***
Ночь стала для властительницы Акомы нескончаемой пыткой. Над коньком крыши завывал бутаронг, а она осыпала Кевина безмолвными неистовыми ласками, вкладывая в их последнее соединение всю силу отчаяния и любви, и в конце концов разразилась слезами в его объятиях. Он отвечал Маре такой нежностью, которая была способна разбить ее сердце. Его уязвляло ее нежелание поделиться с ним своими страхами, а упорное молчание порождало тревогу; тем не менее, преодолевая собственную боль, он делал все что мог, лишь бы утешить любимую.
В лихорадочном исступлении Мара льнула к Кевину, цепляясь за него. Казалось, мир вокруг нее пошел кувырком: она не могла представить себе жизнь без надежного присутствия мужчины, который заставил ее так основательно пересмотреть все, во что она верила, и открыл ей глаза на изъяны цуранского уклада. Кевин стал для нее чем-то неизмеримо большим, нежели просто любовником: он стал опорой ее решимости. Она нуждалась в его силе, чтобы преобразить Империю, открыв иные, более благородные пути для ее прославления. Власть, намеченные цели, радужные надежды на будущее, омраченные ныне клятвой, данной властителю Тасайо, — без Кевина все, казалось, утрачивало цену. Мара лежала в жарких объятиях любимого и под неутихающие стенания ветра, от которого дрожали перегородки, прислушивалась к негромкому ровному биению его сердца.
Этот варвар Кевин, вечно озадачивающий всех своими неуместными высказываниями, на этот раз сумел догадаться, что любые вопросы смогут лишь усилить смятение Мары. Эта чуткость ранила и обезоруживала, не оставляя Маре даже сомнительной возможности воспользоваться любым предлогом, чтобы распалиться гневом, отослать его прочь и тем положить конец неразделенной муке прощания. Бережная ласка его рук лишь увеличивала тяжесть, лежащую на сердце: ведь Мара знала, что это их последняя ночь. Опустошенная, истерзанная страданием, она наконец забылась беспокойным сном, уткнувшись головой в ямку на плече любимого. Кевин не сомкнул глаз.
***
За все годы близости с Марой он ни разу не видел ее в таком смятении: минутами казалось, что она теряет рассудок. Ему, откровенному в проявлении собственных чувств, и в голову не пришло, что скрытой причиной терзаний Мары могла быть любовь к нему.
***
Наступил безрадостный рассвет. Отыскав среди своих душевных руин крупицу мужества, Мара поспешила отослать Кевина до того, как началась утренняя дурнота. Она провела долгие часы, борясь со слезами, которым нельзя было дать пролиться из-под опухших век, и с позывами рвоты. Служанки трудились не покладая рук, пытаясь вернуть госпоже подобие приличного вида. Уже близился полдень, когда Мара сочла возможным показаться на людях. Выйдя из своих покоев, она обнаружила, что Сарик без лишнего шума уже построил эскорт и ожидает у двери ее появления. Ничего не подозревающий о намерениях императора, Кевин стоял на своем обычном месте у носилок. Встретив взгляд его голубых глаз, Мара едва не рухнула замертво.
Но сила духа, унаследованная от предков-воинов, и навыки самообладания, полученные в монастыре, позволили ей устоять. Она принудила себя сделать шаг, потом другой, и так, шаг за шагом, добралась наконец до носилок. Лишь по крайней необходимости она позволила Сарику помочь ей расположиться на сиденье паланкина.
— Пора в путь, — не своим голосом произнесла Мара.
Она не назвала места их назначения: об этом уже позаботился Сарик, и Люджан знал, что их ожидает впереди. Но Кевину это показалось странным, и он насторожился.
— А куда же мы сегодня направляемся? — спросил он несколько более резко, чем обычно.
Мара не осмелилась открыть рот. Чувствуя, что глаза наполняются слезами, она поспешно задернула занавески. Взмахом руки Люджан подал носильщикам команду подниматься, а почетному воинскому эскорту — выступать из ворот городского дома. Сарик не отрывал от мидкемийца взгляда, в котором сквозило нечто очень похожее на сожаление.
— Не будет ли кто-нибудь настолько любезен, чтобы объяснить мне, отчего все ведут себя так, словно мы собираемся на похороны?! — без всяких околичностей осведомился Кевин. Ответом на прямой вопрос было обычное цуранское бесстрастное молчание, поэтому он изменил тактику и попробовал рассмешить спутников.
В другое время его выходки подвергли бы тяжкому испытанию выдержку воинов Мары, но сегодня самые уморительные перлы его остроумия ни к чему не приводили. Он не добился ни от кого даже намека на улыбку и возмущенно бросил:
— Ну, боги мне свидетели, вы тут все сами как покойники!
Удостоверившись, что самые лучшие его шуточки пропадают втуне, Кевин приуныл и тоже погрузился в молчание.
Кортеж пробился сквозь уличную сутолоку Кентосани и повернул в сторону более скромного района, раскинувшегося вдоль южного берега реки. Впереди показался высокий забор из широких толстых досок. Кевин встал на дороге как вкопанный, и лишь бойцовская реакция помогла воинам, шедшим сзади, не наткнуться на него.
— Подобные местечки мне доводилось видеть и раньше, — заявил он язвительным тоном, как будто имел право обвинять. — Что нам понадобилось на невольничьем рынке, Мара?
Воины Акомы не стали дожидаться сигнала: от Кевина можно было ожидать чего угодно. Проворно и решительно они сомкнулись вокруг мидкемийца и заломили ему руки за спину.
Скрученный Кевин в ярости дернулся, опоздав на долю секунды. Воины крякнули от напряжения, но не ослабили хватки.
Из-за образовавшейся суматохи движение на улице остановилось, и к ним уже стали оборачиваться любопытные прохожие.
— Боги! — взорвался Кевин, пораженный в самое сердце вопиющим предательством. — Ты меня продаешь!
Его крик едва не разбил сердце Мары. Она отдернула занавески паланкина и взглянула в голубые глаза, горящие неистовой яростью. Язык отказывался ей повиноваться.
— Почему?!! — громко выкрикнул Кевин с таким отсутствием всякого выражения в голосе, что Мару словно ударило. — Почему ты решила так со мной поступить?
Кевину ответил Люджан; ответил нарочито грубо, ибо опасался, что его собственный голос может выдать чувства, совсем не подобающие воину, и тем более офицеру его ранга.
— Госпожа расстается с тобой не по своей воле, Кевин, а по приказу императора!
— Будь проклят Свет Небес! — возопил взбеленившийся Кевин. — Чтоб ему провалиться, вашему паскудному императору, в самую нижнюю преисподнюю Седьмого Ада!
Из окон уже высовывались головы зевак; прохожие останавливались, чтобы поглазеть на потасовку. Несколько пожилых крестьянок осенили себя знамением защиты от богохульства, а торговец с кислым лицом, стоявший на обочине, посоветовал послать за жрецом. Не желая предстать перед храмовым судилищем из-за кощунственных речей варвара, один из воинов, менее других знакомый с Кевином, протянул руку, пытаясь заткнуть тому рот.
Варвар впал в неистовство. Рывком он высвободил руку и молниеносными ударами кулака сбил с ног двоих солдат Мары, одного за другим, прежде чем кто-нибудь смог ему помешать. Воины получили приказ воздерживаться от применения оружия, но сейчас Люджану оставалось только молить богов, чтобы никто не забыл об этом запрете. Кевин дрался как одержимый, и дело дошло до того, что он сам едва не выхватил меч из ножен первого попавшегося воина. Если бы эта попытка ему удалась, сам император не мог бы спасти его от петли.
Страх, промелькнувший в глазах Мары, решил дело: с яростью харулта Люджан врезался в самую гущу схватки.
Примененный им борцовский прием достиг цели: Кевин потерял равновесие. С помощью одного из солдат, навалившегося вместе с военачальником на непокорного раба, Люджан придавил Кевина к булыжной мостовой.
В подобном положении большинство мужчин утрачивают способность к дальнейшему сопротивлению. Но мидкемиец не унимался. Охваченный яростью, заглушавшей боль от ударов, обуреваемый чувствами, которые не оставляли места благоразумию, он был готов убивать. Задыхаясь в пылу схватки, военачальник Акомы ухитрялся еще выкрикивать приказы своим солдатам:
— Станьте в кольцо!.. Загородите нас щитами и телами!.. Чтобы никто не глазел на этот скандал!
Кулак Кевина, уходивший в челюсть Люджану, содрал кожу с его щеки. Понимая, что без крутых мер не обойтись, Люджан заорал:
— Проклятие, парень, прекратишь ты валять дурака или мне придется тебя покалечить?
В ответ Кевин разразился непотребным ругательством, прохрипев под конец: »…если у тебя вообще была мать!»
Становилось очевидно, что образумить Кевина не удастся: он, безоружный, сейчас был способен кинуться в одиночку на полчища вооруженных врагов. Восхищаясь его отвагой, заботясь о его же безопасности, Люджан был вынужден сменить тактику. Он применил жестокий и коварный прием, которому обучился в горах в бытность серым воином. Любой уважающий себя цуранский воин постыдился бы заехать противнику кулаком в пах. Пораженный предательским ударом, Кевин скорчился в стонущий ком на грязной мостовой.
— Ты уж прости, братишка, — пробормотал Люджан, в точности повторяя слова и интонацию, позаимствованные у самого Кевина. — Тебя ждут свобода и почет окружающих, хочешь ты того или нет.
Военачальник встал на ноги, чувствуя себя разбитым и телесно, и душевно.
— Свяжите его и вставьте кляп, — отрывисто бросил он подчиненным. — Нам больше нельзя рисковать.
Затем, преисполненный состраданием к госпоже, которая наблюдала всю сцену из полутьмы паланкина, он с трудом изобразил на лице некое подобие цуранского бесстрастия, и по его приказу отряд снова двинулся в путь.
Встретивший их у ворот лагеря чиновник из гильдии работорговцев осведомился, что угодно властительнице Акомы.
— Этого раба… по приказу Света Небес… следует возвратить к нему на родину, — еле выдавила Мара онемевшими губами.
Связанный на совесть, зажатый между конвоирами Кевин вскинул на нее глаза. В их бездонной голубизне светились упрек и мольба, но мысль о ребенке, которого Мара носила под сердцем, придала ей силу.
— Прости, — прошептала она, не заботясь о том, что чиновник гильдии уставился на нее с ошарашенным видом. Голос изменил Маре, и она закончила одними губами:
— Любимый мой.
Все остальное, что ей хотелось сказать, осталось навеки похороненным в ее душе.
Работорговец кивнул головой:
— Он очень силен, хотя и не первой молодости. Думаю, будет справедливой цена…
Мара не дослушала:
— Не надо денег. Отошлите его домой.
Если работорговец и счел ее поведение странным, вслух он этого не высказал. Он и так поломал голову, пытаясь понять, зачем императору понадобилось покупать рабов, если он собирается сразу же отправить их в какой-то чужеземный дворец. От этого эдикта и так хватало хлопот, так что если властительница Акомы желает проявить великодушие, он не станет возражать.
— Как пожелаешь, госпожа, — сказал работорговец, склоняясь в глубоком поклоне.
Не в силах долее выносить безмерную боль, которую она читала на лице возлюбленного, Мара промолвила, взглянув ему прямо в глаза:
— Да будет жизнь твоя долгой и счастливой, сын Занна.
Она совершила невозможное — сумела собраться с духом и приказала воинам увести Кевина в лагерь для купленных императором рабов. Чиновник гильдии указывал дорогу; Мара словно сквозь сон слышала, как один из ее воинов настоятельно напоминал, что с Кевином, когда его развяжут, следует обращаться с большой осторожностью и уважением…
Высокие деревянные ворота захлопнулись, навеки отрезая ее от возлюбленного. Люджан не отходил от Мары; его лицо в тени шлема напоминало маску из камня. И, что уж совсем было непохоже на него, он не заметил, что во время уличной стычки его офицерский плюмаж сбился набок и теперь висит криво.
Мара откинулась на подушки; у нее не осталось ни слез, чтобы плакать, ни даже сил поднять руку, чтобы задернуть занавески паланкина. Она не могла стереть из памяти взгляд Кевина, которым он проводил ее, после того как она отдала приказ покинуть лагерь.
Мысль о том, что она оставила его связанным и беспомощным, будет преследовать ее вечно, до самой могилы. Мара равнодушно спросила себя, долго ли Тасайо будет ее щадить после того, как предстоящее перемирие подойдет к неизбежному концу. Сколько ночей доведется ей провести без сна, терзаясь вопросом, на который уже никогда не удастся получить ответ: согласился бы Кевин расстаться с ней добровольно, подчиняясь доводам рассудка, если бы у нее хватило мужества посоветоваться с ним заранее?
— Госпожа, — прорезался сквозь пелену страдания тихий голос Люджана, — пора двигаться домой.
В ответ Мара вяло махнула рукой. С этой болью в сердце, острой, как удар ножом, думала она, разве найдет она когда-нибудь место, где снова почувствует себя дома?
Казалось, конца не будет тоскливому дню, а затем и ночи, проведенным без Кевина. Мара металась на спальной циновке, то изнывая от горя, то проваливаясь в полный кошмаров сон. Но и во сне, и наяву она как живого видела Кевина, стоящего рядом с выражением откровенной укоризны в глазах.
Барка, увозившая его вниз по реке, сейчас уже, должно быть, далеко от Кентосани. К тому времени, когда она, Тасайо и члены Высшего Совета решат свои споры со Светом Небес, человек, которого она любит больше всех на свете, будет за пределами досягаемости, на земле далекого чужого мира.
То и дело она просыпалась — либо от того, что, протянув руку, находила пустоту там, где обычно лежал Кевин, либо от ужаса, когда во сне ей являлся Тасайо, держащий жертвенный меч над истерзанным телом ее сына. Проснувшись, Мара искала спасения в молитве. Она просила Лашиму о прозрении; ей требовалось чудо, чтобы одолеть врага, пекущегося более о власти, нежели о мире, врага, который хотел бы видеть натами ее предков вкопанным в землю вершиной вниз. Измотанная кошмарными видениями, полубольная, Мара в конце концов отказалась от надежды на отдых. До рассвета она мерила шагами свою опочивальню, а затем созвала советников.
Бутаронг не утихал, без устали стучась в стенные панели и ставни гостиной, где сидела властительница Акомы, совещаясь с военачальником и своим новым первым советником.
— В моем распоряжении всего один день для подготовки к столкновению между Ичиндаром и Минванаби, — хрипло, словно наглотавшись песка, начала Мара.
— Что же ты надумала, госпожа? — бодро осведомился Сарик.
Еле живая от усталости, Мара прикрыла распухшие глаза.
— Ничего. У меня нет никакого плана. И если вы с кузеном не нащупали какую-то возможность, которую я упустила, то к этому важному моменту нашей жизни мы подходим, не располагая ничем, кроме собственных мозгов. Я обещала Минванаби, что до него никто не займет место Имперского Стратега.
— В таком случае, — откликнулся Сарик, словно говорил о чем-то очевидном,
— остается единственный выход: трон Имперского Стратега не должен достаться никому.
Наступило продолжительное молчание, нарушаемое лишь завыванием бутаронга. Служанка принесла поднос с чокой и печеньем и неслышно удалилась. Судя по всему, никто не испытывал желания подкрепиться.
Мара обвела взглядом обращенные к ней лица, но, к немалой своей досаде, узрела лишь написанное на них сосредоточенное ожидание.
— Ну, так как же нам изловчиться, чтобы сотворить чудо? — спросила она с едва заметным раздражением.
— Госпожа, именно в подобных делах мы и уповаем на тебя, — без тени юмора ответствовал военачальник Акомы.
Мара мрачно покосилась на него:
— На сей раз вдохновение меня не посетило, Люджан.
— Тогда мы с честью умрем, убивая псов Минванаби, — с полнейшей невозмутимостью пожал плечами Люджан.
В душе Мары поднялась волна протеста.
— Кевин был… — У нее перехватило горло. Но она сумела пересилить горе и боль. — Кевин был прав. Мы раса убийц. Мы тратим жизнь на то, чтобы убивать друг друга.
Порывы бутаронга сотрясали стены; по дому гуляли знобящие сквозняки. Мара подавила дрожь, не сразу заметив, что Сарик хочет высказаться. Получив от властительницы дозволение говорить, он поспешил растолковать свое несогласие со столь суровым приговором:
— Госпожа, по-моему, все просто. Допустим, Минванаби не потерпит поражения, но ведь это не имеет значения, пока наш монарх находится у власти, верно?
Мара воззрилась на него широко открытыми глазами:
— Объясни.
— Если Свет Небес сможет укрепить свою позицию и если Высший Совет поддержит его притязания на самовластное правление… — Сарик подбирал слова, пытаясь выразить мысль, зародившуюся где-то на краю сознания.
Мара резко выпрямилась, отчего небрежно сколотые волосы волной рассыпались по спине. Не обращая внимания на служанку, кинувшуюся поправлять ей прическу, властительница Акомы сосредоточенно свела брови:
— Тогда он сможет приказать Минванаби…
Она боролась с безотчетным стремлением воспротивиться любому нарушению традиций; само понятие самовластия было чуждо для цуранского восприятия мира.
— Оставьте меня, — с неожиданной резкостью велела она советникам. — Мне нужно о многом подумать.
Сарик поднялся вслед за остальными, но оклик Мары его задержал:
— Сарик, отправь Свету Небес депешу с просьбой дать мне аудиенцию. Поклянись честью Акомы, что от этой встречи зависит безопасность Империи.
Молодой советник поборол любопытство.
— Время встречи, госпожа?
— Сегодня же, как только он сможет меня принять, но не позднее чем за час до полудня, — ответила Мара, перекрывая неуемный шум ветра. В ее голосе не было прежней резкости, разум уже сопоставлял варианты, отбрасывая те, что порождались беспочвенными надеждами; долгожданное озарение едва не опоздало.
— Если уж сбивать спесь с Минванаби, так дорога будет каждая минута.
Глава 11. РАЗВЯЗКА
Мара держала речь перед императором. Ичиндар, Свет Небес, девяносто первый представитель древней, ни разу не прерывавшейся династии владык, восседал на парадном троне в огромном аудиенц-зале, способном вместить до двадцати рот солдат. Массивное деревянное кресло старинной работы, почти сплошь покрытое золотом, украшали узоры из топазов, крупных рубинов, изумрудов и оникса. Основанием трону служило возвышение в форме ступенчатой пирамиды. Мозаичный круг на полу у основания пирамиды изображал огромный солнечный диск. Двадцать Имперских Белых стояли на ступенях с каждой стороны гигантской пирамиды. Прямо перед Марой располагались кресла, предназначенные для высших священнослужителей и советников императора, но при аудиенции присутствовали только трое: писец, ведущий записи, чтобы впоследствии довести их до сведения отсутствующих храмовых служителей, верховный жрец Джурана и верховный отец-настоятель храма Лашимы. Присутствие последнего особенно порадовало Мару: она сочла это добрым знаком, ибо именно он совершал обряд ее посвящения в орден Лашимы — обряд, прерванный прибытием Кейока, который явился, дабы препроводить в родной дом семнадцатилетнюю девочку, нежданно-негаданно ставшую властительницей Акомы.
Сейчас с Марой не было даже ее почетного стража — на официальную аудиенцию к Свету Небес воины не допускались. Она оглашала последнюю часть своего плана. Императорский писец, сидевший по правую руку от нее, торопливо запечатлевал речь властительницы для архива, пока эхо ее слов перекатывалось под сводами гулкого зала с блестящими полами из полированного мрамора. В этом необъятном чертоге, куда лился свет через огромный прозрачный купол и через широкие окна с рамами из золота и хрусталя, звук собственного голоса заставлял Мару почувствовать себя маленькой и слабой.
Закончив последнюю фразу, Мара низко поклонилась, выпрямилась и замерла в предписанной этикетом позе — скрестив руки на груди. Стоя позади низкого ограждения, за которое не разрешалось ступить ни одному просителю, она с трепетом ожидала, что скажет в ответ Свет Небес. Текли минуты, молчание затягивалось; Мара не смела даже глаз поднять из страха увидеть неодобрение на юном лице того, кто находился на вершине пирамиды.
— Многое из того, что ты предлагаешь, госпожа, основано лишь на догадках и рассуждениях, — промолвил наконец император тоном непререкаемой властности.
— Величество, это наша единственная надежда, — ответила Мара, не отрывая глаз от узоров на полу.
— Но это… неслыханно.
То, что Ичиндар подумал прежде всего о следовании традиции, а не о собственной безопасности, говорило о многом. Этот стройный юный монарх с торжественно-серьезным лицом не рвался к единоличной власти. Не был он также и чересчур робок, чтобы в трудный для себя час с ходу отвергнуть новые дерзкие идеи.
— Многое из того, что сделал ты сам, государь, также беспрецедентно, — заметила Мара, восхищаясь зрелостью и мужеством, гнездящимися в столь хрупком теле.
Ичиндар качнул длинными золотистыми перьями головного убора, выражая величавое согласие. Закутанный в сложное нагромождение одежд, он в точности следовал тягостным предписаниям этикета; бремя власти успело оставить на его лице свои отметины. Темные круги под зелеными глазами и щеки, запавшие от бессонных ночей, омрачали лицо, которое должно бы сиять беззаботностью. Блеск драгоценных камней, показная пышность обстановки не могли скрыть от Мары беспокойство духа, угнетенного тревогой. Как ни молод был Свет Небес, он не мог не понимать, что почва под ним менее надежна, чем зыбучие пески. Он не обманывал себя. Его сила коренилась в безмерном почтении, которое питал цуранский народ к особе императора, но, даже въевшееся в плоть и кровь, это чувство имело свои пределы. Среди девяноста предков Ичиндара были и такие, кто стал жертвой цареубийства, хотя это случалось чрезвычайно редко. Смерть императора сама по себе считалась доказательством того, что боги лишили Империю своего благословения. Это соображение остановило бы любого из властителей, который замыслил бы подобное злодеяние, кроме человека с безграничным честолюбием. Именно такого рода честолюбие, по убеждению Мары, снедало ее врага Тасайо. И сейчас в зале присутствовали те, кто усматривал в упразднении поста Имперского Стратега непростительное нарушение традиций, которое может послужить достаточным оправданием цареубийства.
Ясно сознавая, какую опасность навлекает она на себя, вступая на путь, все более и более уклоняющийся от привычного, Мара подняла глаза на венценосца.
— Величество, я говорю лишь о надежде. Я и сама могу обуздать разгул честолюбия Минванаби, но дорогой ценой. Тасайо придется осчастливить титулом Имперского Стратега. Тогда спор о белом с золотом решился бы бескровно и войска, стянувшиеся к Кентосани, смогли бы с миром разойтись по домам. Я готова признать, что это легкий путь. Избери его, и тебе никто не помешает забыть о Большой Игре, вернуть Высшему Совету его полномочия и отдаться божественному созерцанию. Но даже отрешившись от всякой личной вражды и от всех разногласии, я утверждаю, что так ты лишь оттянешь время. Минванаби на троне Имперского Стратега — это гарантия будущих распрей. — Почти не переводя дыхания, она продолжала:
— Я верю, что существует возможность уже сейчас найти иной выход, который позволит навсегда положить конец бессмысленному кровопролитию, пятнающему самую суть цуранской политики. Я верю, что честь не нуждается в бесконечной цепи убийств, совершаемых ради достижения верховенства. На нашем веку может больше не представиться другого такого случая постепенно перейти к более человечным основам правления. Смиренно заклинаю тебя подумать о смысле моих слов.
Даже с высоты трона взгляд зеленых глаз императора пронизывал Мару насквозь. Но поскольку он молчал, не высказывая своего мнения, с места поднялся жрец Джурана Справедливого. Мановение тонкой руки Ичиндара послужило знаком, что жрецу дозволено говорить.
— Мара из Акомы, тебе не приходит в голову, что твои речи могут быть не угодны небесам? Ты принадлежишь к древнему и уважаемому роду и тем не менее, похоже, решила поступиться фамильной честью. Ты кое-что пообещала Тасайо из Минванаби, но даже сейчас, в эту минуту, пытаешься нарушить священнейшую из клятв.
Гнетущий страх темным крылом коснулся сердца Мары. Она понимала, что ей может быть предъявлено обвинение в ереси, и ответные слова обратила исключительно к Свету Небес.
— Если я и отринула благословение предков, то смею сказать — это касается только меня. Я не преступила никаких законов; я ничем не оскорбила небеса. Во всем, что я сделала, во всем, что я заклинаю тебя принять во внимание, я руководствовалась благом Империи. — Переведя взгляд на жреца, она добавила:
— Даже если пострадает честь моей семьи, я готова на это ради служения Империи.
Ее заявление было встречено гробовым молчанием, затем среди горстки жрецов и советников поднялся шепоток. Жрец храма Джурана рухнул в кресло с видом глубокого потрясения.
Свет Небес устремил взгляд больших умных глаз на женщину, с гордым вызовом стоящую у подножия его трона.
После неторопливого раздумья он жестом потребовал внимания:
— Пусть никто из присутствующих не винит властительницу. Она не запятнала позором ни свой род, ни свое имя; наоборот, ее мужество и верность долгу делают честь Империи. Кто еще из тысяч властителей осмелился бы подступиться к нам с такой правдой?
Он помолчал, поднял руки и снял церемониальный венец. Сбоку вынырнул слуга и, преклонив колени, освободил императора от этой громоздкой ноши. Вместе с высокой, украшенной перьями короной Ичиндар, казалось, сбросил и протокольную скованность. Пригладив пальцами каштановые волосы, он принялся рассуждать вслух:
— Когда я впервые решился принять участие в Большой Игре, случилось это потому, что я видел: мой дядя Альмеко манипулирует Империей с единственной целью — удержаться на посту Имперского Стратега. В результате пострадали очень многие. Его жажда власти стала угрозой для нации… и для меня, — печально добавил он. — С помощью властителя Камацу и других я искал способа прекратить кровопролитие, и вот тогда передо мной встал вопрос: как мы живем? Я много думал об этом и теперь, кажется, отчасти понимаю твои побуждения.
Ичиндар встал. Жестом отстранив стражей, собравшихся следовать за ним по пятам, он спустился по ступеням с возвышения.
— Позволь мне, Мара из Акомы, доверить тебе кое-что, известное лишь горстке людей.
Император держался уверенно, но за маской прирожденного правителя Мара видела мальчика, еще очень уязвимого и юного, у которого под покровом массивных парадных одежд так же билось сердце, как и у нее самой. Сопровождаемый взглядами жрецов, Свет Небес размеренным шагом прошествовал к ограждению и, протянув монаршую десницу поверх перил, взял Мару за руку.
Поскольку подобная неожиданная фамильярность, похоже, смутила властительницу Акомы, император взглянул ей прямо в глаза.
— Сначала я пытался силой навязать всем мир, потому что считал чрезвычайно опасным для нас как для народа такое положение, когда завоевание стало нашей единственной целью. Но после возвращения Миламбера мне пришлось пересмотреть кое-какие свои воззрения. До тебя, вероятно, доходили слухи о крупном столкновении в мидкемийском мире. Знай же, мидкемийцам противостоит существо, именуемое в наших легендах Врагом.
Помня о прошлом разговоре с Аракаси, Мара не удивилась, услышав подтверждение из уст Света Небес. Она уже освежила в памяти древние саги о некоем непостижимом порождении зла, именуемом Врагом. Этот Враг разрушил родной мир ее предков, заставив их уйти в изгнание на Келеван по таинственному Золотому Мосту. Хотя среди современников Мары не было принято усматривать в этих преданиях что-то большее, чем просто миф или сказку, в спокойном внимании, с которым Мара слушала Ичиндара, не было и тени насмешки или недоверия.
— Опасность существовала с начала времен, и на самом деле она еще ужаснее, чем в сказках, — еще более взволнованно продолжал Ичиндар. — Ход моих мыслей был прост: если такая злобная сила сокрушит наших бывших врагов в Королевстве и обратит свою ненасытную ярость против нас, народ цурани должен будет объединить все силы для отражения подобной напасти. В этом моем желании Ассамблея была со мной заодно. Я счел необходимым на время прекратить деятельность Высшего Совета: нельзя допустить, чтобы интриги Большой Игры ослабили нас перед лицом столь чудовищной угрозы. По моему приказу десять Всемогущих и три тысячи воинов клана Каназаваи под предводительством Хокану из Шиндзаваи…
— Хокану побывал в чужом мире? — перебила Мара. Впрочем, она сразу осознала свою грубость и немедленно извинилась:
— Прошу прощения у государя.
Император улыбнулся:
— Вижу, этот молодой человек пользуется твоим уважением. Да, Хокану провел в Мидкемии несколько недель на войне и более долгий срок — в свите своего брата Касами… — Мгновение помедлив, Ичиндар заговорил снова:
— Мы не всегда понимаем наших прежних врагов — правителей Мидкемии. Храбрость, проявленная Касами в сражениях на службе у нового господина, вознесла его в ряды знати Королевства. Я не разбираюсь в этих титулах, но мне говорили, что лорд — так называется титул, пожалованный Касами, — отнюдь не самый захудалый.
Значит, Великая Свобода, о которой с таким восторгом рассказывал Кевин, действительно существовала! Глаза Мары заблестели от непролитых слез: правильность ее новых воззрений получила сейчас неопровержимое доказательство. Никогда уже ей не смириться с жесткими кастовыми границами собственного народа. Мужчины и женщины — это просто люди; боги никому не судили быть вечно рабом, господином или ремесленником. Как несправедливы и нелепы законы ее мира, если человек, родившись на свет, может прожить всю жизнь в строгом соответствии с законами чести, являя собой образец всех достоинств, без всякой надежды занять в обществе место по заслугам.
— К нашему стыду, — необдуманно выпалила Мара, — у наших врагов — тех самых, кого мы презрительно именуем варварами — пленный может получить свободу и стать родоначальником благородной династии, а многие не менее достойные мужи, ставшие пленниками Империи, обречены быть только рабами. Боюсь, что варвары — это мы, а не мидкемийцы.
Пораженный тем, что она высказала мысль, которая ранее обсуждалась лишь с Камацу Шиндзаваи, цуранский монарх с уважением взглянул в лицо Маре:
— Я того же мнения. Возможно, ты сумеешь по достоинству оценить новость о том, как разрешился один весьма деликатный вопрос. Все рабы, переправленные через Бездну, получат на родине свободу. В том мне поклялся их король Лиам, и хотя первые переговоры с ним о мире закончились прискорбной неудачей, ныне он известен мне как честный правитель.
Мара смогла лишь кивнуть в ответ.
— Я не склонен вновь передавать управление Империей Высшему Совету, — продолжил Ичиндар, возвращаясь к тому предмету, который привел к нему Мару. Он понизил голос, чтобы его не могли слышать ни жрецы, ни писец. — К тому же я пришел к заключению, что все может начаться сызнова.
Он выпустил руку Мары с горькой полуулыбкой, которая странным образом напомнила ей о Хоппаре. Затем, повинуясь жесту государя, слуга вновь водрузил ему на голову корону, и Ичиндар величаво взошел по ступеням на свой высоко вознесенный трон.
Облаченный, как прежде, в броню недосягаемого величия, он огласил свой официальный ответ:
— Что бы ни ожидало нас завтра, Империя изменится бесповоротно. Маги держали совет по этому поводу, но они не желают больше вмешиваться в политику, ибо угроза со стороны Врага миновала. Многие из союзов, заключенных мною ради отражения этой угрозы, утратили силу. — Он указал на пустые кресла на ступенях пирамиды. — Кое-кто пошел на попятный из-за того, что я осудил Аксантукара. — Ичиндар в последний раз окинул Мару долгим изучающим взглядом. — Думаю, у твоего плана есть достоинства, но связанный с ними риск не меньше — если не больше — тех опасностей, которых ты стремишься избежать.
Смысл этих слов был вполне очевиден: если план, предложенный Марой, не увенчается успехом, дело не ограничится гибелью нескольких властителей. Вся Империя может превратиться в залитые кровью развалины.
— Утром я сообщу тебе о принятом решении, — возвестил Ичиндар. — Тасайо уже обратился с просьбой о встрече в присутствии всех правящих властителей. Полагаю, это всего лишь завуалированное требование, чтобы я предстал перед Высшим Советом для ответа на обвинения. — Ичиндар вздохнул. Сейчас это был просто мальчик, на которого навесили слишком много драгоценных камней, сверкающего металла и редчайших шелков. — Думаю, у меня нет выбора. Придется дать бой Тасайо. — Устало улыбнувшись, он закончил аудиенцию. — В любом случае, властительница Мара, ты снискала мое искреннее уважение. Завтра жди от меня вестей, и да хранят боги тебя и имя твоих предков.
Мара низко поклонилась, восхищаясь этим юношей. С раннего детства воспитатели внушали ему неоспоримое почтение к традициям, и все-таки ему хватило ума и воображения, чтобы устремить помыслы дальше ложной славы — к истинному благу народа. Покидая зал, Мара уносила в сердце глубочайшее впечатление: император позволил ей заглянуть в свой неповторимый внутренний мир, с его всеобъемлющей мудростью, заботой о будущем и отважной готовностью к переменам. Такого императора еще не бывало на престоле Цурануани, и вряд ли подобный ему когда-либо взойдет по этим ступеням.
В передней дворца Мару ожидала ее свита — Сарик с Люджаном, Аракаси под видом слуги и почетный эскорт, представленный цветом ее воинства. Пока один из министров Ичиндара провожал отряд Акомы к выходу из императорских апартаментов, Мара пребывала в глубокой задумчивости. Лишь оказавшись за пределами дворца, она бросила мнимому слуге, который помогал ей забраться в паланкин:
— Домой, и побыстрее. У нас масса дел и угрожающе мало времени в запасе.
***
Всю ночь напролет у Мары продолжался совет: нуждаясь в ее мудрости, в городской дом властительницы Акомы потянулись господа из самых разных партий и кланов. За два часа до рассвета Мара собрала эскорт и лично отправилась повидаться с единственным из правителей, который не откликнулся на ее вызов.
— Доложите властителю Илиандо, что Мара из Акомы находится у ворот и ждет приглашения войти, — заявила она заспанному стражу, ответившему на стук Люджана в ворота дома.
Немного погодя появился недовольный властитель Бонтуры с застрявшими в волосах перьями от подушки и в парадном кафтане, никак не гармонирующем с ночными туфлями. Все еще с сердитым спросонья лицом он пригласил Мару в дом. Когда же она удобно расположилась в его гостиной, а слуг, мирно спавших у себя в постелях, растолкали, дабы они по всем правилам этикета подали положенные закуску и чоку, Илиандо без обиняков приступил к делу:
— Мара, что привело тебя ко мне в такой час столь неожиданно?
Мара жестом приказала Люджану и почетному эскорту отойти.
— Я пришла за помощью.
Илиандо остановил ее, подняв руку:
— Сочувствую тебе в твоих трудностях, но что касается выяснения отношений с Тасайо…
— Что такое?.. — резко выпрямилась Мара.
Уж не держит ли властитель Бонтуры шпионов в окружении Минванаби? Или кто-то из подчиненных Инкомо распустил язык? За исключением узкого круга самых доверенных лиц, никому не полагалось знать о сути переговоров на холме между нею и ее врагом.
— Ну, дорогая моя, уж не думала ли ты, что можно сохранить в секрете встречу с Тасайо — на вершине холма, да еще в присутствии целой армии за спиной у каждого из вас? — По выражению лица Мары можно было заключить, что она и впрямь тешила себя подобной надеждой. — Сберегу твое время. Я уже обещал поддержать Джиро Анасати, — сообщил властитель Бонтуры.
Слуга принес поднос с чокой и наполнил чашки.
— Джиро? А он-то чего рассчитывает добиться? — прищурилась Мара.
— Это уж тебе придется спросить у него самого.
Властитель Бонтуры, который перед тем усердно дул на свою чоку, пытаясь ее остудить, все-таки поторопился сделать глоток. Он обжег язык, досадливо отставил чашку и без всякой надобности предупредил гостью:
— Поосторожней с чокой.
У Мары хватило выдержки, чтобы дождаться, пока почтенный властитель объяснится сам:
— Джиро обратился ко всем членам клана Ионани с посланиями, в которых недвусмысленно давал понять, что, по его мнению, семья Анасати достигла более высокого положения, чем дом властителя Тонмаргу.
— Итак, он метит в предводители, — заключила Мара. Ей вдруг понадобилась чашка с чокой, чтобы. чем-нибудь занять руки. Нервное напряжение, невозможность расслабиться да вдобавок тяготы беременности брали с нее непосильную дань.
— Если Фрасаи из Тонмаргу спасует перед Джиро, то не миновать нам большой перестановки в рангах Великих Семей. Возможно, и запоздалой, — признал властитель Бонтуры. Он ничего не добавил, но Маре — так же как и всем — было известно, что Фрасаи всячески старается избегать любых раздоров.
Мара ошеломленно соображала, что сулит этот неожиданный поворот событий. Увы, Кевин и Накойя были правы: по прошествии долгих лет Джиро все еще таил в душе обиду из-за того, что когда-то она выбрала в мужья его младшего брата, а не его. По-видимому, ему удалось распознать единственный путь, оставшийся для нее открытым, и он предпринял все шаги, чтобы она потерпела крах. Если ей не удастся вовлечь клан Ионани в коалицию, способную перехватить большинство у Минванаби, то годы, потраченные на приобретение влияния и завоевание голосов, можно считать пропавшими зря. Наследнику Анасати достаточно сохранить нейтралитет, отказав в поддержке и Минванаби, и Акоме, — и Высший Совет окажется в тупике. Тогда начнет сбываться предсказание Мары, сделанное в разговоре с Тасайо: из-за отсутствия иной власти медленно, но верно начнет набирать силу императорское правление.
Но Маре от этого будет мало проку: стоит Тасайо уразуметь, что его восхождение на бело-золотой трон придется отложить до лучших времен, как он обратит все свое внимание на искоренение ее семьи. Понятно, что властительнице Акомы едва ли удастся дожить до того дня, когда она сможет самолично убедиться в исполнении своего пророчества. Она инстинктивно прижала руки к животу, словно хотела защитить маленький росток семени Кевина. Кем бы ни было это дитя — мальчиком или девочкой, — ему грозит опасность никогда не увидеть света дня.
Если же Джиро достанет терпения и ума уцелеть и переждать, пока бушуют страсти, то впоследствии, — как знать, вдруг он сам заявит о своих притязаниях на пост Имперского Стратега? — это окажется приемлемой основой для разумного компромисса. Сосредоточенно соображая, что к чему, Мара целиком ушла в сложный лабиринт Большой Игры.
— Госпожа, тебе нездоровится?
Вопрос властителя Илиандо оторвал ее от дум.
— Нет, нет. Просто я… устала. — Отмахнувшись от забот встревоженного хозяина, Мара напомнила:
— Ты у меня в долгу.
Властитель склонил голову, признавая справедливость ее слов.
— Мара, я не могу запятнать свою честь. — В тоне его голоса звучало сожаление. — Тебе принадлежит всего лишь мой голос в Совете, и то при условии, что мне не придется поступиться честью рода или клана. Так мы договаривались.
— А тебе и не придется ничем поступаться, — заверила его Мара. — Напротив, прошу тебя позаботиться о более широкой поддержке клана Ионани. Если ты сумеешь убедить своих сородичей выступить на стороне предводителя клана Ионани против дома Минванаби, то исполнишь обязательства передо мной без всякого ущерба для чести клана.
Илиандо пожал плечами:
— Даже тем, кто в конце концов проголосует за Тасайо, в одном туре голосования придется присоединиться к группе сторонников властителя Тонмаргу. Иначе и быть не может.
— Не надо путать мою просьбу с формальным изъявлением уважения к Фрасаи,
— перебила его Мара. Ночной мрак за стенными перегородками уже начинал редеть: близился рассвет. Время утекало как вода сквозь пальцы, и у властительницы Акомы иссякли запасы терпения. — Я прошу, чтобы как можно больше властителей клятвенно пообещали при голосовании действовать заодно со мной ради достижения общей цели: не допустить столкновения между Тасайо и вашим предводителем. На случай, если конфликт все же возникнет, я рассчитываю, что клан Ионани будет стоять на своем до тех пор, пока я не подам знак, что упорствовать дальше не имеет смысла. Все это приобретает особое значение именно потому, что, возможно, завтра в это время Джиро из Анасати сменит властителя Тонмаргу на посту предводители.
Властитель Илиандо глубоко вздохнул.
— Ты ставишь тяжкие условия. Посмотрим, что я могу сделать. Начну с властителя Укудаби. Он влиятелен, а его кузен, властитель Джади, убит дядей Тасайо, так что его семья не питает любви к Минванаби.
— Отлично. — Мара отставила недопитую чашку с чокой и встала. — С властителем Тонмаргу я повидаюсь сама. Это дело значительно глубже, чем кровная вражда между мной и Тасайо, господин Илиандо. Империя на пороге крутых перемен, и нам — тебе, мне и другим, таким же, как мы с тобой, — предстоит решать, принесут они благо или зло. Запомни одно: что бы ты обо мне ни думал, я служу Империи, — заключила Мара, уже направляясь к выходу в сопровождении хозяина дома.
Как только Мара оказалась на улице, всем пришлось почувствовать, что время не ждет. Она наскоро отдала распоряжения Люджану и, забравшись в паланкин, безропотно снесла толчки и тряску торопливого перехода по городу. В этот час улицы были бы совсем пустыми, если бы не жрецы, распевающие утренние молитвы, да торговцы-зеленщики, которые подгоняли нидр, запряженных в повозки с овощами. О том, чтобы хотя бы подремать, не могло быть и речи; Мара просто прикрыла саднящие глаза в ожидании, пока они прибудут к месту назначения: в скромную, но прекрасно оборудованную виллу в старом городе со стражниками в синих доспехах у ворот.
— Мара из Акомы! — отдернув занавески, возвестила о себе Мара, едва носильщики наклонились, чтобы поставить паланкин.
Дежурный офицер приблизился и приветствовал ее салютом.
— Чем могу служить, госпожа?
— Доложи господину, что я хочу немедленно повидаться с ним!
Отвесив безупречный поклон, офицер скрылся за воротами. Несмотря на ранний час, Камацу Шиндзаваи был уже на ногах и даже успел покончить с завтраком. Узнав о прибытии Мары, он распорядился, чтобы ее проводили в удобный кабинет, примыкающий к саду.
В этом уединенном покое, окруженном цветами и зеленью, Мара и нашла властителя Шиндзаваи, беседующего с человеком в черном одеянии мага.
Слегка замешкавшись от неожиданности, она поклонилась:
— Молю простить меня за вторжение, Всемогущий. Фигура в хламиде с капюшоном повернулась, и Мара узнала Фумиту. Загадочные черные глаза обежали гостью.
— Ты вовсе не помешала, Мара из Акомы. Перед тобой просто пара стариков, предающихся воспоминаниям о прошлом.
От его слов веяло доброжелательностью, но в ее состоянии еле сдерживаемого возбуждения даже беглый пронизывающий взгляд члена Ассамблеи вызывал тревогу.
— Я вернулась бы позже, — извинилась Мара, — но время торопит, а мне необходимо переговорить с властителем Камацу.
Предводитель клана Каназаваи широким жестом указал на груду роскошных подушек.
— Ты уже завтракала, госпожа Мара? Если нет, мои слуги могли бы позаботиться о закусках.
Мара с благодарностью опустилась на подушки, но мысль о какой-либо еде вызывала в желудке решительный протест.
— Я вполне удовольствовалась бы кусочком теша.
Когда один из слуг неслышно удалился на кухню, она оглядела комнату:
— А где же Хокану?
Престарелый глава рода Шиндзаваи понимающе улыбнулся.
— Он огорчится, узнав, что пропустил твой визит, госпожа Мара. Но как военачальник семьи и полководец-наместник властителя Кеды он обязан находиться на холмах, вместе с армией. — Он с грустью добавил:
— Как и каждый клан Империи, клан Каназаваи готовится к войне.
Потом Камацу вздохнул, предполагая, что визит Мары вызван желанием узнать, как обстоят дела с ее предложением о брачном договоре. Словно взывая к ее великодушию, он протянул руки к гостье.
— Ах, Мара, в иные, более спокойные времена ничто не доставило бы мне большей радости, чем возможность связать свой дом узами брака со столь прославленным родом, как Акома. — Он говорил честно и, объясняя, не кривил душой. — Я также не мог бы пожелать более разумной невестки. Но хотя мой старший сын и не погиб, как думали о нем ранее, его не вернешь, чтобы он принял бразды правления после меня. Королем Островов ему даровано право на собственные владения и титул, закрепляющий за ним это право. Как его отец, я уважаю желание сына жить в Мидкемии, и моим наследником становится Хокану.
Поняв, что старый вельможа с трудом подбирает слова, Мара постаралась избавить его от неловкости.
— Я пришла вовсе не из-за брачного договора. Прошу тебя, не считай себя обязанным давать мне ответ, когда нас осаждает столько других проблем.
Камацу ответил благодарной улыбкой:
— Ценю твою чуткость, госпожа Мара. Мне всегда было понятно, почему Хокану всем женщинам предпочитает тебя. На самом деле, будь выбор невесты его личным делом, он заставил бы меня отправить ответ, извещающий о нашем согласии, в тот же самый день, как получил твое предложение. Вина за задержку ответа целиком лежит на мне: уж очень ненадежна будущность нашей страны. Даже те, кто уцелеет и переживет события завтрашнего дня, вряд ли смогут в скором времени веселиться на свадьбах.
Итак, он знал о призыве Тасайо выступить против венценосца. Совершенно забыв о присутствии Всемогущего, который неподвижно сидел в углу, тихий как тень, Мара вглядывалась в человека, слывущего одним из самых уважаемых правителей в Империи. Прожитые годы пощадили его: серебряная седина на висках свидетельствовала не столько о старости, сколько об утонченности и значительности. Морщинки от смеха вокруг глаз делали взгляд добрым и приветливым. Ум Хокану был горяч как огонь, тогда как у его отца с годами выработалась спокойная и уверенная мудрость. Чутье подсказывало Маре, что ей незачем таиться.
— Выслушай меня, — пылко обратилась она к нему, — Ибо все, что я скажу, задумано ради блага Империи.
Начав с этого формального вступления, она изложила план, который со вчерашнего вечера пыталась претворить в жизнь.
***
Перед входом в ту часть дворца, которая была отведена Высшему Совету, властителя Тасайо с его черно-оранжевым почетным эскортом остановил отряд Имперских Белых. При всех парадных регалиях, предводительствуемые сотником, чей золотистый плюмаж вздымался над сверкающим шлемом подобно опахалу, они стояли поперек прохода четкими рядами, преграждая идущим путь.
Прежде чем Тасайо успел открыть рот, сотник поднял руку и провозгласил:
— Высокочтимый властитель Минванаби, тебе надлежит предстать перед Светом Небес, ожидающим твоего прихода в Палате, прежде служившей для собраний Высшего Совета.
Офицер взмахнул рукой, и воины слаженно расступились, освобождая проход.
Властитель Минванаби — во всем великолепии лучших доспехов, с наследственным фамильным мечом в ножнах на черном лакированном поясе — приказал своей гвардии двигаться за ним.
— Ичиндар достаточно натаскан, чтобы сохранять видимость власти, даже когда на деле она под вопросом, — с сухой удовлетворенной улыбкой заметил он своему первому советнику, пока они пересекали уходящие ввысь коридоры обиталища Совета.
Инкомо не ответил. В парадном облачении было жарко, от быстрой ходьбы перехватывало дыхание; он едва поспевал за господином, пытаясь по дороге загодя предусмотреть, какие могут возникнуть трудности при будущей встрече лицом к лицу с императором. Когда они приблизились к Палате Совета, Тасайо внезапно замер в дверях главного входа, так что пожилой советник от неожиданности чуть не уткнулся носом в спину хозяина. Разом очнувшись, Инкомо заглянул через его плечо, желая узнать причину остановки.
Палата уже была заполнена. Этому не приходилось удивляться, поскольку первыми занимали свои места представители наименее значительных семейств, тогда как Тасайо, возглавлявший самую могущественную ныне семью в Империи, обладал привилегией быть последним. О необычности сегодняшнего собрания свидетельствовало уже то, что даже самые высокие ярусы галерей были забиты до отказа. Любой мало-мальски видный властитель счел необходимым присутствовать на этом собрании; такое случалось лишь в заведомо критических для страны обстоятельствах. Инкомо прищурил близорукие глаза, пытаясь получше разглядеть центральный помост. В ярком потоке солнечного света, льющегося сквозь прозрачный купол, вырисовывалась фигура в ослепительно белых одеждах, видневшихся из-под золотых доспехов тончайшей работы: на верху помоста стоял Ичиндар, девяносто первый по счету император, носивший титул Света Небес. Не позволяя себе отвлечься на сверкание драгоценных камней и металла, Инкомо все-таки сумел разглядеть, что же изменилось.
И тут ему открылась причина внезапного оцепенения Тасайо: трона из золота и драгоценного белого камня, где поколение за поколением восседал Имперский Стратег, больше не было на помосте.
— Будь проклято имя ее предков, — еле слышно прошипел Тасайо. Отметив исчезновение бело-золотого трона, он обнаружил и еще один сюрприз: одетая в зеленые шелка, на ступенях, ведущих к помосту, у ног Света Небес стояла Мара.
— Досточтимый властитель Тасайо…
Обращение Ичиндара заполнило неловкую паузу, поскольку Тасайо все еще не оправился от потрясения.
Властитель Минванаби явно намеревался, войдя в зал, проследовать к возвышению и на глазах всего Высшего Совета и самого императора усесться в кресло Имперского Стратега. Мара же позаботилась о том, чтобы кресло убрали, и тем самым лишила своего врага возможности разыграть столь эффектную сцену. На Тасайо устремились взгляды всех присутствующих, упивающихся немыслимым зрелищем — видом властителя Минванаби в минуту бессильной ярости.
А Свет Небес между тем продолжал:
— Ты добивался моего присутствия на встрече с властителями Империи. Я здесь.
Способность прирожденного полководца мгновенно приноравливаться к неблагоприятным обстоятельствам помогла Тасайо взять себя в руки. Он надменно обвел взглядом зал, словно так и собирался держать речь, стоя на пороге центрального входа.
— Твое Величество, достопочтенные властители, — он бросил взгляд на Мару,
— и властительницы. — Тасайо медленно сходил по ступеням в притихший зал. — Мы явились сюда с требованием: положить конец нарушению векового образа правления Империей. — Не тратя времени на поклон, он провозгласил:
— Величество, я заявляю, что пришла пора вновь созвать Высший Совет для назначения нового Имперского Стратега.
Сверкающая фигура на возвышении оставалась неподвижной лишь до того мгновения, когда Тасайо достиг широкой площадки-перекрестка над нижним ярусом, а затем склонила голову, и прозвучал ответ Света Небес:
— Согласен.
Ошеломленный вторично за короткий срок, Тасайо замер как вкопанный. Властитель Минванаби понимал, что, продолжая спускаться по ступеням, окажется ниже императора, поэтому он предпочел остаться там, где был: глаза в глаза с Ичиндаром. Однако он пребывал в нерешительности: менее всего ожидал он услышать именно такой ответ.
— Величество, ты согласен?
Ичиндар поднял усыпанный драгоценными камнями скипетр.
— Прежде чем кончится этот день, мы должны прийти к общему согласию. Либо Высший Совет утвердит мои прошлогодние указы, либо будет восстановлен прежний порядок. — Он опустил взор на Мару. — Я в долгу перед властительницей Акомы, которая помогла мне многое понять. Ныне я сознаю, что единоличный диктат не является наилучшим способом заручиться поддержкой для осуществления перемен, от которых зависят судьбы поколений. Чтобы Империя могла выжить, самое время всем нам задуматься, ради чего мы живем. Теперь благодаря мосту через Бездну для нас открыты иные миры и цивилизации. Увы, первый же печальный опыт доказал нам, что в отношениях с обитателями иных мирозданий не стоит полагаться на старые методы захвата и войны.
Весь зал затаив дыхание слушал речь монарха. Но он еще не все поведал своим подданным.
— Наши бывшие враги не только показали себя достойными людьми, — сказал император, — они великодушно оповестили нас о превратностях своей борьбы с кошмаром древних времен, известным в нашей истории под именем Врага. — Его слова были встречены одобрительным гулом, но Ичиндар возвысил голос, перекрывая шум. — Если мы хотим вести дела с мидкемийцами и всеми другими, кто может прийти после них, нам следует изменить свои взгляды.
— Чтобы вести дела с иностранными державами, нам следует быть сильными! — вскричал Тасайо, вложив в свой призыв неподдельную страсть. — Сейчас мы краснеем от стыда лишь потому, что Альмеко не хватило отваги соединить миллионы мечей в единый меч, зажатый в одной могучей руке! — С насмешкой взглянув сначала на юного владыку, упрятанного, как в кокон, в пышный наряд, а затем на хрупкую женщину у подножия помоста, властитель Минванаби с откровенным презрением махнул рукой. — Пора действовать.
Мара, не дрогнув, выдержала его тяжелый взгляд.
— Я поклялась, Тасайо, сделать все, чтобы никто другой не занял бело-золотой трон раньше тебя. Взгляни же, его нет, этого средоточия амбиций, его убрали из Палаты. Так что я держу клятву чести: никто не займет этот трон раньше тебя, Тасайо.
По переполненным галереям пробежал шепот. Губы Тасайо искривились, от бешенства. Но не успел он открыть рот для отпора, как раздался голос из передних рядов:
— Пусть мой выбор знают все!
Все глаза повернулись к Джиро из Анасати: тот поднялся со своего места и, пройдя между рядами, остановился, словно на распутье, точно посередине между державным юношей на помосте и его противником в оранжевых доспехах, стоящим на лестнице. После краткой напряженной паузы Джиро направился в сторону властителя Минванаби и, встав рядом с ним, послал Маре торжествующе-глумливую ухмылку.
— Так мы уладим дела с нашим старым долгом, госпожа. Быть может, тень моего брата найдет покой, узнав, что мужеубийца не ушла от кары.
Мара внезапно ощутила, как на нее навалились все ночи, проведенные без сна, и боль всех разбитых надежд. Сделанного не исправишь. В который раз она недооценила жажду мести, снедающую Джиро, и сделала слишком большую ставку на его честолюбие. Однако, подобно отцу, в миг поражения она не утратила присутствия духа.
— Сейчас ты надумал поддержать Тасайо. — Язвительный голос долетал до самых высоких ярусов Палаты. — Как видно, ты вознамерился его свалить попозже? Дождешься момента, когда он порастеряет силы в борьбе со мной, и вот тогда ударишь в спину?
Если принять во внимание нынешнее могущество Минванаби, ее догадка звучала нелепо. Джиро лишь улыбнулся и взглянул на Тасайо.
— Я поддерживаю нового Имперского Стратега, поскольку в Империи необходимо восстановить порядок.
Его слова вызвали движение на ярусах: десятка два властителей присоединились к требованию Джиро вернуться к старым порядкам. Шурша одеждами, они вставали и располагались позади Тасайо, заполнив всю лестницу и даже протиснувшись в проходы между креслами ближайших рядов. Некоторые властители, отнюдь не собиравшиеся оказывать поддержку Тасайо, но волею случая затесавшиеся в плотную толпу, не решились силой пробиваться против господствующего течения и волей-неволей оказались причислены к убежденным сторонникам Минванаби; возникший человеческий сгусток выглядел весьма внушительно.
Однако Мара вопреки всем видимым резонам продолжала упорствовать:
— Властитель Ксакатекаса!
Хоппара из Ксакатекаса поднялся с кресла и, проложив себе путь к помосту, остановился рядом с Марой. Его примеру также последовали два десятка преданных сторонников из клана Ксакала с мрачной решимостью на лицах.
На сторону Мары перешел и властитель Илиандо из Бонтуры; затем к ней направились члены клана Каназаваи, окружая кольцом центральное возвышение.
Но все эти успехи были одним ударом сведены на нет, когда большая часть клана Ионани оказалась рядом с Тасайо. Немногочисленные члены клана Омекан, присутствовавшие в Палате, разделились поровну между ним и Марой.
Когда все властители, имевшиеся в наличии, обозначили свои позиции, перевес явно был на стороне властителя Минванаби. Небрежно облокотясь на перила и сохраняя выражение учтивой самоуверенности на лице, Тасайо обратил на Мару скучающий взор:
— Ну как, Мара? Ты показала все, на что способна?
Мара расправила плечи — не столь демонстративно, но с тем же горделивым сознанием своей силы.
— Властитель Джиду из Тускалоры, ты принес мне присягу вассальной верности.
Хмурый вассал, надеявшийся затеряться в тылах приверженцев Минванаби, покинул этих сплоченных единомышленников. Вынужденный то и дело извиняться, протискивая свое грузное тело сквозь толпу, он прибыл к стану союзников Мары в полном расстройстве чувств — красный как рак и с мокрым от пота лицом.
Испытанные им неудобства Мару не интересовали.
— Властитель Рандала, — громко продолжала она. — Ты клятвенно обещал мне голос в Совете. Я требую исполнения этого обещания.
Влиятельный властитель из клана Ксакала и возможный соперник молодого властителя Ксакатекаса в притязаниях на должность предводителя, светловолосый глава дома Хосаи отделился от лагеря Тасайо. Вслед за ним еще двое властителей из его клана покинули ряды бывших союзников. Затем с верхней галереи спустился мужчина в алых с коричневым доспехах.
— Да будет известно всем, что Тасайо из Минванаби использовал честное имя Хангу без моего ведома, пытаясь уничтожить Акому. Я считаю себя оскорбленным и отдаю свой голос в твое распоряжение, госпожа.
Получив нечаянное возмещение за ужас, пережитый в горном ущелье, когда на нее напали из засады, Мара шагнула на нижнюю ступень помоста и объявила:
— Никогда впредь ни один вельможа Империи не будет носить титул Имперского Стратега!
Поскольку поднявшийся шум мог заглушить слова Мары, она выразительным взглядом выделила из толпы приспешников ее кровного врага еще пятерых:
— Достопочтенные властители, все вы обязались передать мне по одному голосу, когда я этого потребую. Ныне я напоминаю о вашем долге.
Должники с явной неохотой покинули избранную позицию. По мере того как эти господа вместе со своими вассалами и союзниками мало-помалу пополняли лагерь Мары, другие не замедлили проделать телодвижения, которых, по их мнению, требовала обстановка. Соотношение сил в зале изменялось. Все большее число сторонников Тасайо покидало его окружение, вливаясь в толпу вокруг Мары.
Раздражение Тасайо было очевидным.
— Мы в тупике, Мара, как ты того и хотела. Я отдаю должное твоему уму: формально ты сумела в точности сдержать свою клятву, хотя по существу нарушила ее самым возмутительным образом. Что ж, ты выиграла от силы несколько дней, так почему бы не покончить с уловками? — сухо спросил он.
— Сегодня я не занимаюсь Большой Игрой ради личной выгоды или славы, — перебила его Мара. — Во имя блага Империи я прошу властителя Тонмаргу сказать свое слово.
Из задних рядов выдвинулся вперед второй по могуществу претендент на место Имперского Стратега, сопровождаемый двадцатью воинами почетного эскорта. Прямой и статный, несмотря на преклонный возраст, он осторожно проследовал по лестнице мимо Тасайо и подошел к Маре. Возможно, тело его одряхлело с годами, но голос звучал сильно и был слышен повсюду.
— Во имя священной крови моих предков, слушайте мой обет. Я действую ради блага Империи. — С этими словами он поднялся на возвышение и склонился перед императором. — Величество, — внятно и медленно произнес он, — исходя из самых насущных интересов моих подданных, я уступаю тебе свои полномочия.
Властитель Тонмаргу поднял жезл, служивший символом его власти предводителя клана Ионани, и вручил его Ичиндару.
Джиро в ярости рванулся вперед:
— Ты не имеешь такого права!
Властитель Фрасаи повернул убеленную сединами голову в сторону молодого человека, унаследовавшего мантию Текумы.
— Ты заблуждаешься, сын моего сородича, — с грустью ответил он. — Ичиндар нашей крови. Осмелишься ли ты утверждать, что кто-либо в нашем клане стоит выше него?
Багровый от бешенства Джиро, казалось, намеревался протестовать, но его возражения потонули в нарастающем рокоте голосов, ибо собравшиеся принялись возбужденно обсуждать случившееся. Среди этой сумятицы в зал вошли еще двое: властитель Камацу Шиндзаваи в фамильных доспехах, с жезлом предводителя клана и бок о бок с ним властитель Кеды — также из ряда признанных претендентов на титул Имперского Стратега.
Достигнув помоста, Камацу поклонился Ичиндару:
— От лица обоих заявляю: мы действуем ради блага Империи.
С огромным достоинством, но без малейшего намека на напыщенность он передал жезл предводителя клана Каназаваи в руки государя.
— Это нарушение традиции, Камацу! — вскричал Тасайо, перекрывая разрастающийся гул изумления.
Властитель Шиндзаваи укоризненно возразил:
— Мой род не уступит знатностью ни одному другому роду в Империи. Наша родословная восходит к двадцать четвертому императору; мы связаны со Светом Небес узами кровного родства. Согласно традиции предводителем может стать любой правитель, чье родословное древо имеет общие корни с нашим. — В последних его словах прозвенел вызов. — Дерзнешь ли ты оспаривать родственные притязания Ичиндара?
— Тасайо, — вмешалась в разговор Мара, — быть может, как командиру тебе нет равных на войне, но знание истории у тебя хромает. Ты никогда не задумывался, почему по традиции лишь члены пяти семей имели право претендовать на трон Имперского Стратега, первого вельможи Империи после Света Небес? — Недоумевающий Тасайо мог лишь пожать плечами. — Так вот, все эти пять первых семей, включая твою собственную, связаны наиболее близким родством с основателем Империи! — Мара презрительно оглядела своего заклятого врага. — Если бы ты удосужился поинтересоваться, тебе поведал бы об этом любой ученый-историк или хранитель имперских архивов. Первоначально Высший Совет составляли пятеро братьев — отпрысков первого императора! Все мы стебли одного корня, Тасайо, — обведя зал рукой, заключила Мара. — Если хорошенько поворошить прошлое, то выяснится, что так или иначе, но все главенствующие семьи крупных кланов состоят в родстве.
Рядом с Марой прозвучал голос властителя Ксакатекаса:
— Я действую ради блага Империи!
Он присоединился к двум вельможам, стоявшим на ступенях помоста, и, следуя их примеру, передал Ичиндару свой жезл предводителя клана Ксакала.
Сверкнув золотом доспехов, Ичиндар воздел руки, и все заметили, что он держит не три, а четыре жезла.
— Сегодня утром, Тасайо, я получил жезл клана Омекан! — выкрикнул император достаточно громко, чтобы нарастающий шум растревоженного зала не заглушил его слова. — Прими это во внимание и поостерегись: я располагаю голосами четверых претендентов на бело-золотой трон.
Прежде чем склониться перед неизбежностью, Джиро из Анасати бросил на Мару взгляд, в котором пылала неприкрытая ненависть.
— Ничего не поделать, Тасайо, так распорядилась судьба. — С этими словами второй из злейших врагов Мары покинул властителя Минванаби.
Его отступничество вызвало повальное бегство правителей клана Ионани, и вскоре вокруг Тасайо осталась лишь жалкая горстка вассалов и вконец запуганных приспешников.
Но внезапно дрогнул даже один из них. Когда он сделал шаг вниз по лестнице, желая примкнуть к тем, кто окружал возвышение, Тасайо дал волю ярости:
— Барули Кеотара! Ты позоришь имя своего отца! Он всю жизнь хранил незыблемую верность дому Минванаби, а твое малодушие пятнает его память!
Красивый и в громоздком парадном наряде, что удавалось очень немногим мужчинам, Барули небрежно крутанулся на каблуках:
— Пятнает, вот как? И это говорит человек, чья семья пыталась однажды вероломно использовать меня как орудие, чтобы погубить властительницу Мару? Да ведь ни ты, ни Десио никогда не относились ко мне, своему исправному вассалу, с таким великодушием, какого удостоила меня эта госпожа, и как раз тогда, когда я был повержен ею во прах! — Барули с презрением сплюнул в сторону Тасайо. — Я покончил с Минванаби.
— Я еще увижу поля твоих предков, засыпанные солью, а твой натами — в осколках! — вскричал Тасайо в пароксизме ярости.
Его угрозы не поколебали молодого Барули: он удалился, не оглядываясь, и, дойдя до Мары, перед всем залом поклонился ей.
— Кое-кто способен заявить, что нынче ты изменила фамильной чести, госпожа Мара. — Он улыбнулся. — Но не я. Несмотря на наши прошлые разногласия, я убежден, что ты воистину служишь Империи. Пусть с этого дня и навеки между нами установится мир.
Мара улыбнулась в ответ:
— Перед Высшим Советом я подтверждаю дружеский союз между Кеотарой и Акомой.
Глаза Тасайо метали молнии — рушились все его планы.
— Допустим, сегодня тебе удалось сыграть на руку Ичиндару, Мара, но это не конец. Я дал слово, что ты будешь в безопасности, пока не вернешься домой, но как только мои дозорные донесут, что твоя нога ступила на землю Акомы, я брошу против тебя всю мощь Минванаби. И не только. — Он резко развернулся к тем, кто остался при нем. — Я взываю к чести клана! Акома опозорила Империю и клан Хонсони! Война клану Хадама!
— Запрещаю! — немедленно откликнулся Ичиндар.
Губы Тасайо искривились от лютой злобы.
— У меня пятьдесят тысяч солдат, готовых выступить по моему приказу.
Считалось предосудительным обнажать клинки в Палате, но властитель Минванаби презрел обычай и для вящей убедительности вытащил меч. Лезвие драгоценного металлического клинка заиграло огнем. В зале поднялся гомон, но голос, не раз перекрывавший шум сражения, услышали все.
— Ичиндар! Если ты хочешь положить конец спору, давай сделаем это на поле битвы! Посмотрим, останутся ли тогда с тобой твои прихвостни! — потребовал Тасайо, уже не пытаясь сдержать ярость.
Мара похолодела. Перед ней стоял безумец: он предпочитал превратить страну в пепелище, лишь бы не допустить торжества соперника. Оцепенев от того, что ее худшие ночные кошмары сбываются наяву, Мара закрыла глаза, пряча боль: да, прихотью богов ее надежды разбиты. Из-за ее гордыни, из-за безрассудной попытки перебороть судьбу погибнет не только Акома. Она увлекла за собой в пропасть цвет аристократии Империи, и к убийственному пониманию этой истины добавлялось собственное нестерпимое горе: не настанет для Айяки пора возмужания, и дитя, зачатое от Кевина, не возвестит первым криком о своем появлении на свет.
Угнетало сознание своей ответственности: ведь если смотреть правде в глаза, только по ее вине все сложилось так плачевно. Ее народ стоял на пороге гражданской войны.
Как сквозь сон, до Мары доносился тихий голос Ичиндара: он обращался к ней, пытаясь ее подбодрить. Не в силах выговорить ни слова, она повернулась к императору, чтобы поклоном выразить признательность. Обнаружив, что юный монарх не выказывает признаков страха, Мара заставила себя заговорить:
— Акома в твоем распоряжении, государь.
И сразу же вслед за ней многие властители принялись заверять Ичиндара в своей поддержке, другие же, напротив, отодвигались от своих соседей: вот-вот воцарится кровавый хаос, и не каждый считал благоразумным обнаруживать перед всеми, на чьей он стороне. Те, кто не желал ввязываться в грядущую стычку, предусмотрительно постарались, чтобы их не причислили ни к одному из противоборствующих лагерей.
В это мгновение раздался голос, в котором звучала безграничная уверенность в праве повелевать:
— Войны не будет!
Шум в зале затих. Мара глядела во все глаза, пытаясь выяснить причину наступившей тишины. Окружавшие ее вельможи, не веря глазам своим, уставились куда-то вверх.
Появившиеся одновременно из всех входов, расположенных по кругу верхнего яруса, и из всех боковых дверей, в зал спускались десятки одетых в черное фигур. Двигаясь сверхъестественно бесшумно, Всемогущие беспрепятственно достигли нижнего яруса Палаты Совета.
Слово магов было законом; перед ним пасовала мощь любой армии. Все помнили, что натворил на стадионе всего лишь один неофит, посвященный в таинства черноризцев, и потому среди присутствующих не нашлось глупцов, желающих пойти наперекор воле Ассамблеи. Тасайо в бессильном гневе застыл на месте, ясно сознавая, что он погиб. Вся краска сбежала с его лица, когда он вложил меч в ножны.
Вокруг сторонников императора сомкнулись кольцом полсотни магов. Их предводитель приветствовал властительницу Акомы официальным кивком. Мара узнала в нем Фумиту и вздрогнула: ведь он присутствовал при ее разговоре с Камацу от начала до конца! Сейчас рядом с ним стояли двое магов: один — приземистый и очень тучный, а второй — тощий, с угловатыми чертами лица. Под их суровыми бесстрастными взглядами, исполненными непостижимой силы, на нее вдруг накатила волна панического страха: нет сомнений, они пришли за ней, чтобы покарать за непростительную дерзость.
Спора нет, властителя Тасайо обуревало бешеное честолюбие, но и сама она ничем не лучше его. Ведь именно она в слепой самонадеянности посягнула на традиционные устои своего мира. Однако маг не спешил осуждать Мару. Остановившись между ней и заклятым врагом Акомы, Фумита обратился ко всему собранию:
— Мы говорим от имени Ассамблеи и оглашаем ее решение. Мара из Акомы действовала ради блага Империи. С благородным самоотречением она подвергла опасности собственную жизнь, дабы предотвратить раздор в стране. С этого момента ее жизнь священна!
Как только Фумита умолк, слово взял его дородный собрат:
— Наши мнения во многом расходятся, но одно должно быть ясно всем: мы не допустим гражданской войны.
Последним говорил худощавый маг:
— Тасайо из Минванаби, отныне и навеки тебе запрещаются любые враждебные действия против Мары из Акомы. Такова воля Ассамблеи.
Тасайо вспыхнул, словно получив пощечину; рука вновь сжала рукоять меча. Он позволил себе возразить.
— Всемогущий, моя семья поклялась на крови Красному богу, — хриплым шепотом выдавил он.
— Запрещено! — отрезал тощий маг.
Белый как полотно Тасайо согнулся в поклоне:
— Как прикажешь, Всемогущий.
Он отстегнул меч — наследственный клинок с резной рукоятью — и, спустившись по лестнице, передал его Маре. Было видно, что каждое движение давалось властителю Минванаби с немалым трудом.
— Победителю, — сумел выговорить он, но его пальцы дрожали от еле сдерживаемой ярости.
— Все держалось на волоске. — Мара приняла трофей, но ее рукам также явно недоставало твердости.
Тасайо издал горький смешок:
— Не думаю. Ты отмечена богами, Мара. — Он оглядел зал. — Если бы ты вообще не появилась на свет, если бы не погибла твоя семья, оставив тебя наследницей, все равно могли бы произойти перемены — кто же спорит. Но это!.. — Доведенный до белого каления, властитель Минванаби указал рукой в сторону сообщества объединившихся властителей, магов и императора. — Ничего столь непоправимого не могло бы случиться! Да, я предпочитаю взглянуть в лицо Красному богу, лишь бы не видеть Большую Игру наших предков, низведенную до уровня пустой головоломки, и властителей, забывших о гордости и чести, пресмыкающихся в пыли у ног Света Небес. — Колючий взгляд топазовых глаз обежал Палату, где, как некогда грезилось Тасайо, он мог бы верховодить. — Да сжалятся боги над всеми вами и над Империей, которую вы обрекли на бесчестье.
— Молчи! — оборвал его Фумита. — Шимони из Ассамблеи проводит тебя в твои владения, властитель Минванаби.
— Подождите, умоляю! — вскричала Мара. — Десио принес обет Красному богу, поклявшись кровью всего рода Минванаби. По условиям этой клятвы ни один родич Тасайо не может остаться в живых, если Акому не принесут в жертву.
Фумита, бесчувственный как камень, взглянул в лицо властительницы Акомы.
— Глуп тот властитель, который полагает, что боги проявляют столь пристальное внимание к его врагам. Десио зарвался, давая такой зарок, так пусть же его родня и расплачивается за последствия.
— Но что будет с женой Тасайо и двумя их детьми? Они же ни в чем не виноваты! — настаивала Мара. — Неужели ради сохранения чести требуется отнять у них жизнь? — В отчаянном стремлении спасти невинных Мара повернулась к своему врагу:
— Освободи детей от верности натами Минванаби, и я приму их в свой дом. Заклинаю тебя, пощади их!
Тасайо понимал, что ее жалость непритворна и слова идут от самого сердца. Только для того, чтобы ранить ее побольнее, он с вызывающей жестокостью покачал головой.
— Пусть их гибель будет на твоей совести, Мара. — С этими словами он сорвал с пояса жезл предводителя клана Хонсони. — Властитель Саджайо, — обратился он к стоявшему поодаль здоровяку с бычьей шеей, — теперь этот пост доверен тебе.
Расставшись с жезлом, Тасайо в последний раз окинул взором чертоги власти. Более чем когда-либо изящный, и надменный, он насмешливо взглянул на Мару и императора, а затем повернулся к худощавому магу:
— Я готов, Всемогущий.
Маг вытащил из складок хламиды какое-то металлическое устройство, и зал наполнился слабым жужжанием. Он положил руку на плечо Тасайо, и оба бесследно исчезли, оставив на память о своем уходе лишь легкий хлопок воздуха, устремившегося в то пространство, которое они только что занимали.
Властитель Саджайо полюбовался жезлом, попавшим к нему в руки, после чего нехотя поплелся к возвышению.
— Величество! Не знаю, на благо Империи я действую или нет… — Он покосился на остальных властителей, которые единодушно сплотились вокруг Мары и Фумиты. — Но, как говорится, в Большой Игре боги покровительствуют победителям. Я передаю тебе полномочия предводителя клана Хонсони.
Ичиндар принял последний из пяти жезлов.
— Должность Имперского Стратега отныне упраздняется, — отчеканил он. Сейчас в его словах звучала непререкаемость обретенной власти.
Без дальнейших церемоний он разломал надвое каждый из жезлов и швырнул половинки на пол.
Затем, не дожидаясь, пока обломки скатятся по ступеням помоста, император окликнул властителя Камацу Шиндзаваи.
Отец Хокану склонился в почтительном поклоне:
— Чего желает Величество?
— Империя нуждается в тебе, — изрек Свет Небес. — Я назначаю тебя на вновь учрежденный пост имперского канцлера.
— Ради служения Империи, Величество, я с радостью принимаю этот пост, — вновь поклонился Камацу.
— Да будет Камацу Шиндзаваи моим гласом и моим слухом, — возвестил Ичиндар вельможам. — К нему несите свои требования, нужды и предложения, поскольку мы займемся преобразованием страны.
Новый имперский канцлер был отпущен, и Свет Небес произнес следующее имя:
— Фрасаи Тонмаргу!
— Величество!.. — выступил вперед старый воин.
— Нам понадобится сановник, способный ведать военными делами. Если Камацу будет моими глазами и ушами, согласен ли ты стать моей правой рукой?
— Ради служения Империи! — басовито прогудел в ответ властитель Фрасаи.
Ичиндар вкратце обрисовал его новые обязанности:
— Фрасаи Тонмаргу назначается верховным главнокомандующим. На него возлагаются обязанности, которые раньше исполнял Имперский Стратег, но теперь он будет следовать моим приказаниям. — Затем Ичиндар наклонил свой сияющий шлем в сторону того, кто стоял рядом с Марой. — Хоппара Ксакатекас назначается его заместителем.
Юный властитель весело улыбнулся Маре.
— Ради служения Империи! — во всю мочь выкрикнул он.
Мара передала ему меч Тасайо.
— Отправь его кочевникам пустыни во исполнение обета твоего отца.
Хоппара с трепетом принял из ее рук старинный клинок. Наконец император обратил свой лик к властительнице в одеждах из переливающегося изумрудного щелка:
— Мара из Акомы!
Женщина, даровавшая ему почести и бремя самодержавной власти, подняла на него глаза, скрывая волнение за непроницаемым фасадом цуранского самообладания.
— Ты предотвратила хаос и разгул безумия в стране, — произнес Ичиндар, чтобы слышали все, а потом, уже менее официальным тоном, обратился к Маре:
— Какую же награду мы можем тебе предложить?
Мара неожиданно для себя покраснела.
— Величество, по правде говоря, мне не нужно ничего, кроме возможности в мире и процветании вести дела своей семьи. Боюсь, я нанесла слишком большой урон своей чести и не имею права на какую бы то ни было награду.
— Ты пренебрегла важнейшими своими интересами, и честью в том числе, ради высшего блага, — заметил Ичиндар. — Ты напомнила нам о давно забытых истинах и о подлинном величии. В наши дни ты воскресила принцип, веками пребывавший в забвении. Поставив счастье всего народа выше интересов семьи, ты подала пример высочайшего благородства. Так неужели не существует награды, которой мы могли бы тебя почтить?
Мара раздумывала не долее секунды:
— Величество, я хотела бы попросить, чтобы мне было пожаловано право владения поместьями и землями, принадлежавшими властителю Минванаби.
Весь зал отозвался на ее слова гулом неодобрительного недоумения. Цуранская традиция предписывала и простолюдину и вельможе держаться подальше от имения поверженного рода: принято было считать, что над этим местом тяготеет проклятие богов. Множество прекрасных поместий обратилось в руины и заросло сорной травой из-за неискоренимого убеждения, что судьба властителя неразрывно связана с землей, которая ему принадлежит.
— К чему, госпожа, столь отягощенный злом подарок? — Император был в замешательстве.
— Величество, — с торжественной серьезностью ответила Мара, — сегодня мы собрались, чтобы расчистить путь для грядущих перемен. По моему разумению, для небес будет куда большим оскорблением, если мы допустим, чтобы такое великолепное жилище было заброшено и обречено на разрушение и тлен. Ты только позволь мне, и я отправлю посланца в храм Красного бога и получу ясное подтверждение того, что клятва на крови, принесенная властителем Десио, исполнена. Тогда пусть жрецы Чококана благословят и освятят эти земли
— если понадобится, то каждую пядь… И в день, когда беспокойные духи Минванаби с миром покинут те края, я поселюсь там сама. — Изо всех сил стараясь скрыть слезы облегчения, Мара спешила высказать то, что наболело:
— Слишком много погибло добрых людей, Величество. Другие стали рабами: их таланты погублены, их возможности пропадают втуне. — Мучительное воспоминание о Кевине заставило ее голос задрожать, но Мара овладела собой и продолжала:
— Я думаю о будущем и поэтому прошу позволения быть первой, кто сломает бессмысленный обычай.
Ичиндар кивком выразил согласие с ее неслыханной просьбой. В наступившей глубокой тишине — ибо каждый властитель в новом свете увидел свою землю и своих подданных — Мара бросила клич:
— Пора покончить с бесцельным расточительством. Сейчас и навсегда! Я взываю ко всем, кто боролся против меня в прошлом. Придите ко мне с миром в сердцах, и пусть сгинут старые распри. — Она взглянула на Джиро из Анасати, но не заметила ни проблеска ответного чувства. Лицо его под красно-желтым шлемом оставалось холодным и отчужденным.
Император с высоты помоста отметил безмолвный обмен взглядами, равно как и удивление на лицах многих присутствующих вельмож. Отчасти ему были близки чувства Мары, но все же он далеко не до конца понимал, что движет этой глубокой и сложной душой.
— Госпожа Мара, земли — это недостаточное вознаграждение за дар просветленной мысли, которым ты обогатила наш Совет, — сказал он, глубоко тронутый ее видением победы, которую венчают прощение и милосердие. — У тебя есть богатство и власть, влияние и престиж. Сейчас в этом зале нет никого, кто превзошел бы тебя величием или весомостью заслуг. — Он внезапно улыбнулся, позволив себе некое подобие шутки:
— Я предложил бы тебе стать моей десятой женой, если бы мог вообразить, что ты согласишься.
Лицо Мары запылало от смущения, и по залу пробежала волна приглушенных смешков. И среди всеобщего оживления император огласил последний приказ этого небывалого дня:
— Ты поступилась собственными интересами ради блага других людей. Это следует оценить и при твоей жизни, и в назидание будущим поколениям. Я хочу напомнить всем о давней поре, когда Империя была еще молода. В те времена, если некто принимал на себя особое служение, рискуя жизнью и честью, то мои предшественники возводили его в сан, дающий право на наивысшие почести повсюду, где бы он ни появился. Мара из Акомы, я присваиваю тебе древний титул — Слуга Империи.
Онемев от изумления, Мара отчаянно цеплялась за последние клочки самообладания. Слуга Империи! На памяти ее поколения никто — ни мужчина, ни женщина — не удостаивался такого высокого титула. Им были отмечены за две тысячи лет лишь десятка два людей, ставших героями легенд. Их имена твердили вслух как заклинание, приносящее удачу; их заучивали наизусть дети, знакомясь с историей своего народа. Этот ранг означал также официальное приобщение к императорской семье. От столь неожиданного взлета на самый верх общественной пирамиды у Мары все поплыло перед глазами, и несколько мгновений она позволила себе потешиться мыслью, что могла бы вместе с Айяки перебраться во дворец и всю свою оставшуюся жизнь провести там в довольстве и покое.
— Ты ошеломил меня, государь, — выдавила она наконец.
И она склонилась перед ним до земли, как смиреннейшая из слуг.
Затем властитель Хоппара Ксакатекас издал боевой клич, и весь Высший Совет разразился рукоплесканиями. Мара стояла, окруженная восторженными почитателями, чувствуя, что у нее кружится голова от сознания, что она победила. И более того — она сумела добиться, что ее семье уже никогда не будут угрожать злобные происки Минванаби.
Глава 12. ОТКРОВЕНИЯ
Хокану застыл в неподвижности. Опершись руками о подоконник, он устремил взгляд туда, где полыхал красками блистательный закат, и, казалось, целиком отдался безмолвному созерцанию.
Он стоял спиной к Маре, сидевшей на подушках в личной приемной Камацу, и она мучилась от невозможности взглянуть ему в лицо и понять, какие же чувства вызывает у него сейчас ее присутствие. Властительнице было не по себе еще и из-за трудных слов, которые ей предстояло произнести. Она вдруг обнаружила, что безотчетно теребит тонкую бахрому платья — эту привычку она переняла у Кевина, — и, спохватившись, заставила себя превозмочь тоску и печаль. Судьба предназначила ей быть властительницей Акомы, а ее возлюбленному — свободным сыном Занна.
— Госпожа, — тихо сказал Хокану, — с тех пор, как мы виделись в последний раз, многое изменилось. — В его голосе появился оттенок благоговения; ладони сильнее прижались к резной узорной раме. — Да, я наследник владений Шиндзаваи, это так, но ты… ты Слуга Империи. Что за жизнь будет у нас, если между твоим положением и моим — целая пропасть?
Мара не без труда стряхнула воспоминания о неугомонном варваре.
— Будем жить как подобает мужчине и женщине; будем жить как равные, Хокану. В нашем потомстве продолжится и твой род, и мой, и имена обеих наших семей сохранятся. Вести дела наследственных владений мы поручили достойным управляющим…
— А сами поселимся во дворце, который раньше принадлежал Минванаби? — закончил фразу Хокану, еще не вполне овладевший собой.
— Ты боишься накликать несчастье? — напрямик спросила Мара.
Хокану издал короткий смешок.
— Госпожа, в тебе воплощено все счастье, о котором я мог бы мечтать. Но… Слуга Империи… — задумчиво повторил он. Однако молодой воин не позволил себе надолго отклониться от сути беседы. — Я всегда восхищался домом Минванаби. И если ты будешь рядом со мной — значит, именно там моя мечта станет явью.
Чувствуя, что Хокану вот-вот произнесет слова официального согласия на брак с ней, поскольку властитель Шиндзаваи доверил сыну принятие решения, Мара быстро заговорила:
— Хокану, прежде чем ты скажешь еще что-то, я хотела бы открыть тебе одну тайну.
Ее серьезный тон заставил собеседника отвернуться от окна. Лучше бы он этого не делал, подумала Мара. Его прекрасные темные глаза смотрели на нее с таким вниманием, такое искреннее восхищение светилось в их ясной глубине, что у Мары защемило сердце. И все-таки она сказала то, что было необходимо сказать:
— Ты должен знать: уже месяц как я ношу под сердцем ребенка от другого мужчины — раба, к которому я питала глубочайшее уважение. Он навсегда вернулся на родину: его отправили через Бездну, и мы с ним больше никогда не увидимся. Но если я вступлю в брак, то поставлю непременным условием требование, чтобы ребенок считался законным.
На красивом лице Хокану не дрогнул ни один мускул.
— Кевин… — задумчиво произнес он. — Мне известно о твоем любовнике-варваре.
Мара напряглась, внутренне готовая к вспышке мужской ревности; пальцы с такой силой вцепились в край подушки, что впору было побеспокоиться, не оторвется ли бахрома.
Ее волнение не осталось незамеченным. Хокану пересек комнату и ласково развел сжатые пальцы Мары. Прикосновение было кратким и легким, но в нем угадывался еле заметный трепет — свидетельство чувств, которые Хокану считал себя обязанным держать в узде.
— Госпожа, я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понять: забеременеть по легкомыслию ты не могла. Значит, остается думать, что Кевин — человек, воистину достойный уважения. — Ее удивление зажгло у него в глазах веселый огонек. — Разве ты забыла, что я провел некоторое время в Мидкемии? — спросил он, неожиданно улыбнувшись. — Мой брат Касами позаботился о том, чтобы основательно ознакомить меня с «варварскими» понятиями честности и справедливости. Для меня не в новинку склад характера мидкемийцев, властительница Мара. — Теперь его губы искривила невеселая усмешка. — Ведь именно я привел к отцу «варварского» Всемогущего по имени Паг, потому что угадал в нем некий редкостный дар. — Видя, что названное имя явно ничего не говорило Маре, Хокану объяснил:
— Здесь он стал известен как Миламбер из Ассамблеи.
Мара не могла удержаться от смеха: вот уж воистину ирония судьбы!
— Вот так и получилось, — договорил Хокану, — что я тоже сыграл свою, пусть даже очень маленькую, роль в последующих ужасных событиях.
Властительница Акомы взглянула в лицо Хокану и прочла удивительное понимание в устремленных на нее глазах. И хотя она не могла привнести пламя страсти в какой бы то ни было союз с домом Шиндзаваи, но перед ней был мужчина, которого она могла уважать, способный разделить ее взгляд на будущее — взгляд новый и непривычный. Объединив свои силы, они могли трудиться над созданием еще более великой Империи.
Хокану опустился перед ней на колени.
— Ты способен заботиться о двух мальчиках, которым не приходишься отцом?
— спросила Мара.
— Не просто заботиться, я их буду любить! — Он улыбнулся при виде откровенного изумления своей избранницы. — Вспомни, Мара, я же приемный сын Камацу. Хотя между нами нет кровных уз, связывающих отца и сына, он научил меня ценить крепкую любящую семью. Прекрасные качества Айяки говорят сами за себя, а ребенка Кевина мы воспитаем таким, каким его хотел бы видеть, родной отец.
Мара потупилась, чтобы скрыть предательскую влагу на глазах. Руки Хокану бережно обвились вокруг ее плеч, и тогда она дала волю слезам облегчения. Разве смела она надеяться на большее, чем просто согласие принять в семью сына Кевина? Сердечный, великодушный отклик Хокану — разве это не щедрый дар небес? Маре показалось, что она слышит ворчливый голос Накойи, твердившей, что молодой Шиндзаваи — человек совсем особенный и заслуживает лучшего обращения.
— Боги рассудили мудро, Хокану, — тихо промолвила Мара, — ибо ни один мужчина, рожденный в нашем мире, не сумел бы лучше тебя понять сложности моей жизни и остаться мне другом…
— Я принимаю твое брачное предложение, властительница, Слуга Империи, — прошептал Хокану слова официального согласия. Потом он поцеловал ее, но совсем не так, как Кевин. Вопреки самым лучшим намерениям Мары ее тело отказывалось тотчас воспламениться: перемена была слишком ощутимой. Прикосновение Хокану не показалось неприятным, просто… другим.
Обостренная чуткость подсказала Хокану: Маре необходимо время, чтобы привыкнуть к нему. Он слегка отстранился, по-прежнему держа ее в крепких объятиях, и в его глазах засветилось лукавство.
— Каким образом, во имя всех добрых богов, ты можешь знать, что родится мальчик?
Последние сомнения покинули Мару, и она рассмеялась от всего сердца.
— А просто я так хочу, — ответила она, разом превращаясь из властительницы в женщину. — И все тут.
— Значит, неукротимая моя суженая, быть посему! — провозгласил Хокану, помогая ей подняться. — А сейчас нам лучше пойти к моему приемному отцу и уведомить его, что в течение некоторого срока он не сможет исполнять свои обязанности при императоре, поскольку ему придется присутствовать на нашей свадьбе.
***
Мара подала сигнал, и процессия остановилась. Жрец Туракаму повернул к ней лицо в красной маске: его поза выражала безмолвный вопрос. Он стоял во всем своем жреческом великолепии, хотя это великолепие сводилось главным образом к наличию краски на коже. Его наготу прикрывала лишь украшенная перьями и костями накидка, наброшенная поверх ожерелья из младенческих черепов. Однако, явившись при всех положенных регалиях, он не счел нужным взять с собой прислужников, необходимых для проведения того или иного обряда: он намеревался всего лишь проследить за тем, чтобы молитвенные врата были убраны из поместья Минванаби с соблюдением всех правил.
Мара вышла из носилок, чтобы переговорить с ним.
— Досточтимая госпожа, — официально приветствовал ее жрец. — Твое щедрое пожертвование храму принято благосклонно.
— Что это? — спросила Мара, указывая на разведенный вблизи от дороги костер, где горело несколько крупных бревен.
— Злосчастные врата Десио, постройка которых так и не была завершена. Храм принял решение: падение дома Минванаби служит несомненным доказательством того, что их дело не снискало одобрения Красного бога. Поэтому врата не могут считаться священными и не отмечены благословением; следовательно, их можно разрушить, не опасаясь божественного возмездия.
Он показал на пару запряженных нидрами повозок, стоящих на обочине дороги в ожидании, пока раскатают по бревнам вторые врата.
— Их отправят, куда ты укажешь, а эту землю освятят заново. — Несмотря на зловещее обличье жреца, говорил он почти обыденным и вполне дружелюбным тоном. — В твоем намерении перенести молитвенные врата на новое место есть нечто странное, Мара, но мы не усмотрели в этом ни богохульства, ни святотатства. Если вспомнить обо всем, что связано с этими вратами, то становится понятным твое желание убрать их, раз уж поместье перешло в твои руки. — Чисто по-цурански пожав плечами, он продолжил:
— Теперь, когда Высший Совет лишился значительной доли своей власти, для храмов открывается больше возможностей содействовать благополучию Империи. Ты немало способствовала такому повороту событий, и служители богов признательны тебе.
Резким взмахом руки он заставил остановиться работника с лопатой, приблизившегося к западной опоре ворот.
— Осторожнее! — предостерег жрец, а затем обратился к надсмотрщику:
— Ни в коем случае нельзя потревожить останки жертв. Проследи, чтобы вокруг их могил оставалось достаточно земли.
Надсмотрщик немедленно передал полученные указания остальным рабочим. Довольный тем, как продвигается дело, служитель Туракаму вернулся к доверительной беседе:
— Нас, слуг Красного бога, частенько не правильно понимают, госпожа. Смерть — часть жизни; рано или поздно все попадают в чертоги Туракаму. Мы не торопимся загонять туда людские души. Запомни это на будущее, если когда-нибудь тебе понадобится наш совет.
Мара почтительно склонила голову:
— Я запомню твои слова, достопочтенный жрец. — Затем она обратилась к Люджану:
— Я немного пройдусь пешком.
По пологому склону она направилась к пристани, где у причалов покачивались барки, готовые переправить их через озеро. На противоположном берегу высился освещенный солнцем огромный дом, которому предстояло вскоре с почестями принять людей из Акомы, а также их — гостей и посланников от других властителей.
— Люджан, — прошептала она, обводя взором величественную панораму озера, горы, узкую горловину вдали — там, где в озеро впадала река. — Ты когда-нибудь думал, что мы можем проиграть?
Люджан рассмеялся, а Мара вдруг ощутила порыв нежности к этому воину, больше всех напоминающему ее удальца-варвара своими добродушно-задиристыми повадками.
— Госпожа, я был бы последним вруном, если бы вздумал уверять, что мне никогда не приходила в голову мысль о поражении. Мы попадали в опасные переделки, и порой я начинал уже сомневаться, что нам удастся из них выпутаться. Но ни разу, ни на один миг, — добавил он более серьезно, — я не усомнился в тебе.
Мара порывисто пожала его руку:
— И я от всей души благодарю тебя за это, мой верный друг.
Вместе они — властительница и военачальник — подошли к причалу, где их ожидали лодочники, чтобы перевезти через озеро. Люджан, Сарик и Кейок заняли места в одной барке с Марой, а солдаты Акомы, повинуясь приказам двух командиров легиона, разместились на судах, которым предстояло следовать за баркой властительницы. Вскоре внушительная флотилия с войском Мары уже бороздила просторы озера. Мара оглянулась на Кейока, который прижимал к себе большой ларец бережно, словно хрупкую драгоценность. Там, внутри, под зеленым покрывалом, расшитым самоцветами, покоился натами Акомы. Прежде чем они отправились в путь, военный советник Мары без конца возился с древним деревянным ларцом, чтобы усовершенствовать приспособления, позволяющие управляться и со священным натами, и с костылями. Он считал оказанное ему доверие наивысшей из всех когда-либо присужденных ему наград — даже более почетной, чем воинские звания, заслуженные на полях сражений.
Барки быстро пересекли озеро. Мару томила тоска по Кевину, но удивление при виде мага, ожидавшего на причале, заставило ее отогнать горестные мысли. За спиной у мага стояли жрецы Чококана, которые должны были к этому времени завершить обряд освящения нового поместья Акомы в преддверии грядущего союза Мары с Хокану из Шиндзаваи.
Первые гости начнут прибывать уже на этой неделе. У Мары отлегло от сердца, поскольку, по ее расчетам, ребенок Кевина должен был родиться чуть раньше, чем через восемь месяцев после свадьбы. Возможно, кто-нибудь и заподозрит, что отцом ребенка не является ее законный муж, однако это достаточный срок, чтобы подозрения не перешли в уверенность.
Передняя барка достигла пристани. Выбравшись с помощью Люджана на причал, Мара поклонилась магу:
— Ты оказал нам честь, Всемогущий.
— Мое имя — Хочокена, властительница, — представился черноризец.
Мара узнала в нем более дородного из двух членов Ассамблеи, сопровождавших Фумиту в Палате Совета, и ей стало не по себе.
— Здесь возникли какие-то сложности, Всемогущий?
Маг отрицательно помахал рукой.
— Нет-нет, я задержался лишь затем, чтобы известить тебя: мой собрат препроводил сюда Тасайо и был свидетелем обряда, в ходе которого бывший властитель Минванаби приготовился к достойному завершению кровной вражды и покончил с жизнью. — К Маре уже присоединились советники, когда маг грустно добавил:
— Прошу тебя, пройдем со мной.
Вместе со своей свитой властительница Акомы проследовала за магом по широким аллеям усадьбы. Обогнув огромный дворец, они вышли на просторный плац, где выстроились безмолвными рядами более десяти тысяч человек. Пред ними стоял большой катафалк, задрапированный красным полотнищем. Подняв глаза, Мара увидела четыре тела, закутанных в саваны.
Ее глаза наполнились слезами, когда она поняла, что среди погибших были двое маленьких детей. Невзирая на самые благие намерения слуг, готовивших трупы к погребению, скрыть свежие раны было невозможно: обоим своим детям Тасайо перерезал горло. Мара пошатнулась, почувствовав дурноту при мысли о том, что на их месте мог оказаться Айяки, но Люджан успел поддержать ее под руку.
— Я сохранила бы им жизнь, — выдавила она. Маг не позволил тягостной сцене затянуться надолго. С неподдельным сочувствием взглянув на Мару, он возвестил:
— Род Минванаби прекратил свое существование, властительница Мара. Ассамблея официально засвидетельствовала это событие. Теперь моя миссия закончена, и я должен с тобой попрощаться. Живи долго и счастливо, великая властительница.
Хочокена сунул руку в карман, где носил волшебный амулет, переносящий из одного места в другое; раздалось гудение, и он исчез.
Мара в полной растерянности осталась перед целым сонмом бывших подданных Минванаби. Стоящие в первых шести рядах все до одного были одеты в рубахи рабов; далее тянулись ряды воинов, склонивших головы в знак поражения; их оружие и шлемы были сложены грудами на земле.
Вперед выступил старик, одетый как раб, но с осанкой аристократа. Он распростерся ниц перед Марой и с глубоким почтением обратился к ней:
— Великая властительница…
— Говори, — разрешила она.
— Я Инкомо, бывший первый советник властителя Минванаби. Я предоставляю себя в твое распоряжение, какую бы судьбу ты ни предназначила всем, кто служил злосчастному роду.
— Решать их судьбу — не в моей власти, — прошептала она, все еще потрясенная зрелищем убитых детей.
Инкомо поднял на нее безжизненные темные глаза.
— Властительница, мой бывший господин отправил к праотцам всех своих кровных родственников. Он отдал приказ, чтобы каждый из его родичей убил жену и детей, а затем сам бросился на меч. Господин Тасайо лично проследил за исполнением этого приказа. Некоторое время он выжидал, но час тому назад, когда ему доложили, что твоя нога ступила на землю Минванаби, он лишил жизни и супругу, и детей. Только после того как они испустили последний вздох, он сам принял смерть от своего меча. — Содрогаясь от малодушного страха, Инкомо исполнил последнюю волю господина:
— Властитель Тасайо повелел передать тебе, что он предпочитает видеть своих детей рядом с собой в чертогах смерти, чем живыми в доме Акомы.
Мара похолодела:
— Кровожадный зверь! Ведь они его плоть и кровь!..
Ее охватила слепая ярость; но она еще раз бросила взгляд на неподвижные тельца мальчика и девочки, и гнев уступил место скорби.
— Воздайте им наивысшие почести, — тихо приказала она. — Сегодня прервался великий род.
— Я твой раб, госпожа, поскольку пережил своего хозяина, — поклонился Инкомо. — Но я молю тебя о милости. Я стар и не гожусь для тяжелого труда. Даруй мне великое благо — позволь умереть с достоинством.
— Нет! — так и взвилась от возмущения Мара. — Встань! — Ее глаза метали молнии.
Инкомо оторопел: к столь явному выражению чувств он не был приучен.
Маре попросту невмоготу было видеть унижение заслуженного советника. На удивление сильно сжав его руку, она заставила старика подняться.
— Тасайо ведь не продавал тебя в рабство, верно? — Инкомо так растерялся, что утратил дар речи. А Мара тем временем бросила ему в лицо следующий вопрос:
— Или, может быть, ты стал рабом по приговору имперского суда? Ну, отвечай!..
— Нет, госпожа, но…
— Так кто же смеет называть тебя рабом? — Она не скрывала негодования, пока почти силком тащила за собой старика туда, где стоял ее собственный советник. — Твое обучение под руководством Накойи, как это ни прискорбно, прервалось слишком быстро, — обратилась она к Сарику. — Пусть этот человек станет твоим почитаемым помощником. Внимательно прислушивайся к его словам. Его зовут Инкомо, и он дает дельные советы — это знают все бывшие враги Тасайо. — Старик вытаращил глаза на новую хозяйку, которая улыбнулась ему на диво дружелюбно. Она перевела взгляд на Сарика, который с трудом сдерживал смех при виде ошарашенного старца. — Если ты лелеешь честолюбивые помыслы и хочешь преуспеть в должности первого советника, то не упускай ни единой крупицы мудрости, которой поделится с тобой этот многоопытный политик.
— Как все это понимать, господин? — спросил бывший советник Минванаби, когда Мара отвернулась от них.
— Тебе, Инкомо, предстоит узнать, что наша госпожа все делает по-своему.
— Сарик усмехнулся. — А еще ты поймешь, что у тебя началась новая жизнь.
— Но… освободить раба?
Услышав эти слова, разгневанная Мара снова круто развернулась к нему:
— Ты никогда не был рабом — и в моем доме ты им не будешь! Обращать в рабство свободных людей, когда погибает их хозяин, — это традиция, но не закон! Отныне служи мне исправно — и кончим эти препирательства.
Мара отошла, а Сарик возвел глаза к небесам в знак бесконечного преклонения перед госпожой.
— Слуга Империи! Кто осмелится перечить ей, если она вздумает перекроить еще одну традицию?
Инкомо только кивнул, не в силах выговорить ни слова. Возможность служить хозяйке, по милости небес не страдающей необузданностью нрава или безумной тягой к жестокости, казалась верхом блаженства, ниспосылаемого богами. Инкомо потряс головой, желая убедиться, что не спит, а потом поднес к лицу ладонь и в изумлении обнаружил, что у него текут слезы. Силясь вернуть себе пристойно-бесстрастный вид, он услышал шепот Сарика:
— Когда уже приготовился к смерти, новая жизнь как-то выбивает из колеи, верно я говорю?
Инкомо опять молча кивнул.
Мара тем временем уже удостоила вниманием жрецов Чококана. Священнослужители закончили положенные ритуалы над телами властителя Минванаби, его жены и детей. Когда они поднесли горящую свечу, чтобы поджечь погребальный костер, Мара бросила прощальный взгляд на чеканный профиль человека, который послал на смерть ее отца и брата, а потом едва не покончил с ней самой.
— Наш долг уплачен, — сказала она самой себе, а потом ее голос окреп, и она выкрикнула первый приказ:
— Воины Минванаби! Воздайте почести своему господину!
Солдаты, все как один, подхватили с земли шлемы и оружие. Они стояли навытяжку, салютуя бывшему господину, пока его земная оболочка в богатых доспехах не скрылась за завесой пламени.
Когда столбы дыма взметнулись к небу, вперед выступил Ирриланди, который с дозволения Мары огласил длинный перечень ратных заслуг Тасайо. Мара и ее приближенные выслушали эту речь, проявив безупречную учтивость; со своей стороны, из уважения к чувствам Мары, военачальник повергнутого Минванаби, упоминая битву, в которой сложили головы ее отец и брат, пропустил их имена. Ирриланди смолк, и Мара повернулась лицом к бывшим подданным Минванаби:
— Мне нужны те, кто были у Минванаби управляющими, советниками, слугами, приказчиками. С этого дня служите мне — свободными, как и прежде.
Некоторые из тех, что были одеты в серые рубахи, неуверенно поднялись и отошли в сторону.
— Те, кто были рабами, вы тоже служите мне в надежде, что когда-нибудь эта Империя наберется мудрости и вернет вам свободу, которую, по справедливости вообще нельзя было у вас отнимать.
Рабы не без колебаний присоединились к первой группе.
Тогда Мара обратилась к воинам:
— Доблестные воины, я Мара из Акомы. Согласно традиции вас ожидает жалкая участь бездомных изгоев, а ваших офицеров — неминуемая смерть.
Офицеры, составлявшие передний ряд — те, кто до сегодняшнего дня носил на шлеме плюмаж, — бесстрастно выслушали ее слова: ничего другого они не ждали и в предвидении смертного часа уладили свои земные дела.
Однако Мара не спешила с приказом броситься на мечи.
— Я считаю такой обычай преступным и несовместимым с честью по отношению к людям, вся вина которых заключается в том, что они остались верны своему законному властителю. Не вы выбрали в вожди человека, порочного по натуре. Осуждать на бесславную смерть достойных воинов — глупый обычай, и я не намерена его придерживаться! — Повернув голову к своему военачальнику, стоявшему рядом, она тихо спросила:
— Люджан, ты его нашел? Он здесь?
Наклонив голову, Люджан прошептал на ухо госпоже:
— По-моему, он стоит справа в первом ряду. Прошло много лет, так что можно и ошибиться, но сейчас мы это выясним. — Отойдя от Мары на несколько шагов, он выкрикнул зычным голосом боевого командира:
— Джаданайо, пятый сын Ведевайо! Ну-ка, покажись!
Названный им воин поклонился и сделал шаг вперед. Он не видел Люджана с детства и полагал, что тот не пережил гибели рода Тускаи, поэтому глаза у Джаданайо полезли на лоб от удивления.
— Люджан, старина! Ты ли это?
Люджан представил друга Маре:
— Госпожа, этот человек по имени Джаданайо — мой троюродный брат по отцу. Доблестный воин и достоин служить.
— Джаданайо, тебе предложено служить Акоме. Ты согласен? — обратилась властительница к бывшему солдату Минванаби.
— Как же… это? — запинаясь, проговорил озадаченный Джаданайо.
Люджан ухмыльнулся:
— Соглашайся, дурень! Или мне придется, по старой памяти, наподдать тебе для доходчивости?
После недолгого колебания Джаданайо набрался духу и радостно заорал:
— Да! Госпожа, я согласен служить тебе верой и правдой!
Ответив установленным жестом на его салют, Мара подозвала Кейока — настало время и ему сыграть свою роль.
— Пусть выйдет вперед Ирриланди, что был мне другом в детстве! — выкрикнул военный советник, чей голос, бывало, разносился над полями сражений.
Военачальник Минванаби не сразу распознал в блистательном обличье советника Мары старого приятеля и соперника. Окинув удивленным взглядом костыль и лицо, чеканные черты которого по-прежнему выражали энергию и гордость, он вышел из рядов своих воинов, утративших честь. Сегодня, согласно незыблемой традиции, он готовился принять смерть вместе с подчиненными ему офицерами. Ирриланди слишком долго прожил на свете, чтобы уповать на чудо, поэтому он, не веря собственным ушам, слушал, как Кейок говорил Маре:
— Госпожа, этого человека зовут Ирриланди. Он приходится братом мужу свояченицы моего кузена. Следовательно, он мой родственник, и я могу поручиться, что он достоин чести служить в войске Акомы.
Отдавая должное железной выдержке полководца, бывшего военачальником у Тасайо, Мара приветливо обратилась к нему:
— Ирриланди, я не стану убивать доблестных воинов только за то, что они честно выполняли свой долг. Тебе предлагается поступить на службу дому Акома. Ты согласен?
Старый офицер долго всматривался пытливым взглядом в лицо властительницы. Затем сдержанность, недоверие и подозрительность уступили место мальчишескому ликованию.
— От всего сердца, великодушная властительница! — воскликнул он, отдаваясь порыву безудержного восторга, и повторил:
— От всего сердца!
— Тогда собери всех своих солдат и сопоставь их родословные с родословными людей из моей свиты, — отдала ему Мара первое приказание. — По всей вероятности окажется, что большинство состоит в родстве с солдатами Акомы… или, во всяком случае, будет состоять к тому моменту, когда последний из вас принесет присягу. Служить достойны все, поэтому проследи, чтобы были соблюдены все необходимые формальности; тогда каждый сможет приступить к исполнению своих обязанностей на законном основании. Если среди вас найдутся такие — будь то офицеры или простые солдаты, — кто сочтет для себя невозможным присягнуть на верность моему дому, то я даю тебе право предоставить им выбор: броситься на меч или уйти с миром. Пусть сами решают свою судьбу.
Горстка воинов — не более одного из десяти — отделилась от рядов и удалилась, но большинство осталось на месте.
— Ну что ж, Ирриланди, — не теряя времени приступила к делу Мара, — не желаешь ли ты сейчас предстать перед священным натами Акомы и принести присягу, чтобы с полным правом приступить к выполнению твоей задачи?
Старый офицер склонился в низком благодарственном поклоне, а когда он распрямился, сияя улыбкой, строй воинов взорвался шквалом возгласов и рукоплесканий. «Акома! Акома!» — звенело в утреннем воздухе, так что Мара чуть не оглохла от криков. Долго не умолкали приветственные восклицания, и уже никто не провожал взглядом струи дыма, поднимавшегося над погребальным костром Минванаби.
Мара не стала ждать, пока шум утихнет.
— Приведите здесь все в порядок, — сказала она Сарику и Инкомо, — и подготовьте людей к присяге перед Поляной. А я займусь установкой нашего натами на земле его нового дома.
До Поляны Созерцания Мару сопровождали жрец Чококана, Доброго бога, и Кейок. У входа в священную рощу их ожидал садовник, которому был доверен уход за этим заповедным уголком усадьбы. В руках у него была лопата. Он полагал, что натами Минванаби будет перевернут основанием вверх, так что резные геральдические символы окажутся вкопанными в землю. Такая участь всегда постигала натами побежденной династии, если междоусобные войны приводили к ее полному истреблению. Этого требовал древний обычай.
Настал наконец момент, когда Кейок передал Маре драгоценную ношу — натами Акомы. Жрец и садовник проследовали за властительницей на Поляну; свита осталась у входа.
Поляна здесь была намного больше, чем в Акоме. В безупречном порядке содержались благоухающие цветники, плодовые деревья и каскады прудов, соединенных маленькими, словно игрушечными, водопадами. Мара залюбовалась всеми этими чудесами, от красоты которых перехватывало дыхание.
— Как тебя зовут? — спросила она садовника.
— Нира, светлейшая госпожа, — отвечал смиренный слуга, чуть живой от дурных предчувствий.
— Ты делаешь честь своему ремеслу, садовник. Великую честь, — тихо промолвила Мара.
Даже загар не мог скрыть, как вспыхнуло лицо слуги от неожиданной похвалы. Он низко поклонился, прижав лоб к земле, за которой так любовно ухаживал.
— Благодарю тебя, светлейшая госпожа.
Мара велела ему подняться. По тенистым дорожкам она подошла к площадке, где покоился древний камень с гербом Минванаби, остановилась и долго вглядывалась в геральдический узор, так похожий на ее собственный: если бы не полустершаяся от непогоды фамильная печать, он мог бы быть точной копией изображения на том камне, который она принесла с собой. Это живо напомнило ей, что все Великие Семьи Империи берут свое начало от одного корня. Она сделает все, что в ее силах, ради того, чтобы у них было и общее будущее, повторила про себя Мара.
Выйдя наконец из оцепенения, она сказала садовнику:
— Отодвинь натами… но сделай это почтительно и осторожно.
Нира преклонил колени, чтобы выполнить приказание, а Мара обернулась к жрецу:
— Я не стану закапывать натами Минванаби.
Ей не требовались никакие ритуальные действа, чтобы поддерживать в себе радость победы, к которой она шла так долго и мучительно. Она часто рисковала и понесла тяжелые утраты. Ознаменовать свой триумф уничтожением — пусть даже чисто ритуальным уничтожением — памяти о целой семье… одна лишь эта мысль вызывала в душе отвращение. Легко, слишком легко мог оказаться истребленным ее собственный дом.
Глубоко сознавая и силу свою, и слабости, и ответственность за наследство, которое она сможет оставить сыну и будущим своим детям, Мара склонила голову перед семейным талисманом Минванаби.
— Некогда это имя носили герои. И даже если последний властитель Минванаби оказался недостоин их величия, не подобает обрекать на забвение весь прославленный род. Натами Акомы должен находиться здесь, чтобы мне и детям можно было без опасений и суеты приобщаться к незримому миру наших предков. Но священный камень семьи Минванаби будет перенесен в другое место
— на вершину холма, так чтобы оттуда открывался вид на окрестности усадьбы. Пусть души великих людей прошлого видят, что их земли заботливо возделываются и сохраняются. И тогда они тоже будут покоиться с миром. — Снова обратившись к садовнику, она сказала:
— Нира, ты волен сам выбрать такое место. Посади живую изгородь и разбей сад с цветниками. Никто не должен заходить в этот сад, кроме тебя и тех, кто станет твоими преемниками. Пусть для предков, которые принимали участие в основании и возвеличении нашей Империи, будут доступными и солнечный свет, и прохлада ливней… и память о великой семье останется жить.
Низко поклонившись, садовник аккуратно подкопал землю вокруг древнего камня, поднял этот талисман семьи Минванаби и отнес в сторону, пока жрец Чококана произносил предписанные ритуалом слова благословения. Мара передала жрецу Доброго бога талисман своей семьи. Он поднял натами Акомы к небесам и произнес самые могущественные заклинания, призывая вечное благоволение Чококана. Потом камень вернулся к Маре, а от нее перешел к садовнику.
— Здесь сердце моего дома. Оберегай его заботливо, словно собственного ребенка, и ты станешь известен как человек, чье искусство послужило к чести двух великих домов.
Нира с почтительным поклоном принял новое поручение. Как и любой другой слуга в поместье, он приготовился к рабской доле, а вместо этого обнаружил, что его жизнь начинается заново.
Нира утрамбовал почву вокруг основания натами, и жрец освятил эту землю. Завершая обряд, слуга Чококана позвонил в крошечный металлический колокольчик и удалился вместе с садовником.
Мара осталась наедине с камнем, притяжение которого помогало душам предков в бесконечной череде перевоплощений снова и снова возвращаться туда, где жили продолжатели их рода. Не заботясь о дорогих шелках, она преклонила колени, погладила поверхность камня и обвела пальцами полустертые временем неясные линии рисунка, изображающего птицу шетра — герб Акомы.
— Отец, — тихо проговорила она, — это место должно стать нашим новым домом. Надеюсь, оно полюбится тебе.
Потом она обратилась к брату, утрата которого до сих пор оставалась незаживающей раной в ее сердце:
— Ланокота, пусть всегда будет светел и радостен твой дух.
Она подумала обо всех, кто умер во имя службы ее дому: о близких и любимых и о тех, кого едва знала.
— Доблестный Папевайо, ты отдал жизнь, чтобы спасти меня. Надеюсь, с новым поворотом Колеса Жизни ты возродишься сыном нашего рода. Накойя, мать моего сердца, взгляни: женщина, которую ты вырастила как дочь, возносит тебе хвалы.
Она подумала о возлюбленном — о Кевине, возвращенном в лоно своей семьи,
— и помолилась о том, чтобы он нашел в жизни счастье… без нее. Слезы безудержно текли по щекам: она плакала о потерях и победах, о радостях и печалях. Никогда уже Игра Совета не будет такой, какой ее застала Мара, и бесповоротное изменение правил этой игры во многом — дело ее рук. Тем не менее она понимала, что новые порядки не укоренятся в одночасье. Политические течения будут возникать и сменять друг друга. Придется трудиться не покладая рук ради сохранения мира. Осуществить задуманное ей, конечно, помогут прибыли от торговых соглашений с Мидкемией; однако предстояло еще заняться упрочением власти Ичиндара, и здесь Мару поджидали трудности, для преодоления которых от нее наверняка потребуется приложить не меньше усилий, чем для успеха любой из ее прежних кампаний, имевших целью уничтожение врагов.
И отрезвленная, и воодушевленная сознанием своей ответственности, Мара поднялась на ноги. Словно почерпнув новые силы в красоте сада, в аромате цветущих деревьев, она подошла к воротам, отмечающим вход на священную поляну. Ее встречали ближайшие соратники и тысячи коленопреклоненных воинов Минванаби с Люджаном впереди.
— Госпожа, — радостно провозгласил он, — эти воины, все до одного, готовы служить Акоме.
Мара ответила на его салют. И, словно воскрешая память о давнем дне, когда она, почти девочка, неготовая принять бремя власти, вернула надежду и честь банде бездомных отщепенцев, властительница Акомы сказала:
— Приведи их к присяге на верную службу, военачальник Люджан.
Под руководством военачальника Акомы воины дали краткую клятву, которую годы назад принес он сам, получив одним из первых в Империи это великое благо — возможность вернуться к достойной жизни.
Когда же ритуал присяги был завершен и Люджан построил войско, вставшее теперь под знамена Акомы, взгляд Мары устремился к дальним берегам озера, привлеченный каким-то движением. Сердце ее зашлось от волнения.
— Смотри! — воскликнула Мара, положив руку на плечо Кейока.
Военный советник взглянул в указанном направлении:
— Увы, глаза у меня уже не те, госпожа. Что ты там видишь?
— Там стая птиц шетра. — Голос Мары дрогнул от благоговения. — Милостью богов они прилетели гнездиться на здешних болотах.
— По-видимому, ты угодила богам своим великодушием, госпожа, — отозвался Инкомо, стоявший рядом с молодым Сариком.
— Мы можем лишь уповать на это, Инкомо. Оторвавшись от созерцания пролетающей стаи, Мара обратилась к верным сподвижникам.
— Пора идти, — сказала она. — Нужно обживать наш новый дом. Скоро прибудет мой будущий муж вместе с моим сыном и наследником.
Мара повела своих помощников — и испытанных временем, и новообретенных — к дворцу, которым восхищалась с давних пор и который отныне должен стать домом для ее семьи. Под его крышей объединятся две великие династии, посвятившие себя преобразованию Империи к лучшему. Мара из Акомы прошла мимо рядов солдат-новобранцев, которые всего лишь несколько дней тому назад были ее заклятыми врагами, видевшими свой долг в том, чтобы стереть с лица земли весь ее род. Теперь же большинство тех, кто провожал ее глазами, твердо уверовали в ее способность творить чудеса, поскольку она не только повергла в прах трех властителей из самой могущественной семьи Империи, но и простила тех, кто служил побежденным! Мало того, она обошлась с этими слугами так, словно они никогда не причиняли ей никакого вреда.
Она показала миру пример великодушия и мудрости, и в этом они видели залог своей будущей безопасности и благоденствия.
И ей был присвоен самый древний и самый почетный титул, которого когда-либо могли удостоиться сыны и дочери Цурануани: Слуга Империи.
