«Сегодня я увидела страдания своей страны» – именно эта фраза прозвучала в моей голове тем вечером, когда я в растерянности стояла перед заключенными исправительной колонии номер 14 в мордовском поселке Парца, не зная, что сказать.

Когда я вернулась из Испании без денег, сразу начала хвататься за любые переводческие предложения. Из достойных было два. Первое – ехать подписывать договор на постройку ГЭС в Кении: жить в роскошном отеле, питаться за счет компании и получать приличные бабки. Второе – отправиться по тюрьмам и колониям России с благотворительным проектом: жить в неизвестных условиях, питаться бутербродами и получить в два с половиной раза меньше денег. Я оценила предложения по уникальности. Договоры еще будут, а вот попасть за решетку вряд ли еще выпадет шанс.

Мы встретились с организаторами рано утром, под противным дождем. Суть моей работы заключалась в устном переводе речей голландской девушки Тонче (я звала ее Тоня) на встречах в течение поездки. Тонче – высокая светлая девушка, походящая на альбиноса. Ей 26 лет. Сингл, живет в Нидерландах.

После решения организационных моментов в офисе, который находится в Салтыковке, рядом с Балашихой, я в компании голландки, заместителя директора, водителя и еще одного очень интересного человека по имени Сергей, представителя баптистской церкви, отправились в путь. Нашей первой целью была Пенза, и добирались мы добрых двенадцать часов.

Суть работы я понимала по ходу дела. Есть организация «Dorcas», помогающая людям по всему миру. Обычно эта компания находит социальную проблему, свойственную конкретной стране, и пытается ее разрешить. Один из проектов – помощь заключенным и их семьям, находящимся в трудном положении. Как материальная, так и моральная. Свойственная нашей стране проблема заключалась в том, что после освобождения заключенные не могут вернуться к обычной жизни. Им просто нет места в социуме. Они не могут найти работу, завести семью, привыкнуть к жизни на свободе и в конечном счете часто возвращаются к тому, с чего начали, – к преступлениям. Были и такие истории, когда люди выходили из колоний спустя тридцать лет с паспортом гражданина СССР – страны, которой больше не существует, – и не могли получить паспорт России, а значит, были никем.

За сутки я оказалась в параллельной реальности и хочу, чтобы ты хоть одним глазком ее увидел, хотя бы с моих слов.

После 12 часов езды мы наконец добрались до Пензы. Я осознала, какая огромная все-таки у нас страна… Можно было уже пересечь стран пять Европы или съездить с юга на север острова Бали и обратно, а мы даже до Урала не добрались.

В восемь утра мы уже завтракали. В девять мы встретились с так называемыми партнерами, о которых велось много разговоров, а я все гадала, кого они так называют. А речь шла о христианской семье, Дмитрии и Оксане, которые работают с заключенными и их семьями. Мы сели в машину с Оксаной и девушкой-волонтером и отправились в маленький город рядом с Пензой. По ходу поездки Тоня задавала девушкам вопросы по поводу всего, что они делают, а девушки были явно рады поделиться своими успехами. Пока мужья находятся в тюрьме, их жены остаются без работы, без денег и с детьми. Выживать им сложно, поэтому волонтеры всячески пытаются держать с такими семьями связь и помогать. Иногда деньгами, иногда вещами, едой, мебелью и всем, что им может понадобиться.

На тот момент они опекали двенадцать семей в своем районе. Когда мужчины возвращались из колонии, волонтеры помогали им с документами, подыскивали работу, устраивали на бесплатные обучающие курсы – словом, помогали встать на ноги. Люди из церквей и жители тоже что-то жертвуют. Общими силами они пытаются помочь.

Самая наикрутейшая зарплата здесь – 10 000 рублей. РЕАЛЬНО. Но я сегодня не встретила никого, кто столько бы зарабатывал! Я подумала, может, у них хоть продукты дешевые… хера с два! Йогурт стоит те же 32 рубля, сок «Добрый» – вообще 70 рублей.

Люди идут в ресторан в центре Москвы и тратят четыре штуки за ночь, а здесь женщины с тремя детьми готовы драить полы за такие же деньги в месяц, даже не подозревая, что бывает по-другому.

К вечеру я уже шла на износ. Переводить 10 часов подряд не затыкаясь оказалось не так-то просто, учитывая, что разговорить каждую семью нужно было мне. Им было дико, что человек вообще мог приехать из другой страны, они никогда не видели иностранцев и боялись разговаривать с Тонче напрямую.

Все это время Тонче пыталась узнать больше о системе «организации»… Кто директор, сколько волонтеров, кто куда ездит, кому помогли, кому нет… Ей нужны были статистика и факты, что было сложно понять простым сельским людям. Под конец она попросила волонтеров оставить ее с семьями. Волонтеры, будучи простыми людьми из захолустья, не могли понять, зачем им надо расходиться. А Тонче, видимо, боялась, что семьи постесняются при всех рассказывать что-то личное. В итоге остались Тонче, Оксана, семьи заключенных и я. Тонче стала допрашивать каждую семью подробнее, и после вопроса «в чем еще вы нуждаетесь?» одна из женщин, сидевшая с тремя сыновьями и уже не ожидающая возвращения мужа, не выдержала и выдала речь. Она говорила про убитые дороги, про брошенные деревни, про всю Россию… Говорила, что европейцам этого не понять и что только моральная поддержка друг друга, только духовная жизнь помогают им со всем справиться. Это был крик души.

После нескольких дней в Пензе мы отправились сначала в Саратов, а затем в Саранск. В Мордовии мы ездили по колониям. Там много колоний, оставшихся еще со сталинских времен. Большинство из них – строгого режима.

Первое, что я узнала, – люди сидят не в тюрьмах, как я думала раньше. Тюрьма – это место, куда отправляют до суда. А после оглашения приговора подсудимого этапируют в колонию. Мы ехали по разбитой дороге мимо территорий за железной проволокой. За ней виднелись старые здания – разбитые, страшные, с облупленной краской и вываливающимися из стен кирпичами… Колонии пожизненного содержания отличаются от других одиночными камерами. Обычно у входа висит бирка. Там портрет, статья и перечисляются убийства, которые совершены. Иногда список состоит из тридцати человек. Я спросила Сергея:

– А как свои действия объясняют те, кто убил тридцать человек?

– Обычно они говорят, что чистили общество. Находили тех, кто жил не по справедливости, и убивали. Они видят себя эдакими санитарами, которые чистят мир от плохого. Когда открывают камеру, преступник должен стоять у стены, задрав руки. Из камеры выводят только в наручниках, а еду подают через окошко. Словом, всё как в фильмах. Многие заключенные шьют тапочки, вырезают фигурки для шахмат. На пути туда и обратно я видела огромное количество продавцов вещей, сделанных за решеткой.

– Всё, что у них остаётся, – говорил Сергей, – это вера в Бога. Поэтому все ждут, когда к ним приедут наши волонтеры, почитают Библию и просто с ними поговорят. Иногда, заходя в камеру и беседуя с «пожизненными», вместо унылых глаз встречаешь чистый взгляд, радость и улыбку на лице. Беседуя, ты понимаешь, что этот человек в свое сердце пригласил Христа, покаялся перед Богом. И теперь в его сердце пришла свобода. Помню, один из них мне сказал: «Сергей Михайлович, мне в тюрьме с Христом свобода, а люди без Христа на свободе в тюрьме». Но таких людей не так много. Моя цель – открыть истину об Иисусе Христе, показать путь к Иисусу Христу и помочь этим людям прийти к нему.

Мы подъехали к ИК-13. Через дорогу от него была идентичная территория ИК-14, где в тот самый момент сидела солистка группы «Pussy Riot» Надежда Толоконникова. Это было довольно громкое дело. Её посадили за то, что она станцевала у алтаря главного храма России и спела песню со словами «Богородице Дево, Путина прогони». В тот момент в законодательстве не было статьи, по которой можно было за это посадить. Но правительство не могло оставить это дело безнаказанным, и в конце концов они просто придумали статью и наконец отправили Надю в колонию, откуда спустя год заключения она написала ужасающую статью о том, что происходит за стенами этой колонии, где девушек избивают, подвергают пыткам, изводят работой до обмороков, унижают морально и физически, не дают мыться, кормят черт знает чем и в целом держат в таких условиях, что выживет не каждый. После этой статьи в Мордовии пойдут официальные проверки, которые всё это подтвердят.

В мужские ИК разрешается заходить только мужчинам, а вот в женские – и мужчинам, и женщинам. Но любым иностранцам заходить строго запрещено. Поэтому Тонче отправила меня в качестве разведчика вместо себя. Оглянувшись на 14-ю колонию, где сидит Надя, я отправилась на территорию 13-й. Пока они проверяли мои документы в нескольких местах, я стояла то в одной клетке, то в другой. Перед тем как пустить меня за следующую дверь, за мной запирали предыдущую. Наконец мы вышли на территорию. Серо, грязно, страшно. Вокруг двухэтажных зданий мокрая рыхлая земля, расчерченная граблями.

– А почему земля такая расчерченная? Они что-то сажают?

– Нет, – ответил Сергей. – Это сделано для того, чтобы, если кто-то решит сбежать, на земле были следы.

– И кто ее каждый день расчерчивает?

– Сами заключенные. С этого начинается их утро.

– А что происходит, если кто-то сбежал?

– На стенах колонии стоят контрактники с оружием. Если они видят, что кто-то пересекает запретную зону, а такие случаи бывают, то делают предупредительные выстрелы вверх, а дальше стреляют на поражение.

– А за что здесь сидят?

– От мелкого воровства и торговли наркотиками до тяжелых убийств.

– А из самого легкого до самого тяжелого, чтобы представлять?

– Одна украла телефон, другая съела собственных детей. Приходилось и с такими общаться. Не принято спрашивать, кто за что сидит. Но иногда они сами хотят рассказать, чтобы облегчить свою душу. Столько я историй услышал, Даш. Столько историй. Пойми правильно одно. В тюрьму невозможно идти вот так… Если ты не будешь любить их – туда лучше не ходить. Если людей не любить, лучше не жить. Даш, их нужно любить. А люди будут делать зло. Суть сама заключается в том, что любовь должна победить зло. Такой была победа Христа на кресте. Его распинают, а он молится: «Отче, прости, ибо не знают, что творят».

– Жалко их.

– Кого, заключенных? Жалко. Но, Даша, они уже на пути, ты понимаешь? Они уже проснулись! Им дали шанс! Когда я прихожу в места лишения свободы, я говорю: «Ребята, вы счастливые люди». Они: «Как?» Я говорю: «Вы знаете сегодня сотни тысяч людей, которые не открыли глаза и не увидели свет нового дня. Кто-то от передозировки, кто-то от пьянства, кто-то влез в драку, кого-то застрелили, кто-то погиб в аварии, а вы счастливые люди. Вы живые. Вы видите свет нового дня. У вас есть еще надежда. Вы счастливые, потому что Бог эту тюрьму образовал с одной целью. Чтобы остановить ваш безумный бег. Там вы бежите и не видите ничего. А здесь можно остановиться и подумать. Если вы считаете, что вы правильно живете и правильно поступаете – вопросов нету. Сидите дальше на нарах и поступайте. Но если вы понимаете, что в вашей жизни где-то сбой, то время оглянуться назад и подвести маленький итог своей жизни. Если понимаете, что неправильно – то есть возможность измениться. Вот я вам могу рассказать, как меня Бог изменил. Если вы хотите, у вас есть шанс сегодня. Вас ждут дома дети, родители, вы что, нужны туда им пьяницами и наркоманами? Мать хочет получить настоящего сына, она авоськи таскает, последнюю пенсию отдает, а ты придешь и опять будешь у нее тянуть? Неужели ты не хочешь изменить свою жизнь? Есть тот, кто преображает, тот, кто помогает, и это Бог. Мы готовы помочь, дать, мы готовы принять тебя и дальше вести. Есть желание – пожалуйста».

Тут я оторвалась от разговора, потому что увидела шеренгу женщин, заходящих в здание, куда направлялись и мы. Они были одеты в серые юбки ниже колен и теплые безрукавки, на головах были платки. Я сразу поняла, что это не выбор, а форма. Мы зашли в зал, заключенные рассаживались по жалобно скрипящим эсэсэсэровским стульям, сколоченным в ряды. Мне полагалось просто смотреть за выступлением волонтеров и представителями церкви. И пока они вели привычную программу, читая Библию, рассказывая свои истории (многие волонтеры – бывшие заключенные) и исполняя песни под гитару, я всматривалась в лица женщин и гадала, за что каждая из них здесь оказалась. Когда моя команда заканчивала с выступлением, Сергей тихо спросил меня, хочу ли я тоже что-то сказать. Я кивнула и вышла на сцену. Повисла тишина.

Впервые в своей жизни я находилась в одном помещении с убийцами, зная это наверняка. Тут были симпатичные девушки, а были такие, чьи лица буквально исполосованы темным прошлым. С некоторыми было даже страшно встретиться взглядом. Казалось, дай в руки топор – и они убьют всех, кто здесь находится. Тогда я окончательно убедилась, что по внешности можно судить, причем очень легко. Многие из них могли бы быть завидными невестами, но жизнь внесла свою корректировку. В любом случае, я не испытывала никакого презрения, злости или ненависти. В глубине души мне было всё равно, кто из них убивал, а кто нет. Потому что, видя, в каких условиях могли расти эти девочки, не остается вопросов к ним. Остается вопрос ко всей системе мироздания. Кому-то просто даже не дали шанс… Не помню, что именно я говорила, но, кажется, сказала, что я ими горжусь.

Ввиду большого количества колоний в Мордовии местным волонтерам приходилось сложнее всего. Многие брали к себе в дом бывших заключенных, чтобы помочь им привыкнуть к нормальной жизни. Я хорошо запомнила картину, как бывший зэк-убийца играет на полу в машинки с сыном пастора церкви. Весь дом пастора был увешан плакатами с молитвами, которые говорили о равенстве и принятии других как себя. Позже к ним домой пришел еще один зэк, и вместе мы сели обедать. Руки этих мужчин были исполосованы шрамами и болячками. Они ели суп медленно, размеренно и с огромной благодарностью.

Из Мордовии мы поехали в Тамбов и его окрестности. Шла третья неделя насыщенной работы. Мы навестили десятки семей, колоний и приютов. С каждым днём я охреневала всё больше. Это чувство не притуплялось от количества увиденного, оно только усиливалось. Я понимала, что ни я, ни мои друзья, ни родители, никто из моего окружения не имеет ни малейшего представления о том, что такое Россия на самом деле. А тот, кто хоть раз это увидит, испытает сначала ужас, потом грусть, а затем наступит самое горькое отчаянье. Потому что невозможно их всех спасти… Потому что это самая большая в мире территория… Территория безысходности, бедности и несправедливости, прикрытая мишурой Москвы. Территория, за которую правительство то ли не хочет, то ли не может нести ответ. И только такие единицы, как эти волонтеры, словно фонарщики, несут свет через всю эту темноту и действительно спасают. Здесь до меня дошло, что спасти всё-таки можно. Потому что я своими глазами видела тому примеры.

Последняя семья, в которую мы приехали с вопросами и продовольствием, жила на полпути в никуда. Полчаса мы просто ехали по полям, пока не добрались до заброшенной деревни, состоящей из семи домов и разрушенной церкви. Во дворе, похожем на склад мусора, нас ждала худенькая запуганная женщина. Она пригласила нас в свой дом. На улице к этому моменту было уже довольно промозгло и мерзко. Когда мы зашли в помещение, мое сердце остановилось. Весь «дом» состоял из прихожей, где были кухня и ванная вместе в виде тазиков и черпаков, и комнаты, посередине которой в полу была огромная дыра два на два метра. Вдоль стен стояли четыре доломанные старые кровати. Воняло чем-то отсыревшим и стухшим. Запах был такой сильный, что я закрыла шарфом нос. На кроватях сидело и лежало пятеро детей от двух до пятнадцати лет. Старший мальчик был умственно отсталым. Он смотрел на нас в испуге. Остальные дети от голода и холода просто спали.

Муж этой женщины был художником, он отбывал трехлетний срок в колонии за мелкое воровство. Украл краски и холсты из магазина, и она осталась одна с семью детьми. Двое были в интернате Тамбова. Сложно поверить, до какой степени деревенские женщины не понимают, как работает мир. Речь не о том, что они в жизни не видели компьютеров и интернета, дело даже в самых простых житейских моментах… Роза, так звали эту женщину, обращалась за помощью в мэрию много раз. После нескольких писем правительство отозвалось и выделило ей деньги на дом. Мало, но выделило. Она нашла какого-то мужика, который предложил ей эту хижину, но сказал, что, пока не получит деньги, не снимет замок с двери и не покажет, что внутри дома. Роза думала, что так сделки и делаются, и согласилась. Так она оказалась в этом сарае. Та дыра, что находилась в середине дома, предназначалась для печки. И суть вопроса была проста: нужно построить печку. Обойдется это в шесть тысяч рублей. Наша задача – найти деньги и каменщика до того, как начнется ноябрь и дети начнут умирать. К этой «деревне» не ходил никакой транспорт, то есть помощь она может получать только от других шести домов. Машина была только у одного. Тонче достала блокнот и стала закидывать Розу вопросами, я переводила их сквозь стиснутые зубы. Как спрашивать женщину с голодным ребенком на руках, «как она оценивает эту ситуацию»?

Я вернулась домой опустошенной и заряженной одновременно. Еще долгое время мне было стыдно за каждый съеденный кусок хлеба, потому что теперь я в лицо знала тех, кто умирает от голода, пока я ем. Получив свои двенадцать тысяч за проект, я перечислила половину на печку. С тех пор я ненавижу слово «родина», когда мне говорят, что я обязана либо гордиться и прославлять свою страну, либо заткнуться и молчать.