Глава шестая
Жизнь как амеба в пенящемся море возможностей
Можно представить разумную амебу с хорошей памятью. По мере того как идет время, амеба постоянно делится, и всякий раз дочерние амебы имеют всю память предка… Будет очень трудно убедить амебу в реальной картине, не сталкивая ее с другими ее «собственными я». То же самое истинно, если принять гипотезу универсальной волновой функции.
Хью Эверетт III. наброски диссертации. Принстон
Быть нормальным или необычным – вот в чем вопрос?
Лучше ли быть стандартным, легко постижимым и прямым или странным, непредсказуемым и текучим?
Эра Эйзенхауэра славилась всеобщим конформизмом – в растущих пригородах возникали ряды шаблонных домов, а их обитатели, стараясь не отстать от соседей, мчались в супермаркеты за новой моделью телевизора. И что они тогда могли смотреть? Низкопробных комиков, таких как Милтон Берл, наряженных в безвкусные одежды, Сида Сизара и Имоджен Кока, исполняющих дурацкие трюки?
В популярном шоу должен читаться хотя бы намек на провокацию.
Ричард Фейнман и Джон Уилер прекрасно осознавали контраст между «безумием» и общепринятыми сторонами жизни. В случае Фейнмана его протест против конформизма выражался в первую очередь в его персональном стиле, он никогда не желал быть ничем не примечательным профессором, облаченным в костюм, погруженным в мелкие бюрократические детали, любителем поболтать за сыром и вином. Игра на бонго, бары и эксцентричные выходки устраивали его намного больше. Ричарду нравилось поражать слушателей, одну за другой извлекая из рукава невероятные истории, а не вести себя как подобает серьезному ученому. Когда это было возможно, он делал так, чтобы работа веселила его, например, сложные вычисления представлял как головоломки.
Ведь Арлайн так хотела, чтобы он продолжал веселиться.
Но в то же время Фейнман остро осознавал все преимущества спокойной жизни. Надеялся когда-нибудь завести семью вроде той, в которой он некогда родился и вырос. Сохранял уважение к целостным персонам вроде Уилера, ставившего на первое место интересы других и всегда бывшего отличным семьянином.
Уилер же откровенно ценил тихий домашний уют, его утомляли перемещения с места на место, когда его, словно шарик в пинболе, носило по стране. Он надеялся на спокойное существование в идиллическом Принстоне после того, как работа над водородной бомбой закончится.
Но если посмотреть на Уилера как на исследователя, то все выглядит совсем иначе.
Он достиг большого успеха, описывая ядерные процессы и рассеяние, и вполне мог продолжать публиковаться в этой области, это было безопасно, несложно и выгодно. Однако интеллект Джона восстал против такой предсказуемости, ему хотелось исследовать границы физического мира.
Ему нравились странности космоса и то, что они говорят нам о природе.
Оба, и ученик, и учитель, чувствовали, что жизнь будет неполной без капельки безумия. Странные переживания воодушевляли Фейнмана, по крайней мере, те, что мешали его карьере физика. Игра на экзотических бразильских или африканских барабанах по ночам, путешествия по пустынным дорогам, безудержный флирт – все это придавало вкус пресному существованию.
Странные идеи интриговали Уилера, по крайней мере, те, что не бросали вызов фундаментальным принципам физики. Он называл свой подход «радикальным консерватизмом»77, и чувствовал, что лишь экстремумы любой теории дают оценку ее правдоподобности. Ему нравилось отправлять разум в странствия к дальним пределам времени, пространства и восприятия. Мельчайшие частицы, наиболее фундаментальные компоненты вселенной, самые мощные силы – все это оживляло циклотрон его мысли.
Оценивая собственные смелые экспедиции в неизвестное, Уилер однажды сказал: «Мы живем на острове, окруженном морем неведения, и чем больше растут наши знания, тем длиннее становится берег невежества»78.
Два теоретика, без сомнений, не тратили время на пустые гипотезы, любая концепция должна была опираться на факты. Псевдонаука и оккультизм их не манили. Фейнман много позже называл подобные феномены «карго-культом от науки», примитивной, нестабильной верой.
Наука может выглядеть странно, но она должна поддаваться определению, наблюдению и воспроизводимости.
