Глава 2
Бернинг Мэн
Сегодня ночью я снова оказалась в своей постели по адресу Пало-Альто, Эмерсон-стрит, в доме Дяди Джона (назван так в честь одноименной песни группы «Grateful Dead»). Неоновая лампа нежно освещает белое мягкое одеяло. Но мне оно противно. Горькая, обездвиживающая тоска охватывает мое тело. Пустота внутри. Я чувствую себя ребенком в пижаме, за которым прилетал Питер Пэн. Он взял меня за руку, и, минуя крыши домов, мы понеслись к звездам и попали в волшебную Неверландию… и я видела этот мир. Это волшебство, которое так редко удавалось создать моему воображению в самых сладких и загадочных снах.
А потом «бум»! Хлопок – и я опять в своей постели. В комнате так тихо, что кажется, будто меня оглушили. Я в ужасе таращусь в темноту. Он что, мне приснился? Где Питер Пэн? Где тот сладкий мир? Подожди, я же помню крики людей, я помню эти краски…
Ведь это был не сон?!
Я прикасаюсь к своим волосам и понимаю, что они сбиты в дреды. Смотрю на тело, а оно покрыто белой пудрой. White magical dust. Ее так просто не смыть. Нет, это был не сон. Это была реальность. И пусть этого города больше не существует, пусть эта пустыня опять совершенно очищена от следов человека, домов и волшебных машин. Пусть мое сердце разбито, а душа опустошена. Но у меня есть одно. Одно мое самое дорогое оружие: память.
И я раскручу ее с тобой, как огромное веретено сверкающих ниток, и начну с самого начала…
Мы съехали с главной трассы и понеслись навстречу солнцу. Америка предстала предо мной в самой любимой моей версии: горы, поля и бесконечная черная полоса дороги с ярко-желтой пестрящейся змеей, разделительной полосой. Если я смотрю на эту полосу, знай – у меня все хорошо. Как я мечтала снова увидеть эту дорогу! Самые яркие символы свободы в моем воображении – это пустая теплая трасса, скорость и чистота мыслей.
Когда мы подобрались к пустыне, солнце уходило за горы, окрашивая их в мои любимые оттенки розового, синего и фиолетового.
Роб говорит:
– Где-то там в пыли находятся семьдесят тысяч человек.
Мы свернули в пустыню и выстроились в ряд машин. Видимо, ставиться будем в темноте. С уходом солнца воздух немедленно охладел. Пустыня приветствовала нас своей дикой, необузданной грацией. Вмиг в воздухе закружились вихри пыли. Я оглянулась назад и увидела через заднее окно кузова, как безумным танцем пляшет «странный демон» – самодельная игрушка, подаренная мне Билли. Я привязала ее к ручке велосипеда. Без велосипеда на фестивале не обойтись. Ветер гонял демона во все стороны.
Я не могла больше ждать и вышла на улицу. Откопала в рюкзаке свои очки пилота и открыла глаза. Белая пыль вмиг обняла меня, окрасив, как хамелеона, в свой цвет. Мой золотой плащик, купленный в секонд-хенде и заботливо мной раскрашенный, развевался на ветру. Я пошла вперед, чувствуя, что рядом со мной невидимые остальным идут Маленький принц и отважный летчик Экзюпери. Люди улыбались мне за окнами машин. Мы приветствовали друг друга немыми кивками.
Я дошла до первого проверочного пункта. От пыли в воздухе стало тяжело дышать. Первые местные жители-охранники остановили меня. Оба они были одеты в черную диковинную одежду со значками, заклепками, лентами и чем-то еще. На них были огромные очки и платки, закрывающие рот. Сложно было угадать, какое у кого лицо. Они напомнили мне огромных готических воронов.
– Дальше без билета нельзя, девочка.
– Я знаю. Я просто решила прогуляться.
– А, ну это пожалуйста. Откуда ты?
– Из России.
– А как зовут?
– Даша.
– Dasha from Russia. Welcome.
Поднялся вихрь, и я спряталась за треугольным конусообразным навесом. Там помещался всего-то один стульчик и какие-то вещи. Такое укрытие от ветра. За ним я и дождалась Роба и нашей машины.
На втором входе у нас проверили вещи. Проверка занимала много времени, потому что люди, которые едут на Фестиваль на RV – так называют дома на колесах, – подвергаются серьезной проверке на предмет спрятанных под вещами людей. Иначе неплохой был бы бизнес. Билет на Burning Man почти невозможно достать. Только один день в году он стоит 390 долларов, и тогда его немедленно выкупают. В остальные дни он стоит все восемьсот.
– О, я уже слышу звуки гонга.
– Что за гонг?
– Это значит, что проверяющие нашли еще одного девственника.
В кромешной темноте мы подъехали к третьему пункту проверки, где разодетые в какие-то сумасшедшие вещи и цвета люди поняли, что я «девственница» (в первый раз на Burning Man), и потащили меня делать ангелочка на песке. Потом мне вручили большую палку и предложили ударить в гонг. Гул раздался на полпустыни.
И мы въехали на территорию. В темноте со всех сторон виднелись разноцветные огни, одна музыка сменяла другую… Вдалеке периодически сверкало пламя. Невозможно было понять, что вообще происходит.
Я переодевалась со скоростью света. Надела прозрачное боди и свой плащик, вскочила на велосипед и понеслась в свой Бернингленд. Я не знаю, как описать это. У меня нет слов. Как любого ребенка, попавшего в волшебный мир, меня разрывало. Я хотела быть везде и всюду. Прямо сейчас! Немедленно!
Территория Бернинг Мэна огромна. Физически невозможно увидеть все. Она сделана по подобию часов. В самом центре стоит гигантский деревянный человек. Он светится огнями. Голова его – причудливой угловатой формы, вдоль тела идут маленькие окошки. Руки опущены вниз. Он горит зеленым и розовым. В темноте его ни с чем не спутать. Этот человек символизирует сердцевину часов. Как будто он тот самый гвоздик, который держит стрелки. Вокруг него и расположился весь остальной город-циферблат. Улицы – это время. Каждая улица – плюс 15 минут. Пересекающие их круги названы словами, начинающимися с каждой последующей буквы алфавита. А, B, C, D и до L. Несмотря на широту территории, на ней очень легко таким образом ориентироваться.
Улицы начинаются на приличном расстоянии от самого Бернинг Мэна. Так же как и цифры на часах. На этой пустой от палаток, домов и лагерей земле и встречаются все жители сумасшедшего королевства. Огни приветствовали меня со всех сторон. Мимо проезжали какие-то невероятные создания: корабли, трехэтажные единороги, акулы, рыбы, кошки, просто гигантский треугольник, машины как будто из будущего, самые разные существа, дома, самолеты… замки… Внутри их сидели жители этой странной-странной страны, обвешанные светом, в шубах и других мягких одеяниях. Отовсюду звучала музыка, мимо проносились велосипеды, их колеса горели, меняя цвет. Кажется, это огромная шляпа волшебника, из нее торчат уши зайца. Они что, двигаются? Где-то вдалеке возвышается огромная фигура голой женщины… Это что, змеи? Точно змеи! Да это же голова горгоны Медузы! Я подъезжаю к ней, и змеи по очереди выпускают изо рта огромные волны огня! В прохладной ночи он освещает ликующих жителей и дарит тепло. А холодает тут быстро. О боже, это что, робот? Огромный робот-осьминог! Его глаза двигаются, все восемь рук бегают вверх-вниз, под ним на диванчиках сидят люди, и он двигается вместе с ними. Как такое можно построить? Это же сон, господи, это сон.
Я начинаю сходить с ума. Этот мир захватывает мое воображение врасплох. Я просто теряюсь, как рыба посередине чужого океана. Куда плыть? Что делать?
Я прошу Роба отпустить меня и говорю, что хочу раствориться. Мои глаза не хотят моргать, чтобы не пропустить ни одной доли секунды. Что, если я их закрою и все исчезнет? Но нет, оно не исчезает. Оно мне улыбается. Оно зовет к себе.
Я захожу в бархатно-красный бар… Маленькие круглые лампочки сложились в название «EGO TRIP».
Потрясающей красоты высокие мужчины в сумасшедшей одежде приветствуют меня с улыбкой и расходятся передо мной в стороны. Из налобного фонарика у меня торчат малиновые перья, на руках белые перчатки, волосы, еще завитые и легкие, взлетают на ветру. На груди висит розовая, светящаяся как волшебный эликсир счастья палочка.
Мне кажется, что я под наркотиками или сильно пьяна. И от того, что это не так, мозг, не понимая, как еще оправдать все это безумие, решает, что нужно восполнить отсутствие чего-либо в крови. У всех в руках свои чашки.
– А как получить здесь напиток? – вежливо спрашиваю я у первого красивого юноши.
– Нужно протянуть чашку.
– Это что бесплатно?
– Здесь все бесплатно. О чем ты говоришь?
– Что серьезно? Ты шутишь?
– Ты что впервые на Бернинг Мэне?
– Я приехала десять минут назад…
– Oh…
Со всех сторон начали подступать юноши. В их глазах отражались огни.
– Она первый раз! Поздравляю! У тебя есть чашка? Вот, держи мою.
Переодевшись в шубу, я объехала весь циферблат по кругу, зависнув понемножку везде, где что-то попадалось на пути, и, не найдя того-не-знаю-чего, я отправилась спать. Спустя два часа я проснулась в поту, задыхаясь. В палатке было нечем дышать. Как будто я опять в лагере МЭИ в Алуште.
Я выползла наружу и спряталась в кусочке тени на земле.
Меня разбудил Роб. Земля отдавала свою прохладу, и я плотно прижала к ней ладонь. Вмиг стало неважно, испачкаюсь я или нет. Перевоплощение в зверя этой пустыни началось.
Мы сели на велосипеды и поехали в центральный шатер на шести часах. Казалось, что мы зашли в гости в цирк, пока артисты разминались и пили свой утренний кофе.
Вооружившись кофе, как спасительным эликсиром, я пошла гулять по шатру, не в силах определиться, где же в этом безумном мире буду чувствовать себя лучше всего. Не понимая даже, что именно ищу. Но эта непонятная необходимость найти то-не-знаю-что поедала меня изнутри, не давала успокоиться. Я была похожа на дикое, голодное животное в поисках еды. Люди вокруг занимались своими делами. Кто-то изучал стоявшие между лавочками картины, кто-то тренировался в центре шатра, выделывая такие акробатические трюки, что сердце замирало, кто-то учился акройоге. На одной из лавочек я приметила пухленького мужичка в смешной шапке и солнечных очках, формой похожих на глаза мухи. Он писал что-то в блокнот «Молескин». Такой обычно позволяют себе только художники, писатели и прочие креативные товарищи. Я завела с ним разговор и оказалась права. Он был писателем.
– How is your burn? – спросил он меня. Этот вопрос тут задает каждый. Своеобразное приветствие в стиле «как дела?». «Как твое горение?» Для новичка это первая подсказка: мы находимся здесь, чтобы сгореть как птица Феникс и перевоплотиться. Но я не чувствовала пока никакого перевоплощения и не знала, что ответить. Этот вопрос ставил меня в тупик:
– Хорошо. Мне так кажется. Не знаю. Меня мучает это невыносимое желание увидеть все. Но это невозможно. Предполагаю, что есть вещи, которых я ожидаю. Которых хочу. Но я не могу получить их сразу. И это не позволяет мне наслаждаться моментом. Я знаю, что это тупо и неправильно, но не могу избавиться от этого чувства. Я не могу быть здесь и сейчас, я потеряна.
За это время я сказала эти слова уже многим людям. Тут нельзя говорить неправду, это глупо. И я отвечала, что чувствую на самом деле. И каждый понимающе кивал и говорил, что да, это невозможно. Невозможно увидеть тут все. И нужно время, чтобы прийти в себя. Но их понимание не помогало мне.
Однако писатель, наверное, оттого, что он тоже писатель и умеет выражаться красиво, наконец сказал мне фразу, которую мой обезумевший мозг все-таки услышал и воспринял. Он сказал ее очень медленно, растягивая слова, как карамель в батончике «Сникерса»:
– На Бернинг Мэне ты не всегда получаешь то, что хочешь. Но всегда получаешь то, что тебе нужно.
Это ударило меня как молния. И я перестала барахтаться, пытаясь плыть против течения, сама не зная куда. Я наконец-то расслабилась и позволила реке этого пустынного приключения нести меня самой. Доверившись ей. Это как законы природы или законы судьбы. Ты можешь хотеть чего-то сколько угодно, но решаешь в итоге все равно не ты. Решают джунгли.
– Бернинг Мэн знает, что тебе нужно. Он знает это лучше тебя. Поверь мне. И ты получишь все, что тебе нужно на самом деле.
Весь день я беспорядочно передвигалась по Бернинг Мэну, заводя разговоры со всеми незнакомцами, как с жителями придуманного мною сна. И каждый привносил в него что-то особенное.
Я проходила мимо места под названием Pink Heart, где все – и пол, и стены, и потолок, и мебель – было покрыто розовым плюшевым материалом. Люди ели кокосовое мороженое, сидя на пушистой лавочке со спинками в форме сердца, и болтали ножками, как дети. Некоторые лежали на огромных розовых подушках в круглой комнате, вход в которую был прикрыт прозрачной малиновой тканью. Многие сладко спали.
Я качалась на круглых качелях и наслаждалась своей красотой, ветром и солнцем, когда пустыня решила снова обнять нас пылью. Она подбросила песок вверх, как подбрасывает отец ребенка в воздух, и все вокруг пропало. Не было видно совершенно ничего, кроме белой стены, похожей на туман. Я спрятала лицо в ладонях.
Вдруг где-то вдалеке мне послышалась гитара. Это мираж? Нет. Я встала и пошла на звуки в облако пыли. Иногда рядом проплывали велосипеды с людьми, они становились видны, только когда были уже совсем близко.
В конце концов впереди показался маленький оазис людей. Они стояли с гитарами и микрофонами.
– Выбирай любую песню в нашем списке, мы сыграем ее, а ты споешь.
И вот мы стоим в пустыне, я практически голая, рядом трое больших усатых полосатых хиппарей-музыкантов, и я пою куда-то в пустоту из микрофона:
– Oh, darling! Please believe me! I’ll never do you no harm!
Потерявшиеся в пустыне люди двигаются на звуки музыки и приезжают к нам. Я хватаюсь белыми перчатками за микрофон и представляю, что я героиня фильма «Через Вселенную» – дергаю головой, и волосы летят то сюда, то туда. Этим парням плевать, как я спою, мне нечего стесняться. Мы тут все просто люди, просто любим рок-н-ролл.
Там я встретила Белого Кролика – высокого блондина из Франции. Он искал Королеву Червей, но мы ничем не могли помочь. Он подарил мне самодельную игрушку Бернинг Мэна с багетом в руке и в берете. Потому что француз.
Здесь все вечно спрашивают, в каком лагере ты остановился. Название и адрес. И только на второй день до меня дошло почему. Потому что большинство «бернеров» живут в огромных лагерях, где продумана кухня, есть общий шатер, где все тусуются и так далее. Почти все лагеря придумывают какую-то свою фишку и делают что-то для остальных. Угощают лимонадом, или блинами, или у них можно покататься на роликах, или поучиться акробатическим трюкам. Не все спят в палатках. Многие живут в трейлерах, но это считается халявой. Многие строят целые юрты из пенопласта, покрытого отражающей пленкой. Это гениальная штука, сохраняющая комфортную температуру в помещении в любую погоду: и в жару, и в холод. Но местечко в таком лагере стоит обычно баснословных денег, поэтому мой лагерь представлял собой палатку и машину, на которой мы приехали. От всех пережитых эмоций я так устала, что начала засыпать на диванчике чужого лагеря, пока в шатре разворачивалось шоу талантов. Ребята пели, танцевали что-то невообразимое так, что пыль летела в воздух, но я помню лишь отдельные моменты – иногда я открывала глаза и секунду смотрела на происходящее.
Когда шоу закончилось, я проснулась и спела пару песен с одним из музыкантов. Не знаю, как я это сделала, но вышло здорово.
Я решила вписаться к нему ночевать, ибо хотела выспаться. В палатке это сделать невозможно. Сначала дрожишь от холода, потом просыпаешься в поту. Я сразу уточнила, что это дружеская ночевка, хотя он, видно, хотел, чтобы это было что-то большее. Я уснула.
Посередине ночи он разбудил меня, чтобы задать вопрос, который мне еще никогда не задавали. Таким сладким культурным голоском:
– Ты не против, если я помастурбирую?
Я не поверила своим ушам.
– Oh no… No, no, no. Please. No, no, no.
Уйти в ледяную ночь и искать свой лагерь в темноте было просто нереально. Оставалось надеяться только на его благочестие.
Интересно то, что, заметьте, он мог спокойно «любить себя» и без моего разрешения, но парень вежливо спросил. В общем-то, наверное, молодец. Но на какой ответ он рассчитывал…
«Конечно, детка, салфеточку подать?»
Утром я добралась до дома, скинула с себя вечерние вещи с прошлого дня и отправилась в место моей мечты: «Душевая доктора Браунерса».
Очередь была знатная. Чтобы попасть в душ, нужно было написать на листочке свое «deepest darkest desire» (какие прекрасные три слова сразу) и отдать его в разноцветную будку билетера. В очереди я примостилась к двум высоченным молодым юношам и задружилась с ними. Они были очень смешными австралийцами. Австралийцы – вторые англичане. Вечно дикие и готовые на все. Пока не станет слишком холодно или не появится любой другой источник неудобства.
Я протянула свою записку с самой «глубокой и темной фантазией» толстенькой кассирше.
– Вы ведь теперь знаете все темные фантазии людей?
– О, да-а. Я знаю все.
Она пробежалась глазами по моему листочку.
– У меня такое чувство, что эта фантазия сегодня сбудется, – сказала она улыбнувшись и в знак подтверждения своей искренности дважды медленно кивнула головой.
Не успела я узнать, кто вообще эти парни, чем занимаются и сколько им лет, как пора было раздеваться.
Тут, наверное, надо пояснить…
Итак, на Бернинг Мэне было всего два публичных душа. В первом люди моют тебя, а ты моешь людей. Вернее, так: сначала ты моешь людей, а потом они моют тебя. Заходя в такой душ, ты озвучиваешь вслух свои «Boundaries». Предупреждаешь, к каким частям твоего тела прикасаться не стоит. Ну, или говоришь коронное: «У меня нет никаких границ!»
И тебя моют всего. Всего-всего.
Второй душ – это огромная танцевальная пенная вечеринка. Конечно, голая.
Я выбрала второй вариант.
Мы зашли в огромный красный с золотым шатер. Посередине шатра была круглая, завешанная тканью комната. А вокруг нее толпилось около трехсот голых пританцовывающих поп.
Когда все вокруг тебя голые, не по себе становится, если ты одет. Мы такие стадные животные. Как все, так и я. Мы оставили свои вещи в большой куче и примостились к остальным ожидающим.
Атмосфера была такая праздничная, что, казалось, даже воздух в этом шатре был сладким и дурманящим. И вот стою я с двумя красавчиками – один архитектор, другой разрабатывает ракеты в НАСА – и веду совершенно незамысловатую светскую беседу, как будто мы где-то в шумном, забитом до отказа баре. Только на самом деле мы голые. В пустыне. Черт знает где. На другой стороне шара. Интересно, что сейчас делают мои друзья? Что бы это ни было, им никак не может быть веселее, чем мне. Я испытала прилив счастья и чувства благодарности за то, что нахожусь здесь. Парни были потрясающие. Уилл по повадкам и приколам напомнил мне Рона Уизли, весь такой шутник, душа компании. С темно-рыжими волосами и сережкой в носу. Два метра ростом. Я заканчивалась где-то далеко ниже его плеч. Джаспер – полная ему противоположность. Скромный, тихий, с какой-то детской простой и наивной улыбкой. Невероятной красоты. Он редко что-то говорил, но, когда говорил, был очень вежлив и сообщал весьма интересные вещи.
Когда мы наконец попали внутрь загадочной комнаты, откуда лилась музыка и доносились крики, нам дали выпить травяного чаю. Девушки в потрясающих корсетах танцевали на круглой платформе в центре, точно как Гоу-Гоу, но без какой-то пошлости. Вообще вся эта атмосфера не несла в себе пропаганды секса, это было что-то из разряда «все мы здесь хотим помыться, так почему бы не повеселиться заодно!».
Нас загнали в железный коридор длиной метров двадцать. Сверху на нас смотрели люди-циркачи, клоуны, разодетые красотки-гимнастки и все-все-все. Казалось, что мы в гостях у труппы цирка.
– Ну что, кто здесь хочет помыться?
Мы завизжали.
– Кто тут уже много дней бегает по пыльной пустыне? Кому не хватает пены и чистой водички?
– Нааам!
– Хотите пены? А?
– Дааа!
– А ну-ка, давайте вместе! FOAM! FOAM!
Я не сразу поняла, что они кричат. Уже забыла, что «фоум» – это «пена».
– FOAM! FOAM! FOAM FOAM!
И тут из шлангов, которые держали клоуны и клоунессы, под огромным напором полетела пена! И сразу всем в лицо! Обезумевшая, я начала всю себя мылить, пока была такая возможность, выплевывая белую массу изо рта.
Потом нас, как в армии, полили из шланга ледяной водой. Напор бил по коже, оставляя следы. Нет времени объяснять – мойся!
Счастливые и свежие, мы вышли обратно на улицу. Как будто снова родились. Даже задышалось легко. Оказалось, эти двое живут в единственном лагере, что я знаю, кроме своего. Moon Cheese. Организаторы лагеря – стэнфордцы и жители домов Роба. Оказывается, чтобы жить на территории лагеря и получать один обед в день, ребята заплатили по 400 долларов. Для австралийцев нормально, для меня – «вы что, с ума сошли?».
Мы решили отправиться в их лагерь в надежде найти еду. Как только мы вышли с цифр-улиц на циферблат-площадь, поднялась огромная песчаная буря. Уилл отдал мне свою маску, и я впервые увидела, что же происходит во время бури. Кажется, что ты в океане, только из песка. Мы подъехали к огромной рамке, на ней сверху было написано «Wish you were here».
Мой позывной с одним дорогим мне человеком. Мы по очереди побежали фотографироваться. Когда я передавала Уиллу свой телефон, аппарат упал. И сломался. Это были первые пятнадцать минут моего пользования айфоном на фестивале. Фотографии умерли. Позже я узнала, что телефон тоже скончался и его никак нельзя восстановить. Вот так Бернинг Мэн намекнул мне, что я тут не для того, чтобы фоточки лепить.
Мы с трудом добрались до лагеря и спрятались в куполе с подушками.
Я опять услышала музыку и выбежала босиком в пустыню.
«Mooon river, wider than a mile…»
Я побежала, как слепой щенок, на зов. Моя любимая песня. Из пелены песка на меня надвигался огромный блестящий месяц. В нем сидели одетые во все белое люди.
– Эй, давай к нам! На луну! Хочешь спеть песню? У нас есть все песни про луну! Выбирай любую, споем.
– Боже мой, я на луне! На луне!
И вот мы уже куда-то едем и кричим в микрофон: «This is ground control to Major Tom!», передвигаясь по Земле, как по Марсу. В конце концов я спрыгнула и вернулась в свой купол. Там сидело много моих знакомых. Мой трезвый мозг не мог больше этого терпеть. И я задала Уиллу самый непристойный балашихинский вопрос: «Есть че?»
И попала в точку. Мы втроем ушли в палатку. А вышли только ночью, потому что за это время поднялся такой шторм, что проще было не выходить. Это были волшебные пять, или шесть, или бог знает сколько часов.
Я обожаю общаться с людьми, которые приходятся друг другу лучшими друзьями. Дружба делает их разговоры искренними, и я чувствую с ними какое-то родство. Мне приятно быть в атмосфере дружеской любви. Эти парни дружили с пеленок. Палатка была чертовски маленькой. Мы лежали поверх всех вещей, карнавальных масок, блестящих бус. Джаспер, я и Уилл. Рука к руке. Маленькая девочка во мне коварно радовалась этой компании, как двум выигранным в автомате игрушкам. Руки стали влажными, слегка подташнивало. Зрачки расширились. Палатка дрожала от ветра. Знакомое чувство. В мозг выплеснулся гормон, отвечающий за любовь. Нам не нужно было никуда торопиться. Часы потекли, как на картинах у Сальвадора Дали, и мы наслаждались этой остановившейся секундой.
– Как бы ты описал Джаспера тремя словами?
– Охуенный ублюдок.
– Нет, ну серьезно.
– Interesting, curious, shy.
– Разве interesting и curious – это не одно и то же?
– Нет. Curious – потому что он скрытный парень, и я никогда не знал его до конца. Мне с ним интересно.
– Так вы здесь живете?
– Джаспер живет в Пало-Альто. А я в четверг лечу домой, в Австралию. Пора уже.
– Ты небось серфишь, да?
– Естественно. С четырех лет. У меня дом в пяти минутах ходьбы от океана.
– Сволочь. Ну и как тебе Америка?
– Они странные. Совершенно другой менталитет. Тут не дай бог кого подъебешь, они сразу обижаются. Я вообще не понимаю их юмор. Мы всегда друг друга подкалываем и над собой смеемся тоже. Что это за юмор такой, если даже самих себя стебать не принято?
У Уилла было потрясающее чувство юмора. Я постоянно смеялась, пока проводила с ним время. Он напоминал мне Питера Пэна, который остался в мире людей и вырос.
– Какой у тебя любимый фильм?
– «Криминальное чтиво».
– Оу. О чем он?
Он рассказывает мне весь сюжет в прекрасном пересказе.
– Хороший фильм, да? – спрашиваю я, повернувшись к Джасперу.
– Шикарный. А у тебя какой любимый фильм?
– «Криминальное чтиво». Извините. Мне просто очень нравится слушать, как люди описывают мои любимые фильмы. Интересно ведь. Каждый видит кино по-разному.
Уилл совсем растекся. И начал гладить мою ногу. Обстановка была слишком сладкой, и я поступила в своем стиле:
– Just in case, если вы попытаетесь уломать меня на threesome, имейте в виду, я могу психануть.
Он улыбнулся и спросил меня с самым озадаченным видом:
– Почему психанешь? Я не буду ничего делать. Или уговаривать тебя. Мне просто интересно почему. Как это у тебя работает?
– И действительно интересно. Я понятия не имею. Наверное, дело в доверии. И в душевной связи. Что бы я ни думала, я все равно девушка. Я так устроена. Мне нужна психологическая связь. Я могу переспать с кем-то из-за физического желания, но в итоге мне же потом будет хуже. Осознавая потом, что это случилось из-за животного влечения, а не духовной близости, я ощущаю себя гадко. А распознать, психологическое это желание или физическое, бывает сложно. Ты понимаешь, о чем я?
– Да. У меня тоже такое бывает. Хотя мужчины думают по-другому.
– Да, знаешь, это интересно. Я недавно занималась голой йогой. Это было что-то вроде тренинга. Перед нами были поставлены разные задачи. Задача мужчин была контролировать свою сексуальную энергию. Задача женщин – перестать бояться показывать свое голое тело. В нас вообще, оказывается, изначально сидит страх изнасилования. Взять и встать в какую-то интимно незащищенную позу для женщин не так-то просто. Женщине сложно даже расставить в стороны ноги голой. Срабатывает какой-то барьер. Странно, правда? Я была поражена тому, что мужчинам может быть нелегко смотреть на голых женщин. Я могу сколько угодно смотреть на голых мужиков и не то чтобы возбужусь от этого.
– Конечно! Пенисы же просто уродливые! Что там смотреть!
– Ха-ха. Да я имею в виду, что для меня все происходит в голове. Влечение – оно психологическое.
– Got it. Спасибо, что объяснила.
Я радовалась, что объяснила свои страхи самой себе. И как только я это сделала, сразу смогла различить оправданный страх от неоправданного: я поняла, что эти мальчики, мои сверстники, не представляли для меня никакой опасности. Они были такими же потерянными душами в этой пустыне, такими же детьми, идущими своей дорогой, добрыми и простыми. Я почувствовала к ним родственную любовь. Мы лежали и нежно гладили друг друга. И в этот момент не существовало больше никого. Ни семидесяти тысяч людей в пустыне, ни предрассудков, ни навязанной обществом морали. Не было в этом ничего плохого и предосудительного. Это была та самая духовная близость, я чувствовала ее очень четко. Я смеялась и улыбалась, целуясь с ними по очереди и никуда не торопясь.
Времени в этой палатке не существовало. Как будто мы зависли в пространстве, когда жизнь уже закончилась, а рай еще не начался. Как будто Бог пока там что-то решает, а мы просто занимаемся любовью и ждем. Когда мы вылезли, солнце уже давно скрылось. Стало ужасно холодно. Но мы были счастливые, удовлетворенные и полные сил. Я одолжила у Джаспера мягкие бордовые штаны и кофту. Ведь сама я была в одном прозрачном боди и золотом плащике.
Теперь нужно найти, что поесть, чтобы дожить до утра.
Я поехала в свой лагерь за волшебной шубой со светящимся сердцем, которую мы с Робом долго мастерили. В моем лагере не было никого. Я осознала, что не ела весь день и найти еду просто необходимо. Желудок негодовал. В соседнем лагере горел свет, за столом сидели люди. Они оживленно болтали. В нашем «траке» я нашла нарезной батон хлеба чрезвычайной мягкости, как и весь хлеб в Америке. Не знаю, что они в него добавляют. Наверняка какую-то химию, потому что он практически никогда не черствеет.
Мигая сердцем на шубе, с буханкой под рукой и горячими голодными глазами, я стала как животное наблюдать за соседями из темноты, пытаясь подобрать подходящую фразу…
«Excuse me… Could you please feed me? I have bread…»
Нет…
«Hi! Sorry. I am lost…»
Нет, врать не хочу… Ладно, скажу: «Excuse me…»
В этот момент одна парочка отошла от ламп над столом к машине и увидела в темноте меня. Я стояла, как мангуст, в охотничьей стойке с горящими глазами. Теперь уж точно нужно было что-то сказать. Меня сразу познакомили с виновником торжества – старичком с шапкой-осьминогом на голове, который обрадовался моему хлебу как непредвиденному подарку. Через минуту у меня уже была тарелка с шикарным мексиканским ужином. От их доброты и вежливости я даже есть не могла. Мы обсуждали с этим старичком серфинг. Оказалось, что я вписалась на ужин к семье серферов. «Only surfer knows the feeling».
Тут в нашу святую вечерню за длинным столом вторгся очень странный тип. Он был одет как индиец, лицо причудливо раскрашено. На голове индийский тюрбан. В руке маленькая пластмассовая бутылка без этикетки с прозрачной жидкостью. Он протянул ее одному из ребят:
– Сделай маленький глоток.
Тот подчинился.
– Is that vodka? – спрашиваю я.
– No. This is Molly.
Озорная девочка Молли. Ее тут любят и всегда хотят.
– Can I have a sip? – внаглую спросила я.
– Ok. But a small one. Я несу эту бутылку своим друзьям.
Какой сделать глоток? Как рассчитать порцию?
Я сделала полноценный. На всякий случай. Слабо веря, что это работает. Вода была горькой.
И поколесила обратно в Moon Cheese. В это время ребята раздавали свои лунные сэндвичи. Они бесплатно кормили народ. У лагеря стояла огромная очередь человек в сто. Рецепт сэндвича был минималистичен. Хлеб и сыр на гриле. Но в холодной голодной трипо-ночи эти сэндвичи как будто и правда были прямиком с Луны.
Путаясь в штанах своего друга, я зашла под купол. Здесь на подушках и в гамаках лежали жители лагеря; все громко болтали, пытаясь перекричать живой концерт в соседнем лагере.
Молли дала о себе знать. Она обняла всё моё тело и прошептала на ушко своим сладким голоском: «Мир прекрасен. Смотри, какие они все красивые. Эти люди. Они каждый с таким волшебным миром внутри. А эта музыка… Эта музыка…»
– Уилл, пойдем танцевать! Пойдем, Джаспер? – подхватываю я посыл Молли.
Джаспер лежал где-то среди подушек, в обнимку с другим парнем, расплывшись в улыбке.
– Не, я не пойду… Я не могу встать.
– Уилл?
– Погнали!
Я схватила его за руку с собачьей благодарностью, что он идет со мной, и потащила за собой чуть ли не бегом. Люди танцевали. Полная мексиканка пела что-то жаркое, гитаристы смеялись и выделывали соло, заряжая толпу. Я тащила Уилла за руку через толпу, поближе к сцене.
– Даша, я не могу идти дальше. Я слишком высокий.
– Какая разница?
– Ты не понимаешь. Люди ненавидят высоких людей! Меня один раз избить на концерте пытались за это!
Тут рядом появился еще один огромный мужик. Вылитый Боярский в возрасте «Трех мушкетеров», со шляпой и кубком.
– Видишь, он тоже высокий… Докажи ей, мужик…
– О да, люди нас ненавидят. Но мне наплевать. Let’s go, – сказал он и попер вперед. Я вцепилась руками в два двухметровых корабля, и мы понеслись через море людей ближе к сцене. Меня взяло не по-детски. Просто охватило все тело. Молли подняла меня на сантиметр от земли. Я больше не ходила. Я плавала.
– I’m tripping, Will, I’m tripping!
– But is it good tripping?
– I don’t know. I guess so.
Я убежала в толпу, отдала кому-то выбитый без ID коктейль, осознав, что мне он уже не нужен. Люди загадочно улыбались и кивали мне в ответ, светясь всеми цветами радуги в темноте. На каждом были лампочки.
Я увидела красивую женщину. А она, я думаю, увидела мои черные зрачки. У нас были похожие шубы. Мне так хотелось ее поцеловать. И я поцеловала ее в щеку. Она подарила мне в ответ такой родительский, озорной взгляд. Мол, я знаю, что с тобой сейчас происходит и почему ты меня поцеловала, но продолжай свое приключение. Она крепко обняла меня и потрепала по волосам.
Я вышла из толпы, потеряв Уилла, и стала танцевать с каждым, радоваться жизни как самому драгоценному подарку, как ребенок, который остался в магазине игрушек после закрытия и теперь может веселиться всю ночь. А рядом такие же дети, в таком же восторге. Они знают, о чем ты думаешь, они знают, что ты чувствуешь! Потому что они чувствуют то же самое! И одежду этих людей, их взгляды, их лица было невозможно описать… Это прекрасная мозаика совершенно разных и бесконечно красивых существ! Я чувствовала себя коллекционером, попавшим в парк бабочек, всех тех бабочек, которых я еще никогда не встречала! Они мне все интересны. Их крылья оставляют в воздухе расплывчатые линии после взмаха, они светятся и манят. Кто-то завязывает мне на руке браслет, кто-то надевает на шею самодельный амулет…
Я оглядываюсь вокруг… Мир крутится передо мной, сверкая разными красками. Мимо проезжают арт-машины. Огромные единороги, рыбы… Из них звучит музыка, она манит, как вагончик с мороженым. Возможно все. Можно всё… Всё… Запрыгнуть в любой из них… Заговорить с любым, и это будет потрясающий разговор. Я хватаю Уилла, и мы запрыгиваем в автобус из трех этажей. На втором посередине стоит карусель, в центре столб, покрытый кусочками зеркальной мозаики. Люди хватаются за железные перила и крутятся, крича, как дети на рождественском маскараде. Зайцы, мишки, волшебники… Я прыгаю на карусель… У меня вмиг захватывает дух. В отражении мозаики я вижу себя… Впервые за несколько дней… Мое лицо блестит, я в бусах и шубе на голое тело. Голубой лифчик в тот же цвет, что стрелки на глазах. На щеках голубые стразы. Волосы сбились в один большой ком, как будто у меня вечерняя прическа. Они перевязаны блестящей лентой. Я смотрю на свое смеющееся лицо и понимаю, что я абсолютно подхожу этому миру. Я не чужая, я своя. Я ребенок из этой же песочницы. Мои зрачки расширены, как у дикого животного. Точно! Я же совсем забыла… Та вода… Ах, ну и вода… Спасибо, индиец.
Потом мы съехали по горке вниз, врезавшись в мягкую розовую стену, которая рикошетит таким образом, что ты сразу оказываешься на ногах.
Я где-то потеряла Уилла, запрыгнула на следующую машину, и она увезла меня в самый центр циферблата.
В машине была девушка-стрекоза с красивым акцентом. А вел ее суровый Дядя Сэм. Ну в точности как с плаката.
– Ты такаааая красивая, – говорю я, действительно поражаясь тому, как прекрасно было ее маленькое лицо в голубом свете – глаза, казалось, горели как бриллианты.
– О, боже мой, спасибо…
Она была правда тронута. Почему мы не говорим друг другу, как мы красивы? Почему в реальном мире люди так редко говорят незнакомцам комплименты? Ведь одним предложением ты можешь поднять настроение человеку на весь день. Подарить его лицу улыбку. Людям обязательно нужно говорить, что они красивы. Иначе они могут об этом забыть и потерять в итоге свою красоту. А скажешь, что они прекрасны, и они расцветут, как розы, которые только что вдоволь полили.
Я попрощалась со стрекозой и Дядей Сэмом и вышла гулять. Мы остановились у огня. Вдалеке уже жгли какую-то скульптуру. Другие арт-машины и люди собрались вокруг, чтобы посмотреть на это выступление стихии и погреться. Мимо меня стаей рыб проплыли светящиеся всеми цветами радуги гигантские лонгборды. Я запрыгнула на один, схватившись за высокого мужчину в огромной мягкой шубе. Эти мягкие шубы – действительно просто гениальная одежда. Теперь я поняла, почему было важно иметь с собой именно шубу. Все становятся, как плюшевые медведи. Каждого хочется крепко обнять.
– Держись!
Мы поехали в обнимку. Невероятно! Как это работает? Если мы качались из стороны в сторону – лонгборд разгонялся.
У меня закружилась голова, и я спрыгнула. Чувство, что я маленький, беспомощный ребенок, не покидало меня. И хоть мне и было весело, я не хотела быть одна. Затерявшись в толпе, я выхватила двух взрослых мужчин. Я догнала их и без объяснений взяла обоих за руки.
– Здравствуйте, можно я с вами пойду?
Они отреагировали очень трезво и спокойно:
– Конечно, можно. Но мы идем в лагерь.
– О! А где это?
– Это во-о-он там!
– О, это так далеко…
– А где твой лагерь?
– Он тоже очень далеко… Он на девяти часах.
– Пойдем-ка мы тебя проводим.
– Правда? Спасибо! Я Даша.
– Даша, я Прэнсер.
– Я Рудольф.
– О, вы мои друзья олени!!! Как я рада.
Они были взрослые и надежные. Их руки были большими, сухими и теплыми. Они внушали мне отцовское доверие. Как будто у меня только что появилось два папы. В реальной жизни они и правда оба были отцами. Поэтому, увидев меня в «чрезвычайном энтузиазме», видимо, сочли должным проводить обратно в лагерь.
– У тебя в лагере есть кто-то из друзей?
– О, да, конечно! У меня там есть друг Уилл, он, наверное, меня ищет.
Мы шли довольно долго, и я рассмотрела их лица. Один был вылитый Ричард Гир, а другой смахивал на Колина Ферта: с тонкими губами и проникновенным взглядом. Они были прекрасны. Мы сделали короткий привал у костра. Сели на круглые каменные лавочки. Один олень пошел общаться с другими животными у костра, а второй преданно остался рядом со мной. Я взяла его за руку.
Он был Водолеем. Я что-то долго ему рассказывала, делилась размышлениями, а он кивал и соглашался. Мы с Водолеями всегда друг друга легко понимаем. Я нащупала в кармане сломанный телефон. Внутри чехла меня все так же дожидалось сообщение. Этим сообщением была записка, которую мне в первую ночь пребывания в Сан-Франциско вручил едва знакомый мальчик, когда узнал, что я еду на Бернинг Мэн. Глубоко вздыхая, как будто мне вечно мало воздуха, я промурлыкала Рудольфу:
– My dear deer, можно я разделю с тобой очень волшебный момент своей жизни?
– Конечно.
– Я кое-что тебе расскажу. В первый день, когда я приехала в Америку, мы сразу прямо из аэропорта поехали на вечеринку. Там я встретила очень доброго мальчика, у нас с ним состоялся интересный разговор, он знал, что я поеду сюда, и написал мне на прощание записку. И сказал: «Ты почувствуешь момент, когда будет пора ее прочитать». Я думаю, это время настало. Я хочу ее прочитать.
Рудольф одобрительно кивнул. Все это казалось мне волшебным сном. Или все-таки это была реальность?
Я достала маленькую записочку. Чудом было, что я вообще о ней вспомнила и что каким-то образом мой теперь бесполезный телефон не выпал за эти дни из кармана. Как я была благодарна Богу, что я ее не потеряла.
Под мерцающим светом огня я развернула записку. Голубым фломастером на ней были написаны слова Руми:
The breezes at dawn have secrets to tell you
Don’t go back to sleep!
You must ask for what you really want.
Don’t go back to sleep!
«Ты должен попросить того, чего действительно хочешь… Не уходи обратно в сон…»
В моих глазах запестрели континенты, слова, люди. Путь, который мне только предстояло пройти. Я должна идти дальше. Не засыпать. Не сдаваться.
Я схватила за руку своего доброго оленя. Я сказала ему, что теперь мне все понятно, и поблагодарила за заботу.
– Это такое прекрасное ощущение – находиться рядом с кем-то взрослым. Ответственным.
– Это потому что я отец.
– Вы оба отцы?
– Да. У Джона двое детей, у меня одна дочка. Знаешь, это удивительно… Весь твой мир полностью переворачивается, как только ты становишься родителем. Ты просто начинаешь по-другому мыслить.
Я снова взяла своих оленей за руки, как маму с папой в детстве. И мы продолжили путь. Дошли до нашего купола, где я увидела возвышающегося над остальными Уилла. Я подскочила и повисла на нем, преисполненная счастья. Какие были шансы, что он в эту секунду будет здесь? А ведь я бы ужасно переживала, если бы его не нашла. Уилл смеялся, он был в мягкой леопардовой шубе, пыль превратила его прическу в крутой хаер в стиле «Роллинг Стоунз». Прибавить к этому низкий грудной голос и акцент – и он как будто из песни. Иностранец, как и я.
Пока я доставала одному из своих оленей горячий бутерброд вне очереди, они рассказали Уиллу, что бегут завтра гонку до аэропорта. На БМ есть свой аэропорт и, соответственно, своя гонка. Со своими правилами: кто добежит первый, получит полет на частном самолете вокруг Бернинг Мэна.
– Класс, я бы тоже побежал, – сказал Уилл спокойным голосом.
– Присоединяйся. Завтра в 10.
– Окей.
Уилл с приоткрытым ртом рассеянно кивнул. «Да ну, как будто он побежит», – подумала я.
Я крепко обняла своих оленей и сменила охрану. Мы с Уиллом снова забрались на автобус моей мечты с каруселью. Я крутилась на ней, как безумная, повернувшись к центру спиной, чтобы видеть весь наш сумасшедший город. Автобус продолжал ехать, а мы – смеяться. Мы спрыгнули с автобуса и побежали на главное поле, где растворились на всю ночь, пока ужасно не замерзли.
Уровень галантности у австралийцев такой же, как у англичан. Вместо того чтобы сказать «мать твою, пошли домой, я сейчас сдохну», Уилл сказал: «Мне правда некомфортно».
Пока мы возвращались, оледеневший воздух обнимал уже так сильно, что смыкались ребра. Так холодно, что тяжело даже дышать. Спать в палатке было бессмысленно и невозможно. Мы спрятались под купол и распили одну бутылку красного на пятерых, разговаривая про серфинг. Это как про секс, только про серфинг. Затем легли все вместе огромной стаей, обложив себя подушками, пледами и спальниками. При полном параде, в шубах и ботинках. На улице было под ноль.
– А! Что это?!
– Это мое сердце.
Мое неоновое сердце из светящегося провода крепилось на железную сетку, которую я пришила к шубе.
– Что ж такое колючее-то? Господи!
– Такие вот дела. Будь осторожен.
– Конечно, блин, буду. Поправь, пожалуйста, моего попугая!
Я натянула соседу по подушкам шляпу-попугая обратно на голову. Мы все прижались друг к другу и уснули.
К утру я раздевалась, как капуста, по одному слою зараз. Сначала сбросила ботинки, потом шубу, затем и плед. Уилла рядом не было. Он таки ушел участвовать в соревнованиях. И то ли потому что ноги его длиннее остальных в два раза, то ли по каким-то другим причинам он выиграл эту чертову гонку, к которой мои олени начали готовиться за месяц. Так у меня появились фото всего Бернинг Мэна, сделанные Уиллом на пленку из окна частного самолета.
В состоянии жуткого недосыпа я прошаталась весь следующий день в компании соседей-нидерландцев, где каждый герой и правда был героем, в смысле персонажем. Сначала мы позалипали в лагере циркачей. Люди все вместе учились самым разным акробатическим трюкам. Была там девочка в прозрачном трико, как будто с картины Пикассо.
Я была не в силах что-то делать, поэтому залезла на второй этаж гигантской конструкции, легла там в гамак и наблюдала, как люди совершают пируэты в воздухе на кольцах и атласных лентах. Удивительно, на что способен человек. Просто невероятно. Вот бы уметь это все! Иногда мне просто хочется убежать с бродячим цирком, дрессировать тигров, ходить под куполом и забыть про жизнь по ту сторону шатра. «Как веселые соседи, люди, кони и медведи». Я бы одичала. Забыла про то, что в мире есть что-то еще. Нас бы связывала одна цель – сделать шоу и заработать тем самым себе на ужин. Что еще, по сути, надо?
Мы попили чая в соседнем шатре. Он был фиолетовым с желтыми вышитыми звездами, как плащ волшебника. За спиралевидным столом сидела девушка в голубом кимоно и разливала чай, рассказывая историю каждого сорта. За столом сидело несколько людей. У всех были с собой маленькие книжечки. Многие в этом песочном городе записывают свои мысли и чувства в книжке. Как будто не существует компьютеров и прочих железных изобретений.
Мы же сидели и изучали блокноты с расписанием мероприятий. От количества вариантов времяпрепровождения разбегались глаза. Была мысль сходить куда-то, где меня могут вывести из зоны комфорта, чтобы перешагнуть через свои собственные границы. Так Уилл, например, сходил на гомосексуальную сессию массажа, поставив себе задачу не психануть среди любвеобильных геев, ибо сам он был гомофобом. Из похожего треша через пятнадцать минут начиналась сессия совместной мастурбации для женщин, где гуру этого занятия наглядно показывают, как это делают «профессионалы». Вход мужчинам был закрыт. «Только для девушек и транссексуалов». Вот сможешь ты ублажать себя среди ста других женщин? Слабо? Но идти одной мне не хотелось, а единственная другая девочка рядом обещала быть на другом мероприятии, которое ведет ее подруга, и мы уехали на улицу two o’clock, где я еще ни разу не была. Там мы посетили церемонию погружения в себя при помощи зерен какао. Странная это, конечно, штука. Не совсем понятно, как от одного зерна должно измениться твое мышление, но сама медитация была прекрасной. Шатер, в котором она проходила, был забит до отказа, и не почувствовать, насколько воздух заряжен энергией, было невозможно. Мы сидели с закрытыми глазами, плечом к плечу, и запускали «ом» такой силы, что воздух вибрировал.
Мы с нидерландцами потерялись. Они не смогли найти местечка в шатре. И я сменила их на двух интереснейших мальчиков, с которыми мы оказались на одной волне. Один был фотографом, другой режиссером. Оба полны волшебства и историй. Дальше мы шли втроем. Территория здесь заметно отличалась. Какие-то другие вайбы. Развлечения – сексуально раскрепощенные. Видимо, из-за того, что этот район был не в самом центре, народ включил воображение и довел идею до полного беспредела. Мы дошли до какого-то бара. Рядом с ним стояла будка. В будке дырки, к ним приделаны мешки из мягкого черного бархата. Кто-то стоит в будке. Ты можешь подойти, запустить руки в эти дыры и через бархатную ткань его потрогать.
Чтобы нам налили, каждый из нас по приказу барменши исполнил танец животного. Кому какое достанется. Мне выпал пингвин. От моего танца девушка посмеялась, захлопала в ладоши и спросила, что я буду. В баре выступала живая группа из старичков за семьдесят. Они жгли в полном музыкальном составе: гитары, барабаны, клавиши и даже труба.
Я заговорила со стоящим рядом мужчиной:
– Что сегодня делал? Какие планы? How’s your burn?
– Все прекрасно. Вот только что заставил незнакомца кончить, сейчас думаю, чем заняться дальше…
– Что ты сделал?..
– В одном из кэмпов стоят массажные столы. Один человек ложится под простынь, у другого в руке огромный массажер, который сильно вибрирует. И, собственно, с помощью него можно довести человека до оргазма.
– Посередине улицы стоят столы, и люди на них при всех кончают? Ты шутишь?
– Нисколько. Да это вон, за поворотом.
Не поверю, пока сама не увижу. Я хватаю за руки двух попутчиков и тащу их туда.
И правда.
Под натянутым белым тентом стоят массажные столы. На них люди. И да, рядом с каждым стоит человек с каким-то непонятным агрегатом в руке. Как огромная дрель, но на конце диск, покрытый мехом. Стоящие проходятся этим диском по телу лежащего. Некоторые держат диск уже на одном конкретном месте. Я стояла в стороне с круглыми глазами, закрыв рукой рот, чтобы песок в него не залетел. No fucking way. Вот он, тот момент, когда и правда не можешь поверить своим глазам. Рядом с одним столом стояло сразу шесть человек. Они массажировали тело под простыней. Один из них держал чудо-машину. Я решила обойти столики, чтобы посмотреть, кто же там лежит под простыней. Это была красивая молодая мулатка. Она зажмурила глаза, зажав зубами ребро своей ладони. Я стояла в шоке и не могла перестать смотреть. Вот так вот идешь по улице, а тут – бац – и человек прямо при всех кончает. Тяжело дыша, она со смехом спрыгнула со стола. Народ отбивал друг другу пять и хлопал ее по плечу.
– Ребят, вы тут правда делаете то, о чем я подумала?
– Ну, видимо, да. А ты еще не пробовала? Это же гениальная штука! – ответил мне с улыбкой один двадцатилетний англичанин.
– Мы тут зависли с утра всей компанией!
– И что, вы серьезно кончаете?
– Да некоторые тут уже по десять раз кончить успели. Эта штука творит чудеса.
Ребята были студентами из Лондона. Веселыми и безбашенными.
– Ну что, кто следующий?
– Давайте я, – сказал один из парней и запрыгнул на стол.
– Присоединяйся! – мулатка радостно подтолкнула меня к столу.
Парень лег прямо в одежде, как и все остальные. Мы накрыли его простыней. Девчонка взялась за вибрирующий агрегат, а остальные массажировали те части тела, рядом с которыми находились. Вся эта идея переворачивала сознание. Мы же привыкли, что оргазм – это то, что происходит за закрытой дверью. Самое потаенное из всего, что есть в жизни каждого человека. И тут твоя система рушится: ведь вроде все в одежде и даже не вступают в половой контакт. No strings attached. Тебе просто хотят доставить удовольствие, по-дружески и бескорыстно. Что в этом плохого? Мы умеем испытывать оргазм, так сделано наше тело. Так надо ему радоваться! Это ведь тоже игра. И мы играли. В тот момент я чувствовала, как перешагивала один свой большой страх и как использовала шанс сломать построенную в голове стену. Решиться было нелегко. Но, в конце концов, я тоже легла на этот стол. И не пожалела.
Мы провели с двумя мальчиками оставшийся день и попрощались. Как символичен Бернинг Мэн. Ведь так и в жизни: встречаем людей, какое-то время идем с ними вместе, делимся эмоциями, переживаем какие-то приключения. А потом наши дороги расходятся, и каждый идет своей. И нет в этом ничего страшного. Это естественно. Ведь каждому своя тропинка. Так зачем противиться законам жизни? Бернинг Мэн помогает почувствовать естественность таких вещей. Здесь никто не пытается схватиться когтями в первого знакомого и тащить его всю неделю с собой за руку. Хотя бы потому, что это просто невозможно. Слишком много людей, слишком много направлений и совершенно разных желаний. В какой-то момент ты захочешь пойти сюда, а другой человек туда, и вы оба будете понимать, что больше не встретитесь. Бернинг Мэн – как река жизни. Зачем барахтаться и грести против течения, если впереди еще так много интересных пейзажей? Из каждой встречи ты выносишь что-то для себя. Какой-то урок, опыт. Благодаришь и идешь дальше. За пять часов мы прожили вместе маленькую жизнь. И, если бы мы встретились снова, нам было бы что вспомнить. А теперь пора обняться и улыбнуться. Без грусти, без тоски.
Я вернулась в лагерь с темнотой. Уилла поблизости не было. Я оделась потеплее и диким волком отправилась в ночь с другими. В итоге все мы вновь рассоединились. На самом деле единственный, с кем вместе ты проходишь этот недельный трип, – это сам дух Горящего Человека. Он встает за твоей спиной и аккуратно направляет тебя туда, куда тебе нужно. Для каждого он заготавливает что-то особенное. И сколько людей, столько потребностей. Бернинг Мэн – это врач. А ведь к врачу каждый приходит со своей проблемой. Так как же можно грести всех под одну гребенку? Нет, доктор пропишет план лечения именно для тебя. Вот так же и здесь. В ту ночь Бернинг Мэн сделал мне главный подарок. Он и правда дал то, что мне было нужно.
Мне потребовалось полгода, чтобы собраться и дописать эту часть текста. Но, как я сама уже говорила, если вырезать из истории куски, сделать просто красивую картинку без грязи, без боли, без чувств, получится кукла, а не настоящий человек, и история будет бессмысленна.
У каждого в жизни хоть раз бывает такая любовь, что крышу сносит. Когда не любовь, а какая-то одержимость. Когда влюбляешься так, как будто до этого не жил. На моей улице тоже случился однажды такой праздник, и ты уже об этом знаешь. Мне было двадцать лет. И это было то самое, о чем пишут потом книги, что вспоминают в пятьдесят, глядя на звезды, что меняет тебя навсегда, и ты при всем желании уже не будешь прежним. Это был летний роман. Короткий по времени, но бесконечный по своей красоте, силе и последствиям.
Если ты помнишь, я тогда пообещала себе, что не буду притворяться, будто это было «не то». Мне не хотелось до такого опускаться. Я сохранила это чувство в себе и была благодарна за то, что оно было в моей жизни.
Но когда он не пришел в тот Денверский сад, это меня сломало. Меня ударили, и я научилась выпускать шипы. Со временем хребет зарос и стал тверже в сто крат. Согнуть меня было уже не так легко. Я больше никого не подпускала слишком близко. Я стала лучше. Я решила, что раз я не могу быть с ним, то сама стану, как он. Я заберу себе все, что в нем любила. И буду той, кем сама бы восхищалась.
«Пусть мои волосы тоже пахнут ветром. Я, как и ты, отправлюсь в джунгли, как и ты, освою серфинг. Как и ты, стану вежливой, независимой, свободной. Сотру границы. Я стану лучше тебя», – подумала я.
И так я и сделала. И все было хорошо. Но что касается любви…
Я не отпустила ту историю. Все потому, что она никогда не была закончена. Просто сначала человек был, а потом его не стало. Я не успела сказать свое «прощай», не успела разочароваться в нем. Он остался в памяти красивой картинкой, забыть которую было жалко. Я так и не узнала, почему он не пришел. И вместо того чтобы отпустить, я продолжала подсознательно в каждом искать его черты. Ту же улыбку, те же глаза. Те же шутки и повадки.
Прошло пять лет. За них со мной еще случалась любовь. Но я теперь держала руку на рычаге, чтобы успеть катапультироваться до того, как этот самолет взорвется к херам и полетит носом вниз, оставляя за собой в воздухе вихрь дыма и пепла.
В тот вечер уже другой незнакомец угостил меня Молли. Без наркотиков тут вообще странно находиться. Не потому что ты пытаешься «обдолбаться», как на Казантипе, нет – в данном случае, наоборот, наркотики как бы помогают расширить сознание. Кстати, за все семь дней я не увидела ни одного человека, которому было бы плохо. Ни от наркоты, ни от алкоголя. Конечно, они где-то были, но в сравнении с тем же «Нашествием», где, кроме пьяных вусмерть, больше никого и нет, просто интересно отметить, что все тут были «сумасшедшими в своем уме».
Незнакомец открыл маленький золотой мешочек и сказал:
– Окуни туда палец.
Палец вернулся наружу белый от порошка. Я его облизала. Тот добрый человек подарил мне также железный компас и сказал, что он поможет мне не теряться. Мы оба понимали, что он говорит об ориентации в жизни, а не на местности.
Я поблагодарила его и растворилась в центре циферблата. Все так же я мысленно надеялась на то-я-все-таки-знаю-что. И оно произошло. Прошло уже полночи, и я сидела на земле у догорающей фигуры любви, той самой, которую привезли сюда из Одессы, и раскачивалась. Молли снова обняла меня и стала выворачивать всю страсть и любовь, на которые способны тело и мозг, наружу.
Я огляделась и увидела того, кто закончил этот ночной кошмар длиной в пять лет. Рядом со мной танцевал парень. В шубе на голое тело и короне, запутанной в длинных волосах. Он выглядел как Дэниел. Это чертово имя, которое я любила столько лет. Я выхватила этого принца из фестиваля и соединила наши трипы в один. Совпадения были невероятны. Он был из Денвера. Ему было столько же лет. И даже акцент у него был как у Дэниела – с трудом разберешь. У него был такой же утробный голос, как у всех англичан. Они говорят не горлом. Их голос идет откуда-то из живота. Да весь он был совершенно вылитый. Максимально приближенный к оригиналу, насколько это возможно. И спустя какое-то время потрясающего общения, где ощущаешь уникальную ментальную связь, я почувствовала это. То самое. То чувство, которое, как я боялась, больше не способна испытывать. Мы танцевали вместе всю ночь. Он познакомил меня со своими друзьями. Он заботился обо мне, как Дэниел. Он держал меня за руку так же, как Дэниел, слегка расслабленно. И руки такие же. И такие же друзья. И такая же ситуация, когда я хочу понравиться его друзьям, хотя мне при этом нет до них никакого дела. Отдайте мне своего друга. И я его не верну.
Мы уходим в толпу. И больше никого, кроме нас, нет. Все. Опять все, что вокруг, – просто декорации, созданные для нас. Опять все, что вокруг, – немного замылено. Как фотографический эффект: все мутно, кроме этого мальчика в центре моих глаз.
Он тоже, конечно же, под Молли. И мы обожаем друг друга. Настолько, насколько способны двое выкинутых на другую планету. Мы прижимаем друг друга к себе, хватая за вороты шуб. Мне хочется впитать его в себя. Мне мало. Я жадно его целую. Он выше меня в два раза. Он обнимает меня, и я танцую ногами в воздухе. Он большой, ему легко меня держать. Это получается как-то естественно. Мне кажется, как будто это и есть Дэниел спустя шесть лет. Я задаю ему этот страшный вопрос:
– У тебя есть девушка?
– Ееесть… – говорит он с каким-то добрым сожалением и извинением, наклонив голову набок.
Как будто это Дэниел извиняется. И дальше я в своем трипе окончательно ухожу в ощущение, что это он и есть. Вот он, мой шанс задать ему все те вопросы, которые я уже никогда не смогу задать. Я киваю. Спрашиваю, как долго они вместе. Как его жизнь с ней. Я убеждаюсь, что у него все хорошо. Теперь я знаю. А он все так же смотрит на меня с любовью. С нежностью. И все это… вся эта любовь и смерть танцуют вокруг меня, сужая круг.
– Скоро будут закрывать храм, – говорит этот мальчик. – Ты говорила, что хочешь в него попасть. Нам, наверное, тогда стоит пойти?
Он такой же вежливый, как Дэниел, даже в постановке предложений.
Храм. Я ничего не рассказала про храм. Из деревянных конструкций на фестивале есть две главные, такие, которые будут возводить здесь всегда, год за годом. Остальные меняются, как выставка в музее. А это постоянные экспонаты. Горящий человек и храм. Наверное, нигде нет более энергетически заряженного места, которое существует семь дней, а потом превращается в пепел. В этом храме люди пишут письма тем, кто умер в этом году. Они приносят в него вещи и мысли, связанные с ушедшими людьми. И за все пять дней я так и не нашла в себе сил туда зайти. Но теперь медлить было нельзя. Через полчаса храм закрывали и начинали готовить к пожару. Гореть он будет только на следующую ночь.
Мы вдвоем сели на велосипеды и поехали к храму. В этом году он был построен по системе морской раковины. Заходишь, а дальше постройка идет спиралью, сужаясь к центру. Мальчик оставил меня, почувствовав, что мне это нужно, и пошел вперед. И я начала это страшное приключение в человеческую боль. Я взяла маркер и поняла, что мне даже негде написать свое сообщение. Со всех сторон с фотографий смотрят люди, улыбаются… Неужели их всех уже нет? Свечи, чемоданы, цветы, детские игрушки… Две пары розовых ползунков с разными именами свисают с потолка. Столько слов, столько имен… До тебя как-то даже и не доходит до конца, что все это люди, которые отсюда ушли. Те, что еще здесь, гуляют по храму… Кто-то молча читает записи на стенах. Кто-то сложил ладони у лба и шевелит губами. Кто-то плачет. Пройти эту раковину до конца – то ли как пройти крестный ход, то ли как попасть в первый круг ада.
Я нахожу свободный кусочек и помещаю свое письмо в пробелы между словами других людей: «Я люблю тебя, дедушка. Не беспокойся, у бабушки все хорошо. Я о ней позабочусь».
Это было восьмое сентября. Год назад рано утром наш балашихинский телефон зазвонил, и нам сказали, что дедушки больше нет. Ты никогда не будешь готов к такому раскладу, но тогда нам, конечно, казалось, что мы были больше всех к нему не готовы. Даже когда бабушка сказала, что дед в реанимации, я не восприняла эту информацию как опасную. За несколько дней до этого я пришла к нему в больницу с огромным плюшевым слоном, которого мне на день рождения подарила Билли. У меня есть две большие игрушки, с которыми я сплю в обнимку. Медведь от папы и слон от Билли. В тот день я вернулась после очередного приключения. Мы только закончили снимать кино в Мышкине, и я переезжала обратно в Балашиху. Мама мне с этим помогала – у нее была машина. Она остановилась у больницы, чтобы я взяла у бабушки ключи.
– Только давай ты деда навестишь потом, доча. У меня много дел. Просто возьми ключи и выходи.
Мама везла в машине мои вещи.
Когда я встретилась с бабушкой, она сказала, что дедушка очень ждал, что я зайду:
– Он своему соседу про тебя все время рассказывает. Описывает, где ты была, прямо с таким захлебом. Я даже не знаю, как ему сказать, что ты не поднимешься…
– Ладно, ба, побежали.
И вот мы бежим вдвоем по крылу больницы, которое я знаю слишком хорошо после своих тринадцати лет и подозрения на гастрит. Если ты попал в нашу «Пехру», не факт, что выйдешь живым. Моя мама ненавидит ждать и способна вытворить что угодно, вплоть до того, что может выкинуть мои шмотки на улицу и уехать. Я несусь, спрашивая у бабушки ориентиры. Она еле поспевает за мной. Запыхавшись, захожу к дедушке. Мой дедушка – ужасный скромняга. Он любит меня больше океана, а проявлять это стесняется. Я пользуюсь случаем, что он не может встать, и крепко его обнимаю. Он, как ребенок, показывает огромный синяк на руке от шприцев: мол, смотри, они меня обижают.
Последний кадр с дедушкой в моей памяти: я оглядываюсь на него уже в дверях. Он с улыбкой смотрит на соседа по койке, наклонив голову в умилении и обняв одной рукой слона.
Слон вернулся. Дедушка не совсем.
Начинает светать. Мы выходим из храма за руку и садимся у догорающих углей. Сонные бернеры собрались здесь встречать рассвет. Уставшие дети. Они вдоволь наигрались и теперь, перед тем как уйти спать, хотят поприветствовать солнце. Досмотреть титры к этому кино длиной в одну ночь. Кто-то рядом играет на укулеле. Все сидят обнявшись в большом кругу. Небо стало розовым у горизонта, а дальше голубым. Было холодно. Мы прижались друг к другу. Экстази начало отпускать. Мы были вымотаны. Он предложил переночевать у него в палатке. Я согласилась. Он обнимал меня всю ночь. Точно так же, как Дэниел. А с утра мы с ним попрощались.
Мы договорились встретиться еще раз вечером, но на место встречи я не пришла. Не знаю, пришел ли он. Но, кажется, так было лучше. Круг замкнулся. Я сказала «гудбай», которое мне было так нужно. И прошлая я в этот момент улетела белым голубем вверх.
На следующую ночь мы жгли храм. Семьдесят тысяч человек сели вокруг него в полной тишине. И деревянную конструкцию охватил огонь. Наверное, это было самое энергетически насыщенное событие, на котором мне доводилось быть. Вверх поднялись вихри желтых языков, каждый из них закручивался, стремясь подняться выше. Огонь творил что-то невероятное. Я никогда такого не видела. Как будто все духи и вся наша к ним любовь взмыли в небо гигантским столбом. Мы плакали и прощались. И это осознание, что ты не один кого-то потерял, что такую же боль испытывают тысячи людей рядом с тобой, освобождает от нее навсегда.
Начинался последний день, который я провела за помощью в свертывании лагеря Moon Cheese. Роб уехал домой без меня по моей же просьбе. Я хотела помочь ребятам и вернуть подаренное мне за эти дни добро с помощью положительной энергии. Неважно, кто именно мне его дарил. Я всегда могла «заплатить другому». Энергия ходит по кругу, как светлая, так и темная. Например, человека обижали в детстве, а расплачиваться за это будут те, кто свяжется с ним в юности. Или сделали тебе что-то хорошее, и ты так счастлив, что готов каждого обнимать и дарить другим свою энергию.
Мы убирали до самой ночи. Организаторы фестиваля очень и очень серьезно относятся к понятию «убрать за собой». Не должно остаться ни крупинки. Ни кусочка от фантика. Ничего. Если на территории лагеря найдут хоть что-то, на следующий год весь лагерь банят. Или банят вообще, в зависимости от степени ущерба пустыне. В середине дня кто-то притащил нам две скляночки с белым порошком. В одной был кокаин, в другой, по всей видимости, экстази. Кто-то их просто оставил. Дело в том, что полицейские проверяют машины на предмет наркотиков, только когда они уезжают с фестиваля. На сам фестиваль тащи сколько хочешь, никто и ухом не поведет. А вот на выходе они начинают облаву. Те, кто в курсе этого жестокого прикола, оставляют все, что не успели употребить, здесь. Экстази мы не рискнули пробовать (кто знает, что именно там намешано), а вот кокаин пошел на ура. Солнце жарило нещадно. Когда все наконец было доделано, мы запрыгнули в канистру для воды все вместе, голые, с банками холодного пива в руках. Это было высшей наградой. Самый веселый день – это день после праздника. Я всегда считала, что 1 января куда круче 31 декабря. День, когда всем уже плевать, как они выглядят, и ты с друзьями и похмельем, счастливый, доедаешь салаты и травишь дурацкие шутки.
Ребятам нужна была помощь по разгрузке вещей для лагеря. Я вызвалась помочь и с этим. Взамен лагерь оплачивал нам ночь в отеле в Рино, втором самом известном после Вегаса городе-казино Америки. Когда мы зашли в отель, за нами по полу тянулся шлейф из песка. Волосы превратились в какую-то неудачную поделку из глины. Потому что каждый раз, как этот песок намокал, он превращался в натуральную глину. В итоге пришлось потом полоскать волосы в уксусе, чтобы грязь отвалилась. Короче, выглядели мы как лешие. Сложно было понять, чего мы хотели больше: есть или мыться. Я провела последние пять дней на трех кусочках хлеба и с влажными салфетками вместо мыла.
Передать не могу, что это такое: упасть на кровать в номере люкс после недели в пустыне. Мы с Уиллом сразу «отпраздновали» возвращение на мягких простынях кровати, а потом вместе побежали в душ и стонали под ним, как тюлени при спаривании. Кормили нас тоже за счет лагеря. Я заказала себе стейк. И огромный молочный коктейль. Кажется, это была лучшая еда в моей жизни.
Весь следующий день мы таскали из грузовика вещи и перекладывали их в гараж. Я почувствовала себя полноценным мексиканцем, который приехал в Америку на заработки. А поздно вечером я уже оказалась дома. Прощаться с Уиллом было невыносимо. Я вдруг вспомнила, что в путешествиях бывает и такое: встречаешь человека, рядом с которым счастлив, с которым вы четко на одной волне, и понимаешь, что еще сто лет бы с ним дружил. Но судьба распоряжается иначе. Завтра его ждал самолет в Австралию.
Прощай, Питер Пэн.
Машина уезжает. Я на пороге своего дома.
Захожу в темную комнату. Тишина давит на уши. Круг замкнулся.
Конец.
