Глава 8. ПРИМИРЕНИЕ

***

Десио грохнул кулаком по столу с такой силой, что подсвечник свалился на пол, а резные фигурки разлетелись по ковру. Первый советник Инкомо едва успел отскочить в сторону.

— Мой повелитель, — увещевал он, — наберись терпения.

— Да ведь у Мары вот-вот появится вассал! — взревел Десио. — Этот истукан Джиду Тускалора не видит дальше своего носа!

Слуга собрал с пола каменные фигурки и трясущимися от страха руками начал расставлять их на столе. Инкомо видел перед собой багровое лицо властителя и тайком вздыхал от нарастающей досады. По целым дням не видя дневного света, он неотлучно находился при хозяине и поражался его несдержанности. Однако до возвращения Тасайо все равно нельзя было предпринимать никаких шагов — оставалось терпеливо сносить выходки Десио.

— Подпалить бы все эти плантации чокала, — твердил властитель, — чтобы Джиду разорился, а мы его выручили — дали бы взаймы, тогда он был бы нам предан по гроб жизни. Уж не знаю, как этот безмозглый бык сообразил замаскировать своих осведомителей под сезонных работников. Теперь мы связаны по рукам и ногам — Совет и так на нас косо смотрит.

Инкомо не счел нужным повторять очевидное: теперь, когда все прибыли уходили на подкуп нужных людей, казна Минванаби совсем опустела. Вдобавок хозяин Тускалоры и в прежние времена считался ненадежным должником — он пьянствовал, посещал игорные дома, не пропускал ни одной женщины легкого поведения и швырял деньги на ветер, забывая о кредиторах.

Эти невеселые размышления прервал знакомый голос.

— Осведомители, действующие под видом сборщиков урожая, работают вовсе не на Джиду: их забросил Кейок, — с порога начал Тасайо. — Вот для чего армия Акомы проводит маневры на границе с Тускалорой.

— Снова Кейок! — воскликнул Десио.

— Акома бросила все силы, чтобы помочь Тускалоре сохранить урожай чокала,

— продолжил Тасайо.

— У Мары такая охрана — муха не пролетит, — пробурчал Десио, усаживаясь на подушки. — Вряд ли нам удастся подослать в Акому отравителя — мы уже потеряли лазутчика, переодетого пастухом. К тому же, если верить рассказам о доблестях Люджана, командира авангарда, мы мало что выиграем, устранив Кейока. Хорошо бы ликвидировать обоих, но Люджан охраняет покои властительницы! Если уж нанятый нами убийца проберется в самое логово, пусть сразу прикончит Мару!

— Верно, — согласился Тасайо, сбросив плащ и запоздало кланяясь кузену. — Есть кое-какие новости, мой господин. Я выявил троих предателей.

Десио проглотил язык от изумления.

— Нет слов! Это надо отметить, брат! — Отправив слугу за яствами и редким вином, властитель поудобнее устроился на своем возвышении и приготовился слушать. — Как ты собираешься их наказать?

— Они станут пешками в нашей игре: через них Акома будет получать ложные донесения, которые в конечном счете приведут к устранению Кейока, — самым обыденным тоном произнес Тасайо.

— Ага! — обрадовался Десио. Намеченный план начинал воплощаться в жизнь: военачальник Акомы будет уничтожен, и Мара сама поведет армию к границе, где Тасайо не составит труда с ней разделаться. — Жду не дождусь, когда голова акомской ведьмы покатится к моим ногам! Давайте сегодня же подбросим шпионам ложные сведения.

Инкомо досадливо фыркнул, прикрывшись ладонью, а Тасайо сделал вид, что не заметил никаких изъянов в рассуждениях главы династии.

— Досточтимый кузен, — вежливо сказал он, — соблазн использовать шпионов прямо сейчас действительно велик. Однако необходимо выждать время, чтобы точно рассчитать удар. Мы не должны обнаруживать свои намерения. Ведь на Мару работают не какие-нибудь мелкие ничтожества. Эти люди по-своему безраздельно преданы Акоме. Подобно воинам, они готовы в любой момент расстаться с жизнью. Стоит только Маре заподозрить, что мы держим их под прицелом, как она прекратит с ними всякую связь. А они скорее умрут, чем пойдут на предательство. Если у них не хватит смелости броситься на меч, мы сможем доставить себе призрачное удовольствие в виде изощренной публичной казни, но это не даст дому Минванаби ни малейшего преимущества.

— Мастер тайного знания Акомы наверняка готовит им замену, — поддержал Инкомо. — Так у нас все силы уйдут на выслеживание новых осведомителей.

Тасайо продолжал, обращаясь к Десио:

— До осени не стоит предпринимать никаких открытых шагов. Этого срока вполне достаточно, чтобы тайно перебросить воинов в Дустари и под видом кочевников изрядно насолить Маре и Ксакатекасу. Пусть Мара все лето сходит с ума от неизвестности. Пусть мучается бессонницей и вздрагивает от каждого шороха. Пусть гадает: не перекроем ли мы ей доступ к рынкам? не восстановим ли против нее возможных союзников? не ограбим ли ее склады? Ей в голову полезут самые черные мысли, и всякий раз она будет просыпаться в холодном поту. — Желтоватые глаза Тасайо вспыхнули плотоядным огоньком. — А осенью, после сбора урожая, когда у нее наступит полный упадок сил, мы нанесем удар. Кейок простится с жизнью; если повезет, то и командир авангарда Люджан отправится вслед за ним. Гарнизон Акомы будет обезглавлен. На командных постах окажутся неопытные воины. Армия, на протяжении тридцати лет воевавшая под началом одного и того же полководца, неизбежно развалится. — Весь облик Тасайо выражал убежденность. — А теперь подумай сам, кузен, что получится, если мы проявим излишнюю поспешность. Что будет, если Высший Совет призовет Акому в Дустари, пока Кейок еще жив-здоров?

Десио слушал не перебивая. В этих речах не содержалось ничего нового, однако многократное повторение всегда придавало ему уверенности. Инкомо отдавал должное молодому воину — его расчет был безупречен. Когда правитель Десио терзался неуверенностью, он мог наделать любых бед. Между тем над Минванаби довлела кровавая клятва, принесенная Красному богу. Малейшая ошибка грозила обернуться катастрофой. Уже не в первый раз Инкомо спросил себя: почему боги не поменяли местами двоюродных братьев?

Десио издал глухой смешок, а потом перестал сдерживаться и разразился восторженным хохотом:

— Кузен, у тебя блестящий ум! Просто блестящий!

— Рад служить твоей чести, господин, во имя торжества Минванаби, — скромно отозвался Тасайо.

***

С наступлением лета Акома взбудоражила южные рынки. Поставки шелка застали торговцев врасплох. На торгах Акома неизменно одерживала верх; в знатных домах по всей Империи только об этом и судачили. Джайкен едва не плясал от радости: чо-джайны были обеспечены заказами на пять лет вперед. Словно по мановению руки в Акому пришло благоденствие. Мало кто в центральной части Империи мог с ней соперничать.

Мара с улыбкой наблюдала за торжеством хадонры. Успехи не пришли сами собой, просто у нее еще не было времени оценить нынешнее положение. Буквально через час после получения известий об очередных торгах Маре доложили, что властитель Тускалоры, увязший в долговых расписках, просит Акому принять под покровительство его семью.

Старшие советники Акомы собрались вокруг Мары в парадном зале для встречи с властителем Джиду. Позади кресла Мары выстроился почетный караул. По правую руку от нее восседала Накойя, по левую — Кейок и Люджан. Торжественная церемония готовилась по всем правилам. Не оплошал и Джиду Тускалора: его тучные телеса, умащенные дорогими благовониями, ради такого случая были облачены в великолепный голубой шелк. В прежние времена Мара ликовала бы от удовлетворения при виде опасного противника, поставленного на колени, тем более что Джиду после смерти Бантокапи совершенно перестал с ней считаться. Она чуть не погибла от происков этого соседа, но злорадствовать ей не хотелось. Наверное, за прошедший год она набралась опыта, да и общение с мидкемийцем не прошло даром.

Случись такое раньше, она бы думала только о триумфальной победе Акомы. Теперь же ей было не спрятаться от взгляда припухших глаз Джиду, в которых тлела ненависть. В какой-то миг Мара даже пожалела, что не пошла другим путем: ведь можно было проявить великодушие и позволить Джиду восстановить пошатнувшуюся честь Тускалоры — он бы проникся благодарностью и добровольно встал на ее сторону. Между тем правитель Джиду, неестественно распрямив плечи, готовился отдать свой род на милость Акомы. Когда он выдавил из себя постыдные слова нижайшего почтения, Маре вспомнился негодующий вопрос Кевина: «Неужели благородные цурани от рождения настолько бесчувственны? « И все же господин Джиду не заслуживал снисхождения. В Великой Игре милосердие было привилегией самых сильных; у всех остальных оно считалось признаком трусости. Хозяин Тускалоры не умел считать деньги, однако он обладал хорошо обученной армией и отличался завидным стратегическим умом. Его верность мог перекупить кто угодно, поэтому Мара не обольщалась по поводу надежности своих южных границ. Превратившись в вассала Акомы, Джиду терял право заключать другие союзы. Честь его рода отныне была в руках Мары и ее наследников. Теперь он не мог даже броситься на меч без ее разрешения.

— Ты ступила на скользкий и опасный путь, госпожа Мара, — предостерег властитель Тускалоры: все члены его клана и приверженцы партии Желтого Змея встретили в штыки весть о том, что Акома подмяла под себя их союзника и единомышленника.

— В Великой Игре нет легких путей, — ответила Мара, и это не прозвучало простой отговоркой, ибо Аракаси постоянно предупреждал, что против ее рода то и дело замышлялись коварные злодеяния. Хотя в ее душе шевельнулось что-то похожее на жалость, сомнениям места не было. — Я готова принять твою присягу, господин Джиду.

Властитель Тускалоры склонил голову. По сигналу Мары Люджан вышел из шеренги воинов, подняв фамильный меч Акомы, выкованный — что было большой редкостью — из металла. Сверкающее лезвие коснулось шеи Джиду, который через силу произнес присягу на верность и только после этого поднялся с колен.

— О повелительница, — от этого слова у него во рту остался привкус яда, — позволь мне удалиться.

Мара медлила с ответом. В ней боролись два желания: утвердить свою власть над вассалом и в то же время облегчить его позор. Правитель Джиду побагровел, воины насторожились.

— Нет, погоди, Джиду, — наконец произнесла она. — Акоме нужны союзники, а не рабы. Не держи на меня зла; объединение сил выгодно нам обоим. — Ее голос звучал твердо, но доверительно. — Не жди пощады от моих врагов, господин Джиду. Властитель Минванаби — тот требует от своих вассалов клятвы в соответствии с Тан-джин-ку. — Этот древний обычай обозначал абсолютное повиновение; человек, связанный кодексом Тан-джин-ку, попадал в полную зависимость, граничащую с рабством. — Когда Бару ли Кеотара унаследовал отцовскую мантию, он отказался безропотно подчиняться Минванаби и в результате лишился мощной поддержки. Барули очень страдает: он хочет, чтобы его считали независимым. Заметь, Джиду, я не унижаю тебя требованием безраздельной власти над судьбами всех твоих подданных.

Правитель Джиду слегка кивнул, признавая правоту этих слов, но его не оставили чувства озлобленности и стыда. Он оказался в самом жалком положении: попал в зависимость от женщины, которую некогда замышлял убить. Однако в голосе Мары звучало нечто такое, что заставило его прислушаться к ее речам.

— Я собираюсь вести дела так, чтобы обе наши семьи от этого только выиграли, — объявила Мара. — В любом случае ты будешь, как и раньше, распоряжаться у себя в поместье. Доходы от продажи чокала останутся в казне Тускалоры. Я не настаиваю, чтобы твой род платил мне дань. Акома потребует только одного: чтобы твоя честь была поставлена на службу нашей чести. — Тут Мара решила польстить этому врагу, чтобы окончательно его обезоружить. — Честь Тускалоры для меня несомненна. В доказательство я доверю твоим войскам охрану южных рубежей и отзову все сторожевые посты и патрули Акомы с границы между нашими владениями.

Кейок слушал с непроницаемым видом, но в какой-то момент поскреб подбородок — это был тайный знак предостережения.

Мара успокоила своего военачальника подобием мимолетной улыбки и вновь обратилась к Джиду:

— Вижу, тебе трудно поверить, что между нами могут установиться добрососедские отношения. Попробую доказать, что мои намерения вполне серьезны. В знак нашего союза на подходе к твоему имению будут воздвигнуты молитвенные врата в честь бога Чококана. После этого я вручу тебе сто тысяч центориев для погашения старых долгов. Все прибыли от продажи богатого урожая чокала смогут быть использованы на благо твоих владений.

При упоминании столь баснословной суммы у Накойи глаза полезли на лоб. Такой широкий жест грозил истощить казну Акомы. Советница представила, что будет с Джайкеном, когда он получит приказ перечислить целое состояние беспутному хозяину Тускалоры.

Джиду испытующе смотрел на Мару, но не видел в ее глазах ни тени вероломства. Еще не придя в себя от замешательства, он произнес:

— Властительница Акомы поступает в высшей степени великодушно.

— Акома поступает по справедливости, — поправила его Мара. — Слабый союзник — это только обуза. Вот теперь можешь идти, и помни: в трудную минуту Акома придет тебе на выручку. Того же мы ожидаем и от тебя. — На прощание она грациозно склонила голову.

Озадаченный таким неожиданным поворотом судьбы:, Джиду Тускалора в сопровождении своей стражи, закованной в голубые доспехи, покинул парадный зал.

Мара позволила себе расслабиться. Она потерла воспаленные глаза, борясь с усталостью. Прошел не один месяц с тех пор, как она отправила Кевина на корчевку леса. С той поры ее мучила бессонница.

— Прекрасная повелительница, позволь выразить тебе мое восхищение, — почтительно начал Люджан. — Ты ловко приручила злобного пса. Господин Джиду отныне у тебя на цепи; он может скулить и тявкать, но не посмеет кусаться.

Маре стоило больших усилий мысленно вернуться к происходящему:

— По крайней мере нашим солдатам больше не придется день и ночь охранять этот злосчастный мост.

Кейок вдруг расхохотался — к великому удивлению Мары и Люджана. Этому старому солдату было несвойственно бурное проявление радости.

— Что у тебя на уме? — спросила Мара.

— Когда я услышал, что ты, госпожа, собираешься оголить нашу южную границу, мне сделалось не по себе, — объяснил военачальник. — Только потом до меня дошло, что, сняв посты с границы Тускалоры, мы высвободим немалые силы для защиты более уязвимых рубежей. А господин Джиду, в свою очередь, будет спокоен за свои северные владения и усилит оборону на других направлениях. Получается, что у нас теперь на тысячу воинов больше и мы общими усилиями обеспечим охрану расширенных владений.

Теперь даже Накойя смирилась с грядущими расходами:

— Благодаря твоей щедрости, дочь моя, войско Джиду сможет обновить амуницию, а правитель призовет к себе двоюродных братьев для усиления гарнизона.

Мару обрадовала эта поддержка.

— Именно об этом я и собиралась… скажем так, «попросить» моего нового вассала. У него хорошо обученный, но слишком малочисленный гарнизон. Когда Джиду оправится от первого удара, я обращусь к нему с другой «просьбой»: пусть его военачальник согласовывает каждое свое решение с Кейоком.

Кейок сдержанно кивнул:

— Покойный правитель Седзу мог бы гордиться дальновидностью своей дочери. А теперь, госпожа Мара, если позволишь, я вернусь к своим обязанностям.

Отпустив его, Мара заметила, что Люджан собирается что-то сказать.

— Все солдаты будут сегодня тебя славить, госпожа, — начал командир авангарда. — Впрочем, надо бы послать патруль за процессией господина Джиду

— не ровен час, он вывалится из паланкина и раскроит себе череп.

— С чего бы это? — удивилась Мара.

Люджан развел руками:

— От спиртного недолго потерять равновесие, госпожа. От Джиду несло так, словно он наливался вином с самого рассвета.

Мара подняла брови:

— Неужели ты уловил запах спиртного сквозь ароматы дорогих благовоний?

— Ничего удивительного: во время присяги я стоял прямо над господином, приставив меч к его мясистому загривку.

Мара наградила его серебристым смехом, но ее веселье было недолгим. Она отпустила почетный караул и вместе с Накойей перешла к себе в кабинет. С тех пор как она отлучила от себя рыжеволосого мидкемийца, одиночество стало для нее тягостным. Она вызывала к себе Джайкена и углублялась в деловые бумаги, или обсуждала с Накойей родственные дела клана, или играла с Айяки, который в последнее время увлекся деревянными солдатиками — их во множестве вырезали для него свободные от службы офицеры. Сидя на вощеном полу в детской, Мара наблюдала, как ее сын, воображая себя властителем Акомы, выстраивает деревянное войско и идет войной на армию Минванаби. Всякий раз Десио и Тасайо погибали позорной смертью в стенах этой светлой комнаты, а Мара, слушая заливистый детский смех, думала лишь о том, что над ее мальчуганом витает страшная угроза — клятва, принесенная врагами Красному богу.

Накойя твердила, что время лечит все раны, а Мара по-прежнему просыпалась среди ночи, тоскуя по человеку, который открыл для нее любовь и нежность. Ей не хватало его бесшабашных выходок, неожиданных мыслей, но более всего — его чуткости, которая безошибочно подсказывала, что Мара нуждается в его поддержке, хотя и не имеет права выразить это словами.

Будь проклят этот варвар, говорила себе Мара. Без него она ощущала себя слабой и беспомощной. Наверное, в чем-то Накойя была права: для рода Акома этот мидкемиец представлял не меньшую опасность, нежели коварный враг, потому что он сумел проникнуть в душу властительницы, преодолев самые надежные укрепления.

***

Неделя шла за неделей. Мара побывала у королевы чо-джайнов и получила приглашение осмотреть мастерские, в которых без устали трудились шелкопряды. Один из работников провел Мару через весь улей и поднялся с ней туда, где колдовали красильщики и ткачи. В сумрачные переходы никогда не проникал дневной свет. Маре казалось, что она попала в иной мир. Мимо стремительно проносились деловитые чо-джайны. Даже в потемках они прекрасно разбирали дорогу и ни разу не задели гостью. Шелкопряды работали в просторном помещении с низкими сводами. Маре пришлось наклонить голову, чтобы ее нефритовые гребни не задевали потолок.

Провожатый остановился и сделал знак передней конечностью:

— Прядильщики отличаются от прочих, — пояснил он.

Когда глаза Мары привыкли к темноте, она увидела, что вдоль бегущих рядов шелка кишат блестящие панцири. На передних конечностях прядильщиков имелся гребнеобразный нарост, а сбоку от него — некое подобие большого пальца. Они сноровисто перебирали тончайшие волокна, а потом пускали в ход средние конечности и молниеносно скручивали нить, которая уходила через узкую щель в соседнее помещение. Там, за перегородкой, работали красильщики. Они пропускали нить через дымящиеся котлы, потом через сушильный шкаф и опять сквозь узкий проем — в следующую мастерскую, увенчанную куполом и залитую солнечным светом. Это зрелище чем-то напоминало храм Лашимы в Кентосани. Здесь творилось чудо: разноцветные нити превращались в воздушный узорный шелк, равного которому не было во всей Империи.

Мара стояла как зачарованная. Не связанная жесткими правилами светских условностей, она превратилась в любознательного ребенка и засыпала сопровождающего вопросами. Она щупала шелковую материю, восторгаясь изысканными расцветками и тонким орнаментом. Ей на глаза попался готовый рулон ткани в сине-охристых тонах. Она невольно представила, как подошел бы такой рисунок к рыжим волосам Кевина. Чем бы ни занималась властительница Акомы, ее мысли то и дело возвращались к невольнику-мидкемийцу.

— Пора отправляться, — сказала она провожатому. — Мне еще нужно проститься с королевой.

Чо-джайны мыслили по-своему. Резкие перемены настроения считались у них делом вполне естественным.

Двигаясь по бесконечным темным лабиринтам, Мара размышляла о простом и размеренном существовании чо-джайнов. Эти создания, спрятанные под черными панцирями, жили сегодняшним днем и полностью подчинялись воле своей королевы, которая, в свою очередь, заботилась только о благополучии улья.

На этот раз, вопреки обыкновению, правительница не стала выспрашивать секреты шелкопрядов и даже не наведалась в детскую, где только что вылупившиеся чо-джайны учились делать первые шаги на шатких ножках.

На пересечении двух широких коридоров, где начинался спуск в королевские покои, ей преградил путь острейший край панциря, который в бою не уступал кованому мечу. Мара решила не рисковать и сразу остановилась, хотя и не поняла, что стряслось.

— Госпожа Акома, — протяжно заговорил офицер и присел перед Марой с такой же почтительностью, с какой подобало приветствовать королеву. Тут она увидела, что это Лакс'л, полководец улья.

Мара успокоилась и ответила на его приветствие.

— Твоей королеве от меня что-нибудь требуется? Лакс'л вытянулся и замер, как статуя. Спешащие по своим делам чо-джайны ручейками обтекали и его, и гостью.

— Моей королеве ничего от тебя не требуется. Она желает тебе доброго здоровья. Мне приказано доложить, что из твоих владений прибыл посланник со срочным донесением. Он ожидает снаружи.

Мара огорченно вздохнула. На утро у нее не было намечено никаких дел; все встречи она перенесла на вечер, чтобы предварительно обсудить с Джайкеном план продажи нидр. Наверное, произошло что-то непредвиденное, ибо Игра Совета в летние месяцы обычно затихала — правителей поглощала забота об урожае.

— Придется сейчас же возвращаться домой, — с сожалением сказала она чо-джайну. — Будь добр, передай королеве мои извинения.

Военачальник склонил голову, покрытую шлемом:

— Королева также надеется, что в твоих владениях не случилось никакого несчастья. — Он махнул провожатому; Мара не успела опомниться, как ее развернули в другую сторону и, слегка подталкивая, повели наверх.

Выйдя из улья, она зажмурилась от слепящего солнца. Неподалеку от носильщиков стояли двое офицеров. В одном из них Мара узнала Ксалчи, который недавно получил от Кейока повышение за воинскую доблесть, проявленную при защите торгового каравана. Второй был не кто иной, как Люджан, — его издалека выдавал пышный плюмаж командира авангарда. Мара встревожилась: обычно Люджан присылал с донесением кого-нибудь из младших офицеров, а то и простого скорохода. Она рассеянно отпустила провожатого и заторопилась к своим.

— Приветствую тебя, госпожа, — торопливо поклонился Люджан и отвел ее в сторону от нескончаемого потока чо-джайнов. — К тебе просится гость. Это Джиро Анасати; он прибыл проездом в Сулан-Ку и готов выполнить поручение своего отца Текумы, который не решился доверить столь щекотливое дело обыкновенному посыльному.

По лбу Мары пробежала тень.

— Возвращайся и отправь гонца в Сулан-Ку, — распорядилась она. — Я непременно приму Джиро.

Проводив госпожу до паланкина, Люджан заспешил по дороге к имению. Носильщики взялись за шесты, и процессия, возглавляемая Ксалчи, двинулась в ту же сторону.

— Прибавьте шагу, — приказала Мара сквозь полог.

Еще до ее замужества древний род Анасати враждовал с Акомой. Теперь, видя в ней виновницу гибели Бантокапи, они возненавидели ее еще сильнее. Только их общий потомок, маленький Айяки, сын Бантокапи и внук Текумы, удерживал обе семьи от вооруженного столкновения. Текуме ничего не стоило убрать Мару с дороги, чтобы объявить себя регентом Акомы до совершеннолетия Айяки.

Вести, которые нельзя было доверить простому посыльному, не предвещали ничего хорошего. Мара почувствовала предательский холодок в груди. Она всегда отдавала должное своим врагам, и отсутствие видимой угрозы не могло усыпить ее бдительность. Она настраивала себя на трудный разговор. Для встречи Джиро ей предстояло выставить пять сотен воинов да еще почетный караул из дюжины офицеров — иначе не миновать обиды.

Мара склонила голову на подушку. Даже в тонком шелковом платье она изнемогала от жары. Занятая делами, от которых могла зависеть вся ее дальнейшая жизнь, она все равно терзалась неотступными мыслями о варваре-невольнике. Сейчас он стоял — под палящим солнцем и командовал работниками, возводящими изгородь вокруг нового пастбища. Властительница досадливо поморщилась. У нее и без того было довольно неприятностей; неужели она должна ломать голову над тем, куда пристроить Кевина после окончания работ? Может, стоило попросту его продать… Но эта мысль ей претила, и Мара решила подыскать для него какую-нибудь другую работу, лишь бы отправить с глаз долой.

***

Процессия Джиро приближалась к границам Акомы, а Мара уже ожидала у входа в дом. Рядом с ней переминалась с ноги на ногу первая советница, которая чувствовала себя не в своей тарелке: по случаю прибытия гостей ей пришлось надеть пышные наряды и дорогие украшения.

Властительница огляделась по сторонам, чтобы проверить, все ли готово к приему высокого гостя. Ей бросилось в глаза отсутствие одного человека.

— Куда запропастился Джайкен? — шепотом спросила она у Накойи.

Первая советница поправила непослушную шпильку. У нее был такой недовольный вид, будто она не успела протереть глаза ото сна. Накойя терпеть не могла покойного Бантокапи, и эта неприязнь распространилась на всю его родню. Мара знала, что в присутствии высокого гостя советница не посрамит своего звания, зато потом не один день будет срывать злость на всех домочадцах.

— Хадонра сейчас на кухне: следит, чтобы для приготовления блюд использовались только самые отборные фрукты, — сухо ответила старая нянюшка.

Мара недоуменно заметила:

— Ну и придира! Повару не впервой готовить торжественный обед. Он же понимает, что дело идет о чести Акомы!

Накойя понизила голос:

— Это я приказала Джайкену не спускать глаз с кухонных работников. Гость-то наш — из рода Анасати. Не ровен час, ему на блюдо подложат какую-нибудь дрянь — понятия о чести у простолюдинов не такие, как у тебя.

Бантокапи при жизни тоже не пользовался расположением домочадцев, но Мара твердо знала, что главный повар ни за что не опозорит честь Акомы. Времени для разговоров больше не было.

Джайкен появился в самый последний момент; запыхавшись, он вклинился между Накойей и Тасидо — командиром почетного караула. Мара, прищурив глаза, следила за колонной солдат Анасати. Они держали дистанцию таким образом, чтобы можно было беспрепятственно выхватить оружие. Иного Мара и не ожидала, однако такое открытое проявление враждебности выглядело слишком вызывающим. Старого Тасидо мучили недуги — сухой кашель и ломота в суставах; в прежние времена его бы давно отправили на покой, но гарнизон Акомы понес слишком большие потери в войне с варварами, и теперь каждый офицер был на счету. Конечно, на его месте куда лучше смотрелся бы Кейок или Люджан.

В последний раз Мара виделась с Джиро четыре года назад, в день свадьбы. С настороженным любопытством она наблюдала, как молодой Анасати выходит из паланкина. Он был одет в дорогие наряды, но, как и его отец, явно страдал отсутствием хорошего вкуса. По черному шелку густо змеилась красная бахрома, на поясе переливались перламутровые и лаковые пряжки, однако волосы гостя были подстрижены по-военному коротко. Ростом он был выше покойного брата, но выглядел гораздо стройнее и легче в движениях, а лицом пошел в мать, унаследовав высокие скулы и презрительную линию губ. Его руки были не по-мужски холеными. Если бы не жесткие складки в уголках рта, его можно было бы назвать красивым.

Джиро отвесил издевательски безукоризненный поклон.

— Добро пожаловать на землю Акомы, — без особого выражения произнесла Мара. Ее приветствие было кратким в знак неодобрения того обстоятельства, что сын Анасати привел с собой намного больше воинов, чем предписывали правила вежливости. Более высокое положение позволило ей замолчать в ожидании, чтобы гость сам начал светскую беседу. Однако Джиро тоже тянул время, надеясь, что Мара нарушит правила и первой задаст вопрос о его здоровье.

Наконец он сдался:

— В добром ли ты здравии, госпожа?

Мара коротко кивнула:

— Благодарю, я в добром здравии. А ты в добром ли здравии, Джиро?

Молодой гость улыбнулся, но его глаза оставались холодными, как у змеи.

— Я также в добром здравии, как и мой отец, приславший меня к тебе. — Он как бы невзначай взялся за ножны кинжала, притороченные к поясу. — Рад видеть тебя, Мара. Ты еще больше похорошела: материнство пошло тебе на пользу. Невыносимо думать, что такая прелестная женщина так рано овдовела. Это несправедливо.

Его слова, произнесенные безупречно вежливым тоном, звучали почти оскорбительно. Стало ясно, что Джиро явился в Акому отнюдь не с целью примирения. Мара отметила, что такая манера была бы уместной при встрече верховного правителя и ничтожного вассала. Она подобрала складки платья и без лишних слов направилась к дверям; Джиро не оставалось ничего другого, как покорно следовать за ней. Если дать ему волю, сказала себе властительница, он, чего доброго, превратно истолкует ее гостеприимство. Текума наверняка поручил своему сынку вынюхивать любые мелочи, и Мара вовсе не собиралась оставлять гостя на ночлег.

В парадном зале уже были поданы кушанья и напитки. Мара уселась на возвышение, указала Накойе на место справа от себя, а Джайкену разрешила — к его несказанному облегчению — покинуть почтенное общество. Только после этого она жестом пригласила Джиро сесть напротив нее, тем самым признавая в нем равного. Поскольку гостю была оказана такая любезность, ему пришлось смириться с тем, что почетный караул во главе с Тасидо оказался у него за спиной. Ведь офицеры выстраивались на возвышении позади господского места только в тех случаях, когда в доме велись переговоры с врагами. Сейчас дело обстояло несколько иначе, и телохранители Джиро волей-неволей остались стоять у дверей. Особо доверенный слуга Мары подал Джиро чашу для омовения пальцев и мягкое полотенце, а затем почтительно осведомился, какие напитки предпочитает вельможный посетитель. Вся церемония была задумана с таким расчетом, чтобы не дать Джиро ни малейшей возможности перехватить инициативу. Властительница Акомы заговорила:

— Чтобы утешить вдову своего брата, не обязательно приводить с собою целый гарнизон; отсюда я заключаю, что отец прислал тебя сюда с важным поручением. Это так?

У Джиро напрягся каждый мускул, однако он совладал с собой и посмотрел Маре прямо в глаза. У нее замерло сердце — так он стал похож на своего покойного брата, которого пришлось принести в жертву ради возвышения Акомы. Но главное — его злой, холодный взгляд, более откровенный, чем допускали цуранские обычаи, красноречиво свидетельствовал, каким образом Джиро мог бы «утешить» невестку, будь на то его воля.

Мара похолодела. Заметив, как Накойя поджала бескровные губы, она поняла, что совершила ошибку, недооценив врага. Он клокотал ненавистью и просто выжидал удобного случая, чтобы расправиться со своей жертвой — ничуть не сомневаясь в победе.

— Не хотелось бы верить слухам о любовных пристрастиях моей госпожи, проявившихся после кончины ее благородного супруга, — отчеканил Джиро, чтобы это слышали даже слуги, стоящие у дверей. — На твой вопрос отвечу: да, это так, я действительно прервал важные торговые дела в Сулан-Ку, чтобы передать тебе сообщение от моего отца. У него есть сведения, что кое-кто из членов Совета замышляет покушение на его внука Айяки. Отец счел нужным предупредить тебя, как регентшу наследника Акомы.

— Уж больно это туманно, — вмешалась Накойя на правах почтенной наставницы, которая на своем веку перевидала много глупостей, творимых молодыми. — Анасати и Акома должны равно оберегать наследника Айяки. Будь милостив, объясни получше.

Джиро опустил глаза и лишь этим выдал свою досаду.

— Объясняю вам, дражайшая властительница и первая советница, что заговорщики не посвящают моего отца в свои планы. Даже его союзники не говорили с ним в открытую — видимо, им хорошо заплатили за молчание. Но у него повсюду есть глаза и уши, благодаря чему он узнал, что семейства, близкие к Минванаби, не раз собирались для тайных переговоров. Кое-кто из клана Омекан рассыпался в похвалах Десио, который твердо противостоит Акоме. Короче говоря, у тебя почти не осталось сторонников в Высшем Совете.

Мара дала знак слуге унести поднос с яствами, которые так и остались нетронутыми. Она предвидела недовольство Джайкена, который не выносил, когда лучшие припасы шли в расход, но не хотела отвлекаться на еду. Джиро без зазрения совести стрелял глазами по сторонам, рассматривая убранство зала, одежду слуг и вооружение стражников, — так полководец изучает расположение вражеских войск перед решительным броском. Не в пример своему старшему брату Халеско, который всегда шел напролом, Джиро действовал более тонко и осмотрительно, хотя всегда помнил о собственной выгоде. Мара пока не могла разобраться, говорит ли он правду или преувеличивает опасность, чтобы ее запугать.

— В общих чертах это мне известно, Джиро. — Мара решила прощупать почву.

— Не думаю, что тебя оторвали от важных дел только ради того, чтобы сообщить мне эти расплывчатые сведения. Их мог бы передать доверенный посланник.

Джиро не растерялся.

— Это сугубо семейное дело, — ответил он. — Мой отец просил подчеркнуть, что заговор, который зреет внутри Совета, основан на безошибочных расчетах и скрыт от постороннего глаза. Отправить к тебе гонца значило бы выдать себя с головой. Если нанимать посланника по особым поручениям через гильдию курьеров, то счетовод сделает об этом запись в книгах. Десио платит учетчикам всех гильдий Сулан-Ку, чтобы иметь доступ к их реестрам. Конечно, у Анасати есть личные посланники, но любое их перемещение вызывает повышенный интерес. А вот если дядюшка заехал проведать осиротевшего племянника, — со скрытой иронией заключил Джиро, — это ни у кого не вызовет подозрений.

— Да ведь дядюшка-то бросил важные дела, чтоб только проведать трехлетнего мальчонку, — с деликатной настойчивостью заметила Накойя.

Джиро даже не покраснел.

— Первая советница вдовы моего брата, по-видимому, забывает, что нам не время сводить какие-то счеты. Пусть Десио считает, что у нас есть свои маленькие тайны. — Он в упор посмотрел на Мару, и в его взгляде читалась похоть, смешанная с ненавистью.

Мара выдержала его взгляд. Покойный Бантокапи в родительском доме был последышем; на его воспитание всегда смотрели сквозь пальцы, что в конечном счете и предрешило его бесславную долю. Конечно, властительнице не делало чести, что она воспользовалась его неудовлетворенными желаниями и буйным нравом, но она по крайней мере не снимала с себя вины за его гибель.

Напряжение возрастало с каждой минутой; к тому же Мару вывели из себя намеки на ее роман с Кевином. Она решила ускорить завершение этой родственной встречи.

— Прими мою благодарность за рассказ о подкупе гильдий — я обязательно приму это к сведению, как и то, что клан Омекан заигрывает с Минванаби. Ты наилучшим образом выполнил отцовский наказ. Не смею тебя долее задерживать, ведь ты спешишь в Сулан-Ку.

Джиро с желчной улыбкой предвосхитил следующую фразу:

— Иначе ты бы непременно предложила мне остаться на обед, не так ли? — Он отрицательно покачал головой. — Беседовать с тобой — редкостное удовольствие, однако дела не ждут. Мне пора отправляться в дорогу.

— Сдается мне, кто-то собирался проведать осиротевшего племянника? — вмешалась Накойя.

Джиро изменился в лице, однако его не так-то легко было смутить. Коротко поклонившись в сторону Мары, он бросил:

— Непонятно, почему какая-то старая брюзга имеет право голоса в доме наследника Акомы.

— Да хотя бы потому, — ответила Мара, вставая, — что она умеет поставить на место любого нечестивца. Передай поклон отцу, Джиро.

Молодой вельможа никак не мог смириться с тем, что у него нет титула. Провожая его до ворот, Мара догадалась, что отчасти по этой причине он зол на весь белый свет. Гость сел в паланкин, даже не оглянувшись. Как только Мара произнесла традиционное пожелание счастливого пути, занавески паланкина резко задернулись. Носильщики подняли свою драгоценную ношу, солдаты Анасати выстроились в походный порядок, и процессия тронулась в путь. У Накойи вырвался вздох облегчения.

— Благодарение небесам, что ты не вышла замуж за этого спесивца, дочь моего сердца. От такого добра не жди.

— Он готов меня стереть в порошок, это я знаю наверняка. — Нахмурившись, Мара поспешила вернуться в благодатную прохладу дома.

— Что ж тут удивительного? — рассудила Накойя. — Ведь ты его отвергла, чтобы предпочесть младшего брата. Когда вы с Текумой договорились, что ты обручишься с Бантокапи, этого честолюбца обуяла злоба. Он по гроб жизни не простит, что ты отдала свой титул другому. Скажу тебе больше: его ненависть подогревается тем, что он спит и видит, как бы уложить тебя в постель. — Старая советница глубоко вздохнула. — Да ведь он на этом не успокоится, дочь моя, и рука у него не дрогнет, когда представится случай с тобой разделаться.

Мара поправила волосы, и у нее на руке зазвенели диковинные металлические браслеты.

— Такими уж создала их Лашима: мужская гордыня не прощает ударов!

Накойя погрозила ей скрюченным пальцем:

— У тебя из головы не идет этот рыжий варвар.

— Кевин здесь совершенно ни при чем. Скажи на милость, зачем понадобилось Джиро ехать в такую даль под надуманным предлогом — якобы предупредить о каком-то тайном сговоре?

Советница поразилась такой наивности:

— Не отмахивайся от послания Текумы, госпожа моя. Может, у него и поменьше осведомителей, чем у тебя, да они тоже не дремлют. Нашему незваному гостю страсть затуманила разум, а то бы он выразился яснее: тебе грозит нешуточная опасность.

Мару только раздосадовали эти предостережения:

— Послушай, Накойя, у меня и без того достаточно забот — не хватало еще обращать внимание на всякие домыслы. Если бы в Совете зрел заговор, Аракаси давно бы меня предостерег.

Сквозь полураздвинутые перегородки прорывались лучи солнечного света. Падая на сморщенное лицо Накойи, они делали его похожим на маску.

— Ах, госпожа, — мрачно произнесла советница, — не переоценивай возможности Аракаси и его шпионов. Они ведь простые смертные, откуда им знать, что у Десио на уме? Как подслушать тайные переговоры, что ведутся шепотом за закрытыми дверями? За всем не уследишь. К тому же их, как и прочих смертных, можно подкупить или сбить с толку.

— Накойя, зачем, понапрасну нагнетать страх? Отправляйся-ка ты на отдых.

Старуха с трудом согнула спину в поклоне и попятилась к двери. Маре не терпелось сбросить с себя тяжелые наряды и принять ванну, а потом, возможно, посмотреть выступление лицедеев, чтобы хоть как-то развеяться. Посещение улья чо-джайнов сейчас казалось делом давно минувшим. Ледяная враждебность Джиро вывела ее из себя гораздо сильнее, нежели расплывчатые предостережения Текумы. К тому же она невыносимо скучала по Кевину. Не до конца признаваясь себе в собственных намерениях, она велела позвать писца, вооруженного мелками и грифельными досками.

— Отправляйся на новые пастбища, — распорядилась госпожа, — и подробнейшим образом опиши все, что увидишь и услышишь. Особое внимание обрати на рыжего невольника — он там главный над всеми рабами. Мне важно знать каждый его шаг, каждое слово, чтобы решить, не даром ли он ест свой хлеб.

Писцу не дозволено было раскрывать рот, но на его лице отразилось изумление: не иначе как управляющий Джайкен чем-то провинился, если госпожа вынуждена сама вникать в такие мелочи. За все годы службы он никогда еще не получал подобных приказов от самой госпожи.

На лице Тасайо блуждала улыбка. Обеспокоенный непривычным выражением его лица, правитель Минванаби не спускал глаз со своего двоюродного брата, пока тот не спеша шел через Тронный зал, вернувшись из поездки вниз по реке.

— Ну, что там? — нетерпеливо спросил Десио, подавшись вперед с постамента

— не того, на котором стояло тронное кресло, а с небольшого, всего в одну ступень, однако позволившего ему выситься над всеми приближенными.

Военачальник Ирриланди скромно стоял в стороне, готовый внимать человеку, который, по сути, оставил его не у дел.

— Началось, мой господин, — вытянувшись в струнку, сообщил Тасайо.

Десио замер в ожидании деталей. Вдохновленный примером родственника, он с недавних пор начал прилежно упражняться в боевых искусствах, научился сносно владеть оружием и уже не выглядел шутом, когда по торжественным случаям надевал доспехи. Старые слуги даже поговаривали, что молодой господин сравнялся с покойным отцом.

Это было не единственным его достижением. Он небезуспешно заявил о своих правах в качестве предводителя клана Хонсони и тем самым в открытую сделал первый шаг к обретению былого могущества дома Минванаби. Уверовав в свои силы, Десио ходил с гордо поднятой головой.

— Расскажи подробнее, — потребовал он.

Тасайо передал шлем одному из слуг, взъерошил прилипшие ко лбу волосы и принялся расстегивать краги на перчатках, не прекращая повествования.

— Мы опять получили донесение от членов клана, к которому принадлежит Мара. Они считают, что полностью истребить ее род будет нелегко, но если уж такое случится, они не станут возмущаться, дабы не навлечь на себя наш гнев.

Из боковой ниши послышался глуховатый голос Инкомо:

— А ведь Барули Кеотара говорил то же самое, мой господин. — Вопреки своему обыкновению, Десио не оборвал первого советника, и тот продолжал:

— Клан Хадама распался на мелкие группировки. Они передрались между собой и уже не могут действовать единым фронтом. Им не с руки вступать в противоборство с Хонсони, и все же осторожность нам не помешает. Нужно воспрепятствовать их объединению. Есть все основания полагать, что в решающую пору они отбросят личные амбиции и по первому зову Мары явятся ей на помощь. Тогда и нам придется поднимать весь клан Хонсони.

— Столкновения такого масштаба не обходятся без вмешательства Ассамблеи магов, — заметил Тасайо. — Это нас погубит. Стало быть, мы должны действовать с оглядкой. После того как Мара и ее отпрыск будут уничтожены, члены клана Хадама начнут цокать языками и сокрушенно кивать, но не посмеют возвысить голос. Ты согласен?

Десио поднял руку, чтобы ему не мешали размышлять.

Инкомо не мог нарадоваться, что его господин наконец-то проявляет зрелость. Не иначе как сами боги послали к нему Тасайо, чтобы тот придал неопытному властителю уверенности и здравого смысла.

Десио научился смотреть в корень.

— Определил ли ты срок, когда мы расставим свой капкан?

Ухмылка Тасайо походила на оскал молодого сарката.

— Это можно будет сделать раньше, чем я предполагал. Но позже, чем хотелось бы. Пусть шпионы Акомы донесут своей госпоже, что мы готовим нападение на ее проклятые караваны с грузом шелков.

— Разумно, — кивнул Десио. — Мы и так пострадали, когда из-за этой выскочки поднялась сумятица на шелковых торгах. Советники Мары не усомнятся, что мы собираемся вернуть себе потерянные прибыли.

— Значит, ты позволяешь распространить слухи о скором нападении «разбойников»?

Прежде Десио на радостях захлопал бы в ладоши, но теперь он сосредоточенно наморщил лоб:

— Отрядов пехоты будет недостаточно. Распусти слухи, что мы также готовим флотилию к спуску на воду. Если хадонра Акомы вздумает сплавлять грузы по реке, дай ему понять, что от разбойников все равно не уйти.

— Само собой разумеется, мой господин! — Тасайо мог больше не притворяться, что поражен дальновидностью правителя. — Кейок для отвода глаз отправит по главной дороге пустой караван и пошлет с ним надежную охрану, а сам с горсткой людей поведет небольшой маневренный обоз через земли Тускалоры.

— Там-то ты его и прихлопнешь? — сообразил Десио.

Тасайо подал знак рабу-посыльному, и в зал вошел оруженосец с тяжелым свитком пергамента в руках. Совершив ритуальные поклоны, он опустил свиток на пол, и слуги точно по команде кинулись его разворачивать.

Вынув меч, Тасайо провел острием по извилистой голубой линии, изображавшей реку Гагаджин.

— По выходе из Сулан-Ку караванщики отправятся на юг по Великому речному пути или же перегрузят товар на баржи. Мара обставит прохождение ложного каравана с большой помпой и не рискнет отправлять настоящий груз лесом в непосредственной близости от него. Вот здесь, — острие меча оставило царапину на обозначении развилки у южных границ Акомы, — Кейок свернет по горной дороге в сторону Тускалоры, переберется через болота, а оттуда — прямиком в Джамар, к южным рынкам.

Склонившись над картой, Десио полюбопытствовал:

— Ты настигнешь его в предгорьях?

Тасайо указал мечом точное место:

— Вот в этой теснине. Мы возьмем его в клещи с двух сторон. Если Красный бог будет к нам милостив, ни один из воинов Акомы не уйдет живым.

Десио подумал, шевеля пухлыми губами.

— Не исключено, что Мара оставит военачальника при себе, в усадьбе. Что, если на месте Кейока окажется Люджан, командир авангарда?

Тасайо только пожал плечами.

— Возможно, Мара кое-что смыслит в торговых делах, но она никогда не возьмет на себя смелость отдавать приказы командирам. На кого ей рассчитывать, кроме Кейока и Люджана? На полуслепого старца или на пару желторотых выскочек? Она примет единственно разумное решение: поставит проверенных офицеров на охрану караванов, а свои владения поручит заботам чо-джайнов.

Но Десио не удовлетворился такими объяснениями:

— Надо бы для верности разделаться и с Люджаном.

Его затея не вызвала у Тасайо особого интереса.

— К чему нам лишние сложности? Солдаты Мары будут начеку; даже опытный убийца вряд ли доберется до их командира.

— А что, если… — Десио поднялся с подушек и присел на корточки, чтобы лучше видеть карту. — Что, если наш юный командир авангарда примчится на помощь своему военачальнику?

Тасайо вытаращил глаза:

— Что ты имеешь в виду, господин?

Десио был несказанно рад, что ему наконец удалось хоть чем-то удивить брата.

— Мы «внезапно» разоблачим одного из шпионов Акомы, передадим его в руки палачей, чтобы те слегка попортили ему шкуру и убедили в серьезности наших намерений, а сами при нем как бы невзначай проболтаемся о расставленной ловушке. Когда Кейок уйдет подальше от усадьбы, мы позволим шпиону бежать. — Десио выпрямился во весь рост и ткнул в карту большим пальцем ноги. — Где-то здесь, к югу от Сулан-Ку, наш беглец встретится с обозом Люджана. К тому времени доблестный командир авангарда уже будет вздрагивать от каждого шороха. Услышав, что над Кейоком нависла смертельная опасность, он ринется ему на помощь. — Выдержав паузу, правитель самодовольно заключил:

— Когда придет подмога, Кейок уже будет покойником, а Люджан угодит прямо в засаду.

Тасайо поджал губы, что выражало серьезные сомнения.

— Это весьма рискованный план, мой господин. Убрать Кейока с жалкой горсткой людей будет нетрудно, но ведь Люджан приведет с собой три роты, каждая по сто с лишним воинов, готовых к бою.

Но Десио не желал слушать никакие возражения:

— Если даже Люджан окажется нам не по зубам, что из этого? Мы спокойно уберемся восвояси, кости Кейока останутся гнить в земле, а новоявленный военачальник Акомы никогда не смоет с себя такой позор. — Правитель назидательно поднял палец. — Зато если повезет, мы одним ударом прихлопнем двоих. Ради такого дела стоит пойти на риск.

— Осмелюсь заметить… — начал Тасайо.

— Действуй! — отрезал Десио, а затем, успокоившись, повторил свой приказ с горделивым достоинством:

— Действуй, брат.

Тасайо склонил голову и направился к двери; следом заспешил оруженосец, не успев даже прихватить карту. Десио подозвал к себе Инкомо:

— Сейчас у меня время занятий с телохранителем, потом я приму ванну. Пусть хадонра через час направит ко мне прислужниц. А после можно будет и пообедать.

Такие распоряжения впору было отдавать камердинеру; Десио и не подумал, что больно задел самолюбие первого советника.

Властитель Минванаби поднялся со своего возвышения. Рабы принялись взбивать примятые подушки и убирать подносы с остатками яств. Военачальник Ирриланди, покачивая оранжевым плюмажем, ненавязчиво следовал по пятам за своим повелителем.

Задержавшись в зале, где оставались только рабы и слуги, Инкомо склонился над обширной картой. Потом он поставил одну ногу на провинцию Лаш, а другую

— на границу владений Акомы.

— Если Люджан круглый дурак, тогда наш властитель просто гений, — пробормотал он себе под нос. — Но если у Люджана есть голова на плечах, тогда… — Инкомо прищурился. — Не упрямился бы наш молодой господин, слушал бы, что ему советуют…

— У нас, кажется, возникли сложности, — прозвучал у него над ухом резкий голос.

Инкомо вздрогнул от неожиданности: Тасайо подкрался тихо, как тень.

— Какие сложности, господин?

Вместо ответа Тасайо указал на карту:

— Я вернулся за этим.

С величайшей осторожностью, словно шагая по яичной скорлупе, Инкомо сошел с расстеленного пергамента. Тасайо явно был вне себя; если он и собирался дать какие-то разъяснения, понукать его было опасно.

По знаку Тасайо оруженосец опустился на колени, чтобы свернуть карту. Первый советник терпеливо ждал.

— Где нас может подстерегать неудача? — вырвалось у воина. Забрав у оруженосца свиток, он небрежно сунул его под мышку. — Решительность моего кузена делает ему честь — таким и надлежит быть предводителю клана. Однако он привык уповать на везенье, а между тем события не всегда развиваются так, как выгодно Минванаби. По опыту знаю, что нужно готовиться к худшему.

— Как я понимаю, ты опасаешься, что двойной налет может обернуться неудачей. — В этих словах содержался скрытый намек на то, что Тасайо предпочел бы смерть, нежели позорное поражение.

Тасайо метнул на советника пронзительно-беспощадный взгляд.

— Я не смогу возглавить это нападение. Меня уже ждут в Дустари, чтобы на месте подготовить операцию и предусмотреть все до мельчайших деталей. Впрочем, не зря говорится, что исход битвы решается задолго до полета первой стрелы. В любом случае Акома обречена на тяжелые потери. Наш военачальник получит от меня подробнейшие указания на любой случай. Ирриланди воспитывался вместе с Кейоком и досконально изучил его характер. Это позволит ему предугадать любой ответный ход Кейока, а точное следование моим инструкциям обеспечит нам победу.

Инкомо ощетинился от такого принижения боевых талантов Ирриланди, однако успехи молодого Тасайо, ставшего наместником Имперского Стратега, давали ему все основания для самонадеянности. Тасайо и его оруженосец, чеканя шаг, вышли из зала. Пожалуй, двоюродный брат властителя не имел себе равных среди боевых офицеров всей Империи. Когда династия Минванаби — еще в правление Джингу — возвысилась над другими, он уже прославился доблестью и изощренным умом. Впоследствии Тасайо отшлифовал свои природные таланты до совершенства, в течение четырех лет возглавляя Военный Альянс против варваров.

Инкомо оставалось только сокрушаться, что перед атакой этот блистательный воин отправится по реке в сторону Моря Крови, а оттуда к развалинам Банганока, чтобы осуществить вторую часть заговора. Что же до властителя, тот, видно, мыслями был уже среди смазливых прислужниц. Первый советник шаркающей походкой поплелся выполнять приказы господина.

***

Мара нервно расхаживала из угла в угол. Она едва удержалась, чтобы не пнуть ногой шелковую подушку, и вдруг повелела:

— Вызвать его сюда. Немедленно!

Писец, склонившийся над стопкой грифельных табличек, вскочил и ударил челом.

— На все твоя воля, госпожа.

Он даже не успел сообразить, что его — будто раба-скорохода — отправляют на самую окраину поместья, хотя он давно отвык бегать.

Дождавшись, пока шаги бедняги смолкли в конце коридора, Накойя разразилась упреками:

— Дочь моя, ты несешь тяжкое бремя, но разве можно так распускаться? Посмотри, до какого состояния ты себя довела!

Побледнев от ярости, Мара резко обернулась:

— Тебя никто не спрашивает!

Накойя нахмурилась:

— У тебя помутился рассудок от ежедневных забот. — Сузив глаза, старая советница словно силилась заглянуть своей воспитаннице в самое сердце. — А может, это от любви.

Мара все-таки не удержалась и что есть сил поддала подушку, которая плавно пролетела сквозь раздвинутые перегородки и, подняв столбик цветочной пыльцы, приземлилась где-то в кустах.

— Прекрати испытывать мое терпение! При чем тут любовь? Я злюсь на себя только потому, что отослала его прочь из страха, а малодушие в любой форме непростительно.

Накойя ухватилась за эти слова:

— Из страха? Перед рабом?

— Меня напугали его крамольные речи о Колесе Судьбы. Ведь он и моего сына мог научить этому святотатству. Между тем Кевин — моя собственность, верно? Я могла его продать, а то и казнить. — Мара удрученно вздохнула. — Вот уже несколько месяцев за ним ведется наблюдение. Он не совершил ни одного предосудительного поступка. Пастбища наконец-то расчищены. Кевин ни разу не позволил себе выпада против начальников. Более того, один его земляк, который отлынивал от работы, был повешен.

Тут Накойя смягчилась. Видя перед собой горящие глаза и пылающие щеки госпожи, она заключила, что здесь ничего не поделаешь. Девочка, сама того не осознавая, полюбила варвара. Пути назад не было. Что бы ни подсказывал здравый смысл, к ночи Кевин будет тут как тут.

Накойя страдальчески прикрыла глаза. Как некстати оказалась эта история: Аракаси только что принес известие о готовящемся нападении Минванаби. Но у кого бы повернулся язык хулить совсем еще молодую женщину, которая в трудное время нашла себе утешение? Оставалось только молиться, чтобы Маре поскорей наскучил этот раб. Пусть бы она поняла: их не связывает ничто, кроме телесной близости. Пусть бы она образумилась и обратила свой взор на более достойных поклонников. Кабы она связала себя узами брака с каким-нибудь знатным вельможей, ей бы никто не мешал развлекаться с кем угодно — властительница, крепко держащая бразды правления, могла себе такое позволить. Муженек-консорт и пикнуть бы не посмел, да только где его взять, этого консорта, — вот в чем вопрос.

История с посрамлением простодушного Барули передавалась из уст в уста и отпугнула от Акомы многих завидных женихов. Одних, даже несмотря на богатство и титул молодой вдовы, тревожила ее своенравность, другие терзались смутными подозрениями по поводу кончины Бантокапи. Но большинство просто-напросто тянуло время, чтобы посмотреть, выживет ли Мара.

Даже Хокану Шиндзаваи, не скрывающий своего отношения к Маре, не мог ждать до бесконечности, пока она одумается. Каждая ночь, проведенная с Кевином, отдаляла властительницу от подходящих кандидатов на ее руку и сердце.

Накойя театрально воздела руки и недовольно фыркнула:

— Дочь моя, если уж тебе без него невмоготу, сходи хотя бы к знахарке — возьми у нее зелье, чтобы предохранить себя от нежелательных последствий. Плотские утехи идут на пользу, но не дай бог по неосторожности зачать.

— Вон отсюда! — взорвалась Мара; она залилась краской, а потом побледнела как мел. — Я не собираюсь потакать его низменным страстям. Мне нужно его окоротить.

Накойя попятилась к двери со всем проворством, на какое были способны ее старые кости. За порогом она тяжело вздохнула. «Окоротить»! За что? Уж не за то ли, что он трудится до седьмого пота и держит себя в узде? Советница с мученическим видом поплелась к баракам и сама разыскала знахарку, чтобы взять у нее эликсир «терико». Когда Минванаби жаждут. крови Акомы, не хватало еще правительнице понести от раба!

***

День уже клонился к закату, когда обессиленный писарь вернулся из дальних угодий, ведя с собою мидкемийца. Мара успела забыть, что за Кевином был отправлен отнюдь не резвый скороход, и ее нетерпение готово было выплеснуться через край. Она давно проголодалась, но за обедом не смогла проглотить ни кусочка. По ее приказу в кабинет явился стихотворец, которого усадили на голый деревянный пол. Вот уже два часа он исправно декламировал свои поэмы, но Мара почти все пропустила мимо ушей. Всякий раз, когда в коридоре раздавались шаги, властительница махала ему рукой, требуя тишины. Как только выяснялось, что это опять пробегал по коридору кто-то из слуг, стихотворец с готовностью возобновлял чтение. Если бы не покровительство госпожи, он бы и поныне прозябал на улицах Сулан-Ку, сочиняя по заказу дешевые вирши на потребу прохожим. Невнимательность Мары его не обижала: он знал, что властительница не забудет его отблагодарить.

Наконец из коридора донесся звук энергичных шагов, а вместе с ними послышался частый топот — это низкорослый цурани пытался не отставать от долговязого варвара. Стихотворец с изящным поклоном удалился.

Мара, не дожидаясь стука в дверь, крикнула, чтобы они вошли. Еле живой писец только и смог выдохнуть:

— Госпожа… к тебе Кевин.

Правительница отпустила беднягу отдыхать и осталась наедине с рабом. Некоторое время они молчали, затем Мара сделала ему знак подойти поближе.

Кевин подчинился. Его лицо покрывал сильный загар, голубые глаза пронзительно выделялись на фоне потемневшей кожи. Отросшие волосы выгорели до золотистого цвета. Мышцы на спине и плечах налились тяжестью. Он пришел без рубахи. Летняя жара сделала свое дело: его любимые мидкемийские шоссы были обрезаны выше колен.

Приветственный поклон Кевина был оскорбительно низким и коротким.

— Зачем я тебе понадобился, властительница? — он произнес ее титул, словно ругательство.

Мара побледнела:

— Как ты смеешь говорить со мной таким тоном?

— А ты ожидала другого? — огрызнулся Кевин. — Ты швыряешь меня, как игральную кость — то туда, то сюда, ничего не объясняя, ни о чем не предупреждая. А ведь я выполнял все твои прихоти — но не потому, что ты мне нужна, а потому, что я хотел сохранить жизнь своим землякам.

От неожиданности Мара начала оправдываться:

— Но ведь я дала тебе высокую должность и поставила командовать такими же, как ты, — мидкемийцами. — Она махнула рукой в сторону исписанных грифельных досок. — Ты использовал свою власть им во благо. Как видно из этих записей, они отнюдь не ограничивались похлебкой из тайзы; им частенько перепадало и жаркое.

Кевин всплеснул руками:

— Когда ставишь людей на тяжелые работы, нужно их кормить досыта, не то они перемрут от слабости и болезней. В полях выживает не каждый: там кишат ядовитые кровососы и зловредные шестиногие твари. Любая ссадина в этом климате начинает гноиться. Тебе кажется, что мои люди отправились на пикник; а ты попробуй-ка спать на земле под открытым небом, когда в ноздри забивается пыль, а под ветхое одеяло заползают полчища слизней.

У Мары потемнели глаза.

— Будете спать там, где я прикажу. Свое недовольство можете оставить при себе.

Отросшие пряди волос мешали Кевину смотреть перед собой.

— Твои проклятые деревья выкорчеваны, изгороди почти готовы — работы осталось от силы на неделю. А между тем наши цуранские, с позволения сказать, напарники скисают и уходят на отдых, как только солнце достигает зенита.

— Ты слишком много себе позволяешь.

— Вот как? — Кевин без приглашения уселся на подушки.

Мара протянула руку, взяла одну из грифельных досок и прочла вслух:

— «Варвар сказал надсмотрщику: еще раз так сделаешь — я тебе… яйца оторву, шваль подзаборная». — Тут Мара запнулась, немного подумала и добавила:

— Не знаю точно, что такое «шваль подзаборная», но надсмотрщик расценил это как оскорбление.

— И был совершенно прав, — подтвердил Кевин.

Мара нахмурилась:

— Надсмотрщик — свободный человек, а ты — раб. Рабам непозволительно оскорблять свободных работников.

— Твой надсмотрщик — жулик. Он обирает тебя почем зря. Когда я вижу, что новая одежда, присланная для моих людей, отвозится на рынок, а деньги попадают к нему в карман, мне, естественно…

— …хочется оторвать мужское достоинство этого негодяя и засунуть ему в глотку, — продолжила за него Мара. — Примерно так сказано в записях.

У Кевина сорвалось с языка мидкемийское ругательство.

— Напрасно ты устроила за мной слежку, властительница.

Мара надменно подняла брови:

— Надсмотрщик действительно был нечист на руку и за это понес наказание. Что же касается слежки, я должна знать обо всем, что происходит в моих владениях. И вообще наблюдение за ходом работ — это не слежка. — Она хотела добавить что-то еще, но передумала. — Разговор начался не так, как я ожидала.

— Наверное, ты ожидала, что я брошусь к тебе с поцелуями? После того, как ты вышвырнула меня из усадьбы? После того, как я надрывался на корчевке леса и постройке изгороди? После того, как я спасал от смерти людей, мучимых голодом и жаждой? — У Кевина вырвалось еще одно короткое мидкемийское слово, и Мара его поняла. — Волею судеб я стал твоим рабом, но никто не превратит меня в тупую марионетку.

Теперь уже Мара всплеснула руками — почти так же, как это делал Кевин.

— Я собиралась похвалить тебя за то, что ты хорошо поставил дело. Твои методы весьма своеобразны, по нашим меркам не всегда допустимы, но ты добился заметных результатов.

— Госпожа, — сквозь зубы процедил Кевин, — ни за что не поверю, что ты позвала меня — после столь долгого молчания — лишь для того, чтобы погладить по головке.

Мара совсем смешалась. Действительно, зачем она его позвала? Разве она забыла, сколько он причинил ей неприятностей своими варварскими выходками? Даже сейчас от него веяло злостью и холодным презрением.

— Нет, я не собиралась расточать тебе похвалы. Я собиралась поговорить…

— Она беспомощно огляделась по сторонам, словно ища спасительную подсказку.

— Поговорить о постройке изгороди.

Кевин сцепил руки так, что костяшки пальцев побелели.

— Если мне поручена постройка изгороди, то не жди, что я соглашусь ставить прогнившие столбы, которые повалятся в первый же сезон дождей. А на будущий год мне придется чинить эту гниль.

— Что тебе придется делать на будущий год, решат другие. — Несмотря на все усилия, Мара никак не могла перехватить инициативу в этом разговоре. — Никто не давал тебе права хватать купца, продавшего нам гнилые столбы, и подвешивать его за ноги над рекой.

Кевин наконец-то разжал руки и ухмыльнулся:

— Неужели? А я-то думал, это моя прямая обязанность — проверять качество древесины. Привез прочные столбы — повисишь на них малость, но останешься сухим. Привез дрянь — не обессудь, если даже твоего веса эти гнилушки не выдерживают; окунись в речную муть и в другой раз подумай, прежде чем сбывать нам залежалый товар.

— Ты опозорил мое имя! — воскликнула Мара. — Купец, которого ты окунул в речную муть, оказался членом гильдии, да к тому же выходцем из уважаемого семейства. Джайкен еле уговорил его принять отступное, чтобы замять этот случай.

С ловкостью дикого зверя, которая всегда поражала Мару, Кевин вскочил с пола и зашагал из угла в угол.

— Не могу вас понять, — выкрикнул он, разрубая воздух рукой. — Ведь вы, цурани, — цивилизованные люди, образованные, дальновидные. Но ваш пресловутый кодекс чести — это какое-то помешательство. Вы поступаете себе во вред, прощая человеку обман, лень, недобросовестность только потому, что он появился на свет в благородной семье. В то же время другой человек, пусть даже стократ лучше этого, обречен на прозябание только потому, что ему не посчастливилось родиться благородным. — Он резко остановился и посмотрел Маре в глаза. — Стоит ли удивляться, что твой отец и брат сложили головы! Если бы у вас было принято руководствоваться здравым смыслом, а не рассуждениями о долге и традициях, твои близкие скорее всего остались бы живы.

В запальчивости Кевин не заметил, что властительница мертвенно побледнела.

— Не хочешь ли ты сказать, что наш народ глуп? — У нее из памяти еще не изгладились подробности смерти родных. От мысли, что они бы вернулись домой целыми и невредимыми, если бы поступились цуранским кодексом чести, у нее заныло сердце. Кевин открыл рот, но Мара не дала ему ответить. — Больше ни слова, — дрогнувшим голосом отрезала она и отвернулась, чтобы скрыть непрошеные слезы — свидетельство позорной слабости.

Но Кевин успел заметить, как блеснули ее глаза. Он опустился на колени и неловко коснулся ее плеча.

— Я не хотел тебя обидеть. Просто не смог сдержаться: мне казалось, я во всем тебе угождал, а ты без всякой причины вышвырнула меня из усадьбы. — Он перевел дыхание и виновато пожал плечами. — Кому легко признавать свою вину? В этом я такой же, как все.

— За тобой нет никакой вины, — тихо ответила Мара, не поворачивая головы.

— Просто ты меня напугал. У тебя бывают дельные мысли, а бывают и злые — они оскорбительны для богов, для всего, во что я верю. Я не хочу, чтобы твоя ересь попирала небесные законы и грозила обратить Акому в прах.

Ее плечи затряслись от рыданий, и сердце Кевина дрогнуло. Прижав ее к себе, он зашептал:

— Мара, пойми, иногда могущественные и алчные люди толкуют небесные законы к своей выгоде. Теперь я начал разбираться в ваших верованиях. Для вас Лашима — примерно то же самое, что для нас Килиан, а Килиан — это божество добра и любви. Так неужели ты думаешь, что по воле Лашимы у тебя отсохнут руки, если ты подашь милостыню бедняку?

— Не знаю. — Мару бил озноб. — Прошу тебя, не говори больше ни слова. Кейок и Люджан подняли гарнизон навстречу войску Минванаби. В такое время нельзя навлекать на Акому гнев богов.

Его руки ласково гладили Мару по спине, а потом осторожно развернули ее хрупкие плечи, чтобы она оказалась к нему лицом. Властительница почувствовала, как загрубели его ладони, а волосы впитали запах пыли и жухлой травы. Наморщив нос, Мара заметила:

— Тебе нужно принять ванну.

— Ты так думаешь? — Кевин накрыл ее губы долгим поцелуем. — Глупо в этом признаваться, но я по тебе скучал.

Мара спрятала лицо у него на груди. Забыв все предостережения Накойи, она шепнула:

— Я тоже скучала. Давай примем ванну вместе.

Кевин просиял:

— Здесь? Прямо сейчас?

Властительница Акомы хлопнула в ладоши и приказала вбежавшим слугам:

— Позовите горничных, пусть приготовят ванну. А вы тем временем сотрите с табличек все записи до единой. — Лукаво взглянув на Кевина, она закончила:

— В них содержится подстрекательство к бунту. Чего доброго, остальные рабы обнаглеют так же, как этот.

После ухода слуг она провела пальцами по небритым щекам Кевина.

— Не понимаю, что я в тебе нашла, смутьян.

Кевину еще не доводилось предаваться ласкам на людях. Он покраснел так, что даже густой загар не мог скрыть его смущения, и принялся вытаскивать гребни из прически госпожи. Когда ее прекрасные волосы каскадом рассыпались по плечам и спине, он закрылся ими вместе с нею от посторонних глаз.

— Ты настоящая властительница, до кончиков пальцев, — едва слышно произнес Кевин. От поцелуев у них обоих затуманился рассудок. Лаская изгиб ее шеи, он ощутил, как по ее телу пробежала легкая дрожь наслаждения. — Прости меня, я грубый мужлан, но я по тебе скучал… моя госпожа.

Глава 9. ЗАСАДА

Кейок сделал знак остановиться. Тяжело груженные повозки заскрипели и замерли в облаке охристой пыли, поднятой копытами нидр. Пыль оседала на ресницах, и Кейоку не сразу удалось ее смахнуть. От тяжести брони у него разболелись ноги и заныла поясница. «Стар я стал для таких походов», — промелькнуло у него в голове.

Но несмотря ни на что, он оставался воином. В его облике не отразились ни боль, ни усталость. Он окинул взглядом уходящую вверх извилистую тропу. По его расчетам, впереди должны были виднеться лишь мертвые камни, но наметанный глаз полководца уловил вдали какое-то движение и зеленоватый отблеск доспехов. На склоне, поджидая караван, маячил разведчик — это был верный признак беды.

Кейок подозвал к себе недавно назначенного сотника по имени Дакхати — невысокого человека со шрамом через весь лоб.

— Передай всем приказ: готовиться к бою.

Приказ был отдан скорее для порядка. Воины и без того стояли в боевом строю, положив руки на рукояти мечей. Они были готовы к бою с той самой минуты, когда пересекли границу Акомы. Ни обманчивое спокойствие, ни монотонный скрип колес, ни походная усталость не могли усыпить их бдительность. Эта гористая местность, давно облюбованная разбойниками, словно самой природой предназначалась для засады.

Для доставки груза шелков в Джамар были отобраны лучшие воины Акомы, ведь в случае вооруженного столкновения каждому солдату пришлось бы драться за двоих. Ни у кого не оставалось сомнений, что разведчик, маячивший на горном склоне, принес дурную весть. Разведчиков-проводников набирали из числа бывших серых воинов, некогда добывавших себе пропитание в этих краях. Они знали здешние горы и долины как свои пять пальцев и никогда не поднимали ложную тревогу.

Кейок сделал широкий жест рукой, и разведчик исчез с горного склона. Через несколько минут он бесшумно вынырнул из придорожных кустов у головы колонны, остановился подле своего командира и сдержанно кивнул Кейоку и Дакхати.

— Докладывай, Виалло, — сказал Кейок. Хотя его тело с трудом несло груз прожитых лет, память оставалась острой, как и прежде: каждого воина он знал по имени.

Разведчик озабоченно взглянул в сторону холма и заговорил:

— Мне доводилось здесь охотиться, господин. Я исходил эти места вдоль и поперек и знаю, что перед закатом через этот горный хребет должны лететь стаи птиц-коджирок. А певчие пичуги, вроде санейро и ли, в такой час никогда не молчат. — Он многозначительно посмотрел в глаза Кейоку. — Эта тишина кажется мне подозрительной.

Военачальник сдвинул шлем на затылок, подставляя потный лоб порывам ветра, но почти сразу точным, хотя и неторопливым движением принялся затягивать ремешок под подбородком. Старые воины Акомы хорошо знали этот жест.

— Думаешь, в этих деревьях прячутся другие птицы?

Виалло усмехнулся:

— Хищные птицы, господин военачальник. У них вместо перьев собачьи хвосты.

Дакхати облизал пересохшие губы.

— Так кто они: Минванаби или разбойники?

Усмешка исчезла с лица Виалло.

— Серые воины постараются обойти их стороной.

Кейок щелкнул пряжкой кожаного ремешка.

— Значит, это люди Минванаби. В каком месте они смогут нанести удар?

Виалло сосредоточенно нахмурился:

— Опытный командир заметит нас уже на следующем подъеме. — Он указал рукой на горный перевал. — На полпути к хребту, у края долины, дорога резко идет вверх, а дальше петляет среди крутых утесов.

Кейок понимающе кивнул:

— На их месте я бы и сам выбрал именно такую позицию. На обоз дождем будут сыпаться стрелы, а нам придется тащить упирающихся нидр вверх, чтобы укрыться за утесами. Наверняка в это время снизу подоспеет еще один отряд, чтобы отрезать нам путь к отступлению. — Он огляделся. — Не удивлюсь, если они уже подтягивают силы.

Где-то позади, за строем солдат, замычала нидра. Послышалась ругань погонщика, донесся топот шагов.

— Расступись! Дорогу разведчику! — выкликнул кто-то из арьергарда.

В стройных рядах образовался проход, по которому тяжело бежал воин, бледный и выбившийся из сил. Дакхати вышел вперед и вовремя успел его поддержать.

— Господин военачальник! — пробормотал воин.

Кейок с видимым спокойствием обернулся к нему:

— Говори так, чтобы я тебя понял.

— Нас настигают солдаты, — задыхался разведчик. — Сотни полторы. Корджазун узнал их офицера. Он служит у Минванаби.

— Проклятье, — вырвалось у Кейока, но он тут же положил руку на плечо разведчику и ободряюще сказал:

— Ты проявил стойкость. Скажи, эти люди идут скрытно?

Гонец отер пот со лба.

— Нет, они не таятся. Мы прикинули их численность по облаку дорожной пыли.

Кейок прищурился:

— Да, это определенно не шайка разбойников, а части регулярного, войска. Мы в ловушке.

— Если впереди засада, а сзади вооруженный отряд… — начал Дакхати.

— Они заранее знали, что мы пойдем этой дорогой, — перебил его военачальник. Из этого следовало, что Акому кто-то предал и Мара оказалась на волосок от гибели. Но если им суждено навеки остаться на поле боя, кто же предупредит ее о роковой опасности? — Повозки с шелком бросить нельзя, но и защищать их бессмысленно: в этом случае мы все отправимся в чертоги Красного бога, а шелк все равно не спасем.

Кейок, помрачнев, приготовился отдать приказ, но Виалло успел его остановить.

— Господин военачальник, — рискнул окликнуть бывший серьга воин, — кажется, есть еще одна возможность.

— Говори, только не тяни, — потребовал Кейок.

— У подножия склона есть тропа, заваленная камнепадом. Она ведет к узкому ущелью, где прежде располагались на ночлег разбойники. Повозки туда не пройдут, но тюки можно спрятать — вдруг да уцелеют? В ущелье только один вход, для его охраны понадобятся совсем небольшие силы.

Кейок посмотрел вдаль, словно там можно было разглядеть приближение врага.

— Сколько мы продержимся? Успеем ли предупредить госпожу Мару? Сможем ли призвать сюда Люджана?

Помолчав, Виалло честно ответил:

— Предупредить госпожу, вероятно, успеем. А вот дождаться подкрепления? Солдаты Минванаби, надо полагать, перекроют все подходы.

Дакхати в сердцах хлопнул себя по бедру:

— Какой позор — бросить то, что мы поклялись защищать!

Но Кейок стоял на своем:

— Повозки все равно не уберечь, ведь нам предстоит сразиться с сотнями солдат. Гораздо важнее предупредить Мару, что ее замыслы стали известны врагам. Решено: мы остановимся здесь, отправим к ней гонца, а сами задержим войско Минванаби на подходах к ущелью. — «Всемогущая Лашима, не оставь нас своей милостью», — про себя взмолился старый полководец, а вслух сказал:

— Есть лучшие способы избежать позора, нежели погибнуть в бою и позволить врагу уйти с добычей. — Он быстро отдал необходимые приказы.

Солдаты, как могло бы показаться со стороны, расположились на привал. Они сняли шлемы и достали из корзин сухой паек. Среди них проворно сновал мальчик-водонос с ведром и ковшиком. Вокруг слышались шутки и смех, словно все шло как нельзя лучше. Между тем работники под прикрытием зарослей незаметно разгружали повозки. Виалло показывал, где легче сдвинуть валун, чтобы спрятать ценный груз. Вскоре третья часть тюков была надежно укрыта от людского взора, но больше места не оставалось. Караванщики равномерно распределили по повозкам все, что не поместилось под камнями, и аккуратно прикрыли тюки, чтобы отсутствие значительной части груза не бросалось в глаза. Кейок громогласно объявил, что привал окончен, солдаты построились, и повозки со скрипом двинулись в сторону долины.

Обоз спустился к подножию холма. Сквозь облако пыли Кейок увидел, что край неба уже позолотили лучи заката. Зато вершина, оставшаяся позади, была окутана бурой дымкой. Очень скоро разведчик подтвердил возникшие опасения.

— Это пыль от колонны солдат. Их офицеры решили больше не ждать, — задыхаясь от бега, проговорил он. — Похоже, они думают, что мы здесь разбили бивак.

Кейок поджал губы и помахал рукой, чтобы привлечь внимание Дакхати:

— Надо торопиться.

Каждая пройденная миля давала себя знать. Старый полководец исподволь наблюдал, как сотник отдает приказы солдатам, и невольно пожалел, что рядом нет Папевайо. Но того давно не было в живых: защищая Мару, он пал от руки наемника Минванаби. Кейок надеялся, что и его собственная жизнь будет отдана не напрасно. Он не питал тщетных иллюзий: для каждого из воинов Акомы путь в чертоги Красного бога лежал через вражеские клинки.

Укрывшись за деревьями, погонщики распрягли нидр и сгрузили тюки. Нарубив кольев, солдаты поставили повозки на бок. Получилось подобие редута, за которым помещались два десятка лучников. Эти солдаты вызвались прикрывать обоз и сражаться до последней капли крови, чтобы дать возможность остальным добраться до ущелья, о котором рассказал Виалло. Никто и словом не обмолвился о том, что бывший серый воин мог намеренно ввести их в заблуждение или же случайно перепутать дорогу.

В долине смеркалось рано; только утесы сверкали в последних лучах солнца, словно горный бог окунул пальцы в позолоту. Пыль, клубившаяся над вражеской колонной, теперь стала еще гуще.

Кейок распорядился:

— Пусть каждый солдат возьмет столько груза, сколько сможет унести. — В ответ на вопрошающий взгляд Виалло он пояснил:

— Эти тюки можно использовать для защиты от стрел или для укрепления вала. Скажи, чтоб погонщики взяли нидр под уздцы, а сам веди нас к ущелью.

В сумерках становилось все труднее нащупывать дорогу. Узкую тропу загромождали россыпи камней; ветви колючих кустарников хлестали солдат по лицу и цеплялись за доспехи. Кто не устоял на ногах, без звука поднимался и продолжал путь сквозь густые заросли.

Когда взошла луна, отряд уже добрался до узкой теснины. Здесь стволы деревьев были опутаны зловещими плетями дикой лозы, а по обе стороны тропы высились крутые утесы.

— Теперь совсем близко, — сообщил Виалло. — Отсюда до ущелья будет три полета стрелы.

Вглядевшись в полумрак, Кейок различил впереди нависающий над тропой камень и остановил колонну.

Тишину прорезал какой-то свист. Никто бы не поручился, что это обычное пернатое создание, а не более редкая птица, с мечом и в доспехах. Кейок жестом приказал двум стоявшим поблизости воинам приблизиться к нему вплотную и шепотом сказал:

— Останетесь здесь в дозоре. Один из вас доложит мне о приближении преследователей.

Солдаты опустили на землю тюки и стали навытяжку. Кейок отдал им честь в знак признания их мужества. Времени на похвалу не оставалось; впрочем, слова мало что смогли бы изменить. Приказ означал, что при виде врага один из дозорных что есть мочи бросится к полководцу с докладом, а другой погибнет, чтобы хоть немного задержать колонну Минванаби. «Мара сможет ими гордиться»,

— с горечью подумал Кейок.

Солдаты и погонщики с трудом продвигались по извилистой тропе. Кейок отозвал в сторону Виалло и спросил:

— Скажи, ты смог бы выйти отсюда живым и добраться до господской усадьбы?

Виалло по-цурански повел плечами:

— Я знаю эту местность, как никто другой, господин военачальник. Но сейчас, когда нас со всех сторон теснят Минванаби? Тут и тень не проскользнет незамеченной.

Поблизости зафыркала нидра, и все оцепенели. Потом Кейок махнул в сторону нависшего над дорогой камня и принял решение:

— Спрячься за этой глыбой и выжди, пока псы Минванаби пройдут под тобой и скроются из виду. Потом со всех ног беги в усадьбу. Доложи властительнице, где спрятаны шелка. Когда Минванаби подойдут вплотную, мы подожжем оставшиеся тюки. Пусть враги думают, что мы уничтожили всю поклажу, чтобы лишить их добычи. Но самое главное: передай госпоже Маре, что нас предали. Не иначе как среди домочадцев есть изменник. А теперь ступай.

Виалло преисполнился гордости за порученную миссию. Он только кивнул и ловко вскарабкался вверх по скале. Там ему пришлось снять шлем и съежиться, чтобы оставаться незамеченным. Глядя вниз сквозь расщелину, он негромко пожелал:

— Да хранят тебя боги, военачальник. Отправь псов Минванаби в чертоги Туракаму!

— Да поможет тебе Чококан, — отозвался Кейок.

Стоявший рядом солдат подхватил тюк шелка, оставленный Виалло, и стоически продолжил путь, ступая след в след за старым полководцем.

Луна то пряталась за каменистым уступом, то снова прорезала тьму. В лесу, где почему-то молчали певчие птицы, тихо шуршала листва да стрекотали ночные цикады. Люди приближались к ущелью бесшумно, как призраки. Руки и лица у всех были разодраны в кровь. Нидры хромали.

Кейок огляделся по сторонам. В ущелье и вправду можно было остановиться. Сбросив с плеч тюки, солдаты принялись спешно перегораживать вход валежником и камнями, укрепляя вал глиной из протекающего ручья. Погонщики забили нидр и сложили еще не остывшие туши так, чтобы за ними можно было укрыться от стрел. В ущелье стало душно от запаха навоза и свежей крови.

Кейок приказал слугам развести небольшой костер и поджарить мяса, чтобы накормить солдат и заготовить провизию впрок.

Рулоны бесценных шелков были расставлены, как частокол, в дальнем конце ущелья. Теперь они могли послужить последним прикрытием.

Обессилевший и охрипший, Кейок опустился на колени подле ручья, который питали струи едва заметного водопада. Он расстегнул ремешок шлема, плеснул на пересохшую кожу пригоршню воды и снова застегнул пряжку непослушными пальцами. Страха не было. Военачальник слишком много повидал на своем веку, чтобы бояться смерти от вражеского меча. Если у него и тряслись руки, то лишь от тяжести прожитых лет, от усталости и от тревоги за Мару. Кейок привычно проверил меч в ножнах и притороченные к поясу кинжалы. Тут он заметил, что у него за спиной стоит юный водонос, дожидаясь, когда настанет его черед подойти к ручью. Мальчугана била дрожь, но он старался держаться прямо, как настоящий воин, готовый умереть за свою госпожу.

— Воды здесь предостаточно, — ободряюще произнес Кейок. — Дай каждому напиться вволю.

Водонос через силу улыбнулся:

— Слушаюсь, господин.

Кейок поднялся и отошел от ручья. Все вокруг были заняты делом. Слуги хлопотали у огня, а опытные воины без напоминания отводили глаза от тлеющих угольев и языков пламени: в ночной темноте им необходимо было хранить остроту зрения. Военачальнику оставалось только обойти ущелье и ободрить людей, счет жизни которых шел теперь на часы и минуты.

***

Кейок прожевал кусок жаркого, но не ощутил вкуса. Стоявшему подле него кашевару он сказал:

— Когда Минванаби убьют наших солдат и прорвутся в ущелье, возьмите щиты погибших, насыпьте в них горящих головешек и подожгите шелк. Затем сами бросьтесь навстречу вражеским мечам, чтобы каждый из вас достойно встретил смерть.

— Мы сочтем это за честь, господин, — поклонился кашевар.

Военачальник подкрепился последним — все солдаты уже наспех перекусили, по очереди подходя к костру. Сотник Дакхати дождался, когда можно будет обратиться к Кейоку, и спросил:

— Какова будет наша тактика, военачальник?

Ответ был коротким:

— Выжидать. А потом драться.

***

Командир авангарда Люджан еще в бытность свою главарем разбойников привык всегда оставаться начеку. К его досаде, луна светила слишком ярко, а равнинные речные берега были со всех сторон открыты взору. Единственное преимущество заключалось в том, что и враг не смог бы подкрасться незамеченным. Под началом Люджана находились все воины, за исключением оставшихся для охраны усадьбы. Врагу понадобилось бы бросить в наступление по меньшей мере три сотни, чтобы прорвать круговую оборону. А для верной победы не хватило бы и пяти сотен. И все же Люджан не знал ни минуты покоя. Снова и снова он обходил позиции, проверял посты, убеждался, что лучники застыли на местах. Казалось бы, ничто не предвещало опасности, но от этого его беспокойство только нарастало.

Почему-то Минванаби медлили с нанесением удара. С первыми проблесками рассвета караван Люджана должен был отправиться в путь к воротам Сулан-Ку. Аракаси получил от своего человека надежные сведения о готовящемся налете. Острый стратегический ум Люджана с самого начала подсказывал, что наиболее вероятным местом для засады оставались придорожные лесные заросли, однако этот участок пути был пройден на закате дня без всяких происшествий. Значит, нападения следовало ожидать в ночные часы. В самом деле, никому бы не пришло в голову отбивать караван прямо на городских улицах.

Люджан снова оглядел дорогу. Чутье подсказывало ему, что ночная тишина обманчива. Он еще раз обошел вдоль сомкнутых в кольцо повозок и перекинулся парой слов с часовыми, которые заметно нервничали от этого непрерывного надзора. Люджан и сам понимал, что только притупляет бдительность солдат, но ничего не мог с собой поделать.

Командир авангарда протиснулся сквозь узкий проход между спинами часовых и рядами накрытых кожей повозок, за которыми тлели костры, уныло жевали жвачку нидры, по очереди дремали солдаты. В повозках громоздились мешки с тайзой; в двух-трех местах рулоны шелка были умышленно оставлены на виду. Кромки богатой ткани переливались в лунном свете.

Люджан сжал рукоять меча. Он без устали задавался одним и тем же вопросом: почему враги до сих пор себя не обнаружили? Какой смысл оттягивать атаку? После восхода солнца воинам Минванаби придется ждать, пока караван Акомы минует ворота на южной дороге в Джамар. Но ведь там не лучшее место для засады: поклажу можно в любой момент перегрузить на баржи и отправить дальше водным путем. А может, Минванаби снарядили два отряда — один для нападения на суше, а другой на реке? Видит небо, воинов у них в достатке. Но речное сражение требовало особой выучки, ведь стремительные воды реки Гагаджин…

— Командир! — шепот часового прервал его размышления.

Меч Люджана словно по волшебству вылетел из ножен.

— Взгляни! Кто-то приближается.

Люджан мысленно обругал себя за то, что мину-той раньше смотрел на костры, обходя отдыхающих солдат. Теперь ему требовалось время, чтобы вновь обрести ночную зоркость. Наконец он различил на дороге одинокую фигуру.

— Вроде пьяный, — заметил часовой.

Путник и впрямь спотыкался на каждом шагу. У него заплетались ноги, а одна рука бессильно висела вдоль туловища. Когда он приблизился, стало видно, что его рубаха разодрана в клочья, а набедренная повязка вся в крови. Блуждающий взор незнакомца без всякого выражения скользил по остановившемуся на ночлег каравану.

— Нет, он не пьян, — понял командир авангарда. — Он избит до полусмерти.

Люджан с кем-то из солдат подхватил путника. Последние лохмотья упали с его плеч, оголив истерзанный торс, покрытый страшными кровоподтеками и густой сукровицей.

— Чьих это рук дело? — спросил Люджан.

Незнакомец пошевелил губами, будто возвращаясь из небытия, и прохрипел:

— Пить…

Люджан приказал слуге подать мех с водой и бережно опустил раненого на землю. С первыми глотками внутри у несчастного словно что-то надорвалось: израненные ноги судорожно дернулись, и он потерял сознание. Сильные руки солдат удержали его в сидячем положении и плеснули ему в лицо несколько пригоршней холодной воды. Когда пыль и кровь были смыты, воины отшатнулись от тошнотворного запаха горелого мяса.

— Силы небесные, — вырвалось у одного из солдат. — Кто же это так зверствует?

Придя в себя, путник силился встать.

— Надо идти, — бормотал он, хотя всем было ясно, что он не сможет сделать и двух шагов.

Двое солдат подняли его с земли и отнесли к костру. В неверном свете пламени раны выглядели еще более устрашающими. На теле не осталось живого места. Человеческую плоть рвали, резали, жгли кислотой. Омертвелая рука представляла собой сплошное черное месиво. Палач явно был мастером, своего дела.

— Кто ты? — участливо спросил командир авангарда.

Мутный взгляд изувеченного путника остановился на лице Люджана.

— Предупредить… — едва слышно выговорил он.

— Кого? — не понял Люджан.

— Предупредить госпожу…

Опустившись рядом с ним на колени, Люджан склонился к самому его лицу.

— Кто твоя госпожа?

Несчастный на какой-то миг встрепенулся, но тут же обессиленно рухнул на руки воинам.

— Госпожа Мара.

Люджан обвел взглядом солдат:

— Кому-нибудь из вас знаком этот человек? Все промолчали. Старый воин, который знал всех слуг по имени, отрицательно покачал головой. Люджан приказал всем отойти и прошептал на ухо раненому:

— Кусты акаси…

В глазах незнакомца вспыхнул лихорадочный блеск:

— …растут у порога, — отозвался он и продолжил:

— Злые шипы…

— …и нежные гроздья, — подхватил Люджан.

— Хвала богам, я попал к своим. — Не в силах более сдерживаться, бедняга разрыдался.

Не отводя взгляда от его лица, Люджан подозвал лекаря, чтобы тот промыл раны несчастного.

— Значит, ты работаешь на мою госпожу.

Раненый с трудом кивнул:

— Меня зовут Канил, — выдавил он. — Я прислуживал за столом у Минванаби. Мне случалось… — Он впал в забытье.

С величайшей осторожностью Люджан тронул его за плечо.

— Береги силы. Говори медленно. У нас вся ночь впереди. — Увидев, что раненый совсем плох, он отрывисто бросил слугам:

— Расступитесь; ему нужен воздух. Да скажите лекарю, чтоб принес бодрящего эликсира.

Не прошло и двух минут, как лекарь уже приготовил салфетку, пропитанную резко пахнущим снадобьем, и плотно прижал ее к носу раненого. Из разбитых губ вырвался стон. Люджан встретился глазами с затравленным взглядом изувеченного слуги.

— Теперь рассказывай. Тебя разоблачили?

— Ума не приложу, как они догадались, что я агент Акомы. — Раненый поморщился: не то от боли, не то от тягостных воспоминаний. — Это все Инкомо, первый советник.

Люджан промолчал. Во всей Акоме только четверо (не считая, разумеется, мастера тайного знания) — Мара, Накойя, Кейок и сам Люджан — знали пароль, который менялся через непредсказуемые промежутки времени. Этот калека вполне мог оказаться провокатором. Развеять сомнения сумел бы только Аракаси. Если Минванаби под пытками вырвали пароль у осведомителя Акомы, то любой из их воинов добровольно пошел бы на истязания, чтобы только уничтожить Мару.

Канил нащупал руку Люджана:

— Не понимаю, как это могло случиться. Ни с того ни с сего схватили и поволокли в камеру. — Он с трудом проглотил слюну. — Меня пытали… Я потерял сознание. А пришел в себя — рядом никого. И дверь открыта. Сам не знаю, как такое случилось. Видать, они решили, что мне пришел конец. Мимо пробегали солдаты и грузились в лодки, чтобы переправиться на другой берег озера. Я выполз из камеры и прокрался на грузовую баржу. Дальше ничего не помню. Очнулся уже в Сулан-Ку. На пристани было только двое охранников, да и те маячили на дальнем конце причала. Я от них ускользнул и добрался до города.

— Командир Люджан, — вмешался лекарь, — если ты будешь продолжать допрос, он долго не протянет.

При упоминании имени командира авангарда Канил пришел в страшное волнение.

— О боги, — сдавленно прошептал он. — Значит, это обманный караван.

Люджан ничем не выдал своего потрясения; он лишь крепче сжал рукоять меча. Не обращая внимания на слова лекаря, он нагнулся поближе к изувеченному беглецу, чтобы никто не слышал вопроса:

— Зачем понадобилось мастеру тайного знания посвящать тебя в такие подробности?

— Аракаси не посвящал меня в свои дела, — ответил Канил, даже не подозревая, что его жизнь висит на волоске. — Но Минванаби все знают! Во время пыток они гоготали и бахвалились, что вызнали все тайны Акомы.

Слегка успокоившись, Люджан спросил:

— Стало быть, им известно и о настоящем караване?

— Ну конечно! Они послали три сотни воинов, чтобы отбить груз.

Люджан вскочил как ужаленный и едва удержался, чтобы не швырнуть на землю офицерский шлем.

— Почему так переменчива воля богов!

Поймав на себе недоуменные взгляды, командир авангарда махнул рукой, чтобы солдаты вместе с лекарем отошли подальше. Снова опустившись на колени, он склонился к истерзанному лицу Канила:

— Ради всего святого, скажи, где они нападут?

По телу Канила пробежала судорога, но взгляд оставался ясным.

— На горной дороге, поодаль от границ Тускалоры, там, где повозки будут выбираться из низины, чтобы подняться на западный хребет. Точнее сказать не могу.

Люджан смотрел на искаженное болью и ранами лицо, но видел перед собой горы Кайамаки, которые исходил вдоль и поперек со своей шайкой серых воинов. Он знал каждую расщелину, каждую поляну, каждый утес. Те места словно самой природой были созданы для засады. Однако три сотни воинов могли бы спрятаться только в одном убежище, находящемся в упомянутой местности. Словно размышляя вслух, Люджан спросил:

— Сколько же времени тому назад псы Минванаби вышли из Сулан-Ку?

Голова Канила бессильно свесилась набок.

— Сутки или двое. Точно не знаю. Я прятался в какой-то хижине; одним богам известно, сколько я провалялся без сознания. — Он закрыл глаза, будто с этими словами его покинула воля к жизни.

Люджан поправил окровавленное одеяло, которое солдаты подложили под голову беглецу, и не воспротивился, когда подоспевший лекарь раскрыл походный сундучок. Сейчас в уме полководца словно щелкали костяшками счеты. Завершив прикидку, он что есть мочи гаркнул:

— Подъем!

Рядом с ним будто из-под земли вырос старший сотник.

— Освободи одну из повозок и выдели охрану, чтобы к утру этот человек был доставлен к госпоже. Половина нашего отряда пойдет с обозом в Сулан-Ку, к товарным складам. Выход на рассвете.

— Слушаюсь, командир, — козырнул сотник.

— Вторая половина выступает немедленно, — закончил Люджан, не пускаясь в объяснения.

Счет времени шел на минуты. Проклятье, думал Люджан; разведчикам, конечно же, знакомо скрытое от глаз ущелье, но в пылу битвы успеют ли они рассказать об этом укрытии Кейоку? Проклятье; может, бесценный шелк уже достался врагу, а тело Кейока остывает на поле брани? Надо быть глупцом, чтобы надеяться на победу; надо быть трижды глупцом, чтобы подставить под удар еще две роты, размышлял Люджан… но так и не придумал ничего лучше.

Люджан боготворил свою госпожу: она вернула ему честь, когда возвысила ничтожного разбойника до воина. Военачальник, которого командир авангарда почитал, как родного отца, попал в сети Минванаби; а ведь Кейок приветил оборванцев из шайки Люджана, будто они родились под зелеными стягами Акомы, поддержал назначение Люджана на должность командира авангарда и всегда оставался ему наставником и другом.

Устремив взор на юг, Люджан во всеуслышание объявил:

— Мы выступаем! Если придется воровать лодки и баржи в Сулан-Ку, даже это нас не остановит! К рассвету будем у реки, а к исходу следующего дня доберемся до предгорий Кайамаки!

***

Лес словно вымер. Не слышно было ни крика ночных птиц, ни шороха листвы. Непроглядную тьму лишь изредка разгоняла выплывающая из-за гор луна.

Невзирая на холод, Кейок запретил разводить костры. Солдаты по очереди дремали на голой земле, не снимая доспехов.

Если до слуха и доносились какие-то звуки, они внушали только тревогу. Вот где-то на тропе скрипнул гравий, вот донесся приглушенный стук — это преследователи подтягивали силы.

Кейок, собранный и бесстрастный, не отходил от вала. Ему предстояло вести бой в незнакомой местности; он надеялся только на то, что Виалло не ошибся и окрестные скалы действительно слишком остры и круты, чтобы по ним можно было спуститься.

Часовые тоже ловили каждый звук. Один раз они со злорадным удовлетворением отметили, что кто-то из врагов сорвался в пропасть: все услышали сдавленный вскрик и глухой удар. На дне ущелья лежал распростертый труп, одетый в лохмотья, но более ничем не напоминающий простого разбойника; на его мече стояло клеймо лучшего оружейника провинции Шетак. Теперь развеялись последние сомнения: род этого оружейника на протяжении нескольких поколений оставался поставщиком дома Минванаби.

Кейок посмотрел на меркнущие звезды. С наступлением рассвета враги должны были пустить в дело луки. Лучники могли просто-напросто стрелять вслепую, осыпая ущелье градом стрел. А ведь отряд Акомы даже не взял с собой лекаря, да и целебных снадобий было в обрез.

Атака началась в тот час, когда восточный край келеванского неба окрасился нежно-зелеными лучами. Тишину прорезал зловещий боевой клич. На горной тропе, ведущей к ущелью, плечом к плечу помещалось не более четырех воинов. Каждого, кто пытался перебраться через оборонительный вал, поджидало острие акомского меча. Но атакующих это не останавливало: они шеренгами ступали по трупам, словно волны зловещего прилива. У вала полегло не менее дюжины солдат Минванаби, прежде чем в стане Акомы появился первый раненый. Лучники Минванаби, боясь задеть своих, стреляли поверх голов.

Упорный, но безуспешный штурм продолжался уже час. Горы трупов росли. Между тем Акома потеряла лишь с десяток воинов ранеными и двоих — убитыми. Кейок приказал слугам оказать посильную помощь пострадавшим.

В пылу битвы Дакхати услышал зычный голос полководца:

— Сменить солдат у вала!

Через несколько минут воины перестроились, и сотник доложил:

— Враги почти не продвинулись, военачальник.

Они пытались подобраться по-пластунски, оттащить убитых и сделать подкоп. Не ровен час, за дело возьмутся саперы.

— От саперов толку не будет, — покачал головой Кейок. — Хоть почва здесь песчаная, но вода проходит слишком близко к поверхности. Да тут с лопатой и не развернуться. — Военачальник сдвинул шлем на затылок, открыв взмокший лоб уходящей рассветной прохладе. В ущелье не было ни ветерка. — Опасаться нужно другого. Наши наспех сооруженные брустверы долго не продержатся. Расставь-ка копьеносцев за первой линией обороны.

Дакхати бросился выполнять приказ.

Одна из стрел, выпущенная откуда-то сверху, вонзилась в землю на расстоянии ладони от Кейока, но он не шелохнулся. Сделав знак слугам, чтобы те дали солдатам напиться, военачальник еще раз оглядел свои позиции.

Минванаби дрались с каким-то неистовым упорством. Но зачем? Если в ущелье можно хоть как-то удерживать оборону, рассуждал Кейок, оно все равно станет ловушкой. Минванаби рано или поздно сюда прорвутся, пусть даже ценою больших потерь, а вот отряд Акомы никогда не сумеет отсюда выбраться. Нападавшие могли бы просто сидеть сложа руки и выжидать, пока солдаты Акомы не перемрут от голода. Ирриланди слыл опытным тактиком и стратегом: он два десятилетия возглавлял гарнизон Минванаби. Мало этого — теперь он пользовался советами самого Тасайо. Зачем понадобилось двоим столь искушенным полководцам жертвовать сотнями воинов? Если они захватят груз шелковых тканей, для Акомы это не станет смертельным ударом, а для Минванаби — не окупит сотен человеческих жизней. Враги явно торопились, но для чего?

Не найдя ответов на свои вопросы, Кейок решил проведать раненых, которые, сняв шлемы, сгрудились у ручья. Он подумал, что следует почаще менять тех, кто сражается в первых рядах.

Вдруг из стана Минванаби донесся резкий окрик. Теряясь в догадках, Кейок поднял на ноги весь отряд. Сотник Дакхати поспешил к военачальнику, ожидая возобновления атаки. Но как ни странно, Минваваби вдруг отступили.

Дакхати перевел дыхание:

— Видно, они не хотят больше губить своих людей почем зря.

Кейок молча пожал плечами. Отступать было не в привычках Ирриланди, и уж тем более — не в привычках Тасайо.

— Возможно, — согласился он. — Однако до сего времени потери в живой силе их не останавливали.

Дакхати собирался что-то возразить, но слова застряли у него в горле: из-за гребня в ущелье летел какой-то темный предмет. Это был перетянутый веревками, побуревший сверток тряпья, который со стуком ударился об утоптанную землю и покатился под ноги слугам. Те в ужасе отпрянули, подумав, что к ним забросили гнездо ядовитых диких пчел — старинный прием, применявшийся при осадах. По знаку военачальника сотник Дакхати поднял сверток и разрубил узлы. Отвернув несколько слоев ветоши, он побледнел и выдавил:

— Это голова Виалло.

— Так я и думал.

В бесстрастном тоне Кейока не было ни отчаяния, ни ярости. Никто не мог прочесть его мысли: «Мара, тебе и Айяки грозит страшная опасность, а я бессилен помочь».

Дакхати сказал:

— Сюда приложен кусок веревки; это значит, что Виалло повесили, а уже потом обезглавили.

Кейок едва не содрогнулся от известия о такой позорной смерти.

— Виалло скорее всего прикинулся дезертиром. Не сомневаюсь, что он до конца сохранял мужество. Готов поклясться в этом хоть перед самим Красным богом.

Дакхати мрачно кивнул.

— Каковы будут дальнейшие приказы, военачальник?

Кейок ответил не сразу. Он был безмерно потрясен гибелью гонца — ведь это означало, что ущелье взято в кольцо, из которого не выберется ни одна живая душа; никто не сможет предупредить госпожу, что в ее доме орудует шпион.

— Держаться до последнего и прикончить как можно больше солдат Минванаби. А потом погибнуть, как подобает воинам Акомы.

Дакхати отсалютовал и присоединился к солдатам.

***

Атаки накатывались одна за другой. Передышка наступала только в те минуты, когда воины Минванаби перестраивали боевой порядок. Они уже перестали маскироваться под разбойников, отметил про себя Кейок. Нападавшие не скрывали своих оранжево-черных доспехов и рьяно шли на смерть: земля у вала давно превратилась в кровавое месиво.

Отряд Акомы также нес неизбежные потери. Кейок насчитал одиннадцать убитых и семь тяжело раненных. Врагов полегло примерно две сотни, но от этого Кейоку было не легче. Он обратился к слуге, ведавшему провизией:

— Сколько у нас осталось съестных припасов?

— Если выдавать минимальный паек, — с поклоном ответил провиантщик, — растянем на несколько дней.

Военачальник что-то прикинул в уме.

— Приказываю удвоить паек. Несколько дней мы не продержимся. Похоже, Минванаби ни во что не ставят жизнь своих воинов.

У входа в ущелье раздались воинственные крики. Выхватив меч из ножен, Кейок резко развернулся. Солдаты Минванаби сумели взобраться на крутой утес позади авангарда, и теперь их лучники целились прямо в головы защитников Акомы. Атакующие стали перебрасывать через вал свои щиты, чтобы перейти по ним, как по настилу, через груды мертвых тел. Первого смельчака, который отважился перемахнуть в ущелье, встретило копье, но копьеносца в тот же миг настигла стрела. Кейок закричал сотнику:

— Приготовиться к отходу!

Получив приказ, обороняющиеся сплоченными рядами отступили от вала. Двое солдат Минванаби спрыгнули вниз, но были насажены на копья, как дичь на вертел. Минванаби, не щадя жизни, пытались прорваться за оборонительный вал. Кейок подал знак двум. здоровякам-караванщикам, и те рванули канаты, привязанные к концам могучего ствола, предусмотрительно заложенного в основание вала. Стена стала оседать, накрывая авангард Минванаби. Скрежетали камни, трещала древесина. Кейок бросил вперед горстку воинов, чтобы те перекрыли входы, образовавшиеся у проломов. Между тем и слуги не теряли времени: одни оттаскивали в сторону все, что годилось для обороны, — щиты, неповрежденные мечи и кинжалы, даже заплечные мешки с провизией; другие сновали по ущелью, собирали стрелы, которые еще могли пойти в дело, и подносили их лучникам. Немало атакующих пало от своих же собственных оранжево-черных стрел.

Кейок скорбел о солдатах резерва, которые под командованием Дакхати защищали фланги, оттягивая на себя значительные силы. Он молил небо, чтобы их смерть была быстрой и почетной. Ценой своей жизни они давали возможность товарищам по оружию восстановить оборонительный рубеж. Потери Минванаби приближались к трем сотням. Солнце стояло в зените, но воины Акомы держались не менее стойко, чем в начале сражения.

Однако никто не знал, сколько еще сотен будет брошено на штурм.

Под палящим солнцем ущелье превратилось в пекло. В воздухе стоял удушливый запах крови, пота и смерти. Над трупами роились полчища мух. Звуки битвы эхом отдавались от каменных стен.

Воздев глаза к небу, Кейок помолился за своих. Затем он подозвал троих слуг, а с ними — перепуганного мальчонку-водоноса и приказал им незаметно перелезть через вал, чтобы попытаться бежать. Если воины Дакхати стойко принимали на себя основные удары врага, то еще оставалась надежда, что этой четверке удастся скрыться в зарослях и добраться до земель Акомы.

Но этому не суждено было сбыться. На глазах у Кейока все четверо были зарублены вражескими мечами. Несчастные не издали ни крика, ни стона, даже мальчик встретил смерть лицом к лицу, сжимая в руке кухонный нож.

«О Туракаму, будь благосклонен, прими эту жертву», — молил Кейок. Он знал, что ему осталось жить недолго, но принимал свой близкий конец как данность. Сжав рукоять проверенного в битвах меча, он поклялся, что враг заплатит страшную цену.

***

В бледных сумерках заката на ущелье стал опускаться туман. Изможденные солдаты сменяли друг друга у оборонительного вала. Отряд Акомы не сдавался, хотя из ста воинов, сопровождавших караван, в живых осталось менее сорока, а из полусотни слуг уцелело от силы два десятка. Над их головами нескончаемым дождем летели стрелы Минванаби. Лечь было невозможно: распростертое на земле тело становилось легкой мишенью для лучников. Кто-то пытался передохнуть, опустившись на землю и прикрывшись щитом, но для этого нужно было скорчиться, и усталые члены только сводило судорогой.

Время шло. Люди умирали. Кейок обходил позиции, чтобы оценить оставшиеся силы, и вдруг почувствовал резкий удар справа. Он едва не упал: правое бедро пронзила острейшая боль. Из ноги торчала стрела. Его подхватили под руки двое солдат, отвели к стене, где град стрел был не самым жестоким, и помогли сесть.

У старого полководца потемнело в глазах.

— Проклятье, какая боль, — тихо сказал он.

Шальная стрела, наугад выпущенная в потемках, задела кость.

— Протолкните стрелу дальше, — с трудом выговорил он, — отломите оперение и выдерните древко.

Солдаты переглянулись; Кейок прикрикнул, чтобы они не медлили. Но у них не хватило духу сказать страшную правду: вытаскивая стрелу, они неизбежно порвут артерию, а это повлечет за собой верную смерть от потери крови.

Кейок выругался. Он высвободил руку и уверенным движением отломил оперение стрелы.

— Протолкните острие! — снова потребовал он.

— Рана загноится, — неуверенно возразил солдат. — Надо бы осторожно разрезать, а потом промыть.

— На споры нет времени. — Теперь голос Кейока был не менее твердым, чем его рука. — Если эта проклятая стрела будет и дальше скрести о мою кость, я потеряю сознание и не смогу командовать отрядом.

Солдаты молчали. Кейок старался говорить спокойно:

— Рана не успеет загноиться — мы столько не продержимся. Перетяните ногу выше раны и протолкните стрелу!

Воины не могли долее противиться. У Кейока поплыло перед глазами, но через несколько минут он пришел в себя и обнаружил, что солдаты уже перевязывают его рану.

По приказу военачальника солдаты подняли его на ноги. Он наотрез отказался опереться на палку и сделал пару коротких шагов. В ране сердито стучала кровь. Но никому из воинов Акомы не пришло бы в голову оспаривать его власть. Он все еще командовал обороной. Призвав к себе способного молодого солдата по имени Сезаль, Кейок назначил его сотником. Тот преисполнился гордости, но продержался в новом звании не более часа. Его дерзкая вылазка заставила противника отойти, но ответный удар был страшен. Акома держалась из последних сил, в то время как резервы Минванаби казались неистощимыми. Кейок не стал подыскивать ему замену — при том, как мало воинов осталось в ущелье, второй командир был уже не нужен.

Приволакивая ногу, полководец приблизился к слугам и приказал увеличить паек при раздаче еды. Провизии оставалось с избытком; даже обходясь без горячего, солдаты могли поесть вдоволь. Кейок через силу жевал лепешку и ломтик вяленого мяса. Пульсирующая боль и нестерпимое жжение в правой ноге не отпускали ни на минуту. Удостоверившись, что в его сторону никто не смотрит, он выплюнул последний кусок. Когда ему подали мех с водой, он сделал несколько глотков, но так и не смог избавиться от ощущения, будто лепешка застряла у него в горле.

Кейок оценил потери Минванаби: за минувший день у вала полегло не менее трех с половиной сотен воинов из вражеского стана. С наступлением ночи их потери должны были уменьшиться: обороняющихся одолевала усталость. После захода солнца Минванаби потеряли человек пятьдесят. На каждого погибшего солдата Акомы приходилось пятеро Минванаби. Неотвратимо близился тот миг, когда враги прорвутся через вал, хлынут в ущелье и перебьют тех немногих, кто еще оставался в живых. Кейоку не в чем было упрекнуть своих воинов: их стойкость превзошла все ожидания. Он надеялся, что хотя бы некоторые из них еще увидят рассвет.

Прислонившись к отвесной скале, холодной и влажной, Кейок снял шлем и ощутил смертельную усталость. При слабом мерцании тлеющих угольев он рассмотрел свою рану: истерзанная плоть стала темно-багровой и пульсировала, как живая, захлестывая все тело чудовищной болью. Это все пустое, сказал себе старый полководец, ибо раны служат мерою зрелости воина. Жизнь — это боль, а боль — это жизнь. Далее его мысли спутались в неравной борьбе с мучениями, бессилием и старостью.

***

Кейок очнулся, когда кто-то из солдат потряс его за плечо. С трудом разомкнув слипшиеся веки, он не сразу вспомнил, что произошло, и по многолетней привычке сразу поднялся на ноги. Однако его обожгла такая страшная боль, что он задохнулся и едва не рухнул наземь. Солдат и виду не подал, что его сердце сжалось от сострадания.

— Военачальник, мы слышим, что сюда через горы движется вооруженный отряд!

Кейок сощурился и поднял глаза к узкой полоске неба. Ночь была беззвездной, тьма еще не рассеялась.

— Сколько до рассвета? — выговорил он.

— Добрых два часа, военачальник, — хмуро ответил солдат.

— Загасить огонь, — последовал приказ.

Можно было не сомневаться, что враги давно успели обложить их со всех сторон. Глубокие морщины избороздили лоб Кейока.

— Если это ударные силы Ирриланди, с чего бы им наступать впотьмах? — От боли и жара он не осознавал, что размышляет вслух.

Тут ущелье содрогнулось от удара невероятной силы, и в стене образовалась брешь. На защитников Акомы обрушилось мощное бревно вместе со шквалом камней и зловонными тушами скота. Под покровом ночной темноты Минванаби пробили вал тараном.

Кейок дал команду слугам укрыться за тюками шелка. Кто-то из солдат корчился в предсмертных судорогах, иные кричали от нестерпимых мучений. Теперь бой шел прямо в ущелье. Даже те, кто уже не мог подняться, до последнего не выпускали из рук оружия.

Полководца не оставило обычное хладнокровие. Он отметил, что солдаты Минванаби по двое пробираются сквозь узкую брешь и теснят уцелевших воинов Акомы. Кейок вытащил меч и решил не наклоняться за шлемом, чтобы не упасть. Суждено ли ему было покрыть себя посмертной славой, как и подобало офицеру Акомы, или же его ждала кончина безвестного воина — на то была только воля богов. «Да и стоит ли об этом заботиться, — подумал он, — когда Маре грозит смертельная опасность?»

— Поджечь шелк! — крикнул он слуге, ожидавшему приказа, и послушные руки поднесли к тюкам горящие факелы.

Глаза Кейока застилала пелена. Совсем рядом, спиной к нему, оказался воин Минванаби, отпрянувший от удара. Каким-то чудом Кейок сумел обрушить ему на голову свой меч. Нога его уже не слушалась, но, волею Красного бога, руки уверенно держали оружие. Похоже, он еще мог увести за собой в царство Туракаму кое-кого из черно-оранжевых.

Тяжело припадая на искалеченную ногу, Кейок заковылял на помощь своему воину, которого одолевали двое, но не успел. Вражеский клинок достиг цели. Падая, воин Акомы поймал взгляд своего командира.

— Военачальник… — отчетливо произнес он, прежде чем один из нападавших успел поставить ногу ему на лицо.

— Вот он, их военачальник! — раздался крик, и враги со всех сторон ринулись к Кейоку.

Ослепнув от боли, он упал на колени, но все еще пытался отражать удары. Наугад выбросив вперед руку с мечом, Кейок пронзил еще одного неприятеля. Силы оставляли его с каждым мгновением. Клинок Минванаби, нацеленный ему в сердце, скользнул вниз по нагрудным доспехам, вонзился в живот и тут же был выдернут для повторного удара. Хриплый стон, исторгнутый из собственных уст, показался старому полководцу чужим и далеким. Он проявил слабость перед лицом врага, но, собрав в кулак всю свою волю, приготовился встретить смерть с высоко поднятой головой и открытыми глазами. Последнее, что услышал Кейок, был донесшийся неведомо откуда боевой клич «Акома!»

Время замедлило свой бег. Кто-то выбил меч из рук солдата Минванаби, и у Кейока мелькнула догадка: это награда богов за беспорочную службу — последний удар не застанет его в живых.

— Туракаму, — шепнул он одними губами.

Земля перевернулась. Меч выпал из его рук, но Кейок этого уже не почувствовал.

Глава 10. ЗАГОВОР

Кейок услышал шум, но не разобрал слов. Каждый звук отдавался в голове барабанной дробью. Боль вернулась. Теперь, мелькнуло у него в сознании, у входа в чертоги Туракаму должна прозвучать загробная песнь погибших от его руки солдат Минванаби. Однако вместо пения до слуха старого полководца донеслись обрывки разговора:

— …Так и не приходил в сознание… — Голос был точь-в-точь как у Люджана. — …Страшный жар… бредит… тяжелые ранения…

Эту речь прервал другой голос, напомнивший о Накойе:

— Силы небесные! Мару к нему допускать нельзя, у нее сердце разорвется от жалости.

Кейоку почудилась какая-то суматоха, а потом исполненный горестного сочувствия возглас хозяйки:

— Кейок!

Хор воинов почему-то молчал. Тут к Кейоку пришла горечь осознания: только победитель достоин торжественных песнопений. Видно, Акома стерта с лица земли, если все они — и Мара, и Люджан, и Накойя — оказались вместе с ним в чертогах Туракаму.

— Госпожа, — в полубеспамятстве прошептал Кейок. — Властительница.

— Послушайте! Он что-то говорит! — воскликнул чей-то голос.

— Кейок! — снова окликнул голос Мары, и на лоб старика легли прохладные, легкие, слегка дрожащие пальцы.

Сквозь полусомкнутые веки ворвалась нестерпимо яркая вспышка света. Это вернулось сознание, а вместе с ним — все та же испепеляющая боль.

— Кейок, — повторила Мара, — мы все живы, Айяки цел и невредим. Люджан рассказал нам про битву в ущелье. Минванаби бросили против вас войско в пять сотен, но твой маленький отряд до последнего защищал груз шелка.

Глаза старого полководца застилала предсмертная дымка, но он понял: хозяйка склонилась над ним в неподдельном горе. Он лежал не в чертогах Туракаму, а в саду поместья Акомы, у входа в дом. В природе царило спокойствие. Какие-то тени передвигались, словно в тумане. Его покрытое испариной лицо то и дело утирали влажным полотенцем. Кейок судорожно вздохнул и из последних сил произнес:

— Госпожа Мара, остерегись. Правитель Десио покушается на твою жизнь.

Мара погладила его по щеке.

— Знаю, Кейок. Эту весть принес наш человек, сбежавший из камеры пыток. Потому-то Люджан со своим отрядом и бросился тебе на помощь.

— Сколько осталось в живых? — прошелестел Кейок.

— Вместе с тобой шестеро, военачальник, — ответил Люджан. — Но все тяжело ранены.

Кейок беззвучно шевелил пересохшими губами. Из сотни воинов и пяти десятков слуг лишь пятеро, не считая его самого, вырвались из капкана Минванаби.

— Не горюй об утраченном шелке, — подбодрила его Мара. — Чо-джайны изготовят новый.

Пальцы Кейока слабо сжали руку Мары.

— Шелк не утрачен, — тихо, но отчетливо произнес умирающий. — За исключением малой части.

У Люджана вырвался изумленный возглас. Слуги зашептались. Только теперь Кейок заметил среди домочадцев Джайкена.

Едва ворочая языком, он сумел объяснить, где спрятаны тюки.

Мара улыбнулась. Такая же лучистая улыбка была и у ее матери, вспомнилось Кейоку.

В глазах властительницы блеснули слезы:

— Я об этом и мечтать не могла. — Ее голос дрогнул. — Ты всегда был доблестным воином и нес свою службу с честью. А сейчас тебе нужен отдых.

Кейок не стал спрашивать, насколько тяжелы его раны. Мучительная боль говорила сама за себя.

— Теперь можно спокойно умереть, — прошептал он.

Мара не спорила. Она лишь приказала слугам отнести его в лучшую комнату.

— Зажгите в его честь свечи, позовите стихотворцев и музыкантов. Они исполнят прощальную песнь. Пусть все знают, что он геройски сражался на поле боя и отдал жизнь за Акому.

— Не плачь обо мне, госпожа, — едва слышно выговорил он. — Ибо теперь я спокоен.

Кейок так и не узнал, расслышала ли Мара его последние слова, потому что его опять поглотила тьма.

Горели ароматные свечи, нежная музыка сулила умиротворение, и только оглушительная боль терзала его своей бесконечной жестокостью.

Вдруг из коридора донесся тяжелый топот, заглушивший и звуки свирелей, и размеренный голос поэта.

— Черт побери, вы что, бросили его здесь помирать? — послышался резкий голос с непривычным выговором.

Мидкемиец, определил Кейок. Как всегда, попирает всяческие приличия.

Варвару ответил Люджан, с несвойственной ему проникновенностью:

— Он честно служил Акоме! Мы сделали для него все, что положено.

— Надо бороться за его жизнь! — Голос Кевина сорвался на крик. — Срочно приведите лекаря. От него будет больше проку, чем от всех ваших богов!

— Что за наглость! — возмутился Люджан; сразу за этими словами последовал хлопок пощечины.

— Прекратить немедленно! Не то покараю обоих! — закричала Мара, и гвалт голосов слился в оглушительную волну.

Кейок лежал неподвижно и только молил небо, чтобы эти раздоры прекратились. Ему было слышно, как Мара говорит:

— Ты ошибаешься, Кевин. Разве это милосердно — бороться за жизнь воина, который остался калекой? Наверное, тебе еще не сказали, что лекарь вынужден был отнять ему ногу.

— Ну и что из этого? — бушевал Кевин. — В военном искусстве Кейоку нет равных! По счастью, ваш чертов лекарь отрезал ему ногу, а не голову!

Разговоры умолкли, перегородка отлетела в сторону, и кто-то вихрем ворвался в комнату.

Это был не кто иной, как рыжеволосый варвар. В пламени свечей его волосы полыхали огнем, а по стене металась гигантская тень. Он бесцеремонно растолкал музыкантов и бросил уничтожающий взгляд на стихотворца.

— Пошли вон. Я хочу спросить старика, что он думает о смерти.

Кейок устремил на него негодующий взгляд и с трудом повторил вслед за Люджаном:

— Что за наглость! Будь у меня меч, я бы заколол тебя на месте!

Кевин пожал плечами и присел на край циновки.

— Если бы тебе, старик, было по силам меня заколоть, я бы здесь не сидел.

— Варвар пристально вглядывался в его черты: хотя истерзанная плоть угасала с каждой минутой, лицо оставалось властным. — Да что там говорить, клинка у тебя все равно нет, — с циничной жестокостью продолжал Кевин. — Тебе впору размахивать костылем, а не мечом. Забудь думать про меч; привыкай служить хозяйке без оружия, военачальник Кейок.

Собрав всю силу воли, старик вдохнул побольше воздуха и с достоинством ответил:

— Я до конца исполнил свой долг.

Кевин внутренне содрогнулся и на миг закрыл глаза, чтобы не выдать своих истинных чувств.

— Маре ты еще пригодишься.

Он отвел взгляд и сцепил пальцы так, что они побелели. Оказывается, его наглость была небеспредельна. Стоящий в дверях Люджан отвернулся.

— Да-да, ты ей пригодишься, — повторил Кевин, словно забыв все остальные слова. — У нее нет другого полководца с таким опытом, нет равного тебе знатока военного дела.

Старик не шелохнулся. Кевин наморщил лоб и попытался зайти с другой стороны:

— Даже оставшись без ноги, можно воспитывать себе смену и планировать военные действия.

— Даже оставшись без ноги, можно заметить, что ты слишком много себе позволяешь, варвар, — желчно перебил его Кейок; возмущение словно придало ему сил. — Кто ты такой, чтобы рассуждать о моей службе?

Покраснев до корней волос, Кевин встал и до боли сжал кулаки.

— Сейчас не время затевать перепалку. Я пришел, чтобы заставить тебя призадуматься. — Всем своим видом изображая праведное негодование, рыжеволосый великан отошел от смертного одра. В дверях он обернулся, более всего опасаясь поймать на себе взгляд Кейока. — Ты ведь тоже ее любишь, — укоризненно сказал он. — Если ты уйдешь из жизни, она лишится лучшего командира. Не обессудь, но ты, похоже, выбрал путь, что полегче. Тебя никто не увольнял со службы, старик. Если ты сегодня умрешь, это будет сродни дезертирству.

Пока Кейок собирался с силами для надлежащей отповеди, мидкемийца и след простыл. Огонек свечи показался слепяще-ярким, а боль стала невыносимой. Опять полилась тихая музыка, но мелодичные трели не находили путь к сердцу. Стихи утратили свой блеск и превратились в бессмысленный поток никчемных фраз. Кейок погрузился в сон.

***

Мара поджидала в коридоре. Никого из свиты рядом не было, и Кевин, не заметив хрупкую фигурку, чуть не сбил ее с ног. Он вытирал глаза, смахивая непрошеную влагу, и только в последний момент успел остановиться прямо, перед властительницей.

— Ты за это ответишь, — сказала она. Несмотря на ее ровный тон и непринужденную позу, Кевин понял, что Мара пришла в ярость. Теребя пальцами тонкую ткань рукавов, она продолжала:

— Я не прожила на свете столько лет, сколько Кейок командовал нашей армией. Он побывал в таких переделках, о которых страшно даже подумать. Однажды ему пришлось уйти с поля боя и оставить своего господина на верную гибель — надеюсь, даже ты понимаешь, что этот приказ поразил его в самое сердце, — чтобы забрать меня из монастыря Лашимы и тем самым спасти род Акома от уничтожения. Если мы сохранили свой священный натами, то в этом заслуга Кейока. Как ты посмел — ты, раб, варвар! — допустить хотя бы намек на его малодушие?

— Могу ответить, раз ты спросила, — сказал Кевин. — У меня язык без костей, и случается, я забываю его придержать. — Тут он улыбнулся с внезапной искренностью, которая всегда обезоруживала Мару.

Властительница вздохнула:

— У тебя просто зуд — соваться туда, где ты ничего не смыслишь. Если Кейок хочет умереть смертью воина, это его право. Наше дело — скрасить его последние часы.

Улыбка исчезла с лица Кевина.

— Вот с этим-то я и не могу смириться: ваши обычаи ни в грош не ставят человеческую жизнь. Кейок — непревзойденный тактик. Его главное достоинство

— светлая голова, а не рука, заносящая меч. Вы же уходите в сторону, присылая к нему стихоплетов и музыкантов! Как можно равнодушно ждать, пока он унесет с собой в могилу секреты военного дела, которые позарез нужны вашей армии…

— Что ты предлагаешь? — не дав ему договорить, процедила Мара сквозь побелевшие губы.

От ее колючего взгляда Кевину сделалось не по себе, однако он продолжил:

— Было бы разумно назначить Кейока советником. Если подходящей должности сейчас нет, что стоит ее создать? И уж конечно, надо без промедления созвать лучших лекарей. Он тяжело ранен в живот, но человеческая природа везде одинакова — и у вас, и у нас: люди до последней минуты хотят быть полезными.

— Подумать только, о каких материях рассуждает мой камердинер! — ядовито заметила Мара.

Мидкемиец окаменел и умолк. Их глаза встретились; Кевин явно хотел продолжить свою мысль. Мара пыталась догадаться, что у него на уме, и даже не заметила приближения слуги-скорохода.

— Госпожа, — поклонился юноша, — Накойя просит тебя срочно прийти в Тронный зал. К тебе пожаловал имперский посланник.

Лицо Мары, пылавшее гневным румянцем, побледнело.

— Немедленно разыщи Люджана и пришли его ко мне, — приказала она скороходу.

Словно забыв о существовании Кевина, властительница стремительно развернулась и заспешила по коридору, не заботясь о соблюдении приличествующей степенности. Скорохода словно ветром сдуло.

Кевину ничего не оставалось, как последовать за ней.

— Что случилось? — Он без труда настиг свою миниатюрную хозяйку и снова обратился к ней с вопросом:

— Кто такой имперский посланник?

— Тот, кто приносит дурные вести, — на ходу бросила Мара. — Если сразу после нападения Минванаби нам доставлено послание от Императора, Имперского Стратега или Высшего Совета, значит, в Игре сделан решительный ход.

В Тронном зале дольше, чем где бы то ни было, сохранялась влажная утренняя прохлада. Кевин успел заметить Накойю, которая уже ожидала на возвышении, и услышал, как под гулкими сводами отдаются эхом чеканные шаги Люджана. Однако не это привлекло внимание мидкемийца: впереди, в полумраке, он заметил тусклый блеск золота — неожиданное и тревожное зрелище для такой страны, где любой металл был огромной редкостью.

Имперский посланник восседал на богато расшитой подушке, всей своей позой выражая значительность. Это был молодой, атлетически сложенный человек в торжественном белом облачении. Сандалии с плетеными ремешками плотно облегали его запыленные ноги, красивое лицо блестело от пота. Черные волосы длиною до плеч были собраны в пучок и стянуты полосатой лентой, белой с золотом. Металлическая золотая нить, вплетенная в ткань, свидетельствовала о близости к императору.

При появлении Мары посетитель встал и поклонился. В его жестах сквозила надменность. Пусть он был всего лишь слугой, а перед ним стояла госпожа, но слово его хозяина всегда оставалось непреложным законом для всех властителей. Бело-золотая лента делала посланника неуязвимым на всей протяженности Империи: он мог появиться на поле брани в разгар жаркой битвы, и ни один солдат не посмел бы преградить ему путь. Опустившись на одно колено, посланник протянул Маре внушительный свиток с золотым обрезом, перетянутый золотыми лентами и скрепленный печатью.

Тонкие руки властительницы сорвали печать и развернули, пергамент. Пока она читала послание, Люджан занял место, где прежде стоял Кейок, а Накойя делала над собой видимые усилия, чтобы не заглядывать в свиток через плечо госпожи.

С высоты своего роста Кевин заметил, что послание содержит всего пару строк. Но почему-то Мара вникала в его суть слишком долго. Наконец она подняла глаза и заговорила с посланником:

— Благодарю. Мои слуги проводят тебя в покои, где ты сможешь подкрепиться и отдохнуть, пока я буду диктовать ответ.

Имперский посланник с достоинством удалился, стуча металлическими подковками сандалий. Стоило ему скрыться за дверью, как Мара без сил опустилась на первую попавшуюся подушку.

— Это происки Тасайо, — едва слышно произнесла она.

Накойя молча взяла у нее из рук свиток и пробежала глазами написанное.

— Сущий дьявол! — гневно воскликнула она.

— Госпожа, услада взора, скажи, что понадобилось от нас императору? — спросил Люджан.

Вместо Мары ответила Накойя:

— Нам предписано оказать военную помощь правителю Ксакатекасу, который сражается с кочевниками в Дустари. Нашей госпоже ведено явиться туда собственной персоной во главе четырех рот воинов. Отправление — через два месяца.

Люджан остолбенел.

— Да нам и трех рот не собрать, — сказал он, опомнившись. — Придется идти на поклон к чо-джайнам. — Он со значением перевел взгляд на Кевина. — А ты, разрази тебя гром, оказался прав. Кейоку сейчас никак нельзя умирать — опытные офицеры у нас наперечет.

— Десио на это и рассчитывает, — обернулась к ним Мара. — Люджан, назначаю тебя военачальником. Захвати с собой Кевина и отправляйся к Кейоку. Передай, что я хочу сделать его военным советником, но только не против его воли. — Тут ее голос едва заметно дрогнул от воспоминаний, а может, от сдерживаемых слез. — Он будет думать, что солдаты станут насмешничать над безногим офицером, но я позабочусь, чтобы его имя произносилось только с уважением. Напомните ему, что и Папевайо некогда с гордостью носил черную повязку — метку позора.

Люджан с поклоном ответил:

— Думаю, Кейок не оставит нас в такое тяжелое время, госпожа, разве что боги сломят его волю. Ведь у него такая рана, от которой не выздоравливают.

Мара на мгновение прикусила губу, а потом сказала:

— В таком случае — но опять же только с его согласия — я пошлю скороходов во все концы Империи, чтобы они отыскали кого-нибудь из жрецов бога-врачевателя Хантукамы.

— Они берут неимоверную плату, — предупредила Накойя. — Возможно, тебе даже придется выстроить храм.

Мара едва не вышла из себя:

— Так пусть Джайкен подумает, как вернуть уцелевший груз шелка и переправить его в Джамар! Если мы останемся без Кейока, нам всем придет конец. Ведь Ксакатекаса подводить нельзя.

Союза с Ксакатекасом искали многие недруги Акомы. Малейший повод для распри мог оказаться роковым.

— Но имение тоже нельзя оставлять без защиты, — напомнила Мара.

— Дустари — это для нас капкан, — горестно заключила Накойя, и все, кроме Кевина, поняли ее с полуслова. — Тасайо не дремлет. Любой твой маневр станет ему известен заранее. И тебя, и всех твоих воинов ждет участь властителя Седзу — гибель в чужом краю.

— Что ж, тем более нужно сделать все возможное, чтобы Кейок сохранил эти земли для Айяки, — подытожила Мара, и ее лицо стало мертвенно-бледным.

***

Имперский посланник отбыл, унося с собой письменное согласие Мары на все требования Высшего Совета. Сразу вслед за этим приказчики и советники принялись торопливо составлять перечень необходимого для похода. Люджан наскоро объяснил офицерам, как ведется учет армейского имущества, после чего сделал знак Кевину, и оба с тяжелым сердцем отправились к Кейоку.

Джайкен, за которым посылали гонца на пастбище, их уже не застал.

— Подготовь полную опись собственности Акомы. — Мара даже не дала запыхавшемуся хадонре разогнуть спину после поклона. — Сообщи мне точную сумму, которая имеется в нашей казне, — вплоть до последней цинтии. Прикинь, сколько мы могли бы получить взаймы. Мне нужно знать, сколько оружия изготовят наши мастера за два месяца и сколько нам было бы по средствам приобрести.

У Джайкена глаза полезли на лоб.

— Госпожа, не ты ли приказала отправить все новое оружие на продажу? Если мы не довезем товар до рынков, то каким же образом нам удастся возместить убытки от потери шелка?

Мара нахмурилась и едва сдержалась, чтобы на него не прикрикнуть.

— Джайкен, то было вчера. А сегодня перед нами стоит новая задача: снарядить четыре роты и привести их в Дустари, в помощь властителю Ксакатекаса.

Хадонра машинально произвел в уме необходимые вычисления.

— Стало быть, тебе придется нанимать воинов из числа чо-джайнов, — заключил он и нахмурил прямые брови. — Для этого надо будет распродать часть племенного поголовья нидр.

— Вот этим и займись, — подхватила Мара. — Когда подготовишь все расчеты, доложи мне, я буду в детской.

— Как прикажешь, госпожа.

Джайкен совсем приуныл. Война всегда сулила одно лишь разорение, а уж если Мару вовлекали в войну хитростью, то впору было ждать самого худшего. Ведь именно так потерпели крушение многие великие семьи прошлого. Да что там далеко ходить: у домочадцев Акомы еще не изгладилось из памяти вероломное предательство, из-за которого погиб властитель Седзу.

Мара провела с сыном целый час, но время пролетело как одна минута. Ребенку шел пятый год; его неуемный нрав приводил в отчаяние нянек. Сейчас он, лежа на животе, передвигал по полу солдатиков и оглушительно выкрикивал приказы. У Мары сжималось сердце. Она вглядывалась в родное личико, обрамленное темными кудрями, и спрашивала себя, суждено ли ей дожить до совершеннолетия Айяки. А ведь судьба могла сложиться так, что и он не дожил бы до зрелого возраста, но Мара старательно отгоняла от себя эту мысль. Властительница, слишком рано познавшая бремя власти, жаждала, чтобы ее сын мог расти спокойно, взрослеть, учиться, неспешно готовиться к принятию ответственности за семью. Она не имела права погибнуть в пустыне; она обязана была вернуться.

В ожидании Джайкена она долго молилась богу Чококану. Тем временем у ее ног Айяки самозабвенно уничтожал игрушечные войска Минванаби.

Хадонра явился с грифельными досками, покрытыми сеткой аккуратных записей.

— Госпожа, я выполнил твой приказ. Вот отчет о состоянии казны. На первой доске показано, что мы получим, если сумеем переправить на рынок остатки шелка. На двух других подсчитаны наличные средства, а также займы, которые можно получить в ближайшее время. Здесь же указаны наши вероятные обязательства по этим займам. Что касается последней доски, прошу тебя Не принимать поспешных решений. Продать племенной скот не трудно, но на восстановление поголовья уйдет не менее четырех лет.

Мара бегло просмотрела его выкладки и решительно остановилась на последней доске.

— Племенной скот — это наживное, — бросила она и приказала слугам готовить паланкин. — Сейчас я отправлюсь к королеве чо-джайнов и пробуду у нее до вечера.

— Можно мне с тобой? — Айяки вскочил, расшвыряв солдатиков, бросился к матери и схватил ее за рукав.

Мара пригладила его непокорные волосы.

— Нет, сынок. В другой раз.

Мальчуган насупился, но спорить не стал. Видно, нянюшки не зря обучали его хорошим манерам.

— Вы с Кевином можете покататься на повозке, — предложила Мара ему в утешение, но тут же вспомнила, что варвар с Люджаном еще не вернулись от Кейока. — Если, конечно, у него найдется время, — добавила она. — И если ты позволишь няне тебя умыть.

Айяки едва не расплакался. Он потер липкий от сока подбородок и пробурчал:

— Ладно, мама, так и быть. Зато когда я стану властителем, никто меня не заставит умываться!

Мара закатила глаза и осторожно высвободила руку.

— Если ты, мой мальчик, не научишься себя вести, как же ты будешь править Акомой?

В дверях появился слуга:

— Госпожа, паланкин готов.

Мара наклонилась и поцеловала сына.

Назад: Глава 5. ПРИОБЩЕНИЕ

Дальше: Глава 11. ПУСТЫНЯ