12
Как тот безымянный почтальон
В ранний утренний час пошел дождь, а к десяти перестал. Позже стало проглядывать голубое небо. Впитавший морскую влагу ветер неспешно сдувал облака на север. Ровно в час Мэнсики был у меня. Звонок в дверь практически совпал с сигналом точного времени по радио. Пунктуальные люди – не редкость, но настолько точных, как он, я до сих пор не встречал. Не думаю, что он терпеливо дожидался за дверью, пока секундная стрелка не завершит оборот, и только потом позвонил. Нет, заехав вверх по склону, он просто поставил машину в том же месте, своим обычным шагом подошел к крыльцу, и в тот миг, когда надавил на кнопку дверного звонка, по радио прозвучал сигнал точного времени. Поразительно.
Я провел его в мастерскую и посадил на тот же стул. Поставил на проигрыватель пластинку Рихарда Штрауса «Кавалер розы» и опустил звукосниматель. На то же место, где мы закончили слушать накануне. Весь порядок был повторением прошлого визита. Различие лишь в том, что на сей раз я не предложил напиток и попросил Мэнсики позировать: посадил его на стул, повернув вполоборота налево, чтобы его глаза были слегка обращены на меня.
Он старательно следовал моим указаниям, но прошло немало времени, прежде чем он принял нужную позу и осанку. Ракурс, выражение глаз оказались не такими, каких я хотел. И свет ложился совсем не так, как я себе представлял. Обычно я не пользуюсь услугами натурщиков, но если приходится, склонен им занудно докучать. Однако Мэнсики был терпелив – он совсем не подавал виду, что недоволен, и ни разу не пожаловался. В общем, держался так, будто ему такое не впервой.
Когда он наконец принял нужную мне позу и выражение лица, я попросил его не шевелиться. В ответ на это он только моргнул, соглашаясь.
– Постараюсь закончить как можно скорее. Понимаю, что вам тяжело, но потерпите, пожалуйста.
Мэнсики еще раз моргнул. И продолжал сидеть, не двигаясь и не меняя выражения лица. Буквально не шевелил ни единым мускулом. Позже, понятное дело, начал иногда моргать, но по нему даже не было заметно, дышит ли он. Держался он неподвижно, будто настоящая скульптура. Как таким не восхищаться? Профессиональные натурщики – даже они так не умеют.
Пока Мэнсики терпеливо позировал, я работал над холстом быстро и умело, насколько мог. Сосредоточенно измеряя взглядом фигуру Мэнсики, я водил кистью, как мне подсказывала интуиция. По белому холсту черной краской, одной тонкой линией кисти я прорисовывал черты его лица, добавляя мазки к уже готовому контуру. Менять кисти времени не было. Предстояло как можно быстрее перенести на холст самые разные особенности его лица. В какой-то миг я ощутил, будто перешел на автопилот. При этом важно было связать движения глаз и рук в обход сознания, потому что осознанно обрабатывать по отдельности все, что попадает в поле зрения, времени нет.
На этот раз от меня требовалось совсем иное исполнение, чем то, каким я промышлял по сей день, неспешно штампуя по памяти и фото клиентов бесчисленные коммерческие портреты. За четверть часа я воспроизвел на холсте образ Мэнсики – от груди и выше. Вроде бы это была незаконченная заготовка, но мне, по крайней мере, показалось, будто в образе этом уже угадывается жизнь. Причем я вроде бы сумел выхватить и передать ту характерную черту, что выдавала в изображении присутствие человека по имени Ватару Мэнсики. Однако, говоря языком анатомии, покамест это были кости и мышцы, смело обнаженные внутренности. Теперь предстоит покрыть это тело настоящей плотью и кожей.
– Спасибо. Достаточно, можно двигаться, – сказал я. – Надеюсь, не устали? На сегодня всё.
Мэнсики улыбнулся и тут же сменил позу. Вытянул обе руки вверх над головой, сделал глубокий вдох. Затем принялся неспешно массировать пальцами лицо, чтобы ослабить напряженные мышцы. Я же продолжал тяжело дышать. Дыхание у меня успокоилось не сразу. Я был измотан, будто спринтер после финиша стометровки. Я работал споро, собранно и бескомпромиссно, а такое от меня не требовалось уже долго. Как будто сейчас мне пришлось дать полную нагрузку давно бездействовавшим мышцам. Да, я устал, но при этом ощущал в теле приятную истому.
– Вы были правы – и в самом деле труд натурщика намного тяжелей, чем я предполагал, – сказал Мэнсики. – Стоит представить, что меня рисуют, и начинает казаться, будто меня понемногу обтесывают.
– Формальное мнение в мире искусства – что вас не обтесали, а пересадили, как донорский орган, в другое место.
– В смысле пересадили в более долговечное место?
– Разумеется. Если только его можно назвать произведением искусства.
– Как, например, тот безымянный почтальон, что продолжает жить на картине Ван Гога?
– Верно.
– Он и представить себе не мог, что через сто с лишним лет люди со всего мира будут стекаться в музеи искусства или станут серьезно изучать его портрет на страницах художественных альбомов.
– Уж точно – об этом он даже не задумывался.
– При том, что картина вышла на его взгляд эксцентричной, да и рисовал ее в углу на кухне убогого домишки художник со странностями.
Я кивнул.
– Вот что мне кажется странным, – начал Мэнсики. – То, что на первый взгляд не несет в себе ценности, благодаря стечению обстоятельств в результате постепенно обретает право на вечность. И чем дальше, тем весомее.
– Такое случается крайне редко.
И я вдруг вспомнил картину «Убийство Командора». Пожалуй, тот сраженный «Командор» благодаря Томохико Амаде смог заполучить вечную жизнь? А что он вообще собой представлял, этот самый Командор?
Я предложил Мэнсики кофе. Тот согласился. Тогда я пошел на кухню и сварил свежий. Мэнсики сидел на стуле в мастерской и слушал продолжение оперы. Заканчивалась вторая сторона пластинки, когда я вернулся с двумя чашками. Мы перешли в гостиную и пили кофе там.
– Как думаете, портрет получится хорошо? – поинтересовался Мэнсики, потягивая напиток маленькими глотками.
– Пока не знаю, – прямо ответил я. – Сам пока не уверен, хорошо получится или нет. Вас я рисую совсем иначе: не так, как все прежние портреты.
– Потому что вынуждены изменить своим привычкам и рисовать с натуры?
– И поэтому тоже. Но не только. Не знаю, почему, но, похоже, я больше не в состоянии рисовать обычные официальные портреты, те, что неоднократно выполнял до сих пор на заказ. Кажется, сейчас я нащупываю некий новый подход, но пока не нашел его. Точно крадусь в кромешном мраке.
– То есть у вас сейчас происходят перемены, и я для вас вроде катализатора? Ведь так?
– Или так будет.
Мэнсики задумался. Затем сказал.
– Как я вам уже говорил, в конечном итоге, в каком бы стиле ни получился портрет, все в ваших руках. Я сам постоянно жажду перемен. И совсем не хочу, чтоб вы написали заурядный портрет. Я не против любого стиля, любой концепции. Мне нужно, чтоб вы изобразили меня таким, каким видите. Какими приемами, в какой технике – все это на ваше усмотрение. Не подумайте, я нисколько не жажду оставить свое имя в истории, как тот почтальон из Арля. Не настолько я честолюбив. Просто у меня есть здоровый интерес: каким получится произведение, если рисовать меня будете вы?
– Спасибо на добром слове. Одно хочу у вас попросить, – сказал я, – если портрет вам не понравится, давайте сделаем вид, будто ничего этого не было?
– В смысле вы не отдадите мне картину?
Я кивнул.
– Разумеется, в таком случае я верну весь аванс.
Мэнсики сказал:
– Хорошо. Решение вы примете сами. Хотя у меня есть твердое предчувствие, что такого не произойдет.
– Я тоже очень хочу, чтобы ваше предчувствие оправдалось.
Мэнсики произнес, глядя мне прямо в глаза:
– Но даже если вы не закончите эту работу, я буду очень рад, если хоть чем-то смог помочь вашим переменам. Я серьезно.
– Кстати, Мэнсики-сан, мне бы хотелось настоятельно просить вашего совета, – выждав паузу, решительно начал я. – Никакого отношения к картинам. Личный разговор.
– Я вас внимательно слушаю. С радостью помогу, если окажусь полезным.
Я вздохнул.
– Очень странное дело. Возможно, я не смогу внятно все объяснить по порядку…
– Тогда рассказывайте, не торопясь, в каком порядке вам будет удобно. Подумаем вместе. Как говорится, одна голова – хорошо, а две – лучше.
И я рассказал все с самого начала. Как, проснувшись незадолго до двух часов ночи, прислушался, и в ночной тьме до меня донесся странный звук. Отдаленный слабый звук, но, поскольку насекомые утихли, я сумел его уловить. Будто кто-то тряс бубенец. Я двинулся на этот звук и обнаружил, откуда он исходил: оказалось, из щели между камнями, наваленными кучей в зарослях за домом. Этот таинственный звук не утихал примерно три четверти часа, смолкая с неравномерными паузами, а вскоре и вовсе пропал. Одно и то же происходило две ночи подряд – вчера и позавчера. Кто знает, может, кто-то звонит в какой-то бубенец под теми камнями? Шлет зов о помощи? Но разве такое возможно? Я уже не уверен, в своем ли я уме. Кто знает, может, у меня просто слуховые галлюцинации.
Мэнсики, не вставляя ни единого слова, внимательно слушал меня. А когда я закончил – продолжал молчать. По его выражению глаз я понял, что он отнесся к моему рассказу всерьез и глубоко задумался над ним.
– Интересная история, – наконец сказал он погодя и слегка откашлялся. – Действительно, как вы и говорите, событие необычное. Хотелось бы, если удастся, услышать этот звук бубенца самому. Ничего, если я загляну к вам сегодня ночью?
Я удивился.
– Вы хотите специально приехать сюда посреди ночи?
– Конечно. Ведь если я тоже услышу звон бубенца, выходит, это никакая не галлюцинация. А значит – уже шаг вперед. И если окажется, что звук – настоящий, пойдем на поиски его источника опять, но уже вдвоем. Как быть дальше – подумаем позже.
– Конечно, так и сделаем, но…
– Если не помешаю, я приеду сюда в половине первого. Не против?
– Конечно, не против. Просто я не думал, что вы на такое…
Мэнсики приятно улыбнулся.
– Не переживайте. Для меня большая радость оказаться вам полезным. К тому же я сам – очень любознательный человек. Что может означать звон бубенца посреди ночи? Если кто-то в них звонит, то кто? Мне непременно хочется все это узнать. А вам?
– Конечно, мне тоже… – поддакнул я.
– Тогда решено. Сегодня приеду. И… есть у меня одна догадка.
– Догадка?
– Об этом поговорим в следующий раз. Мне еще нужно кое в чем убедиться – на всякий случай.
Мэнсики встал с дивана, выпрямился и протянул мне руку. Последовало рукопожатие. Крепкое, мужское. Мне показалось, Мэнсики выглядел несколько счастливее, чем прежде.
После того, как он уехал, я провел остаток дня на кухне, готовя еду. Раз в неделю я делаю разные заготовки, которые затем ставлю в холодильник или морозильник и за неделю постепенно съедаю. Тот вечер как раз пришелся на день у плиты. На ужин я отварил сосиски и капусту, добавил к ним макароны и все это съел. Также съел салат из помидоров, авокадо и репчатого лука. Опустилась ночь, я, как обычно, завалился на диван и, слушая музыку, читал книгу. Затем бросил читать и стал размышлял о Мэнсики.
Почему его лицо засветилось от счастья? Неужели он и вправду рад оказаться мне полезным? Почему? Этого я понять не мог. Я – просто бедный безвестный художник. От меня ушла жена, с которой я прожил шесть лет. С родителями я в контрах, жить мне негде. Имущества никакого не нажил и временно стерегу дом отца моего приятеля. В сравнении с таким вот (хотя чего уж там сравнивать?) он в свои молодые годы преуспел в бизнесе, а позже сколотил состояние, позволявшее ему жить безбедно. По меньшей мере, сам так говорил. У него правильные черты лица, четыре английские машины. Не работая (в том общем смысле работы), он, укрывшись в большом доме на вершине горы, ведет элегантную жизнь. С какой стати ему питать интерес к такому, как я? Почему он готов посреди ночи потратить на меня свое ценное время?
Покачав головой, я вернулся к чтению. Думай не думай – все тщетно. Сколько б я ни ломал голову, вывода не последует. Это как собирать мозаику с несовпадающими частями. Но не думать об этом я не мог. Я вздохнул, отложил книгу и, закрыв глаза, вслушивался в музыку с пластинки. Струнный квартет Шуберта (сочинение № 15) исполнял квартет Венского Концертхауса.
Поселившись в этом доме, я почти каждый день слушал классическую музыку. Если разобраться, в основном немецкую (и австрийскую) классику. Бо́льшая часть коллекции Томохико Амады включала в себя музыку композиторов из этих двух стран. Хотя ради приличия была разбавлена произведениями Чайковского и Рахманинова, Сибелиуса и Вивальди, Дебюсси и Равеля. Как у поклонника оперы, конечно, также попадались пластинки Верди и Пуччини. Однако подобраны они были не так усердно, как прекрасно укомплектованный пласт немецкой оперы.
Видимо, сказывались очень яркие воспоминания о венской стажировке, из-за чего Томохико Амада стал ярым приверженцем немецкой музыки. А может, и наоборот: он глубоко любил немецкую музыку и потому выбрал для стажировки не Францию, а Вену. Что случилось раньше, мне уже никогда не узнать.
В любом случае я был не в том положении, чтобы сетовать на пристрастие хозяина этого дома к немецкой музыке. Я лишь присматривал за домом и любезно пользовался коллекцией пластинок, с удовольствием слушая музыку Баха, Шуберта, Брамса, Шумана, Бетховена. Конечно же, нельзя забывать и о Моцарте. Их музыка превосходна, красива и многогранна. До сих пор у меня в жизни не было случая неспешно и расслабленно послушать классику. Целыми днями я был занят работой, к тому же мне было это не по карману. Потому я и решил переслушать всю собранную здесь музыку, пока у меня есть такая возможность.
В начале двенадцатого я недолго вздремнул прямо на диване. Слушал музыку и уснул, а минут через двадцать проснулся. Пластинка закончилась, звукосниматель вернулся на прежнее место, вертушка остановилась. В гостиной было два проигрывателя: автоматический, с самоподнимающейся иглой, и аппарат постарше, с ручным управлением. Для сохранности – чтобы не бояться уснуть в любое время – я старался пользоваться автоматическим. Убрав пластинку в конверт, я поставил ее на полку в положенном месте. Из распахнутого окна доносился громкий стрекот насекомых. Пока они стрекочут, звук бубенца не разобрать.
Я подогрел на кухне кофе, пожевал несколько печений. И прислушался к оживленному хору ночных насекомых, наводнявших окрестные горы. Незадолго до половины первого послышался моторный рык «ягуара» – сейчас машина начнет подъем по крутому склону. Вильнув на повороте, по окну скользнули лучи желтых фар. Вскоре мотор умолк, и послышался привычный хлопок закрывающейся дверцы. Сидя на диване, я отпил кофе, затем сделал глубокий вдох, ожидая, когда в прихожей раздастся звонок.
