Макс тем временем был в Нью-Йорке, где готовился сразиться с Джо Луисом на стадионе «Янки». Этом бой имел огромное значение для Макса, всеми силами стремившегося вернуть себе титул чемпиона мира в супертяжелом весе. Победив, он стал бы главным претендентом на бой за чемпионскую корону против Джимми Брэддока. Поединка Макса Шмелинга с Джо Луисом с нетерпением ждала вся Германия. Немецкая пресса писала о Максе чуть ли не каждый день, газеты и журналы посвящали ему пространные биографические очерки, рассказывали о его режиме тренировок, детально обсуждали, какой тактике и стратегии стоит следовать Максу, чтобы наверняка одержать верх над Луисом. В преддверии боя по радио периодически напоминали: «На каждом германском гражданине лежит святая обязанность прослушать радиотрансляцию поединка, в котором Макс Шмелинг отстоит белую расу перед лицом негритянского посягательства». А газеты извещали своих читателей, где и в какой компании намерены слушать трансляцию выдающиеся сыны Германии.

Жену Макса, Анни Ондру, пригласили к себе домой министр пропаганды Геббельс и его супруга Магда. Гитлер, который во время боя должен был находиться в пути, лично приказал инженерам обеспечить безупречную работу радиоприемника в его персональном железнодорожном вагоне. Специальным распоряжением нацистских властей ресторанам и барам было позволено не закрываться до глубокой ночи, чтобы посетители могли коллективно следить за ходом исторического поединка и болеть за своего соотечественника. Когда в десять вечера по Нью-Йорку и в три часа утра по германскому времени ударил гонг, тридцать миллионов немцев, затаив дух, прильнули к приемникам.

У членов Берлинского боксерского клуба предстоящий бой вызывал даже больший ажиотаж, чем у среднестатистических немцев. Воржик по этому случаю продемонстрировал не очень-то свойственную ему широту души и позвал всех желающих послушать трансляцию из Нью-Йорка к себе в клуб. С помощью Неблиха он водрузил на один из помостов собственный громоздкий радиоприемник, а вокруг расставил старые деревянные складные стулья. От своих щедрот Воржик даже выставил для слушателей бочонок пива, а на закуску – несколько больших блюд с бретцелями и сваренными вкрутую яйцами. Родители разрешили мне вечером пойти в боксерский клуб, но заставили дать слово, что я останусь там до утра. Ходить ночью по улицам, по их мнению, мне не стоило.

Перед началом трансляции члены клуба, столпившись у приемника, увлеченно спорили о возможном исходе боя. Воржик находился в приподнятом расположении духа, но при этом слегка нервничал и непрерывно жевал потухшую сигару. Где-нибудь еще за высказанные вслух сомнения в победе Макса его бы обвинили в недостатке патриотизма, но в клубе Воржик мог не таиться.

– В первых раундах Максу хорошо бы вести себя поосторожнее, – говорил он. – А то от этого Луиса всякого можно ждать.

– Правая у Макса сильнее, чем у Луиса, – вставил свое слово Йохан.

– Да, но это единственное его базовое преимущество, – возразил Воржик.

– То есть, по-твоему, победит Луис? – спросил кто-то еще из боксеров.

– Этого я не говорил, – сказал Воржик, раскуривая окурок сигары. – Но подумайте сами. Луис на восемь лет моложе Макса. А в боксе восемь лет – это очень много. А еще он на четыре сантиметра выше и на два килограмма тяжелее. У него больше размах, шире грудь, толще бицепсы и предплечья, мощнее бедра, икры и щиколотки. Если вам этого мало, напомню: Луис ни разу не бывал в нокауте. Ни разу.

Большинство боксеров слушали и кивали. Слова Воржика задели только партийного национал-социалиста Вилли.

– Ты так говоришь, Воржик, будто не веришь, что белый человек всегда побьет черного, – сказал он с вызовом. – Немцам нельзя сомневаться, что Макс победит. Мы должны быть в этом едины.

– Слушай, это же бокс, а не политика, – остановил его Воржик. – А в боксе главное не вестись на то, что сам же навыдумывал. Мы все тут знаем, что Макс умнее и опытнее, а это на ринге дорогого стоит. Но раунде на шестнадцатом мозги уже ничего не решают, и верх берут крепкие мускулы и выносливое сердце.

– Я слыхал, на бой половина билетов не продана. Все потому, что евреи в Нью-Йорке объявили ему бойкот, – сказал один из боксеров.

– А я слыхал, что евреи хотят Максу перед боем какой-то отравы подсыпать, чтобы он прямо в первом раунде и свалился, – добавил другой.

– Ага, так и есть, – насмешливо согласился Йохан. – И его еврей-импрессарио наверняка со всеми этими гадами заодно, потому что тоже хочет, чтобы его боксер проиграл.

– От этой компашки всякого можно ждать, – буркнул Вилли.

Я в связи с нью-йоркским поединком испытывал смешанные чувства. Безусловно, я желал Максу победы. Но с другой стороны, где-то в глубине души мне хотелось, чтобы Луис отправил его если и не в нокаут, то хотя бы в нокдаун. Это показало бы всему миру, что «низшие» расы вроде негров и евреев на самом деле не такие уж и низшие.

Перед самым началом боя Неблих обошел всех собравшихся в клубе и налил каждому по полной кружке пива. Мне было уже почти семнадцать, и большинство моих ровесников уже вовсю пили пиво, но я, с тех пор как начал тренироваться, настрого запретил себе любой алкоголь. На этот раз я все-таки пригубил из кружки; один маленький глоток мгновенно разлился по всему телу, от него приятно зашумело в голове. Неблих уселся рядом и чокнулся со мной кружкой.

– Думаю, Макс по-по-победит в десятом раунде, – сказал он. – Уложит его у-у-увесистым справа.

За ревом трибун нам лишь с трудом удавалось расслышать, что говорит Арно Хеллмис, комментировавший бой по-немецки.

– И вот ударил гонг. Бой века начался, – объявил он.

Когда в первом раунде Луис провел удачную серию ударов, собравшиеся у приемника болельщики стали готовиться к худшему.

– Ударом правой Луис снова попадает Максу в голову, – ужаснулся Хеллмис. – У Макса уже появляются синяки под глазами.

– Боже мой, он и двух раундов не выстоит, – простонал Йохан.

– Помолчи! – одернул его кто-то из слушателей. – А то еще накаркаешь.

Во втором и третьем раундах Луис продолжал изводить Макса сокрушительными джебами. У Макса сильно кровоточило лицо. Казалось, еще чуть-чуть – и он спасует перед противником, который был и моложе, и сильнее его.

– Макс отважно сопротивляется, – вещал Хеллмис, старательно убеждая слушателей, что еще не все пропало. – Но беда в том, что Луис дерется не как человек, а как дикий зверь. Цивилизованному спортсмену, такому как Макс, трудно что-либо противопоставить его варварскому, хаотическому напору. За все три раунда Макс так и не нанес противнику ни одного по-настоящему чувствительного удара.

Члены Берлинского боксерского клуба мрачно потягивали пиво, дожидаясь, когда же кумир хоть чем-то их порадует. Скоро приуныл и Хеллмис – даже ему не приходило в голову, за что бы еще похвалить откровенно слабое выступление Макса.

Но в четвертом раунде Луис наконец допустил оплошность – после джеба слишком низко опустил левую руку.

– Макс наносит мощный удар правой! – радостно встрепенулся Хеллмис. – И еще раз! Снова удачно! Два правых кросса в челюсть совершенно оглушили негра. Луис выглядит растерянно, как мальчишка, заблудившийся в большом городе. Еще один мощный правой в голову… И что я вижу! Вы не поверите, друзья: Луис падает! Он на полу! Негр в нокдауне! Впервые за свою карьеру! Ему довольно быстро удается встать, но уже можно не сомневаться: Макс только что переломил ход боя в свою пользу!

Болельщики порадовались вместе с радиокомментатором и налили себе еще пива. От выпитого на голодный желудок я словно одеревенел, зато в голове хороводом кружили яркие картинки нью-йоркского поединка. Слова Хеллмиса сплетались в моем воображении в живые образы, я отчетливо видел, как Макс в своих фиолетовых трусах все решительнее и опаснее наступает на Луиса. Каждый удачный удар Макса люди вокруг встречали ликованием, смеялись, аплодировали, хлопали друг друга по спине.

За следующие восемь раундов боя противники здорово изувечили друг друга. У Макса полностью заплыл левый глаз, была разбита губа, в перерывах между раундами секундант полотенцем утирал ему лицо от стекавшей ручейками крови. Но при всем при том напора Макс не сбавлял – уж больно ему хотелось, одолев Луиса, потягаться за чемпионский титул.

Луис явно держался из последних сил, двигался неуверенно, как во сне. В какой-то момент, то ли от отчаяния, то ли просто допустив от усталости ошибку, он нанес Максу запрещенный удар ниже пояса.

– Даже такие подлые трюки Луиса не спасут! – громко негодовал Хеллмис. – Он сам прекрасно это знает и только лишний раз доказывает нам, что у негров черная не только кожа, но и душа!

Наконец, в двенадцатом раунде блестящей комбинацией ударов Макс послал Луиса в нокаут.

– И опять противник повержен! – вскричал Хеллмис. – Он упал! Луис лежит на полу! Бой окончен! Аут! Aus! Aus! Aus! Aus! Aus! Aus! Aus! Макс – победитель! Он побил Джо Луиса!

Все, кто были в зале боксерского клуба, повскакали на ноги и с криками пустились в дикий пляс, обнимаясь и целыми крýжками заливая в себя пиво. Я бросился на шею Неблиху, он приподнял меня в воздух и прокричал, забыв про заикание: «Он победил!» Зал тем временем сотрясали овации.

Потом мы все вывалились на улицу и устремились к ближайшей пивной, самозабвенно скандируя: «Шмелинг! Шмелинг! Шмелинг!» Улицу заполнила ликующая толпа. В набитой до отказа пивной стоял несмолкаемый звон бокалов, публика, упоенная победой Макса, поднимала тосты в его честь и хором распевала песни.

Я уселся на длинной скамье между Йоханом и Неблихом, которые принялись наперегонки подливать мне пиво. Перед глазами у меня плыло, а язык отчаянно заплетался. Это чрезвычайно забавляло моих соседей по столу, и поэтому они больше старались меня напоить. Едва моя кружка пустела, кто-нибудь тут же наполнял ее, произносил тост за Макса и настаивал при этом, что из уважения к герою пить надо непременно до дна. Я с готовностью повиновался, и пиво с каждым разом все легче заливалось мне в глотку. Позабыв обо всем на свете, кроме объединявшей всех нас радости, я вдохновенно хлопал в ладоши и подпевал хоровым застольным песням.

Через час мне захотелось отлить. Я выкарабкался из-за стола и, пошатываясь, неверной походкой пошел в туалет. Только-толь- ко я расстегнул штаны и приступил к делу, рядом со мной у желоба-писсуара пристроился незнакомый мне пьяный болельщик.

– Мощный бой, скажи? – обратился он ко мне.

– Ja, – ответил я.

– Здорово негр огреб, будет теперь знать.

– Да, неплохо ему досталось.

– Жалко, сразу после негра Макс не навалял какому-нибудь, например, цыгану. Или, еще лучше, еврею! Чтобы за раз все ублюдочные расы на место поставить. Скажи?

Но тут я вдруг сообразил, что впервые в жизни не прячу от постороннего взгляда свой обрезанный член. С перепугу у меня свело внутренности, как от умелого удара в живот. Я торопливо запихнул член обратно в штаны, но справиться с неподатливыми пуговицами ширинки не успел – меня вывернуло прямо на стену и в протянувшийся во всю ее длину писсуар.

– Scheisse! – воскликнул парень, отпрыгнув назад, чтобы не попасть под брызги.

Я оперся рукой о стену и решил было, что все позади. Но ошибся: мгновение спустя меня снова стошнило – на этот раз рвота угодила мне на рубашку и на пол туалета.

– Эй, приятель, ты как? – спросил невольный свидетель моих конвульсий, отходя на всякий случай подальше.

– Нормально, – пробормотал я в ответ.

Совершив некоторое усилие, я сумел оторваться от стены. Когда ко мне вернулась способность худо-бедно соображать, я понял, что не помню, успел ли спрятать член и застегнуться. Я пощупал ширинку: она была застегнута только наполовину, но наружу ничего лишнего не торчало. Вокруг нее было мокро, из чего я заключил, что впопыхах обмочил штаны. В следующее мгновение у меня подкосились ноги, и я повалился на пол. Стены, потолок, лоток писсуара – все полетело кувырком, а потом погрузилось в непроглядную тьму.

Придя в себя, я не сразу понял, где нахожусь. Главное, я не валялся на полу в туалете, где, как мне смутно помнилось, я потерял сознание. Когда наконец получилось сфокусировать взгляд, до меня дошло, что я лежу на кушетке в раздевалке Берлинского боксерского клуба.

Через какое-то время в раздевалке появился Неблих. Он принес несколько складных стульев, в сложенном виде составил их у дальней стены, и, заметив, что я открыл глаза, ехидно меня поприветствовал:

– До-до-доброе утро, герр Штерн!

Я попытался было сесть, но не удержал тяжеленной, словно налитой свинцом головы и упал обратно на спину. Меня отчаянно мутило. В горле, в носу и во рту стояла кислая вонь.

– Который час? – спросил я.

– Около десяти.

На полу рядом с кушеткой кучей валялись мои перепачканные вещи, в том числе нижнее белье. Я быстро ощупал себя и понял, что под простыней я совершенно голый.

– Это ты меня сюда притащил?

– Я. Идти ты был не в со-со-состоянии.

– А раздел… в смысле, как я оказался без одежды и на этой кушетке?

– Я был тебе вместо ма-ма-мамочки, – засмеялся Неблих. – Только разве что ко-ко-колыбельную не спел. И на ночь не по-по-поцеловал. – Он заметил, с каким выражением я смотрю на свою сваленную на полу одежду. – Ты был ве-ве-весь в рвоте и к тому же об-об-обмочился. Короче, выступил не лучшим образом.

По поведению Неблиха невозможно было понять, заметил он, что я обрезан, или нет. Даже если заметил, виду он не подавал и продолжал себе расставлять вдоль стенки складные стулья. Закончив со стульями, Неблих достал из своего шкафчика старую фуфайку и тренировочные рейтузы.

– Держи. Наряд ве-ве-великоват, но так от тебя хотя бы сортиром во-во-вонять не будет, – сказал он и вышел из раздевалки.

Я быстренько натянул штаны, относительно надежно спрятав в них свою тайну.