Глава 4. ИМПЕРСКИЙ СТРАТЕГ

***

В Палате Совета воздух был насыщен тревогой. Помимо Мары, многие правители явились в сопровождении стражи куда более многочисленной, чем дозволенный традицией почетный эскорт. Проходы между рядами и развилками были забиты вооруженными воинами, и зал больше напоминал казарменный плац перед выступлением войска в поход, чем чертог мудрых рассуждений. Каждый властитель держал своих солдат при себе; они рассаживались на полу у его ног или выстраивались вдоль ограждений между лестницами. Любой желающий перейти с места на место был вынужден с трудом и муками прокладывать путь, то и дело перешагивая через какого-нибудь воина, который мог лишь виновато склонять голову и бормотать извинения за причиненное неудобство.

Когда Мара протискивалась между свитами двух соперничающих группировок, Кевин процедил сквозь зубы:

— Если хоть один идиот вытащит здесь меч из ножен, сотни успеют умереть, прежде чем кто-нибудь догадается спросить, а в чем, собственно, дело.

Мара кивнула, а потом тихо сказала:

— Взгляни туда.

На нижней галерее наконец было занято кресло напротив помоста. Вокруг кресла плотным клином стояли воины в оранжевом с черным, а среди них, облаченный в боевые доспехи, мало чем отличающиеся от офицерской формы, восседал Тасайо из Минванаби. Если раньше Кевин был разочарован обыденным обликом покойного властителя Десио, этого никак нельзя было сказать о впечатлении, производимом его кузеном. Тасайо сидел в свободной, почти скучающей позе, но даже издалека невозможно было не почувствовать его молчаливого присутствия. Он напомнил Кевину тигра; лучшего сравнения мидкемиец не мог подобрать. Беглым взглядом Тасайо обвел Палату. Его глаза встретились с глазами Кевина лишь на мгновение, и все-таки властитель узнал раба. Лицо под ободком шлема осталось бесстрастным, но каждый из двух мужчин понял, что другой его заприметил.

Кевин отвел глаза секундой позже. Он наклонился к госпоже:

— Тигр знает, что мы поблизости от его логова.

Мара добралась до своего кресла, уселась и сделала вид, словно ее сейчас занимает лишь одна задача — должным образом расправить складки парадной мантии. Только теперь она переспросила:

— Тигр?..

— Вроде вашего сарката, только четвероногий, вдвое крупнее и намного опаснее.

Кевин занял свою обычную позицию за креслом госпожи, стиснутый со всех сторон воинами, которые в обычных условиях ожидали бы их на площадке верхнего яруса.

Мара внимательно осмотрела Палату, которая казалась более темной, чем всегда, и, как ни странно, более гулкой. В разных местах виднелись пустые места; но те властители, которые сегодня присутствовали, явно предпочитали блеск доспехов и оружия сверканию Драгоценностей и переливам шелков. По мере того как интриги приобретали все более запутанный характер, беседа становилась уклончивой и многозначительной; об истинном смысле каждого услышанного слова приходилось только догадываться. Даже взгляды, которыми обменивались правители, были тщательно продуманы и имели свою подоплеку. Каждое пустующее место следовало понимать так, что его хозяин либо мертв, либо решил убраться отсюда подобру-поздорову. Зато оставшиеся были настроены решительно, а порой даже и воинственно.

Скороход Совета доставил Маре послание. Она сломала печать, взглянула на оттиски двух печатей внутри и жестом велела мальчику-скороходу подождать, пока она читает. В сопровождении десятка воинов появился властитель Дзанваи. Судя по виду, он оправился после испытаний минувшей ночи. Кратчайший проход к его месту был битком набит воинами, что вынуждало его изобретать какой-нибудь обходной путь. Выбрав такой маршрут, который проходил поблизости от Мары, он одарил властительницу Акомы улыбкой и легким наклоном головы.

Она ответила ему таким же безмолвным приветствием, затем набросала ответ на только что полученное послание и отправила скорохода на другую галерею. Люджану она сообщила:

— Мы обзавелись еще двумя голосами благодаря сведениям, полученным Аракаси.

Утро тянулось медленно. Мара побеседовала с дюжиной властителей относительно предметов, казавшихся вполне безобидными. Хотя Кевин и пытался уловить в этих разговорах потаенный смысл, он так и не смог понять, что же это было: обмен замаскированными угрозами или предложениями взаимной помощи. Но он все чаще ловил себя на том, что невольно поглядывает на нижнюю галерею, где властители, один за другим, подходили засвидетельствовать свое почтение Тасайо. При этом Кевин заметил, что говорят, главным образом, визитеры, тогда как Тасайо почти все время хранил молчание. Когда он кому-либо отвечал, его высказывания оказывались краткими и решительными, насколько можно было судить по вспышке белых зубов. Воины, сидевшие у его обутых в сандалии ног, сохраняли каменную неподвижность.

— Тасайо нагоняет страх даже на своих, — шепнул Кевин Люджану, улучив подходящий момент.

— Еще бы, — ответил тот столь же тихо. — Он же первостатейный убийца и постоянно оттачивает свое мастерство, чтобы не потерять форму.

Холодок пробежал по спине у Кевина, когда он еще раз взглянул на фигуру в оранжево-черном кресле. Там сидел самый безжалостный игрок из всех участников жестокой Игры Совета.

***

Мара вернулась к себе в покои, чтобы поесть и посоветоваться с соратниками. Аракаси, с рукой в лубке, завладел письменной доской Мары. Вокруг него образовалось беспорядочное скопище бумаг и перьев; он с головой ушел в работу и не стал ее прерывать, когда Мара попросила слуг принести подносы с легкими закусками. Кевин заметил, что мастер успел тем временем написать еще три послания. Прижимая пострадавшей рукой стопку пергаментных листов, здоровой рукой он выводил ровные строчки аккуратным почерком левши.

— Ты же не левша, — уличил его мидкемиец. У него был взгляд опытного фехтовальщика, и умение примечать, какой рукой обычно орудует человек, было привито ему с младых ногтей. — Готов об заклад побиться!

Аракаси даже головы не повернул.

— Сегодня я левша, — со скупой иронией отозвался он.

Кевин решил взглянуть, сильно ли пострадало при этом каллиграфическое искусство Аракаси, и проникся к мастеру еще большим уважением, обнаружив, сколь артистически тот изменяет почерк. Одна из составленных им записок выглядела так, как будто была написана сильной мужской рукой; другая казалась начертанной изящным женским почерком, а третья могла навести на мысль, что ее автор вообще не силен в грамоте и лишь с большим трудом сумел нацарапать это сообщение.

— Тебе никогда не случалось запутаться настолько, чтобы забыть, кто ты на самом деле? — ехидно поддел его Кевин.

Аракаси оставил вопрос без внимания и продолжал — все так же одной рукой

— складывать и запечатывать письма. К этому времени Мара уже выскользнула из верхнего платья. Она не стала просить, чтобы Аракаси подвинулся, а просто присела на спальную циновку, которую он освободил.

— И кто же собирается все это доставлять? — сварливо спросила она.

Мастер тайного знания поклонился без особого изящества.

— Кенджи однажды уже вызвался помочь, — сказал он мягко. — Это ответы на донесения. Утром люди хорошо постарались. — Заметив, что Мара вот-вот осерчает по-настоящему, Аракаси укоризненно поднял брови:

— Ты же запретила мне выходить, вот я и не выходил.

— Это я вижу, — отрезала Мара. — Мне бы следовало догадаться, что ты можешь притвориться спящим с таким же успехом, с каким меняешь свои обличья.

— Уж очень хорошо вино подействовало, — возразил Аракаси, нимало не задетый. Он взглянул на бумаги, разбросанные вокруг. — Ты не желаешь узнать, что я разведал?

— Тасайо, — уверенно заявила Мара. — Он здесь.

— Не только это. — Напускное легкомыслие Аракаси улетучилось бесследно. — Большинство столкновений, которые произошли до сих пор, были просто тактической разминкой. К ночи все переменится. Целые секции дворца подготовлены для размещения крупных воинских отрядов и многочисленных убийц. Некоторые прежние стычки были затеяны просто ради захвата помещений, из которых можно будет посылать воинов в атаку.

Мара молча взглянула на Люджана, и тот доложил:

— Госпожа, наши солдаты находятся еще на расстоянии двух дней пути форсированным маршем до Кентосани. Для твоей защиты нам приходится рассчитывать только на те силы, которые уже здесь.

После этих слов наступило неловкое молчание, прерванное появлением слуги с бренчащими подносами. Мара вздохнула:

— Аракаси?..

Мастер тайного знания чутьем угадал суть вопроса.

— Разведка не потребуется. Тасайо сейчас занят одним: добивается поддержки своих притязаний на пост Стратега. Он ожидает, что ты бросишь голоса сторонников Акомы на помощь сильнейшему из его соперников. Даже если он переоценивает твою храбрость и ты попытаешься припрятать враждебность под маской нейтралитета, он все равно будет предпринимать шаги, чтобы тебя уничтожить. Твоя смерть означала бы для него двойной выигрыш: исполнение семейного обета Красному богу и растерянность среди твоих союзников. Твоя популярность возрастает день ото дня. Если он сможет расправиться с тобой, это послужит для многих предостережением, а заодно и лишним доказательством того, что у Тасайо достаточно сил для победы над любым соперником, который останется в живых после выяснения отношений внутри клана Омекан.

К этому моменту Мара уже собралась с мыслями:

— У меня есть один план. На кого еще можно ожидать ночного нападения?

Аракаси не понадобилось заглядывать ни в какие записи.

— Хоппара Ксакатекас и Илиандо Бонтура, по-видимому, занимают первые места в списке вероятных жертв.

— Илиандо Бонтура? Но он принадлежит к числу лучших друзей властителя Текумы и считается одним из столпов клана Ионани. — Мара заметила, что слуга с подносами нерешительно мнется на месте, и знаком предложила ему заниматься своим делом. — Почему правитель из этого клана может оказаться намеченной мишенью?

— А это такое внятное предостережение господину Тонмаргу и другим господам из клана Ионани, чтобы они не вставали поперек пути у Тасайо или у Омеканов, — объяснил Аракаси.

Кевин предположил:

— По-моему, для этого было бы вполне достаточно дипломатической ноты.

— Убийство властителя Илиандо и есть дипломатическая нота по-цурански, — сухо пошутил Люджан.

Не оставляя сподвижникам времени для новых шуток, Мара обратилась к Аракаси:

— Твои связные не могли бы кое-что передать тем правителям, которые, по твоему разумению, занимают верхние строчки в списке Минванаби? Я хотела бы сегодня встретиться с ними в Совете поближе к вечеру.

Аракаси потянулся за пером. Он обмакнул заостренный кончик в чернила, вытащил чистый лист пергамента из стопки, прижатой у него под лубком, и спросил:

— Ты одолжишь мне для этой цели Кенджи и двух воинов? — Он продолжал строчить, почти не глядя на письмена, которые выводила его рука. — От них потребуется только добраться до города и передать записки одному сапожнику в будочке на пристани. Дальнейшей доставкой займутся другие люди.

Мара прикрыла глаза, словно у нее разболелась голова.

— Можешь взять хоть половину роты, если нужно. — Следующие ее слова были уже обращены к Кевину. — Посмотри, что тут приготовил для нас Джайкен. Мы должны скоро вернуться в Совет.

Пока мидкемиец обследовал содержимое подносов, Люджан вышел, чтобы проверить состояние гарнизона.

— Позаботьтесь, чтобы люди получили возможность отдохнуть, — предупреждал он командиров патрулей. — Ночью нам предстоит сражаться.

Вернувшись с тарелкой и стаканом сока, Кевин обнаружил, что Мара неподвижно сидит на циновке, нахмурив брови и устремив пытливый взгляд в какую-то неведомую даль.

— Ты нездорова?

Мара наконец его заметила, и он поставил еду около ее колен.

— Просто устала. — Она посмотрела на еду без всякого интереса. — И встревожена.

Кевин издал преувеличенно шумный вздох:

— Боги, как я рад это слышать!

Мара улыбнулась:

— Это почему же?

— Потому что меня пугает бесчувственность. — Он воткнул двухзубую цуранскую вилку в кусок холодного мяса джайги, словно пронзая копьем врага.

— Так приятно узнать, что под прикрытием всего этого задубелого цуранского стоицизма ты остаешься живым человеком. Когда приходится идти на риск, тревога — это самое естественное чувство.

Из соседней комнаты донесся скрежет, ставший за эти дни привычным: воины точили мечи из слоистой кожи.

— Когда я слышу этот звук, меня так и тянет расшибить себе голову о стенку, — признался Кевин. Он взглянул на Аракаси, который трудился над своими записками, не выражая ни малейшего раздражения. — Тебе никогда не хотелось швырнуть что-нибудь этакое?

Мастер тайного знания, не меняя позы, поднял глаза.

— Нож, — отозвался он с ледяной решимостью. — Швырнуть нож в черное сердце Тасайо Минванаби.

Человек в поношенной одежде, безоружный и раненый, сидел в битком набитой комнате и писал записки. Но в этот миг Кевин не мог бы сказать, кто более опасен: Тасайо Минванаби или многоликий оборванец, состоящий у Мары на службе в должности мастера тайного знания.

***

Воины сохраняли полную боевую готовность. Апартаменты Акомы превратились в укрепленный лагерь — особенно после того как к гарнизону защитников присоединились четырнадцать солдат в пурпурно-желтых доспехах дома Ксакатекас.

Властитель Хоппара почти сразу признал разумность предложения, с которым обратилась к нему Мара вскоре после возвращения в Палату. Малочисленность его охраны не позволяла организовать оборону просторных фамильных апартаментов, а прятаться за завесой фальшивого нейтралитета теперь не имело смысла, раз уж Тасайо все равно замышлял нападение.

Некоторые воины из гарнизона Ксакатекаса успели повоевать в Дустари, и военачальник Люджан был им известен. Они отыскивали бывших товарищей по оружию и заводили новые знакомства в отряде Мары, и так прошли первые часы наступившего вечера.

Мара сидела в центральной комнате своей дворцовой резиденции, за баррикадами из мебели, внутри кольца, образованного воинами и немногочисленными оставшимися подушками и спальными циновками. У нее были серьезные основания для беспокойства.

— К этому времени они уже должны были вернуться, — высказалась она.

Хоппара покрутил пальцем в своем стакане с вином, дабы размешать специи и кусочки фруктов, добавленные в напиток по его вкусу.

— Властитель Илиандо всегда относился к логике с некоторым подозрением, — заметил он.

Дело было в том, что Мара предприняла последнюю попытку убедить Илиандо из Бонтуры внять голосу рассудка и с крайней неохотой уважила просьбу Аракаси — отрядить для этой цели Кенджи с пятью солдатами.

И вот наконец, когда сгустились сумерки и стало почти совсем темно, по коридорам разнеслись первые отзвуки отдаленной стычки: крики, топот и удары оружия. И теперь Мару терзали опасения, что ее посланники слишком надолго задержались и могут явиться, когда будет уже слишком поздно.

Потом послышался условный стук в дверь — сигнал, которого Мара ждала с таким нетерпением. Не теряя ни секунды, люди Люджана раздвинули барьеры и опустили тяжелый брус. Дверь открылась, и в прихожую быстро вступил Кенджи, а следом за ним — военачальник Бонтуры в шлеме с лиловыми и белыми перьями.

— Благодарение богам, — пробормотала Мара, увидев в прихожей дородного властителя Илиандо в окружении его воинов. Последними втиснулись в прихожую воины Акомы, а с ними — Аракаси, запыхавшийся от бега. Его лицо, затененное шлемом с кокардой командира патруля, было белым, словно пергамент. Едва он шагнул через порог, дверь была тотчас же закрыта.

Покинув внутренний круг защиты, Мара подошли к нему.

— Ты не должен был бегать, — упрекнула она мастера, понимая, что мертвенный цвет его лица порожден невыносимой болью.

Аракаси поклонился:

— Госпожа, это было необходимо.

Рука в лубке была аккуратно спрятана под коротким офицерским плащом; никто не мог бы даже заподозрить, что воин, стоявший сейчас перед ней, не способен постоять за себя. Когда Мара начала его отчитывать, мастер быстро перебил ее:

— Властитель Илиандо долго упрямился, пока мы в конце концов не обрисовали ему подробнейшую картину: из кого состоит его отряд и какие позиции занимает, а заодно указали четыре уязвимых места в его обороне, которыми могут воспользоваться нападающие. — Он понизил голос до шепота. — Для него решающим доводом оказалась его собственная слабость, а вовсе не наша уверенность, что он избран для острастки клану Ионани и властителю Тонмаргу.

Аракаси бросил взгляд на входную дверь, где воины водворяли на место брус и заграждения; там же, в прихожей, властитель Бонтуры и его военачальник обсуждали с Люджаном и Хоппарой планы общей обороны.

— Мы, конечно, обернулись не слишком быстро, — признал мастер, блеснув глазами. — Когда я покидал апартаменты властителя Бонтуры, туда уже ломились из коридора, и сундуки, которые я приткнул к дверям, вряд ли надолго задержат нападающих. Когда они обнаружат, что комнаты пусты, они догадаются явиться сюда. — Мара слегка нахмурилась, и он поспешил вывести ее из недоумения:

— Я удрал с другой стороны, через сады.

Она не решилась спросить, как же ему, в его-то состоянии, удавалось перелезать через стены; только одышка, с которой он никак не мог совладать, позволяла судить, каких трудов ему это стоило — бегом догонять эскорт властителя Илиандо.

Призвав на помощь свою обычную твердость, Мара обратилась к Аракаси.

— Снимай доспехи, — распорядилась она тоном, не терпящим возражений. — Подыщи себе какую-нибудь неказистую ливрею и спрячься в буфетной с поварятами. Это приказ, — бросила она, заметив, что Аракаси собрался возражать. — После того как все это будет кончено, и если я останусь в живых, твои услуги понадобятся мне больше, чем когда-либо раньше.

Мастер тайного знания поклонился. Но прежде чем исчезнуть за дверью кухни, он использовал свою кокарду командира патруля, чтобы дать указание паре воинов в доспехах Бонтуры и Акомы:

— Уведите господина Илиандо и госпожу Мару обратно в укрепленную комнату, и убедите их, чтобы они там и оставались. Нападения можно ожидать в любой момент.

Спустя несколько минут задрожали наружные оконные рамы: послышался стук топоров. Воины в комнатах, обращенных в сторону сада, мгновенно вскочили, готовые к бою; но и на забаррикадированную входную дверь обрушился оглушительный удар.

— Таран! — воскликнул военачальник Акомы.

Его солдаты бросились к двери и навалились на баррикаду, но особых надежд на то, что эти усилия принесут какие-либо плоды, питать не приходилось. Прогремел второй удар. Полетели щепки; пробив дверь и нагромождение мебели, таран вломился внутрь. Те, кто управлял им, бросились на пол лицом, и следующие за ними воины с мечами ворвались в прихожую, перепрыгнув через их спины.

Нападающие, устремившиеся в пролом, были одеты в черное. Темная ткань скрывала и их лица. Люджан успел заметить выкрашенную в красный цвет ладонь вожака, повелительным жестом посылавшего вперед своих подручных, и понял, что имеет дело с наемными убийцами из Братства Камои. С грозным, неестественным лязгом сшиблись клинки. Делая выпады и отбивая удары, военачальник Мары ощутил, что некоторые из его противников орудовали металлическими мечами, которые в Империи были великой редкостью. Такое оружие ценилось превыше всего; его берегли как реликвию, и обычно никому даже в голову не приходило рисковать им в бою, несмотря на то что оно легко рассекало кожаные цуранские доспехи.

Один из воинов Бонтуры упал, пронзенный мечом через нагрудную пластину кирасы. Люджан сменил тактику, используя налокотники, чтобы отклонять летящее на него острие меча. Он выкрикнул предостережение своим воинам, и двое убийц упали, продвинувшись в глубину комнаты не более чем на шесть футов. Обычные мечи не выдерживали многократных ударов. Металл выбивал осколки из лезвий, оставляя зазубрины и разрушая склейку слоев. Шестеро гвардейцев Акомы упали, и остальные люди Люджана подались назад, стремясь опередить убийц на пути к двери, ведущей во внутренние покои. Теперь сражение разворачивалось в промежутке между двумя дверными проемами: оставшиеся воины Акомы, объединившись с отрядами Бонтуры и Ксакатекаса, сбились в плотный заслон вокруг всех трех властителей, которые укрывались за стеной из поваленной мебели.

Кевин стоял рядом с госпожой, пристально наблюдая за наружными окнами в самой дальней внутренней комнате. Под ударами топоров рамы прогибались и тряслись, от подоконников отваливалась штукатурка. Чтобы укрепить рамы, воины пользовались любыми предметами, которые попадались под руку и могли сгодиться для этой цели. В ход шли рейки, вырванные из направляющих желобков в полу, полки, дорожные ларцы. Однако все это ненадолго задерживало нападающих, а между тем через несколько минут после первой атаки к убийцам из еретического братства присоединились воины в черных доспехах, хлынувшие в комнаты неудержимым потоком.

Кевин быстро взвесил шансы и принял решение. Мебельная баррикада не сможет выдержать штурм с трех сторон. Он сказал Маре:

— Госпожа, поскорее перейди в тот угол.

Властитель Бонтуры, разинув рот от изумления, наблюдал, как она встала и перешла на указанное ей место.

— Ты слушаешься варвара-раба?..

Хоппара проявил больше деликатности:

— Его слова не лишены смысла, господин Илиандо. Если мы останемся здесь, то очень скоро будем окружены.

Он присоединился к Маре, а потом не отводил долгого спокойного взгляда от Илиандо, пока бой не переместился ближе. За мгновение до того, как в заднюю комнату ворвалась новая волна нападающих, тучный пожилой властитель решился последовать за Хоппарой.

Оба властителя обнажили мечи и заняли позицию перед Марой. Кевин остался здесь же, но на добрый шаг впереди, так чтобы сохранить способность маневрировать, если в том возникнет необходимость.

Сражение в передней комнате набирало силу; невозможно было хотя бы приблизительно определить, сколько атакующих ворвалось в апартаменты через протараненную дверь. Защитники из внутренней комнаты спешили в двух направлениях: одни — чтобы отразить фронтальную атаку, другие — чтобы преградить путь врагам, лезущим в оконный пролом. Внезапно удары топора по второму окну прекратились.

Кевин прислушался. Сквозь шум схватки он расслышал слабое царапанье по стене позади него.

— Боги! Кто-то нашел путь в спальню!

Поколебавшись, он бросился к перегородке, которая вела во внутренний коридор апартаментов. Единственная зажженная лампа порождала вокруг зыбкие кружева света и теней.

Кевин шагнул в коридор. Его босые ноги ощущали колебания, пробегающие по деревянному полу, когда падали воины или топор вгрызался в раму. Он прижался к стене около двери спальни и застыл в ожидании, сжимая рукоятку ножа, спрятанного под рубахой.

С ним поравнялся солдат в черных доспехах. Кевин стремительно развернулся. Он двинул врага коленом в пах, а потом всадил нож в шею прямо под застежкой шлема. Кровь хлынула горячей стру„й ему на руки, когда он с силой отшвырнул содрогающееся в агонии тело навстречу другому чужаку, следовавшему за первым. Оба воина упали, загремев доспехами.

Но атакующие прибывали, еще и еще. Кевин крикнул:

— Люджан! Здесь, сзади!

Понимая, что помощи можно и не дождаться, мидкемиец пригнулся, подняв нож, чтобы встретить верзилу в черных доспехах, который перепрыгнул через упавшую пару. Неверный свет лампы сверкнул, отразившись от поднятого меча, слишком длинного и, по-видимому, слишком твердого, чтобы ему можно было противопоставить короткий нож, позаимствованный на кухне. Кевин попятился обратно в комнату. Черный воин сделал выпад.

Кевин подпрыгнул и разве что не перекувырнулся назад. Меч задел подол его рубахи. Потеряв равновесие, уверенный, что следующий удар окажется роковым, Кевин замолотил руками в воздухе, пытаясь угодить ножом в запястье противника над щитком рукояти меча.

Но нож только царапнул по коже и отскочил от налокотника. Кевин с проклятием выдохнул воздух, готовясь принять разящий удар, но в этот миг показавшийся из-за угла властитель Ксакатекаса всадил меч в спину врага. Черный воин обмяк, колени у него подогнулись, глаза выкатились из орбит, и он рухнул на пол.

В глубине коридора появился еще один убийца в черном.

— Господин! Берегитесь! — закричал Кевин.

Хоппара резко развернулся и едва успел выставить меч. Вражеский клинок не достал его, но заскрежетал краем по краю в отчаянном силовом противоборстве и прочертил глубокую борозду в кирасе молодого вельможи. Хоппара сморщился от боли. Резким поворотом руки он высвободил свой меч, извернулся и нанес ответный удар сбоку по голове убийцы. Наемники из Братства не надевали доспехов и не защищали голову шлемами; оглушенный фанатик зашатался и упал навзничь.

Через открытую прихожую ворвались новые солдаты в черном. Властитель Бонтура бросился в свалку. И Мара осталась в углу одна, открытая для любого нападения. Кевин пригнулся, нырнул под круговерть взлетающих мечей и напоролся на локоть воина в черных доспехах. Рука мидкемийца, сжимавшая нож, была липкой от крови, как и сам этот нож. Но враг, корчась, свалился на пол между Кевином и его госпожой.

Затем два топора проломили деревянную решетку, и обломки ставней позади Кевина посыпались внутрь; в воздух поднялась пыль от стенной штукатурки. Тяжелые панели отлетали и падали; кулаки окрашенных в красное рук упорно крушили последние преграды. Оказавшись по эту сторону окна, убийцы в черном, подняв мечи, устремились в атаку. Кевин ухватил их предводителя за запястье. Меч готов был обрушиться на голову мидкемийцу, но тот увернулся и мощным рывком дернул врага за руку. Оба утратили равновесие и не устояли на ногах. Но теперь, когда они, сцепившись, катались по полу, короткий нож Кевина давал ему преимущество. Он нанес удар, прежде чем враг успел развернуть свое более громоздкое оружие.

Кевин попробовал выдернуть нож, глубоко вонзившийся в грудь трупа, но это ему не удалось. Тогда он отказался от дальнейших попыток и схватил меч, выпавший из рук убитого врага.

Откатившись и по-кошачьи быстро вскочив на ноги, Кевин занес меч. Его клинок ударился о клинок нового недруга, и вместо ожидаемого глухого стука послышался резкий звон. Кевин громко рассмеялся. В его руке был меч из металла. Как это случилось — только богам известно, но в этом мире, где нет металлических руд, ему досталось оружие, с которым он умел обращаться.

Кевин взмахнул мечом; ему понадобились считанные мгновения, чтобы приноровиться к весу и форме обретенного оружия — с длинным, слегка изогнутым клинком тонкой работы. Управляться с ним оказалось на диво легко.

Первый же противник, с которым столкнулся Кевин, в растерянности отшатнулся назад при виде раба-иномирянина, знающего толк в фехтовании. Затем глаза за черной маской прищурились. Убийца совладал с изумлением и снова кинулся в бой; быстрые удары и точные выпады подсказали Кевину, что он имеет дело с бойцом, вооруженным не хуже, чем он сам, и притом более искусным.

В этот момент рядом появился воин в зеленых доспехах, и теперь убийце пришлось сражаться против двоих. Плечом к плечу раб и воин теснили посланца Братства, однако его рука с мечом не знала устали. Раз за разом он отбивал удары, угрожавшие его жизни. Воин Акомы оступился и на полшага отклонился в сторону. И тут же его незащищенную шею петлей захлестнул шнур с грузом на конце, брошенный через проломленное окно. Выронив меч, он схватился за шею, неестественно выгнулся и рухнул на пол. И сразу же убийца с арканом в руках ринулся в общую сечу.

Наперерез ему бросился другой воин из Акомы и еще один в доспехах дома Бонтура. Снова оказавшись один на один с более сильным противником, Кевин понемногу отступал в сторону. Ему повезло: каблук убийцы завяз в подушке, отлетевшей от чьей-то ноги; он поскользнулся, и Кевин сразил его ударом в разрез кирасы.

Мидкемиец выдернул свой клинок и, оглянувшись, обнаружил, что под натиском черного воина властитель Бонтуры оказался прижатым к стене: отступать было некуда. Каким-то чудом он сумел парировать последний удар, но не приходилось надеяться, что такая удача выпадет снова. На помощь подоспел Кевин; мощным ударом сзади он вышиб дух из воина в черных доспехах. Металл рассек кожаную кирасу с таким звуком, какой издает надрезанная дыня. Враг умирал в луже крови. Не задерживаясь более, Кевин метнулся в тот угол, где была Мара, и встал перед ней с мечом на изготовку. К тому времени Хоппара уже прочно утвердился на позиции у окна: пропитанный кровью ком черного тряпья, лежащий поперек подоконника и загромождающий пролом, был, очевидно, последним из убийц, вознамерившихся пробраться в апартаменты этим путем.

Тяжело дыша, истекая потом, Кевин осмотрелся по сторонам, стараясь понять, что происходит. Группы черных воинов и наемников из Братства Камои снова и снова предпринимали попытки сломить сопротивление осажденных. Один из убийц, выбравшись из общей кутерьмы, высмотрел Мару, и его рука стремительно метнулась к суме, подвешенной к поясу. Кевин всей кожей почувствовал, что сейчас последует бросок ножа.

В тот самый миг, когда убийца замахнулся, мидкемиец сгреб в ладонь платье Мары и упал на пол, подмяв ее под себя. Нож, пролетевший мимо цели, с глухим стуком ударился в стену, выбив из нее зерна рассыпавшейся штукатурки. Кевину показалось, что его дернули за край одежды. Он увидел пригвожденную к стене складку своей рубахи, а потом почувствовал, что его левая рука неловко вывернута вверх.

Мара лежала под ним, задыхаясь под тяжестью его тела. Убийца счел момент подходящим, рванулся вперед, занося меч, но Кевин успел извернуться: ткань с треском разорвалась, и он всадил свой клинок в живот наемнику. Тот сложился пополам, упал на колени и наконец повалился головой вперед. Меч вылетел у него из руки, прогрохотал по полу и воткнулся в нижнюю доску стены. Кевин высвободил последний лоскуток своей рубахи, а затем выдернул застрявший в древесине, но все еще вибрирующий клинок. Едва он встал на ноги, как другой убийца плечом вломился в окно и спрыгнул в комнату. Кевин обезглавил его одним ударом, когда тот не успел еще приземлиться. Труп тяжело повалился на пол, а голова покатилась в угол. Она остановилась лишь тогда, когда на нее наткнулся здоровяк в черных доспехах, вбежавший в заднюю дверь. Кевин стремительно развернулся, чтобы преградить ему путь. Ражий детина колебался не более мгновения, а потом нацелил свое оружие на Кевина. Мидкемиец приготовился отразить удар меча, но воин избрал другую тактику, не желая снизойти до поединка на мечах с рабом. Он стремительно, с яростью разозленного быка-нидры, бросил весь свой немалый вес вперед, рассчитывая сбить обнаглевшего раба с ног и измолотить его до смерти. Кевин понял это, когда было уже слишком поздно. Он не успел уклониться, и противник, налетевший на него всей бронированной тушей, двинул его под ребра и протолкнул в полумрак коридора, однако и там было тесно от сгрудившихся в драке бойцов. Битва не на жизнь, а на смерть кипела между прорывающимися наемниками Братства и самыми стойкими солдатами Люджана. Кевин сделал попытку откатиться влево, и тут на него рухнул сверху воин в тяжелых доспехах. Полураздавленный врагом, судорожно сжимающим рукоять меча, Кевин, однако, ощутил какие-то повторяющиеся рывки у себя под боком и понял, что умудрился упасть на лежащий плашмя меч противника. Положение у Кевина оказалось самое незавидное: он не мог ни высвободиться, ни пустить в дело свой клинок: и меч, и рука были придавлены к стене. Но его неприятель, также не сумевший вновь завладеть собственным оружием, поневоле выпустил рукоять меча и принялся весьма неловко наносить удары по ничем не защищенному лицу раба. Кевин попытался схватить врага за горло, но его усилия не привели ни к чему, если не считать содранного в кровь локтя.

Однако шанс у Кевина был, и он не упустил его. Собрав все силы, все так же сцепившись с врагом, он перекатился по полу, так что здоровяк оказался внизу. Остальное совершилось быстро. Меч был в руке Кевина, а бывший владелец этого меча лежал с перерезанным горлом.

Оставив на месте труп и не задерживаясь в коридоре, Кевин поспешил в главную комнату и быстро осмотрелся, отыскивая Мару. Хоппара сражался с воином в черных доспехах у мебельной баррикады. Убийца из Камои теснил выбивающегося из сил властителя Бонтуры. Кевин мимоходом рубанул наемника в бок и двинулся дальше, но Мары нигде не было видно. Предоставив властителю Илиандо прикончить убийцу, Кевин торопливо проследовал в коридор, соединяющий дальние комнаты с садом. Две комнаты оказались пустыми. В третьей корчился в агонии воин в черных доспехах; навеки остановившийся взгляд его соратника, лежавшего на циновке, был устремлен в пространство.

Кевин бросился в последнюю комнату. Мара была там — с ножом в руке, она прижималась спиной к стене; ее платье было покрыто пятнами свежей крови. К ней приближались двое воинов в черных доспехах, не оставляя ей никакой лазейки для спасения. У одного из нападавших кровь струилась из раны на руке; как видно, Мара уже научила их относиться к ней с почтением.

Со звериным рыком Кевин ворвался в комнату. Первый воин умер, не успев даже повернуться. Второй попятился на полшага — и грузно осел на пол: Мара вонзила кинжал в промежуток между его шлемом и кирасой.

Кевин повернулся влево, а потом вправо, высматривая, нет ли здесь еще врагов. В его грудь уткнулось что-то теплое… Мара. Она не плакала, а просто припала к нему, трепеща от пережитого страха и изнеможения. Он крепко обнял ее свободной рукой; но его меч все еще был поднят и готов к бою.

Однако звуки сражения, доносившиеся из коридора, затихли. Скрежет и лязг мечей завершились глухим стуком падения, и снизошла тишина, звеняще-странная после шума хаоса и смерти. Кевин перевел дух. Он опустил меч, с которого капала кровь, пальцами, столь же липкими как меч, погладил Мару по волосам и только тогда ощутил боль порезов и ран, которых не замечал в пылу боя.

Через несколько мгновений из наружных комнат послышался голос:

— Госпожа!

Мара облизнула сухие губы, с трудом сглотнула и заставила себя отозваться:

— Я здесь, Люджан.

Едва показавшись в дверях, военачальник Акомы остановился как вкопанный.

— Госпожа!.. — Его облегчение казалось осязаемым. — Ты ранена?

Только сейчас Мара обратила внимание на свое залитое кровью платье. В крови были у нее не только пальцы, до сих пор сжимавшие рукоять кинжала, но даже щеки. С омерзением отбросив клинок, Мара обтерла руки об одежду и ответила:

— Я невредима. На меня кто-то упал. Это кровь мертвеца. — Вспомнив, что она все еще льнет к рабу, как ребенок к няньке, Мара выпрямилась, отстранилась и повторила:

— Со мной все в порядке.

От густого зловония смерти Кевина мутило, и он шагнул к — окну. От рамы осталась лишь гора щепок, а по ту сторону маленького сада в кирпичной стене зиял огромный пролом.

— Они вошли из соседних апартаментов, — угрюмо сказал Кевин. — Вот почему так много их просочилось с тыла.

Люджан протянул Маре один из мечей для осмотра:

— У некоторых убийц были стальные клинки.

— Боги! — воскликнула она. — Это же династический меч! — Она присмотрелась повнимательнее и нахмурилась. — Но рукоять у него совсем простая. И никаких знаков принадлежности к дому или клану. — Обратившись к военачальнику, она распорядилась:

— Пусть твои люди обследуют трупы. Посмотрим, не найдутся ли еще такие клинки.

— Какое это имеет значение?

Кевин оттолкнулся от разрушенного подоконника и протянул руку Маре, чтобы она могла опереться: было видно, что ее еще колотит дрожь. Он бережно провел ее между телами павших в коридор и далее, на свежий воздух.

Кевину ответил Люджан, шедший на шаг впереди:

— В Империи мало настоящих стальных мечей. Одним таким мечом владеет каждая семья, ведущая свое происхождение от зари нашей истории… во всяком случае, принято считать, что владеет. Доступ к династическому мечу имеет только глава семьи, правящий властитель. Это бесценное сокровище, и среди семейных реликвий оно стоит на втором месте после натами.

Мара добавила от себя:

— Существует меч семьи Акома, который некогда принадлежал моему отцу и который я сохраняю для Айяки. Это редкое оружие из стали.

Они добрались до места, где коридор соединялся с залитой кровью центральной комнатой. Воины Акомы уже трудились, расчищая пол от трупов. У одной из стен были сложены пять стальных мечей; шестой был у Кевина.

— Эти мечи найдены среди мертвых убийц, военачальник, — доложил один из воинов.

Люджан с благоговением взглянул на клинки:

— Откуда они могли взяться?

— От Минванаби? — ответил Кевин вопросом на вопрос.

Из передней комнаты появились властители Ксакатекаса и Бонтуры; одежды у обоих были не только заляпаны кровью, как у Мары, но вообще приведены в полнейшую негодность. Привлеченные блеском ста-ли, они тоже обследовали оружие.

Кевин обтер свой клинок полой рубахи.

— А этот — новый, — сказал он спокойно. — На нем еще видны слабые следы, оставленные точильным камнем. — В последний раз осмотрев меч, он добавил:

— Но отметок оружейника на нем нет.

Все уставились на раба. Илиандо надулся, набрав полную грудь воздуха, и уже собирался возмутиться, но его гневную вспышку опередило любопытство Хоппары:

— Да какой же оружейник сумеет изготовить такой меч?

Кевин пожал плечами:

— Среди моего народа это искусство — совсем не редкость. По-моему, из дюжины хороших кузнецов любой способен сделать точную копию этого клинка.

Не желая, чтобы молодой властитель выставил его в неблагоприятном свете как человека невоспитанного, Илиандо поднял клинок и чопорно заявил:

— Клинок острый, но форма у него не столь изысканная, как у мечей, изготовленных нашими предками. Возможно, существуют копии, сделанные из менее ценных металлов.

— Но где человек может раздобыть такое богатство? — спросил Хоппара.

— В моем мире, — предположил Кевин.

Властители обменялись взглядами; старшего из них, казалось, ошеломили независимые повадки раба. Однако никто не стал перебивать Кевина, когда он заговорил:

— После сражения ваши воины подбирают мечи и доспехи как военную добычу. Кто-то накапливает достаточное количество железа, отыскивает хорошего кузнеца и показывает ему один из ваших древних клинков. — Он изобразил стремительный выпад. — Показывает и говорит ему: сделай мне такой же. Этот клинок мало чем отличается от тех, которые в ходу у горцев племени хадати у меня на родине. Кузнец из Вабона вполне способен выковать такой же, и легко может оказаться, что оружейник, взятый в плен, сейчас работает у кого-нибудь из ваших властителей.

— Минванаби!.. — с ненавистью выплюнула Мара это имя. — Все металлы, захваченные за Бездной, считаются военными трофеями и собственностью Империи. Часть отсылается в храмы в качестве пожертвований, другая часть — в Имперскую сокровищницу, а остальное идет на содержание армии в Мидкемии. Но все это находится в ведении Имперского Стратега, а если тот отсутствует — его наместника. Тасайо занимал пост наместника в течение пяти лет. Для человека не слишком щепетильного этого времени вполне достаточно, чтобы переадресовать потоки контрабанды в поместье его кузена. — Поразмыслив, Мара добавила:

— Или в свое собственное поместье… для личных надобностей.

По выражению лица Илиандо было видно, что ему крайне неприятно признавать такую возможность.

— Если каждого убийцу снарядить стальным мечом, то цена одной такой атаки окажется баснословной, — с сомнением пробурчал он.

— Для рейда в Имперский дворец? — перебил Хоппара. — Готов держать пари, что понадобилось бы в пять раз больше мечей. — Он обвел взглядом пол, усеянный пятнами крови. — Никакой гарантии успеха, и притом предполагается, что все до одного погибнут. Нет, как ни крути, а выходит, что именно Тасайо нанял людей Камои.

— Ну хорошо, — сказал Кевин, пнув ногой шлем убитого черного воина, — а кто же послал эту компанию?

Хоппара устало опустился на оставшийся чистым уголок спальной циновки. Он уставился взглядом на свой меч, лезвие которого было в сплошных зазубринах, а острие разлохматилось из-за разрушенной склейки слоев.

— Кем бы он ни был, он нас, можно сказать, выручил. Оба отряда — убийцы из Камои и эти воины — мешали друг другу, потому что путались под ногами. Сомневаюсь, что мы смогли бы выстоять, если бы против нас были только убийцы.

Мара пересекла комнату и села рядом с юношей.

— Доблестные воины выиграли для нас этот день, господин Хоппара, — сказала она. — И твой дом вправе гордиться тобой.

Властитель Бонтуры многозначительно покосился на Кевина, который все еще держал один из металлических клинков:

— Боги усмотрят в этом святотатство. Раб…

Люджан не дал ему договорить:

— Я ничего не видел.

Грузный властитель повернулся к Маре, возмущенный грубостью военачальника. Однако она заверила его с самым добродушным видом:

— Я не видела ничего неблагопристойного, властитель Илиандо.

Илиандо напыжился, готовясь дать достойный ответ, но тут дипломатическое искусство проявил Хоппара:

— Насколько я понимаю, ты имеешь в виду меч, который спас тебе жизнь?

Властитель Бонтуры покраснел. Он прокашлялся, метнул на Кевина неприязненный взгляд и принужденно пожал плечами.

— Я тоже ничего не видел, — нехотя согласился он, ибо здесь, в покоях Акомы, после того как гвардейцы Акомы отдали жизнь, защищая его, оспаривать слова госпожи и ее гостя значило бы нанести урон чести Мары.

Кевин усмехнулся. Он передал окровавленный клинок Люджану, который принял трофей с каменно-бесстрастным лицом. Мара поспешила ослабить напряжение трудного момента:

— Досточтимые властители, будет справедливо, если каждый из вас возьмет себе по два таких меча в качестве военной добычи. Другими я собираюсь наградить достойнейших из солдат в знак признания их заслуг.

Властители склонили головы: ее дар был весьма великодушным жестом. Хоппара улыбнулся:

— Твоя щедрость не знает равных, госпожа Мара. Властитель Бонтуры кивнул в знак согласия, и по блеску, вспыхнувшему в его глазах, когда он прикинул цену доставшегося ему сокровища, Мара поняла, что алчность возобладала: прегрешение Кевина сойдет ему с рук.

— Давайте очистим пол от требухи, не заслуживающей почестей, — обратилась она к Люджану.

Воины, оставшиеся в живых, приступили к работе. Были собраны ножны, и мечи вложены в них; трупы подверглись дотошному обследованию в поисках хоть одной улики, которая помогла бы установить, кто организовал нападение. Улик не нашлось; общинам убийц платили именно за полнейшую анонимность. Их отличительными признаками служили только выкрашенные в красное ладони и синяя татуировка — цветок камои. У воинов в черных доспехах не было вообще никаких примет. Когда Люджан удостоверился, что искать дальше не имеет смысла, солдаты свалили тела в кучу у ограды сада, а затем он разбил их на бригады и приказал заново забаррикадировать окна и двери с помощью любых имеющихся средств и позаботиться о своих раненых.

Солдат поднес Маре чашу с водой и салфетки.

Мара обтерла лицо и руки, с гадливостью отметив, какое кровавое месиво оставалось в воде каждый раз, когда приходилось споласкивать салфетку.

— Утром мне понадобятся услуги горничной. — Она подняла глаза на солдата.

— Ты исправно служишь, Джендли. Но привести меня в приличный вид — так, чтобы я могла показаться в Совете, — для этого потребуется нечто большее, чем усердие доблестных воинов.

Властитель Хоппара засмеялся. Ему казалось удивительным, что женщина, столь хрупкая на вид, находит в себе силы думать о чем-то, кроме ошеломляющего ужаса минувшего часа.

— Я начинаю понимать, почему отец так тобой восхищался, — начал он и тут же осекся, настигнутый странным ощущением, от которого всех присутствующих пробрал озноб.

Кевин круто обернулся; его пустые руки безотчетно искали меч, которого он снова был лишен. Взглянув на Люджана, он увидел, что военачальник тоже озирается, пытаясь обнаружить источник этого безымянного страха.

Затем послышался слабый шипящий звук, словно пар вырывался из кухонного котелка. Все глаза обратились к тому месту на полу, где разгоралось пятнышко зеленого света. Самые мужественные из воинов инстинктивно съежились и подались назад; у тех, кто был вооружен, руки потянулись к мечам.

Свечение усиливалось и наконец разгорелось сильнее, чем пламя единственной лампы. У всех глаза слезились от этого яркого блеска, и некая невидимая сила заставила встать дыбом даже волоски на руках воинов.

— Магия! — прошипел властитель Бонтуры. Казалось, что белки его расширенных глаз, отражающие непостижимое сияние, сами угрожающе светятся злобным зеленым светом.

Пятно становилось все ярче и вспучивалось, а потом растянулось волнистой полосой, которая крутилась и извивалась в воздухе. Никто не мог шевельнуться: свет действовал гипнотически. Затем загадочная полоса преобразилась в ужасающее видение. Проявились мерцающие глаза, клиновидная голова и сужающийся хвост, судорожно дергающийся на полу.

Едва слышно Хоппара прошептал:

— Релли!

Кевин знал ядовитых змей Келевана с таким названием, но эта была размером больше самой большой из виденных им речных гадюк. Гнусная тварь длиной в целых два фута искрилась мертвенным зеленым светом, который придавал любому предмету в комнате угнетающе-зловещий вид. Призрачная змея проскользнула по полу вперед на несколько дюймов, слегка подняв голову; ее раздвоенный язык высовывался из бронированных челюстей, словно пробуя воздух на вкус.

Кевин взглянул на Люджана, который сжимал сильными пальцами рукоять меча: даже этот искусный фехтовальщик не мог вытащить оружие из ножен и был вынужден беспомощно ожидать нападения.

Все еще сидя на циновке, Мара шепотом скомандовала:

— Никому не двигаться!

Сразу вслед за этим — словно звук ее голоса возымел какое-то действие — воздух задрожал от низкого гула. Голова змеи развернулась к властительнице Акомы.

Из глаз вырвались два зеленых луча — и уперлись в тело солдата, так и стоявшего на коленях около умывальной чаши перед Марой с мокрой салфеткой в руке.

Магическое видение стало клониться на один бок. Голова повернулась в сторону Мары, а хвост резко свернулся в кольцо. Голова поднялась и отклонилась назад.

Люджан кивнул Кевину, и тот медленно, бесшумно отступил назад, освободив место, чтобы военачальник мог размахнуться. Молниеносное движение запястья — и клинок, вылетев из ножен, устремился вниз, к шее невиданной твари.

И все-таки ни одно движение человека не могло застать врасплох, это порождение колдовства. Змееподобное создание поднялось во всю свою длину, а потом нанесло ослепительно быстрый удар.

Меч Люджана рассек воздух, и Мара в ужасе вскрикнула. Воин, стоявший сбоку от нее, рванулся вперед, чтобы заслонить ее своим телом, и вода из чаши разлилась по полу; светящаяся тварь промахнулась. Стреловидные клыки с легкостью прокусили доспехи воина, и остроконечная голова исчезла в его теле, словно жидкость, всасываемая в дыру. Зловещее сияние втянулось туда же.

На несколько мгновений комната погрузилась в темноту.

Потом воин закричал. Его руки сжимались и дергались в агонии, а в глазах замерцал зеленый свет. Свечение становилось все более ярким, оно лилось уже через кожу зеленым потоком, набирающим силу, и скоро стало невыносимым для глаз. Комната наполнилась ослепительным светом — для тени не осталось места. Потом тело воина начало сморщиваться и съеживаться. Белки глаз выкатились, а зубы засверкали изумрудами в деснах, которые дымились и чернели.

Хоппара и Илиандо отпрянули в безмолвном ужасе; Мара сидела, оцепенев, словно чары приковали ее к месту. Только Кевин, движимый любовью, нашел в себе волю к действию. Он шагнул вбок, перегнулся над содрогающимся вопящим комом плоти и, схватив Мару за плечи, не то перенес, не то протащил ее за пределы досягаемости агонизирующего воина, издающего пронзительные крики. А потом заслонил Мару своим телом.

Но к этому моменту и Люджан обрел привычную быстроту действий. Точный удар меча прекратил душераздирающие вопли. Из трупа повалил дым; зеленое свечение замелькало и погасло. Комнату заполнил обычный унылый полумрак; только мерцающее пламя лампы мешало воцарению полной темноты.

Не скрывая дрожи, властитель Бонтуры сотворил знамение защиты от злых сил.

— Кто-то из магов желает твоей смерти, госпожа Мара. Эта нечисть искала тебя по звуку голоса!

Кевин вытер вспотевшие руки полой рубахи, забыв, что его одежда уже давно промокла. Он покачал головой:

— Не думаю.

Возражение вызвало новый прилив досады у властителя Илиандо, но Мара, ничуть не чувствуя себя уязвленной, поднялась с пола:

— Почему?

Мидкемиец спокойно ответил:

— Если бы твоей смерти хотел кто-то из Черных Хламид, ты уже была бы мертва, и никакие наши усилия не могли бы тебя спасти. Достаточно было бы забросить сюда один из тех светящихся шаров, которые мы видели на Играх, и все было бы кончено. Но если этот кто-то хотел запугать тебя насмерть… так сказать, ради предупреждения, то, надо признать, эта гнусная кобра выполнила заказанный фокус наилучшим образом.

— Кобра? — переспросила Мара. Потом села, обхватив руками колени. — О, ты имеешь в виду релли. Может быть, ты прав.

— Тут возможно и другое объяснение, — включился в обсуждение и Хоппара. — Маги низших рангов и жрецы способны применять магию, но, в отличие от членов Ассамблеи, они могут польститься на подкуп.

— Кто?.. — Кевин старался унять дрожь в голосе. — Кто настолько богат, чтобы оплатить такие представления?

Хоппара взглянул на труп воина, убитого колдовством, на его лицо, застывшее в последней судороге боли.

— Если некто способен потратить достояние нации, чтобы нанять банду убийц из Камои, почему бы ему не расщедриться заодно на оплату услуг жрецов из знаменитого храма или на подкуп захудалого мага?

— Ты обвиняешь Минванаби? — спросил Илиандо, все еще вцепившись пальцами мясистых рук в собственные рукава.

— Возможно. Или тех умников, которые послали нам солдат в черном. — Хоппара вскочил на ноги, словно не в силах был усидеть на месте. Облаченный в доспехи, окровавленный, осунувшийся от всего пережитого, он казался точным подобием Чипино. — Мы сможем узнать это завтра, если выживем и вернемся на Совет.

Никто не сказал ни слова.

Им пришлось выдержать еще четыре штурма.

В течение ночи солдаты Акомы и ее союзников отбивали атаки черных воинов. Братство Камои больше не напоминало о себе, но солдаты в доспехах волнами накатывались на временное жилище Мары.

Последняя из этих волн заставила защитников отступить в маленькую спальню, не имевшую наружной двери. Они отбрасывали назад врагов, предпринимавших очередной набег от главной двери, и других, которые наседали со стороны проломленного окна. Кевин не покидал занятой им позиции — впереди Мары; он сражался как одержимый. К началу третьей атаки уже почти не осталось воинов, не получивших ранений. Самые заядлые поборники цуранских традиций слишком устали, чтобы обращать внимание на этого рыжего горластого варвара, который не выпускал из рук ни меча, ни щита даже в минуты передышки, между очередными атаками. Его клинок работал в бою не менее успешно, чем клинки лучших воинов Акомы, и пусть боги решают судьбу раба, который отказывается знать свое место. Ночь была на исходе, солдаты гибли, и нельзя было отвергать ни одной руки, еще способной держать оружие.

После четвертой атаки Кевин едва мог двигаться. Руки болели от усталости; колени дрожали, и унять эту дрожь было невозможно. Когда последний черный воин рухнул на пол, сраженный его мечом, ноги Кевина подогнулись, и он сам свалился рядом: нервное возбуждение, которое удерживало его на ногах в течение всей ночи, разом иссякло.

Мара принесла ему чашку с водой, и он рассмеялся: его позабавила перемена их ролей. Он жадно приник к чашке, а она тем временем отошла, чтобы помочь тем, кто еще был способен пить. Кевин осмотрелся. Пол, подушки, стены, каждая щель в комнате — все было залито красным, и исковерканные тела, застывшие в самых нелепых позах, громоздились повсюду. Комната, некогда бывшая уютной и приятной на вид, теперь выглядела как склеп в бредовом ночном кошмаре. Из тридцати солдат Акомы и двух десятков гвардейцев Ксакатекаса и Бонтуры, прошлой ночью объединивших свои силы, на ногах держались десять бойцов Акомы, пятеро — Ксакатекаса и трое — Бонтуры. Остальные — убитые или тяжело раненные — лежали среди множества трупов, одетых в черное, и ни у кого уже не осталось сил, чтобы выбросить эти трупы.

— Мы их штук сто положили, не иначе, — угрюмо сказал Кевин.

— Может быть, и больше, — послышался рядом голос Аракаси, по необходимости вызванного из буфетной.

Перевязь, поддерживающая его руку, была забрызгана красным, а кинжал в левой руке словно намертво приклеен к пальцам из-за засохшей крови.

— Рука не болит? — спросил Кевин.

Аракаси покосился на руку в лубке и кивнул:

— Конечно болит. — Он бросил взгляд на дверь. — Утро уже почти наступило. Если они собираются еще разок попытать счастья, их следует ждать очень скоро.

Кевин с трудом поднялся на ноги. Он выронил бы меч, если бы не опасение, что при этом поранит собственные колени. Смертельно усталый, все еще не сумевший преодолеть дрожь от пережитого напряжения, он нетвердой походкой дошагал до того места, где Мара, опустившись на колени, пыталась оказать помощь раненому военачальнику Хоппары. Когда приблизился Кевин, она подняла глаза. В свете единственной лампы, которая еще горела, она казалась болезненно-худенькой, а ее глаза — слишком большими на бледном лице. Пальцы у нее были содраны в кровь.

— Ты… не ранена? — спросил Кевин.

Она покачала головой и попыталась встать.

— Так много… потерь, — сказала она наконец.

Каким-то образом Кевину удалось совладать с желанием протянуть руку и поднять ее на ноги.

— Не позволяй никому услышать тебя, любимая. Они под барабанный бой изгонят тебя из Совета за нецуранский образ мыслей.

Мара была слишком обессилена, чтобы изобразить хотя бы подобие улыбки.

— Здесь для тебя небезопасно, — добавил он. — Мы пришлем кого-нибудь из слуг, чтобы он позаботился об офицере Хоппары.

— Слишком поздно, — ответила она, уткнувшись лбом в грудь возлюбленного.

Кевин взглянул вниз и увидел, что военачальник Ксакатекаса уже не дышит. От спокойной силы и уверенности прирожденного вожака, которые удерживали людей в тяжелых переходах сквозь обжигающие пески Цубара, теперь осталось лишь воспоминание.

— Боги!.. — с сожалением воскликнул Кевин. — Он был великий воин!

Кевин проводил свою госпожу обратно в маленькую комнату, которая оказалась наиболее подходящей для обороны. Там Люджан с двумя воинами и всей оставшейся домашней прислугой пытались убрать валяющиеся на полу трупы. Верных солдат, павших в битве, уносили в другую комнату в ожидании подходящего времени для почетного сожжения; трупы в черных доспехах не удостаивались подобного обращения: их пинали ногами, выпихивали или перекатывали в сторону наружной перегородки, а затем сбрасывали в сад.

Мара прильнула к Кевину со словами:

— По-моему, зловоние этой комнаты будет преследовать меня вечно.

Кевин неловко погладил ее по волосам:

— Смрад поля боя нелегко забыть.

Со стороны входной двери донесся грохот.

— Лашима! Они не унимаются!.. — выкрикнул Хоппара.

На этот раз у него в голосе прозвучало отчаяние. Властитель Илиандо сгорбился, опершись на свой меч и хрипло дыша. Люджан знаком приказал двум солдатам занять позицию близ госпожи. Затем военачальник Акомы рванулся на галерею; Кевин бросился за ним. В их отряде уже не оставалось достаточного количества боеспособных защитников, чтобы он мог позволить себе неотлучно находиться при Маре. Едва его объял сумрак галереи, послышался бархатно-мягкий голос:

— Не беспокойся за нее. Просто сражайся так, как ты способен, Кевин из Занна.

Варвар успел лишь кивнуть через плечо затаившемуся в темноте Аракаси: двое черных воинов уже прорывались через баррикаду, торопливо возведенную в прихожей солдатами Ксакатекаса; других пока еще задерживала груда обломков, наваленных в соседнем дверном проеме.

Думать не было времени; теперь все решали доли мгновения. Первый же удар металлического клинка Кевина отсек нападающему руку, но место упавшего тотчас занял другой. Натиск атаки не ослабевал. Удар сплеча, шаг назад, снова удар… сказывалась давняя боевая выучка Кевина. Он ощущал, что рядом Люджан и еще. кто-то, монотонно выкрикивающий проклятия. Но потом воины у боковой двери пробились через ненадежный барьер, и защитникам пришлось совсем туго. Кто-то упал под ноги Кевину, и он споткнулся, но его тут же подхватили и помогли устоять липкие от крови руки одного из воинов Бонтуры. Только коротким кивком он поблагодарил за выручку: еще один противник готовился вышибить из него дух. Совсем некстати мелькнула нелепая мысль: где же кто-то сумел раздобыть такое множество черных доспехов? Или этот кто-то просто выкрасил черным лаком доспехи своего гарнизона, чтобы натравить на Акому подобную армию?

Атакующие ворвались в первую комнату, когда силы сопротивления защитников заметно истощились. Сказывалось огромное численное превосходство. Люджан и последние его солдаты поневоле пятились назад, еще назад… И все-таки они не были разбиты. Им не изменило цуранское упорство, и, отступая, они заставляли противника дорого расплачиваться за каждую завоеванную пядь.

Кевин уложил очередного черного воина. Позади него властитель Ксакатекаса, сам едва держась на ногах, помог властителю Бонтуры перебраться во вторую спальню. Пожилой правитель с трудом ловил ртом воздух и припадал на одну ногу. Кевин почувствовал, что близок к отчаянию. Но стоило ему представить себе жуткое видение — меч, пронзающий сердце Мары, — и вновь вспыхнувшая ярость придала ему сил. Он развернулся, занес меч и атаковал неприятеля. Этот неистовый рывок подарил двум властителям достаточно времени, чтобы успеть отступить. Еще пара живых тел между Марой и смертью, подумал Кевин с безжалостной практичностью. Он почти рассмеялся, вспомнив напутствие Аракаси. Его меч взлетал и обрушивался, отражал удары и устремлялся вперед. Теперь и ярость выдохлась, осталась лишь боль изнеможения. В какой-то момент, не рассчитав силы размаха, он ударился плечом о дверную раму, и эта секундная неловкость дорого ему обошлась: вражеский меч проехался лезвием по его ребрам. Своим металлическим клинком Кевин отбросил назад хрупкое слоистое орудие, а затем всадил острие прямо в изумленное лицо, видневшееся из-под шлема; однако, споткнувшись о тело, приземлился на одно колено по ту сторону двери.

Кевин не сумел подняться достаточно быстро. За ним рванулся черный воин, готовый поразить варвара ударом в незащищенную спину. Боль обожгла кожу, но Люджан подоспел вовремя: он безошибочно парировал выпад. Кевин стремительно развернулся и изо всех сил пырнул врага в живот. Сложившись пополам, тот испустил дух.

За ним стоял Аракаси, сжимая меч в левой руке… как мальчик, грозно потрясающий дубинкой.

— Сильно досталось?

Кевин с трудом вдохнул воздух.

— Все дьявольски болит, но я это как-нибудь переживу. — В жемчужно-сером свете, который начал просачиваться через разломанные перегородки, он увидел на террасе скопище черных воинов, изготовившихся к атаке, и едва не расхохотался безумным смехом. — Кажется, я сказал «переживу»?

Позади уже слышались звуки боя: глухие удары и лязг мечей давали знать, что Люджан снова вынужден обороняться от врагов, пробравшихся через пролом в стене соседних апартаментов.

— Охраняйте эту дверь! — буркнул Кевин и ринулся туда, где находилась Мара.

Госпожу защищали два солдата, но положение у них было безнадежным: на них наседали с полдюжины черных воинов.

— Ублюдки!.. — прохрипел Кевин и, не теряя ни секунды, бросил свое тело живым тараном на тех, что были позади. Проехав от толчка по полу, задние налетели на передних, и весь этот ком человеческих тел грохнулся на пол. Кевин скользил и перекатывался на липком полу, заставляя онемевшие мускулы совершить еще одно усилие… и еще одно, а потом поднялся во весь рост и, шатаясь, сделал шаг вперед. Из шести противников в живых остались трое. Ударом сбоку Кевин подрубил у ближайшего коленные сухожилия, а другого полоснул по шее, но всей его силы хватило лишь на то, чтобы ранить. Когда двое солдат Акомы перешли в наступление, чтобы прикончить последнего, Мара вскрикнула:

— Кевин! Сзади!..

Кевин круто развернулся, успев краем глаза заметить, что человек с перерубленными сухожилиями еще сжимает в руке нож. Пришлось оставить это на произвол судьбы, потому что чей-то меч, с пением рассекая воздух, опускался на голову раба. Он резко уклонился вправо, споткнулся о вытянутую ногу мертвеца и тяжело упал поверх трупа. Меч чужака прочертил длинную линию вдоль левой руки Кевина — от локтя до плеча. Взвыв от боли и злости, Кевин извернулся, и его клинок вонзился в живот врага точно над чреслами. Стряхнув кровь, заливающую глаза, Кевин бросил взгляд вокруг. Один из солдат Акомы прыжком приблизился к нему, ударив ногой по щиту умирающего, и тот снова задергался на полу в узком проходе, преграждая путь другим своим соратникам.

Кевин едва перевел дух:

— Силы небесные! Когда же им будет конец?

Он услышал ужасный ревущий звук, невыносимый для слуха. Труба, — безрадостно сообразил он. Спина у него горела, и левая рука бессильно повисла вдоль тела. Влага капала с пальцев. Однако он выпрямился и потащился следом за одним из солдат к входной двери. Второй солдат остался на посту перед Марой. Кевин сумел улыбнуться ей на прощание, хотя улыбка вышла кривая.

Когда Кевин добрался до прихожей, ему стало ясно: конец близок. Ни Люджана, ни Аракаси, ни Илиандо с Хоппарой не было в пределах видимости, но из второй спальни доносились звуки борьбы. Без помощи извне защитникам Акомы не устоять — слишком мало их осталось.

Достигнув последней двери, Кевин увидел, как двое солдат в черных доспехах вылезли из дыры в стене и помчались к саду. Это зрелище показалось ему забавным, но вместо смеха вырвался всхлип. И снова раздался трубный звук, еще громче.

И внезапно в оскверненном жилище наступила тишина, нарушаемая лишь стоном раненого воина и — неизвестно откуда доносящимся — хриплым дыханием властителя Бонтуры. Из-за двери показался Люджан. Шлема на нем не было, и по лицу стекала кровь из раны на голове. Он улыбнулся Кевину с каким-то глуповатым видом и остановился, будучи уже не в силах шевельнуть ни ногой, ни рукой.

— Император! Он здесь! Это трубы дворцового гарнизона. Вернулись Имперские Белые!

Кевин упал, где стоял, и только стенка, о которую он ударился плечом, помешала ему растянуться на полу. Люджан опустился рядом с ним. Из раны на виске обильно текла кровь; его доспехи были изрублены на куски. Кевин отлепил пальцы от меча, на ощупь отыскал истерзанную подушку и с помощью ее клочков остановил кровотечение у военачальника. Тем временем к ним присоединились Хоппара и Илиандо, тяжело опирающийся на руку молодого властителя. Но Кевин не видел никого, кроме Мары. Столь же усталая, как и все остальные, она опустилась рядом с ним на колени и спросила:

— Император?..

Люджан не успел еще овладеть своим голосом для ответа, когда в прихожую торжественно вступили два воина в белых доспехах. Один из них требовательно вопросил:

— Кто занимает эти апартаменты?

Мара заставила себя выпрямиться. Растрепанная, в красной от крови одежде, она приняла надменную осанку, подобающую властительнице ее ранга.

— Я, Мара из Акомы! Это мои апартаменты. Властители Хоппара из Ксакатекаса и Илиандо из Бонтуры — мои гости.

Если имперский воин и усмотрел что-нибудь странное в словах, выбранных хозяйкой жилища, он не выразил никаких сомнений.

— Госпожа властительница, — обратился он к ней самым официальным тоном, хотя брови его заметно поднялись при виде следов жестокой резни. Затем он счел нужным уделить внимание и обоим «гостям». — Господа властители. Свет Небес приказывает правящим главам семей прибыть на собрание Высшего Совета сегодня в полдень.

— Я прибуду, — ответствовала Мара.

Не сказав ни слова больше, Имперские Белые исполнили поворот кругом и удалились. Кевин снова привалился спиной к стене. Слезы безмерного изнеможения скатывались у него по лицу.

— Я мог бы спать месяц за месяцем!

Мара коснулась его лица едва ли не с сожалением.

— Спать некогда. — Обратившись к Люджану, она сразу же принялась распоряжаться:

— Найди, где прячется Джайкен, и пошли его в наш городской дом за чистой одеждой. И пусть приведет сюда горничных и слуг. Тут надо все как следует отчистить, а я должна быть при полном параде к полудню.

Кевин закрыл глаза, наслаждаясь благословенными мгновениями мира. Насколько он устал — это не имело значения. Маре предстоял изнурительный день. Куда пойдет она — туда пойдет и он, потому что таково веление любви.

Заставив себя подняться на ноги, он открыл глаза и жестом подозвал столь же обессилевшего воина Акомы:

— Пошли. Давай-ка начнем удобрять сад.

Прижимая к голове обрывки подушки, Люджан подал солдату знак, чтобы тот составил Кевину компанию. Кевин подхватил первый попавшийся труп за руки, а его напарник — за ноги. Когда солдат и раб, пошатываясь и оступаясь, поволокли к перегородке свою ношу, Кевин посетовал:

— Какая жалость, что этих убийц из Камои не было побольше. По крайней мере, тогда нам не пришлось бы перетаскивать столько доспехов.

Люджан только головой покачал, но его слабая улыбка показала, что он сумел оценить странный взгляд на жизнь неугомонного Кевина.

***

Приготовления потребовали немалых трудов и времени, но наконец из комнаты, освобожденной от трупов и обломков, явилась преображенная Мара. Ее волосы были промыты до блеска, зачесаны назад и уложены под головным убором, усыпанным драгоценными камнями. Парадное одеяние, доставленное из городской резиденции Акомы, ниспадало до мягких туфелек, не запятнанных кровью. Ее почетный эскорт пришлось обрядить в мундиры, позаимствованные у воинов домашнего гарнизона, и офицерский плюмаж Люджана гордо покачивался на его шлеме, еще не совсем просохший, но во всяком случае старательно выполосканный после сражения.

На подходе к Палате Мара оглядела свое воинство и сочла, что его вид не умаляет чести Акомы, хотя под широкими браслетами-наручами и под развевающимися плащами скрывались струпья и бинты, а в походке гвардейцев можно было заметить некоторую скованность.

На перекрестках и в коридорах стояли на страже Имперские Белые, и перед главным входом Мару и ее свиту остановил отряд из десяти воинов.

— Госпожа, — объявил их командир, — Свет Небес разрешает тебе войти в сопровождении лишь одного солдата, чтобы новое кровопролитие не осквернило его дворец.

Императорскому указу следовало подчиниться. После секундного размышления Мара обратилась к Люджану:

— Возвращайся в наши апартаменты и жди моих распоряжений.

Затем она жестом приказала Аракаси приблизиться, и он вышел из рядов эскорта. Лубок на его правой руке был хорошо скрыт от посторонних глаз, и хотя бойцом его можно было считать лишь с большой натяжкой, Мара не хотела лишаться его советов. А если даже какой-нибудь властитель окажется достаточно опрометчивым, чтобы прибегнуть к насилию в присутствии императора, то после событий минувшей ночи можно было не сомневаться: Кевин сумеет управляться с мечом, который сейчас находился в ножнах Аракаси.

Однако стоило Маре мановением руки подозвать к себе своего телохранителя, как стражник напомнил:

— Только одного солдата, госпожа.

Мара смерила его презрительным взглядом:

— С каких это пор рубаху раба стали принимать за воинские доспехи? — Она прищурилась и надменно добавила:

— Я не стану обременять заслуженного воина обязанностями мальчика на побегушках. Когда придет пора послать за эскортом, мне потребуется раб, чтобы передать мои приказы.

Стражник заколебался, и Мара проплыла мимо, не дожидаясь, пока он соберется с мыслями и запротестует. Кевин заставил себя последовать за ней, не оглядываясь, чтобы его недостаточно приниженные повадки не заставили караульных усомниться, правильно ли они поступили, разрешив ему пройти.

По сравнению со вчерашним днем Палата казалась весьма малолюдной, а присутствующие правители — значительно присмиревшими. По пути к своему месту Мара отвечала на редкие приветствия и внимательно осматривала зал, отмечая прежде всего, какие кресла пустуют.

— Отсутствуют по меньшей мере пятеро правителей из Омекана, — шепнула она мастеру тайного знания.

В то мгновение, когда она опустилась в кресло, вокруг возникло некое шевеление. Десяток солдат из разных концов зала приблизились к Маре, подали ей записки и с поклонами удалились, не ожидая ответа. Она быстро пробежала их глазами и передала в руки Аракаси, который спрятал записки к себе в тунику, даже не взглянув на них.

— Мы выиграли, — изумленно сказала она.

Она указала на ту часть зала, которая оставалась пустой в продолжение всей прошлой недели. А сейчас вновь прибывшие вельможи в изысканных нарядах занимали свои места; их сопровождали воины, которых, казалось, не затронула никакая битва. — Партия Синего Колеса — с нами.

Аракаси кивнул:

— Властитель Камацу из Шиндзаваи собирается поторговаться с другими и выяснить, на какую поддержку он может рассчитывать от властителя Кеды. Вместе с господином Дзанваи он способен не только удерживать свою партию от соблазна покинуть Палату в течение первых десяти минут, но и добиться более значительных результатов.

Мара присматривалась к тем, о ком шла речь, отыскивая взглядом знакомое лицо Хокану. В синих доспехах был лишь один офицер — военачальник, если судить по плюмажу его шлема. Очевидно, наследнику поместья Шиндзаваи больше не разрешалось появляться там, где его жизнь может оказаться под угрозой. Мара почувствовала разочарование.

Все разговоры стихли, когда последними вошли два властителя самого высокого ранга. Аксантукар, ныне властитель Оаксатукана, достиг своего кресла почти одновременно с Тасайо. Оба шествовали с самым высокомерным видом, словно были единственными людьми во всей Палате. Друг друга они не удостоили ни единым взглядом.

Как только оба кандидата уселись в кресла, некоторые из властителей покинули свои места и направились кто к Тасайо, а кто к Аксантукару, словно намереваясь побеседовать с кем-то из них. Однако каждый удовольствовался короткой остановкой, достаточной лишь для беглого обмена приветствиями, и вернулся к своему креслу.

— Это что же они делают? — полюбопытствовал Кевин.

— Голосуют, — ответил Аракаси. — Такая прогулка — свидетельство предпочтения, которое каждый властитель отдает именно этому претенденту на пост Имперского Стратега. А те, кто пока не принял решения, — он обвел Палату широким жестом, — наблюдают и пытаются сделать свой выбор.

Кевин опустил глаза и увидел, что Мара внимательно присматривается к течению Игры Совета.

— Когда же ты пойдешь к Оаксатукану? — спросил он.

— Не сейчас, — отмахнулась Мара, напряженно изучая череду вельмож, поддерживающих того или другого из двух основных соперников.

А затем, без всяких видимых резонов, Мара внезапно встала с места и спустилась по ступеням. Она двинулась по нижнему ярусу, словно направляясь к Тасайо. Палата замерла в ожидании. Все глаза следили за стройной женщиной, которая теперь приближалась по ступеням к креслу Минванаби. Потом она повернулась и в три коротких шага достигла места Хоппары Ксакатекаса. После весьма короткой беседы с ним она вернулась к себе.

Кевин был совсем сбит с толку:

— А это как же понимать? Неужели паренек может занять пост Стратега?

Ответ Аракаси прозвучал не слишком вразумительно:

— Это политика.

Еще несколько правителей снялись с мест, чтобы поговорить с Хоппарой, и вскоре стало ясно, что другие претенденты уже не объявятся. Кевин быстро проделал в уме несложные подсчеты и сообщил результат:

— Силы у них примерно равные. Четверть за Минванаби, четверть за Оаксатукана, четверть за Ксакатекаса, а еще одна четверть — те, кто пока не принял решения.

Долгая минута прошла в молчании и неподвижности. Властители сидели при всех своих регалиях и оглядывались по сторонам; некоторые переговаривались со своими советниками или слугами. Потом переходы по Палате возобновились, хотя и не столь многочисленные, как раньше. То один, то другой правитель вставал с кресла и отправлялся к кому-либо из трех претендентов, дабы заявить о своей поддержке.

В какой-то момент Кевин не удержался от тихого восклицания:

— Подожди-ка! Этот господин в тюрбане с перьями… Он же раньше разговаривал с Минванаби, а сейчас — с Оаксатуканом!

Мара кивнула:

— Весы могут качаться туда-сюда.

День тянулся медленно. Час уходил за часом, а в Высшем Совете все еще вершился странный обычай, который должен был определить верховенство одного из правящих властителей в Империи Цурануани.

Дважды Мара покидала свое место, чтобы поговорить с властителем Хоппарой, демонстрируя незыблемую готовность голосовать за юношу.

Близился вечер. И вдруг, словно повинуясь некоему невидимому сигналу, Мара кивнула. В следующий момент они оба — Мара и молодой Ксакатекас — поднялись с кресел, проследовали каждый своим путем и одновременно остановились перед Аксантукаром. Послышался приглушенный шум голосов, и внезапно еще десятка два правителей, последовав их примеру, подошли к ставленнику клана Омекан.

Тогда Мара вернулась к своему креслу и, усевшись, бросила:

— Вот так-то.

Кевин видел, что ее глаза устремлены на Тасайо. Властитель Минванаби ответил ей взглядом, исполненным такой лютой злобы, что у Кевина мороз пробежал по спине. Сразу же острой болью напомнили о себе все раны и ушибы, полученные ночью; даже прикосновение одежды казалось мучительным.

Пока Кевин гадал, сколь долго еще сможет продолжаться Совет, не принимая никаких решений, настроение в Палате резко изменилось: выжидательную тишину сменило напряженное предвкушение.

Тасайо встал. В огромном зале все замолкли и застыли в неподвижности. Голосом, казавшимся слишком громким в наступившей тишине, властитель Минванаби возвестил:

— Надлежит послать Свету Небес сообщение, что один из нас готов облачиться в белое с золотом, что он будет первым среди нас и порукой сохранения Империи. Пусть все услышат его имя — Аксантукар из Оаксатукана.

Поднявшийся шум заполнил все пространство Палаты до самой высокой арки купола, хотя, как подметил Кевин, больше половины властителей встретили это сообщение без всякого воодушевления.

— Почему Минванаби сдался? — спросил он у Аракаси.

Мара ответила самолично:

— Он потерпел поражение. Традиция требует, чтобы сообщение Свету Небес исходило от того властителя, который по числу сторонников окажется ближе всех к победителю.

— Сомнительная привилегия, — улыбнулся Кевин.

Властительница Акомы медленно наклонила голову.

— Воистину сомнительная. — Словно почувствовав, что напряжение, порожденное ожиданием и неизвестностью, отнимает у ее возлюбленного последние силы, она подбодрила его:

— Наберись терпения. По традиции мы должны дождаться, пока Свет Небес известит Совет, что утверждает это назначение.

Кевин крепился как мог. Да, сегодня утром властителей призвали на Совет, и избрание нового Стратега состоялось. Но действительно ли Ичиндар такой раб традиций, каким его считала Мара? В этом Кевин не был убежден; однако он предпочел промолчать.

Не прошло и получаса, как явился вестник в белой с золотом ливрее, сопровождаемый отрядом Имперских Белых, которые несли мантию из снежно-белых перьев с золотой каймой по краям. Они поклонились креслу семьи Омекан и подали мантию Аксантукару.

Пока мантию возлагали на плечи новому Имперскому Стратегу, Кевин внимательно наблюдал за победителем. При том что Альмеко, его дядя, был широкогрудым мужчиной с бычьей шеей, Аксантукар выглядел как стройный худощавый поэт или учитель с тонкой фигурой и аскетическим лицом. Но торжество, горевшее в его глазах, выдавало неутолимую жажду власти, равнявшую его с Тасайо.

— Он, кажется, весьма доволен, — едва слышно заметил Кевин.

— Еще бы, — согласился Аракаси. — Должно быть, он потратил изрядную долю своего наследства, чтобы прикончить полдюжины властителей.

— По-твоему, воины в черном были от него?

— Почти вне сомнения.

В разговор вмешалась Мара:

— Но зачем ему было посылать солдат против кос? Мы-то поддержали бы любого соперника Тасайо.

— Чтобы предотвратить заключение непредвиденных союзов. И еще чтобы потом возложить вину за общую резню на Минванаби. — Вопреки обыкновению Аракаси позволил себе толику откровенности: возможно, причиной было удовлетворение от поражения врага. — Он победитель, а Минванаби — нет. Братство Камои почти наверняка работало на Минванаби. Разумно будет предположить, что другие солдаты были посланы кем-то из клана Омекан.

В Совете вновь воцарился порядок. Были произнесены все подобающие случаю речи, не ознаменовавшиеся никакими значительными событиями. Когда речи подошли к концу, Мара приказала Кевину сходить за Люджаном и воинами:

— Сегодня же возвращаемся в городской дом. Мидкемиец поклонился ей, как мог бы поклониться настоящий раб, и медленно вышел из огромной Палаты, в которой еще оставались нарядные, загадочные правящие властители. В который раз уже он подумал, что цурани — самая странная раса с самыми странными обычаями из всех, с какими может встретиться человек на своем веку.

***

В Кентосани вернулось спокойствие. Какое-то время Мара и ее домочадцы отдыхали, залечивая раны и приспосабливаясь к переменам в политике, связанным с восшествием Аксантукара на трон Имперского Стратега. В городском доме то и дело устраивались праздничные вечера для развлечения нескольких влиятельных высокородных, чьи интересы теперь совпадали с интересами властительницы Акомы. Кевин казался более хмурым, чем обычно, но Маре, еще не оправившейся после всего пережитого и поглощенной своими светскими обязанностями, редко выпадала возможность перебороть его мрачное настроение.

На третье утро после избрания Стратега, когда Мара просматривала послания от властителей, пока еще остающихся в городе, ее отыскал Аракаси. Одетый в чистую ливрею и довольный уже тем, что может не таясь расхаживать с забинтованной рукой, подвешенной на перевязи, он низко поклонился хозяйке:

— Госпожа, свита Минванаби грузится на барки. Тасайо отбывает к себе в поместье.

Мара встала, от радости позабыв про перья и бумаги.

— Значит, и мы можем, не опасаясь, вернуться домой.

Аракаси снова поклонился, на этот раз еще ниже:

— Госпожа, я хочу попросить у тебя прощения. Столь быстрое укрепление могущества властителя Аксантукара застало меня врасплох, и я не сумел предугадать, что он станет преемником своего дяди.

— Ты судишь себя слишком строго, — возразила она. По ее лицу пробежала тень; она беспокойно прошлась по комнате и остановилась у окна. Улица была усеяна облетевшими лепестками отцветающих деревьев. Слуги толкали тележки с овощами; гонцы быстро пробегали мимо. День казался ярким и обыденным, как пробуждение после страшного сна. — Кто из нас мог ожидать такого шквала убийств, который разразился в ту ночь? — Мара помолчала. — Твоя работа спасла жизнь властителям… в том числе и мне. Рискну сказать, что никто не сделал больше, а результат — огромный престиж Акомы.

Аракаси склонил голову:

— Моя госпожа великодушна.

— Я просто благодарна, — уточнила Мара. — А теперь мы будем собираться в дорогу.

Вскоре после полудня гарнизон Акомы, блистая образцовой выправкой, выступил в путь из городского дома. В середине процессии, надежно охраняемые, передвигались носилки Мары, дорожные сундуки и повозка с ранеными. У причалов уже ожидали барки, готовые принять госпожу со свитой для путешествия вниз по реке. Пристроившись на подушках под балдахином, Мара наблюдала за будничной суетой на пристани. Кевину, неотлучно находившемуся при ней, она сказала:

— Как тут все спокойно. Можно подумать, что на минувшей неделе ничего особенного не случилось.

Кевин тоже приглядывался к портовым плотникам, рыбакам и грузчикам, а также к случайно затесавшимся среди них нищему и уличному мальчишке, нарушавшим ровный ритм упорядоченной работы.

— Простые люди не суются в дела знати… разве что им выпадает такая незадача — оказаться на пути у великих мира сего. Тогда бедняги погибают. А если нет — их жизнь и труд продолжаются, и каждый день похож на другой.

Обеспокоенная ноткой горечи в его тоне, Мара вгляделась попристальнее в любимое лицо. Ветер ерошил его красновато-рыжие волосы и бороду, к которой она за все эти годы так и не смогла привыкнуть. Он опирался на поручень, но плечи держал неестественно прямо — это давали о себе знать раны, полученные в сражении. Она хотела спросить, о чем он сейчас думает, но в этот момент с берега послышалась короткая команда, и матрос отвязал причальные канаты.

Гребцы-багорщики затянули свою песню, и судно, скользнув от набережной, повернулось носом вниз по течению и двинулось в путь по реке Гагаджин. Предвечерний ветерок играл флажками, закрепленными над балдахином, и на сердце у Мары понемногу полегчало. Тасайо потерпел поражение, а она, целая и невредимая, была на пути к дому.

— Знаешь что, — сказала она Кевину, — давай просто посидим и выпьем чего-нибудь прохладительного.

Барки пересекли южную границу Кентосани, и вдоль берегов потянулись зеленые возделываемые земли. Запах речных тростников смешивался с густым ароматом весенней почвы и пряным дыханием деревьев нгатти.

Храмовые башни остались позади; Мара погрузилась в блаженную полудремоту, положив голову на колени Кевина.

Ее вывел из этого состояния возглас с берега:

— Акома!

С носа передовой барки отозвался Люджан; слуги сразу же начали указывать друг другу на скопление шатров у берега. Там раскинулся военный лагерь внушительных размеров, и на самом высоком шесте развевалось зеленое знамя с эмблемой Акомы — изображением птицы шетра. По сигналу Мары кормчий взял курс на песчаную косу, и к тому времени, когда барка достигла отмели, тысяча солдат Акомы уже ждала возможности приветствовать свою хозяйку. Мару удивила их многочисленность, и у нее перехватило горло от волнения. Десять лет тому назад, когда к ней перешла мантия правящей госпожи, зеленые доспехи Акомы носили всего лишь тридцать семь воинов…

Когда Кевин помог хозяйке выбраться из паланкина на твердую землю, ей отсалютовали и поклонились три сотника:

— Добро пожаловать, властительница Мара!

Воины были искренне обрадованы тем, что видят госпожу. Трое офицеров выровняли строй и провели Мару вдоль рядов до тенистого навеса командного шатра.

Там ожидал Кейок; он опирался на костыль, но голову держал высоко. Он сумел церемонно поклониться и произнес:

— Госпожа, наши сердца наполняются радостью, когда мы видим тебя.

Борясь с подступающими слезами, Мара ответила:

— И мое сердце поет, когда я вижу тебя, милый мой боевой товарищ.

Кейок поклонился, растаяв от такого доброго обращения, и посторонился, чтобы она могла войти и удобно устроиться для отдыха среди подушек, разложенных на толстых коврах. Кевин опустился рядом с ней на колени. Здоровой рукой он растер ей спину, ощущая, что напряжение, накопившееся в дороге, покидает его любимую, уступая место благодатной расслабленности.

Стоя у входа, Кейок видел, как разливается по лицу госпожи выражение спокойствия и умиротворенности. Но, так же как при властителе Седзу, он зорко примечал все, что делалось вокруг. И когда к шатру приблизился Люджан в сопровождении Аракаси, сотника Кенджи и немногих воинов, уцелевших после ночи окровавленных мечей и способных передвигаться на собственных ногах, Кейок, улыбнувшись собственным мыслям, поднял руку, преграждая им путь.

— Военачальник, — сказал прежний обладатель этого звания, — если мне дозволено высказать свое мнение… Бывают такие случаи, когда дела могут и подождать. Вернись к госпоже поутру.

Люджан доверился опыту Кейока и позвал других, Чтобы пустить по кругу кувшины с квайетовым пивом.

А внутри прохладного шатра Кевин вопросительно взглянул на старого воина, который ободряюще кивнул, а затем освободил завязки, удерживающие входной занавес. Полотнища занавеса упали и сомкнулись. Оказавшись теперь снаружи шатра, Кейок стоял под открытым небом, освещенный яркими солнечными лучами. Его резкие черты оставались бесстрастными, но в глазах светилась гордость за возлюбленного женщины, дороже которой для него не было никого на свете.

От гонца, которого раньше прислал Аракаси, Кейок уже знал, сколь многим Акома обязана Кевину, его неустрашимости и искусству владения мечом. Сейчас, когда никто не мог видеть Кейока, его суровое лицо потеплело. Ну и дела, размышлял он, да разве мог он хотя бы вообразить, что доживет до такого дня, когда будет благодарить судьбу за наглое бесстрашие этого рыжего варвара?

***

Вечерние тени застилали мраком большой зал дворца Минванаби в тот час, когда вернулся Тасайо. На нем все еще были доспехи, в которых он проделал путь вверх по реке; единственной уступкой формальностям был шелковый офицерский плащ, наброшенный на плечи.

Пройдя через широкий главный вход, он удостоверился, что зал набит битком. Для встречи хозяина здесь собрались не только его домочадцы, но и все до единого родственники (включая самых дальних) и вассалы. Тасайо прошествовал между их притихшими рядами, словно в зале никого не было, кроме его самого. Лишь поднявшись на возвышение, он остановился, повернулся и соизволил заметить присутствие всех прочих.

Инкомо выступил вперед со словами приветствия:

— Возвращение нашего господина наполняет радостью сердца всех Минванаби.

Тасайо ответил коротким кивком. Как всегда, не склонный попусту тратить слова, властитель Минванаби обратил на своего советника холодный взгляд:

— Жрецы готовы?

— Как ты повелел, господин, — доложил Инкомо. Взгляд, которым Тасайо обвел зал, мог показаться беглым, но от него не ускользнуло ни одно новшество в убранстве огромного чертога — ни черно-оранжевые подушки, украшающие помост, ни ковер, сшитый из шкур саркатов, ни резной столик из костей харулта. Удовлетворенный тем, что от времен правления Десио здесь ничего не осталось, Тасайо вынул из ножен древний стальной меч династии Минванаби, положил его к себе на колени и застыл в неподвижности.

Последовала тяжелая пауза, и с некоторым опозданием Инкомо сообразил, что именно от него ожидаются какие-то действия и хозяин не намерен ничего ему подсказывать. В отличие от Десио, который считал необходимым лично управлять самыми ничтожными делами, Тасайо просто рассчитывал на неукоснительное исполнение своих приказов. Первый советник дома Минванаби жестом подал знак к началу церемонии.

К помосту приблизились двое жрецов: один — в красном плаще и в маске смерти на лице — из храма Туракаму, и второй — в белых одеждах с длинными рукавами — из храма Джурана Справедливого. Каждый произнес нараспев благословение от бога, которому служил. За этим не последовало никаких жертвоприношений и никаких впечатляющих ритуалов, до которых таким охотником был Десио.

Жрец Джурана зажег свечу в знак верности и постоянства и оставил ее гореть в подставке, сплетенной из стеблей тростника, что должно было символизировать бренность человеческого существования пред лицом его бога. Жрец бога смерти не исполнял танцев и не свистел в свисток. Он также не просил своего бога о благоволении. Вместо всего этого он твердыми шагами поднялся по ступеням к помосту и холодным тоном возвестил, что обещанное жертвоприношение до сих пор остается невыполненным.

— Клятва, принесенная на крови от имени дома Минванаби, — сухо напомнил он, — гласит: семья Акома погибнет во имя бога Туракаму, порукой чему должны стать жизни членов семьи Минванаби. Кто возложит на себя мантию правителя, тот обязан принять на себя также и эту обязанность.

Тасайо ответил кратко:

— Я признаю наш долг перед Красным богом. Моя рука на этом мече — подтверждение сказанному.

Красный жрец прочертил в воздухе ритуальный знак:

— Так пусть же Туракаму потворствует твоим усилиям… или пошлет смерть тебе и твоим наследникам, если ты потерпишь неудачу.

Он повернулся и покинул помост; когда он проходил мимо свечи Справедливого бога, ее огонек качнулся и погас.

Новый властитель Минванаби молча сидел с бесстрастным лицом, пока члены его семьи и вассалы по очереди выступали вперед, кланялись и клялись в верности. Когда последний из вассалов засвидетельствовал свою преданность, Тасайо поднялся и приказал сотнику, стоявшему на посту у одной из боковых дверей:

— Впусти моих наложниц.

Вошли две молодые женщины в богатых нарядах. Одна, светловолосая, отличалась высоким ростом, стройной гибкой фигурой и широко расставленными зелеными глазами; умело положенные — хотя и в самых малых количествах — краски лишь слегка подчеркивали тонкие черты ее лица. Другая была смуглянкой с округлыми формами, которых не скрывало платье из тонкого алого кружева. Боги наделили обеих красотой, приковывающей мужские взгляды. Выступали они короткими плавными шажками; такой походке с детства обучают тех, чье призвание — доставлять наслаждение. Обе поклонились; при этом короткие свободные одежды позволили каждой в самом выгодном свете показать стройные ноги и полную грудь. Хотя такие женщины выбирались из числа самых привлекательных красавиц Империи, обе они занимали в доме весьма незначительное положение — не выше смиреннейшего из слуг. В зале стало тихо: всем было любопытно узнать, чего желает их господин от своих наложниц.

Перед хозяйским возвышением обе женщины упали на колени и коснулись лбом пола.

— Смотрите на меня, — распорядился Тасайо.

Испуганные, но привыкшие к повиновению, они подняли на него глаза:

— На все твоя воля, господин мой, — с заученно мягкими интонациями ответила каждая.

Новый властитель Минванаби взирал на них бесстрастными глазами.

— Инкарна, — обратился он к смуглой наложнице, — твои дети где-нибудь поблизости?

Инкарна кивнула, но краска сбежала с ее щек. Она подарила своему господину двух внебрачных детей, но продвижение их отца в общественной иерархии могло оказаться для этих детей не к добру. Нередко случалось так, что какой-нибудь человек, став правящим властителем, убивал своих незаконных отпрысков во избежание любых притязаний на наследственные права.

— Приведи их, — последовал новый приказ.

В миндалевидных глазах Инкарны сверкнуло что-то похожее на слезы. Однако она быстро поднялась с колен и вышла из зала. Тасайо перевел взгляд на светловолосую женщину, все еще стоявшую на коленях перед помостом.

— Санджана, ты уведомила моего первого советника, что ждешь ребенка. Это так?

Сложив руки ладонями перед грудью, Санджана замерла, но предательская игра света на драгоценных бусинках, которыми было расшито платье наложницы, не позволяла скрыть объявший ее трепет.

— Да, господин, — слегка охрипшим голосом ответила она.

Тасайо молчал. Его лицо и поза не изменились и тогда, когда в зал вернулась Инкарна, тянувшая за руку маленького мальчика. У него были такие же волосы, как у Тасайо — цвета осенней листвы. Лицом он походил на мать. Сейчас ему, как видно, передалась ее тревога, но он не плакал, хотя и упирался. Второй рукой Инкарна прижимала к груди свое младшее дитя — девочку, слишком маленькую, чтобы пройти такое расстояние собственными ножками. Она с удовольствием позволяла себя нести и, засунув в рот пальчики, оглядывалась вокруг янтарными глазами.

Со своего места на возвышении Тасайо окинул детей придирчивым взглядом, как мог бы рассматривать товары в поисках каких-либо изъянов. Затем, как бы между прочим, сделал знак рукой военачальнику Ирриланди. Указав на Санджану, он сказал:

— Пусть эту женщину выведут отсюда. Она умрет в моем присутствии.

Санджана прижала ладонь ко рту. Ее великолепные глаза нефритового цвета наполнились слезами ужаса. У нее не было сил подняться на ноги; она так и простояла на коленях, дрожа всем телом, пока двое приблизившихся воинов не схватили ее за руки. Ее попытки подавить недостойные рыдания имели мало успеха, и отзвуки этих рыданий слышались в тишине, когда воины не то уводили, не то уволакивали ее из зала.

Инкарна стояла перед помостом, прижимая к себе детей, и от страха на лице у нее выступил пот. Глядя на нее без нежности или сострадания, Тасайо возвес-тил:

— Я беру эту женщину в жены и нарекаю этих детей… как их зовут?

Инкарна моргнула и едва сумела прошептать:

— Дасари и Илани, господин мой.

— Дасари — мой наследник. — Слова Тасайо были отчетливо слышны в самых дальних уголках зала. — Илани — моя старшая дочь.

Тишина взорвалась гулом голосов, и все поклонились молодой властительнице Минванаби. А Тасайо тем временем уже отдавал Инкомо новые распоряжения:

— Пошли слуг приготовить подобающие покои для властительницы Минванаби и ее детей. — Затем он обратился к Инкарне:

— Жена, отправляйся к себе в покои и жди там, пока я тебя позову. Завтра сюда пришлют наставников для обучения детей. Им следует объяснить, каковы их обязанности по отношению к роду Минванаби. Настанет день, когда Дасари будет править этим домом.

Бывшая наложница поклонилась; в ее движениях еще чувствовалась скованность от пережитого ужаса. Она не испытала никакой радости от внезапного возвышения и лишь поспешила покинуть зал вместе с детьми, проложив себе путь мимо сотен глазеющих на нее незнакомцев.

У Тасайо нашлись слова и для гостей-родичей и вассалов:

— Церемония бракосочетания состоится завтра. Приглашаю всех вас принять участие в праздновании.

Длинное лицо Инкомо вытянулось еще больше и застыло: ни в коем случае нельзя было обнаруживать панику. Свадебную церемонию полагалось планировать весьма тщательно, чтобы обеспечить самые благоприятные предзнаменования. Время исполнения каждого обряда, выбор угощений, возведение ритуальной брачной хижины — для всего этого требовалось благословение жрецов и скрупулезное соблюдение традиций. Малейшее отклонение от древних канонов, допущенное по недосмотру, могло навлечь беду на молодую пару и на ее потомков; поэтому среди важных господ было не принято заключать брачный союз второпях.

Однако Тасайо предпочел обойтись без проволочек, ограничившись кратким приказанием:

— Устрой все как подобает, первый советник.

Его обнаженный меч, который он не выпускал из рук все это время, блеснул сталью клинка, когда он повернулся и жестом подал знак Инкомо следовать за ним, после чего, не добавив ни слова, направился к боковой двери.

Приближаясь к выходу, он не замедлил шаг, уверенный, что два солдата, стоящие на посту по обе стороны от двери, вовремя откроют ее створки перед своим властителем.

Два других солдата, ожидавшие по ту сторону двери, приняли церемониальную стойку, когда Тасайо вышел из дома в сад. Между ними стояла Санджана, истерзанная страхом. За последние минуты она успела выдернуть из прически все шпильки, и длинные светлые волосы волнами заструились по спине; на солнце их золотистый оттенок был особенно заметен. Глаза у нее были потуплены, но при появлении господина она подняла на него умоляющий взгляд. Даже смертельно напуганная, лишенная какой бы то ни было защиты, она сумела прибегнуть к единственному преимуществу, которым обладала. Санджана приоткрыла алые губы и придала своему гибкому телу такое положение, что любой мужчина сумел бы с первого взгляда определить, что она собой представляет:

Изысканную безделушку, единственное назначение которой — наслаждение.

Тасайо не остался равнодушным к чарам красавицы. Его глаза загорелись, когда он обвел медленным взглядом все изгибы ее фигуры и вдохнул аромат сладострастного обещания, которое источала ее призывная поза. Он облизнул губы, наклонился и одарил ее властным и долгим поцелуем, не позабыв при этом приласкать и высокую грудь. А потом отступил на шаг назад и сказал:

— Ты хорошо послужила мне в постели.

Когда в глазах Санджаны засветилась надежда, он широко улыбнулся ей, смакуя остроту момента, и решительно распорядился:

— Убейте ее. Сейчас же.

Лицо женщины побелело, но ей не оставили возможности взмолиться о пощаде. Один из воинов схватил ее за запястья и резко рванул вверх, так чтобы глаза Санджаны оказались вровень с глазами Тасайо; другой выхватил меч и глубоко всадил клинок ей под ребра.

Она издала лишь слабый тоненький вскрик, а потом из горла у нее хлынула кровь, и судорога свела ноги. Солдат удерживал ее на весу, пока короткая агония не подошла к концу.

— Уберите ее, — сказал Тасайо.

Он часто и неровно дышал. Глаза у него были широко открыты, а на щеках полыхал темный румянец. Потом он глубоко вздохнул, как бы желая успокоиться, и обратился к Инкомо:

— Я хочу принять ванну. Пришли мне для услуг двух молодых красивых рабынь; желательно, чтобы они были нетронутыми.

Чувствуя легкую дурноту, Инкомо поклонился:

— Как пожелает господин.

Он собрался немедленно приступить к исполнению приказа, но Тасайо остановил его:

— Это еще не все мои распоряжения.

Он двинулся по садовой дорожке, сделав Инкомо знак следовать за ним. Когда он заговорил снова, его губы едва заметно изогнулись в отдаленном подобии улыбки:

— Мне тут пришли в голову кое-какие мысли касательно шпионов из Акомы. Пора извлечь пользу из наших познаний. Пойдем, я объясню тебе твою задачу, а уж потом приступим к омовению.

Инкомо постарался изгнать из памяти облик умирающей куртизанки: требовалось сосредоточиться на повелениях господина. Тасайо был не из тех, кто спускает подчиненным их промахи. Отдав приказы, он рассчитывает, что они будут выполнены в точном соответствии с его намерениями и что повторять их не придется. Однако первого советника оторопь взяла, когда он увидел, каким воодушевлением блестят глаза хозяина. Руки у Инкомо дрожали, и с этим он ничего не мог поделать, однако постарался, чтобы хотя бы голос не выдал его смятения.

— Может быть, — осторожно предложил он, — мой господин предпочел бы обсудить эти деловые планы после того, как отдохнет в ванне?

Тасайо остановился. Он в упор взглянул на первого советника, и его улыбка стала еще шире.

— Ты хорошо служил моей семье, — сказал он самым бархатным тоном, на какой был способен. — Я последую твоему совету. — И он снова зашагал по дорожке, бросив напоследок:

— Считай себя свободным, пока я не позову.

Старый советник остался на месте; сердце у него колотилось так, словно ему пришлось бегом преодолеть немалый путь. Колени дрожали. С необъяснимой уверенностью он сознавал: Тасайо догадался об его слабости, но никак этого не обнаружил.

Как видно, хозяин понимал: муки, которые причинит старику его собственное воображение, окажутся более жестокими, чем грубые забавы в ванне, которым собирался предаться с молодыми невольницами властитель Минванаби. Еще недостаточно оправившись от потрясения, Инкомо был вынужден признать истину: вопреки его самым потаенным надеждам Тасайо унаследовал фамильные черты — предрасположенность к пороку и склонность к мучительству.

***

Властитель Минванаби отдыхал у себя в ванне; слуга окатывал его плечи горячей водой. Пока первый советник выполнял подобающий поклон, Тасайо наблюдал за ним, лениво полуприкрыв глаза. Однако Инкомо не обманулся. Поза господина могла казаться расслабленной, но руки, вцепившиеся в борт ванны, свидетельствовали об ином.

— Я пришел по требованию моего господина.

Инкомо выпрямился. Ноздри у него расширились: он учуял в воздухе пряный и сладкий запах, происхождение которого стало очевидным уже в следующую секунду. Тасайо потянулся через борт и достал с бокового столика длинную трубку с татишей. Зажав чубук трубки между губами, он глубоко затянулся. Первый советник дома Минванаби сумел скрыть свое изумление. Сок из кустарника под названием татин вызывал у человека необычайный прилив сил и ощущение восторга. Рабы на полях часто жевали татиновые орехи, чтобы скрасить тяготы своей повседневной жизни; но в шелковистых тычинках, собираемых в пору цветения, содержался гораздо более сильнодействующий наркотик. Вдыхание дыма приводило сначала к обострению всех чувств, а затем к искажению любого восприятия; если же на этом не остановиться, то курильщик погружался в оцепенение, достигая вершин экстаза. Первый советник сразу же подумал о том, как может повлиять тяга к подобному зелью на человека, которому нравится причинять боль другим; однако Инкомо тут же одернул себя. Не его это дело — осуждать привычки хозяина.

— Инкомо, — произнес Тасайо на удивление отчетливо. — Я решил, что нам следует всерьез заняться исполнением планов уничтожения Акомы.

— Как прикажет господин, — согласился Инкомо. Пальцы Тасайо пробежались по краю ванны.

— После того как мы этого добьемся, я разделаюсь с этим хвастливым ничтожеством Аксантукаром. — Внезапно его глаза широко распахнулись. Он уставился на первого советника, и было видно, что каждой клеточкой его тела сейчас владеет нескрываемый гнев. — Если бы этот шут — мой кузен Десио — исполнил свой долг и покончил с Марой, сегодня я носил бы белое с золотом.

Инкомо ограничился коротким кивком, поскольку счел за благо не напоминать своему господину, что план разгрома Акомы разработал сам Тасайо, а не Десио.

Тасайо жестом отослал слугу-банщика.

Оставшись наедине с советником, окутанный поднимающимися струйками пара, он снова приложился к трубке, а затем объявил:

— Я хочу повысить в должности одного из тех двоих шпионов Акомы.

— Господин?..

Тасайо подтянулся к краю ванны и оперся подбородком на борт:

— Нужно повторять?

— Нет, господин мой, — торопливо заверил его Инкомо, уловив искру зловещего огня в глазах властителя. — Просто я не вполне уверен, что правильно понял тебя.

— Я хочу, чтобы один из шпионов Акомы всегда находился у меня под рукой.

— Тасайо созерцал поднимающуюся ленточку дыма с таким вниманием, словно находил в ней разгадку неких тайн. — Я буду постоянно наблюдать за этим слугой. Пусть он поверит, что ему представилась возможность подслушивать наиважнейшие беседы. Мы оба — ты и я — должны следить за тем, чтобы он не усль1шал ничего недостоверного. Нет-нет, никакого обмана. Но мы также будем помнить, что каждое наше слово достигнет и ушей Мары. А настоящие, глубинные планы мы станем обсуждать, только когда будем одни. Пустячками, о которых пойдет речь в присутствии шпиона, мы пожертвуем… таков будет наш гамбит. Я хочу, чтобы за этим слугой неусыпно наблюдали и следили за каждым его шагом, пока не удастся проникнуть внутрь сети агентов, которых содержит Акома.

Инкомо поклонился:

— Будут ли еще какие-либо указания, господин мой?

Тасайо поднес трубку ко рту и набрал полную грудь ароматного дурмана.

— Нет. Я устал. Буду спать. Завтра на заре отправлюсь на охоту. Потом пообедаю с тобой и другими советниками. В полдень я женюсь, и до вечера будем праздновать бракосочетание. Разошли гонцов по соседним городкам за искусниками, способными показать себя перед гостями: нужно позаботиться о развлечениях. — Считая, что все необходимое сказано, Тасайо не стал тратить время на мелочи. — А теперь ступай.

Вернувшись в собственные покои, первый советник пришел к заключению, что сейчас самое время приняться за сочинение предсмертной молитвы. Предусмотрительный человек приступает к этой задаче, когда старость начинает его тяготить… если он хочет, чтобы его последнее воззвание к богам было прочитано кем-то, кто его переживет. Просить богов, чтобы они сокрушили Мару, было неосмотрительно; но называть в качестве мишени для божественного гнева нового Имперского Стратега, который только что взошел на бело-золотой трон по трупам пяти других кандидатов, — это было бы равносильно самоубийству.

Сняв служебное одеяние, Инкомо не стал предаваться бесплодным иллюзиям. Он и мысли не допускал, что планы Тасайо — всего лишь порождения одурманенного сознания, которые рассеются вместе с дымом татиши: глаза под тяжелыми веками были угрожающе ясными. Вздыхая от боли в онемевших суставах, старый советник опустился на колени перед своим письменным столиком. Прежде чем главой этого дома стал Тасайо, Инкомо служил троим властителям Минванаби, и хотя те трое не внушали ему восхищения, они были господами, которым он клялся служить душой и телом и, если потребуется, отдать за них жизнь. Еще раз глубоко вздохнув, он взял со столика перо и начал писать.

Назад: Глава 2. СЕРЫЙ СОВЕТ

Дальше: Глава 5. БЕСПОКОЙСТВО