Глава 14
Last days in San Francisco
Запись в блоге:
10 января 2015
«Тебя никогда не было и не будет нигде, кроме здесь и сейчас».
Испытываю эту поговорку на своей шкуре каждый раз, когда пытаюсь записать историю, которая уже закончилась. Несмотря на то что происходила она со мной, к тому моменту, как я перематываю этот снятый на свои глаза фильм, чтобы превратить его в сценарий, чувствую, что это опыт уже какого-то другого человека. Потому что я – здесь и сейчас. А та девочка, несущаяся на байке босиком по Бали, затерявшаяся в пещерах Чили, танцующая в Аргентине, выкладывающая дорожки на бачке туалета в хостеле Боливии перед рабочей сменой в баре, бегущая на трассу ловить фуру до Нижнего Новгорода с фатальной тогда задачей отбить парня, приятно пустая, курящая самокрутку на крыше Питера, прыгающая с пятнадцатиметрового обрыва в воду где-то под Киевом, чудом не сломавшая при этом ноги, танцующая голой под солнцем в пустыне на Бернинг Мэне, потерянная, работающая «красивой девочкой» в подпольных корейских клубах Голливуда, немножко влюбленная, проснувшаяся вчера головой в облаках – даже это уже давно не я.
Я здесь и сейчас. Истории больше не отпечатываются на мне. Я снимаю их на глаза, записываю на бумагу и отпускаю. Я – это то, что испытываю в данный момент. А потом все исчезает.
* * *
Мой друг, мне хотелось бы рассказать тебе все истории, произошедшие со мной в Штатах за те полгода, но большие книги теперь не в моде, и нужно как-то уместиться в дозволенный размер. Поэтому прости меня за все сокращения, давай я лучше расскажу тебе хоть пару историй полностью, чем десять нарезанных на куски. Давай проведем еще один вечер в Сан-Франциско вместе…
Знаешь это выражение – «отвести душу»? Вот какую роль в моей жизни сыграла Стейси. За время обучения в Стэнфорде она успела пожить в нескольких коммунах. Непонятно, как мы умудрились ни разу с ней не пересечься раньше. Она переехала из Москвы в Америку в десять лет, при этом ее русский звучал грамотнее большинства моих знакомых. В нём законсервировались выражения, пословицы и поговорки, которые мы уже давно заменили дешевым сленгом. Оттого было приятно ее слушать.
Как-то так само по себе вышло, что я осталась у нее на несколько дней. Нам обеим не терпелось поговорить с кем-то на родном языке. Но дело было не только в этом. Мы просто сошлись. Она безумно напоминала мне мою близкую подругу, Элеонор. Дни рождения чуть ли не в один день, такой же цвет волос, те же черты лица, выбор гардероба, те же любимые цвета, те же шутки. Она была невероятно умной и доброй. У девочки в ее двадцать пять было три патента. Извещение о получении одного из них пришло ей на почту, пока мы вместе ехали в такси на очередную вечеринку. Если бы не это временное стечение обстоятельств, я бы никогда об этом и не узнала, потому что она скромна и не стала бы хвастаться. Иногда я забываю, какие умные люди меня окружают всё это время. Все выходцы из Стэнфорда. Дети Силиконовой долины. На моих глазах они в буквальном смысле слова вершили историю. Совершали открытия, пока я сидела на полу в их кабинетах и уплетала бесплатные обеды за счет университета. Будь на моем месте человек эрудированный, он бы, наверное, закидал их всех вопросами. Я же с ними просто зависала, курила траву, смотрела сериалы перед сном и обнималась.
Несколько дней подряд мы ходили завтракать в одну и ту же кафешку на углу 24-й и Harrison. Там делали вкусный кофе с лавандой и бейглы с лососем. Я готова была сосать лапу весь день, но отказаться от такого завтрака не могла.
Стейси жила на Misson, самом дорогом и старом районе города. Все стены здесь были исписаны граффити. На улицах мексиканцы предлагали фрукты. Изначально это был район мексиканцев, но белые воротнички их вытеснили. Вся 24-я улица – это бесплатная картинная галерея…
За нашим утренним кофе я читала Стейси свои истории. Она настолько расчувствовалась, что пару раз мне показалось, что она заплачет.
Днем мы делали свои дела за ноутбуками в кафе хакеров, а на вечер придумывали какую-нибудь программу развлечения. Стейси знала город как облупленный. В первый вечер мы вооружились буррито в ее любимом ресторанчике и пошли вверх на один из семи холмов города любоваться закатом. Не понимаю я эти буррито: как можно есть рис в лаваше? Какой-то неадекватный замес продуктов происходит в этом сбежавшем из Мексики ребёнке.
– Знаешь, что я, Ася, заметила? – в русской версии она не Стейси, а Ася. – Что русские, уехавшие в свое время из страны, куда интереснее, образованнее и воспитаннее среднестатистического гражданина России. Они как-то даже больше русские, чем те, что остались в стране. Наверное, нашу родину легче всего любить издалека. Вот уезжаешь ты и сразу начинаешь беречь в себе русское. И фильмы советские, и музыку, и поговорки… Всё. Наверное, потому, что умы России всегда бежали из страны… Писатели, ученые… Их буквально выперли. И оставили тех, кто не выпендривался.
– Я думаю, было так: в какой-то момент все увидели, что корабль тонет, и поняли, что надо спасаться. Мои родители долго пытались уехать. Сначала мы с мамой переехали на Кипр. Там в это время было море русских. Потом был финансовый кризис, и мы уехали сюда.
Мы забрались на холм Bernal Hightsts. Отсюда открывался чудесный вид на весь город. Казалось, что смотришь на него не с холма, а из космоса. Ведь весь Сан-Франциско двухэтажный, и оттого огоньки света рассредоточены равномерно, как сверкающие золотом звездочки.
Через час мы должны были выходить на вечеринку… Одну, вторую и закончить клубом.
Этот город умеет веселиться.
– Он создан для одиночек, – так мне сказал как-то один таксист с изуродованным оспой лицом. Я возвращалась с вечеринки капитанов и моряков на одном из причалов. Мальчики вызвали мне Lyft (тот же Uber, только лучше и дешевле).
– Вы так считаете?
– Да что там считать! Это город без обязательств. Никто не покупает жилье – все его снимают. Никто не покупает машины – все пользуются такси. Никто не заводит семьи. Собака – вот он, максимум ответственности за другое существо, которую готовы взять на себя жители этого чертова города. Вот оно, их самое большое признание. Здесь все заделано под этих одиночек.
– За это я его и люблю… – мечтательно ответила я, заглядываясь на огни Окленд Бэй Бриджа.
Каждая лампочка на нем была куплена отдельным жителем Сан-Франциско. Бьюсь об заклад, таксист об этом понятия не имеет. You may say I’m a dreamer, but I’m not the only one.
Суббота в таком городе одиноких сердец взрывает ночь сотнями фейерверков, пьяных поцелуев и разноцветных презервативов. Но мне никуда не хотелось. У меня только что стерся весь текст про Чили, который я штопала сутки, и настроение мое сдулось, как воздушный шар.
Стейси побежала мастерить себе боевой наряд на ночь. Сегодня ее лучший друг переезжал в Лондон, и это была его прощальная вечеринка. Она так разоделась, что я ей теперь и в подметки не годилась.
– Я не хочу переодеваться, – на мне были лосины и черный мужской свитер, подаренный девочкой из Донецка, с заветной надписью «Stay wild». Ни макияжа, ни черта. – Можно я буду твоей подругой-лесбиянкой?
– Ха-ха, можно. Да тебе же жарко будет! Давай я тебе платье одолжу?
– Нормально. У меня там еще одна кофта под этой, она потоньше.
Мы вызвали Lyft и отправились домой к Саймону, ее другу. Саймон был по совместительству ее боссом. Она постоянно повторяла мне, что он гений. А если девочка с тремя патентами говорит, что кто-то гений, значит, он и правда гений. Как выглядят гении в Сан-Франциско?.. Вот тебе наглядный пример: большой темнокожий мужик в юбке, верхний слой волос покрашен в ярко-малиновый, разноцветные гольфы до колена, глаза накрашены под цвет волос, лицо украшают черные веснушки и белоснежная улыбка Чеширского Кота. Он был прекрасен.
Их гостиная напоминала Новый Орлеан: на люстре висели разноцветные бусы, вокруг маски, яркие блестящие штуки со всех сторон. На камине стояли перевернутые женские бархатные туфли. На столе – гигантское чучело павлина.
«Вот такие, как он, – они и есть узлы на сетке, в которую я падаю, когда становится слишком тяжело от тленности бытия», – думаю я, всматриваясь в лицо Саймона.
Компанией в десять человек мы отправились в клуб «BOOTY». Игра слов заключается в том, что на английском языке это и «сокровище», и «попа». Вход стоил 20 долларов.
– Сколько?!
– Двадцать.
– Там что, концерт?
– Нет. Там просто круто.
Я вытащила из чехла паспорта четыре мятые однодолларовые бумажки. Парень рядом со мной увидел это, посмеялся и заплатил за меня. Я честно отдала ему последние деньги, хотя он об этом не просил. Играла громкая музыка. Все побежали закидываться алкоголем, а я только написала, что больше не могу лить в себя алкоголь. Совершенно не хотелось. Три этажа музыки. Практически на любой вкус. Посередине главного зала большая сцена. От нее в обе стороны расходятся винтовые лестницы наверх.
В какой-то момент выключается свет, и на сцену выходят трансвеститы и начинают петь под фонограмму. Целое фрик-шоу. Невероятно классное. Есть что-то цепляющее в огромном, страшном, накрашенном мужике, поющем женским голосом про любовь.
– Where have you beeeeeeeen? – кричит он под фонограмму, махая огромными наклеенными ресницами.
Одно выступление сменяется другим. Я смеюсь и хлопаю. Периодически кто-то поливает меня алкоголем. Руки становятся липкими. В толпе я встречаю Дэвиса, парня, сидящего на антидепрессантах.
И вот он подскакивает ко мне, в своей разноцветной футболке «ITHAKA», потный и дикий:
– Даша! Я сегодня впервые не принимал таблетки! Помнишь, ты просила, чтобы я бросил? Так вот, я бросил!
Он хватает меня за руки и танцует так, как будто он под экстази. Ладони мокрые, он извивается как змея. Я никогда не видела его таким. Я вспоминаю наши разговоры в «Итаке», когда я пыталась понять, что с ним не так. Как это – сидеть в депрессии полтора года и не выходить из нее вообще? Он пытается обнимать меня, насквозь мокрый, я увиливаю и поднимаюсь на второй этаж.
В больших клубах мне всегда одиноко. Тут ни с кем не пообщаешься. Я останавливаюсь на балконе и решаю понаблюдать за людьми. Столько красивых мальчиков. Руки – сплошные мускулы, светодиодные лампы их выгодно освещают. Только вот эти мальчики сами с собой, точнее – друг с другом. Все они геи. Мужик в трусах пляшет на шесте как бешеный. Кажется, ему за это даже никто не платит.
Ко мне подкатывает какой-то мелкий стремный парень. Он ниже меня ростом, волосы уже поредели. Шансы заполучить девочку – один к ста. Он явно в отчаянии. Но теперь напился и, видать, набрался храбрости. Подкатывает – в данном случае не образное выражение. Он буквально подтолкнул меня плечом и занял ту часть балюстрады, на которую облокачивалась я.
– Эй, могу я тебя чем-нибудь угостить?
– Нет, спасибо.
– Да ладно тебе. Давай угощу!
– Не стоит.
– Перестань! Я вижу, ты скучаешь. Что будешь?
– Белого русского.
– You got it!
Мы подходим к барной стойке.
– Откуда ты?
– Из России.
– Ха-ха, вот как! Может, тебе сначала просто водки тогда? Вы ведь все водку любите, так?
Все, парень, это был залет.
– Нет, не так…
– Как не так? Да ты не обижайся! Я же сам русский.
– Ты не русский.
– Моя прапрабабушка была русской! I’m serious.
– Я тоже serious, это не значит, что ты русский.
Эти чертовы стереотипы за полгода просто достали. Я начинаю жалеть, что согласилась. Парень теперь думает, что купил меня. За это время меня уже трижды облили. Футболка мокрая. С потолка в стакан упала капля и умудрилась «Белым Русским» обрызгать мне лицо. Как будто все говорило, что мне тут не место. Пацан пытается завести со мной разговор. Он словно специально задает мне самые банальные вопросы, на которые я задолбалась отвечать. Что главное, ему плевать на мои ответы, он просто щупает почву – пытается понять, перепадет ему или нет. Я вижу, что ему от самого себя противно. Что с таким говорить. Лечить я его точно не собираюсь, тут все слишком запущено.
– Слушай, я не очень хочу разговаривать… Можно мы просто постоим молча?
– No problem.
– Спасибо.
Я достаю из заднего кармана телефон и начинаю писать сообщение:
«Я все думаю, что ты про собаку сказал, когда мы говорили. Так естественно посмеялся, сказав, что это бред – покупать собаку, а не брать из приюта. «Естественно» – прекрасное слово. Мне нравится, когда о чем-то таком говорят «естественно», потому что в большинстве случаев собеседник согласится, что бы ты ни говорил, если ты искренне веришь в естественность своих слов. Печатаю тебе это из клуба. Самого большого в этом сумасшедшем городе. Столько свободы во всей этой толпе, что кажется, если собрать их всех в охапку и раскидать по миру – они обязательно передадут идею остальным. Но здесь как в московском метро, Никита. Они толкают меня как могут. Почему людям надо нажраться, чтобы быть собой? Они ведут себя, как большой хлев свиней, и правда в том, что вот они, искренние, настоящие… вырываются из своих коробок раз в ночь и пытаются выпустить весь пар. А завтра уже опять наденут маски и пойдут играть чью-то роль. Как же мне повезло этого не делать. Как же хорошо не притворяться и не врать. Что они слушают, боже мой, Никита. Это не музыка, это какая-то атомная война, направленная на уши. Зачем? Зачем?»
Я высасываю из маленькой черной трубочки оставшиеся сливки, извиняюсь перед парнем, который все это время со мной разговаривал, не обращая внимания на то, что я смотрю в телефон, и спускаюсь вниз. Обратно, в адские пляски. Я тут осталась единственной трезвой. А когда ты трезв, все пьяные начинают раздражать.
Ко мне подбегает Стейси, она уже тоже навеселе. У нее был тяжелый день. За несколько часов до этого она спрашивала у меня совета, стоит ли ей мутить со своим коллегой-греком. На данный момент они были хорошими друзьями, и было очевидно, что эта мысль пришла ей в голову от одиночества, а не потому что у нее и правда к нему чувства. Это уже пройденный урок.
– Стейси, ты же даже не хочешь его, что ты порешь. Он в два раза меньше тебя. Ну, переспишь ты с ним, уже где-то через десять минут после того, как вы начнете, поймешь, что это была плохая идея. А дальше загонишь себя в полный геморрой на работе, потому что, судя по твоим рассказам, для него это будет что-то значить. Don’t shit where you eat, помнишь?
– Да я понимаю… Я знаю… А вдруг…
– Не вдруг.
И вот сейчас она подбегает ко мне, счастливая и пьяная, в сексуальном черном корсете, который ей очень идет, и кричит мне на ухо:
– Я подцепила парня!!! Он блондин и красавчик!
– Класс!.. Погоди… А как его зовут?
– Дэвис!
Я понимаю, что это мой сумасшедший сосед, который перешел с антидепрессантов на экстази. Но Стейси так рада, что я решаюсь сообщить ей об этом только на следующий день. На ее шее уже красуется засос. Потом я узнала, что они все-таки начали встречаться и пробыли вместе целых два года.
– Я пойду на диванчиках посижу, Ась. Я готова валить домой, как будешь готова – сообщи.
– Хорошо, я тебя найду.
Я протискиваюсь через весь танцпол. Господи, как же вырядились все эти девочки! Сколько макияжа! Накладные ресницы бабочками машут мне со всех сторон. Вокруг каждой парит ореол сладких духов. Цветочки, ждущие опыления. Парад опьянения заканчивает мужик на шесте. Я улыбаюсь ему, прячусь в кафешке за соседней дверью и опять достаю телефон:
«Я, знаешь, в последнее время, когда встречаю людей, пытаюсь сразу в душу смотреть. Это не так просто, но прикольно. Вот скачет рядом со мной потный голый мужик на шесте, под сиськами татуировка, две строчки. Видно, что новая, потому что эта часть груди выбрита. Он такой смешной, пузатенький, в блестящих трусах, крутит попой, как центрифуга. И я пытаюсь представить в его пляшущем теле душу. Такой светлый луч, от головы до живота. И радуюсь, думаю: душа-то тоже танцует. Слишком много портретов. Мне кажется, я высадилась где-то на новой планете и просто не могу принять все вокруг как есть. Смотрю девственными глазами на девушек на шпильках в шортах-трусах, на парня в прозрачной майке-сеточке… А вон зататуированный пацан в кепке бейсбольной команды SF… Столько портретов, что невозможно просто. Они как будто прикалываются надо мной, честное слово. А вот прошли две девки с крашенными в яркие цвета волосами, каждая размером со слона. Они как будто по объему друг друга себе подобрали. Вот пьяный молодой парень шатается, доедая пиццу… Мне бы хотелось, чтобы ты просто рядом посидел. Потому что это какой-то пиздец, Никит. Мой жесткий диск переполнен».
Мне отсюда никуда не деться, пока Стейси не наиграется. Я убираю телефон и смотрю на парня с пиццей пристальнее. Он стоит с четырьмя бумажными тарелками в руках, на каждой по слайсу. Получилось, что тарелки чередуются с пиццей, словно один бумажно-хлебный торт.
– Эй, парень!
– М?
– Зачем тебе столько пиццы?
– Друзья меня бросили. Сказали: «Иди купи поесть», – а сами пропали.
Он сел рядом со мной. Я сразу распознала австралийский акцент. Он был красивый и высокий. Говорил немножко заумно. Было не совсем понятно, что он забыл в этом клубе в два часа ночи. Он явно не постоянный клиент таких заведений. Парень оказался донельзя образованным: успел пожить в Японии и Европе, говорил на пяти языках, даже немного на русском. Выглядел на восемнадцать, но ему было двадцать пять. Я не сказала о себе ровным счетом ничего, даже имени. И оттого с ним было весело. Когда Стейси наконец была готова валить, я стала прощаться.
– Позвони мне, – говорит. – Запиши мой номер.
– Зачем?
– Чтобы встретиться еще раз, глупенькая.
Я собиралась уезжать через два дня, а у меня еще оставался целый список дел.
– Не хочу прозвучать как сука, но, чтобы я тебе позвонила, нужен хороший повод.
– Ок, let’s see… Ты любишь летать?
– Летать люблю. Не люблю падать.
– Падать не придется. Ну, значит, полетаем.
– Ты что, пилот?
– Я учусь на пилота.
– Ну хорошо.
– Когда?
– Завтра.
– Договорились.
До меня окончательно дошло, что он не шутит, только когда мы стояли на аэродроме на следующий день вместе с его инструктором. Ребята отцепили крылья от вмонтированных в асфальт петель. Они были прикреплены железными цепями на случай ветра. Самолетики такие маленькие, что даже ветер может их снести. Смешно: пару дней назад я упомянула в разговоре с кем-то, что скучаю по самолетам, и вот я сижу на кожаном сиденье персонального самолета приглашенной звездой. Мы выехали на взлетную полосу. Я надела наушники и нажала на волшебную кнопку, которая и правда вырубила все звуки. Теперь я слышала только то, что говорили ребята:
– Итак, Даша, мы сейчас взлетим. Пока будем подниматься, пожалуйста, не разговаривай. Мы будем слушать команды с земли. Потом сможем трепаться сколько угодно.
– Без проблем. Я вот только никак пристегнуться не могу…
– Надо очень нежно тянуть. Ремень чувствительнее, чем в машине.
Инструктор пристегнул меня сам, и мы взлетели. За минуту мы воспарили птицей над моим любимым городом.
Вдоль взлетной полосы змеями бежали реки, и луна отражалась на их черных спинах голубым блеском.
Вид был и правда захватывающий. Самолет периодически довольно страшно покачивало. Мы попадали в зоны турбулентности, а в маленьком самолете они ощущаются куда сильнее, чем в пассажирском. Мне нравилось, как каждый раз сжимается все внутри. Смешно, как руки сами цепляются за переднее сиденье и дырку подстаканника. Как будто, если мы начнем падать, это меня спасет.
– Oops, it’s bumpy today. Are you doing well, Dasha?
– Oh yeah, I’m great.
– 2000 miles. 74 узла, – отчитывается Карл какой-то девушке на земле.
– Make it 2400, – отвечает женский голос. – Ok. Thank you… Damn it, I said «thank you» again.
– What’s wrong with saying «thank you»? – спрашиваю я.
– Мы говорим на той же линии, что и все пассажирские самолеты. Мое «спасибо» занимает лишнее время.
Голоса ребят в наушниках слышатся довольно тихо, но отчетливо. Я решаю снять наушники и проверить, что же происходит на самом деле. В реальности звук был таким, будто мы оказались в самом сердце огромного пчелиного роя. Я сразу надела их обратно.
Мы пролетели над Oakland Bay Bridge и теперь шли вперед, вдоль береговой линии. Я смотрела на улицы, по которым столько раз ходила, на мостики и пирсы, каждый из которых теперь хранил мои истории, мои секреты. И вот мы уже над «Алькатрасом». Я никогда не видела его с другой стороны; прямо как темная сторона луны… А вот и Голден Гейт… Миниатюрные машинки бегут по красному мосту в разные стороны, как лейкоциты и тромбоциты в венах. Такие маленькие… Всего лишь точечки. Клеточки. Сложно было представить, что внутри сидят люди, а в людях – еще один мир. Воспоминания, знания, мысли, мечты… Каждый из них так много про себя думает. Они вроде бы все такие большие существа… Но отсюда их даже не разглядеть. Как так? Что, если мы и есть лейкоциты? Просто клеточки. Бежим куда-то, потому что нам надо бежать, а думаем, что это важно. Ищем какой-то смысл, а может, его никогда и не было. Добежим, постареем, отомрем. И появятся новые. И побегут дальше. А мы станем витающей в воздухе пылью.
Как бы там ни было, в тот момент, вглядываясь в темную ночь из иллюминатора, я прощалась с любимым городом.
