма безмолвно ожидала Мара в окружении почетного эскорта; рядом находился ее первый советник. Судя по виду, Сарик был погружен в мысли, весьма далекие от богослужения. Он непроизвольно постукивал пальцами по пластинкам из раковин коркара, украшающим его пояс. Волосы у него были взъерошены: уже не раз он в нетерпении запускал всю пятерню в шевелюру. Воины Акомы держались так, словно не ощущали никакой неловкости, однако их напряженные позы свидетельствовали, что, находясь в колоннаде храма Красного бога, трудно думать о чем-либо постороннем. Большинство из них мысленно возносили молитвы божествам счастья и удачи, чтобы их окончательная встреча с богом смерти состоялась как можно позже.

И в самом деле, думала Мара, храм Туракаму вовсе не предназначен для того, чтобы посетители чувствовали себя уютно. На площадке посреди колоннады возвышался древний алтарь, где некогда приносились человеческие жертвоприношения — а если верить слухам, то приносятся и сейчас. Площадку окружали каменные уступы, стертые ногами множества богомольцев; желобки в каменных плитах вели к углублениям у ног статуй, изваянных несколько столетий тому назад и стоявших в своих нишах. Прикосновения бесчисленных рук, благоговейно касавшихся ступней статуй, отполировали до блеска их поверхности, некогда бывшие шероховатыми. Стены позади этих ниш были расписаны изображениями человеческих скелетов, демонов и полубогов — многоруких и многоногих. Они были представлены в странных позах, словно корчились в смертных муках или были вовлечены в неистовую пляску. Но при всей их пугающей нелепости они напоминали Маре другие образы, украшающие Дом Плодородия — одно из многочисленных святилищ Лашимы, куда приходили помолиться бездетные женщины, жаждущие зачать ребенка. Разница состояла в том, что фрески в храме Туракаму были лишены даже малейшего намека на чувственные, плотские желания, тогда как рисунки в святилище Лашимы порождали смутное томление, ибо сплетенные фигуры этих ужасных существ наводили на мысль не о страданиях, а о наслаждении.

Ожидая, пока настанет ее черед поговорить со жрецом, Мара подумала об одном подмеченном ею противоречии: жрецы Красного бога, один вид которых вселяет ужас, в беседах всегда настойчиво твердят, что все люди, так или иначе, встречают свой конец у ног Туракаму; что смерть — это удел, которого никому не дано избежать, и потому ее следует принимать безбоязненно и безропотно.

Кружок послушников перестроился, образовав двойную колонну, окутанную клубящимся дымком фимиама. Мара видела, как жрец, выступавший во главе процессии, задержался, чтобы обратиться к просителю, пришедшему молить о милосердии богов к его недавно скончавшемуся родичу. Запечатанный пакет перешел из рук в руки; скорее всего это было письменное обязательство осиротевшей семьи, готовой внести щедрое пожертвование храму, если их воззвание не останется безответным. На самой отдаленной от жертвенного алтаря фреске были изображены люди с блаженным выражением на лицах, склонившиеся в поклоне перед троном Красного бога, чтобы выслушать божественное решение о возрождении к новой жизни: место, уготованное им на Колесе, определялось соотношением деяний, послуживших к умалению или возвеличению их чести. Согласно цуранским верованиям молитва оставшихся в живых могла приумножить в глазах Туракаму достоинства недавно скончавшегося; но, пока бедняк пешком добирался до храма, чтобы поклониться Красному богу и возжечь дешевую поминальную свечу, богач прибывал на носилках, имея при себе кругленькие суммы на совершение отдельных храмовых обрядов.

Мара размышляла над тем, влияют ли подобные богослужения на божественную волю или же просто подстегивают рвение жрецов, не чуждых земным соблазнам: ведь служителям Туракаму требовались новые рубины для мантий и более удобная обстановка для трапезных и келий. Массивные золотые треножники — подставки для ламп вокруг алтаря наверняка стоили целого королевства. Хотя в каждом из храмов Двадцати Богов имелись дорогостоящие украшения, мало было таких храмов, которые мог бы соперничать роскошью с самым неприметным из святилищ, посвященных Туракаму.

Мару вывел из раздумья голос:

— Благодетельная, ты оказываешь нам честь.

Процессия послушников достигла задней двери и медленной вереницей вытекала из колоннады, но верховный жрец отделился от молодых собратьев и приблизился к посетителям из Акомы. Если не принимать в расчет его раскраску и украшенный перьями капюшон, он представлял собой всего лишь пожилого человека среднего телосложения с живыми яркими глазами. Вблизи было видно, что появление властительницы застало его врасплох: руки жреца нервно блуждали вверх-вниз по костяному жезлу с черепами-погремушками, которым он размахивал во время храмовых ритуалов.

— Я знал, госпожа Мара, что ты собираешься в паломничество, но предполагал, что ты посетишь главный храм в Священном Городе, а не наше скромное святилище в Сулан-Ку. Конечно, я не был готов к такой чести, как посещение столь высокой особы.

Мара слегка поклонилась верховному жрецу Красного бога:

— У меня не было намерения принимать участие в церемонии от ее начала до конца. И, по правде говоря, меня привела сюда не только набожность. Я нуждаюсь в совете.

Брови верховного жреца изумленно поднялись и исчезли под маской в виде черепа, которая скрывала его лицо во время ритуала: по окончании церемонии он сдвинул ее на макушку. Жрец не был обнажен и разрисован красной краской, как того требовали обряды, совершаемые вне освященной территории храма. Но в волосы у него были вплетены амулеты, которые выглядели как части разрубленных птиц, а уж предметы, виднеющиеся под капюшоном из алых перьев, и подавно не вызывали желания вглядеться в них более пристально. Понимая, что его ритуальное облачение не слишком располагает к задушевным разговорам, он передал жезл мальчику-послушнику и сбросил мантию; ее с почтением подхватили двое подбежавших юных помощников. Они же сняли с плеч наставника сложную древнюю перевязь с привешенными к ней символами служения Красному богу. Монотонно распевая, юноши с величайшей осторожностью отнесли эти регалии в шкафы, где им полагалось храниться под замком до следующей церемонии.

Жрец, оставшийся в простой набедренной повязке, выглядел намного моложе, чем казалось раньше.

— Пойдем, — пригласил он Мару. Побеседуем в более удобном месте. Твой почетный эскорт может либо сопровождать тебя, либо подождать твоих приказаний в саду. Там сейчас тень и прохлада, а водоносы помогут им утолить жажду.

Мара подозвала к себе Люджана и Сарика и жестом показала, что остальные могут удалиться. Воины, сохраняя строй, весьма бодро двинулись к выходу. Люди воинских профессий никогда не чувствовали себя уютно в присутствии служителей Туракаму. Бытовало поверье, что солдат, который тратит слишком много времени на выражение преданности Красному богу, рискует привлечь к себе милостивое внимание божества. А тот, кого возлюбил Туракаму, будет взят в его чертоги с поля битвы молодым.

Верховный жрец провел паломников через низенькую боковую дверцу в темноватый коридор.

— Когда на мне нет ритуального облачения. Благодетельная, меня называют отец Джадаха.

Слегка улыбнувшись, властительница откликнулась:

— И ты зови меня просто Марой, отец мой.

Ее проводили в простое помещение без каких-либо нарядных драпировок или фресок на стенах. Молитвенные циновки были обтянуты красной тканью, во славу бога; но те, что предназначались для сидения, сотканы из неокрашенной пряжи. Маре были предложены самые мягкие из имеющихся подушек, которые оказались потертыми от частого употребления, но безупречно чистыми. С помощью Люджана Мара уселась и мысленно попросила прощения у Туракаму. Ее недавние мысли были несправедливы: вне всякого сомнения, в Сулан-Ку жрецы Туракаму расходуют деньги, полученные от просителей, на украшение только тех помещений, что отводятся для самого бога.

Как только Люджан и Сарик уселись по обе стороны от своей хозяйки, верховный жрец послал за напитками и закусками. Одноглазый телохранитель с ужасным шрамом на лице позаботился о том, чтобы удалить с кожи священнослужителя ритуальную раскраску, и принес ему белую хламиду с красной каймой. После того как были доставлены подносы с чокой и маленькими хлебцами, верховный жрец обратился к посетительнице:

— Мара, какую услугу может оказать тебе храм Туракаму?

— Я сама не знаю этого точно, отец Джадаха. — Мара из вежливости взяла хлебец. Когда Сарик налил ей чоки, она попыталась объяснить свою цель:

— Я ищу знания.

Жрец ответил с жестом благословения:

— Те скудные возможности, которыми мы располагаем, — твои.

Мара не скрыла удивления: она не рассчитывала, что он так быстро пойдет ей навстречу.

— Ты очень великодушен, отец. Но я смиренно предполагаю, что ты, возможно, захочешь услышать о моих нуждах, прежде чем давать поспешные обещания.

Верховный жрец улыбнулся. Его одноглазый слуга почтительно удалился. Теперь, когда на лице жреца не было церемониального грима, Мара видела, что главный приверженец бога смерти — это приятный пожилой человек. Гибкий и хорошо сложенный, он имел красивые руки писца; в его глазах светился ум.

— Почему я должен опасаться, давая обещания, властительница Мара? Ты достаточно показала себя своим служением благу Империи. Я сильно сомневаюсь, что твои побуждения на сей раз окажутся предосудительно своекорыстными: в это трудно поверить тому, кому известно твое поведение после гибели дома Минванаби. Твои действия были не просто великодушными, они… это было нечто неслыханное. Ты не только настояла на соблюдении должных форм при разрушении молитвенных ворот, которые возвел Десио в подкрепление своего обета покончить с тобой; ты самоотверженно позаботилась, чтобы не причинить ни малейшего бесчестья храму, когда распорядилась убрать эти врата из своих владений. Мы, жрецы, в долгу перед тобой за ту роль, которую ты сыграла в избавлении нашего сословия от тирании Высшего Совета. Нам возвращена возможность оказывать подобающее влияние на весь ход повседневной жизни, и в этом также твоя немалая заслуга. — Задумчиво покачав головой, жрец положил себе очередной хлебец. — Перемены в образе правления совершаются медленно. Властители, которые противятся нашему влиянию, сумели тесно сплотиться, дабы давать нам отпор. Однако мы все-таки понемногу продвигаемся вперед.

Теперь Мара припомнила слова посланца храма Туракаму, по обязанности присутствовавшего при разборке молитвенных ворот, которые были возведены для утоления злобы Десио. В тот раз, находясь во власти бурных и противоречивых чувств, она пропустила мимо ушей замечания жреца, усмотрев в них обычную лесть. Лишь спустя годы она оценила его искренность. Встретив понимание и поддержку в таком месте, где она не особенно на них рассчитывала, Мара набралась храбрости и заявила:

— Мне необходимо как можно больше узнать о природе магии.

Верховный жрец так и застыл с чашкой в руках, но ненадолго. С таким видом, как будто в вопросе гостьи не было ничего необычного, он допил содержимое чашки. Делал он это неспешно; возможно, он старался выгадать время, чтобы подобрать нужные слова для ответа или же, как мог бы предположить язвительный Сарик, чтобы не поперхнуться от неожиданности.

Но каковы бы ни были причины медлительности жреца, он выглядел совершенно спокойно, когда поставил чашку на место.

— Что именно ты хочешь знать о магии?

Мара немедленно перешла к делу, хотя и знала, сколь опасна тема:

— Почему считается, что магические силы подвластны только Ассамблее? Я сама видела жрецов, которые владеют этим искусством.

Верховный жрец с уважением взглянул на маленькую решительную женщину, которая, по общему признанию, была второй по могуществу персоной в Империи после Света Небес. Его глаза потемнели, и с холодком, которого минуту назад и в помине не было, он промолвил:

— Запреты, наложенные Ассамблеей на твои распри с Джиро Анасати, общеизвестны, Мара. Если ты хочешь получить в свои руки оружие против черноризцев, то должна понимать, что вступаешь на гибельный путь.

Он не употребил почтительное именование «Всемогущие», и этот оттенок не ускользнул от внимания Мары. Возможно ли, что храмовые иерархи без особого восторга относятся к магам? А ведь нечто похожее промелькнуло и в беседах с чо-джайнами.

— Что заставляет тебя предполагать, будто я злоумышляю против Ассамблеи?

— спросила Мара без всяких околичностей.

Отца Джадаху, как видно, не покоробила такая прямота.

— Госпожа, служение Туракаму позволяет нам узнать многое о темных сторонах человеческой натуры. Люди, привыкшие к власти, не любят, чтобы им показывали их слабые стороны. Лишь немногие проявляют мудрость, оказавшись перед лицом перемен или обнаружив нечто новое в самих себе. Как ни печально, большинство прежде всего бросается на защиту своих позиций, уже давно утративших всякий смысл. Они боятся взглянуть правде в глаза и увидеть, что устои их безопасности обветшали, хотя такое прозрение открыло бы им дорогу к укреплению подорванного могущества и к улучшению собственной жизни. Они противятся переменам только потому, что предстоящие новшества находятся вне рамок их привычных представлений. Ты воплощаешь в себе счастье и надежду для народов, населяющих Империю. Умышленно или невольно, ты была их защитницей, потому что выступала против тирании и жестокости, когда добивалась упразднения поста Имперского Стратега. Ты не напрасно подвергла сомнению прочность тех опор, на которых веками покоилось государственное устройство Цурануани. В этом многие неизбежно должны были усмотреть вызов, в чем бы ни состояли твои подлинные цели. Ты достигла огромных высот, и те, кто видел в тебе соперника, почувствовали, что оказались в тени. Две такие силы, как Ассамблея и Слуга Империи, не могут существовать, не вступая в конфликт. Когда-то в прошлом, за тысячи лет до наших дней, Черные Ризы, возможно, заслужили свою привилегию — право не подчиняться закону. Но теперь они воспринимают свое всемогущество как неоспоримый дар свыше, как честь, оказанную им богами изначально. В тебе воплощен дух перемен, а в них — сам монолит традиций. Они должны низвергнуть тебя, чтобы сохранить свое верховенство. Такова природа цуранской жизни.

Отец Джадаха взглянул за дверные створки, слегка раздвинутые, чтобы дать проход свежему воздуху. С улицы послышались удары бича возницы, а потом — зазывный выкрик рыбака, предлагающего покупателям свой утренний улов. Эти звуки повседневной жизни, как видно, напомнили жрецу, что он еще не ответил на заданный ему вопрос. Вздохнув, он поспешил закончить свои рассуждения:

— В былые времена, Мара Акома, мы, служители богов, имели возможность влиять на ход событий и обладали большими богатствами. В былые времена мы были способны направлять наших властителей на верные пути, которые вели к исправлению нравов и развитию лучших качеств у всех людей, или, по крайней мере, использовать наше влияние, чтобы обуздать чрезмерную алчность и порочность. — Он замолчал, его губы сжались в тонкую линию. Когда он заговорил вновь, в его голосе послышалась горечь. — Я не могу предложить тебе ничего такого, что помогло бы тебе воспротивиться Ассамблее. Но у меня есть для тебя небольшой подарок… на дорогу, в дальний путь.

Мара была неприятно поражена, хотя и сумела это скрыть:

— В дальний путь?

Неужели все ее уловки были настолько прозрачны, что даже этот жрец из храма в Сулан-Ку не поверил в легенду о паломничестве?

Легкое прикосновение Сарика напомнило Маре, что не стоит выдавать свои мысли раньше времени. С застывшим лицом она безмолвно наблюдала, как жрец встал, пересек комнату и остановился у старинного деревянного ларца.

— Чтобы найти то, что ты ищешь, Мара Акома, тебе придется отправиться далеко. — Он освободил защелку ларца и откинул крышку. — Полагаю, ты уже сама это понимаешь.

Руками, которые казались неуместно изящными для человека его звания, он шарил внутри ларца, перебирая его содержимое. Сквозь облако поднявшейся пыли Мара смогла разглядеть пергаментные свитки с печатями. Жрец чихнул в рукав хламиды, деликатно заглушив неподобающий звук.

— Прошу прощения.

Затем он помахал древним трактатом, чтобы разогнать пыль, и продолжил незаконченное объяснение:

— Как утверждают уличные собиратели слухов, ты везешь с собой достаточно поклажи, чтобы снова попасть в песчаные пустыни Потерянных Земель. Любой, у кого в кармане есть лишняя цинтия, может купить у них эту новость.

Мара улыбнулась. Трудно было поверить, что жрец, руководивший утренними обрядами в честь самого страшного из богов Келевана, и любопытствующий прохожий, который покупает на улице порцию сплетен, — один и тот же человек. Она грустно сказала:

— Я надеялась внушить всем мысль, что мы везем богатые пожертвования для храмов всех Двадцати Богов, где я буду останавливаться и посещать богослужения. Хотя, если говорить откровенно, ты прав. Мое паломничество должно привести меня на борт корабля, чтобы потом мы могли спуститься по реке до Джамара.

Верховный жрец разогнул спину; нос у него был перепачкан пылью, но глаза блестели. В руках он держал древний пергамент, потемневший и потрескавшийся от времени.

— Я был бы плохим советчиком, если бы не умел видеть подлинные побуждения за вымыслами и отговорками. Мы, жрецы, обязаны читать в людских душах. — Он протянул документ Маре:

— Прочти это. Может быть, здесь ты найдешь что-нибудь полезное для себя.

Угадав по его тону, что беседа подошла к концу, Мара передала пергамент Сарику, чтобы тот положил его в свою дорожную суму. Отставив в сторону тарелку с хлебцем, Мара поднялась.

— Спасибо, отец мой, — промолвила она.

Люджан к Сарик тоже встали вслед за властительницей Акомы. Не отводя взгляда от Мары, жрец спросил:

— Ты собираешься искать ответ в Потерянных Землях, Мара?

Достаточно мудрая, чтобы понять, когда хитрить нельзя, Мара сказала:

— Нет. Из Джамара мы отправляемся в Лепалу. Сохраняя такой вид, как будто Мара не сообщила ему ничего важного и между ними просто происходит легкий обмен незначительными фразами, жрец взмахом руки согнал маленькую мошку, опустившуюся на краешек тарелки, а потом удобно сложил руки на груди, спрятав их в рукава.

— Это прекрасно, дочь моего бога. Шаманы пустыни… ненадежны. Многие из них прибегают к помощи темных сил.

Сарик не удержался от тихого восклицания. С коротким смешком жрец заметил, обращаясь к гостье:

— Твой первый советник как будто удивлен.

Мара кивком дала Сарику разрешение говорить, и он торопливо извинился:

— Прости мне кажущуюся непочтительность, отец мой, но многие склонны относить… к темным силам твоего господина…

Лицо верховного жреца сморщилось от беззвучного смеха.

— Ничего не имею против подобного заблуждения! Но смерть — это просто другая сторона тайны, заключенной в Колесе Жизни. Без ее портала, ведущего в чертоги Туракаму, где все духи находят обновление, наше нынешнее существование было бы всего лишь бессмысленным и бесцельным блужданием. — Пропустив гостей вперед, верховный жрец направился к выходу из своих покоев, в то же время продолжая говорить:

— Наша магия, как вы обычно это называете, не является какой-то неестественной силой. — Он указал пальцем на мошку, которая кружилась над тарелкой со сластями. Быстрая, почти не уловимая взглядом тень пронзила воздух — и крошечное создание свалилось на пол. — Мы бережно используем это природное свойство, чтобы облегчить страдания тех, кто близок к своему концу, но не способен самостоятельно перестать цепляться за жалкую телесную оболочку. Дух жизни силен, и иногда — непомерно силен.

— Это могло бы стать мощным оружием, — заметил Люджан слегка охрипшим голосом. Мара поняла, что он побаивается слуг Туракаму ничуть не меньше, чем любой из его воинов, хотя и хорошо это скрывает.

Жрец пожал плечами:

— Но никогда не станет, — и, не тратя лишних слов, нацелил палец в грудь Люджана. Военачальник Акомы предпринимал заметные усилия, чтобы не дрогнуть; капли пота выступили у него на лбу.

Ничего не случилось.

Даже Мара почувствовала, как участилось биение ее сердца, но тут жрец спокойно добавил:

— Для тебя еще не настало время встречи с Красным богом, военачальник. Мои силы — это силы моего бога. Я не могу своей властью послать тебя в его чертоги.

Сарик, для которого вся жизнь представляла загадку, ждущую решения, первым пересилил свои опасения:

— Но… насекомое?

— А вот для него время настало. — Голос жреца звучал почти устало.

Овладев собой, Мара поблагодарила жреца за совет и добрые пожелания. Ее и обоих советников проводил к выходу из храма одноглазый телохранитель. У подножия мраморной лестницы их уже ожидала остальная свита. Погруженная в свои мысли, властительница вошла в паланкин. Она не сразу приказала носильщикам трогаться в путь, и в эту минуту из боковой аллеи выбежал уличный мальчишка-оборванец, который, не успев вовремя свернуть, налетел прямо на Люджана.

Военачальник тихонько выбранился, сморщил нос, учуяв густой запах грязных отрепьев, но вдруг его лицо одеревенело.

Мара не стала показывать, что эта сцена ее позабавила. Под шумок, производимый другим уличным разносчиком, который торговал дешевыми шелковыми шарфами и благовониями, подходящими для женщин из Круга Зыбкой Жизни, она шепнула:

— Еще один из гонцов Аракаси?

Сарик насторожился, тогда как Люджан затолкнул записку, которую принял от мальчишки, в кармашек у себя на поясе, притворившись при этом, что просто обтирает руки.

— Паршивец! — громко крикнул он вслед убегающему вестнику. А затем спросил так тихо, чтобы его слышали только Мара и Сарик:

— Где этот чудак выискивает таких грязнуль, чтобы они выполняли его поручения?

Мара не испытывала желания открывать даже самым доверенным сподвижникам, что ее Мастер тайного знания некогда был таким же горемычным мальчишкой; а то, что он использует «грязнуль» в качестве курьеров, имело двоякий смысл: во-первых, они не привлекали внимания других шпионов, а во-вторых, не умели читать. Кроме того, Мара подозревала, что встреча с Камлио сильно изменила Аракаси. Вполне вероятно, что теперь он не жалел потратить несколько цинтий лишь затем, чтобы дать возможность этим паренькам, которым не слишком повезло в жизни, купить себе еду, вместо того чтобы красть ее. Не вдаваясь во все эти тонкости, Мара осведомилась:

— Так что, он кого-нибудь нашел?

Сарик бросил ей предостерегающий взгляд. Он понимал, что вопрос относится к какому-нибудь магу Малого пути: найти такового был послан Аракаси после неудачи, которой завершились исследования в архивах. Резким движением задернув занавески паланкина, первый советник ответил довольно фамильярно:

— Чем скорее мы доберемся до таверны, тем скорее все узнаешь.

— Мы зайдем к нему, когда стемнеет, — в свою очередь шепотом сообщила властительница, невидимая за тканью занавесок.

Сарик и Люджан обменялись взглядами, в которых восхищение смешивалось с раздражением. Их госпожа вела себя легкомысленно, как ребенок. А дело было в том, что после долгих месяцев растерянности предстоящее опасное исследование запретных сфер казалось ей захватывающим приключением. Когда носильщики подняли шесты паланкина, Сарик и военачальник Акомы двинулись вперед, шагая в ногу.

— Когда вы отправлялись в поход, в пустыню… она была такой же? — тихонько спросил кузена первый советник.

— Тогда — нет. — Люджан с улыбкой сдвинул шлем на затылок. — Но Кейок рассказывал мне про безумный бросок через страну ради заключения союза с королевой чо-джайнов, тогда она, по его словам, была еще хуже.

— Да спасут нас боги, — сказал Сарик, осеняя себя жестом защиты от неудач. Но его глаза смеялись, а шаг — как и у кузена-полководца — был упруг и энергичен.

— Твое любопытство когда-нибудь нас погубит, — пробурчал Люджан. — Моим рекрутам дьявольски повезло, что ты променял воинский меч на мантию советника.

После этого почетный эскорт и носильщики без приключений добрались до таверны, где Маре предстояло остановиться на все время пребывания в Сулан-Ку.

Глава 3. ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Хлопнула дверная створка.

Джемел, маг Малого пути, вздрогнул при этом звуке; его рука крепче сжала рукоять кинжала, приставленного к груди. Лишь несколько секунд оставалось в его распоряжении; на сей счет иллюзий у него не было. Жизнь не сразу покинет его тело после того, как он упадет на свой клинок. Мысль об агонии, которую ему придется претерпеть, заставила тщедушного мага заколебаться. Шевельнув влажными пальцами, он прикусил нижнюю губу. Он обязан пересилить страх! У черноризцев есть заклинания, которые могут вернуть уал в оставленную плоть. Если он не сумеет предстать перед судом Красного бога до того, как сюда явятся маги, то его ждут пытки куда более страшные, чем агония. Ибо он ослушался их, дерзко пренебрег их запретом, осмелившись вступить в откровенный разговор с властительницей Марой из Акомы. А в том, что касалось Благодетельной, воля магов была выражена предельно ясно: запрещалось говорить с ней о магии, даже если бы она явилась с щедрым подношением.

Чувствуя прикосновение кожаной сумы с металлическими цинтиями, Джемел подавил горький смешок. У него не будет возможности их потратить! А он так хотел, чтобы у него хватило времени передать их в руки уличной девушки, бывшей его подружки… но судьба лишила его радости хоть однажды быть щедрым. Он выбрал свой путь. Теперь уже слишком поздно жалеть и о сказанных словах, и о принятых решениях.

В последний раз Джемел обвел взглядом стены лачуги, служившей ему жилищем. Здесь он сотворил много чудес, чтобы позабавить детишек из богатых домов; но какой была бы его жизнь, если бы все силы не были потрачены на придумывание и изготовление игрушек! Так и не утолив жажду знаний, в которых ему было отказано, не сумев испытать, каковы пределы его способностей — ведь ему не было дозволено ни одной попытки постижения собственных сил, — Джемел испустил тяжелый вздох.

— Да хранят тебя боги, Благодетельная, — прошептал он. — И пусть проклятие Зургаули, бога невезения, во веки веков висит над Ассамблеей.

С этими словами он бросился на пол перед подушками, где недавно сидел офицер Мары.

Кинжал глубоко вонзился в сердце, и агония злополучного творца удивительных игрушек была недолгой.

Назад: Глава 14. ПРОЗРЕНИЕ

Дальше: Глава 4. ПЛЕННИЦА